- Виктор, у тебя такая фамилия, что я сразу подумал о тебе. Нам сообщили, что в Тюмень неофициально приехал Мелитон Кантария. Он согласился встретиться с журналистом в 11 часов. Бери редакционную машину, гостиница "Восток", номер 407, - сформулировал задание заместитель редактора "Тюменской правды" Дмитрий Георгиевич Гультяев, когда я прибыл в его кабинет после звонка по "внутреннему".
- Кантария - это который знамя над Рейхстагом? - вспомнил я школьные уроки.
- Вот именно. Ты - Егоров, он - Кантария, давайте опять на пару напишите чего-нибудь для газеты.
Заместитель редактора встал из-за своего стола, прихрамывая на ногу, подошел ко мне и дал последний совет:
- Про войну уже всё написано, ты поспрашивай, чем он сейчас занимается.
Дмитрия Георгиевича я сильно уважал: ветеран войны, горел в танке, не стеснялся выпить с пишущими ребятами стаканчик водки вечерком.
Репортеру собраться, только ручку прихватить. От Дома печати ехать до гостиницы "Восток" - пять минут. Дело было в восьмидесятых годах, тогда о пробках на дорогах никто в Тюмени ничего не слышал. Пробки - это в бутылках с сухим вином, а его предпочитали не употреблять, а если приходилось, то пробку ликвидировали отверткой или пальцем. Впрочем, тоже ворча и легонца ругаясь матом.
Шампанское пили раз в год у елки, и пробка в сей момент вылетала из бутылки самостоятельно, чему все были несказанно рады.
Ну вот, я у гостиницы, а время - 10 часов 20 минут. Что делать сорок минут до начала встречи с героем?
Середина апреля, первые теплые дни, в субботу - субботник, грабли, белые "фартуки" к тополям привязывать будем, обмакивая кисть в известковое молоко в ведерке.
Солнце поднимается, уже в одной рубашке стоять на улице можно, и я вспоминаю, что в воскресенье запланировал первый утренний выход на дорожку Центрального стадиона. В чем я мечтал прошлым летом бегать по стадиону? В спортивных трусах.
Это сейчас почти у каждого в шкафу валяются после чартерных перелетов в южном направлении шорты, "бермуды" или какие-нибудь "боксеры" гавайской раскраски. И у меня есть такой наборчик с карманами по локоть глубиной - правой рукой можно почесать левое бедро и всё остальное по пути. Но тогда мы бегали по стадиону в черном трико с хлопчатобумажными "грыжами" на коленях.
У меня две "грыжи", по одной на каждую ногу, у работника горкома две "грыжи", и у какого-то мужика на дорожке - три "грыжи". Третья - его животик, оттопыривший спальную майку на лямках.
Нас в шесть утра на стадионе кружило четверо, а у четвертого "жаворонка" никаких "грыж" не было: марафонец Сергей Малягин ежедневно бегал 50 кругов в красивых спортивных трусах. Где он их добыл, я спросить стеснялся. Знал уже, что Сергей играет на флейте, путешествует по пустыням, катается на велосипеде от Тюмени до Севастополя - много о чем с ним можно было поговорить, но не о трусах же. А трусы его мне в нем нравились больше всего. Бородка, худое выносливое тело, жилистые ноги - прекрасный спортсмен, достопримечательность города. Однако, походить на него я хотел лишь в одном - "походить" бегом по городу в таких же трусах.
Рядом с гостиницей "Восток", напротив ее торца, я прочитал надпись над магазином - "Спорттовары". Это же главный магазин для таких, как я, мечтающих о трусах! А что если они поступили в продажу? А вдруг?
Время у меня было, и я в него зашел. И что вы думаете, вместе с шерстяными панталонами для велогонщиков с куском свиной кожи в промежности в магазин завезли партию "хб-купальников" для девочек-гимнасток и партию красных атласных трусов непонятно для кого, то ли для легкоатлетов, то ли для футболистов.
Шикарные трусы, цвет и ткань - пионерский галстук с резинкой. Но цена, цена! Три рубля пятьдесят копеек. Я столько в день не зарабатывал. Мой гонорар за статью был рубль.
Достал из кармана кошелек, из кошелька последнюю десятку, тоже красную, и отдал ее в кассу. Завернули мне трусы в серую бумажку, а я продолжаю стоять у прилавка. Борьба началась в душе между физиологической и экономической целесообразностью. Приду со стадиона, трусы мокрые, их стирать надо, а в чем побегу на следующее утро? Надо брать пару. Но обычные трусы стоят 70 копеек, а эти 3 руб.50 коп. Как я могу на трусы выкинуть целых 7 рублей?
Подумал-подумал и попросил принести еще одни. Представил, что уже в это апрельское воскресенье я буду курсировать по стадиону в трусах красивее, чем у марафонца Малягина, а двух трусов мне хватит красоваться там до конца жизни, и утратил над душой своей шопинг-контроль.
- Вам их вместе завернуть? - спросила продавец.
- Конечно, - и я выплыл из магазина с бумажным свертком в руке.
На часах - без пяти минут одиннадцать. Быстро в номер 407, где ждет меня Мелитон Кантария.
Стучу в дверь номера, открыл пожилой мужчина. Ростом - маленький, полный, одет в домашнюю рубашку. На бойца, что воевал с декабря 1941 в разведке и дошел до купола рейхстага, чего-то не похож. У окна стоял еще один, в кожаной черной курточке, но тот был помоложе. Значит, вот этот пожилой и должен быть тем самым Героем Советского Союза - знаменосцем Победы.
- Здравствуйте, - говорю ему, я - Егоров, из газеты.
- Заходи, садись. Как, говоришь, тебя зовут?
- Виктор.
- Нет, какая твоя фамилия?
- Егоров.
- С такой фамилией ты всегда - мой гость и мой друг.
Мужчина в рубашке что-то сказал на грузинском мужчине в куртке, они засмеялись и по очереди поздоровались со мной за руку. Я понял, что номером не ошибся: в рубашке - Мелитон Кантария.
- Ты Мишин родственник, да? - спросил Мелитон, имея ввиду своего боевого товарища Михаила Егорова.
- Нет, однофамилец. Вы по-прежнему встречаетесь с Михаилом и его семьей? - приступил я к выполнению редакционного задания.
- Нет, в последний раз был на его похоронах.
- Он разве умер? - проявил я отсутствие знаний по теме и полную профессиональную неподготовленность.
- Давно, десять лет назад. Не знал, да?
- Да.
- Ничего, ничего. Ты спрашивай, дорогой, я тебе на все вопросы отвечу. Мы сейчас должны уходить, я переодеваться буду. Давай, вручай подарок, и мы еще минутку другую говорить с тобой будем.
- Подарок?
И тут я понял, что он заметил бумажный сверток в моей левой руке. Ему в каждом городе вручают подарки. Это для него привычная формальность. И сказать, что сверток - не подарок, я уже не могу.
Протянул Мелитону свой пакет и произнес "формальное":
- Это вам.
Он сразу развернул бумагу, и его руки окутала красная атласная материя.
- Это что? - спросил герой, взяв за резинку первый "подарок".
- Это спортивные, - уточнил я в качестве словесного извинения за неловкость ситуации.
- Трусы мне еще ни один город не дарил, - было видно, что лицо его нахмурилось.
Он опять что-то сказал по-грузински второму мужчине. Тот подошел, взял в руки второй "подарок", растянул резинку, посмотрел на тряпочку спереди и сзади и сказал по-русски: "Хорошие трусы". А потом опять что-то по-грузински.
"Зачем детям, я сам их надену", - Мелитон произнес эти слова ему в ответ по-русски и наконец-то улыбнулся:
- Спасибо, красивые, мне нравятся. Приедешь в Сухуми, заходи в мой магазин, я тебе тоже буду делать подарки. На что покажешь, всё твоё. Когда приедешь?
- Не знаю.
- Приезжай в мае. Я из командировки вернусь, меня найдешь, праздник будет.
- Как он называется, магазин?
- В любой заходи, скажи - ты Егоров ищешь Кантарию. Тебя за руки возьмут и ко мне приведут. Я - директор.
Вижу, хозяин номера действительно начал собираться к выходу. Трусы мои куда-то исчезли, на тумбочке лишь оберточная бумага покачивалась, когда Мелитон дверцой шкафа хлопал.
Вернулся я в редакцию без трусов и текста интервью. Дмитрий Георгиевич не мог понять, почему я в грустном настроении и не пишу в номер ни строчки.
- Ты встретился с Кантарией? - спросил замредактора.
- Встретился.
- Почему не пишешь?
- Не о чем.
- Ты говорил с ним?
- Говорил.
- О чем?
- О трусах.
- Каких трусах?
- Красных, спортивных.
Благодаря своему руководящему чутью Дмитрий Георгиевич первым понял, что мне патриотической тематики лучше не касаться. Особенно, в жанре передовых статей.
Вместо интервью в газете вышла крохотная заметочка о краткосрочном пребывании героя в Тюмени.
В тот же день, после шести вечера, я занял у "старших товарищей" три рубля и снова появился в "Спорттоварах" у гостиницы "Восток". А в воскресенье утром зарей алых ягодиц кружил по стадиону.
Может, в разгар летнего сезона кто-то видел в тот год у берегов Черного моря невысокого пожилого человека в спортивных трусах. Если они были необыкновенной красоты и поблескивали на солнце алым отливом, это мог быть лишь один человек на свете - тот, которому я подарил свою потаенную мечту.
2.
КАПИТАН МАКОВ
- Вы написали эту статью? - мужчина держал в руках "Тюменскую правду" и показывал на заметочку о пребывании в Тюмени Мелитона Кантарии.
- Я.
- Вы не родственник Михаилу Егорову?
- Нет.
- Меня зовут капитан Маков. Извините, я не поздоровался. Здравствуйте!
- Здравствуйте.
Мужчина был в возрасте, но не старичок. Подтянут, строен, лицо гладко выбрито и, можно сказать, моложавое. Я смотрел на гостя в своем редакционном кабинете и гадал: за чем пожаловал? Коли интересуется Кантарией, наверное, историк или краевед. Говорит, что капитан, может, преподаватель военного училища?
- Присаживайтесь, пожалуйста, - я выказал знак вежливости и продолжал молчать в ожидании, когда гость редакции пояснит суть своего визита. Может, в тексте заметки орфографическая ошибка, и читатель пришел поругать журналистов за безграмотность? Такое тоже бывает.
- Я ездил к родственникам в Курган, в Тюмени проездом, - гость начал говорить, продолжая стоять перед моим столом, - купил тут у вас газету и прочитал вот это, - он показал на заголовок заметки, - первыми на крыше рейхстага водрузили знамя не Егоров и не Кантария.
Он замолчал и стал смотреть на меня так, будто я его чем-то обидел, и он еле сдерживается, чтобы не ударить меня в ответ. Я даже напрягся, чтобы успеть уклониться от удара, если его руки начнут движение в мою сторону.
- Первыми на крышу рейхстага прорвались старшие сержанты Бобров, Загитов, Лисименко и сержант Минин. Знамя на скульптуре "Германия" закрепил лично сержант Михаил Минин, - гость отчеканил эту фразу четко и громко, как на уличном плацу.
Потом он присел на стул у стены кабинета, перестал смотреть на меня и замолчал.
- Вы историк? - у меня в голове мелькнула мысль, что гость - научный сотрудник, откопавший какой-нибудь военный документ, потерявшийся в архивах.
- Я - капитан Маков, командир этой группы.
Честно признаюсь: первые полчаса нашей беседы я не верил ни одному слову моего гостя. Даже за одного из сумасшедших его принимал, которые себя Наполеоном называют. Было, каюсь.
Хорошо, что Владимир Николаевич Маков был готов к блеску недоверия в глазах слушателя. Я - не первый человек, которому он рассказывал правду о войне. Главное, что в какой-то момент он почувствовал мой интерес к его рассказу. Тогда он спокойно, уже без всякого раздражения, показал мне свой паспорт, копии наградных документов. Передо мной сидел тот самый капитан Маков, что руководил группой из пяти бойцов, которым было доверено водрузить Знамя Победы над рейхстагом.
Читаем мы вместе с ним копию страницы из "Истории Великой Отечественной Войны", где говорится о заслугах группы Макова. Он уже разложил на моем столе много копий разных документов, у него они были с собой в толстой папке. Я его спрашиваю: "Это действительно копия из официальной истории войны?". Он в ответ: "Есть у вас в редакции эта книга?". "Не знаю, надо у заместителя редактора спросить". "Идите, спросите".
Отправился я к замредактору Дмитрию Георгиевичу Гультяеву. Постучал, захожу:
- Дмитрий Георгиевич, есть у нас третий том "Истории Великой Отечественной"?
- Все три тома есть, а зачем тебе?
- Рейхстагом интересуюсь, дайте почитать.
- Бери, - он подошел к книжной полке и достал огромный том в темно-серой обложке.
Несу книгу в свой кабинет, вместе с Владимиром Николаевичем открываем нужную страницу - копия точная. И всё о подвиге группы Макова там четко написано. И указано, что она была первой.
Ё-моё, оказывается, правду и не скрывают. С 60-х годов, когда была издана "История", о правде может узнать каждый. Но никто не знает. Почему? Да потому что правды две: одна популярная, а вторая для специалистов. Красивый миф и научная достоверность - они для разных категорий населения. Яркое и политически красивое - массовому сознанию, факты в их объективной логической последовательности - для науки.
Там, у рейхстага, что получилось? Генерал Шатилов доложил 30 апреля в 14 часов 25 минут Жукову, что красное знамя развевается над рейхстагом. Жуков доложил об этом Сталину. И радио сообщило об этом всему советскому народу. Но 30 апреля в 14 часов 25 минут наших солдат в рейхстаге еще не было: не могли они приблизиться ко входу, потому что немцы скосили всех, кто подбегал к лестнице. Зачем Шатилов поторопился с докладом? Сами, наверное, понимаете.
Но желание взять рейхстаг было сильное не только у генералов, у солдат тоже. Подтянули артиллерию, дополнительные батальоны "живой силы" и под вечер ворвались все же внутрь здания. Пусть не в 14 часов, пусть вечером, но все же 30 апреля, как и сообщили народу всей страны.
Народ - не обманули. Он так ждал этой весточки!
Хуже получилось с капитаном Маковым. Его группа водрузила Знамя Победы над рейхстагом в 22 часа 40 минут. Он сообщил об этом по рации. И сообщение было первым, и оно в штабе сохранилось. Но оно не соответствовало по времени докладу генерала Шатилова. И стал подвиг Макова потихоньку уходить в тень истории.
Когда пришло время объявить знаменосцев Победы, рассматривали 30 представлений к званию Героя Советского Союза. Да, бойцов, водрузивших над рейхстагом несколько подготовленных заранее Знамен Победы, было не менее тридцати. Выбрали Егорова и Кантарию, которые хоть и позже других забрались на крышу, когда там уже много было знамен, флагов и красных тряпочек, но они укрепили флаг на самом куполе, вернее, на тех конструкциях, что остались от купола - на самом самом верху.
Часа два я беседовал с Владимиром Николаевичем. Когда он вспоминал детали боя, я слушал и смотрел на него с огромным уважением:
- Я своим ребятам приказал: в стычки не вступайте, бегите только вверх. Темно, дым, пыль - немцы не поймут, свои или не свои. Пусть двое из вас постоянно будут спереди, Минин посередине, у него под гимнастеркой было знамя, один сзади. Сам я с рацией остался на втором этаже, с ней мне было не добежать. А бой шел еще внизу, на первом этаже, здание же огромное. Они в этой неразберихе смогли проскочить на крышу. Там каменная баба стояла на крыше с пробоиной в голове, Минин выломал железный штырь, привязал к нему знамя и воткнул его ей в эту дырку. А Загитов упал, пуля ему прямо в грудь. Но не убит, ранен.
- Кто из вашей пятерки дожил до сегодняшнего дня? - спрашиваю капитана Макова.
- Точно знаю, что Михаил Петрович Минин жив. Хотя бы его успели наградить при жизни.
- Званием Героя Советского Союза?
- Он был представлен, и он достоин.
- Вы тоже были представлены?
- Все пятеро, но хотя бы Минину дали, и это было бы признание всей группы.
Я обещал Владимиру Николаевичу Макову написать статью о его группе. Он напоследок спросил, оставить ли мне копии многочисленных военных документов, что он разложил на столе? Я ответил, что в третьем томе, который лежит рядом, всё самое главное есть, для публикации - достаточно. Это будет мой подарок знаменосцам Макова к Дню Победы.
Простились, я тут же стал писать текст: апрель, праздник на носу.
Много написал, когда рукопись вернулась от машинисток, страниц семь было. Думаю, что-то вычеркнут, останется меньше, но все равно подарок будет достойный.
Отношу Дмитрию Георгиевичу третий том "Истории" и текст беседы, вложенный в книгу в том самом месте, где упоминается Маков. Где-то через час он позвал меня и сказал: "Хорошо написано, Виктор. Наверное, можно опубликовать. Подумаем. Тебе - спасибо".
Естественно, я был рад. Но текст так и не был опубликован. Я свои машинописные листки вообще больше никогда не видел.
Когда все майские праздники прошли, я вежливо и уважительно спросил заместителя редактора: "Что с "моим" Маковым случилось?". Он ответил: "Пусть в истории останется так, как было - Егоров и твой друг Кантария".
С того дня я, простой репортер, ни разу никому ничего не обещал опубликовать в газете.
"Подарки" вообще лучше не обещать, если ты нормальный человек, а не политик.
Тридцать лет прошло после нашей встречи с Владимиром Николаевичем Маковым. И он - ушел, и Михаил Петрович Минин - ушел.
Все уйдем, но даже до эпохи гласности в третьем томе военной энциклопедии о героях "рейхстага" находились несколько точных и верных печатных строк.
Советские Союзы приходят и уходят, а герои - остаются.
3.
ЧЕРНИЛЬНИЦА
"Идиот, шпион, враг, которого надо было расстрелять прямо в Цюрихе", - звучат слова в передаче по телеканалу "Россия". Кто их произносит? Лидер фракции в Государственной Думе. Когда? В январе 2016 года. О ком? О Ленине.
А в Тюмени памятник Ленину стоит на главной площади города, и главная улица в городе - улица Ленина.
Лидера фракции на следующее утро арестовали и предали суду за оскорбление чувств верующих в исторические мифы?
В России улиц Ленина больше, чем храмов, но оратору в студии хлопали в ладошки. Телезрители "проголосовали" в знак одобрения и легли спать, а следующее утро ничем не отличалось для оратора от предыдущего - сытого и спокойного.
На моих глазах бьют прямой наводкой по главному политическому мифу моего государства, разрушая его в моем сознании, и я чувствую, как осыпаются осколки с пьедестала памяти. Меня это тревожит, но не возмущает. Сердце не колотится в груди - оно, вроде как, уже согласно. То ли привыкло, то ли не любило никогда мифического героя с кепкой в руке.
Уважать - уважало, а любить? "Но не любил он, нет, не любил он...".
С 1985 года, с самого начала "перестройки", когда раздались первые критические выстрелы в голову "человека советского", я успокаивал себя: Егоров под огонь не попадет. И Кантарию тоже не тронут.
Знаете, как приятно было отмечать в 1975 году в Свердловске свой день рождения 9 мая, когда впервые после сорок пятого года в небе над "плотинкой" разрывали небо артиллерийские салюты.
День рождения у меня 10 мая, но я отмечал 9-го - в честь однофамильца, с которым чувствовал родственную связь.
Много информации опубликовано о знаменосцах Победы за последние тридцать лет. Заслуги Егорова и Кантарии переосмысли, но не зачеркнули. Потому что они, всё-таки, были в ту штурмовую ночь на крыше рейхстага со знаменем в руках. И они с самого начала не скрывали от журналистов и кинохроникеров, что они были не первые. И в воспоминаниях своих честно этот факт указывали.
Простые солдаты, прошедшие войну, врать не хотели и не врали. Да и не могли - все участники штурма, оставшиеся в живых, были рядом, отдыхая после боя на развалинах "логова".
Не их вина, что о других "забыли".
Был в группе Макова боец по фамилии Бобров. Как-то раз он пришёл на прием к одному из ленинградских чиновников по поводу квартиры. Тот с ним грубо разговаривал, а у Боброва нервы фронтовые - не выдержал, запустил в бюрократа чернильницей. За это получил несколько лет тюрьмы, и был вычеркнут из всех источников, где упоминался в составе группы капитана Макова.
За чернильницу - долой из героев. Бобров в этом виноват?
В знаменитых и всем известных кадрах "водружения Знамени Победы" по лестнице ко входу в рейхстаг бежит солдат с этим самым знаменем в руках. Кто он? Восемнадцатилетний парень Григорий Булатов.
Кадры постановочные, отсняты Романом Карменом 2 мая, но они повторяют тот путь, что проделала эта группа поздно вечером 30 апреля.
В составе "знаменосцев Победы" Григорий летал в Москву, был на встрече со Сталином. Ночевал после торжественного приема на даче Берии. А утром после ночлега уже был обвинен в изнасиловании сотрудницы Берии.
На этой даче могли изнасиловать какого угодно "гостя", но паренек с фронта сотрудницу "хозяина"? И тоже суд и тюрьма для героя.
Парень отсидел, вернулся в родной город Слободской в Кировской области. Ту самую кинохронику водружения знамени, снятую Карменом, показывали каждый год к очередной годовщине Победы. Булатов смотрел ее: вот солдаты его группы вбегают в здание, вот видно его спину - он несет флаг. Крупным планом руки - его руки, которые закрепляют знамя. А закадровый голос сообщает: группа капитана Неустроева, Егоров и Кантария.
Он пытался рассказать землякам правду, и его друзья верили ему, но партия.... В горкоме, где он однажды вспылил, вызвали милицию. А когда Григорий собрался ехать в Москву к генералам, ему оформили подписку о не выезде.
И прилепилась к нему в городе шутливая кличка "Гришка-Рейхстаг". Шутки то шутками, но в 1973 году его нашли повешенным.
Однако, смотрите, сейчас в Слободском хотят поставить Григорию Булатову памятник - в полный рост со знаменем в руках. И пусть этот памятник в народной среде так и зовут - Гришка Рейхстаг.
Нет народа без истории и нет истории без мифов. Два три ключевых слова - и это на многие года. Вот лексика сегодняшней мифологии: "Ленин - вождь мирового пролетариата", "При Сталине был порядок", "Хрущевская оттепель", "Брежневский застой". Какие-то слова утрачивают свой первоначальный эзотерический смысл, какие-то наоборот, всё бронзовеют и бронзовеют.
Во время "застоя" например, Тюменская область стремительно превратилась в гигантский топливно-энергетический комплекс, но об этом помнят только "ветераны Севера".
Любопытно, какими словами отольют в миф историю России в начале третьего тысячелетия? Не знаю, почему, но я уверен, что слова Крым и Украина в эту краткую мифическую формулировку не войдут. Может, останется на многие десятилетия в памяти словосочетание "высокий рейтинг Путина"?
Жаль, что мне не суждено проверить сие предположение на практике. Хотя, мифотворчество - штука таинственная и явно неземного происхождения. Авось, увижу и услышу родную речь через века.