Кроули Джин Джуниор : другие произведения.

Мири. По Эту Сторону

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Я пришла в свой старый дом, где жила когда-то с родителями. Он был мрачнее прежнего и казался пустым, вместо стекол на ветру развевалась оторванная клеенка. На черной земле лежали мои разбитые куклы.


      -- Давид не женился на Лизе
   У Мири была всего одна комната. Очень большая и светлая комната с двумя огромными окошками без подоконников. Под одним из окон снаружи цвело розовыми цветами какое-то дерево. Мири жила здесь совсем недавно и даже не знала, что это за дерево и будет ли какая польза от того, что оно так густо цветет. Сегодня утром, к одиннадцати, она уже проснулась и была очень удивлена солнцу, которое светило необычайно насыщенно. Комната была залита солнцем как блюдце, наполненное медом. Кружевные узоры от штор украсили деревянный пол и низ стены, ломаясь плинтусами. Мири глубоко вдохнула, надеясь что сможет согреться изнутри. Свет был настолько густым, что ему удавалось протащить с собой сквозь стекло запах цветов того дерева, которое было видно из окна. Мири решила, что это поразительно. Так же поразительно насыщенно, как и её существование в этой комнате, где было всё, кроме уборной: лежащий на полу матрац, две раковины, столешница, три стула и маленький квадратный дубовый стол под тем окном, из которого видно вишнево-розовые цветы упомянутого молодого дерева, которое её почему-то до сих пор не интересовало.
  Мири открыла форточку и села за стол, чувствуя усталость от слишком длинного и утомительного сна. Стол нагрелся от солнца, широкий луч светил ей прямо в лицо, не давая открыть глаза. Она закрыла лицо руками и прилегла на теплый стол, думая о том, как мало дня ей осталось. На той стороне стола, которая была в тени, стояла небольшая банка мёда и мешочек с сушеными ягодами и бордовыми лепестками чайной розы. Мири так разлеглась, что локоть её коснулся мешка, тогда она и вовсе сползла со стола и включила электроплиту на столешнице. Прогнувшись назад, потягиваясь, Мири представила себе как звучит свисток кипящего чайника.
  В хлебнице не было хлеба, там лежало три печенья. Мири искренне его ненавидела - печенье слишком сухое и слишком сладкое, чтобы есть его с медом. Она разозлилась на печенье и пошла к двери. Едва она коснулась ручки, как дверь отворилась и чуть не ударила её по лбу. Пришел кто-то. Мири недовольно посмотрела на него, чтобы сделать это ей пришлось задрать подбородок, она выглядела гордо, - мужчина был очень высоким. Присутствие гостя не остановило её на пути к уборной.
   Вернувшись в комнату, Мири увидела, что пришедший мужчина сидит на стуле напротив того, на котором только что сидела она сама. Это обрадовало её, Мири любила то место, которое больше всего освещалось по утрам солнцем. Ей нравилось, когда оно светило ей в глаза и на лицо. Сегодня же было абсолютно особенное утро, и сияло не так как всегда: сиянье солнца было похоже на гречневый мед в её банке. Густой и темный свет его имел запах цветов дерева. Это было необычно. Обычно же солнце светило цветом липового меда и не имело никакого запаха. Даже тепло его бывало временами каким-то мятным, не греющим.
   - Я сегодня буду пить обычный черный чай, - сказала Мири, она даже и не смотрела на своего товарища.
   - Завари мне ягод с розой, Мири.
   - Это мои розы. Если я захочу, то заварю тебе черного чаю.
   - Я не пью черный чай.
   - Тогда я, пожалуй, заварю тебе розовый.
   Мири сделала шаг в самую темную часть кухни, где вот-вот уже должен был закипеть чайник и подать сигнал. Став возле плиты, она сложила руки и, отвернувшись от гостя, наблюдала за чайником. Высокий человек тоже сидел себе и смотрел в окно. Чайник всё не закипал; казалось, для Мири это большая сложность - просто стоять. Она переминалась с ноги на ногу, потом намочила красную кухонную тряпку и вытерла и так чистую столешницу.
   Чайник закипел. Горячая вода наполнила чашки, в которых сию же секунду окрасилась в темно-коричневый с оранжевым оттенком и ярко-бордовый цвета. Мири поставила чашки на столик в центре так, чтобы гость мог выбрать: вдруг он передумал и теперь хочет черного чаю. Но он не передумал, большой рукой он потянулся к белой чашке с ягодно-цветочным чаем и стал пить его горячим. Мири недовольно посмотрела на него, но сделала это тайком, потом она взяла свою чашку и стала греться об неё. Чашка была слишком горячей, чтобы греться, так что Мири то прижимала к ней руки, то резко убирала их. Она опустила голову и вглядывалась в крепкий чай.
   - Он ведь не приходит, - утвердительно спросил человек, на голове у которого была шляпа, и он даже не думал снимать её. Одет он был в кожаную куртку, и её тоже снимать не собирался.
   - Конечно, его же не существует, - ответила Мири, краснея.
   - Уезжай. У тебя слишком много денег, чтобы ходить в уборную во дворе.
   - Но я ведь даже не знаю, будет ли толк от этих цветков. Стоит ли ждать плодов или может оборвать их сейчас и высушить тебе для чаю.
   - Нет, эти нельзя трогать. Пускай растут. Ты разве не знаешь, что это Малюмтея. Её плоды развиваются долго, вызревают больше года, скорее около двух, и это уже после цветения. Странное дерево, на нём растут кислые яблоки, из которых выходит очень крепкий и вкусный чай.
   - Чай - это чай. Яблоко - это яблоко.
   - Ну, значит, напиток из сушеных яблок выходит.
   - Значит, да. Какое глупое дерево. Цветет целый год.
   - Не то, чтобы оно цвело. Отцветет скоро и будет просто стоять.
   - Как я.
   - Не совсем, на счет дерева я практически уверен: оно принесет кислых яблок. А ты мало ли, до чего достоишь.
   - Можешь быть уверен, как только будет возможность, я тоже принесу тебе кислых яблок.
   Они оба замолчали. Чай Мири остыл, и она потихоньку стала пить его. Чтобы не стошнило, она съела одно печенье с медом, два оставшихся съел гость. Он хрустел своим печеньем без меда и пристально рассматривал Мири. Ему казалось, сегодня она была совсем некрасивой. Лицо слишком бледное, губы не яркие. Домашний выцветший зеленый халат чудно давал свой цвет её коже, превращая Мири в тридцатилетнюю фарфоровую куклу. От солнца краска потускнела, ресницы стали реже. Глаза исцарапались и больше не блестели. Мири заметила, что он смотрит:
   - У меня вчера очень болела голова. Она болела всю ночь. Возможно я не в лучшем виде.
   Он не отреагировал, на несколько секунд отвел взгляд и стал пить свой розовый чай, потом снова вернулся к Мири. Сегодня она казалась ему меньше обычного, будто стала чуть ниже и тоньше. Он знал её в детстве, тогда она была полнее и ярче, последние три года ему приходилось наблюдать совершенно другую Мири. Эта Мири не нравилась ему, слишком чужая, слишком маленькая, до прозрачности; чересчур строгая и совершенно для него непонятная. Дома он видел её в изодранной одежде, злую, медлительную почти каждый день. Выходила она совсем редко, когда уж очень нужна была еда.
   - Ты ела вчера?
   - Нет, у меня же голова болела, что ты спрашиваешь?
   - Это неправильно. Я бы принес тебе хлеба и мяса, но лучше выйди сама. Ты сидишь тут под солнцем, но оно не то. Стоит выйти на улицу, там хорошо. Весна.
   - Я выхожу во двор.
   - Тебе нужны прогулки, может тогда и не будешь болеть.
   - Я почти никогда не болею. Моя голова болела и там, не смотря на прогулки.
   - Неужели здесь тебе настолько хуже.
   - Мне одиноко. Я считала, что мне было одиноко там, но теперь стало еще более отвратительно. Там я сначала была такой глупой, что не сразу поняла, что я чужая и что мне никогда не быть им равной. Здесь я была странной всегда, и теперь, вернувшись, я чувствую себя гораздо более изолированной. Там я была своей чужой, тут я чужая, хоть и своя. Не знаю. Не хочу я никуда идти. Принеси мне хлеба и мяса.
   - А овощи у тебя есть?
   - Ты съел моё последнее печенье.
   - Я понял. Мири, что у тебя с волосами?
   - Я случайно подожгла прядь о плиту, - Мири подошла к гостю и развязала красную ленту на волосах.
   - Ты, может, обрежь горелое?
   - Да ладно, глупости. Правда, запах не очень.
   - Мири, тебе лень? Тебе лень обрезать палёную прядь. Ты стрижешь ногти?
   - Совсем забыла, ты напомнил мне. Спасибо.
   Мужчина взял руку Мири и осмотрел. Ногти были, действительно, длинными. Руки у неё красивые, бледные, мягкие, с длинными тонкими пальцами.
   - На ногах то же самое?
   - Оставь меня в покое. Я разберусь. И ты не прав, не то же самое. На ногах ногти растут гораздо медленнее.
   - Я пойду. Зайду после работы, принесу тебе поесть. Ты, может, всё-таки выйди прогуляться.
   - Нет. Иди. Не хочу я гулять. Там люди.
   - Как хочешь, везде люди.
   - Не раздражай меня своими заявлениями. Они все смотрят на меня. Эти люди, довольные своим ничтожным положением. Я помню некоторых из них в то время, когда у них еще оставались какие-то амбиции, какие-то мечты, желания, стремления. Теперь их нет, они счастливы как свиньи в грязи, и смотрят на меня с ненавистью за то, что я хотя бы попыталась.
   - Твое дело. Сиди дома, наблюдай за своим деревом.
   Огромный человек ушел, и Мири осталась одна со своим деревом за окном. Она села снова за стол, чувствуя облегчение, взяла круглое большое зеркало на подставке и стала всматриваться в соё лицо. Она думала о том, что у неё совсем не плохая кожа, хоть и выглядит сегодня бесцветной, ей бы не помешало поесть и вдоволь нарадоваться отсутствию боли. Губы высохли, обычно они яркие и четко очерченные, сегодня мелкие веснушки заметнее проступают, и цвет губ приобрел синеватый оттенок. Глаза черные и больше, вокруг них кожа сейчас казалась сильнее пигментированной и, конечно, отеки. Глаза опухли, вчера Мири скорее всего много плакала, то ли от того, что было больно, то ли она чувствовала себя отчаявшейся и не хотела больше ждать, надеясь понять, в чем от неё польза. Затем она стала осматривать свои волосы, взяла и отрезала обгоревший кончик черной блестящей завитой пряди. Мири считала себя красивой. Она знала, что не все с этим согласны, но почему-то уверенности в собственной прелести от этого знания меньше не становилось.
   Мири умылась и даже обрезала ногти. Скорее всего, она решила выйти на улицу. Там её ждали противные взгляды людей. На самом деле, может быть они и не смотрели на неё по-особенному, но она сама злилась из-за своей неудачи и стыдилась собственного неоцененного превосходства. Она набрала в ложку мёда и положила в рот. Он был очень сладок, и она сморщилась. Есть было нечего, а хотелось сильно, Мири злилась на дерево за то, что оно цветет тогда, когда на других деревьях уже полно спелых плодов. "Мне стоит назвать тебя. Только я не знаю, как. Я могла бы дать тебе своё имя, но оно не достаточно хорошо для тебя. Ты - прекрасное дерево, я еще никогда не видела, чтобы кто-нибудь из ваших цвел так густо и пушисто. Дай мне время подумать, и я непременно вернусь с чем-нибудь стоящим, обещаю. У тебя будет самое замечательное имя, не то, что Малюмтея, это они совсем не здорово придумали".
   Мири одела платье кремового цвета, узорно расшитое мелкими золотистыми бусинами и обула свои любимые туфли. Они были уже довольно старыми и потертыми, но, тем не менее, очевидно, некогда дорогими. Тут не шили таких туфель, простых, крепких, удобных и красивых. Мири верила в то, что эти туфли волшебные и надевала их только тогда, когда ей очень хотелось чуда. Она надеялась, что придет день и эти туфли приведут её к нему. Чуда она ждала очень давно и с огромным нетерпением.
   Мири заметила, что обрезанная прядь была, естественно, короче остальных и очень выгодно смотрелась. Это её обрадовало, и она почувствовала благодарность к плите за то, что та подтолкнула её к стрижке. Она растрепала волосы, которые сами легли нужным ей образом.
   Мири вышла во двор, но там было холодно и она сразу же вернулась обратно за кофтой. У неё как раз была кофта из шерсти ангорского кролика, которая как нельзя лучше подходила к платью, к тому же была еще и теплой.
   Теперь девочка была совершенно готова, губы снова стали ярко-красными, глаза казались больше обычного, бледность сменилась румянцем из-за стыдливого страха показываться на людях. Её ладони потели, а пальцы слегка дрожали. Мири думала о том, как пойдет в единственный маленький магазинчик на другом конце города, где нет ни одного её знакомого. Они все, знакомые, ассоциировали её с тем пятнадцатилетним ребенком, которым она была, когда уехала отсюда. Гордым и странным. Из родных у Мири был только брат, Роберт. Он и приходил сегодня в полдень. Мири любила его, но, она сама понимала, что любила его тем, кем помнила, но не тем, кем он стал. Любила по привычке, не зная его самого. Говорить с ним было не о чем, жить здесь ему не нравилось, но и уезжать не хотелось. Мири не могла понять его. Он не мог понять её. Роберт утверждал, что не имеет возможности уехать, он обижался на Мири за то, что имея огромное количеств денег, она снимает однокомнатный дом с уборной во дворе и даже не думает о переезде. "А как же он меня найдет?", -- спрашивала в ответ Мири. Роберт же был уверен, что никто её искать не будет, только вот сказать ей об этом не решался. Он надеялся, что она и сама об этом догадывается и не видел смысла в том, чтобы озвучивать свои догадки и опасения относительно её тамошних знакомых.
   Роберт был очень высоким и сильным, он работал в местной шахте. Мири не знала, что он там добывает. У него не было своей семьи, и он не стремился её создавать. Роберту было уже тридцать пять лет и он, казалось, смирился с бессмысленностью своего существования. От остальных в этом городе его отличало только то, что он не пытался искать радостей и удовлетворения во всем том пошлом и ничтожном, в чем находили они своё. Он жил пресно и невесело. Жил один, довольствуясь рыбалкой, работой и посещениями Мири с целью проверить, есть ли у неё еда. Мири было жаль Роберта, но она не знала даже как самой себе помочь, что уж говорить о брате. Ей казалось в его жизни всё слишком сложно, она знала, что его семья и вероятные товарищи где-то там за стеной. Они навечно разделены своим неравенством. В сём виновен лишь случай, а случай силен, не то что Мири.
   Мири видела себя сейчас слабой. Ей казалось, что она полубог лишенный своей божественности. Совсем не божество, но всё же наделённая воспоминаниями неподобающими нынешнему статусу. Она столько всего знала, но по этой стороне стены её знания были бесполезны и бессмысленны. У неё поначалу было желание обучать всех смышленых тому, что знает сама. Но за три месяца поисков не нашлось ни одного желающего учиться. Сейчас она шла по улице мимо каких-то огромных темных мужчин, они поглядывали на неё и шептались. Ей стало противно, и она растянула рукава кофты до кончиков пальцев, пытаясь спрятаться.
   Мири шла быстро-быстро, хотелось поскорее выйти за границы своего района. Она размышляла, почему не сняла домик в той далекой части города, куда ходит в магазин, и вспомнила, что боялась, что брат перестанет заходить к ней. Он очень уставал после работы, и она не стала бы сознательно утруждать его еще более. Она злилась всякий раз его приходу, и очень расстраивалась, когда он не приходил.
   Как хорошо, что среди дня мало кто решался комментировать её вслух, но выйди она на улицу ближе к вечеру - упившиеся соотечественники теряли всякий стыд. Мири очень их боялась и презирала. Они казались ей мертвыми и бесцветными. Представления об их жизни вызывало физическое чувство тошноты.
   Вдали стало видно купол храма синего цвета, возле него и располагался тот маленький магазин, куда шла Мири. Она глубоко вздохнула и, казалось, её туфли стали веселее стучать по тротуару.
   - Мири! Какая встреча! - Мири испуганно оглянулась. Из красной машины с откидным верхом вышел полный бородатый старичок невысокого роста. Это был Авраам Линкольн. Только вот, что он здесь делал?
   - Здравствуйте, дедушка Авраам, - скромно ответила Мири.
   - Я очень рад, что не пришлось тебя искать. Я тут впервые и совершенно не имею никакого понятия о том, куда идти, ты мой единственный местный знакомый.
   - Да я и сама не всё здесь знаю. Куда Вам нужно?
   - Мне нужно к парку Дружинников. Там неподалеку живет моя внучка, и я хочу забрать её домой.
   - Очень непривычно Вы разговариваете, Авраам Львович.
   - Я следую правилам.
   - Как раз Вам-то это ни к чему. Ну да ладно. Я шла в магазин, так как у меня нечего съесть к меду и чаю. Я хочу хлеба и мяса. И еще овощей.
   - Ты шла сюда за продуктами? Так ты рядом где-то живёшь?
   - Нет. Не совсем, просто тут спокойнее. Подождёте минутку? Я скоро.
   - А куда мне деваться? Подожду, разумеется, что мне без тебя делать? Жду.
   Мири быстро со всем справилась, затягивать не хотелось. Взяла то, что понравилось: огромный кусок копченого мяса, огурцы, помидоры, лук и гречку.
   - Ты говорила, тебе нужен хлеб.
   - Как это Вам удалось разглядеть в моих пакетах отсутствие хлеба? Я передумала, не понимаю, какой в нём смысл.
   - Не знаю, может поправишься?
   - Я возражаю. Думаете, я ищу каких бы то ни было изменений? У меня всё замечательно. Полный порядок.
   - Как Роберт?
   - Грустит.
   - Я могу чем-нибудь помочь ему?
   - Нет, что Вы. Кто его теперь воспитает? Он тут никому не брат, а если Вы подумали о том, чтобы забрать его, то там его и вовсе съедят. Он стал здесь глуп, наивен и ленив.
   - Ты поедешь со мной? Ты ведь не глупа, не наивна и лени я в тебе не помню.
   - Я очень ленива, наверное, потому могу считать себя наивной и глупой, у меня сил нет разбираться в вещах и людях, я от слабости и лени всему верю. Я так глупа.
   Авраам Линкольн замолчал. Он вел свою красивую красную машину уверенно и со злостью. Они быстро подъехали к дому Мири возле парка Дружинников.
   - Хотите есть?
   - Я? Нет, спасибо, дорогая.
   - Тогда Вам придется ждать меня, я три дня не ела и собираюсь возместить ущерб.
   - Осторожнее только.
   - Вечером придет мой брат, хотите я вас познакомлю?
   - Нет необходимости, я ненадолго.
   - Так чего Вы хотели? Давайте я стану крошить салат, а Вы рассказывайте.
   Авраам издал звук похожий на кашель и поправил ворот коричневой рубашки. Он выглядел очень чистым, каким-то может быть даже стерильным. Его борода поседела не везде, в центре она всё еще была черной. Густые волосы кто-то тщательно уложил в прическу.
   - Мири, что бы ты ни думала, я всегда был на твоей стороне. Я считаю, для тебя очень важно вернуться. Линделлы предлагают тебе хорошее место.
   - Я уже говорила, дедушка Авраам, что не стану у них гувернанткой. Я не хочу, я пробовала. Это самое грустное место. Я хочу жить для себя, и уж точно не для чужих детей, воспринимающих меня как препятствие на пути к собственной свободе.
   - Что же ты делаешь тут? Могу поспорить, что тут ты и вовсе бесполезна: для других, для себя. Что сделала за эти три года? Роберт писал мне...
   - С чего это Роберт стал к Вам писать? Знакомить вас с братом, вероятно, нет необходимости.
   - Я попросил его докладывать о твоей жизни всё, в мельчайших подробностях.
   - И Вы знаете, верно, что я подожгла нынче волосы от плиты?
   - Это и заставило меня приехать. Я боюсь за тебя, Мири.
   - Не нужно тревожиться. Я не поеду с Вами. Те деньги, которые у меня есть, их вполне достаточно для моего существования здесь до тех пор, пока я не решу умереть от старости. Оставьте меня. Я хочу, чтобы вы поняли, что Давид воспитал не слугу себе в моём лице.
   - Ну и точно не жену.
   - Ещё бы, даже речи быть не может. К чему вы это, вообще, сказали?
   - Я не хочу, чтобы ты слишком уж возвышалась в собственных глазах. Твои родители утратили своё положение, им нечего было оставить тебе в наследство.
   - Нам.
   - Вам в наследство. Так это и происходит, они потеряли всё не по случайности, а только потому, что утратили своё свойство. Им, изначально, нечего было вам оставлять.
   - Не Вам оценивать, насколько ничтожными были мои родители. Простите, господин, но Вас бы сейчас здесь не было, и мы не вели бы этого бессмысленного разговора, не спаси они Вас в своё время, и кто знает, где бы тогда были Ваши внуки.
   - Они были слабыми, ты сейчас проявляешь ту же слабость. Это ведь твоё решение - вернуться сюда. Тут твоё место.
   - Именно. Так что, прошу Вас, не зовите меня назад.
   - Мне жаль, что гибнут здесь твои способности. Ты не рисуешь, пять картин за три года - это невероятно мало, это меньше малого. Ты не играешь на арфе. Более того, у тебя нет арфы.
   - Авраам Львович, я никогда в жизни не играла на арфе. Я даже и не думала этому учиться.
   - Мне казалось, ты училась игре на арфе восемь лет. Чем ты тут занимаешься? Ты читаешь и плачешь. Я могу поспорить, что ты пьешь.
   - Нет, дедушка Авраам. Я не пью, тут Вы ошиблись. Уходите, у меня от Вас аппетит ухудшается, а я не могу позволить себе не есть еще и четвертый день.
   - Давид не женился на Лизе.
   - Замечательно, можете передать ей мои поздравления.
   - Когда ты приедешь?
   - Мне некуда ехать, у меня нет денег по тамошним меркам, у меня нет опыта, у меня нет друзей, нет семьи, что самое главное. Единственное в жизни, что у меня осталось - мой брат, и он живёт здесь. А прислугой Вам я не буду. Меня воспитывали наравне с Лизой Линделл, я была лучше неё, потому и полагаю справедливым свой отказ быть нянькой её племянникам. Полагаете, Давид возьмет меня горничной? Я тут подумала, что нянькой вашему племяннику я быть соглашусь. Я перед ним, кажется, в долгу.
   - Какую глупость же он сотворил, взяв такого волка как ты на нашу сторону. Ты должна была гнить вместе с братом. Будь где хочешь, - Авраам громко встал из-за стола, шаркая тяжелым стулом о пол.
   - Нет погодите! Я хочу к нему в прислуги. Возьмите меня сейчас же с собой! - Мири выглядела слишком серьезной, в ответ на её тон Авраам Львович покраснел, и она засмеялась, схватившись за живот. - Уходите, не то я описаюсь!
   Авраам ушёл. Мири удалось разозлить его, ей было интересно станет ли он после этого еще платить Роберту за информацию о ней; еще ей стало грустно от того, что она не играет на арфе, и от того, что пишет так мало картин. Мири стало тоскливо потому, что, возможно, она больше никогда не увидит Давида, не сможет объяснить ему, что не смотря на то, что решила уехать, она бесконечно благодарна ему за то, что из всех он выбрал её, забрал в мир её родителей и позволил чувствовать себя местной там так долго. Ей было приятно, что он увидел в ней что-то благородное, что-то близкое себе, и она заплакала. "Давид не женился на Лизе. Давид не женился на Лизе, ну и что, женится на ком-нибудь другом, может даже богаче и красивее Лизы, пусть я таких не знаю".
   Мири села на пол в угол под столешницей, там было темно и неудобно, она прижалась к стене и ей казалось, что она прячется так от всего плохого, от обоих чужих миров, и от чужих в них людей, которые мнят себя мудрыми и своими. Кто знает, долго ли она так сидела, в конце концов, пришел Роберт. Он приказал Мири успокоиться и встать, затем, осмотрев комнату, он заметил, что она так и не поела. Роберт приготовил салат, сварил гречку и порезал мясо аккуратными кусочками. С собой он принес для неё хлеба, сырный пирог и 5 шоколадных кексов.
   - Ешь, Мири, что это ты тут терпение теряешь. Посмотри на своё дерево, оно целый день цветет, пока солнце не сядет, и не возмущается тому, что у других уже вовсю рвут абрикосы.
   - Я его так и не назвала. Забыла.
   - У тебя клетчатая салфетка смята, кто-то приходил? Кто-то отвлек тебя от обеда, Мири?
   - Авраам Львович сегодня приезжал, он сказал, что Давид не женился на Лизе.
   - Какая жалость. Ешь.
   Мири проглотила маленький кусочек мяса и у неё заболело горло, было очень неприятно. Роберт понял, что ей нужно чаю и сию же минуту включил плиту.
   - Ничего, сейчас пройдет. Попробуй начать с теплой каши, а я тебе сделаю чаю. Черного.
   - Ну нет, я, пожалуй, хочу ягодный, - Роберт улыбнулся, даже не посмотрев на сестру.
   - Роберт, я хочу арфу. Можно мне арфу?
   - Но, Мири, у нас тут никто не продаёт арф. Никто ведь на них не играет. А ты умеешь?
   - Нет, я хотела еще учиться...
   - Кто же тебя научит, даже если я тебе её сам сделаю?
   - А ты можешь? Можешь сделать мне арфу?
   - Да. Я могу сделать арфу, но я не уверен, что смогу быть твоим учителем. Мне понадобится время, чтобы самому разобраться. Еще придется взять отгул на работе, чтобы найти чертежи в архиве библиотеки. У тебя будет арфа. Конечно.
   - За что ты мне всё это?
   - А для кого мне еще жить? Мне в радость тебя беречь.
   - Какая прелесть. Почему бы тебе не жениться. Вон Давид не женился на Лизе, она, значит, свободна и расстроена.
   - Это не смешно, Мири. Я знал Джейн, старшую сестру Лизы. Ты, наверное, не помнишь, мы тогда еще жили с родителями и с дедом. Всё было хорошо. Я, когда вспоминаю то время, оно ассоциируется у меня с тортом. Не потому, что я ел тогда часто торты, нет, просто потому, что всё тогда казалось таким вычурным и сладким как кремовые завитки.
   - Ты очень смешной, - Мири улыбалась.
   - Мы с Джейн были друзьями. Она гораздо прелестнее сестры, и на много умнее.
   - Роберт, я знаю Джейн. Я работала гувернанткой у её детей целый год. Не так она и умна. Ты ничего не потерял.
   - Ты думаешь, тут я могу рассчитывать на кого-нибудь хоть в половину такого же чудесного как Джейн?
   - Нет, конечно. Нам с тобой, Роберт, показано умереть непременно в одиночестве. Ну или в компании друг друга. Мира для нас нет, есть мир, в котором мы родились и есть другой, в котором нас заставляют погибнуть. Но я еще подожду.
   - Подожди. Тебе еще чай пить.
   - Ты мне арфу всё-таки сделай, не забудь, - Роберт улыбнулся и теперь уже посмотрел на Мири.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
      -- Арфа
   Роберт соорудил для Мири великолепную арфу, и теперь каждое утро она, просыпаясь говорила себе, что сегодня точно станет арфисткой. Спала Мири, по прежнему, допоздна, а ложилась ближе к утру. Роберт был рад, что у сестры нет никого по соседству, и никто не слышит, как она репетирует. Мири увлеклась своей арфой, часами она повторяла комбинации аккордов снова и снова, желая достичь совершенного звучания, но выходило отвратительно.
   Роберт разобрался с инструментом за несколько дней, через неделю он уже играл как мастер. Мири как-то проснулась необычайно веселой, ей почему-то не слишком хотелось играть на арфе, она просто погладила свой огромный инструмент с невероятно живыми резными узорами. Ей казалось, написанные братом картины, оживают, битвы разыгрываются снова и снова, и всякий раз побеждает кто-то другой: то армия с правой стороны инструмента, то с левой, а то и вовсе какой-нибудь один маленький худой персонаж. Какое чудо, Мири радовалась тому, что, наконец, поняла: она никогда не сможет играть на арфе хорошо. Тогда она уселась за свой квадратный стол и, закончив к вечеру, могла уже с гордостью сказать, что за эти три года нарисовала шесть картин. Еще ей очень хотелось верить, что завтра их станет семь или восемь, но сегодня сил на это уже не осталось. Ей не терпелось поделиться с Робертом своей радостью, своим ответом на загадку арфы. Авраам Линкольн, конечно, просто ошибся упомянув арфу в разговоре с Мири, но как же он всё-таки был прав! Он приехал, чтобы вернуть Мири своим внукам по их многочисленным избалованным просьбам, а, сам того не зная, возможно подарил какой-то смысл существованию Мири и Роберта. Мири пока не была еще в этом уверена, но она как будто напилась таким количеством терпения, что хватит еще надолго.
   Время шло, а Роберта всё не было и не было. Уже восьмой час, а он всё не приходит. Мири не мыла чашки, а брала всякий раз чистую с полки, так что на столике их скопилось уже около шести. Она теперь очень жалела, что не купила себе телефон, сейчас бы она позвонила ему, связалась бы с кем-нибудь из шахты, узнала бы, где он. Но она не знала. Ни номеров, ни имён, ни даже адреса брата. Вдруг ей стало необычайно страшно, что вдруг он больше никогда не придет? Она вспоминала, какие у него огромные сильные руки, как он никогда не снимал свою шляпу, как пил только свой ягодный чай. Мири этот чай не очень любила, но сама, для него специально, уже два года подряд собирала цветочки и ягодки. В конце концов, Мири посмотрела на свою красивую арфу и горько заплакала. Она упала со стула на коленки, чтобы почувствовать, как может быть еще больнее, подползла к арфе, прижалась к ней и зарыдала, обнимаясь.
   Вдруг Мири услышала странный скрип, потом отворилась дверь и вошел Роберт с огромной штуковиной, завернутой в старые газеты.
   - Роберт! Ты живой! - подпрыгнула к нему навстречу Мири.
   - Я сделал еще одну арфу. Посмотри, как тебе? Ты ведь долго там жила, на их стороне, что думаешь?
   Мири стала снимать газеты. Скрывающаяся под ними арфа была невозможной с той точки зрения, что явно оказалась лучше той, которая была у неё, но как же такое возможно, она ведь искренне считала свою совершенной?
   - Роберт, этого не может быть! Как тебе удалось такое сделать? Что это за камушки? Да как вообще? Как ты мог так быстро?
   - Да не так и быстро, я не ходил на работу всё это время. Начал её в тот день, когда отдал тебе свою первую. Она красива, правда?
   - Нет, тут необходимо какое-то другое слово. Роберт, как мне жаль, что я никогда не смогу играть на ней так, как она того заслуживает. Ты должен найти человека достойного своего инструмента.
   - Что?
   - Ну найти человека, играющего так же великолепно, как и ты сам.
   - И что? О чем речь? Тут нет таких.
   - Ищи их там. Хочешь я сама позвоню Аврааму Линкольну? Только мне нужен телефон, Роберт, - Мири покраснела.
   - Ты говорила, тебе некому звонить.
   - Я была очень не права.
   Удивительно ли, но Роберт бросил работу. Мири честно отдала ему половину денег, привезенных с собою с той стороны. Конечно же, не стоит и ожидать, чтобы брат безропотно их принял. Они уговорилась: Роберт работает и живёт за деньги Мири, но потом возвращает всё до копейки, продав свои чудные арфы. Для Мири и это казалось не плохим решением, время мало её занимало, а Роберт всё куда-то спешил. Через два месяца у него в мастерской стояло уже около дюжины великолепных резных арф.
   - Авраам Львович, здравствуйте. Это Мири. Вы можете сейчас говорить?
   - Да, Мири. Ты что передумала?
   - Не совсем, у меня к Вам есть небольшое дело. Ваш приезд ко мне многое изменил в моей жизни. Я бы хотела попросить прощения за своё истерическое поведение и поблагодарить Вас.
   - Забудь, какое у тебя ко мне дело? Ты отвратительно тактична, кстати.
   - Прошу прощенья. Вы сказали тогда, что я забросила свою арфу. Так вот, я вернулась к ней и поняла, что не зря не играла. Да, я зря играла. Совершенно зря. У меня ужасно выходит. Помогите мне продать мою арфу, тут ведь никто не играет.
   В конце концов, Мири продала свою арфу недорого. Но её это ничуть не расстроило, у неё был совсем другой план. К сожалению, Роберт о нём не догадывался и очень грустил.
   Продавая арфу, Мири отдала предпочтению тому клиенту, который лучше всех играл. По-правде сказать, были люди, предлагавшие ей за инструмент огромные для мира Роберта деньги. Она всем отказывала, пока не приехал за инструментом худощавый семнадцатилетний мальчик со светлыми волосами и ясными голубыми глазами.
   В день продажи арфы, Мири захотелось гулять, но так как она была одинока и напугана, гулять она решила в своём дворе. Для прогулки было выбрано темно-синее бархатное платье и всё те же счастливые туфли. Мири так увлеклась идеей улицы, что даже волосы убрала очень красивым образом. И протянула через них нитку старых разноцветных слегка подвыцветших бус. Она вытащила на улицу свою арфу и пыталась что-то играть, как вдруг её попытки прервал громкий рев мотора. Она подняла голову и увидела, подъезжающий ко двору автомобиль металлического зеленого цвета, как жук-бронзовка. Через минутку к калитке подошел мальчик:
   - Вы просто ужасно играете, мисс.
   - Да, я знаю, потому я именно продаю арфу, а не покупаю. Ваша машина чрезвычайно громко ездит, как Вам удалось прослышать мои погрешности?
   - Их я услышал бы даже будь я на самолете. Можно я осмотрю инструмент?
   - После того замечания, могу считать его практически Вашим.
   - Вдруг он мне не понравится?
   - Вы шутите? Это лучший инструмент на планете.
   - Какова его цена? Видите ли, она может мне не подойти.
   - Сколько Вы готовы заплатить с учетом того, что Элиас Ким предлагает мне за неё сто восемьдесят тысяч?
   - Нет, пожалуй мне такое не по карману, - Мири заметила, что он искренне расстроен и глубоко уязвлен.
   - Я же спросила, сколько Вы готовы предложить. Назовите цену, которую считаете справедливой.
   - Справедливой я считаю цену Кима или цену тысяч так в двести, но заплатить смогу разве двадцать, семнадцать может...
   - Хорошо. У Вас при себе деньги?
   - С собою у меня есть пятнадцать. Я, честно говоря, даже и это не собирался тратить. Но я могу завтра занести еще две тысячи, хотя какую же я глупость говорю.
   - Бери арфу за двенадцать. Это не плохое число, или даже за десять, только дай мне соё имя и название коллектива, чтобы я могла проследить за тем, где ты её будешь использовать и кому позволишь слушать свою музыку.
   - Я выступаю на посольских концертах и... в клубе свободных музыкантов.
   - Не знаю, что это, но, надеюсь, аудитория там велика.
   - О да! Там собираются лучшие.
   - Это теперь твоя арфа. У неё нет имени, так что я к ней не привязана. Забирай её скорее.
   Мальчик утащил арфу к себе в машину и уехал. Мири была очень довольна.
   Месяц спустя Роберт сидел у себя дома и глядел в окно, его прогнали с подработки на вокзале, и это его печалило. Около двадцати превосходных инструментов прятались в углах его дома, но не было на них абсолютно никакого спросу. Сегодня Роберт искал себе другую работу, ему позволили разгрузить машину с продуктами для овощного отдела рынка, но это лишь временно, пока болеет постоянный грузчик. Он был очень хмур и злился на Мири за то, что она, не желая делать ничего самостоятельно, сломала всё в его такой и без этого скорбной жизни. Предыдущая работа, в шахте, оказалась самым важным для него, ибо только там он чувствовал, что полезен. Смена счастья от любимого труда последних месяцев на разочарование в нетерпении создавало для его сердца резкий контраст, наводило толстой кисточкой линию разрыва между тем, что он может произвести и тем, что от него готовы принять. Роберт размышлял о вреде мечтательности, он сидел на табуретке и приземлял себя разумом всё ниже и ниже, но это было не легкой задачей, учитывая то, как высоко велела ему подняться сестра. Зачем он, вообще, её послушал. Но, как бывает в справедливых историях, минуты самого глубокого отчаяния непременно должны смениться новой надеждой, пусть даже не яркой. Такая функция у терпения, оно выручает тебя на время. Кто не сломался, будучи печален, непременно заслуживает на продолжение своих страданий, если они невинны. Вины же на Роберте не было никакой. Он всецело предался работе, и на сто процентов проиграл. Так ему казалось. К сожалению, в этот вечер ничего для него не изменилось. Зато на следующую ночь кто-то постучал в дверь. К Роберту не часто заходили, и только по вопросам работы. Сейчас, когда работы у него больше не было, он понятия не имел, кого там ждать.
   - Здравствуйте. Простите мне мой ломаный язык, я не слишком опытна, - за дверью стояла высокая женщина в черном дорожном плаще с капюшоном, закрывавшим большую часть лица. Её голос был очень тих и приятен. Она еще ничего толком не сказал, а в сердце Роберта уже входил неведомый сладкий покой.
   - Здравствуйте, по-моему, Вы говорите лучше многих здешний.
   - Я слышала, Вы делаете великолепные арфы. Я посещаю один клуб, кружок музыкантов, как-то так будет правильно. Один талантливый мальчик недавно прибрёл... купил арфу. У Вас. Я бы тоже хотела сделать заказ. Я много заплачу за то, чтобы мой приезд остался тайной для пограничников, - она делала паузы между словами, немного неуклюжие, но всё же ритмичные. Она говорила, как человек, идущий по узкому мостику и пытающийся балансировать.
   - Как же Вас пустили?
   - У меня есть допуск, но я бы не хотела, чтобы кто-то знал. Это не потому, что я нарушаю. Просто не хочу.
   - Конечно, я бы на Вашем месте тоже стыдился. Проходите, если не боитесь.
   - Что Вы, - женщина смело вошла в хмурый дом Роберта.
   - Вот смотрите. У меня в каждом углу по арфе. Я бы мог посоветовать арфу, лучше всего подходящую именно для Вас, но, к сожалению, я о Вас ничего не знаю, более того Вы до сих пор в капюшоне. Но я наверное понимаю Вас, мне часто тоже лень снять шляпу, - Роберт водил её по комнатам своего большого дома с низкими потолками, и откидывал накидки с каждой арфы.
   - Мне нравится каждая, - тихо сказала женщина.
   - Позволите мне Вам помочь? Обещаю, что Ваш приезд останется в тайне.
   - Да, - её решимость куда-то пропала, а голос дрожал. - Помогите мне.
   - Выпьете чаю?
   - Выпью.
   - Какого Вам? У меня на случай припасено немало вариантов. Смотрите, зеленый, мятный, липовый, розовый, черный, ягодный.
   - Ягодный чай - это разве чай?
   - Согласен, не чай. О, у меня даже есть прошлогодняя малюмтея.
   - Правда? Это мой любимый заварной напиток. Можно две кружки его, пожалуйста.
   - Да, пожалуйста.
   Роберт заварил сушеных яблок, запах был ярким и бархатистым, ни на что не похожим, немного кисловатым. Женщина сняла капюшон. Роберту показалось приятным её худое бледное лицо, её кожа, видимо, никогда не сталкивалась с горячим народным солнцем. Её солнце было, прозрачным, заботливым и очень далеким. Она не просто была с той стороны, она была кем-то весьма важным. Роберту показалось, что его дом посетило сейчас совершенно волшебное существо. Он боялся теперь подойти к ней, боялся, что чай будет слишком горячим. Казалось, её мог ранить даже здешний воздух. Она была ненастоящей с виду, как мраморная. Глаза ярко-синие, каких не бывает, волосы густые и блестящие, красно-каштанового цвета. Ни одного пятнышка, ни одной родинки, ни одной веснушки. Роберту стало интересно, где и как там таких выращивают. Высокая, очень тонкая - в ней не было никаких недостатков. Её даже языку местному обучили, хотя таких обычно берегут от всего, что ассоциируется со здешними краями.
   Роберт постоял несколько секунд в замешательстве, он замер с чайником в руке, потом вспомнил, что именно казалось ему таким невесомым в гостье, догадался, откуда этот странный страх от того, что её присутствие здесь может быть нарушено одним неверным жестом, одним единственным шагом. Она была такой как его мама. Голубоватый оттенок, перламутровый отлив кожи, здоровые длинные волосы, ясные глаза. Эта мысль немного освободила Роберта и он смог сделать чай и сесть подле женщины за своим дубовым столом.
   - Давно Вы играете?
   - Всегда. Я даже не помню, когда начала. В три года со мною уже занимались. Мне больше всего на свете нравится исполнять музыку. Я хорошо играю, - Роберт улыбнулся в ответ. В том, что она говорила была доля наивности Мири. Они, к счастью, обе не сталкивались так близко с миром, в котором, неизвестно почему, пришлось столько лет жить ему.
   - Можете больше ничего не рассказывать, мне не нужны Ваши тайны. Я наверняка понял, который из инструментов сделал для Вас. Та белая арфа с синими рисунками, у неё тонкие изгибы, Вы их осилите, они по вашей руке. Вот попробуйте прямо сейчас её, - женщина тут же встала и пошла к предложенному ей инструменту.
   Она играла так же, как и выглядела. Роберту впервые лет с четырех почему-то вдруг захотелось плакать, хоть он этого и не сделал бы ни в коем случае. Еще он захотел уйти с ней, но и такого желания он бы ни за что и не озвучил, не то чтобы предпринять. Потом было чувство счастья, порожденное совершенством действа, разворачивавшегося в его доме. Какая прелестная музыка. Он играл совсем по-другому, хотя я не думаю, что хоть сколечко хуже. Роберт снял шляпу и потрепал свои красивые длинные прямые черные волосы. Некоторые волосы впутались слегка в густую бороду, и он их отъединил, расправляя плечи, очень широкие плечи. Женщина прервала игру:
   - Вы не можете быть здешним. Я правильно сказала? Местным?
   - Да, всё правильно Вы сказали, но не правы на счет того, кем я могу быть, а кем не могу являться. Я живу всё-таки здесь.
   - А родились?
   - Родился в Лесах Дария, в южной их части.
   - Я тоже, - почти неслышно выдохнула девушка. - Я тоже могла бы сейчас оказаться тут. Как трудно, наверное, Вам.
   - У меня хватает сил выполнять свою работу, - Роберт сказал это, а потом вспомнил, что больше работы у него нет.
   - У меня с собою три миллиона на ключике, возьмете ведь?
   - Что, сколько? - Роберт весело рассмеялся. - Нет, столько я не возьму. Я понимаю, что Вы хотите самую дорогую арфу в мире, но это всё же не она. Может потом, когда опыта наберусь побольше, вырежу для Вас и за три миллиона, а пока забирайте её за сколько-нибудь поменьше.
   - Как странно, - она покраснела, и глаза её заблестели от стыда. Казалось, она заплачет.
   - Ну что Вы! Я не Вас хотел обидеть, я просто хотел сказать, что в три миллиона себя не оцениваю.
   - Я возьму арфу без Вас. Вы правы, без Вас арфа должна обойтись мне дороже, - взбодрившись, улыбнулась девушка.
   - Давайте свои три миллиона. Пущу их на арфы.
   - Не забывайте только есть, иначе, я не верю в то, что арфы будут достойными.
   - Как хорошо, что вы в порядке и Вам весело.
   - Когда мне зайти за лучшей арфой? Я спрашиваю потому, что это нечто невообразимое, а мне такого не хватает. У меня, понимаете, всё что угодно и так есть. Только вот такой арфы еще не было.
   - Жду Вас, когда эта надоест.
   - Нет, это долго. Я новую арфу раньше хочу.
   - Тогда дайте мне месяц другой.
   - Договорились, господин.
   - Я Роберт, Вы, наверное, знаете.
   - Да, но разве можно называть по имени человека, когда он сам тебе его не называл.
   - Пожалуй.
   - Пожалуй, можно или, пожалуй, нельзя?
   - Пожалуй, Вы правы, какого бы мнения не придерживались, - поморщился Роберт.
   Женщина ушла, а он остался очень счастливым мастером.
   Когда Роберт рассказал об этой покупке Мири, она сначала, удивилась, затем очень обрадовалась, а потом сказала, что на это и рассчитывала:
   - Высокая с красивыми волосами каштанового цвета и синими ясными глазами? Правда?
   - Конечно, правда.
   - Хотя это мог быть кто угодно.
   - Мири, а кто это, по-твоему, не мог точно быть?
   - Дочка правителя Лайонелла, троюродного брата нашей мамы. Или даже не троюродного, а более далекого брата. Я не помню. Пару раз я встречала её на общественных мероприятиях. Она прелесть. Больше ничего сказать не могу, ибо она не общительна, а я тоже не люблю заводить разговоров с чужими. Но это маловероятно, не думаю, чтобы это была она, слишком уж это, не знаю, слишком.
   - Что? Ну ладно. Действительно, это мог быть кто угодно. Эта наша родственница играла на арфе, Мири?
   - Да. Какая же я глупая. Да, она лучше всех на свете играла на арфе.
   - Отлично.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
      -- Давид
   Рассказав Роберту о том, кто мог быть возможным покупателем его инструмента, Мири погрузилась в размышления и воспоминания.
   Когда ей было четырнадцать лет, почти пятнадцать, Давид забрал её на другую сторону, потому что решил, что здесь ей не место. С чего он это взял, я не знаю, и Мири тоже не знает, но она не сомневается в том, что он прав. Мири прекрасно помнит свою жизнь до перехода, не смотря на то, что много лет её убеждали в том, что о подобном лучше забыть. О том, что именно произошло с её родителями она не знала, такую информацию хранят надежно, но она видела то, что происходило с ними по эту сторону мира. Видела, что отец многим интересовался и к чему-то стремился. Он сделал какой-то механизм, в чем его цель Мири, конечно же, и по сей день понятия не имеет. За этот механизм отца арестовали и продержали в заточении около полугода. Вернулся он совсем несчастным, пытался еще несколько раз даже что-то создать, но попытки все заканчивались неудачами. Отец был суров и грустен, но это был точно он. Потом же, что-то в нем сломалось, Мири казалось, что это кто-то захватил его тело. Его красивое лицо, густая борода, но - не он. Отец стал очень злым и глупым, он даже бил маму. Мири ужасно боялась его. Она пряталась, уходила из дому, но недалеко и ненадолго, так как слишком волновалась о маме. Роберт тогда был еще недостаточно взрослым, отец постоянно посылал его куда-то на окраину города, чтобы он принес ему оттуда нечто, от чего отец забывался. Он не становился прежним, он просто замолкал. Всем становилось легче. Отец худел и истощался, потом у него появился ужасный кровавый кашель.
   Мама тоже куда-то исчезала временами: она становилась веселой и легкомысленной, чужой и безразличной. Здесь она не была такой красивой как раньше, она была растрепанной и, часто, избитой. Мири помнила, что как-то отец сломал ей нос, и тогда мама показалась ей совсем другим человеком, она даже подумала, что может это и вовсе не её родители. Но это были её родители, и наблюдать за их гибелью ей предстояло еще целых два года. Это время сочилось гнилым ужасом, необузданным и непрерывным страхом. Мири вспоминала его обрывками, она помнила себя бегущей куда-то так быстро, как только могла. В своих воспоминаниях, она то убегала от матери, то, наоборот, пыталась догнать её, не позволить ей уйти слишком далеко, чтобы там, куда она уйдет, в одиночестве ей не хватило духу, что-либо с собою сделать. Мири помнит, как наскучила она своим соседям, постоянно прося их о помощи, то найти мать, то успокоить её. Ей часто снится, как она бежит куда-то в ужасе, за ней гонится большая собака и ей очень страшно, потому что мама злится и приказывает ей принести что-то с поля, но Мири не может, она боится стаи собак. Мири знает, что не может огорчить матери, не выполнив её просьбу, так как рискует очередными долгими её поисками где-то загородом возле глубокого озера, где чрезвычайно опасно. Она бежит в поле, забывшись, собаки громко лают. Мири понимает, что в спешке не обулась, она босиком прокалывает пятку огромной иглой растения, тем не менее хватает то что-то, за чем её сюда отправили и, почти на одной ноге допрыгивает обратно домой, доставать иглу из пятки.
   С восьми и двенадцати лет Мири и Роберт жили сами, формально над ними значилась нянька Клаудия, но на самом деле, она только и делала, что выделяла им небольшие средства по собственному усмотрению из их же наследства. Роберт начал подрабатывать еще с десяти лет. К тринадцати он был уже полноценным шахтером и мог содержать сестру. Мири мало что умела, с ней было трудно. Убирать она не могла даже в собственном доме, не говоря уже о чужих. Собирать урожай у неё не хватало сил. Единственное, на что она была способна - это репетиторство и домашние задания, которые она регулярно и за небольшую плату выполняла для других.
   С детства она считала себя особенной, ей казалось забавным то, что все задания, выполненные ею в полноги, оценивались всегда гораздо выше заданий одноклассников, выполненных с тщанием и недюжинным стараньем. Она всегда была довольно ленивой и безразличной. Единственным, что занимало её, и способно было полностью и надолго поглотить её внимание, был окружающий естественный мир. Она много читала о животных, об их строении, и ей немыслимо хотелось хоть на час заглянуть по ту сторону, чтобы увидеть тамошние деревья, цветы, кошек.
   Однажды после уроков, была пятница, около трех дня, Мири сидела за столом, пересматривая старые школьные гербарии. Она услышала, что по улице катается автомобиль с громкоговорителем, которые Мири от всего сердца ненавидела, потому что речь говорящих, как правило, была режущей ухо, неправильной и грязной. Она, сначала, очень злобно нахмурилась и была готова перейти в другую комнату, подальше от окна, но вдруг поняла, что в этой речи что-то не так, не так как обычно. Она была чистой, тембр голоса - приятным, но что говорили Мири никак не могла разобрать, машина была слишком далеко. Тогда девочка вышла во двор, чтобы прислушаться. Низкий мужской голос сообщил о том, что сегодня к пяти всех способных детей города просят собраться у входа в местный клуб. В другой раз Мири проигнорировала бы такое приглашение, но речь приглашающего человека понравилась ей слишком сильно. Она вызвала интерес, и Мири решила пойти посмотреть, что там предлагают и чего требуют. Она сложила свои гербарии в картонную папку, поставила на плиту старый некрасивый чайник, притащила для себя тяжелый стул, чтобы дотянуться до верхних полок, отворила дверцы дубового шкафа и достала оттуда булку. В подвале она взяла кусочек сливочного масла и сделала себе бутерброд. Когда чайник закипел, она заварила себе невероятно крепкого чаю и стала пить его, съедая булку.
   В комнате было не слишком тщательно убрано. Грязное полотенце лежало на полу и совсем не смущало Мири. Ей было всё равно. Роберт ужасно злился на неё по этой причине, по причине безразличия. Он не мог понять, каким образом Мири стала такой. По ту сторону она жила лет до четырех или даже до трех, неужели ей так быстро удалось избаловаться. Он верил в то, что она считала себя принцессой, но на не считала себя принцессой, она считала себя Мири и никак не могла отождествить с кем бы то ни было еще.
   Она посмотрела на себя в круглое переносное зеркало, и ей не понравилось то, что она увидела: ресницы слишком короткие, волосы жесткие и неаккуратные, мелкие нелогичные веснушки, зубы недостаточно белые. Она тяжело вздохнула и поджала губы. Они с братом не очень хорошо питались, Мири выглядела бледной и была довольно худой. Она не высыпалась уже несколько месяцев - в последнее время слишком часто заказывали работы. Ей они перестали быть интересны, но из чувства долга, она всё еще пыталась заставлять себя писать. Ничего не выходило, и те задания, которые раньше занимали у неё двадцать минут, теперь она не могла закончить за ночь.
   Мири решила одеть своё самое красивое платье, но потом вспомнила, что все её платья довольно уродливы, и остановилась на клетчатых брюках и сером свитере. Она собрала волосы в тугой пучок, чтобы не раздражаться их щетинистым видом, взяла школьную сумку и вышла. Было еще около четырех, но так как дома всё равно нечего было делать, а убирать она не собиралась, Мири медленно шла в направлении клуба. День был солнечным, средина весны. Птицы пели довольно весело, на некоторых деревьях уже распускались цветочки. Солнце светило Мири в лицо, и она улыбалась. Подойдя к клубу, девочка была весьма удивлена количеством собравшихся там детей и подростков с родителями. Из толпы она услышала: "О, и эта сумасшедшая тут". Ей не понравилось, потому она отошла в сторону и решила отвлечься какой-то книгой. Книга была не слишком интересной, какой-то роман о любви совершенно не похожей на настоящую, Мири делала вид будто читает. Хорошую книгу здесь достать было непросто, книжных магазинов в округе не было, как и денег на поездку в другой город. Даже на транспорт их не было, не говоря уже о книгах. Это уж слишком дорого. Мири читала только то, что находила у Клаудии, а та была не очень-то избирательной в чтении.
   Все ребята, толпившиеся возле клуба, были очень нарядно одеты, родители непрерывно их подбадривали и трогали, поправляя воротнички, волосы, одергивая кофты. Мири презрительно посмотрела в их сторону и отвернулась. Из-за спины к ней подошла какая-то толстая тётка в безвкусном платье в цветок, она была похожей на базарную продавщицу, наверное это сходство проявлялось за счет её губ ярко-розового цвета с отвратительным сиреневатым оттенком. Тётка важно скрестила руки на груди и обратилась к девочке:
   - Ты чего, вообще, в таком виде сюда пришла, думаешь приятно будет важным господам видеть такое убожество?
   - Пусть их взгляды отдыхают на мне от вас. Что Вам от моего присутствия?
   - Твоя одежда нестирана, наверное, уже с год.
   - И?
   - И то, что девочкам положено за собой следить.
   - У меня не было на это времени, я занималась тем, что выполняла домашние задания за ваших близнецов.
   - Да что ты говоришь! Маленькая тварь, если бы ты работала лучше, а не ходила на собрания приличных людей, может быть, эти задания были бы сделаны на нормальные оценки, между прочим. Я еще подниму этот вопрос, и посмотрим тогда, сколько ты будешь зарабатывать на наших семьях.
   - Я Вас обращаться не просила, Вы пришли ко мне, а не я к Вам. Поднимайте что угодно, лишь бы я этого не видела, -- сказала Мири, задрав вверх подбородок. Во дворе в это время стоял человек в темной одежде. Он понаблюдал за Мири, а теперь за её диалогом, и усмехнувшись, вошел в здание клуба.
   - Как ты смеешь дерзить! - женщина покраснела и в ярости схватила Мири за волосы. Девочка взвизгнула и впилась пальчиками ей в лицо, благо до этого она довольно долго забывала стричь ногти. Пролилось немного крови. Прибежали люди.
   - Что эта маленькая дрянь себе позволяет, -- начал какой-то пожилой дедушка.
   - Я ничего такого не сделала, -- стала оправдываться Мири, от обиды её глаза покраснели, но она изо всех сил старалась не заплакать, -- Галина Петровна первой схватила меня за волосы, это очень неприятно.
   - Чтобы Галина Петровна не сделала, ты не имеешь права так вести себя со старшими, благополучными людьми. Поднимись сначала до её уровня, -- сказала какая-то сухая женщина лет сорока пяти.
   - Разве можно подняться вниз? - со злостью спросила Мири.
   - Проваливай, вообще, отсюда! - кричала возмущенная Галина Петровна. Несколько особенно активных присутствующих принялись выталкивать Мири к линии парка. Она упиралась, но, конечно же, сил не хватало.
   - Забери её в свою машину, Иван, и увези подальше отсюда, чтоб до начала отбора точно не приползла назад. Еще чего не хватало, чтобы такая мразь занимала места наших детей, -- обратилась к своему мужу сухая дама, а Иван, в свою очередь, протянул свои грязные большие руки к девочке. Тут Мири не выдержала и громко закричала. Она плакала, падая на землю и пытаясь выскользнуть из толпы обозленных существ.
   Видимо услышав крик обиженного ребенка, человек в темной одежде выбежал из клуба и приблизился к толпе. Все замерли и отступили на шаг от девочки. Мири не сразу поняла, что происходит, ей понадобилось несколько секунд, чтобы решиться убрать поцарапанную руку от воспаленных глаз. Потом она узнала, что именно этот человек затеял сегодняшнее собрание. Он был необычайно важной фигурой, настоящим принцем с той стороны. И, хотя ему, кажется, не было тогда и двадцати лет, даже самые древние и почтенные из местных относились к нему как к полубогу.
   Так Мири познакомилась с Давидом. Он впервые увидел её во дворе клуба, отошедшей от толпы, с презрением её оценивающей, читающей девочкой. Давид заинтересовался ею еще и потому, что пришла она сама и одета была более, чем скромно. Позже он спросил у Мири, что за книгу она читала, но Мири только покраснела и не смогла выговорить ни слова. Ей было очень стыдно за тот роман, ей, вообще-то, хотелось бы ответить на этот вопрос так, чтобы этот важный человек мог понять, что она не такая как они, но это было невозможно. Книга оставляла желать лучшего.
   Тот странный день, день отбора лучших детей с этой стороны, перенаправил жизнь Мири. Затеять конкурс - была идея Давида. Он, в силу своего возраста, верил в то, что изменить существующий миропорядок довольно просто. Частично, может быть, он был прав. Как минимум, он был прав касательно Мири. Он мог изменить её мир, а она потом, наверное, сможет изменить его сторону, хоть и неспешно.
   Объявили конкурс, по результатам которого решено было набрать команду из местных детей с выдающимися способностями, какими бы они ни были. Мири пока не понимала, что именно получается у неё лучше всего, как, в общем, и практически все остальные отобранные ребята, за исключением Брайана Петренко, который создавал невероятно дееспособных роботов и Кристины Белой, которая работала над моделью заячьего сердца.
   Поначалу задания были одинаковыми для всех: обучали потустороннему языку, тренировали язык местный, желающие могли взять для себя на изучение еще до двух иностранных, преподавали математику, общее право, историю цивилизации, биологию и литературу. Мири не нравилась математика, она считала жуткой несправедливостью то, что она всё делала верно, но знаки постоянно куда-то терялись. Она была рассеянной, но не до конца осознавала этот свой недостаток. Все одноклассники здесь были сильными, и она решила, что, наверное, всё время переоценивала себя. Она решила, что она слишком глупа и почти в себе разочаровалась. Языки, которые всегда давались ей с легкостью не подвели и теперь, но это иностранные. Родной же язык не слушался, она постоянно делала ошибки в простейших словах, искренне недоумевая, как ей удается писать такую ерунду. Расстроенная Мири теряла интерес к учебе, которая в первые недели вселяла в неё невероятный восторг. Кроме того, здесь кормили (занятия проходили прямо в помещении клуба), девочке удавалось утащить немного еды для брата. Этот факт приносил ей удовлетворенье, раньше ей постоянно было стыдно от того, что она толком не способна помочь брату, который жертвовал собственным образованием и здоровьем для того, чтобы она могла кушать хотя бы дважды в день.
   Клуб был огромным помещеньем, и Мири поначалу боялась гулять по нему. Её смущали люди: одноклассники, учителя, продавцы клубных магазинчиков. Но, в конце концов, любопытство победило, и Мири решилась посетить книжный. Она никогда в жизни не имела возможности покупать что-либо, кроме продуктов. Даже одежда доставалась со вторых рук. Здесь же была маленькая стипендия.
   Соученики теперь не были такими ужасными как раньше, их свезли со всей их половины мира, это были лучшие дети, они казались заметно добрее, в них было меньше животных проявлений и, самое главное, они не были так похожи друг на друга как прежние, они все хотели чего-то своего, чего-то особенного, чего-то важного. Они хотели, не приобрести, а отдать; а для того, чтобы было, что отдавать, они готовы были учиться, работать и создавать. Даже не просто были готовы - им не терпелось, они от всего сердца мечтали скорее начать. А Мири всё печалилась о том, что ей нечего дать. Она даже не могла понять, о чем мечтает. Она хотела пока, чтобы Роберт был доволен. И еще она не знала, что в этом-то и кроется её предназначенье. Но, как обычно, не только в этом. Мири грустила о том, что у неё нет одного конкретного желания, она и представить себе не могла, что иметь много желаний - ни чем не хуже. Ей нравилось слишком многое для того, чтобы отдать всё сердце чему-то одному.
   У Мири были далеко не лучшие результаты по основным предметам, и она уже почти смирилась с тем, что её не возьмут для дальнейшего обучения на другую сторону. Обещали выбрать троих лучших, конечно же среди них будет Брайан Петренко, но на счет Белой Мири теперь сомневалась. Та, конечно, училась лучше неё самой, но, в общем, оказалась просто чересчур усидчивой, терпеливой и исполнительной. Мири терпеть такого не могла.
   Однажды, в минуты особенно горькой грусти, Мири осваивала магазинчики клуба. Ей выдали недельные карманные деньги, она сложила их с остальными и вышла из своего класса. В книжном уже не осталось для неё ни единой непрочитанной книги, кроме пособий по точным наукам, потому Мири пошла дальше. Она купила для брата разных конфет, по сто грамм каждого вида, и триста грамм его любимых шоколадно-ореховых. Пройдя по коридору вниз, она увидела лестницу, мимо которой проходила каждый день, и по которой подняться всегда боялась. Сегодня Мири чувствовала себя решительно, потому всё-таки поднялась. Здание клуба было трехэтажным, на первом этаже находился актовый зал и столовая, на втором - их классы и основные магазинчики, на третьем этаже вроде тоже были какие-то киоски. Попав сюда впервые, Мири приятно удивилась, на третьем этаже было светло и просторно, множество огромных незаштореных окон. Она увидела несколько ларьков: канцелярские принадлежности, уголок домашней обуви и чаёв. Этот этаж не казался Мири пугающим, ей было комфортно и интересно. Войдя в комнатку с канцелярскими принадлежностями, она почувствовала один из самых приятных запахов - запах бумаги. Вокруг было очень много товаров, они не умещались на полках, которых явно не хватало: холсты разных размеров, альбомы, кисти, карандаши, тушь, угли, ластики, тетради, ручки, блокноты и даже мольберты. Мири пересчитала свои деньги, их было не так уж и много теперь, после покупки конфет. Ей хватило на альбом, карандаши, ластик и уголь. Она была в восторге, чувствовала себя довольной как никогда прежде. Следующим киоском был киоск домашней обуви, которая не слишком интересовала Мири, но вот в чайный она всё-таки вошла. Запах там был терпкий и резкий, но приятный, не хуже бумажного. Мири рассматривала контейнеры с сушеными листьями разного цвета и по разной цене. У неё еще было немного мелочи, но совсем немного, вернее, на столько мало, что в канцелярском больше не хватало абсолютно ни на что. Мири покраснела, вспотела и задрожала, не решаясь обратиться к продавцу:
   - Скажите, а чай ведь у вас развесной?
   - Ну да. Какого ты хочешь?
   - Мне нравится вот этот, он пахнет очень хорошо.
   - Сколько тебе? - улыбнулся продавец.
   - У меня вот это вот всё, что есть, -- Мири нерешительно протянула ему свои несколько монеток.
   - Оставь себе, сегодня всё равно никто не заходил, я скажу, что сам выпил от скуки, -- худой и аккуратный мужчина в светло-голубом форменном халатике набрал для Мири небольшой пакетик чаю. Кажется, он был неместным.
   Мири решила, что как только подкопит еще карманных денег, непременно вернется за красками и новым видом чаю, который сможет купить сама.
   Так как уроки больше не радовали Мири, а выполняла она их из чувства долга, жалея, что не умеет чего-то заметно лучше, чем другие, она теперь чаще гуляла в парке, который построили люди с той стороны специально для детей проходящих здесь отбор. Она знала, что если сможет хоть как-нибудь окончить курс, то станет занимать более высокое место по эту сторону, у неё будет шанс получить неплохую работу. Такая перспектива не слишком радовала её, но других вариантов не было. Прогулки по парку позволяли ей фантазировать о будущем, о том, как однажды они с братом заработают себе на поездку по ту сторону, о том, как у неё будут красивые платья, и никто не посмеет обидеть её вслух, что бы он там про себя не думал. Здесь она рассматривала деревья, цветы, птичек, всё живое было для неё интересным. Некоторые из растений привезли оттуда, они казались прекраснее местных, более яркими, более крупными, они резче и приятнее пахли, они даже были гораздо выше. Мири не оставляла надежд всё же увидеть потустороннюю кошку, хотя бы котенка. В тот день она заметила странную особенность: бабочки, которые обслуживали не местные растения, казались на много крупнее обычных. Ей стало интересно, что это за бабочки, откуда они. Они такие огромные потому, что постоянно с этими цветами, или, наоборот, только такие огромные могут управляться с крупными здоровыми растениями. Она смотрела на них и думала о причинах и следствиях, когда вдруг поняла, что стало как-то слишком тихо.
   Дисциплина в клубе была очень строгой, говорят, иногда за опоздания даже отчисляли. Все боялись Давида и пересказывали друг другу истории об его суровости. Мири бежала к классу так быстро, как только могла. Ей было страшно, что из-за такой мелочи, из-за бабочек, она может вылететь из школы, которая по счастливой случайности даёт ей шанс выжить и помочь брату. Она не замечала, что плачет, стоя у дверей класса и не решаясь войти так не вовремя. Наконец, она медленно повернула ручку и немного отворила дверь.
   - Мири, что такое? Заходи быстрее, мы тут как раз рассматриваем твои гербарии. Это просто чудесные коллекции! - сказал учитель Томас.
   - Простите меня, что опоздала. Я засмотрелась на бабочек, этого больше не повторится.
   - Вот и хорошо. Садись, будешь помогать мне разбираться с собранием Германа, у него тут целый пакет листьев, -- ответил Томас, улыбаясь озадаченно и растерянно.
   После урока, Мири спросила у учителя Томаса, станет ли он докладывать Давиду о её опоздании. В ответ он удивленно посмотрел на неё, и велел не выдумывать глупостей, ведь она его любимая ученица.
   Вечером Мири шла домой, думая о том, почему же все так боялись Давида. Он никогда никого не ругал в присутствии других, он был вежлив и тактичен, он даже спас её в первый день отбора и оставил здесь вместо того, чтобы выгнать. Внешне Давид тоже не казался страшным, он был красив, пожалуй: высокий, даже огромный, стройный, у него были красивые золотистые кудрявые волосы, которые отливали красным цветом при соответствующем освещении, ярко-синие глаза, небольшой нос правильной формы и густая медная борода. Может борода всех так пугала? Мири она казалась важным атрибутом потустороннего полубога. Здесь редко кто носил бороду, разве только старики, которым было лень бриться. Еще Давид всегда был странно одет по местным меркам. Имея столько денег, сколько принц Давид, местный человек ходил бы, непременно, в костюме, может даже в блестящем костюме, или в костюме с перламутровыми переливами. Местный человек всем видом своим дал бы понять, что он значим. Давиду было всё равно. Он ходил в футболках и в джинсах почти всегда. Мири занимали его украшения, похожие на украшения древнейших племенных индейцев.
   Придя домой, она достала свои карандаши и попыталась что-нибудь изобразить. Выходило совсем не так, как ей хотелось бы. В голове рисовалась одна картинка, а на бумаге выходило совсем иначе. Мири нервничала, она хотела было швырнуть карандаш в стену, но остановилась, вспомнив как он дорог. "Бедный карандаш, я так радовалась тебе, а теперь злюсь, хотя сама ведь виновата". Потом пришел Роберт, увидев расстроенную Мири и кучу конфет, он в недоумении спросил:
   - Тебя что ли выгнали?
   - Нет, конечно. Ты что такое говоришь?
   - Я просто не понимаю, как можно сидеть с таким отвратительным выражением лица, имея столько конфет.
   - Это не мои конфеты, Роберт. Вообще-то они твои. Возьми, пожалуйста. Вон, видишь, на столе заварник с синим цветком?
   - Да, это мамин еще заварник. Зачем ты его достала? - Роберт нахмурил брови, потом его лицо приобрело несколько недоуменное выражение, -- Ты что убрала в кухне?
   - Во всем доме я, вообще-то, убрала.
   - Твой важный тон мне противен. Тебя точно не выгнали?
   - Нет, просто сегодня был замечательный день.
   - Ты во всякий замечательный день сидишь с таким ужасным злобным видом? Твои щеки даже покраснели, не помню, когда ты в последний раз так злилась.
   - Наверное, когда этот злобный карлик Антон бросил мне в волосы свою жевачку и обозвал после того, как сдал написанную мною работу на высший балл.
   - Не писала бы таким, или брала бы с них больше, тоже мне. Ну?
   - Я злюсь теперь на себя. Я отвратительнее Антона, -- и Мири опять стала плакать.
   - Прекрати это. Ты хоть понимаешь, что тебя взяли заниматься в клубе, кормят там, дают конфеты, учат чему-то, ты более-менее здорова, а плачешь в семь раз больше обычного?
   - Потому, что я увидела, что бывает и по-другому. Ах, лучше бы мне ничего не показывали. Я читаю книги, а в них пишут о том, чего я раньше для себя и вообразить не могла. Мои одноклассники все умнее меня, девочки красивее, и в то же время способнее. Это так ужасно.
   - Ничего ужасного, все просто разные. Сомневаюсь, что можно так сразу сказать, кто умнее.
   - Ну можно. Я, например, точно умнее Антона.
   - Я имел в виду, среди вас там. Там каждый чем-то особенный.
   - А я - нет.
   - Если бы это было так, тебя бы не взяли. Или взяли бы, а потом поняли, что ты простая и выгнали.
   - Может еще и прогонят.
   - Ты ревешь потому, что не лучше всех или что?
   - Я реву потому, что не могу нарисовать то, что придумала.
   - Так возьми сначала и срисуй что-нибудь похожее.
   - Как?
   - Ну возьми книгу и срисуй. Что ты хочешь рисовать?
   - Я хотела браслетик с перьями.
   - Ну не знаю, возьми книгу о животных и нарисуй сову, у неё перья.
   - Думаешь, получится? Я тогда не сову возьму, а кошку.
   - Я когда не мог на своей гармошке ничего придумать, то пошел к клубу и стал снаружи у окна, слушал, что там играют. Запомнил и повторил несколько их мелодий. Потом мне почему-то стало легче придумывать свои. Может и у тебя также выйдет. Попробуй просто.
   - А ничего, что я вроде как ворую чужую картинку?
   - Нет. Не важно, она всё равно не будет точь-в-точь такой же.
   - Да, я попробую. Кошка это проще. В энциклопедии полно картинок, возьму её.
   - Мири, а у вас там есть книги по музыке? Я всё не решался спросить, -- Роберт опустил глаза и покраснел. -- Я тут накопил немного денег, если вдруг что появится, можешь купить?
   - Роберт! Прости, пожалуйста, что я была такой самововлеченной, -- Мири почувствовала стыд и покраснела ярче Роберта. - Я посмотрю обязательно. Я всё, что смогу тебе достану.
   Тогда Мири отложила покупку красок и кистей. Учебники музыки стоили почему-то гораздо дороже основной массы книг. Она собирала деньги около двух месяцев, отказавшись от булок, конфет и даже бумаги для рисования, используя обычную, расчерченную, из тетрадей. Тем не менее, чтобы Роберт ничего не заметил, она продолжала приносить ему еду и сладости, как и прежде.
   Рисунки Мири становились лучше и лучше, она и сама иногда не могла поверить, что у неё так замечательно получается. Она настолько увлеклась рисованием, что и думать о многом другом забыла. У неё не было друзей, чтобы делиться своей радостью, но даже если бы они и были, Мири скорее всего ничего бы им не сказала в силу того, что на разговоры ей было жаль выделять свое время, ведь можно рисовать. Другие люди вызывали у неё страх, все, кроме брата.
   Однажды Мири перерисовывала свои любимые растения в гербарии. Ей пришло в голову, что она может соединить всё лучшее от каждого растения, нарисовав новое. Так она и поступила, вышла веточка куста с пушистыми большими листьями голубоватого цвета, с ярко-голубыми цветочками, имеющими белое основание и темно-синюю срединку с желтым пыльником. Мири повторяла рисунок снова и снова, постепенно улучшая его и свой навык. В конечном итоге, цветок стал темнее, он стал глубоко-синим, как ночное звездное небо. Лепестки казались бархатистыми, а листочки невероятно пушистыми и мягкими. Мири подумала, что этот цветок большой. На самом деле, он должен быть большим, не смотря на размер тетрадного листка, на котором нарисован.
   В клубе проходили практические занятия по селекции каждые две недели. Мири они очень нравились, все необходимые последовательности сами собою приходили ей в голову, и задания она выполняла быстрее остальных. На этот раз, имея при себе папку с двумя десятками картинок синего цветка, Мири испытывала некоторое воодушевление. Она была вдохновлена и с нетерпением ждала возможности набрать необходимый код в селекционной программе. Мири уселась за компьютер, её пальцы вводили необходимые значения, но это было совсем не то, чего требовал преподаватель. Домашнее задание сейчас совсем не волновало Мири, её щеки горели, ладони были мокрыми. Она спешила, чтобы ни одно значение не ускользнуло, ей приходилось гнаться за образом, но он был ловок и вырывался. Едва успевала она схватить его, как он просачивался сквозь пальцы, потому она тянулась к нему снова и снова, записывая то, что на секунду задерживалось при ней. Очень странно, но когда она закончила, то обнаружила, что прошло уже около четырех часов, и лаборатория скоро закроется. Набранная последовательность отправилась в цех, а домашнее задание оставалось невыполненным.
   Это было не обычное задание, а последнее. Мири должна была проработать дома и воплотить на практике все изученные комбинации. Когда она осознала, что время вышло, то оставалось только плакать. Так как плакать - весьма бесполезное занятие, Мири решила пока не рассказывать брату о своей глупости и не выдавать себя воспаленными глазами, а просто ждать результатов.
   Через две недели появились первые оценки. Мири продолжала ждать. Через неделю были оценки тех, у кого организмы вышли посложнее, и тех, у кого вышла мудреная ерунда. Мири не нашла себя в списке, потому ждала еще. В конце концов, все ученики узнали свои результаты, только имени Мири так в их списках и не появилось. Она уже решила идти к учителю Томасу, чтобы лично услышать всё то, чего не могло уместиться даже в самой неудовлетворительной оценке.
   За месяц ожидания Мири заметно похудела и вела себя странно. Она очень плохо спала, потому никак не могла избавиться от усталости, покрывшейся от времени ядовитой плесенью. Её оценки стали хуже еще от того, что теперь не было абсолютно никакой надежды на возможность продолжать учиться. После занятий по математике недовольная Мири, проходила мимо кабинета госпожи Марии, заведующей их клубной школы. Она зевала и морщила лоб от недовольства всем. Шум из-за двери заведующей заставил её остановиться, там кто-то очень громко спорил:
   - Вы не можете себе позволить брать на свою сторону таких детей! Это неоправданно!
   - О чем речь? Чем неоправданно?
   - Ничем не оправданно! Решительно ничем! Она Вам там обойдется в неслыханные средства! Всё равно придется её возвращать, вот увидите! Так зачем! Зачем всё это! Зачем ей занимать место кого-то, кто мог бы принести пользу? В ней нет ничего! Слышите? Ничего особенного.
   - Мне так не кажется. Ваш единственный аргумент, вызывает во мне отвращение к Вам, потому я, пожалуй, уйду.
   - Вы не можете совершенно не считаться с моим мнением! Я здесь директор! Я заведующая!
   - Я могу быть с Вашим мнением не согласен. Семья ребенка может иметь значение только в том случае, если наследственность каких бы то ни было из перечисленных Вами недостатков доказана.
   - Её родители самоуничтожились, они сумасшедшие! Такую девочку категорически невозможно брать!
   - С чего Вы взяли, что имеете право говорить такие вещи? Я, например, с её родителями не был знаком, потому не могу утверждать решительно ничего.
   - Она тоже не нормальный ребенок. С ней никто тут не дружит. Она всё время грустная. Её успеваемость стала посредственной, вот взгляните на записи.
   - Она была достаточно высокой. Надо бы спросить у неё, в чем дело. Но прежде я зайду к Томасу, он хотел сообщить мне что-то важное.
   - Нет уж дослушайте! Этот ребенок - инвалид душой. Он не сможет адаптироваться в обществе. Она дикая. Её родители алкоголики.
   - Когда я по эту сторону мне тоже иногда хочется пить, Вы знаете? Здесь так всё угрюмо...
   - Не о Вас речь! Они слабые!
   - Они были слабыми, вы хотите сказать?
   - Да! И она слабая! И физически, и морально. Она искалечена, больна.
   - Если такие люди как Вы в состоянии чего-то добиться, то в ней у меня не может быть никаких сомнений. И мне нравится, что у неё здесь нет друзей. Это значит либо то, что она чем-то весьма увлечена, либо то, что с существами подобными Вам у неё нет ничего общего. Оба варианта хороши. Эта девочка едет, не смотря на успеваемость. Она мне просто нравится.
   Конечно же Мири знала, о ком речь, хоть у неё и духу не было себе в этом признаться. Она едет с лучшими учиться на другую сторону, она оставляет брата и уезжает. Сонная и нервная Мири снова плакала, от грусти, радости, страха и внезапно пришедшего к ней покоя. Теперь нужно было только зайти к учителю Томасу.
   Нетерпение ускорило её шаг. Через пять минут она стояла у кабинета Томаса, краснея. Она стояла, но не открывала дверь и не стучала в неё. Просто стояла. Через какое-то время дверь отворилась изнутри Ником и ударила Мири.
   - Ой! Извири! Ты чего тут стоишь? Мне учитель Томас показывал твой цветок. Я и подумать не мог! Поздравляю, ты точно едешь!
   - О чем ты?
   - О цветке. Ладно, я спешу. Ты молодец! - убегая, громко сказал Ник.
   Мири свела брови от настороженности и медленно нерешительно подошла к рабочему столу учителя.
   - Мири, почему ты мне не сказала? Не предупредила о том, что собираешься делать? Хотя. Ты знаешь, это и не важно. Ты его уже видела? Он просто прекрасен. Я сначала подумал, что ты взяла откуда-то готовый набор и ввела в систему, чтобы обмануть меня. Признаюсь, я был настолько низок. Прости мне эти мысли. Я не смог найти в базе ничего подобного. Он уникален, а я такого в жизни не видел, чтобы ребенок меньше года занимающийся моей дисциплиной вдруг выдал подобное. Я скажу Давиду, что от моего класса едешь ты. Я и раньше предполагал, что отправлю Мири, но потом ты стала поддаваться некоторым... К счастью, всё хорошо. Ты едешь.
   - А как же другие предметы? Разве у меня не должно быть высокого общего балла?
   - Нет. Есть еще такое условие: если ребенок демонстрирует выдающиеся способности хотя бы по одному предмету, он едет, так как сможет быть полезным.
   - Я не очень верю, но, видимо, так должно было случиться. - Мири задумчиво выговорила свою фразу, думая одновременно еще о чем-то другом, что заставляло её брови морщиться.
   - У тебя тут остаются родные?
   - Брат.
   - Тебе будут даны каникулы, чтобы провести некоторое время перед отъездом с ним. Остальное ты узнаешь от Давида.
   - Кто еще едет?
   - Не знаю. Давид очень субъективен. Ник точно.
   Мири поблагодарила учителя за отличную новость и не спеша пошла в направлении сада. Ноги были будто ватными, мысли путались. Там она уселась на скамейку, задыхаясь от волнения. Было принято решение потратить всё накопленное и стипендию, которая ей полагалась как лучшей ученице, на книги для брата. Она чувствовала вину, оставляя его одного так на долго.
  
  
      -- Дорога
   Мири решила, что бессмысленно теперь думать о Роберте. Она знала, что больше не получит от него никаких новостей. Когда она увидит его в следующий раз, он будет уже совсем взрослым. Накопится целый миллион историй, произошедших с ним, но он вряд ли сможет ими поделиться, так как те потеряют для него со временем всякую ценность. Она знала, что всё пропустит, всю его жизнь без неё, и только малость воспоминаний достанется ей. А вспоминания - это всё не то, и, более того, это всё - весьма невовремя. С другой стороны, Мири чувствовала странное холодное облегчение. Она рада была уехать. Уже очень давно в ней поселилась ужасная тревога, она боялась непрестанно. Каждый день возвращаясь из школы она ждала брата, и её сердце колючим ужасом отзывалось на малейший шорох. Ключ вертелся в замке, она замирала, закрыв глаза. Мири боялась, что вдруг однажды к ней придет не Роберт. Она знала, как опасно там, на глубине. Вести о смерти родственников приносил ей всякий раз телефон. Звонков Мири боялась больше, чем стука в дверь. Самым маленьким доставщиком тревоги был скрипучий звук ключа, очевидно, потому что скорее всего открывал бы дверь сам Роберт, а вестник просто стучал бы. Так ей всегда казалось.
   Сейчас она ехала в поезде, думая о том, что больше нечего бояться. Даже если что-нибудь случится, она об этом не узнает. Таковы правила там, куда она держит путь. Мири придется оставить абсолютно всё, никаких привязок к месту её предыдущего обитания. Никакой связи на протяжении двенадцати следующих лет.
   Поезд тяжело ступал по рельсам, обеденное солнце мешало Мири прощаться со здешними местами. Она удивлялась, как же это она могла ненавидеть весь мир. Он казался ей всегда таким хмурым, злым и холодным. Теперь же он был другим, не родным вовсе, а совершенно чужим. Чужим на столько, что можно было его, наконец, оценить как есть. Ритмичный звук скачущих колес успокаивал, безделье не было скучным, а подталкивало к тому, чтобы вспомнить.
   Из окна видно было здешние дома: некрасивые, серые и похожие друг на друга. Их строило когда-то государство и отдавало в пользование тем, кому полагалось. Выделяться было не принято. Некоторые люди строили собственные жилища. Им, как правило, завидовали. Чтобы избежать общественного гнева богатые люди строили дома такими же некрасивыми, как и государственные, только побольше. Раньше не разрешалось красить калитки и заборы в яркие цвета, потом это правило отменили, и когда-то во всем сдерживаемые люди, сошли с ума, выкрасив свои ограды в самые сумасшедшие оттенки. Особенно популярными были неоново-розовый, ярко-сиреневый и ярко-зеленый цвета. На воротах считалось правильным рисовать герб этой стороны: бык среди колосьев. Для красоты растения никто не сажал, в саду каждого дома должно было быть абрикосовое дерево, куст смородины и небольшой огород. Всё на пользу. Мири вспомнила как её принуждали к работе, и как у неё ничего не выходило. Она покраснела, подумав о том, насколько глупой была, сорвав молодой чеснок вместе с сорной травой. Она опустила глаза, вспомнив как на работах, организованных школой, все смеялись над тем, что свои ряды растений Мири пропалывала медленнее остальных, и ей приходилось оставаться на участке одной тогда, когда все могли уже идти домой.
   За окном пролетали мимо худенькие деревья, Мири подумалось, что она никогда не была в лесу. В книжках часто говорилось о нем, даже в учебнике по математике. В лесу растет много грибов и ягод, там водятся красивые животные, это Мири знала. У себя дома она видела только собак, котов, ворон, воробьев, одну змею, пушистого паука, коров с быками, коз, свиней, домашних птиц и кроликов. Мири очень надеялась на то, что там, куда она едет, будет лес.
   Когда-то они с Робертом и мамой ездили к морю. О море воспоминания были очень странными, она помнила, что боялась за маму, которая плавала далеко. Помнила еще о мужчинах, которые постоянно ходили к их маме, которая пила с ними зачем-то. Помнила, как они с Робертом искали маму, путешествуя вдоль береговой линии. Эти мысли были для Мири неприятны, и она нервно вскинула голову, сморщившись.
   Хотелось думать о хорошем. Она навязала себе мысль о школе. Когда она ходила на кружок творчества, там их ничему не учили, но и не запрещали делать поделки. Даже раздавали журналы с примерами того, что можно было создать. У Мири отлично получалось. Это воспоминание было приятным. Она вспомнила здание, в котором они тогда собирались, трехэтажное большое серое с зарешеченными окнами. На подоконниках там были "бесполезные цветы". Мири не понимала, почему их называют цветами, если они никогда не цветут. Просто себе огромные зеленые листья, торчащие из больших глиняных горшков. На эти занятия Мири ходила с девочкой, которая ей очень нравилась. У той не очень хорошо получалось делать поделки, но она делала их с огромным удовольствием и в огромных количествах. Идти нужно было в далекую от дома Мири и Роберта часть города, улицы там были узкими и на дорогах не было асфальта. После дождя пройти было очень нелегко. Мири вспомнила гуляющих там повсюду грязных худых собак, она всегда брала с собою на занятия булку, половину которой отдавала какому-то из псов. У неё был любимец - огромная кудрявая собака Уильям. Этот зверь сопровождал Мири от центра города до здания, в котором она занималась и провожал назад. По дороге Мири рассказывала ему о том, как страшно ей живется и о том, как замечательно было бы уехать подальше от всего грустного и злого. Они шли, сначала, по широким центральным улицам. Дома на них были огромными и некогда белыми, но теперь посеревшими от времени и сырости. На балконах там вывешены были вещи, несохнущая днями одежда. Мири иногда выбирала какой-нибудь цвет и считала, сколько предметов из чужих гардеробов в этом цвете, со всеми его оттенками, встретит сегодня. Больше всего бывало коричневых вещей, серых вещей, фиолетовых вещей и желтых вещей. Меньше всего - синих, бордовых и черных. Мири считала, что в невеселом её городе эта одежда на веревках подобна старым бумажным гирляндам, коим не повезло пережить дождь через неделю после праздника, ради которого их развесили. Ещё Мири с Уильямом насчитали на своем пути ровно три окна с симпатичными занавесками, остальные были либо зарешечены, либо раздеты.
   Мири ехала и думала, что нет в этом городе ни одного красивого здания. Нет ни леса, ни реки, разве только парк с садом возле клуба. Была одна река за городом, грязная и мелкая. Туда сливал отходы завод, однако кислый гнилостный запах не очень-то мешал местным купаться. "Какая гадость", -- подумала Мири. Уильям гулял с ней иногда до реки, в жаркие дни он любил искупаться в мутно-зеленой цветущей воде. Мири это не нравилось, так как Уильям непременно отряхивал свою мокрую шерсть в предельной к ней близости. Мокрая псина пахла отвратительно, Мири вспомнила запах и ей стало невыносимо грустно. Уильям был хорошим её другом, может быть даже самым лучшим, самым честным. Он защищал её от хулиганов, проводил до дома после занятий. Мири подумалось: "Есть ли на той стороне такие замечательные уличные собаки? Есть ли там, вообще, уличные собаки?" Уильям был таким огромным рыжим псом, добрым и умеющим улыбаться; у него были сумасшедшие сияющие черные глазки и темные брови, забавно демонстрирующие эмоции. Мири улыбнулась, вспоминая как он иногда морщился, когда вода попадала в уши. "Мой пёс дорогой", -- проговорила она вслух. Человек, сидевший напротив, приподнял голову и посмотрел на неё, но она даже и не заметила.
   В прошлом году Уильяма, скорее всего, убил некий живодер. За городом была найдена гора собачьих шкурок, а за неделю до этой находки Уильям пропал. Так как Мири не была совершенно уверенной в том, что он попался жестоким убийцам, она предпочитала считать, что некто искренний и добрый решил забрать с улиц её чудесного кудрявого собаку. Она представляла себе Уильяма домашним псом, лежащим в холодную погоду где-нибудь у печки, сытым и чистым. Мири хотелось верить, что он попал в один из немногих кирпичных домов города.
   Дома из красного кирпича встречались крайне редко, и говорили о том, что их хозяин богат и свободен. В таком доме жили когда-то и Мири с Робертом, еще с родителями. Кирпичные дома - символ богатства. Когда её родители были вынуждены перебраться по эту сторону, они взяли с собою свои незначительные сбережения, которые здесь считались огромным состоянием. Правда, сберечь его надолго не удалось. В первое время они еще надеялись, что смогут вернуться назад, доказав несправедливость произошедшего с ними. К сожалению, воспитанные в другом мире и привыкшие жить по иным законам, они никак не ожидали череды обманов со стороны незнакомых людей, с которыми приходилось вступать в экономические отношения. Сперва разочаровавшись в людях, они затем потеряли веру в возможную искренность и честность, в конце концов, наступило разочарование в самих себе. Здесь нравственность приравнивалась к глупости, мораль казалась результатом страхов, любовь и преданность, считалось, могли жить исключительно подле слабости. Сара и Джонатан, родители Роберта и Мири, оказались беспросветно глупыми, обездвиженными страхом, еще и самыми слабыми из вообразимых существ. Критический момент наступил ровно тогда, когда они и сами от всего сердца посчитали себя таковыми. Переосмысление привело к подсознательному стремлению проявляться в новых качествах, маскируясь под попытки преодолеть свои мнимые недостатки. Доказывая себе и жене, что он не глуп, Джонатан попытался провернуть незаконную сделку, в силу неопытности ничего у него не вышло, и он был арестован. Заключение ломало его голодную волю вполне ловко. Сара хотела доказать себе, что ничего не боится самым глупым из возможных способов, пытаясь влиться в среду местных. Ей не нравилось быть изгоем, считать себя лучше других её не учили, оттого она решила, что непременно все её неудачи в обществе от того, что она хуже и слабее остальных. Желание объединиться с группой, стать частью целого и обрести силу, привело её к алкоголизму. От своей слабости Сара и Джонатан избавлялись забвением. Безразличие к тем, кого они любили, должно было оградить их от боли. Кому понравится смотреть на собственных несчастных детей? Можно на них и не смотреть. Когда с недостатками было покончено, Сара и Джонатан умерли. Сначала он, затем - она.
   У Мири остался только Роберт, у Роберта - Мири. Их любовь друг к другу сжилась не только с собственным страхом потерять товарища, но и с наследством, доставшимся от родителей, которые не смогли наградить детей ничем большим, чем собственный ужас. Тревожный холодок, влажные ладони, произвольно краснеющие щеки. Панические атаки жили у Мири внутри, они вцеплялись своими острыми тонкими кривыми коготками ей в грудь и засыпали, но сон их был тревожен, внезапно просыпаясь, они вонзали когти глубже и глубже, причиняя Мири горькую отвратительную боль, которая, казалось, будь она острее, перестала бы быть столь невыносимой. "Я оставлю этот болезненный страх здесь", -- сказала себе Мири, уезжая. Она поглядела в окно на отдаляющийся бедный пейзаж и сглотнула: "Пусть мой страх вернется домой, найдет там Роберта, залезет к нему в грудь, найдет там своего брата и крепко схватит его. Пусть держит его так своими грязными лапами, хоть до тех пор, пока я не вернусь. Когда же я приеду, то, надеюсь, наши страхи настолько состарятся, что не найдется у них сил вернуться назад и ранить".
   Небо за окном стало хмурым, ожидался дождь. Влажная желто-серая трава степи не шевелилась. Поле не напоминало море ничуть, оно, скорее походило, на шкуру крепко спящего мокрого зверя, грязную и взъерошенную. Вдоль обочины росли кусты и невысокие деревья с редкой кроной зелено-коричневого цвета. Листья походили на старые, потемневшие от времени и залапанные множеством сальных рук, монетки, только они не звенели, падая, а подхваченные ветром, шурша, ложились на торчащую из земли, растрепанную в разные стороны, солому. Мири зевнула, моргнула и склонила голову набок.
   Открыв глаза, она удивилась озаренному купе. Солнце перекатилось через оконную раму и поцеловало её в лоб. Закат протащил по городу легкую ткань алого света, он цеплялся за радостно кружащиеся флюгера и острые шпили небольших симпатичных домиков с разноцветными крышами.
   - Зеленая черепица? Неужели? Разве бывает зеленая черепица? - обратилась Мири к человеку, сидевшему напротив.
   - Отчего же ей не бывать? - удивился тот.
   - И что? Синяя тоже есть? И желтая?
   - Я об этом как-то не задумывался, но почему бы и нет? У моего дома крыша выложена серой. Так решила моя жена.
   - Зачем же выкладывать серой, если можно синей? - удивилась Мири.
   - Моя жена говорит, что серая черепица всегда кажется чистой.
   - Ну может быть. Впрочем, дождь вымоет любую.
   - Здесь дожди не так уж и часты, -- улыбнулся попутчик. - Теперь будь внимательна, мы пересекаем черту номер пять, за ней меняется язык общения.
   - Да, я знаю. Нас к этому готовили. Спасибо, что предупредили. А как она выглядит, эта черта?
   - Ничего особенного, просто веревка больших разноцветных флагов. Вон она, видно уже вдалеке, маленький петушиный хвост. Сейчас будем ближе - рассмотришь.
   - Хвост? Кажется, вижу, -- Мири стала пристально смотреть вдаль.
   - Все. Ми на мiсцi, -- радiсно повiдомив подорожнiй.
   - Ой-ой, -- знiяковiла Мiрi.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"