Небо. Как символ вечного. Всегда разное, такое захватывающе-бесконечное, близкое, но недостижимое. Оно всегда притягивало его. Если взгляд погружался в бескрайнюю синь, душа бессмысленно радовалась, а если оно было низким и серым, то настраивало на деловой лад. День становился расчерченным как таблица и лаконичным, как пословица.
Когда он впервые попал на аэродром, выкроив время в своем бестолково организованном существовании, небо было как по заказу. Легкие белые облачка не мешали впитывать вечную бесконечность синего.
Что, сынок, летать? - спросил седой вахтер в потрепанной летной куртке: тебе повезло, сегодня Женя здесь. Почему летать? Только потом стало ясно, что для старика и за штурвалом, и с парашютом, и на дельтаплане, и возиться в ангаре у самолета, - все это было летать. А пассажиры в авиалайнерах не летали, они передвигались самолетом. Женя, - машинально подумал он: почему повезло?, - представляя себе немолодого, коренастого мужчину, скорее всего отставного военного летчика, в камуфляже, с парашютиком на груди за пятьсот, а может и тысячу прыжков.
В ожидании, он осмотрелся. Стены, неаккуратно покрашенные, и оклеенные традиционными инструкциями противопожарной безопасности, задрипаный стол, несколько погнутых железных стульев с распоротыми сиденьями, - ничто не напоминало о небе, кроме старой летной кожанки вахтера. Но в раскрытую дверь в конце коридора доносилось урчание моторов и мелькали набиравшие разбег спортивные самолетики, такие старомодные, со своими пропеллерами, но от этого трогательно настоящие.
Вы ко мне?, - вопрос заставил его вернуться к действительности. Ко мне, спрашиваю? Я - Женя. Перед ним стояла девушка в каком-то зеленом, обтягивающем комбинезоне, который подчеркивал ее, и без того отменную, фигуру. Она протягивала руку и улыбалась. Он как-то неловко пожал, даже не пожал, а потрогал ее руку: Здрасьте, - рука была сухой и теплой. Михалыч, мы переодеваться. Доставай!, - рассмеявшись, бросила она старику. Тот засуетился, выдвигая ящик своего стола, и, пошарив там рукой, вручил что-то Жене. Пошли! - скомандовала она и зашагала по коридору. Старик смотрел ей вслед, как смотрят на любимую, долгожданную внучку. И глаза его как-то по-особенному блестели.
Вот твой шкафчик, вот мой. Извини, но раздевалка у нас общая, - она указала на видавших виды железных монстров, стоящих вдоль стены. Но это ничего: штаны снимать не нужно. Пока, - уточнила она, улыбаясь, и расправила складки комбинезона на груди, где красовался маленький розовый медвежонок-прищепка. Что это? - спросил он. Это мой талисман. Розовый Мишка. У нас у всех свои приметы. Я, например, никогда не закрываю дверь шкафчика, когда иду летать. Если я в небе, то Мишка - со мной, а шкафчик открыт. А если меня нет, то Мишка в столе у Михалыча. Готов?
Готов. Да, он был готов. Пять минут. И целая жизнь перед глазами. Что сделала с ним эта маленькая небесная фея в зеленом комбинезоне? Так тают льды Антарктиды. Медленно затапливая половину земного шара. Этого не чувствуешь поначалу, а лишь осознаешь. И нет спасения. И спасения не хочется. Сладкое сознание собственной гибели, делающей достойной внимания даже самую никчемную жизнь.
Сколько раз потом он мчался по встречной полосе, бросив дела, семью, какие-то очень важные встречи. Отключал телефон, отключался сам от этого суетного мира, чтобы летать. Летать! Они летали. Были ли они счастливы? Было ли им хорошо вместе? Кто знает. Но когда он прикреплял к ее комбинезону розового медвежонка, их глаза встречались. Они дышали очень близко, одним воздухом. И жили. Жили одним небом. Одним на двоих.
И был еще один день. Когда он, после долгой командировки, развязавшись с неотложными делами, вырвался на свой аэродром. Он очень торопился, иначе он заметил бы сразу, как испуганно захлопнул Михалыч ящик стола. Ее шкафчик был открыт. Открыт - значит она в небе? - подумал он: Без меня. Почему? Он вышел к вахтеру. Странно, но в глубине выдвинутого ящика виднелся розовый Мишка. Мишка в столе - значит ее нет?.. Она в небе, но ее нет. А где Женя, Михалыч? спросил он все еще не веря в приметы. Ее нет, - буркнул Михалыч и захлопнул ящик.
Небо. Как символ вечного укора. Всегда разное, такое захватывающе-бесконечное. Близкое, но недостижимое. Небо, объединившее его с этими, в общем-то, чужими людьми и давшее ощущение жизни. Ощущение давно забытое и затоптанное ежедневной суетой. Жизни, содержащей иные, нематериальные символы веры. Где состояние полета не связано с полнотой желудка, наличием алкоголя в крови и портмоне во внутреннем кармане. Жизни, где даже неодушевленные предметы разговаривают. Ее нет, - грустил лежащий в столе медвежонок. Она в небе, - вторил ему оставленный открытым шкафчик. В небе, которое одно на двоих. В небе, которое вдруг закачалось над головой как купол раскрывшегося парашюта. Раскрывшегося слишком поздно. Слишком поздно...