Может, кто-то и не поверит мне, но я уверен, что на этот раз я остался жив исключительно благодаря моей кошке по имени Афина.
Афиной, правда, я ее никогда не называл , да и сейчас не называю. Но из уважения к ее поступку и в знак благодарности вспомнил, как записано ее имя в ее кошачьем паспорте на аглицком языке - Afina.
Я уже 16 лет зову ее просто Афонькой.
Стыдоба, конечно. Свою великую спасительницу и так упрощенно, примитивно, неуважительно и даже - обидно просторечно. Да еще и мужским уменьшительным разговорным именем.
Ее подарила котенком сыну одноклассница, когда сын учился в школе. Сын обещал ухаживать за котенком женского пола, кормить, поить и убирать тщательно все продукты ее жизнедеятельности в каждом углу квартиры.
Обещание он выполнял дней пять или шесть. А потом все прошедшие 16 лет это делал я.
У котенка был паспорт, русская голубая, абиссинское происхождение, типа как у Пушкина. И родители - тоже из рода кошачьих Ганнибалов.
Но Пушкина навряд ли кто-то называл Сашкой, особенно в зрелом возрасте, а я вот такая скотина - всю жизнь зову ее Афонькой.
Был я записан в тюменский кошачий клуб, мужей для Афины привозили аж из Свердловска, котят оценивали и требовали выставлять на выставках.
Котят я всех раздавал просто так, на выставках ни разу не участвовал, из клуба самоликвидировался, и зажили мы с ней, как с обычной деревенской кошкой.
Может, она и душевно страдала от того, что ее голубую шкурку приравняли к уличной звездно-серополосатой, но...
Я же ее любил. Даже царицы, думаю, мечтают иногда о простой настоящей мужицкой любви. Особенно, если при этом никогда не бьют, регулярно кормят и всю жизнь ласково гладят, чешут спинку специальными щеточками, причем, клыки трут каждое утро человеческими зубными щетками трех видов жесткости.
К сожалению, в простой мужицкой любви бывают иногда случаи, когда хозяин лежит ни жив ни мертв по причине глубокой схимы, забыв про все, всех и самого себя.
Помню, лет десять назад лежал я так дней эдак двенадцать. Теща принесла мне кусок колбасы и луковицу. Сам я есть ничего не мог, встать тоже. И увидел такую картину: когда колбаса Афонькой была съедена, она терпела несколько дней, а потом начала грызть луковицу.
И так мне было стыдно, будто любимого человека отправил умирать по какой-то глупой причине. Помню, тогда я ее обнял и долго долго извинялся. Нашел силы встать и начать жить нормально. И силы нашел, когда прижал ее к своей груди.
Я хорошо помню, что силы жить как бы проснулись во мне, когда я прижал ее к своему сердцу.
Ну вот, а теперь о том, что было несколько дней назад.
Живу я с мамой, ей 84 года. Из-за моей "схимы", маму увезли к моему брату. Остались мы с Афонькой одни.
Я уже не бродил по улицам и не хулиганил. Нос у меня был разбит, руки в каких-то шрамах, бок ободран, на ноге сорвана кожа.
Лежу и ничего не делаю. Тяжко, муторно, совестно.
Валяюсь день, валяюсь ночь. И вдруг ночью начинается приступ жесточайшей стенокардии.
В позвоночнике - кол, и он все глубже и глубже втыкается в грудину. Потом бац - всю грудь сжимает, и судорога схватывает легкие. Я не могу дохнуть и понимаю, что сейчас умру.
Более того, я успеваю подумать, что мама увидит сейчас во сне, что я умер.
Я не испугался, я просто понял, что - все.
И в этот момент мне на грудь прыгает Афонька. Я смог поднять руки и прижать ее к себе.
Что было дальше, не помню, но когда я очнулся, она лежала рядом, положив лапы и морду на мою грудь.
Рано утром в мою дверь раздался стук. Я встал и открыл ее. Пришел брат. Мать послала его, потому что видела "плохой сон".
Он тут же позвонил ей и сказал: "Вот он, я с ним разговариваю". Первое, что спросила у брата мама - а Афонька жива?
В ту минуту я не понял, почему она так спросила про Афоньку. Подумал, беспокоится, кормлю ли я ее. Я тут же подробно ответил брату, что у Афоньки есть и рыба, и сметана, и орешки "мясной пир".
А вот сейчас то понимаю суть маминого вопроса. Афонька за одну ту ночь резко постарела. Она медленно ходит и все время просто лежит, свернувшись калачиком.
Она сдала, если считать людскими годами, лет на тридцать.
Тяжело прошла для нее та ночь.
Но хорошо, что жива. Может, отойдет. Я же - отошел.
Теперь я глажу ее совсем по-другому: стараюсь подолгу держать ладонь на ее спине. Вдруг, я тоже смогу помочь ей выжить.
Прошло два месяца. Можно сказать, Афонька поправилась. Мама вернулась ко мне жить и первое, что сделала, попросила купить для кошки свежую сметану и морскую рыбу.
-Какую? - спросил я.
- Купи мойвы, она когда-то её очень хорошо ела.
Я купил и сметаны, и мойвы, и самых дорогих "орешек с ягненком", которые были в полтора раза дороже "мясного пира".
Мама проводила ладонью по спине Афони и говорила: "Смотри, какая спинка стала гладкая, ни одной косточки на хребте нет". И однажды добавила: "Наверное, Афоня переживет меня. Может, будет бабушку помнить".
В конце мая на городских газонах появилась молодая трава, я каждый день срывал небольшой пучёк, заворачивал в носовой платок и нес домой. Афоня встречала меня в коридоре квартиры, чуяла запах свежей травы, вставала на задние лапы и тянулась носом к карману с носовым платком. Я доставл его и говорил: "Ну пойдем, пойдем". Мы шли на балкон, она суетилась у ног, стараясь неотрывно наблюдать за моей рукой с тряпочкой в пальцах. Я высыпал траву на пол балкона, и Афонька начинала жадно глотать её, не жуя.
Надо бы отвезти её на дачу, но я все время сомневался: мама в городе, я работаю и могу приезжать на дачу только на ночь, а там - чужие молодые и сильные кошки, которые уже освоили мой участок и по-хозяйски ходят по нему. А если подерутся, ведь Афоня попробует отстоять "свои" четыре сотки? Покалечат её старенькую, и меня рядом не будет, чтобы отогнать чужих и сильных.
В середине июля мама наконец-то решилась недолго пожить на даче: из-за жары в квартире было душно даже по утрам. Мы начали собираться.
Афонька не любила процедуру автомобильного переезда. B трясущейся шумной машине, видимо, ей было не комфортно. Всегда, когда я решал забрать её с собой, она сразу понимала это и пряталась под кровать. До этого момента сто раз выходишь из дома с сумками - лежит и спокойно смотрит на тебя, еще и проводит до двери. Как только принял решение "по Афоньке", сумки не начал подносить к двери, а она уже - под кроватью.
И в этот раз она тоже не ошиблась. Мама складывает в пакет свои лекарства, я ищу шнур к зарядному устройству её мобильного телефона, Афони - нигде не видать. Спряталась.
Из уважения к её возрасту, я не хотел вытягивать её за лапы из под кровати, как делал раньше. Подумал: попробую обмануть.
Мы вынесли все наши сумки, я завел машину, она потарахтела немного, потом заглушил. Поднялся на свой третий этаж, открыл ключом дверь. Афоня лежала на ковре посередине комнаты и смотрела на меня. Подошел, присел рядом с ней. Она никогда не боялась моих рук. Взял, прижал к себе и понес.
У меня многие майки в небольших дырочках на груди - это от когтей её задних лап. Когда Афоня была моложе, во время процедуры выноса к машине, она пыталась вырваться.
А сейчас не попыталась. Просто тихо лежала на руке и смотрела на проплывающие мимо неё стены квартиры, косяки двери, лестничные перила. "Поедем на травку, там все цветет, там совсем не жарко и дует ветер - шептал я ей, гладя второй рукой по её серой мордочке.
Мне казалось, что я её убедил, и поэтому она не испытывала тревогу. Я был рад, что на моей новой синей футболке не появилась дырочка от когтей.
Я не знал, что это её последнее путешествие, и она смотрела на городской мир прощальным взглядом.
Можно сказать, что мы ехали очень хорошо. Афонька не забилась под сиденье и не мяукала, как обычно, оттуда больными кошачьими звуками. Она становилась задними лапами на мои ноги, опиралась передними на мои руки на баранке и пыталась смотреть в окно, а я осторожно рулил, стараясь ей не помешать.
Когда свернули с трассы на дачную дорогу, я сказал маме: "Сейчас Афоня залезет вот сюда на панель прямо под лобовое стекло". Она всегда залезала под стекло, когда слышала шорох щебенки под колесами.
Кошки помнят все. И собаки, наверное. Животные никогда ничего не забывают.
Когда-то, пятнадцать лет назад, я громко хлопнул по полу в квартире пылевыбивалкой, чтобы утихомирить разыгравшихся и прыгающих на шторы афонькиных котят. С тех пор, стоило мне взять в руки мухобойку, по форме напоминающую ту страшную "хлопушку", как Афонька сразу же убегала в другую комнату.
Однажды бабушка спугнула Афошку с кровати шуршащим пакетом, потому как поначалу, когда переехала ко мне, считала, что кошка не должны спать на кровати. В наших краях в старые времена женщины не разрешали домашним кошкам залазить на перины и подушки. И вот, после того случая с шуршащим пакетом, Афоня уходила из моей комнаты всегда, когда замечала в руках матери пакет. Мать уж и так, и этак объясняла ей, не буду, мол, больше шуршать, не бойся, спи, где хочешь, - бесполезно. Кошки ничего не могут забыть.
Так мы и подъехали к воротам дачи: Афоня под лобовым стеклом, готовая первой выпрыгнуть из машины, как только я приоткрою водительскую дверцу.
И все было нормально и как обычно следующие пять дней. Пропалываешь какой-нибудь кустик, Афоня подойдет, сядет рядом и смотрит за твоими трудовыми подвигами. Штукатуришь фундамент бани, Афоня наблюдает, как ты цемент по стенке размазываешь. Вот никого в этом мире не интересовало, как я пропалываю и штукатурю, никто не подходил и не садился рядом. Никто, кроме неё.
- Какая-то она не такая в этот раз, - делилась со мной наблюдениями мама, когда я вечером приезжал из города в рабочие дни.
- Почему, не такая?
- Никуда не ходит. Целый день на веранде спит.
- А коты появляются?
- Появляются, но она не хочет с ними знаться.
- Это же хорошо, что к ним не убегает, - отвечал я матери, - а то опять её придется ждать трое суток.
Такое было. Ушла, и трое суток мы её не видели. А ночи стояли холодные, до минус четырех градусов. Где ночевала? Да еще без еды. Думали, замерзнет. А потом глядим, сидит на досках у забора. Рядом - два кота. Подошел к ней, коты отбежали, а она - как-будто ждала меня. Тощая, тихая, измученная. Семь лет назад это было.
Потом, правда, такие гуляния больше ни разу не повторились. Приезжаешь, а она всегда к машине бежит, встречает. Сдаешь назад, заезжая на участок, боишься, как бы ей на хвост не наехать. Багажник откроешь, чтобы сумку достать, запрыгивает в салон и успевает о спинку сидений когти поточить. И не боится машины, знает, что в этот вечер её никуда не повезут.
- Загуляла наша Афоня, - это первое, что сказала мне мама три дня назад.
- Как загуляла? - я не мог поверить.
- Ушла с котами, с утра её не видела. И есть не приходила.
Поздно вечером Афонька появилась и спала в домике, но есть ничего не стала, ни свежую рыбу, ни сметану. И какая-то неспокойная была, никуда не ложилась, перебегала с места на место. Я уже засыпал, а она все еще на подоконниках сидела и смотрела в темноту. То у одного окна, то у другого.
Следующим вечером я приехал, Афонька опять меня не встретила.
- Снова ушла? - спрашиваю маму.
- Снова.
- Ела?
- Нет.
- Молодость, что-ли вспомнила, - я начинал злиться на кошку.
- Ослабнет она, - мама не злилась, мама почувствовала совсем другое.
- Ладно, не переживай, раз забегала по котам, значит оклемалась окончательно, - присел я рядом с мамой.
- Хорошо, что хоть ночь будет теплой, - мама сидела на веранде в одном платье, сложив руки на коленях, задумавшись и не слушая меня.
- Завтра увези меня в город, - сказала она.
- Устала?
- Устала.
- Афоньку тоже увезти?
- Не надо. Да она, поди, и не придет к утру.
Афонька пришла поздно ночью. Её запускала в дом мама, я уже спал. Но помню сквозь сон, что Афонька не легла на мою ногу, а как бы упала. Еще подумал: Афонька никогда раньше не ложилась спать на ногу, она всегда мостилась рядышком, прижимаясь к ноге. Я хотел вытащить из под нее ногу, но решил потерпеть и быстро заснул вновь.
К утру нога затекла, я от этого и проснулся. Кошка так и лежала на моей ноге. Я осторожно вылез из кровати, а кошка осталась лежать, лишь свернулась в клубочек.
Мы закрыли домик и уехали. Я оставил форточку открытой, чтобы Афонька могла выйти сама. Снаружи поставил деревянную лесенку, по ней удобно спускаться с форточки на землю. В прошлом году я постоянно так делал. Когда заводил машину, Афонька обычно сидела в форточке и смотрела, как я уезжаю. На этот раз она в форточке не появилась.
- Спит, намаялась вчера, - сказал я матери, когда мы уже поехали.
- Вечером, как вернешься на дачу, позвони мне сразу, - попросила она.
- Хорошо, - ответил я, и с этой минуты где-то в глубине моей души поселилась тревога.
День прошел быстро: интернет, встречи, гости. Когда пришло время ехать, мать напомнила, чтобы я позвонил.
Подъезжаю к дачному домику - не встречает. Открываю ворота, вижу серый комочек в траве. У меня заныла грудь. Я стоял, чувствуя, неизбежность подступающего ко мне горя. Вижу, уши повернулись в мою сторону. Живая! Но почему она лежит спиной ко мне? Осторожно шагаю к ней. Наклоняюсь, она не встаёт.
- Афоня, что случилось? - провожу ладошкой по её спине. Афоня повернулась ко мне и еле слышно мяукнула. Тонко и жалобно.
Я стал гладить её, присев рядом. Ран не видно. Может, сильно ударилась, спрыгнув от котов с веранды? Беру по одной её лапы, ощупываю - не реагирует. И не встает. Земля под ней уже теплая, значит лежит давно. Умирает?
Неужели умирает?
Что сделать для неё? Бережно поднял и занес в дом, положил на диван. Она лежала и не шевелилась.
Мне надо было загнать машину, закрыть ворота, а я сидел перед диваном и смотрел на кошку. Больше она не мяукнула ни разу. Свои последние слова она сказала мне тогда, когда я нашел её в траве. Что сказала она мне на прощание?
С дивана она спустилась и медленно ушла в самый темный угол дома. Там, под журнальным столиком, под его свисающей до пола скатертью она сидела до темноты. Я приносил ей кусочек свежей говядины, специально для неё купленной, она отвернулась от него. Я принес воды, вдруг хочет пить, помочил палец и поднес к ней - она не хотела и пить.
Когда наступила ночь, Афоня вышла из под столика и направилась к двери. Она шла, переставляя лапы, как будто они стали для неё чужими. Выпускать или не выпускать? А если ей стало легче, и она просто хочет на улицу "по делу"?
Афоня стояла перед дверью, не поворачиваясь ко мне и не прося выпустить. Я смотрел и - не выдержал, открыл. Она вышла на веранду и села так, как кошки выглядят на египетских статуэтках: с длинной, почти вертикально поставленной шеей и высоко поднятой головой. Неужели смерть отпустила её?
Я на секунду отвлекся, то ли переодевался, то ли вещи раскладывал, когда снова глянул на веранду, Афоня исчезла.
Ночью он не пришла, хотя я лег спать у двери на диване и несколько раз выходил и звал её.
Утром - не появилась.
Днем я был в городе и пытался работать. Матери сообщил, что аппетит у Афоньки пока не появился. "А я уж подумала, раз не позвонил, поди увидел, что с ней все в порядке, и на радостях забыл", - сказала она и расплакалась.
Приходил мой коллега Сережа Суразаков, рассказывал, как он хочет отловить мэра города на завтрашнем празднике Дня города. А я не мог сосредоточиться ни на мэре, ни на празднике.
- Вижу, ты не в настроении сегодня, - заметил он.
- Афоня ушла.
- Умирать?
- Не знаю.
- У кошек так принято, уйти от хозяина и умереть в одиночестве.
Я слушал Сережу и думал, почему, уйти? Я хочу быть с ней до последней секунды. Она - это семнадцать лет моей жизни, это - я. Зачем частичке моей души прятаться от меня в последний её жизненный миг?
Сергей не стал задерживаться у меня в гостях. Я сел на машину и помчался на дачу. Ни у дома, ни на участке я нигде Афоню не нашел. Напротив моего дома есть соседский заброшенный участок. Я осмотрел заросли, заглянул под строительный хлам - во все места, где раньше видел чьих-либо кошек на этой территории.
И понял, что или я нигде не найду Афоню, или найду её рядом с собой.
Я вернулся на свой участок, лег на тротуар и заглянул под веранду. В метре от себя увидел очертания её головы. И её светло-серебристый нос. На него села маленькая муха, нос остался наподвижным.
Еще мгновение назад я на что-то надеялся. А теперь - живой я её никогда не увижу.
Она лежала прямо под тем местом веранды, где я выходил, стоял и звал её вчера. Она, наверное, слышала мой голос. Может, поэтому её мордочка повернута вверх и глаза остались открыты. Она все-таки не ушла и была рядом.
Я потянул её за лапу, она пододвинулась ко мне вся целиком, и хвост не гнулся. Значит, моя Афоня умерла еще утром, когда я уезжал.
Во что завернуть её? Мама рассказывала, что всегда заворачивала своих кошек, прежде, чем похоронить.
Попробовал закрыть ей глаза. Они были как два круглых зеленых камушка: твердые. И не светились.
Когда смог чуть-чуть прикрыть их, встал с тротуара и пошел за лопатой. Среди инструментов увидел куртку спецовки нефтяников защитного цвета, которую те подарили мне в командировке. Этой куртке было столько же лет, сколько Афоне. Я однажды порвал её, но зашил и после этого берег и ни разу не надевал. В неё я и завернул легкое серенькое тело.
Позвонил маме, но с первой попытки не смог начать говорить. С третьей - смог.
В сосновом лесу за дачами вырыл глубокую ямку. Зачем такую глубокую, спрашивал себя и продолжал рыть. Чтобы она лежала в чистом песке без корней, отвечал себе и остановился, когда глубже уже не получалось.
Развернул курточку и посмотрел на Афоню еще раз. Она лежала на сухих сосновых иголках и была очень похожа на спящую, но ни одна ворсинка шерсти не вздрагивала от прикосновения. Её ушки были такими же мягкими, как раньше. И шерсть на ощупь осталась такой же, только не было ответного тепла. Я гладил её и повторял вслух: Афоня, Афоня, Афоня. Я всегда так гладил, когда она была жива. Мне казалось, она слышит меня в последний раз, где бы она не была в это время: на небе, в космосе, где угодно. Там - слышит.
Не знаю, почему, мне этого не объяснить, но мне хотелось быть там вместе с ней.
У меня есть очень родные и очень близкие мне люди. Но они не понимают меня так, как понимала без слов Афоня. Только мама умеет понимать меня без слов.
Мы теряем и хороним многих. Но горе приходит к нам тогда, когда мы теряем и хороним кусочек своего сердца.
Я помню, что моя бабушка Дарья, когда пришла похоронка на второго сына, пыталась уйти из жизни в сарае за домом. Дед Семен следил за ней, успел прибежать в сарай и вырвать из рук веревку.
Кошка - не человек и не ребенок, отправившийся на войну и погибший далеко-далеко от родной матери. Но сейчас я стал лучше понимать, почему бабушка в тот момент не захотела жить дальше.
Любит ли меня кто-то так, как любила Афонька? Подойдет и лизнет руку своим шершавым языком, как большого-большого котенка. Люблю ли я кого так, как любил Афоньку? Кого я подойду и поглажу просто так, потому что хочется прикоснуться к теплой шерстке?
Горе покажет. Самые горькие утраты только начинаются. Афоня была первой. Наверное, поэтому я так остро почувствовал предстоящее одиночество, когда лучше быть на небе со "своими", чем на земле с "чужими".
В день "похорон" я очень рано лег спать. Ничего не хотелось делать, лишь лежать, закрыв глаза. Я просил Афоньку присниться мне живой.
За ночь я увидел очень много снов и даже их запомнил, что редко со мной бывает, но Афоня не вернулась ко мне даже во сне.
Утром я ехал в город и смотрел на ту дорогу, которая оказалась для неё в один конец. Все то же самое по сторонам, кроме одной маленькой жизни внутри салона.