Аннотация: Сказ о том, что не все так просто с нашими капризами.
Женька проснулась сама. Ровно в семь тридцать. Было немного обидно - каникулы, все-таки. Но организму не прикажешь, организм решил, что темные январские полвосьмого утра - самое то, чтобы вскочить и побежать на кухню.
Мама стояла у плиты с ложкой и книжкой. Ложка в ее руке торчала вверх, словно антенна, и казалось, что мама ловит радиоволны и загружает принятую информацию прямо в голову. Во всяком случае, вид у мамы был отсутствующий, а широко распахнутые удивленные глаза выдавали крайнее погружение в невидимые эфиры.
- Мам, - пробасил Бобка, восседающий на табурете у холодильника и терпеливо ожидающий, пока та выйдет из задумчивости, - какава уже сварилась. Налей мне какаву.
Никто из семейства Собакиных не мог переубедить, что какао имеет средний род, и в нем нет звука "в" - ни папа, ни мама, ни даже Женька, хотя сестру Бобка слушался беспрекословно.
- Ты же в садик сейчас, - сказала Женька, усаживаясь рядом. - Вас там завтраком кормят.
- Ну и что, - хладнокровно заметил братец. - Пока до этого садика дойдешь, триста раз есть захочется.
Бобка был продвинутым малым и знал, сколько это - триста. Это почти целый год дней и стоимость маленькой модельки автомобиля.
- Какао слегка подгорело и с пенкой, - извиняющее произнесла мама, наливая Бобке полную кружку ароматного напитка. - Надо было помешивать, но я зачиталась. Ты уж прости нерадивую мать, я ж по работе...
Мама у Женьки и Бобки была техническим писателем. Что ей только не приходилось описывать! И видеокамеры, и газовые котлы, и даже беспилотные вертолеты.
- Ерунда, - Бобка деловито придвинулся к столу. - Подумаешь, пенка! Что ли она несъедобная?
Он по-кошачьи слизнул с поверхности какао темную пленку и с наслаждением выдул всю чашку. Женька тоже не стала переживать по поводу пенки, размешала ее ложкой, расколошматила на мелкие хлопья, после чего принялась уплетать хлеб с маслом, запивая неудавшимся какао.
- У нас в садике Катька Мусина такая дура! - авторитетно заявил Бобка.
- Это почему же? - поинтересовалась мама.
- А она как увидит пенку на молоке там или на какаве, сразу начинает орать и плюваться...
- Плеваться, - механически поправила мама.
- ... Анна Сергеевна ее все время успокаивает, а Катька все равно потом папе жалуется, а папа Катькин потом Анну Сергеевну ругает.
- А при чем тут воспиталка? - фыркнула Женька, - Она что, нанялась вам всем прислуживать?
- Я и говорю - дура эта Катька!
Мама вздохнула:
- Тебя послушать, у вас там все дураки: и Катя, и Алеша, и Сема. Один ты у нас умный.
- Алеша совсем дурак! - убежденно выпалил Бобка. - Он суп не ест, и котлеты не ест, и кисель не пьет. Ему бабушка с собой сосиску дает и шоколадку. А еще его тошнит все время.
- Может, у него гастрит? - пожала плечами Женька.
- А что такое гастрит?
- Это когда живот болит.
- Ага, на шоколадку не болит, а на суп болит!
- Ох, и рассудительный ты у меня, Борис Андреич! - рассмеялась мама и погладила сына по макушке. - Иди уже, а то опоздаешь. Жень, отведешь?
- Отведу, - сказала Женька. На темную морозную улицу выходить не хотелось, но у мамы, как всегда, была срочная работа. - И что бы ты, мам, без меня делала?
- Пропала бы, - простодушно покаялась мама. - Я бы без вас всех пропала.
- Потерпите еще немного, - сказал Бобка, - вот пойду в школу, буду сам себя водить.
Закрывая за детьми дверь, мама высунулась на лестницу и крикнула вослед:
- Ребята, в городе эпидемия гриппа! Вы там держитесь подальше от тех, кто чихает!
- Ага! - хором ответили Бобка и Женька.
На улице мальчик забежал вперед, остановил сестру и жалобно протянул:
- Жень, давай, а?
- Да ну тебя, ты такой кабан откормленный!
- Ну, Жень!
- Отстань! Ты тяжелый!
- Ну, пожалуйста!
- Ладно, - сдалась девочка. - Давай, пока снег. Полезай на скамейку. Только учти, весной по грязи таскать тебя не буду!
Бобка с визгом вскочил на лавку, а с нее сиганул Женьке на спину. Он повис на шее, поелозил и завопил:
- Вперед, мой конь! Летим в драконий лес!
- Иго-го! - взвилась Женька и галопом поскакала вдоль дома с братцем на закорках. Она несколько раз нарочно упала с егозящей ношей в сугроб, потом забралась и скатилась с ледяной горки, потом повисела на ставшим низким из-за обильного снега турнике, и все это время счастливый Бобка хохотал и жарко дышал сестре в ухо.
Когда взлохмаченный раскрасневшийся Бобка, подтягивая на ходу шорты, влетел в группу, нянечка Ираида Петровна уже накладывала в тарелки кашу. Мальчик сел на пустующий стульчик напротив Кати Мусиной, с удовольствием оглядывая наполненную тарелку, а также хлеб с долькой яблока.
- Манная! - потер руки Бобка. - И яблочко! Так есть хочется, прямо ужас!
- Фу, - скривилась Катя. - Терпеть не могу манную кашу!
Анна Сергеевна осмотрела детей, а затем скомандовала:
- Что надо сказать, ребята?
- Приятного аппетита! - нестройно отозвались воспитанники и застучали ложками.
Катя Мусина осторожно положила в рот крохотную порцию каши. Медленно поворочала языком. Давясь, проглотила. Бобка, бодро работая челюстями, за это время прикончил полтарелки и съел фрукт. Катя отправила за щеку вторую ложку, пососала кашу, а затем выплюнула на блюдце с яблоком. Долька сразу превратилась в гадкую и противную на вид, а Катя громко провозгласила:
- Каша с комочками! Я не буду есть кашу с комочками!
- Да где же ты видишь комочки? - терпеливо поинтересовалась Анна Сергеевна, подходя к девочке.
- Вот! - Катя ткнула пальчиком в свой плевок. - Это комочек! Меня чуть не стошнило!
- Ираида Петровна, положите, пожалуйста, Кате Мусиной завтрак в другую тарелку! - попросила воспитательница, а когда тарелку заменили, демонстративно помешала кашу. - Видишь? Ни одного комка! Кушай!
Катя с мученическим выражением лица запихнула в себя еще одну ложку, но не проглотила, а, чуть подумав, открыла рот и позволила белой жиже стечь обратно в тарелку. Бобка сердито нахмурился и сказал:
- Вот свинья!
Он уже доел свою порцию - и манную кашу, и хлеб, и яблоко, и чай, и вертел по сторонам головой. Анна Сергеевна побежала к Кате с салфетками, вытерла ей подбородок, после чего раздраженно потребовала:
- Прекрати хулиганить! Ешь, а то в угол пойдешь!
- А я папе все расскажу! - ябедливо протянула девочка. - Детей нельзя наказывать! И заставлять есть всякую гадость!
- Какая же это гадость? Нормальная еда.
- Ненормальная! Противная и вонючая!
Анна Сергеевна разогнулась, скрестила на груди руки:
- Не хочешь, не ешь, я тебя уговаривать не буду.
Алеша Ганин, упитанный мальчик в широких, колокольчиками, штанишках демонстративно встал из-за своего столика и поддержал Катю:
- И я не буду есть. Мне бабушка шоколадку дала. Я буду есть шоколадку.
И он без спросу сходил в раздевалку, принес оттуда ярко упакованную плитку, а затем под завистливые взгляды соседа Даньки начал поедать домашние припасы, запивая чаем. Яблоко он отодвинул, а в нетронутую кашу бросил фольгу и обертку. Даня спросил:
- Можно, я возьму яблоко?
- Бери, - разрешил Алеша, - терпеть не могу яблоки. Они кислые.
И чихнул. Вслед за ним чихнула Катя.
- Шоколад в садике кушать нельзя! - повысив голос, сказала Анна Сергеевна. - Не хочешь завтракать, не завтракай, но из дома ничего не носи!
- А мама и бабушка говорят, можно носить!
- Я поговорю с твоими родителями, - пообещала воспитательница, - а сейчас отдай мне шоколад.
- Не отдам!
- Отдашь.
- Не отдам! Не отдам! Не отдам! - Алеша громко и пронзительно закричал, прижимая к груди лакомство и свободным кулачком колотя по столешнице. Глаза у Алеши, как показалось Анне Сергеевне, были спокойны и насмешливы.
Анна Сергеевна крепко сжала Алешину руку, ту, в которой был шоколад, и попыталась выдрать злополучную плитку. От ее уверенных пальцев и жарких Алешиных ладоней шоколад подплавился, потек, испачкал белоснежный халат. Вдобавок к этому упрямый мальчишка с силой толкнул тарелку, и опрокинул ее на Анну Сергеевну.
- Не хочу кашу! Я все бабушке скажу! Это мой шоколад!
Тарелка со звоном грохнулась на пол, брызги от пролитого содержимого разлетелись по всей столовой, причем изрядная его часть оказалась на Бобкиных ногах. Бобка деловито оглядел грязные носочки, поднялся и молча треснул Алешу по затылку.
- А драться нехорошо! - завопила Катя. - А Борька дерется!
- А ты ябеда и дура, - сказал Бобка, подумав.
- Сам дурак!
- Я не дурак, я не вредничаю и слушаюсь Анну Сергеевну, а ты глиста.
Тощенькая Катя, и вправду выглядевшая заморышем на фоне крепких Бобкиных щек, разозлилась, да так, что зачерпнула полную ложку каши и швырнула ее в лицо обидчику.
- Так! Все! Прекратили это безобразие! - громко приказала Анна Сергеевна. - Боря, иди умойся, а ты, Катя, и ты, Алеша, пойдете со мной к заведующей! Там и поговорите!
Воспитательница, перепачканная кашей и шоколадом, одной рукой ухватила за плечо Алешу, а другой рукой - Катину ладонь, а затем поволокла обоих к выходу из группы. Катя захныкала, за ней вслед загундосил Алеша, все остальные дети с интересом, отставив тарелки, принялись наблюдать за увлекательными событиями.
- Господи! - охнула вдруг Анна Сергеевна, - Катя, какая у тебя рука горячая! Тебе жарко?
- Мне холодно, - сказала Катя и, прекратив хныкать, заплакала по-настоящему.
- И мне холодно, - подал голос Алеша. Он чихнул и уронил шоколад на пол.
Анна Сергеевна губами приложилась ко лбу Кати, потом ко лбу Алеши, после чего произнесла, обращаясь к нянечке:
- Горячие оба. Температура не меньше тридцати восьми.
- Вот они и капризничали, - отозвалась Ираида Петровна. - Они и так плохо кушают, а с температурой-то и подавно... Грипп, поди, подхватили. Сейчас грипп гуляет, у меня у внучки в школе даже каникулы на неделю продлили.
- Я отведу их в медпункт и позвоню родителям, а Вы присмотрите пока за группой.
Анна Сергеевна пригрозила пальцем Бобке, вернувшемуся из туалета с отмытыми руками и ногами, и вышла вместе с Катей и Алешей. А спустя полчаса вся старшая группа, прижав носы к холодному окну, проследила, как прямо к ступенькам садика подъехала красно-белая карета скорой помощи, как два человека в зеленых форменных куртках с коричневыми чемоданчиками вбежали в центральный вход, и как выскочили из нее почти сразу, распахивая заднюю дверцу автомобиля, чтобы из рук Анны Сергеевны принять укутанную в одеяло Катю и подсадить также укутанного и оттого похожего на огромного пупса Алешу.
Отправив братца в детсад, Женька с полчасика в гордом одиночестве покаталась с ледяной горки в соседнем дворе, но затем ей стало скучно. Домой идти не хотелось, поэтому Женька направилась к Ирочке Борецкой -- лучшей своей подруге, которую все без исключения, даже хулиган Петров из параллельного класса, звали именно так: Ирочка. Тоненькую Ирочку со страшной силой приобщали к прекрасному: она занималась на скрипке и посещала то одни, то другие курсы в Эрмитаже. Женька сходила два раза с ней за компанию послушать лекции по голландскому и фламандскому искусству, да только еле высидела, отчаянно краснея из-за накатывавшей зевоты. А еще Ирочка знала наизусть много интересных стихов. Не тех, что учат в школе, про природу там или басни, а настоящие, взрослые. Когда Ирочка с чувством декламировала "Как хорошо, что некого любить" или "Юный маг в пурпуровом хитоне говорил нездешние слова", у Женьки щипало в глазах и немножечко щемило в сердце.
Женьке открыла старшая сестра Ирочки Люба. Люба была уже студенткой консерватории, она тренькала на арфе, и даже уже выступала на сцене. Ирочка готовилась пойти по ее стопам, поэтому в музыкалке она проводила времени больше, чем в обычной школе. Женьке любовь к музыке была непонятной, но с Ирочкой было интересно дружить.
- Заходи, прелестное дитя, - произнесла Люба, и в ее словах Женька не уловила ни грамма иронии.
Прелестное дитя шмыгнуло носом и застенчиво ступило мокрыми дутиками через порог. В Ирочкином доме восхитительно пахло гречневой кашей. В прихожей появилась бабушка Ирочки, приветливо улыбнулась и сказала:
- Ты очень вовремя, Женечка, я как раз собираю на стол. Вымой руки и проходи в столовую. Любаша, Ирочка! Завтракать!
- Ба, ты же знаешь, что я не питаю уважения к гречке, - покачала головой Люба. - Я просто кофейку, ладно?
Бабуля нахмурилась, пожала плечами, а Ирочка, выходя из ванной, улыбнулась подруге и бросилась утешать бабушку:
- А я вот уважаю гречку. Это же вкусно, особенно с молоком, правда, Женя?
Женьке было все равно, с молоком или без, с солью или сахаром -- главное, чтобы горячая, поэтому она с энтузиазмом закивала головой:
- Правда-правда!
Люба рассмеялась:
- У вас просто возраст такой, едучий. А вот дорастете до моих лет, и примитивная еда вам разонравится. Душа начнет просить что-нибудь эдакого... Капрезе с настоящим моденским уксусом или карпаччо, приправленное рукколой и пармезаном...
- Я все люблю, - примирительно сказала Женька, - и кашу, и рукколу.
Три девицы чинно уселись за огромный дубовый стол, покрытый будничной, но жестко накрахмаленной скатертью в нежную клеточку, и бабушка снова заикнулась о каше:
- Может, скушаешь несколько ложечек? Любаша, ты же совсем истлеешь на одном кофе! Кругом эпидемия, надо иммунитет поддерживать, питаться хорошо.
Но Люба отмахнулась:
- Ах, бабулечка! От наших лекций по теории музыки дохнут даже вирусы гриппа! Так что кофе будет достаточно!
Она выпила чашку кофе со сливками и умчалась в институт.
- Любаша никогда не любила гречку, - вздохнула бабушка. - И оделась легко. А вчера перед сном хлюпала носом... А ты, Женечка, хорошо себя чувствуешь? Мне показалось, что у тебя небольшой насморк.
- Это я с мороза, - помотала головой Женька. - Брата в садик отводила. А гречка у Вас, Лия Сергеевна, ужасно вкусная!
- Добавочки хочешь? - просияла бабуля.
- Можно и добавки.
- И мне тоже, - попросила Ирочка, двигая тарелку.
Когда девочки скрылись за дверью Ирочкиной комнаты, Лия Сергеевна прибрала со стола и принялась названивать своей старинной приятельнице.
- Лёля, здравствуй. Как дела твои?
- О-хо-хо, - отозвалась невидимая Лёля. - Внук приболел. Ночью жар был под сорок, неотложку вызывали, ничем сбить не могли.
- Это грипп. Это только от него такая реакция.
- Я и не сомневаюсь. Вася меня уже совсем замучил - никакого иммунитета! Чуть где дунет, ужасный насморк и три недели в школу не ходим. Ну, вот скажи, Лия, разве мы в детстве болели столько? Ведь все время же во дворе торчали, и нараспашку все были, и одежонки такой не было, как сейчас, и ничего! Эх, что за молодежь пошла чахлая!
- Так что ты хочешь - не берегутся же, с непокрытой головой бегают и питаются одними чипсами...
- Вот прямо с языка сняла! Ваське что ни сваришь, все нос морщит, зато по полтыщи на пиццу не жалко.
- А дочка что?
- Я уж жаловалась на него, но дочь только смеется. Досмеется она когда-нибудь!... Что?.. Где плохо?.. - крикнула кому-то, очевидно внуку Васе, Лёля. - Сейчас! Подожди секундочку!.., - и прибавила торопливо, - Лиечка, ты уж прости, Ваське снова худо стало, я тебе вечером перезвоню.
В шесть часов вечера Женька спохватилась - пора домой. Девочки с сожалением отставили в сторону картонный замок, который они сооружали все каникулы, окинули взглядом свое творение. Выходило очень симпатично. Круглые башенки с резными балкончиками, остроконечные шляпки крыш, зубчатые стены, подвесные мостики, куртины, бойницы -- все это было крепко склеено и от души покрашено.
- Завтра природу сделаем вокруг, - сказала Женька, - и рыцарей с дамами. В класс притащим, все ахнут!
- А вдруг Петров сломает? - забеспокоилась Ирочка. - Он же психованный.
- Тогда я сама стану такой психованной, что ему не поздоровится! Помнишь, как я ему портфелем засандалила, когда он в тебя мелом кинул?
Ирочка рассмеялась:
- Классно ты его тогда проучила! У Петрова сразу вид стал, как у Рембрандта на автопортрете с широко раскрытыми глазами!
Женька хмыкнула. Ничего, кроме "Данаи" и "Блудного сына" у Рембрандта она не знала. Решив, что обязательно заберется в интернет и посмотрит на широко раскрытые глаза художника, Женька поспешила домой.
В лифте она столкнулась с папой и Бобкой.
- Ты чего, пап? - спросила Женька отца, заметив на его лице растерянное выражение.
- Игорь Никаноров... Знаешь дядю Игоря?
- Ага. Смешной такой, на Северуса Снегга похожий.
- Кто это?
- Ну, из Гарри Поттера.
- А-а-а... Дядя Игорь умер.
- Машина задавила? - деловито справился Бобка.
- Почему машина? - не понял папа.
- Потому что мужчины умирают от машины или от напивательства. Это по телевизору сказали.
- Странные ты, Борис Андреевич, смотришь передачи! Надо бы запретить тебе телевизор, а то всякую чепуху там подхватываешь.
- Тогда я на улице чепуху подхвачу, - резонно возразил Бобка. - От Петрова Женькиного.
- Никакой Петров не мой! - вспыхнула Женька. - Стала бы я с ненормальными водиться!
- Дядя Игорь от гриппа умер, - тихо проговорил отец. - За три дня сгорел... Вы это...Как почуете, что простыли, сразу в постель, школа и садик вполне без вас обойдутся пару деньков.
- Да у нас каникулы, - сказала Женька, - нет никакой школы.
Бобка завистливо вздохнул:
- Хорошо вам, каникулы у вас. А мы-то круглый год без отдыха маемся!
Папа и Женька улыбнулись и одновременно протянули ему руку, поскольку лифт прибыл на их двенадцатый этаж.
- А у нас дядя Игорь умер! - с порога закричал Бобка. - И не от машины, а от гриппа! А еще у нас в садике Катю и Алешу скорая помощь увезла в больницу!
- Я знаю, - мама вышла в прихожую с английским словарем в обнимку. Лицо у нее было странное и будто незнакомое. - Мне из садика звонили. Вашу группу на карантин закрыли на неделю.
- Ура! - завопил Бобка, но осекся, потому что мама добавила:
- Катя с Алешей умерли.
- Да что же это за грипп такой! - в сердцах воскликнул отец. - Прямо как испанка сто лет тому назад!.. Погоди-ка! Бобка, твоих ребят сегодня увезли в больницу?
- Ага! Прямо с завтрака.
- И сегодня же они умерли? Так не бывает! Может, это не грипп?
- Анна Сергеевна сказала - грипп, - покачала головой мама. - Бедные дети. Меня как поленом по голове стукнули... А Игорь - он тоже? Вроде бы, здоровый такой парень...
Папа ничего не ответил, только взгляд у него стал такой виноватый, словно по его недосмотру погибли Катя, Алеша и дядя Игорь.
Бобка долго переживать не умел, поэтому, раздевшись, побежал на кухню.
- Мам, а чего покушать можно? - крикнул он оттуда.
Мама всплеснула руками и хлопнула себя по лбу:
- Господи! Я со своими текстами совсем об ужине забыла! И в магазин не сходила!
- Тогда сварим из того, что есть, - предложил папа. - А мы подождем. Да, Бобка?
- Я сбегаю за сосисками, - вызвалась Женька. - Они быстро варятся.
Мама помолчала, потеребила корешок словаря.
- У нас кончились едовые деньги, - сказала сконфуженно. - Вернее, не кончились, есть еще чуть-чуть, но воспитательница просила скинуться на похороны детей, я завтра занесу ей.
- Эх, Олька, - выдохнул папа. - и я заначку жене Игоря отдал. Похороны такие дорогие. Ну, ничего, перекантуемся два дня, а там уже зарплата. Перекантуемся?
Он подхватил Женьку под мышку и потащил ее ро коридору. Женька забрыкалась, заворчала, и Бобка тут же стал скакать вокруг них, как обезьянка, пока не впрыгнул папе на руку. С двумя детьми по бокам отец пробежался по квартире, чухая, фыркая, изображая паровоз, и сбросил их на диван:
- Все, станция конечная! Приехали!
Мама в это время изучила содержимое кухонных шкафов и гордо выудила початую пачку перловки, банку с горохом, а также мешочек с фасолью.
- Что мы предпочтем на сегодняшний ужин? - спросила она.
- А что быстрее? - поинтересовалась Женька.
- Перловка. За полчаса управлюсь.
- Давай перловку, - милостиво разрешил Бобка, - Мы от нее будем изрекать перлы.
- Ты хоть знаешь, что такое перл? - снисходительно спросила Женька.
- А так в телевизоре говорили, - снова сослался на ящик братишка и убежал в детскую, не дожидаясь Женькиных пояснений.
За ужином папа грустно посмотрел на дымящуюся, разваренную в пух, крупу, задумчиво перемешал подтаявшую янтарную лужицу сливочного масла.
- А Игорь даже в армии перловку не ел. Деды однажды впихнули в него несколько ложек, так его вырвало, - сказал он. - Ну, вот как так, а? Взять и умереть от глупой болезни?
- А что ли бывают умные болезни? - спросил Бобка.
- Конечно, бывают, - с умным видом отозвалась Женька, - например, гломерулонефрит или эмфизема.
- Господи! - мама закатила глаза и отложила ложку, - что за дети такие пошли! Прямо ходячие википедии!
Наутро, когда слишком рано было даже папе, Женьку разбудило задумчивое сопение прямо над ухом. Она приоткрыла глаза, кинув нечетко сфокусированный взгляд на часы. Шесть сорок.
- Ну, что ты, как маленький... И Алеша. Все насовсем. Отстань от меня.
- Жень, а можно я у тебя полежу?
- Ну, полежи. Только пятками не дрыгай.
Женька подвинулась к стене, и Бобка вполз к ней под одеяло.
- А вдруг я потом умру? - снова прошептал он.
- Не умрешь. Ты и не болеешь-то никогда. На тебе пахать можно.
- Лучше на тебе пахать. Ты ведь тоже не болеешь. А что такое пахать?...
Не дождавшись ответа, Бобка тут же уснул, а Женька с неудовольствием подумала, что из-за карантина ей повсюду придется таскаться с мелким, но тоже уснула, пригревшись от теплой братниной спины.
Как Женька и предположила, ей торжественно вручили под присмотр Бобку. Она пыталась было позвонить подружке и позвать ее к себе домой, но Ирочкин телефон молчал. Тогда забеспокоившаяся Женька решила сама сбегать к Борецким и проведать обстановку. Бобку девать было некуда, поэтому пришлось брать его с собой.
На лестничной площадке, где жила Ирочка, брат с сестрой чинно потопали сапожками, стряхивая снег, и на их топот выглянула Лия Сергеевна с припухшими глазами.
- Здравствуйте, - пробасил Бобка и на всякий случай спрятался за сестру.
- Женечка, к нам нельзя, - как будто в трансе заговорила бабушка Ирочки. - Беда у нас... Любаша умерла... Идите домой, деточки, кабы не заразились у нас.
- А Ирочка? - с ужасом выдавила Женька, чувствуя, как ледяная волна сковывает легкие и сердце.
- Ирочку отвезли к родственникам в Тихвин, чтобы эпидемию переждать. Иди, Женечка, иди..., - Лия Сергеевна вдруг стала оседать на пол, Женька подхватила ее и закричала:
- Помогите! Бабушке плохо!
Ирочкин отец с потемневшим лицом, с обострившимися скулами и черными кругами под глазами, выбежал на зов, поймал падающую мать и на руках унес в комнату.
- Идем, - Женька дернула брата за руку, - нечего тебе тут смотреть. Давай я тебе дома про кота Матроскина почитаю.
- Да сто раз про него читали, - сказал Бобка, спускаясь вниз и оглядываясь на шум позади себя. - Ты лучше про леопардов.
На первом этаже у лифта стояли две женщины.
- Ты подумай, - донеслись до Женьки слова одной из них. - У Лии внучка от гриппа умерла, у Лёли внук от гриппа умер, а еще этого с третьего этажа скорая увезла. Что творится! Страшно выходить на улицу!
- А Кольке-алкашу хоть бы хны! - отозвалась вторая. - И Таньке-шалаве из двадцать седьмой. Нет в этом мире справедливости!
Дома Женька включила телевизор и молча с мрачным лицом выслушала новости. Дикторша с прилизанными желтыми волосами сообщила, что в городе, и в стране, и даже во всем мире бушует новый штамм вируса гриппа, что на него у человечества еще нет иммунитета и прививок, что очень много народу погибло, и что повсюду объявлены карантины. Потом на фоне медицинской лаборатории выступил дядька в белом халате и рассказал, что это обычное явление, когда новый вид гриппа уносит столько жизней. Еще он сказал, что их институт уже выпустил пробную партию вакцины и, скорее всего, на следующий год таких жертв не будет, потому что, во-первых всех будут прививать, а, во-вторых, люди и сами по себе выработают устойчивость к данному штамму. Он добавил, что легендарная "испанка", выкосившая пол-Европы в двадцатых годах прошлого столетия, - это нынешний привычный нам сезонный грипп, от которого давно уже никто не умирает, потому что все приспособились.
Бобка, открыв рот, впитал в себя все, что ему преподнесли с экрана, а затем зашмыгал носом.
- Ну, ты чего? - погладила его по курчавой макушке Женька.
- А мама... А папа..., - зарыдал в голос братишка. - Я не хочу, чтобы они умерли!
- Да никто не собирается умирать, - начала говорить Женька, и, словно в подтверждение ее слов в двери зашевелился ключ, а потом мама и папа -- живые и здоровые, без кашля и чиха, без температуры и ломоты в мышцах, без боли в костях и без рези в глазах, - вошли в дом и принялись раздеваться.
- Мамочка! Папочка! - завопил Бобка и кинулся к ним в прихожую.
Он обнял маму и папу за талии -- выше он не доставал -- и крепко вцепился в обоих. Папа засмеялся, вскинул Бобку на руки, а затем прямо с сыном на руках обнял маму.
- Ну тогда и я к вам, - подумав, сказала Женька. - А то чего это я от коллектива отрываюсь?
Мама стояла в одном сапоге, а у папы с одной руки свисала куртка, но все равно обнимать их было ужасно уютно...
***
На инфосвязь Наблюдатели пригласили всех земных Корректировщиков. В сигнальное облако не влился только стажер-Коректировщик -- он в данный момент находился в плотном слое и не мог транслировать себя на частоты инфосвязи. Его решили не трогать, тем более, что он уже прошел точку невозврата, был разобран и не мог вернуться без финальной сборки с откорректированными каналами.
- Мутабельное поле выделило новый вид гриппа, - произнес Старший Наблюдатель Лек. - Воплощенные понесут огромные потери, а как следствие -- всем разреженным слоям грозит энергетический кризис, ибо сниспускание новых коконов и новых душ потребует огромных расходов сотворения. Некоторые наши коллеги озвучили предложение вмешаться в процесс и приторомозить активность агрессивного штамма.
- Велики ли жертвы? - поинтересовался опытный Корректировщик Асудеголь.
- Каждый семисотый воплощенный.
- Много, - изрек Наблюдатель Либлут. - А нам открыт доступ к вмешательству?
Нетерпеливый молодой Корректировщик Этлум отозвался мгновенно, будто только и ждал сего вопроса:
- Да там все просто! Код штамма незамысловат и достаточно удобен для операций. У него всего два маскированных эпитопа. Нам будет несложно запустить имунноподстройку на них у воплощенных, по крайней мере для непептидного эпитопа ...
- А надо ли? - оборвал его Наблюдатель Кон.
- Извините, не понял. Вы о гликолипидах? Надо ли учить их распознавать? Вопрос спорный, но...
- Я говорю не о средстве. Я говорю о цели.
Спокойный и, как всегда, уравновешенный Либлут, усмехнулся:
- Я так и думал, что общее сомнение выскажет именно Кон -- наш правдолюб и борец за горнюю справедливость!
- Э-э-э..., - замялся Этлум. - Вы о чем, коллеги?
- Мы о том, что Наблюдатель Кон, а также, насколько я знаю, Наблюдатели Лек и Барра считают, что мы не должны препятствовать разрушительной миссии нового вируса.
- Но почему?! - пылко воскликнул Этлум. - Разве не жаль воплощенных, чьи жизни окончатся в мучениях раньше отпущенного срока? Разве не жаль передающих и рождающих, что первыми ощутят на себе всю тяжесть интенсивного обмена коконами? Разве не жаль более высоких, что будут вынуждены потратить драгоценные силы творения на латания энергетических прорех?
- Жаль, - подал голос Барра. - Но иногда встряска просто необходима. Воплощенные обрастают тормозящим балластом, и его надо безжалостно отсекать, как бы больно это не было.
- И в чем провинились нынешние жертвы? - едко спросил Корректировщик Лакота.
- Вопрос некорректен, - поправил его Наблюдатель Палин. - Что именно отрицают или игнорируют носители недостаточного имунного отклика? Если мне не изменяет память, воплощенный, чье тонкое тело исправно принимает и возвращает все существующие вибрационные паттерны, в принципе не может ничем заболеть. Коли так, часть паттернов всеми заболевшими просто пропущена.
- Вы правы, Палин, - с некоторой заминкой ответил Лек. - Всех погибших от нового штамма объединяло одно -- они категорически противились некоторым видам пищевого обеспечения.
- Отказывались от еды? - не понял Этлум.
- Не от всей. От избранных ее категорий. Кто-то не ел некоторые злаки, кто-то не признавал легкие белки, кто-то отрицал молочнокислые культуры.
- И что в этом такого? - в голосе Лакоты послышалось крайнее недоумение. - Не все любят, да и не все могут переварить то же молоко! Большая часть воплощенных просто не имеет ферментов для его переработки!
Лек пояснил:
- Я веду речь только о тех продуктах, что были показаны каждому индивидуальному организму. Воплощенные рождаются с определенным набором вибрационных узлов, посредством которых они перемалывают грубые энергии в сложноорганизованные структуры. Чем больше узлов находится в работе, тем успешнее и гармоничнее жизнь воплощенного.
- Точно, - вставил Кон. - Их древняя мудрость гласит, что человек есть то, что он ест. И если он ест примитивные, выхолощенные, лишенные ценных обертонов, продукты, чье происхождение обязано лишь агрессивной жажде наживы их производителя, он рано или поздно закостенеет и превратится в дефективную апатичную биомассу, потерявшую в себе искру Божественного Замысла.
- То есть, новый штамм отсеивает тех, кто намеренно прекращает энергообмен по некоторым своим каналам? То есть, тех, кто не ест то, что ему показано и предрешено?
- Вы правильно поняли, Этлум, - кивнул Лек. - Творец наделил тебя возможностями -- пользуйся ими! Отрицая их, ты отрицаешь само Сотворение.
Лакота тяжело вздохнул:
- Ясно, почему грипп... Самый летучий, самый стремительный вирус, но и самый знакомый. Практически все население воплощенных имеет на него антитела. Сильный справится, а отступивший умрет... Я бы не стал препятствовать.
- Вы давали клятву служения! - вспыхнул Этлум.
- Я давал слово служить людям, но я не в состоянии побороть законы природы, мой юный друг. А это именно коррекция самой природы. У меня нет могущества Творца, чтобы одолеть ее!