http://andronum.com/product/egorov-viktor-muzhskoy-protsess/ (Полная версия, все части)
Повесть Виктор Егоров МУЖСКОЙ ПРОЦЕСС Не предавать, не лгать, не унижаться. Часть 1
Если у тебя нет проблем, твоя радость будет недолгой. Говорю это сам себе, потому как говорить больше некому, вокруг никого нет, кроме меня и моей непутевой головы.
Представляете, я вызвал молодого парня на дуэль. А теперь голова ни о чем другом думать не может, кроме как о том, что сделал большую глупость. Душа под этими мыслями подписалась без колебания. Хотя бы на секундочку заколебалась, произвела какие-нибудь сомнения, вступила с мозгом в диалог, развила диалектический дискурс по теме. Ни хрена подобного. -Хозяин, а ты - дурак, хозяин! - слышу ее уверенный и громкий голос где-то у самого горла. У меня, когда душа говорит, она говорит внутри груди у самого горла.
Два часа назад в моем подъезде тусовались парни с девчонками. Я через дверь слышу: гогочут и гогочут. Можно было потерпеть, включить телик громче, но я же - герой, вышел из квартиры, ребята, говорю, даю вам 15 минут, если через 15 минут не затихнете, я помогу вам успокоиться. Задрал голову и прислушиваюсь к эффекту, как, мол, достаточно или чего-нибудь добавить. Ответил мне голосок девочки с площадки четвертого этажа: "Хорошо, мы больше не будем". Ну, хорошо, так хорошо, я довольный собой закрываю дверь. И слышу в коридоре своей квартиры, что наверху не просто загоготали, а загоготали после того, как кто-то из парней громко спросил: "Что еще за пидорас нарисовался?". Вылетаю обратно на площадку, скачу по лестнице наверх, вижу паренька и, не доходя до него пару ступенек, зло так шиплю: "Ты что ли пидорасами интересуешься?". По его лицу вижу, струхнул паренек. Одет модненько, на светленьких брючках стрелочки, жилеточка из кожи молочно-кофейного оттенка, стрижечка хрен знает, как называется, впереди коротко, а сзади хвостик из волос вниз по шее. Девчонки тут же стояли, но я даже разглядеть их не успел. Обратил внимание на голые ноги у одной, когда еще поднимался, на ней только майка была сиреневая и все, ни юбки, ни штанов. Вот ведь память как работает, голые ноги от ногтей, блестящих в сланцах, до бедер в сиреневой окантовке, помню, что майка была на уровне трусиков помню, грудки ее даже помню, они будто двумя карандашами майку вперед выпирали, а второго парня даже и не заметил. Вернее, отметил, что есть второй, но как он выглядел, какого роста - ничего не запомнил. И девушка вторая, не помню даже, где стояла. На испуганном лице модненького да на девичьих белых ножках и погорел. Сделался радостный такой, гордый - навел страха на молодняк. Типа, гляди девочка в сиреневом, как твой друг обтрухался, когда настоящий мужик на горизонте появился. В этот момент - бам, и вся голова моя зазвенела, а в глазах понеслись стены зеленые с облупившейся краской и коричневые ящики дверей квартирных. Бам - еще раз, я, вроде, руки к голове подтянул, но еще не осознал, что это меня по морде кулаком бьют. К моему лицу летит рука, я закрываюсь, летит с другой стороны, опять закрываюсь и начинаю отходить по ступенькам вниз. Когда оказался около своей квартиры, встал в стойку и приготовился, даже мысль тогдашняя запомнилась: в дверном проеме этот гад хрен меня возьмет, отобьюсь. Парень остановился в нескольких ступеньках от меня. У него было лицо сосредоточенное, а глаза как бы кружились вокруг меня. "Может он прыгнуть сверху хочет? - я уже начал четко соображать и приготовился встречать его, если он решит пнуть меня ногой. Парень будто наткнулся на что-то. Он замер и потух, обмяк. "Все, - почувствовал я, - не прыгнет". Он опустил руки и выпрямился. Вот теперь я разглядел его. Парень был в спортивных черных брюках, похожих на шаровары, но сами понимаете, не из сатина, в черных кроссовках с каким-то резиновым низом, пыльным матерчатым верхом и шнурками, что свисали к ступеньке лестницы.
На нем была курточка с капюшоном, который повис на одном плече. Лицо мне показалось очень скуластым, потому, что я на него смотрел снизу, а глаза были где-то далеко и маленькие, но они ярко блеснули, когда парень глянул наверх: оттуда послышался стук каблучков по бетону. Он накинул капюшон на голову и пошел наверх, держа его края руками на уровне щек. Нос мой оказался разбит, но не сильно. Кровь дотекла до губы и остановилась. Я потрогал пальцами там, где боль чувствовалась сильнее - у виска. Боковая часть лба рядом с виском уже опухла. "Чуть промахнулся, - определил я, - если бы попал точно в висок, я бы отрубился". Когда я глупость спорол? Да в эту минуту и спорол. Вместо того, чтобы уйти и радоваться немногочисленности легких ранений, я поймал волну, ощутил приход сил, расхрабрился не по-детски, бесстрашно поднялся на один лестничный пролет и закричал наверх: - Эй, паренек, если хочешь подраться, давай все сделаем правильно! Сначала в ответ услышал девичий голос: - Почему вы к нам пристаете? Идите домой, вы же сильно пьяный. То, как ответила девушка, мне понравилось. Я действительно маненечко с утра поддавал, и это обстоятельство мне хотелось подчеркнуть в разговоре с парнем, а коли он молчит, и за него говорит девушка, значит парень не забияка, и с ним можно что-то обсуждать. - Что надо сделать по правилам? - спросил парень, поглядев в мою сторону, и не отпуская руки своей девушки, которая была очень маленького ростика. А модного парня и девицы с голыми ногами на площадке почему-то уже не было. - Не херачить без предупреждения человека по голове, а нормально подраться, честно, один на один. - Зачем? - спросил парень. - Я вызываю тебя на такой поединок. - Пожалуйста, хоть сейчас, - он ответил равнодушно, поэтому я понял, что он не боится меня. Это меня обидело, я бы точно продолжил сейчас драку, но был под хмельком и уже понял, что хмельного он меня отдубасит, - выноси готовенького. - Сейчас не могу, надо протрезветь. Давай через месяц. Парень усмехнулся, а его девушка улыбнулась. Когда мы разговаривали, она стояла позади парня и смотрела на меня из-за его спины. - Хорошо, через месяц. - Точно? - Точно. - При девушке говоришь. - Помню. - Вот теперь я спокойно пойду домой, - я повернулся и подчеркнуто медленно зашагал вниз по ступенькам к своей квартире. - До свидания! - крикнула не очень громко маленькая девчушка. Я стал ждать, что скажет парень. - До свидания! - парень сказал слова, по сути означающие его желание свидеться со мной еще раз. Тут я и понял, что сегодня по пьянке сморозил глупость.
Молодежь из подъезда вышла минут через пять. Я видел в окно, что девочка, соседка с верхнего этажа, переоделась и теперь почти как взрослая дама степенно вышагивала вдоль нашего дома в туфельках на высоком каблуке и красивом белом платье, перевязанном черным пояском чуть выше ее талии, который очертил границу возвышенности ее груди.
За ней шел модненький кавалер, который, видимо, отсиживался у нее дома, когда она одевалась. Кавалер опять гоготал, обсуждая произошедшее в подъезде. Мой соперник по дуэли шел под руку со своей маленькой спутницей и не слушал шумного модного паренька. Девушка что-то говорила ему и все время смотрела на его лицо, а он, похоже, отмалчивался и лица к ней не поворачивал. В это время я рассмотрел фигуру парня, и, надо сказать, фигура у него была весьма спортивная: плечи раза в два шире задницы.
Хотя он шел, опустив голову, видно было, что парень - не сутулый, крепкий, высокий, мускулистый. Не знаю, что ему говорила его девушка, которая даже рукой жестикулировала, что-то доказывая, но мне захотелось, чтобы она шла и отговаривала парня от драк вообще и со мной, в частности.
Чтобы она осудила его за поведение в подъезде, сделала ему жесткий выговор и чтобы попросила его быть умнее пьяных старичков, научиться уважать старших в любом их состоянии и даже призвала его любить мир во всем мире и, особенно, в подъезде нашего дома. Что-то мне совсем расхотелось драться, тем более с молодым и сильным. Я смотрел в окно и размышлял, растирая рукой синяк с левой стороны лба.
Мне уже пятьдесят лет, ему - около семнадцати. Если я сделаю вид, что забыл о своем вызове, он же не будет ходить и напоминать? Он тоже забудет. Возможно, охотнее, чем я. Нафига ему заморочки со старикашкой? Он будет рад отделаться от меня, подумал я. Но тут же вздохнул глубоко, как бывает, когда подумаешь о чем-то огорчительном. Как-то не по себе от мысли - взять и забыть. Противно как-то, очень похоже на то, что струсил и жидко обделался. Жиденько-жиденько обделался кашицей такой неприятной, которая липкая и теплая из трусов потекла. Представил себе, как я озираюсь, не увидел ли кто кашицу, текущую по моей ноге. И надо же, действительно повернул голову и даже рукой провел по ноге. Не, сухо. Будто заснул на секунду, а теперь проснулся и очень обрадовался, что не обкакался. Неужели придется с ним драться? Ой, я дурак, ох и дурак же я!
Вечером в мою двухкомнатную квартирку постучали. Сначала позвонили, но звонок у меня почти что издох от старости и вместо былых трелей издает какой-то слабый и жалобный скрип, поэтому я его никогда не слышу, а тот, кто звонит, не может понять, что за попискивание раздается, когда он на кнопку нажимает. Поэтому начинает стучать в дермантиновую дверь.
У меня, единственного на площадке, дверь осталась в том же самом виде, какой была в далекие времена всеобщего равенства и братства, то есть деревянно-дермантиновая с узором из проволоки и шляпок гвоздей в виде лучей, разлетающихся от "ромашки" в центре. На этот раз я слышал писк звонка, потому что не включал еще ни радио, ни телевизор. Но пока ходил к зеркалу глянуть на свой посиневший глаз, в дверь уже начали стучать. Открываю, дядька стоит, которого я видел раньше всего пару раз. Знаю, что он у нашего подъезда ненадолго паркует свой джип "BMV" и через полчаса уезжает. - Здравствуйте! - сказал дядька и посмотрел не на меня, а на левую половину моего лица. - Здравствуйте. - Я хотел бы поговорить с вами. - Заходите. Он зашел ко мне в коридор и прикрыл входную дверь. -Я ваш сосед из 71 квартиры, с четвертого этажа. Мне сказали, что у вас инцидент днем произошел. - Какой инцидент? - я догадался, о чем он говорит, но меня удивило слово инцидент, которое не сразу связалось в мозгу с дневной стычкой. - Мне сказали, что вы пытались утихомирить молодежь, и они вас сильно избили. Кто участвовал, запомнили? - Запомнил, конечно, но по именам никого не знаю. Новые какие-то. Смотрю на дядьку и соображаю, что ему надо? Судя по интонации его голоса, он явно не посочувствовать мне пришел. А не отец ли это той девчушки с голыми ногами? - Что они тут вытворяли, пили? - спросил мужчина и глянул в зеркало на стене моего коридора, а затем быстро поправил галстук на своей рубашке. - По-моему, нет, не пили, я банок и бутылок не видел. - Кололись, что ли? - дядька произнес вопрос громко и грубовато, но было видно, что он с нетерпением ждет ответа и боится, что я назову именно эту причину стычки. У меня неожиданно вспыхнуло желание соврать, что, мол, не знаю, кто именно кололся, но после них я будто бы подобрал два шприца. И соврал бы, ведь борцом с наркоманами выглядеть куда приятней, чем обыкновенным подвыпившим придурком. Не соврал, потому что дядька, скорее всего, отец, и его такое известие расстроило бы страшнейшим образом. - Нет, не кололись. Смеялись, хохотали, гоготали как сумасшедшие - шумели сильно на площадке. Больше ничего не делали. Вы - отец кого-то из них? - Виолетта - моя дочь. - Девочек было двое, Виолетта какая из них? - Она светлая, волосы у нее длинные и светлые, - мужчина показал рукой длину ее волос, но не спине, как обычно показывают, а на своем животе. Правой рукой он провел по линии ремня на брюках. Я мельком взглянул на пряжку его ремня, потому что мне показался странным ее желтоватый блеск. - Золотая? - спросил я и кивнул в направлении изящной вещицы, блестящей в его брюках. - Дочь? - не понял вопроса папаша, думающий о чем-то своем. - Пряжка, - сказал я и улыбнулся, потому что мужчина выглядел забавно в состоянии не то сильного смущения, не то глубокой задумчивости. - Какая пряжка? - В штанах у вас. - Вы извините, но я хотел бы поговорить серьезно. - Ну, так проходите, что мы стоим в коридоре, как чужие. О чем серьезном можно говорить в коридоре? Я пошлепал на кухню и в этом время слышал, что гость вздохнул и засопел, снимая туфли. Когда он появился на кухне, я уже сидел на деревянной лавке у стола, на котором стояла початая бутылка водки, а рядом лежали кусочки хлеба. Соленые огурцы он видеть не мог, потому что трехлитровая банка с ними стояла под столом. Гость посмотрел на мою скудную "продовольственную корзину" и спросил: - Вы один живете? - Один. Мужик глянул в сторону кухонной плиты, потом в открытую дверь комнаты, где у меня стояла кровать. Плита была без кастрюлек и сковородок, но вычищена и протерта, а кровать заправлена аккуратнейшим образом: у меня всегда был порядок, как в солдатской казарме перед проверкой. - Садитесь, - предложил я, - налить? - Нет, не надо, не сейчас, за рулем, мне скоро ехать. - Это ваш "бумер" сейчас у подъезда припаркован? - Мой. - А я думаю, кто это такой важный к нам наведываться стал, а это вы, оказывается, важный. Как вас зовут? - Сергей Иванович. - Купили, что ли, квартиру на четвертом этаже? - Да, зимой. Мы решили в этот город переехать, будем дом строить, а пока вот взяли трехкомнатную, отремонтировали. Жена с дочерью уже полгода тут, дочь здесь школу заканчивает, поступать будет, а у меня переехать все никак не получается, дела не отпускают. Я когда в командировке, тогда заезжаю посмотреть, как они обживаются. - До сегодняшнего дня я вашей дочери ни разу не видел и супругу вашу тоже не знаю. - Мы снимали другую квартиру, пока ремонт шел. - А, так это у вас бригада полгода стены ломала? Потом два грузовика мешков с мусором вывезли. Вы что там, даже пол сменили? - Если делать, то сразу все, чтобы уже лет двадцать не переделывать. - Вы, поди-ка, генерал какой-нибудь газовый на севере? - Генерал, но не газовый. - Военный? - Нет, руковожу таможней в Ханты-Мансийском округе. - Ого! - я вспомнил о своем опухшем лбе и подбитом глазе, и мне стало немного не по себе. И футболка на мне была надета не самая новая, и домашние брючки, прямо скажем, с дыркой на колене, и лапы без носок в старых шлепанцах. - Надо выпить, - сказал я и полез рукой под стол в банку с огурцами. Налил полстакана, выдохнул и залил водку в горло, после чего зажмурился и откусил большой кусок огурца. Гость наблюдал за моими действиями, не отвернув для приличия голову. Кажется, он даже был доволен моей реакцией на его последние слова. - Вы обращались в больницу? - спросил он, заметив, что я морщусь, жуя огурец. - Нет, конечно, - ответил я, - челюсть целая, нос на месте, глаз видит. Опухоль и все, больше ничего. - А в милицию? - В милицию, тем более. - Соседи вызывали милицию. - Да? Никого не было. А какие соседи, ваши? - Из квартиры напротив, которые над вами живут. - Я их не знаю, я тут уже никого не знаю, все новые. Теперь не принято знакомиться. Купят, переедут, ходят каждый день и ни с кем не здороваются. - У меня к вам есть просьба, - таможенный генерал присел на табуретку с другой стороны стола, - мужская просьба. - Давайте, - я отодвинул бутылку, чтобы она не мешала смотреть на него. - Сначала хочу попросить за дочь. У Виолетты не сложились отношения с одноклассниками, вернее с одноклассницами. Они ее часто оскорбляли, угрожали ей. Мы перевели ее в другую школу. Эти парни, которые тут днем были, они из ее нового класса. Я их тоже не знаю, но я уже звонил директору, завтра она мне их приведет. - Куда? - я слушал внимательно, но тут что-то не вытерпел и перебил его. - В кабинет директора, я с ней договорился. Мы обсудим, что произошло, и, я думаю, ребята попросят у вас прощения. - Один из них не попросит, - сказал я ему уверенно. - Почему не попросит? - мужчина посмотрел на меня очень внимательно, он, наверное, заподозрил, что я про этого парня знаю гораздо больше, чем говорю. - Он из разряда молчунов, а у молчунов характер твердый, их не заставишь лепетать: простите, виноват, исправлюсь. - Ну, тогда второй будет просить, а этот пусть стоит со своим характером рядом и молчит. Не это главное, хочу обратиться к вам с просьбой, не сообщать милиции об инциденте, - генерал замолчал, но тут же добавил, - если они придут и начнут выспрашивать. - Понял: шел, запнулся, ударился об косяк, - мне не очень нравилось предложение отца Виолетты, поэтому я перешел на смешливый тон разговора, - а может рассказать милиционерам классическую сказку: упал, очнулся - закрытый перелом черепа? - У нас ведь с вами мужской разговор, правда? - генерал зачем-то опять напомнил мне об особой значимости его прихода и о его желании говорить о важном для него деле без дурацких шуточек. - Мужской наполовину, - сказал я ему, так как опять захотел выпить, но наливать в стакан одному себе и видеть человека, который тебя разглядывает при этом, было уже неприятно. - Почему наполовину? - Потому, - я все же взял стакан, налил и опять выпил, но без огурца, чтобы не затягивать процесс. Гость подождал и начал говорить только после того, как я угнездился на своем месте и вновь приготовился его слушать. - У дочери такой возраст сейчас опасный. Сначала переезд, потом конфликты в школе. Мы снимали квартиру в новом доме, кругом деревяшки, частный сектор, вечерами пьянь, ругань на улице. Супруга вынуждена была Виолетту из школы каждый день на машине привозить. Девочка видная выросла, к ней все лезут. Сюда переехали, думали - центр города, спокойнее будет, а тут - бандитский двор, тут еще хуже. Виолетта один раз в школу отказалась идти, хотя школа в ста метрах от этого дома. И учиться перестала, и поступать уже никуда не хочет, ей ничего не интересно и ничего не надо. - Она мне не показалась пугливой, - вспомнил я, как уверенно девушка вышагивала по двору в каблучках и белом платье. - Да не в пугливости проблема. Она под местных девок стала свое поведение выстраивать. Манеры перенимает, словечки. Наверное, матом ругаться учится у них. Мы когда с севера приехали, она в школу вашу первый раз сходила и матери рассказывала, что полкласса - дебилы настоящие. Пиво пьют прямо в школе, девчонки со всеми парнями переспали уже, колются, деньги воруют. Мать пошла к классному руководителю, спросила, неужели это правда? Та - кто вам мог такое сказать? Дочь сказала, а ей девочки в классе. Это неправда, пусть им не верит, у нас хорошая школа. А на следующий день Виолетта в разорванном платье из школы пришла: девки специально разорвали за то, что настучала на них учителю. - А в Ханты-Мансийске другие ученики в школе? - приостановил я речь отца, который разволновался и готов был говорить долго. - Да вы что! Да там, где мы жили, хоть круглую ночь ходи, никакая шваль не подойдет. Там она в школьный совет входила, ее рисунки - на школьной выставке до сих пор, волейболом занималась, музыкой. Сейчас - как отрезало. Ничего не хочу, отстаньте, ничего не надо. Нам только милиции и допросов не хватает. И будет точно такая же, как все девки во дворе. - Теперь понял, - сказал я ему, - а вторая, какая просьба? - Милиции не говорите ничего обо мне. - Да я и не могу ничего сказать. Знаю, что зовут Сергей Иванович и - все. Ездит на "бумере", еще. Кстати, на вашем "бумере" номера тюменские, а не ханты-мансийские. - Потому и прошу вообще ничего не говорить. Лучше всего, вы меня здесь не видели и ничего не слышали обо мне. - Вы что, скрываетесь, вы же генерал? - Ситуация так сложилась. У меня судебный иск к моему московскому руководству, они на меня пытаются сейчас компромат насобирать, где у меня какая собственность, какие связи, какие с кем дела. Уволить хотят. Вы должны понимать такие вещи. Вы же занимаетесь политикой, вам не надо объяснять. - Про политику вам тоже соседи рассказали? - Они видели ваши фотографии в газетах, в интернете о вас всякого полно. Я заходил на сайт "Голоса", вы, как я понял, борец с коррупцией, поэтому мне с вами обязательно надо было поговорить. - Так вы за дочь или за себя беспокоитесь, генерал? - спросил я его грубовато, потому что в душе зашевелились росточки появившейся антипатии к человеку, который просит меня соврать, если кто-то начнет интересоваться его квартирами и машинами. - Вы не знаете сути, если бы знали, не спрашивали бы в таком тоне, - Сергей Иванович произнес эти слова уверенно, как говорят те, кто чувствует свою правоту. - Ну, так скажите суть, и я не буду спрашивать. - Суть в том, что меня выдавливают, создают обстановку, чтобы я не выдержал и сдался. Пока я был в отпуске, в мой кабинет посадили моего зама. Издали приказ, что он исполняет обязанности начальника, и заставили его пересесть за мой стол на мое кресло. Он мне отзвонился, мол, такие дела, ждем тебя. Я из отпуска выхожу, а он мне говорит, не могу освободить кабинет, Москва, вроде как, ему приказывает - сиди там, где сидишь, то есть в моем кабинете. Я звоню туда, они мне: все, уважаемый, пиши заявление на увольнение из нашей системы, расстанемся по-доброму. Я отказался писать. Сейчас каждый день прихожу на работу и сижу с девяти утра до шести вечера в приемной на стуле рядом с моей секретаршей. - На стуле в приемной? - я не поверил и подумал, что не совсем правильно понял слова Сергея Ивановича. - Да, взял из дома стул, принес его в приемную, сел и просидел весь день. Потом второй и третий. - Стул то зачем из дома тащили, на таможне стульев что ли нет? - Эта сволочь, мой бывший зам, распорядился, чтобы мне никто мебель не давал. Я же ему сообщил, что буду продолжать ходить на работу и находиться на службе положенные часы. В приемной у нас кресла, меня охрана сразу предупредила, в кресла садиться нельзя, кресла для посетителей. - Ну, у вас и нравы в вашем райском Ханты-Мансийске, - я засмеялся, - начальника таможни его же охрана гоняет по этажу как бомжа безродного. Вы голодовку не объявили во время своего флэш-моба? - Флэш чего? - спросил гость. - Пикет так неожиданный называется, акция, которую никто не ждал. - Нет, не объявлял. Меня вызвали в Москву, сегодня ночным рейсом улетаю. - Чего хотят? - Думаю, предложат два варианта, хороший и плохой. Хороший - уволиться переводом в другое министерство. Они уже поняли, что суд проиграют, и меня придется восстановить на прежней должности. - А плохой? - Не хочется думать. Все, что угодно. Возбудят уголовное дело за превышение должностных полномочий, а их все превышают, без проблем любого скрутить, криминал попробуют выявить в моих делах, к собственности прицепятся - да все, что угодно. - А пристрелить могут? - Нет, на госслужбе это не принято, мы не банкиры. По работе я все приказы выполнял, никого не подставлял. - Если не секрет, за что же тогда Москва взъелась? - Им другой нужен. Приказы приказами, но есть еще и просто маленькие просьбы. Я позволил себе с ними не соглашаться, и, как сейчас понимаю, был для них чрезмерно упертым. Через нас проходят товары и оборудование на миллиарды долларов, если оформить документы и сборы хотя бы на чуть-чуть меньше, кому-то экономия получится миллионы. Я за своих старался, они за своих, это обычная практика. На моем месте никто больше года не работал. Воевать воюем, но никто никогда не обращался в суд, я - первый. - Молодец! - обрадовался я, меня всегда приводят в восхищение люди, способные постоять за себя, - дайте вашу руку, Сергей Иванович! Мы пожали друг другу руки над столом рядом с горлышком бутылки. Сергей Иванович застеснялся всплеска моих эмоций и отвел глаза в сторону от стола. - Меня прокурор округа поддержал, и еще есть люди, которые мне реально помогают, - посчитал он нужным добавить к вышесказанному, чтобы я не сомневался, он человек серьезный, а не клоун со стулом в цирке. - Жаль, что вы за рулем. - искренне сожалел я. - Вернусь из Москвы, обязательно к вам зайду, - сказал он. - Буду рад. Может, помочь чем-нибудь надо? По Интернету сообщим, пикет на площади организуем... - В Ханты-Мансийске? - заинтересовался генерал. - И там можно, если будет на что туда доехать. - А сколько стоит рассказать, например, в Интернете о предстоящем суде или пикет организовать? - Информацию бросить в Инет - могу бесплатно, ну а что посерьезней - тысяч двадцать-тридцать. - Долларов? - Если в Москве, то долларов, а в нашей глуши счета рублевые. Перелет, жратва, ночевка, заморочки с попугаями в фуражках - на это деньги надо. - Ясно, буду иметь в виду, спасибо. Навряд ли это понадобится, но кто его знает, как там повернется, и что мне предложат. Хорошо, что вы понимаете меня. Сергей Иванович встал и посмотрел в окно кухни вниз, где у подъезда стоял новенький BMV -Х5. Он наклонился, его синий галстук повис над столом, и на внутренней стороне тряпичного "клинка", удивительно похожего своими формами на обоюдоострый меч, мелькнула загадочная лейблочка "Renato Balestra". Рубашка этого мужчины оказалась так близко к моим глазам, что я разглядел узор на ее ткани: тисненые светло-синие завитушки, точь-в-точь как водяные знаки на тысячной купюре. Это поди-ка одна из батистовых сорочек, в которых фланировали перед дамами графы и князья, подумал я. Гость уже был в коридоре и надевал туфли, а я все еще размышлял о батисте - ткани, которую никогда не видел и не трогал. У князей, кажется, были не рубашки из батиста, а носовые платки. Или портянки, забыл, что именно.
Дверь закрылась, и я опять остался один. Знакомство с соседом меня искренне порадовало: наконец-то я знаю хотя бы одного человека, живущего в моем подъезде. А что этому способствовало? То, что я утром получил в дыню. Познание мира у меня традиционно связано с мордобоем. Мир вращается в одной плоскости и по одному кругу, пока кто-нибудь не даст мне по морде. Тогда включается ускоритель, мысли срываются со своих орбит, чувства теряют ориентиры, материя бытия меняет полюса, и в хаосе мироздания я начинаю вновь нащупывать гармонию равновесия. А потом обязательно осознаю, что перешел на новый уровень, и вся моя жизнь круто изменилась: белое перестало казаться белым, черное вдруг оказалось не таким уж и черным, каким представлялось до большого взрыва в бесконечном пространстве моей пострадавшей черепушки. Пространство в черепушке вдруг искривилось от пронесшихся на безумных скоростях потоков горестных сомнений. Получить по морде - невероятно полезно с точки зрения эволюции души. Причем, желательно схлопотать по своему любимому личику ширококостным мозолистым кулаком. Это так поучительно! У кого как, а у меня внутренний мир реагирует на кулачную атаку с гораздо большим резонансом, чем на словесные оскорбления и символические плевки в лицо. Виртуальное "мордобитие" меня раздражает и вынуждает делать в состоянии нервного срыва новые ошибки, а кулак - он намного быстрее успокаивает и погружает в нирвану неспешных размышлений о судьбе и жизненном пути. Что сегодня сближает мужчин? Драка и только драка. Тому, кто ее патологически боится, меня не понять. И вообще, кто постоянно кого-то боится, тому лучше сидеть дома и смотреть кино. Пусть получают порцию возвышенных чувств, разглядывая драчунов на экране. Как мужчине ощутить себя мужчиной, а не бесполым существом с кривой сарделькой между ног? Миллион лет назад нам было, конечно, не до благородства, мы молотили друг друга за тривиальный кусок мяса. А сейчас по морде дают и получают избранные, кто сохранил и пронес через тысячелетия дух дикой человеческой природы. Кусок мяса таким не нужен, им нужны доказательства, что они не бабы, и от баб отличаются на закате цивилизации не только своей сарделькой, но и более важным признаком, чем форма и строение гениталий. Не гениталии оплодотворили человечество, а дух правды и справедливости. Дух рыцарства, храбрости и благородства. Гениталии при ближайшем рассмотрении выглядят ужасно - волоса, пупырышки и слизь. Ничего ужаснее человеческих гениталий представить невозможно. Что поделать, они - наследие борьбы за выживание в далекие времена начала всех начал. Ход развития цивилизации начал набирать обороты, когда один из наших предков в жестокой драке отвоевал себе молодую самку, но не стал валить ее на шкуру, заметив в ее глазах страх. Он пожалел ее и не тронул, хотя имел право, и никто не мог ему запретить. В этот момент было зачато дитя нашей цивилизации - сострадание сильного к слабому. Из этого неосязаемого семени родились все религии и все искусства. Для чего мы деремся? Уж точно не ради теплого места у огня в холодной пещере. И не ради молоденькой самки. Из-за нее - можем схлестнуться, но не ради нее. В поисках денег дерутся только профессионалы, а любители то зачем свой нос подставляют? Детишки в садике схватываются кулачками за игрушку, подростки во дворе - чтобы узнать, кто сильнее, взрослые дядечки, потому что дядечки пьяные и впали в детство, но не в свое, а в раннюю стадию существования своего племени. Им хочется что-то доказать, а в трезвом состоянии это что-то им доказать ну никак не получается! Вот и выпендриваются по пьяни. Славянские племена довыпендривались, готы и галлы выгнали их с теплых берегов Дуная и Рейна за Днепр, в бурелом, на край земли, где холодно и пованивает болотной тиной. Зато нам тут столетиями никто не мешает бить морды друг другу. До сих пор, как свадьба, так - драка. Никогда мы не будем жить, как немцы и французы. Генотип развития другой. Мужчина и женщина соединяются в семью, и в этот самый день на празднике по этому случаю - драка. Что ждет в будущем потомков этой семьи и потомков всех семей этого племени? Угарная смесь последствий коллективного исполнения сексуальных ритулов во хмелю и в крови, завершаемое тоскливым завыванием о вечной кручинушке, томящей душу отвергнутого народа.
Таможенный генерал давно ушел, его джип исчез с площадки под моим окном, а на том месте, где он стоял, была припаркована другая машина, хозяина которой я тоже не знал, не смотря на то, что многократно видел, как он каждый вечер подъезжает к моему подъезду, и каждое утро отъезжает от него. Кто он такой? А черт его знает, вроде, на пятом этаже загнездился, потому что когда он подымается вечером с пакетами в руках, шарканье ботинок слышно чересчур долго. Допил я последнее, что оставалось в бутылке, и мысли стали перескакивать с одной на другую, задергались и, наконец, оборвались все разом. Я встал с кухонной лавки и закачался. Меня вдруг так затошнило, что я еле успел сделать пару шагов до раковины. "Неужели он стряс мне мозги?" - было понятно, что у меня сотрясение, но, видимо, не второй и не третьей степени, а примерно пятой или шестой, я ведь не упал на пол ни тогда, на лестнице, ни сейчас, у раковины. В любом случае, надо быстрее лечь. Как только мое тело оказалось на кровати в горизонтальном положении, тошнота моментально исчезла, и мне стало так хорошо, так приятно. Поймал я нокдаун, сомнений нет. По прошлым делам я помню, когда после нокдауна положат на кровать, и тебе уже не надо вставать и можно просто лежать, закрыв глаза, испытываешь яркое, незабываемое наслаждение. Становишься пьяным и счастливым, даже если до этого был абсолютно трезв и проиграл схватку. Тело свое не ощущаешь, боли не чувствуешь, голова уже не кружится, а как бы медленно летит по очень большому кругу. Обычно после нокдауна я быстро засыпал и спал, по словам окружающих, как мертвый. Мой хорошенько встряхнутый мозг опять понесло в мир грез, как тогда, в молодые годы. Но перед отлетом я все же успел зафиксировать одну единственную мысль: по черепу дали качественно, удар у парня тяжелый. Проснулся от того, что во сне сильно дернул ногой. Я от кого-то убегал, кто-то вот-вот должен был выйти из-за угла здания, мне было страшно, я услышал шаги за углом, но бежать дальше было некуда, впереди какая-то канава с грязной водой и такая широкая, что никак не перепрыгнешь. Засуетился, заметался - все, поймает. А сзади уже чья-то тень мелькнула, я прыгаю, тяну ногу, долетаю только до середины и сейчас должен плюхнуться ногой в грязь, но - просыпаюсь и тут же откидываю одеяло, чтобы не замарать его ногой, попавшей в воду. Однако, нога совсем не мокрая, и лужи нет, и я в своей комнате, и никто за мной не гонится - радость то какая! Мучают меня кошмары не часто, но когда выпиваю - бывает, навещают. Во сне я чаще всего дерусь, вернее, все идет к тому, что вот-вот начнется драка. Их, противников, всегда много, а я всегдашеньки один и их побаиваюсь, но убежать никогда не получается, и драка все же начинается, но такая, что мне делается все страшней: я бью, а рука такая мягкая, удара нет, я пытаюсь сжать кулак и - просыпаюсь, судорожно сжимая пальцы руки. Сердце у меня колотится, нервы взбудоражены, я собой недоволен, заснуть снова не могу. Почему во сне меня всегда бьют? В реальной жизни все же удается и мне кому-то наподдавать, а подсознание упорно выдает: ты проиграл, ты обделался. Может, я проиграл нечто более важное, чем кошмарные стычки в сновидениях? Борьбу за жизнь, например? В мире духовном, там, где в стычках участвует сила духа, а не сила мышц? Эх, лучше встать и не маять себя вопросами. Кстати, голова совсем не болела, никакого похмелья не было, чему я даже удивился, но тут же вспомнил о синяке - болит не в голове, а на голове. Чертова водка, огорчился я, начинаешь с пару стопариков для бодрости, потом добавишь маненько для того, чтобы продлить ощущение бодрости, затем полстакана - чтобы хоть еще минутку удержаться в благостном состоянии, а затем - кубарем в тартарары. Туда, где бурлит хмельное безумие, к ночному магазинчику, скамейкам под деревьями, остановочным павильончикам, у которых по ночам останавливаются не автобусы, а ищущие общения пьяные шатуны. Посмотрел на часы: половина первого ночи. Нормальное время, чтобы заглянуть в "подвальчик". Не за выпивкой, больше пить не хочется, а для того, чтобы об народ потереться. Народ увидит синяк, спросит, что случилось, я расскажу про двух парней, народ мне тоже о них чего-нибудь расскажет, наверняка кто-то их раньше видел и о них чего-нибудь знает. Интересно, ведь, что это за ребята, и, главное, кто тот парень, что мне в рожу дал. А вдруг, и он в это время забрел в подвальчик разузнать, что это за мужик, которому он рожу вспенил, вот и перемолвимся по случаю неожиданной встречи. Разговор завяжется, а там, глядишь, и дуэлить не придется. Хлопнем по рукам, задружимся, что днем произошло, забудем и проедем, как проезжаем факты и случаи похуже. Хотелось мне все же по мирному конфликт уладить, я же чувствовал, что виноват и сам напросился. Подвальчик рядом, в двух шагах от моего дома. Это вообще-то большой продовольственный магазин, занимающий все подвальное помещение пятиэтажной "киевки". Если кто помнит, дома киевской планировки считались в советские времена не просто элитным жильем, а жильем, выражаясь по-нонешнему - элит премиум класса. Короче, первый секретарь обкома КПСС в таком доме жил и второй секретарь жил, а третий секретарь - не жил, потому как третьи секретари не дотягивали до "премиум класса". К чему я это вспомнил? Да к тому, что в подвале этом изначально не было ни крыс, ни комаров и не потягивало из его недр запашком свежесвалившихся с верхних этажей фекалий. Когда в нем обустроили магазин, он блистал добротной плиткой на полу и красивыми светильниками на потолке. И что особенно радовало, вход в подвал был сделан как широкая лестница с двумя никелированными перилами, а вокруг входа - аквариумная конструкция из металлической рамки и огромных стекол. Вдоль стеклянных стен были сделаны "подоконники" полуметровой ширины. Получилась такая удобненькая стоечка для стояния со стаканчиком. Встаешь на ступеньку лестницы, держишься за перила и глядишь из своего доступного и комфортного кафельного ресторанчика на улицу с уровня асфальта на дороге. На "подоконнике" лежит закуска, рядом с ней - бутылка и стакан, за стеклом катятся колеса машин и циркулируют туда сюда точно напротив твоих глаз ноги в штанах и ножки в колготках, а туфельки стучат совсем рядом с ушами на уровне ушей. Вам приходилось смотреть на идущих женщин лежа на асфальте? Если нет, приходите в наш подвал, всласть насмотритесь. Еще важно отметить, раз лестница широкая, то все стоящие вдоль стен, даже если их собралось человек двадцать, никому не мешают заходить в магазин. И еще, чуть не забыл, там же тепло в любую погоду! Сам магазин отделен от лестницы дополнительной дверью. Собравшиеся на огонек люди продавцам нисколько не мешают, наоборот, радуют их, так как они обычно пьют пиво бутылку за бутылкой и хотя бы чипсы к пиву берут обязательно. Идеальное место для проведения досуга, а винный отдел - первый по ходу движения. Все во имя и на благо жителей нашего двора и гостей с близлежащих улиц. Обычно, перед тем, как отправится в подвал, я выходил на балкон и смотрел, нет ли тени за стеклом внутри магазина. Если тень маячила, значит, кто-то стоит на лестнице, посетители уже появились, и вечер в "кафе-прихожке" уже начался. Пора было прибыть и мне, чтобы провести энное количество времени в нашем самом посещаемом клубе по интересам. Бывал я там и в полном одиночестве, но крайне редко и только до наступления темноты. Когда сгущались сумерки, и тьма окутывала землю, на свет, струящийся из под земли, каждую ночь слетались люди-мотыльки.
Однажды захожу туда зимой, народу полно, то есть полно пацанов и девчонок, а внизу у входа в винный погребок стоит пьянущий мужик и его под руку держит молоденький паренек с красно-синим лицом. Думаю, почему у него лицо так странно размалевано, опускаюсь по ступенькам и начинаю различать, что по лицу этому определенно какой-то барабанщик стучал: глаза заплыли, нос сплющился, губы как у негритоса. - Ребята, - говорю шатающейся парочке, обращаясь преимущественно к парню, - вы что, со скотобойни приехали? Кто вас так? - Мы спо-спо- спорт-смены, - еле выговорил мужик, пытаясь выпрямиться и стоять самостоятельно. - Марафонцы? - с улыбкой спросил я, видя, в каком изнеможении находится мужик. - Не, - мужик решительно мотнул головой, - кубок, во, сейчас у-у-видишь. Он медленно наклонился и полез в пакет, который лежал у его ноги. - Не надо, Андрей Михайлович, - парень сказал это таким трезвым голосом, что я удивился. - На-до! - мужик достал из пакета статуэтку, и хотя она еще была далеко от моих глаз, я сразу понял, что это миниатюрный боксер в характерной стойке с перчатками на руках. - Чи-тать у-меешь, - дядечка сунул статуэтку чуть не в нос мне. Она качалась в его нетвердой руке, но я без труда прочитал гравировку на квадратике крошечного ринга из камня, к которому крепилась статуэтка: "Победителю открытого турнира на Кубок губернатора Тюменской области". Парня звали Костей, в этот день у него был финальный бой, Андрей Михайлович - его тренер. Костя начал рассказывать, что вечером был банкет, потом в гостинице тренерский междусобойчик, после чего "Михалычу" захотелось куда-нибудь сходить. - Одного я его не пустил, - усталым голосом сказал Костя и посмотрел на своего тренера. Мне показалось, что он посмотрел по-доброму, не осуждая. Хорошо, что мне удалось довольно быстро уговорить тренера отправиться в гостиницу спать, я даже проводил их немного, они не знали, в какую сторону надо двигаться: чемпионы приехали на турнир из Сургута. Когда прощался с трезвым и усталым бойцом Костей, он прижал к груди правую руку и подал левую: "Извините, опять кисть сломал, спасибо вам огромное!" В тот вечер я в подвал не вернулся - не хотелось до такой степени терять равновесие и шататься, как Андрей Михайлович. Я его понимаю, видел послебанкетные приключения не один раз и сам в них активно участвовал, но глаза Кости - добрые, усталые, замученные, - эти глаза меня сильно впечатлили. Не хотелось мне тогда выглядеть пьяным в чьих то других глазах, которые тоже устали и тоже замучены. Побрел я в свой дом, что от подвала в двух шагах. В тот вечер - трезвых шагах.
Открыл дверь на балкон и сделал контрольный осмотр магазинчика - тени есть. Надел английский спортивный костюм "Умбро", шикарная вешь, и побежал на свет "аквариума". Внутри было шесть парней и, что весьма странно, никто из них не держал в руках банку или бутылку. Они были мне знакомы, но ни с кем из них мне не надо было здороваться ни устно, ни за руку. Все из той категории дворовых парней, с кем я ни разу ни о чем не говорил и никогда к ним не подходил. У нас двор - один из самых больших в городе, у нас полно парней всех категорий. Эти были, в принципе, свои, но - не мои. Если бы они поздоровались, я бы, разумеется, тоже поздоровался. Ребята покосились на меня и продолжили говорить о своем. Ну и замечательно, не надо им пива покупать. Я всегда брал на пару банок больше, чтобы угостить тех, с кем проводил время. Пару - для начала, а потом - хоть батарею, если всем было весело, или кто-то удачно толкнул тему за жизнь. Когда у меня не было денег, я в подвал не ходил. Сейчас в кармане лежала сотня, угостить хватило бы, а самому не надо, жажды не чувствовал, пьяным быть не хотел. Что за ерунда, почему нет Фигаси? Куда запропастился? Мне бы увидеть Фигасю, и можно было бы возвращаться. Этот паренек знал всех во дворе и во всей нашей округе. Ему было лет семнадцать, кажется, он этим летом закончил школу. Я познакомился с ним года четыре назад в этом подвале. - Что, Батя, домой не идешь? - спросил он минут через пятнадцать после того, как я купил тогда бутылку вина, пальцем протолкнул пробку внутрь горлышка и отпил треть пузыря без стакана и закуски. - А ты, почему стоишь один и никуда не идешь? - ответил я маленькому в то время пацаненку, с коротко стриженной светлой головой. - Я друзей жду. - Ты - счастливый человек, - сказал я ему, задумавшись над одной мыслишкой. - А ты, Батя, что, несчастливый? - Я уже друзей не жду. - Потерял друзей? - Не потерял, а - растерял. - В смысле, их у тебя вообще нет? - Теперь - нет. - Фигасе. Ну, не горюй, Батя, деньги у тебя есть, бутылка есть, нафига тебе друзья? Пацан был, вроде, малец совсем, а рассуждал как бы вполне по-взрослому. И, главное, общался уверенно, как будто всю жизнь с незнакомыми людьми старшего возраста имел дело. Я запомнил его словечко "фигасе", которое он вставлял почти во все фразы. Года через два не удивился, что пацаны дали ему кликуху - Фигася. Жил Фигася в соседнем подъезде, я с ним начал здороваться при встречах. В подвале он проводил, наверное, все свое свободное время, особенно зимой. Чем старше он становился, тем больше у него появлялось свободного времени. Кстати, при первом знакомстве рядом с ним у стеклянной стены лежала сумочка со сменной обувью, он сюда прямо из школы зарулил, а через год-два уже ничто в его одежде не напоминало о каких-либо уроках и каком-либо школьном ученичестве. Как то раз, опять же в подвале, я ему сделал замечание, вернее спросил, если он меня зовет Батя, как он своего отца называет? - Папа у меня - хрыч иванович, - он сделал паузу и поглядел на меня, - нет у меня папы, а того, что к матери приклеился, я дядей зову. - Просто дядей или дядя Коля, дядя Игорь? - Пошел он на.... Дядя и все. Фигася три года назад при мне матом не ругался. Сейчас, если мы с ним одни, ругается по-прежнему редко, а если не одни - сыплет матом как из скорострельного пулемета. Видел я с балкона, как он часов в пять утра из подвала к своему подъезду идет: сгорбился, пьяный, ноги ставит медленно и бормочет одну и то же матерное ругательство. Подошел к подъезду и как заорет на весь двор: "А вот х... вам всем!".
На кого был в обиде, к кому обращался и по какому поводу, не знаю. Я у него спрашивал позже, он сказал, что ничего не помнит. Может, и действительно не помнит, но в этом возрасте провалов памяти, если еще стоишь на ногах и способен передвигаться, не бывает. Не хотел говорить о самом больном, что есть на душе, о самом потаенном, я так его понял. Предрассветное возвращение под матерное бормотание - тот редкий случай, когда Фигася был пьяный и один. Обычно он был в компании двух-трех пацанов и всегда трезвее всех. Ребята из двора часто останавливались около его подъезда, но внутрь предпочитали не заходить и надолго под его балконом не задерживались. Крикнут, помашут рукой, Фигася выйдет, и компания тут же отруливает в другую часть двора. В последнее время - исключительно в направлении подвала. Не думаю, что он у них был командир или бригадир, но уверен, что это центровая фигура в общении. Без него в кампании не так весело, потому что если его нет, то и говорить вроде как не о чем, когда весь вечер сидишь и ничего не делаешь. Такой заводной паренек всегда бывает в кампании подростков, без таких и кампания не кампания. Я замечал, что Фигася всегда прикалывается над кем-нибудь из своих спутников, но, видимо, без обид, похохочут и дальше сидят, или стоят, если зависли в магазине. Он меня выручал несколько раз. Помогал до дома дотащиться и на третий этаж заползти, один раз от ментов отмазал, когда я у магазина в кустах заснул, и постоянно успокаивает продавцов и охранника, если я внутри магазина задремлю. - Не трогайте Батю, через час сам встанет и уйдет, - говорил он охраннику, который только что устроился сюда на работу и мои привычки еще не знал. Охранники в магазине менялись каждые три месяца, как, впрочем, и продавцы, а я засыпал в магазине гораздо реже, и наши пути с персоналом пересекались всегда в первый и последний раз. Что мне особенно нравилось, Фигася никогда не занимал у меня денег и не делал никаких намеков на то, чтобы я раскрыл мощну и подогрел пацанов. Когда я в порыве щедрости спрашивал, ребята, вам пиво купить? Он отвечал первым за всех: не, мы не пьем. Кто-нибудь обязательно хохмил после этого: мы не пьем, мы - пробуем. Но Фигася не обращал внимания на реплику и повторял: не надо, у нас есть. И у них действительно было - по ходу вечера у каждого в руке появлялась бутылка пива и не одна. Естественно, что я давно стал догадываться, откуда у ребят появлялись деньги, как только сумерки за стеклом переходили в ночь, и становилось не видно, что происходит за границей пятачка у входа, слабенько освещенного фонарем. При мне два парня спросили Фигасю: у "Кристала" никого? Он кивнул. Ладно, тогда туда, - парни вышли и уже через полчаса вернулись, один из них тут же передал Фигасе темно-красный квадратик, сказал: мы не раскрывали, и оба парня встали рядом с другими, как будто и не уходили никуда. Фигася на минутку исчез из магазина. Затем зашел обратно и сказал поверх голов: Лысый, по две! Среди ребят был паренек с всегда налысо остриженной головой. Он сразу направился к винному отделу и несколько раз челноком прошмыгнул туда-сюда, пока не перетащил из отдела четырнадцать бутылок пива "Хольстен". На следующий день мне понадобилось открыть свой железный гараж, что стоял у забора в нашем дворе, я по привычке бросил взгляд на пространство между гаражом и забором, которое заполняли всяким хламом те, кому было лень идти до мусорки. Что я там увидел? Темно-красный бумажник, лежащий среди банок и бутылок. Я поднял его, раскрыл и выгреб из всех отделов оставшиеся бумажки - это были чеки оплаты мобильника через терминал. На одном чеке стояла дата вчерашнего дня и время оплаты - 22 часа 57 минут. Адрес терминала - в трехстах метрах от двора у кафе "Кристалл" на центральной улице города. Что тут непонятного?
У кафе, тем более у такого древнего и злачного, как "Кристалл", люди бумажники теряют только тогда, когда у них деньги крадут или отнимают. Судя по тому, что ребята вернулись не сильно возбужденные, "башню" они никому не сносили, долбанув подвыпившего человека сзади, а просто рванули аккуратно "кожу" из кармана не застегнутой куртки, когда припозднившийся клиент сунул в нее по неосторожности свои копейки. Он, может, и сообразил, что его не случайно слегка толкнули два парня, вынырнувшие из-за близлежащего дома, и руку в куртку сунул, и вспомнил, что именно в этот карман положил бумажник, которого там уже нет, но что ему сейчас делать, где этих парней искать, если они сразу же пересекли улицу и тут же исчезли во дворах, где, в отличие от центральной улицы, фонари горят не слишком густо, по одному на весь двор, и случись кого искать, встанешь под этим фонарем, посмотришь на черноту в десяти шагах от тебя, и поймешь, что надо сваливать отсюда быстрее, пока не нашел себе приключение похуже, чем потеря пара тысяч рублей. Не надо много ума и сноровки, чтобы раздобыть в полуночном городе деньжат на пиво. Если хотя бы один горожанин возвращается в это время нетвердым шагом из гостей или кафюшки, значит у подростков, живущих поблизости, есть отличный шанс пополнить свой "баланс". Похоже, что меня в подвале воспринимали за своего, и не особо маскировались. Фигася был молод и поэтому делал ошибку. Зря он считал своим того, кто не задает вопросов и наблюдает молча. Такие к дружбе не стремятся и входить в круг друзей не торопятся. У них система определения "свой - чужой" работает на других принципах, и по их поведению нельзя понять, какой результат она выдала на дисплей прицела. Я, например, был со всеми ребятами вежлив, но не всех уважал. Разумеется, я ни на кого стучать никогда не стал бы, но и уважать таких "своих", которые грабят мне подобных, беспомощных и доверчивых во хмелю, - не могу. Я промолчу и даже выпью с теми, кого не уважаю, потому что не считаю себя лучше и достойней их, но однажды обязательно на моем месте окажется тот самый, непогрешимый и честный, который вовремя сболтнет об увиденном "неустановленному следствием лицу", и пойдет Фигася по пути ему предначертанном - на зону.
Недолго я простоял в подвале в молчаливом ожидании. Ребята вдруг оживились и все начали смотреть через стекло куда-то в одну точку. Я сообразил: они увидели кого-то из тех, кого отлично знают и кого, вероятно, давно ждут. Сначала я услышал голос Нино, она кому-то сказала "стой здесь", а затем увидел и саму Нино - девушку в красном, как я ее мысленно обозвал, потому как на ней круглый год был один наряд: что-то красное на верхней части тела. Летом - майка, зимой - дубленка, в остальное время - куртки всех фасонов, коих у нее было множество. Причем, я давно обратил внимание, еще тогда, когда Нино была маленькой девочкой, ничего другого красного в тон куртке, сапожки там или шапочку, или заколку какую с бусами, она никогда не надевала и не носила. Дверь поехала наружу, и оттуда, из тусклого застекольного пространства, появилась Нино, и, конечно же, в ярко-красной летней курточке-ветровке. Она закрыла за собой дверь и встала на верхней ступеньке в свою любимую позу: ноги вместе, локти в сторону. Девушка обычно держала ступни соединенных и вытянутых ног вместе, а руки в карманах верхней одежды или брюк, но локти при этом отводила вперед подальше от тела. Получалась такая танцевальная позиция, исходная для всех ирландских танцев. - Привет! - поздоровалась она с парнями, - пустые, что ли? - Порожняк, - ответил один из них. - А че сидите тогда? - Тимура ждем. - А, ну ждите, Тимур вам принесет в хоботе. - А ты чего злая? - За Фигасей Алибаба приезжал. - Мы сидим, сидим, нет никого. Ясно теперь. Для меня было понятно, о ком они говорят. Тимур - молодой мужчина лет тридцати, который появлялся во дворе не каждый день, но когда он приезжал, все, кого я знал по подвалу, собирались на улице вокруг него и слушали, что он им говорит. Другие, кто не при делах, в это время к собранию парней даже близко не подходили. А второй, Алибаба - участковый милиционер, сидевший в своем закутке в торце соседнего дома рядом с вечно сломанным телефоном и факсом. Он был не то из Средней Азии, не то с Кавказа, но по-русски говорил без акцента. В наш подвал он не заходил никогда. Если ему кто-то был нужен, он называл его имя и просил выйти. После одиннадцати вечера его вообще во дворе никто ни разу не видел. Тимур и Алибаба старались не замечать друг друга, а если все же оказывались днем на улице неподалеку, поворачивали головы и смотрели в разные стороны. Нино заметила, что я внимательно слушаю разговор. - Привет, Пушкин! - негромко сказала она. Ребята засмеялись. Девушка прошла мимо них и остановилась на ступеньке выше меня. - А ты, Батя, на светофор похож, - она поглядела на мое лицо, чуть прищурившись, - тоже пустой? - Сотня есть. - И что мы собираемся с ней делать? - Как обычно. А почему - Пушкин? - спросил я, удивленный, что услышал в подвале из уст Нино фамилию поэта. - Он же всех подряд на дуэль вызывал, пока его не замочили. - Всех подряд он не вызывал, - объяснял я девушке, понимая, что она уже в курсе произошедшего, но мне не хотелось, чтобы мою стычку она сравнивала с дуэлью Пушкина, - про его жену слух пустили, что ее, ну, с ней, молодой француз время проводит... - Трахает, короче, - сказала Нино и зевнула, прикрыв лицо рукавом куртки. - Типа того. Поэтому вызвал. - Кого, который трахает? - Который слухи распускает. - Я бы тоже кишки через его задницу достала и ему в рот засунула. А француз что ли слухи по городу сливал? - Не, родственник его. - А зачем тогда француза подтянул? - Чтобы около жены не вертелся. - Ну, правильно, разбираться надо по теме, а не по приколу. Любовника кончить, и все язык в жопу засунут. - Кончить вот не удалось, этот француз лучшим стрелком королевской гвардии оказался. Ты, Нино, лучше бы меня с Лермонтовым сравнивала, вот он точно по глупости на дуэли пулю схлопотал. - Лермонтов, это который Мцыри? - Это который на скале с шести шагов стрелялся. - С шести шагов? Из пистолетов? Они самоубийцы все были, что ли? Да с шести шагов кирпичом убить можно . - Дуэль, Нино это самый благородный и красивый вид самоубийства. Видишь, какая у меня рожа, а на дуэли рыцари получают пулю в сердце, и рожи у них остаются целыми и красивыми. А если шрамы, то от шпаги или сабли. Это еще красивше. - Ну, а что, этот Лермонтов, выстрелить не успел? - У него было право первого выстрела по жребию, он отвел пистолет в сторону и выстрелил в небо. - Зачем? - Так благородней. - Лошара он, твой Лермонтов. А второй в него что ли выстрелил? - Да, точно в сердце. - Козел. Нино сказала это с такой злостью в голосе, что я обрадовался, значит, действия соперника Лермонтова осуждаю не только я. Если уж и Нино считает, что в этом случае соперник не имел права идти на убийство, то вердикт истории вынесен однозначно в пользу поэта. И пусть не говорят знатоки дуэльного кодекса, что демонстративный выстрел в воздух является оскорблением для другого соперника, особенно, когда стреляют по жребию и по очереди. Нино думает иначе, значит, балаган закрываем, всем умолкнуть, пока у вас не начали доставать ваши кишки через ваш зад! Я принес две бутылки пива и обе поставил перед Нино. Она повернула голову к парням, которые в этот момент смотрели на нас, и приказала: - Скажите Дашке, пусть зайдет. Один из парней приоткрыл входную дверь и сказал негромко в наружное пространство: - Дашан, тебя Нино зовет. В подвале появилась совсем юное создание - девочка лет четырнадцати. Она была довольно высокая, правильнее сказать вытянутая, с личиком симпатичным, но еще совсем не женским, глазки, правда, у нее были накрашены, но - девочку раскраска обычно только портит, и у нее мазня вокруг глаз тоже была чересчур яркая и совершенно не нужная. - Открывай, - скомандовала Нино, когда девочка спустилась к нашему "столу". Та достала из кармана джинсовой курточки железную открывашку и довольно ловко ликвидировала крышки с обеих бутылок. - Пей, - Нино подтолкнула одну бутылку по подоконнику поближе к вновь пришедшей, а другую взяла сама. Обе девушки одновременно запрокинули голову и хорошенько приложились к пиву. Я даже сглотнул слюну, дожидаясь, когда они оторвутся от бутылок и переведут дух. Наконец они сбрякали донышками бутылок о кафельный подоконник и стали вытирать губы, Нино - рукавом, а длинная девочка - крошечным платочком, прикладывая его к губкам и тут же разглядывая, сколько на нем появилось помады. Она еще не сказала ни одного слова и, как я понял, в присутствии Нино будет молчать, пока та ей не разрешит говорить или не спросит ее о чем-нибудь. Я уже раньше видел, как Нино общается с другими девушками, они часами стоят около нее молча. Говорить надо мне, мне - можно: - Нино, я Фигасю хотел увидеть, о парнях, что мне макияж нарисовали, спросить. - Фигасю менты забрали. - Надолго или так, по мелочи? - Должны отпустить, они мотоцикл ищут, на котором вчера пацаны с Зареки сюда приезжали. - Ясно, потеряли байкеры свою технику в нашем дворе. - А все потерялось, и мотоцикл и байкеры. Фигася, вроде, последний, кто их видел. Они сказали ему, что взяли мотик у друга прокатиться. - Ну, ясен барабан, у друга, прокатиться... - Не, Батя, ты не по теме, Фигася говорил, что мотоцикл чистый. Пацаны пропали, мамки с папками пацанов ищут, а не мотоцикл. - Ладно, Нино, завтра приду, или послезавтра, - я начал собираться идти домой. - Про парней скажу, что знаю. Один ментенок, брат мента что в доме напротив тебя живет, ты его видел, на тайоте RAV4 ездит, в убэпе работает, а второй - нигде не тусуется, по нему ничего не скажу. Сучку придавили сегодня, говорит, первый раз его видела. - Кого придавили? - не понял я. - В подъезде у тебя живет, они к ней приходили. - Ее Виолетта зовут, - подсказал я. - Ее сучка поганая зовут, Батя, она меня спалила, драная падла, мы ей пи... на уши натянем, мразь е........, - Нино перешла на такой жесткий мат, что в подвале все притихли. Не первый раз я уже слышал, как она ругается матом, и каждый раз в таких случаях мне становилось не по себе. Бывает, когда при тебе женщина ругается матом, это звучит забавно. Если женщина красивая, то звучит не просто забавно, а интригующе-сексуально. Но когда ругалась Нино, у меня в душе просыпалось отвращение к ней, хотя я всегда жалею девушек, курящих и ругающихся за кампанию, чтобы не выгнали из кампании. Вот и в этот раз мне хотелось сказать: сама ты, Нино, сучка, и пасть раскрыла, как сука злющая, разорвать готовая. Подумал так, но ничего не сказал. А надо бы однажды сказать ей то, что я о ней думаю. Нино, когда повзрослела и оформилась, стала напоминать мне комиссаршу из фильма "Служили два товарища". Той, если помните, достаточно было одной улики, кинокамеры французского производства, чтобы прийти к железному выводу: к ней привели заблудившихся шпионов белой армии. Нежные нетрудовые руки Янковского, мундиры офицерские в тачанке и прочие "улики" будут в строку только той версии, которая сразу родилась в ее умном, но женском мозгу. Она жаждала мести, ей хотелось с решимостью, намного превосходящей решимость мужчин, карать и казнить предателей праведного дела революции. Комиссарше мало было приговорить шпионов к расстрелу, ей надо было еще и приказать их расстрелять немедленно. Страшнее бабы суда нет. Поэтому приказ пустить их в расход в ближайшем овраге она отдает в полной и абсолютной уверенности, что поступает в соответствии с революционной моралью, неизмеримо более высокой и справедливой, чем мораль говенной интеллигенции, не способной защитить ни себя, ни свои идеалы, ни революционное дело.
Помните, как она осуждающе произносит мужчинам слова своей женской просьбы: "Раз уж попались, умейте умереть достойно". Какие у бабы правильные мысли! Но есть маленькая заковыка - два попавших в переделку товарища - не менее преданные бойцы революции, чем она. Ошиблась комиссаарша и чуть не угробила своих однополчан. Кстати, ее приказ солдаты непременно бы выполнили, они просто не так шибко спешили сотворить смерть, как она. Нехилый авторитет был у бабы, а? Ладно, там был фильм, героиня, поди, лишь плод воображения режиссера, а тут не кино, тут подвал у моего дома, в котором я встречаю шестнадцатилетнюю девчонку, командующую пацанами в реале, на моих глазах. Внешне Нино совершенно не походила на ту комиссаршу. У той волосы были обрезаны, возраст - о-го-го, тюрьмы и ссылки за плечами, образование явно запредельно высшее. А у Нино - личико чистое, щечки розовые, губки сочные, волосы прямые и длинные - собраны в хвост, скручены в узел и все равно те, что висят ниже узла, почти пояса касаются. Красивая она девушка, правда, чуть-чуть полновата. Ни в стройных ее ногах, ни в бедрах эта полнота излишней не кажется, а вот на уровне талии - да, животик бросается в глаза. Это не беременность, это - лишний вес и его скопилось тут порядочно. Из-за животика и грудь у Нино теряет свои привлекательные очертания, не будь животика - от нее бы глаз было не оторвать, а так - нагромождение частей тела. Нино, не знаю по какой причине, не пользовалась косметикой, поэтому глаза у нее были без всякого колера и декора. Может, поэтому, когда я глядел ей в глаза, не видел в ней женщину. Она и кокетничать совсем не умела. Серьезные глаза, прямо скажем, для приказа о расстреле вполне подходят и содержанию приказа соответствуют. И еще нос горбинкой на клювик похожий. У Нино в крови по линии отца были грузинские гены, и они оставили след там, где и положено - на лице. Отца давно депортировали, то есть прогнали на историческую родину за то, что не ходил отмечаться в милицейские кабинеты. Он у нее был гордый авторитет особой закалки, с органами не сотрудничал. По словам Нино, отец был "ненагибаемый". Отец уехал ненадолго, чтобы переждать очередную попытку "поставить его раком", и - не вернулся. Хотя - живой, в Москву часто прилетает, приглашает Нино приехать к нему повидаться. А Нино сказала матери - он для нас подох. Приговорила за предательство. Не за то, что отец ушел из авторитетов, а за то, что два года назад женился в Москве на грузинке, которая была всего на три года старше Нино. Неспроста во дворе поговаривали, что это Нино двух наших девчонок приговорила к позорной казни. Одну били ремнем прямо у нее в квартире, повалили на пол, сняли трусы и стегали пряжкой по ягодицам, пока та не вырвалась и не выпрыгнула в окно с восьмого этажа. Другую зажали за автостоянкой, на краю двора, и тушили о ее груди сигареты. Когда разборки начались, такое ведь не скроешь, это - уголовщина, выяснилось, что Нино в экзекуции не участвовала, Нино - не при делах. Потом нашелся мобильник с записью обеих казней. Точно, Нино в кадре не было. Даша - засветилась, была, хоть ей тогда еще и четырнадцать не стукнуло, Даша мобильник держала и первой заголосила, когда девчушка без одежды в одной майке в окно прыгнула. Никак съемки такого "кино" не могли пройти в нашем дворе без ведома и согласия Нино! Ребята, все как один, отмалчивались, когда я заикнулся об этих двух случаях, произошедших в течение одной недели. Это не мы, говорили ребята, и все, дальнейшие вопросы были излишни, потому что натолкнулись бы на агрессию в ответ: ты что, Батя, следователь? - Аллес, их гейе наххаузе, - сказал я по-немецки свою заключительную фразу, смысл которой в подвале понимали, так как я всегда уходил домой, прощаясь по-немецки. - Гитлер капут! - крикнул, тоже в соответствии со сложившимся ритуалом, один из парней с верхних ступенек. Я поднялся, прошел мимо них и открыл дверь. - Гуд бай, Батя!- сказал напоследок тот же парень.
На улице было чуть холоднее, чем в подвале, наступила последняя июльская ночь, асфальт уже давно остыл, и через двор тянуло полулетним-полуосенним прохладным ветром. Верхушки деревьев у крыши "киевки" раскачивались от порывов ветра. Я поднял голову и смотрел на летающие по небу ветви, сквозь которые мелькала красная луна, Она была точно такого же цвета, как куртка у Нино. Я задержался ненадолго у магазина, пытаясь разглядеть на небе хотя бы одну звезду. - Батя, хорошо, что ты не ушел, - из магазина вышла Нино и аккуратно прикрыла за собой дверь, чтобы не осталось щелки. Она подошла ко мне и шепотом спросила: - У тебя деньги есть, только честно? - С собой нет, дома есть. - Пусть тебя Дашка домой проводит. - Зачем? Вон мой подъезд, его отсюда видать... - Ей все равно делать нехер, пусть проводит, - она шагнула обратно к двери, приоткрыла ее и скомандовала: - проводи, я здесь буду ждать. Даша вышла и сразу направилась в сторону моего дома. Я все понял, и не спеша побрел за ней. Девочка стояла под козырьком и дожидалась, когда я подойду, достану ключ и открою огромную черную железную скрипучую дверь. Я поднялся на третий этаж, Даша шла за мной, ничего не говоря и не пытаясь завязать разговор. Остановились напротив моей дермантиновой "калитки". - Здесь подождешь? - спросил я ее. - Нет, я зайду, - наконец услышал я ее голос впервые за последние два часа. - Ну, заходи. Она как то чересчур шустро и смело шмыгнула в мой коридор и зачем-то сразу сняла свои мокасинчики - две смешные черные лодочки без каблуков с бантиками из черной кожи на закругленных носиках. Деньги у меня лежали в шкафу на полке под стопкой футболок, я не хотел, чтобы она видела, как я их достаю. Поэтому я сел на кровать и раздумывал, сколько ей дать, сто рублей или двести. Сотни было не жалко, а вот двести - с чего ради я должен дарить им двести рублей? Даша, видимо, уловила суть моих сомнений и сказала сразу, сколько денег ей надо: - Дайте нам, пожалуйста, тысячу рублей. - Ничего себе, - удивился я, - мне двухсот и то жалко. - Нино сказала, что пятьсот - минимум. - Да мало ли что сказала твоя Нино, - чувство раздражения начинало потихоньку закипать, - дам, сколько могу, а могу максимум двести. - Ну, Батянечка, ну не надо так, я ведь не просто прошу, я все сделаю, - ее голос зазвучал совсем по-другому, в нем появились интонации кокетничания, которые можно услышать даже от очень-очень маленьких девочек. Они перенимают их от матерей с первых минут своей жизни, когда матери прижимают их к груди, приговаривая: красотулечка моя, роднулечка моя. - Что сделаешь? - не понял я. - Все сделаю, я все умею. До меня дошло, наконец, что она имела в виду. Я сразу же встал с кровати. Вот я пень так пень, что она должна была думать, если я пришел, устроился на кровати и начал торговаться, объявив свою цену - 200 рублей. Я стоял в метре от нее и смотрел на ее лицо: ну юная же совсем, даже не юная, а ребенок, в сущности, хотя и выше меня ростом. Вместо раздражения в душе появилось чувство любопытства, и очень захотелось ее поспрашивать на тему, о которой я никогда не говорил в подвале. - А что стоит тысячу рублей, Даша? - За тысячу - все. Мне раздеваться? - в ее голосе зазвучала уверенность, она уже не ждала, что я скажу в ответ, и потянула нижние края курточки в разные стороны, от чего сначала щелкнула одна кнопка внизу, потом вторая и третья - на груди. Мне надо было ответить - нет, но я помедлил, это было так неожиданно, в комнате стоит накрашенная куколка и - раздевается. Даша сняла курточку и мотнула головой, чтобы ее длинные волосы выправились и уложились ровнее на плечах. Она посмотрела вокруг себя, не зная, куда положить курточку, ни кресел, ни стульев у меня не было. Положила на пол и тут же одной рукой взялась за поясок брюк у живота, а другой чирканула по ширинке, и я услышал, как "молния" громко вжикнула, причем, так громко, что звук резанул уши. В третьем часу утра во всем доме и в каждой квартире устанавливается такая тишина, что любой звук начинает резонировать со стенами, особенно с моими, голыми и без мебели. - Прекрати, - прошипел я ей, стараясь говорить чуть слышно, - иди в коридор, деньги сейчас вынесу. - Двести? - Двести. - Нино меня убьет. - Иди в коридор, я сказал! Даша подняла куртку с пола, поправила рукой волосы, которые развалились веером, когда она наклонялась, и ушла в коридор с курткой в руке. Я быстро вытянул из под маек в шкафу купюру с цифрой 500 и тоже пошел к выходу, держа ее пальцами. Девочка надевала свои мокасины и наклонилась так, что волосы упали на ее руки и мешали напялить эти крохотные кожаные калоши на ее голые пятки. Красивые у нее волосы, подумал я, и вообше, красивая Даша будет женщина, когда тело нальется. А умной женщиной она будет когда-нибудь? Это вряд ли. Куколки симпатичные - куколками на всю жизнь остаются, ничто их не делает мудрее, никакие жизненные передряги. Мудрость женская и бабья теплота душевная таким ни к чему - их не за это ценят. Она выпрямилась и ждала, когда я подам ей деньги, которые, судя по ее довольной улыбке, уже заметила. - Скажи-ка мне Даша вот что, - решил я все же нарушить табу на запрещенную тему, - ты, похоже, не первый раз так деньги выпрашиваешь. Работаешь, значит, у нас во дворе, так? - Не, не работаю, есть два мужика, которые часто звонят, а такие как вы - первый раз. - А с ребятами? - Да ну, она повернула голову и махнула рукой в сторону моей входной двери, - с ними нет, ни разу. - Звонят прямо тебе? - Они Нино звонят, это ее знакомые. - Старые? - Такие как вы, но без бороды. - Сколько они платят тебе? - Они не платят. - А как, за что тогда? - удивился я. - Не знаю, они звонят Нино, она мне говорит, куда идти. - И что, ты одна идешь, стучишься в его дверь? - Они в машине всегда ждут, там, на улице, за домом. - Откуда ты Нино знаешь? - Да ее в школе все знают. - Как ты с ней познакомилась, ты же на три класса младше? - Хотела и познакомилась. - Ясно. Зачем ты снимала на мобильник, как вы девчонку били? - Нино потом смотрит запись. - А вторую девчонку, ту, что сигаретами жгли, кто снимал? - Фигася. -Фигася? - не поверил я и переспросил. - Ой! - испугалась она и прикрыла рот ладошками, - вы не говорите никому, Нино узнает, мне п...ц, убъет! - Хорошо, не скажу. На. - Я протянул ей деньги. Девчушка взяла пятисотку и попросила открыть дверной замок. Когда путь стал свободен, она, не оборачиваясь, побежала по ступенькам вниз, мягко и не слышно ступая своими мокасинами по бетону. Пятисотку она держала в руке, не сворачивая бумажку и никуда ее не пряча.
Мне было жаль потерянных денег. Вот так, ни за что, за час, проведенный в этом проклятом подвале, я выкинул почти тысячу рублей. Угрызения совести у меня чаще всего стартовали с глубокого сожаления о бездарно потерянных деньгах, и лишь потом просачивались в душу глубже и разъедали все, что там хранилось и что могло бы хоть как-то оправдать меня: муки одиночества, тоска по общению с людьми, чаще всего, не знакомыми или мало знакомыми, с которыми можно при случайной встрече поговорить о таком потаенном и сокровенном, о чем никогда ни при каких обстоятельствах не будешь говорить с человеком близким и родным. Кто захаживал в кафе на полчаса, а потом засиживался в нем до глубокой ночи с людьми, которых в тот вечер увидел первый раз в жизни, тот меня поймет. Но не поймут меня добропорядочные семьянины. И не только потому, что они не ходят в забегаловки и не тратят ни одного рубля на проведение досуга сомнительного содержания. У них нет потребности выворачивать душу перед посторонними. Они не сделают это ни в вагоне поезда, стучащего колесами в направлении их дальнего родственника, ни в гостинице во время командировки, ни на пляже соседу или соседке по лежаку в благославенной Анталье. Единственный человек, кому они постоянно раз за разом выкладывают на подносе все меню своих душевных полуфабрикатов, недоваренных и недожаренных, это - муж, это - жена. А затем они вместе все рассказаное доварят, дожарят и с аппетитом- съедят. И будет им эта пища духовная вкусной и здоровой. А после их начнет клонить ко сну, даже не ко сну, а к спанью, и когда они переспят, они встанут и продолжат свою жизнь с легким сердцем. В моей комнате стоял какой-то непривычный запах, я сразу почувствовал появившийся аромат смеси духов, дезодоранта и лака. И еще чего-то, чем пахнет одежда женщины - привкусом ее тела, в данном случае детского, девичьего тела. Я не мог определить, мне нравился этот запах или он мне мешал, был лишним и не нужным для меня. Еще раз вспомнил о потерянных деньгах и в очередной раз подумал: свяжись с бабой на секунду и тут же попрощаешься с деньгами. Нет, этот запах мне не нравится, он еще раз напомнил бабскую способность залазить в карман, пользуясь своим "служебным положением". Они как служба досмотра в аэропорту: для начала требуют выложить на полочку все, что припрятано в карманах. Пообщайся с ними подольше, повстречайся еще пару раз, и они просветят все твои чемоданы, вытряхнут ручную кладь, доберутся до грузового отсека, куда ты упаковал все заработанное и нажитое. Навряд ли меня можно назвать скрягой, но муки, навещающие душу скряги, потерявшего копеечку, были мне близки, когда я ругал себя за бесцельно выкинутые деньги. Почему я не сказал ей нет, не дам тебе 500 рублей? Почему позволил ей идти за собой, зная, что идет она за деньгами? Ответ неудовлетворительный - потому что девчонки крутились вокруг меня, и меня это "грело". Это то, что называют правдой. За это вращение вокруг меня двух симпатичных молоденьких девчонок я и заплатил. У меня есть знакомый, который никогда не платит деньги ни молоденьким, ни тем, кто постарше. Он всем бабам говорит: "Я стою дорого". Они с ним соглашаются и за все платят сами. Но он не курит и не пьет, имеет большую квартиру и выглядит подтянутым спортивным мужиком. А я зарос бородой и пью, поэтому так сказать женщине не могу, за что и страдаю.
Не успел я разостлать кровать, как в дверь кто-то сильно забарабанил. Я поскакал в трусах и с одним тапочком на ногах в коридор, чтобы быстрее открыть, ведь уже было около трех утра, стук раздавался не только на весь наш подъезд, но и на пару соседних. Открываю - Фигася стоит, трезвый и застегнутый, но выражение белобрысого лица беспокойное и дерганное. - Что случилось, Фигася? - спросил его, понимая, что он чем-то напуган и не зря запыхался. - Батя, можешь выйти, Тимур подъехал. - Не, не хочу в подвал, я был там уже. - Он у подъезда, в машине, специально подъехал, с тобой хочет переговорить. - Сейчас выйду. Фигася повернулся и пошел вниз. Не выйти на улицу мне в этом случае было никак нельзя - это было бы оскорблением для любого, кто ждал, а для Тимура особенно, он в нашем дворе случайно не оказывался и просто так ни к кому не приезжал. Я общался с ним только один раз и по своей инициативе. У меня тогда в подвале в очередной раз пропали из кошелька все деньги и мобильник. Проснулся на полу - уже никого, утро. Кошелек пуст, мобильника нет. Охранника я будить не стал, он спал на стульях в винном отделе. Ушел домой, но в тот же день, вечером, дождался Тимура и спросил: ты здесь главный? Он: а что, Батя, проблемы? И рассказал ему о проблеме, которая меня уже достала. Я раньше не жаловался, ругал только себя и не приставал к парням с распросами, кто был, кто мог взять. А теперь сильно обиделся, все-таки знаком давно со всеми, свой, черт бы всех побрал, живу тут рядом, не приблудный забулдыга, и вообще не забулдыга, хули по моим карманам шариться. А мобильник брать - совсем подлость. Он у меня дешевый, я дорогих давно не покупаю, мобильник то зачем брать, если из кошелька уже все выгребли, мало что ли? Тимур в нашем дворе не живет, я не знаю, из какого он района, и ни у кого не спрашиваю. Знаю, что он под утро часто приезжает в подвал, и там его всегда дожидаются пара-тройка ребят. И еще видел его во дворе раз днем, когда под окнами собралось человек сорок подростков и ребят после армии. Подростки стояли по радиусу вокруг ребят в центре, где Тимур и еще двое мне не знакомых довольно эмоционально что-то обсуждали. Я вышел на улицу поглядеть на сбор. Близко к Тимуру было не подойти, о чем шел разговор, я не слышал. Но сразу заметил, что лица у всех собравшихся напряженные. Чуть в стороне стояла группа ребят очень спортивного вида, а на другой стороне круга точно такая же группа - парней десять. Ни те , ни другие на происходящее в круге не смотрели, а больше поглядывали в ту сторону, где стояла на них похожая команда, которая тоже вела за ними наблюдение. У меня сомнений не было: Тимур в центре крыльями машет не просто так, типа пообщаться и поболтать захотелось. Задеты серьезные интересы, что то не поделили, или поделили, да неудачно, или удачно, но не для всех. Теперь сошлись и оглашают предьявы. Массовка нужна, чтобы показать количество потенциальных участников переговорного процесса, а две команды по разные стороны - это для равновесия, чтобы ни у кого не было желания повышать голос. Надо сказать, из окна третьего этажа мне было видно, что Тимур ведет дискуссию весьма эмоционально, он вытянул вперед левую руку и когда говорил, наклонялся и загибал правой рукой пальцы на ладони левой руки, как бы что-то перечисляя или считая. Двое собеседников, один из которых был молодой и чернявый, а второй пожилой с лысой головой и большим животом, во время переговоров вели себя раскованно и тоже что-то пытались доказать, активно помогая себе руками во время спора. Когда я очутился в толпе, я ничего не слышал и не видел. Оказалось, что переговорщики беседовали на удивление тихо, Можно было различить лишь вводные фразы: "Ты сказал, я тебя слушал, теперь ты меня послушай", и опять ничего не разобрать. Поэтому проходящие мимо жители двора косились на сборище, не понимая, по какому случае столько ребят стоят около ворот подземного гаража во дворе, и шли дальше к своим подъездам. Тимур ждал меня в машине, припаркованной как раз на том месте, где была "набита" та последняя "стрелка". Я пошел на свет горящих фар. Передняя пассажирская дверь фольксвагена гольфа приоткрылась, когда я еще был в метрах пяти от парковки. Фигася шел сзади и помалкивал. Сажусь внутрь на кресло, в синеватом отблеске светящихся приборов вижу лицо Тимура и его протянутую руку. Здороваюсь и жду, когда Фигася подойдет и тоже сядет. - Он подождет, мы пока без него перетрем, - говорит мне Тимур и смотрит в мою сторону, - неплохо тебя разрисовали, Батя! - Ерунда, ничего серьезного. - Ты их раньше видел? - понятно было, о ком он спрашивает. - Нет. - Никаких дел с ними не имел, знать их не знаешь, никаких косяков, так? - Вроде, так. - По пьяни не было чего-нибудь, что ты забыл, Батя? - По пьяни было только то, что сегодня было, - мне не понравилось, что Тимур напоминает мне о моих прошлых грешках. - Резко наехали ребята, по беспределу, - Тимур замолчал и откинул голову на кресло, - что ж, разберемся. Мне не хотелось ему рассказывать, чем я закончил этот "беспредел", поэтому я тоже замолчал. - Теперь главное, - он заговорил первым, - самодеятельности нам не надо. Ребят найдем, пробьем кто и что, ты не лезь. Был бухой, палец на крючке, пальнул в небо, это бывает, это все поймут. - Ты о чем, Тимур? - О тебе, Батя, ты же на "мясо" вызвал малолетку. - Я сам все сделаю. - Ты, Батя, не вьехал, еще раз объясняю, ты здесь со своим сам на.... никому не нужен. Пацана этого найдем, расскажем ему все, что надо, и забыли, Батя, за-бы-ли! - в синем мерцании я видел его улыбку, которая мне казалась усмешкой. - Нет, Тимур, так не получится. Во-первых, я так не могу, во-вторых, пацан этот не из тех, кто сбегает. Я это уже говорил сегодня одному генералу. - Какому генералу? - Тимур повернул ко мне голову, на лице его исчезла и улыбка, и усмешка. - Отцу той девчонки, у которой эти парни тусовались. - Он у нее генерал? - Таможенный. - Бл..., выругался Тимур, - у одного - отец полкаш ментовский, у второго - генерал. Ты, Батя, специально что ли на палево нарываешься? - Так все вышло. - Вышло шило в дышло, - он сделал паузу и задумался, - у тебя, видимо, рога не обломаны еще, тебе ж почти сто лет, а ты как школьники эти, да и то они умнее, они с полуслова понимают. - Мне пятьдесят, - уточнил я, но не от обиды за то, что Тимур состарил меня. Я почувствовал, что он теряет уверенность в своей правоте, и тон его речи изменился, стал теплее. - Что, душа нараскоряку, обидно по фотороботу от пацаненка получать? - Да, нараскоряку. - Хочешь по правилам, один на один, пока кто-то не свалится, или только до первой крови? - Не знаю, не решали еще. - Где, когда? - Через месяц, сегодня какое число? - Первое августа. - Значит, 1 сентября. У двадцать девятой школы, у тополей с левой стороны, вечером. - Ясно все с тобой. Дело чести, да? - Да. - Ну, готовься тогда, Батя, - Тимур сказал эти слова растянуто и с сожалением в голосе. - К чему? - я прокручивал уже в голове картинку, как меня отфаршируют, и какой я буду после 1 сентября. - Тренируйся, вспоминай, ты ж спортсменом был. - А, ты в этом смысле, - картинка исчезла, и мне сразу стало легче на душе, - порежимлю месяц без пива, вот и вся подготовка. Что будет, то будет. - Вижу, Батя, ты не первый раз в первый класс собрался. Все же подумай, время есть. Тимур положил обе руки на руль. Разговор закончен. Я уже хотел выходить, но увидел через стекло Фигасю, стоящего под деревом недалеко от машины. - Что-то он сегодня помятый какой-то, нашли этих мотоциклистов пропавших?- спросил напоследок. - Нашли. У Фигаси, похоже, ребро сломано. - Упал с мотоцикла? - Упал и точно на кулак опера попал. Мотоцикл - повод был, чтобы его закрыть и отмудохать. Говорит, опера с него труселя сняли и ему на башку их надели. А к яйцам два провода прокинули. - Работают, - сказал я, зная, как иногда обрабатывают подрастающих дворовых "пионервожатых". - Работают, - согласился Тимур, тоже хорошо это знавший. - И как он, не наложил? - Наложил, скорее всего. Говорит, что отвечал ментам, как учили, это знаю, а это не знаю, но проверить надо. Их послушать, герой-партизан, а по оконцовке окажется, что под всем подписался. Как ему про меня и Нино надиктовали, так, сука, добровольно и собственноручно подкрыжил. - Знакомо, - кивнул я головой. Надо было попрощаться и уходить. Тимур протянул руку, и когда я до нее дотронулся, он вдруг сказал: - Батя, насчет тебя Фигасю тоже спрашивали. Интересует их твоя тема. Если у тебя какие есть дела, ты - хвосты подбери. - Спасибо, Тимур! - Все, давай! Мы расстались, я вышел из машины и постоял немного из вежливости невдалеке. Фигася молча прошел мимо меня, открыл заднюю дверь фольксвагена, наклонился, выслушал, что ему говорил хозяин салона, закрыл дверь и отправился домой, в подъезд. Тут наши пути разошлись, но не сильно далеко, ведь, мы живем в соседних подъездах. Я пошел в свой, он - в свой.
День закончился одновременно с началом нового: уже рассветало, и во дворе появился первый собачник. Он, наверное, был в отличном настроении, развел руки в стороны и начал делать что-то типа зарядки. Его рыжий песик, чистокровная дворняга с закрученным в кольцо хвостом, пробежала мимо меня, даже не повернув в мою сторону свою рыжую морду. Все, скручиваем хвосты в каральку, как у этой дворняги и - спать. Я поднялся наверх, выключил свет в комнате, горевший все то время, пока я был на улице, залез под одеяло и - последнее, что помню, зарядку бы надо начать делать, - эта мысль мелькнула в голове как метеор по застывшему и однообразно-звездному ночному небу. Я не успел ее даже обдумать, как тут же заснул. Когда метеор пронесется по небу, тоже понимаешь, что не успел подумать о самом желанном, о том, чего больше всего хочешь в эту секунду. Начинаешь формулировать свое главное желание, готовишься отреагировать на полет метеорита быстро и четко, задираешь голову и ждешь, пытаясь охватить взглядом все небо сразу. Где метеорит? А вот фигу, улетела уже давно твоя искорка удачи, и ты как всегда - опоздал.
Часть 2
Человек думает не так, как говорит, а так, как живет. Посмотрите, что он делает сейчас, что делал вчера, и не надо спрашивать, как и о чем человек мыслит, о чем размышляет. Нет никакой надобности выслушивать его объяснения. Речь его может быть красива и умна, но слова его - чужие, если говорит он о себе замечательно, а живет совсем другой жизнью, и в обычной ежедневной текучке и бытовухе, в этих мелочах, из которых состоит его самотканое жизненное полотно, человек совсем не похож на тот образ, который рисует его воображение, на то мнение, которое он имеет о себе и пытается убедить нас, что это и есть его истинное лицо. Лучше бы он молчал. Человек молчаливый не так много лжет. И себе, и людям. Мне 50 лет. Кто я? Что я? Как я живу? В начале лета женщина на дачной дороге так звезданула меня бейсбольной битой по лбу, что шрам расчеркнул мой лоб заметной издалека вертикальной "морщиной". В 50 лет незнакомая баба бьет меня бейсбольной битой по голове, это что за жизнь? Это как надо жить, чтобы такое со мной происходило как само собой естественное приложение к моему образу жизни, почти что как рядовой случай привычного распорядка дня. Текучка, так сказать. Бам в лоб, кровища ручьем хлещет на глаз, голова в черном мареве, боль, будто в мозг раскаленную кочергу засунули, и все это - ничем не примечательное рядовое событие, если припомнить, что со мной случалось в жизни до этого, например год или полгода назад. Да то же самое, только шрамы оставались не на лбу, а на других частях тела, хотя на голове они располагаются, надо признаться, кучнее. Голова - это, видимо, центр магнитного поля, притягивающий и засасывающий все, что пролетает мимо тела: кулаки разной величины, палки и предметы, сделанные из камня и железа. Баба та поначалу пыталась огреть меня своей увесистой круглой дубиной по моей бочине. Но я уворачивался и гасил удар рукой, выставляя кисть к той части дубины, что была потоньше, недалеко от ее женского кулачка, сжимающего рукоять. Удары у нее получались никакие. Я думал, она успокоится. Ну, вспылила, ну, помахала битой, как сковородой, можно дальше ехать, получив полное женское удовлетворение. А она взяла биту двумя руками и сверху, в разрез между моих рук, со всего размаха как лупанет. Попала бы по черепу, смяла и расколола бы его как тыкву или арбуз. Я отпрянуть успел и голову убрал, но за дистанцией не уследил, конец биты зацепил мой лоб и по касательной раскрошил верхнюю часть лобной кости, а заодно кожу и мясо, которого на лбу чуть-чуть, но все же есть небольшая прослоечка. В черепе загудел большой адронный коллайдер. Физики могут мне не объяснять, что такое расщепление ядер и бомбардировка сверхмалых его частиц, я это отлично знаю. Большой взрыв и появление антиматерии неоднократно испытал и прочувствовал. Баба как увидела, что натворила, села в свой джипярик и умотала. А я остался валяться при дороге по соседству с дачным магазинчиком, весь в крови и грязи, потому что не мог встать, не в силах был удержаться на ногах, когда выпрямился и попробовал идти. Земля повернулась в глазах вместе с деревьями и кустами возле домиков, грунтовая дорога на главной улице кооператива вдруг взлетела на небо, и я упал, ощутив холод песка и щебня, к которым прижалась моя щека. Перед глазом, который не был залит кровью, и мог смотреть, лежала рука в белой рубашке и грязная ладонь с пальцами. Я пошевелил ими и сгреб в комок землю, застонав от боли и обиды. Пьян я был, конечно, в тот день, но не до такой степени, чтобы не помнить себя. Праздник был, кажется - Троица. По этому случаю я надел белую рубаху, что подарила мне маманя. День рождения у меня в мае, она ее подарила и все спрашивала, когда наденешь? В праздник - отвечал я ей. Ну, вот и настал праздник, надел. Пошел в дачный магазин купить что-нибудь мамане и себе. Естественно, у магазина на берегу крошечного пожарного пруда увидел Гену-композитора и Васильича-гармониста. Есть в кооперативе, где у мамани грядки, два мужика, которых там все знают. И я их знаю, правда, только по именам, которым эти мужики в точности соответствуют. Гена уже выпустил диск своих песен про "родную сторонку", а Васильич в задрипанном синем "москвиченке" всегда возит весьма дорогой, сделанный под заказ, баян. Оба крепко и подолгу поддают, но в первые дни затяжного хмельного процесса очень славно поют дуэтом и взбадривают всех старушек в дачном околотке лихими вариациями на тему "бродяги, судьбу проклинающего". Единственный крупный недостаток , за который авторы-исполнители тоже проклинали судьбу, - явный недостаток денег в самый нужный момент. Утром в день праздника у них всегда заканчивались деньги, которые они заработали накануне, сложив кому-то сруб баньки или выложив печь. Денег в праздничное утро хватает только на первую бутылку самого дешевого портвейна, а вот на чекушку водки, даже самой дешевой, уже не хватает. Поскольку их все знают, они устраиваются на бережке с вонючим, но желанным портвушком и ждут тех, у кого график пропивания денег составлен правильно: первая сотня - в праздничное утро, а все остальное - как Бог на душу положит. Хотя я и не могу похвастаться правильным графиком ритма своей жизни, но в тот день еще только приехал к мамане в гости и был в числе лучших и правильных. По крайней мере, с утра. И вот я, в белой рубашке, с деньгами подплываю к магазину и вижу двух приятелей, уже повеселевших от портвушка и стремящихся к общению. Мы встречаемся как родные, мы обнимаемся, мы первые, кто открыто и шумно продемонстрировал свою радость по случаю прихода праздника. И нас - трое, а это обязывает. Я быстро делаю ходку к прилавку, а прилавок так близко, что, можно сказать, я и не уходил никуда, и мы тут уже расселись на бережку, и у нас все есть. Настроение у троих в Троицу - божественное, никаких денег не жалко на то, чтобы вспыхнуло в душе чувство единения и родства и понесло тебя в ту степь, где люди - братья, где все тебя понимают, хвалят тебя и с тобой соглашаются. Блаженны люди на берегу в период между первым глотком и второй бутылкой. Часа через три пошли мы все же по домам. Вернее, я пошел, а они, прихватив баян, терпеливо ожидавший своего хозяина в траве, поблескивая оттуда своими лакированными боками и белыми кнопочками, отправились на "москвиченке" к женщине, которая, как сказал Васильич, "все сделает, даже хлеба даст пожрать". Я купил им в дорогу еще одну бутылку водки и отчалил в свою сторону, сказав на прощание: "Я по бабам не пойду, я - к мамане". Но шел я по центру дороги, а за спиной, слышу, машины едут, и та, что уперлась первой в мой зад, мне сигналит. Поворачиваюсь, огромный джипяра типа форд-эксплойер, только корейский или китайский. За рулем сидит дама лет сорока и что-то кричит мне за лобовым стеклом. Кстати, лобовое стекло, лобовое столкновение - какие-то двусмысленные понятия для моего сознания после того, как битой в лоб заехали. А словосочетание " ему, что в лоб, что по лбу" - мне и вовсе кажется кощунственным, таящим в себе садисткий, издевательский подтекст. - Что ты кричишь, женщина, - обратился я к тени за стеклом, - ты выйди из машины, и скажи мне ласково: мужчина, вы не могли бы уступить дорогу женщине? Я уступлю, встану по стойке смирно и возьму под козырек, я отдам вам честь, самое дорогое и единственное, что у меня есть, а потом я приду к вам в гости, и вы расскажите мне о своей судьбе. Джип газанул и ткнул меня бамперов в колени. Честно признаюсь, я взбеленился. Я ругнулся матом и закричал: "Дави! Дави таких, как я, и у тебя будет тысяча джипов и тысяча домов, дави нас всех, как ты задавила своего мужа!". Зачем я упомянул мужа - не знаю. Брякнул, вырвалось. Не знаком я ни с этой бабой, ни с мужем ее, которого, поди-ка, и нет вовсе. Последние мои слова она слышала, я потому и кричал, что увидел, как она стекло двери опускает. Баба выкатилась из машины сразу с битой в руке. Женщина крепенькая, невысокого роста, волосы короткие. Не очень симпатичная, но прыткая. Она на меня кинулась, и мне некогда стало ее рассматривать, помню, каждый раз, когда она размахивалась, губы ее кривились и глаза щурились, а лицо налилось какой-то краснотой, запылало как бы. В общем, она тоже взбеленилась. К мамане я вернулся не своим ходом. Привели меня директор дома культуры с супругой пианисткой. Тащили, как тащат раненных, положив мои руки на свои плечи и удерживая, когда у меня подламывались от бессилья ноги, и я терял точку опоры. Рубашку мать отстирала. Пока я спал на диване в дачном домике, она замачивала ее, терла щеткой, вновь замачивала и снова терла. Ей так было жалко этой рубашки, что она потратила на нее весь праздничный день. И еще была причина, заставляющая ее возиться с этой "обновкой": надо было чем-то заниматься, чтобы не плакать и не думать постоянно об одном и том же - о своем непутевом сыне. Директор Дома культуры ехал мимо магазина на дачу, которая у него рядом с нашей. Зовут его Слава Гультяев, мы с ним знакомы с юности. Он бросил машину и поволок меня, не смотря на два инфаркта и клиническую смерть, посетившую его полгода назад. Наташа, супружница его, ехала с ним, чтобы отдохнуть перед вечерним праздничным концертом в филармонии. И тут я в кустах вместо белого рояля. Славе, конечно, слава! Но его поступок еще больше оттеняет паскудство моего поведения. Меня гложет совесть, хотя я не украл, не убил и не прелюбодействовал. И даже не лжесвидетельствовал сам себе. Виноват, по заслугам - я разве спорю? И женщину ту я не искал впоследствии, хотя мне и подсказывали, где у нее дача. Уголовное преступление совершают другие, а виновным чувствую себя я. Потому что есть в моем поведении один изначальный грешок - я хочу быть лучше всех и в этом своем желании начинаю торопливо говорить себе, я смог, я добился. И когда уверую, что стал лучше, смог воспитать в себе нечто такое, чего не могут достичь другие, я получаю по морде. На радость тех, кто наблюдает за мной со стороны, и кто тоже мнит себя лучшим. Проходящие мимо меня по жизни люди будут разглядывать мое тело на обочине в грязных "обновах" и думать, хорошо, что со мной такое не произошло, что я не пал так низко и не позволяю себе такой распущенности. Я рад за вас, господа, но почему-то мне вас жаль: сдается мне, что у вас все впереди. Каждый, кто осудит меня и заклеймит, обнаружит однажды себя в придорожной канаве под успокоительной тенью кустов, и не факт, что в этой канаве будет меньше мусора и разбитых бутылок, чем в моей.
Есть у меня друг детства Миханя, или как мы его звали - Миша-Пух, за его тонкие, редкие и светлые волосы. Так вот, его как будто подменили после одного случая, в принципе, рядового,, если учесть, что мы с ним очень друг на друга похожи. Он, правда, меня поосторожней и похитрее был, но - ненамного. Одним словом, мы сапоги пара. Ехал он на автобусе из Тюмени в наш родной город Тавду. На автовокзале с провожающим его родственником принял изрядно спирта, и в салоне автобуса почувствовал себя директором автопредприятия. Командовал, где надо ехать быстрее, где медленнее. Потом изобразил экскурсовода, показывая на деревушки за окном и рассказывая, где какая "маня" живет и чем она знаменита. Миханя работал монтажником по установке сигнализации и во всех лавках во всех деревушках монтировал датчики, что звонят, когда продавец по утрам дверь открывает. Вечно ничего звонить не может, даже колокол церковный, поэтому Миханю вызывали ремонтировать и частенько угощали. Продавщица - винцом, ейный муж - что под руки попадется. Пока Миханя эти веселые истории рассказывал, народ лыбился, пусть и натужно. Но Миханя сделал еще пару глотков из трехлитровой банки спирта, подаренного родственником, машинистом тепловоза, и - воспарил. Он возомнил себя смотрящим по Тавде и давай докапываться до каждого, куда тот едет и к кому. Миханя же не знал, что в автобусе сразу три оперативника из УИНовского спецназа возвращаются из служебной командировки . Они и планчик составили, как Михане будут на вопросы отвечать. Только он подошел к ним на беседу, один локтем сжал сзади шею Михани, а другой прицельно воткнул ему кулак в яйца. Когда Миханя ножки поджал, он по печени его умело саданул, ну а после этого уже долго бил по ребрам. Держать Миханю за голову уже нужды не было, локоть оперативник разжал, и мой друг рухнул на пол в проходе между сиденьями. Оперативники по очереди прыгнули на него, стараясь приземлиться двумя ногами на грудную клетку, а потом, взявшись за поручни, чтобы не качало, автобус то продолжал движение, пинали тело. Один в задницу, другой в голову. Третий оперативник подключился к "работе" на заключительном этапе. Он высмотрел в окно самое безлюдное и кустистое место на дороге, приказал водителю остановиться и открыть дверь. Миханю поволокли из автобуса, но он парень крупный и тяжелый, его несподручно тащить через узкую дверь "ЛАЗа", поэтому Миханю кантовали по салону как мешок с комбикормом, пока "мешок" не выпал на обочину дороги. Ребята выскочили следом и закатили Миханю на дно кювета, где стоит дождевая вода и растут камыши. Когда Миханя очнулся, он не мог шевелиться и не знал, где находится. У него было сломаны шесть ребер и нога ниже колена. Он на руках вытянул себя из кювета и лежал на склоне насыпи, пытаясь махнуть рукой, когда сверху слышался шум подъезжающей машины. Его обнаружили дорожники, которые и вызвали скорую помощь. - Тебя машина сбила, да? - спрашивали дорожники. - Трактор, - прохрипел им Миханя и отрубился. Через месяц Миханя провел небольшое расследование. Водителя автобуса найти - ни каких проблем. Тот сохранил и сумку, и куртку Михани, и банку его со спиртом, мужик был опытный, знал, что за банкой ее хозяин придет обязательно. Водитель и рассказ об обстоятельствах поездки. Никто из пассажиров не подал признаков беспокойства о судьбе выброшенного за борт человека. Про себя, может, и жалели его, но вслух ничего не сказали, что для меня не удивительно. Тавдинцы слезливостью и непомерным состраданием не отличаются. Весь город - одна большая колония общего режима. Тавда - город леса, написано на огромном плакате в его центре, а лес пилят тысячи зеков, которых охраняют тысячи горожан, для которых это единственное занятие. Место работы у них - одна из бесчисленных колоний, окруживших город трехметровыми заборами и вышками по горизонту, поблескивающему спиралью колючей проволоки нержавеющей "егозы" - острых шипов с крючками, что если вопьются в одежду или тело зека, он будет "егозить" на этом заборе, пока его не снимут охранники колонии. Все, что происходит ежедневно за такой линией горизонта, притупляет чувство сострадания. Миханя ограничился допросом водителя, который, между прочим, тихим голосом сообщил ему, где сошли трое оперативников - на остановке "Управление", то есть у штаба управления исполнения наказаний по Тавде и Тавдинскому району. Но Михане эти данные были ни к чему: а зачем ему искать оперативников, чтобы отомстить и срок получить? Изначально виноват был он, достаточно это понять, чтобы никого не искать. Мы - не ищем, мы - ждем. Рано или поздно жизнь сама довершит расследование.
Один из оперативников был застрелен своим же другом на охоте, второй сел за незаконную продажу леса в Казахстан, а третий, тот, что место на автотрассе выбирал, куда Миханю вывалить, уже давно ушел в адвокаты и уехал из города. Ну и скатертью дорога, коли мы про случай на дороге вспоминаем. Так вот, никогда больше Миханя не выступал в общественных местах с подобными концертами, как во время триумфального возвращения домой от родственника. Около года он вообще не пил. Сейчас принимает, но по-стариковски: выпьет, засидится до полуночи, бормочет чего-то пьяный у стола, затем доковыляет до кровати и - спать. Нога у него до сих пор побаливает, кость срослась, но тогда в автобусе ему еще стопу сильно вывихнули, она "выскакивать" стала, если на нее неловко встать. Глядите, какая петрушка и с ним, и со мной происходит. Он всех достал своим поведением в автобусе, но преступления не совершил, а те, кто воздавали ему по заслугам, совершили преступное деяние, причем - тяжкое. Кто лучше? Ничто так не учит жизни, как скоротечная уличная драка. Кому не пришлось проходить этот сверхкраткий курс наук, тот, скорее всего, в былые времена уже бы давно подох от голода, а ныне здравствует и даже снимает жизненные сливки, благодаря развитию цивилизации, в которой появились государства и профессиональные армии, солдаты которых дерутся за всех остальных, за тех, кто труслив до безобразия, кто не может постоять ни за себя, ни за дом свой, но зато с отчаянной политической храбростью посылает на драку своих солдат. В детстве мир вокруг ребенка возвращен к своим истокам, где нет признаков цивилизации, а есть дремучие джунгли первоначального бытия и где надо выжить, имея лишь пару рук, пару ног и крохотную толкушку, способную, однако, ориентироваться в этих джунглях и выбирать верный и спасительный путь. Те выводы, которые я делал в детстве после каждой драки, удачной или не удачной, оказались правильными на всю жизнь, а вот размышления после всяких других детских успехов и неудач - похвала учителя по математике или выговор за разбитое школьное стекло, не пригодились мне, потому что ничему не научили, а лишь все запутали, от чего я до сих пор отстраненно и настороженно реагирую и на похвалу в свой адрес, и на ругань. Возьмем случай, когда я первый раз получил по морде. Мне было восемь лет, мы всем нашим "манежиком" сидели на берегу реки. "Манежик" - это пять мальчишек, которых в детском саде в ясельном возрасте посадили в одну клетку со стенками из мягкой сетки. Мы там сроднились и сдружились на всю оставшуюся жизнь. Вовка Жигарев в последствии просто Жигарь, Мишка Артюхов - Миша Пух, он же Миханя, Сашка Кудымов - Дымик, Сашка Шмидт - Шмыт, и я - Гиря, производное от моей фамилии, и не только от нее - намного позднее я зажимал в кулаке стограммовую гирьку, вместо кастета, что подтверждало мою кликуху. Родной город мой состоял из поселков, а наш поселок был не там, где весь остальной город, а на противоположном берегу реки, где базировались все катера, что таскали лес по Тавде. Река в этом месте делала большую петлю, и с нашей стороны были длинные песчаные косы, на которых катера зимовали. Вода уходила, оставив на песке кораблик, его было удобно ремонтировать и красить, а весной река прибывала, и катерок вновь оказывался на плаву, начинал тарахтеть своим двигателем и отравлялся в верховья реки за первой партией леса, напиленного зеками зимой. Поселок был все лето окружен водой, по какой бы улице не пошел, обязательно выйдешь на берег реки. Мы привыкли обитать с утра до вечера в том месте речного берега, куда упиралась наша улица, на которой все мы жили. От моего дома - метров семьдесят. Сидим мы у воды, возимся со старой лодкой, которую только что поймали, ее прибило течением, пытаемся вытащить ее на берег и посмотреть, много ли в ней дыр. А мимо, выше по берегу, идут наши поселковые парни, они намного старше нас, в шестом классе уже учатся. Парни нашей лодкой заинтересовались, быстро вытянули ее и опрокинули, чтобы вылить всю воду. Она была целая, но сильно намокшая изнутри, ее надо было просушить. Миханя начал хныкать, что скажет папе, что они у нас лодку забирают, Дымик его поддержал, все манежники повторили подобную угрозу, и лишь я промолчал, так как у меня папы не было. Ребят бы наше хныканье не остановило, но они оказались на берегу для достижения иной цели, куда более привлекательной. Один из них свистнул у соседа с лавочки пачку "Примы", и ребята шли в сторону штабеля бревен, за которым планировали скрытно покурить. В поселке вся тайная жизнь подросткового сообщества велась на берегу. И взрослого мужского сообщества тоже, но в более красивых прибрежных уголках, куда можно проехать на мотоцикле и где поменьше ржавых тросов и прочих железяк. Если муж в теплый летний вечер вдруг пропадал из поля зрения супруги, она всегда знала, где его искать - на песчаной косе сразу за винным магазином. Когда мы сидели у лодки и грустили, что ее у нас заберут, я увидел, как мать одного из курильщиков, Толика, вышла на берег и стала осматривать окрестности, она искала сына. "Толик!" - крикнула она в сторону штабеля бревен, но оттуда никто не отозвался. Тут мне и пришла наивная мысль, что если я скажу, где прячется Толик, лодку у нас некому будет забирать. Что делать, когда нет отца, надо самому спасать свое имущество. "Мальчишки, вы не видели Толика?" - обратилась она к нам. "Он за штабелем" - сдал я Толика и всех его друзей. Женщина быстро пошла к бревнам, и вскоре недалеко от нас разыгралась сцена, когда мать впервые узнает, что ее сын уже курит. Вопли, ругань, сын идет домой ускоренной походкой, мать пытается его догнать, чтобы хлопнуть ладонью по затылку. "Я сейчас все отцу расскажу, ты сейчас от него получишь, дрянь ты этакая! " - шум на всю улицу. Пристыженный Толик успел все же бросить злобный взгляд в нашу сторону и показал кулак, но не всем, а мне лично. Видимо, в начале сцены мать взяла его на пушку: "Признавайся лучше, курил? Мне Гиря все о тебе рассказал". Помню, очень у меня нехорошо стало тогда на душе и страшно. Хотелось спрятаться, а куда? Бежать домой и потом сидеть там, боясь выйти за ворота? Я посмотрел на реку и решил ее переплыть - там меня никто не тронет и не найдет. - Ты куда? - спросил Миханя, когда я пошел к воде. - На ту сторону, - ответил я манежникам, и страх прошел, мне захотелось быстрее окунуться и поплыть. Каждый из поселковых ребятишек хотя бы раз переплывал реку. Это было испытание, которое можно было оттянуть на год-два, но однажды его все равно надо было пройти, иначе за тобой бы начал тянуться хвост насмешек, и ты переставал быть таким, как все, потому что все бы уже знали, что ты - трус. Мне пришлось это сделать первым, так получилось. Я в восемь лет умел плавать по-собачьи и по-флотски , то есть плохо и медленно. Посмотрел, не видно ли за поворотами реки мачт идущих по фарватеру катеров, они могли запросто протаранить маленького пловца, и начал грести руками. Течение сразу понесло меня, я и не сообразил, что в воду надо заходить гораздо выше по течению, иначе сильно снесет и достигнешь другого берега не напротив своей улицы - в кустарнике, что виден за водной гладью в ста пятидесяти метрах от нашего берега, а черт знает где. Там снуют моторные лодки и ходит речной паром. Я стал плыть под углом наперерез течению, меня перестало сильно сносить, но я слишком медленно пересекал реку и все никак не мог доплыть до ее середины. Надо было поворачивать обратно, это было бы правильное решение, но я уже не мог так поступить. Наверное, представления о чести и достоинстве передаются в слишком раннем возрасте, в том, который не помнишь. Почему мне было стыдно повернуть? На середине реки оказалось, что по воде идут сильные волны. С берега их не видать, а тут в месте самого сильного течения, вода бурлит, колышится. Я боялся хлебнуть воды, боялся катеров и лодок, боялся судороги, я боялся всего, но не поворачивал назад. Да и поздно уже было поворачивать: другой берег был ближе перед глазами за брызгами воды, чем тот, что за спиной. Ощутив под ногами дно, я вдруг совершенно обессилел, руки обвисли и поплыли по воде как два стебелька тонких водорослей, что всегда тянутся вслед течению. Я вышел на берег и хотел помахать рукой ребятам, но не смог: руки перестали меня слушаться и висели вдоль тела, а когда я согнул в локте правую, помогая это сделать левой, ее как будто ударило током и начало стягивать судорогой. Я вновь выпрямил обе руки и стоял по колено в воде, опустив "крылья", пока боль не прошла. Меня начало передергивать от холода, я ощутил, что очень замерз, и дрожь добралась уже до зубов, которые самым настоящим образом постукивали во рту, в котором был привкус речной воды и прибрежного песка. Сжавшись в комок, я сидел на бревне под лучами заходящего уже солнца и медленно отогревался. Капли воды на коже высохли, дрожь прошла, стало тепло, я поднялся и распрямился, руки шевелились нормально, я их вскинул вверх и закричал друзьям: "Эй, я тут!". Они увидели меня, кто-то из них тоже махал мне, но было слишком далеко, и не различил, кто. Ребята что-то кричали мне, но до меня долетали только звуки голосов. Днем река гасит все звуки в своем бурлящем движении, а ночью наоборот, если нет ветра, звук летит по речной глади как свет луны - по зеркальной дорожке. Иногда слышно буквально все, что делает рыбак на другом берегу, даже как он разворачивает газету и хрустит огурцом. А если там два рыбака, можно сидеть и слушать, о чем они говорят. Река носит на себе звуки, как бы не желая с ними расставаться. Далеко-далеко горит костер, ты сидишь на берегу и слушаешь воду. И вдруг различаешь голоса мужиков, которые сидят у этого далекого-предалекого костра, их пьяный хохот и матерки, отдельные фразы и кусочки разговора. Потом голоса начинают стихать и удаляться вниз по течению - звуки плывут вместе с водой. Мне показалось, что чья-то голова движется по реке в мою сторону. Кто это, Миханя? Неужели и он рискнул? Но рядом с головой по очереди начали мелькать руки, то с одной стороны, то с другой. Плыает на размашку, Миханя так плавать не умеет, кто-то взрослый, значит. Я обрадовался, со взрослым не так страшно пуститься в обратный путь. Когда пловец был совсем близко, я понял, что это - Толик. Бежать уже поздно, да и куда бежать на чужом и незнакомом берегу. Я стоял и ждал, ему осталось совсем немного, вот он же выходит из воды и идет ко мне. - Ты матери сказал? - спросил Толик, сплевывая воду, текущую по его лицу с длинных волос . - Я. - Предатель, гнида, стукач поганый, - он говорил эти слова, чтобы налиться злостью, нужной для начала драки. Ругаться было принято для появления соответствующего настроя. Я молчал. - Чего молчишь? - Я же сказал - я. Толик, наверное, думал, что я буду отпираться, он наверняка приготовил доказательства, чтобы припереть меня к стенке, прежде, чем проучить. Мое признание, уверенно подтвержденное мной самим, было для него неожиданностью, он растерялся и не знал, что делать, настрой получался совсем не тот, без ненависти и злобы, столь необходимых для актов подросткового воспитания. - Знаешь, что тебе за это будет? - спросил он совсем не таким тоном, в котором начина беседу у воды. - Знаю, - опустил я глаза и смотрел на свои ступни, облепленные речным мусором. - Ну и получай! Как он ударил меня, я не видел. По моему лицу что-то хлопнуло, я запнулся о бревно и упал. А потом долго не поднимался, оставаясь лежать рядом с бревном. Я уже понял, что Толик ушел обратно к реке, но не вставал, потому что из глаз текли слезы. Первые слезы после драки. И последние. Больше меня уже никогда на слезу не пробивало. Я помню, почему плакал. Не от боли и не от обиды: у меня не было отца, мне некому было пожаловаться, меня некому было оградить и защитить. Никто не мог за меня дать сдачи этому Толику, а сам я был слишком маленький. Обратно я возвращался в сумерках. Когда гаснет солнце, река становится все шире и шире, пугая огромным водным потоком, за которым уже почти не видать другого берега. Для восьмилетнего мальчика ростом ниже метра даже крохотная речка кажется огромной, а наша Тавда - река судоходная, а когда она в разливе - мощная речища, в полутьме - необъятная. Но я же не зря рос на улице, упирающейся в реку. Я сообразил, что вплавь и в одиночку мне ее второй раз не осилить. Скатил с берега сухое сосновое бревнышко, обхватил его одной рукой а второй начал грести, и поплыла моя "торпеда" курсом на темнеющий берег родной. Меня опять понесло течением, но на этот раз мне было все равно, с какой стороны поселка я причалю - до дома все равно будет близко. Главное, чтобы на моторной лодке никто не летел по реке, они бревнышко могут и не заметить в это время суток. Но - Бог миловал. Я уткнулся в песок как раз на косе за магазином. Засидевшиеся там мужики удивленно посмотрели на меня, и один сказал: "Ты где шляешься, тебя мать по всему поселку ищет". Решил я не сразу домой идти, а сначала добежать до места, где мы с ребятами сидели, чтобы сказать потом матери, мол, заигрались, не заметили, как стемнело. Бегу по окружной дороге вдоль берега и натыкаюсь на мать, которая стоит с прутиком в руке и смотрит на реку. Когда она меня увидела, схватилась за сердце и закачалась, застонала:"Ой, ой, ой,". А я на прутик в ее руке посмотрел, шмыгнул побыстрее мимо нее и понесся прямо к дому, зная, что дома она меня стегать этим прутом не будет. Гораздо позже, дня через три, когда мать наконец-то разрешила мне выйти погулять, я узнал, что творилось на берегу за время моего отсутствия. Мать подняла всю улицу, когда ей сообщил сосед, что "кажись твой-то на ту сторону реки сиганул". Взрослые устроили допрос Михане, как самому авторитетному, когда и почему я уплыл. Миханя не сдал Толика, но намекнул, что Толик видел меня последним. Взялись за Толика, который изрядно струхнул и пытался оправдаться: "Я его и не бил вовсе, один раз только толкнул и все". Тут уже серьезно забеспокоилась не только мая мать, но и матери всего нашего манежика. Отец Дымика побежал за ключами от своей алюминиевой лодки-казанки, отец Михани выкатил мотоцикл, чтобы объехать поселок по кругу вдоль воды, а отец Жигаря сказал, что надо сообщить в сплавную контору, чтобы на сортировочной повнимательнее смотрели, если что. Сортировочная - это то место, куда затягивают плывущие по реке бревна, и где их зеки баграми сортируют перед выгрузкой на берег. Утопленники обычно к ним приплывают. Никто не вышел на берег и не стал кричать в сторону реки, как все матери делают, когда ребенок неожиданно запропастится. Прошло так много времени, что, по общему мнению, кричать уже было поздно.. Мать стояла и ждала на берегу, когда сообщат самое страшное. Она смотрела на воду и молилась. И тут я бегу мокрый и босиком. У нее язык отнялся, что с женщинами частенько происходит и от горя, и от счастья. Поле того случая по сегодняшний день я всеми силами удерживаю себя от желания рассказать кому-то про секреты близких мне людей, тем более - про секреты друзей. Табу, даже если очень хочется поделиться информацией, даже если вроде как и надо бы поделиться. Все, я переплыл эту реку. Я был на том берегу. Я знаю, чем это заканчивается. То, что я не утонул в тот день, это большая удача, может быть самая большая, что была в моей жизни. После второго предательства мое место будет - на сортировке.
Внимательнейшим образом я всматривался в поведение своих друзей и запоминал все лучшее, что заметил и чему восхитился. У меня дома не было примеров мужского поведения, поэтому я находил их в общении с себе подобными, прежде всего у тех, кого видел каждый день, но и у других, случайных, тоже подмечал, как им удается проскакивать всякие жизненные ситуации и при этом сохранить уважение поселковых пацанов. В третьем классе у нас появился новенький, сын приехавшей в поселок учительницы, звали его Ираклий и за одно только это, как нам казалось, дурацкое имя его надо было поколотить. К тому же он ни с кем из нас не здоровался после того, как мы похохотали вдоволь на переменах над его именем. Миханя нам объяснил, что Ираклием зовут тех, кто "и раком" умеет ходить, вот мы и приставали к нему, пройди да пройди "и раком". После уроков дождались его на выходе с школьной площадки и окружили как волчата. Мы же из одного манежа, а это то же самое, что из одной норы - волчата из одного выводка. Окружить окружили, а первым на него наскочить никто не решается. Ираклий этот поднял с земли кусок кирпича и стоит спокойно, ждет, у кого рожа сильнее всех кирпича просит. Михане положено было первым начать, он же в авторитете, Миханя и начал: подскочил, чтобы попытаться у него кирпич вырвать. Неудачно попытался, Ираклий вовремя сделал шаг назад, а потом кирпичом как треснет Миханю по голове. Наш предводитель заорал на весь школьный двор как орут малыши, когда поранятся, и весь в слезах засеменил сандальками в сторону своего дома. Мы сразу, будто по команде, отбежали от Ираклия подальше. Дымик было чуть задержался, но когда Ираклий с кирпичом в руке сделал шаг в его сторону, Дымик обогнал нас всех. В общем, разбежались мы в страхе по кустам и оттуда наблюдали, как Ираклий кирпич выбросил и отправился, как ни в чем не бывало, к своей квартире, которую учительница снимала в одном из поселковых бараков. Очень меня впечатлил тогда этот факт, особенно после того, как мы узнали, что он ничего не сказал своей маме-учительнице. Миханя, впрочем, тоже не признался, где шишку на голове заработал. Над Ираклием, само собой понятно, никто из нас больше не подсмеивался, а над Миханей мы все же по-свойски подшучивали:"Миханя, а мы знаем, как "и раком" ходят. После этого показывали, как он шлепал нажками и при этом орал, как недорезанный поросенок. Оказывается, не так то просто завалить толпой одного смелого чувака. Численное превосходство ничего не дает, если каждый в толпе побаивается одиночки и не спешит высунуться. Первому, кто попробует, врежь, как следует, и толпа тут же рассосется. Это когда перед тобой не толпа, а команда, и каждый знает, что ему делать после первого хода, тогда конечно, любого задавить можно, но подростки - не охотники на медведя, они что-то вроде стаи молодых волчат, окажется жертва трусливой, налетят, затопчут, разорвут. Покажет жертва зубы - отпрянут и поскачут дальше, не шибко, мол, и хотели. Мне потом пришлось побывать пару раз в гуще чужой толпы, ничего, выкрутиться можно.
Отправились мы с Миханей на танцы в горсад, это уже в девятом классе было, ни на какую драку не настраивались, вдвоем пошли, не на разборки и не на махаловку поселок на поселок. Просто на девчонок посмотреть, а нас уже в городе немного знали, и то, что Миханя как бы предводитель нашей стаи - тоже были многие в курсе. Нас, естественно, на танцплощадке приметили. "Слушай, - говорит мне Миханя, - тут что-то еловских много собралось, у нас с еловскими война, пошли-ка отсюда, пока не поздно". Еловские - это парни с поселка Еловка, а мы - моторовские, так как наш поселок назывался Моторный. На тот период времени Еловка держала шишку по городу, то есть над нами и остальными поселками: Судоверфь, Фанерный, Гидролизный и отдельно над улицей Сталина, на которой жили отъявленные драчуны и наши главные враги, потому как в город нам можно было попасть с Моторного только через улицу Сталина. Она, кстати, после переименования официально называлась улицей Лесопильщиков, но ее по старой памяти до сих пор называют только - Сталина. Это ж надо было так переименовать - в Лесопильщиков, как будто властям в голову не приходило никаких других ассоциаций, кроме как связанных с распиловкой леса. Оно и правда, в наших краях при Сталине никто ничем другим не занимался. Так вот, двинули мы с Миханей к выходу с танцплощадки, да видно уже поздно было. Трогает меня кто-то сзади за левое плечо, я поворачиваю влево голову, и как мне рубанут по носу. Никогда я не поворачиваю теперь голову в ту сторону, с которой за плечо сзади трогают. Это правило известно всем спецназовцам, но я то его не на тренировках прочувствовал. Как мне дали, ой как дали! Отмахивался я после такого неожиданного удара, не знаю как, но видимо, шибко суматошно. Я помню, что кругом лица, лица, я по ним бью, бью. Попадаю, не попадаю - не помню ничего, но что в любое лицо, мелькнувшее передо мной, я активно тыкал обеими руками - это помню. Про Миханю ни одной мысли не было, а их вообще не было, и быть не могло, это ж все мгновенно происходит в драке, для мыслей покой нужен. А какой тут покой, когда волчком в толпе вертишься. Волчонок вертится волчком - это про меня. А Миханя встал спиной к стене танцплощадки, у него была секунда, чтобы сообразить, как спасаться, и огрызался своими кулаками на удары окруживших его еловских пацанов. Мы помогли друг другу только тем, что растащили толпу по разным местам танцплощадки, что в итоге освободило пространство перед выходом, куда мы и прирулили почти одновременно. Выход, он же узкий, толпа окружить нас там не могла, и на выходе никто на нас прыгнуть не решился, раз мы в такой зарубе оба устояли на ногах. Нам удалось даже постоять немного у выхода, чтобы отдышаться и посмотреть, что будет происходить дальше. Драка кончилась, я, например, только в этот момент услышал, что на площадке визжат девушки, и что ансамбль кричит в микрофон:"Мы не будем играть, все, мы уходим!" Какие танцы, когда у танцоров рубахи порваны, морды красные и на кулаках вся кожа содрана. Мы развернулись и оба быстро покинули танцплощадку, спрятавшись в темноте городского парка. "Нож выбрось" - посоветовал мне Миханя. У меня в правой руке, как оказалось, вместо гирьки был зажат выкидной нож. Гирьку я не взял, так как драться не планировал, а нож прихватил по привычке. Но в толпе я его, к счастью, раскрыть не успел, а кругом явно попахивало милицией, две машины с включенными фарами по парку ехали, синие полосы на борту уазика в свете фар обозначились. Я выбросил нож, и не жалел об этом позже, он мне уже не понадобился никогда. Не знаю, что было бы, если бы я его успел раскрыть, изрезал бы десяток лиц, наверное. И надолго бы сел. На переправе мы отмыли свои пораненные рожи. Миханя сообщил мне, что мой нос заехал на мою правую щеку, он был разбит и сломан тем самым неожиданным ударом слева, а я в ответ поставил его в известность, что у него зуба не стало впереди. Так мне первый раз сломали нос, а ему выбили первый зуб. Когда мы стали старше, мне раз пять ломали нос, а ему вышибли все передние зубы. Странная закономерность.
У меня есть еще более замечательный пример, как можно сражаться в одиночку с превосходящими силами варваров и диких племен поселковых подростков. Неподалеку от нас, чуть выше по реке, в деревне Чандыри поселились на лето студенты из уральского политеха, бойцы стройотряда "Факел". А коли они - бойцы, мы не могли ими не заинтересоваться. Традиция была такая, да и сейчас есть, нагрянуть однажды к бойцам и погонять их по деревне . Выдвинулись мы туда вечером шумной моторизированной колонной: Саша Гауль со взрослыми ребятами на зилке, Миханя, Шмыт и Жигарь на мотоцикле "Урал" миханиного папани, а я с Дымиком в арьергарде на моем мопеде "Верховина". Саша Гауль - поселковый лидер того времени, тот, кто назначает общий сбор перед походом на чужую территорию или для отражения агрессии извне. Когда моя "Верховина" вьехала на окраину деревни Чандыри, в ее центре уже вовсю чандырили мои дикие соплеменники. Шел погром стройотрядовского лагеря: на летней кухне переворачивали котлы и чайники, с веревок срывали постиранные студенческие шмотки, их рабочие резиновые сапоги разбрасывали по ближайшим огородам, а посуду, стеклянные граненые стаканы, швыряли в стены колхозной конторы, где затаился весь студенческий отряд - шесть девушек-штукатуров и четверо юношей, вольных каменщиков. Им надо было небольшую котельную построить, поэтому и приехали в таком малом количестве. - Попрятались как муравьи, чем бы их выкурить оттуда? - спрашивал Саша Гауль у своих одногодков. - Может, бензином облить и поджечь? - предложил один из них, самый пьяный. - Сливай с зилка бензин, вон ведро на кухне возьми! - приказал ему Гауль. Тот поднял валяющееся ведро и побежал кривой траекторией к зилку. Дверь конторы открылась, и на крыльцо вышел юноша в футболке с надписью на груди - "Факел". Наши загоготали: "Во, бля, этого первого запалим!" - Мы позвонили в милицию, сейчас сюда милиция приедет! - крикнул нам студент. - Ты чего, сука, провода не отрезал? - зло спросил Гауль у другого своего товарища, стоявшего с ним рядом. - Я отрезал, Саня, он на понт берет. - Ах ты, скотина! - зарычал Гауль и взбежал на крыльцо. И вдруг он полетел с крыльца, будто его кто сзади за веревку дернул. Никто из нас, даже самые опытные, даже сам Гауль не заметил, что студент вышел с железной кочергой в руке. Студент и врезал кованной кочергой Гаулю по уху. Наших это не напугало, но они замерли от неожиданности и смотрели, как Гауль на четвереньках отползает от крыльца. Вот если бы студент сделал шаг к нему, накрыл бы его еще одним ударом, а потом бы пошел в нашу сторону, это бы точно напугало, этого хватило бы, чтобы мы бросились врассыпную. Но студент стоял и молчал, опять спрятав кочергу за ногу. - Дайте мне кол! - заорал Гауль, поднимаясь с земли. Ему дали один из привезенных с собой, прямой, тяжелый и с удобной рукояткой. Другие похватали, кто что припас в деревне, штакетину от палисадника или дрын от изгороди огородной, и толпа окружила крыльцо. Почему студент не заскочил обратно в контору, не знаю. Наверное, он был очень храбрым парнем. Студент не мог кочергой отбить все удары, он пытался контролировать только ступеньки крыльца. Его доставали колами и слева и справа, кидали в него доски и силикатные кирпичи, которых вокруг было множество, даже сапог в него полетел и чугунное кольцо от кухонной буржуйки, но студент выстоял среди горы обломков. Майка в крови, сам поцарапан весь, на руках кровавые ссадины от кирпичей и досок, а кочергу свою не выпустил и даже умудрился еще одного нашего ею зацепить по шее. А сколько он рук и пальцев наших потяпал этой железякой - почти каждому досталось. Мы бы скоро и сами отступились, или бы точно на него кто-нибудь ведро бензина вылил, но тут совсем рядом грохнул оружейный выстрел. У нас оружия не было, значит это кто-то из деревенских стрельбу открыл. По кому? Да по нам, черт бы его побрал. И следом за первым второй выстрел - бах! Как мы понеслись от крыльца, я чуть свою "Верховину" не бросил. А зилок ребята бросили, на своих двоих из похода вернулись. Да и я не заводил мопед и чуть не километр волоком тянул, думал, заведу, а они на звук как шарахнут. Дымика лишь на следующий день увидел. Он мне и рассказал, что ночью четырех наших, водителя зилка, Гауля, владельца мотоцикла Миханю и его пассажира Шмыта, увезли менты. На всех, якобы, завели уголовное дело. Но пацанам моторовским в тот раз крупно повезло: студент ни на кого не жаловался и заявления не написал. За разбросанные вещи и мелкое хулиганство дали ребятам по пятнадцать суток. Для Шмыта это был первый срок, для Михани, надеюсь, последний. Миханя умел делать выводы, чему я у него тоже учился. Жигарь, Дымик и я ходили эти пятнадцать суток проведывать сидельцев. Миханя у здания милиции колол дрова, Шмыт их таскал, а взросляк все это время изображал "правильных" зеков, которым западло работать на "хозяина", поэтому их из камеры не выпускали. После этого набега, бессмысленного и беспощадного, я перестал принимать участие в общественной жизни подросткового государства. Меня уже не интересовали разговоры про еловских или фанеровских пацанов, как зовут их лидеров, кто самый крутой в команде, чем они знамениты и в каких сражениях отличились. Когда арестанта Гауля выпустили на волю, его уже поджидали парни с улицы Сталина, которые были в курсе событий, случившихся в деревне Чандыри. Одна из студенток жила в детстве на улице Сталина, один из студентов был братом того, кто сейчас живет на этой улице, и вдобавок половина деревенских мужиков если не родственники половины жителей улицы Сталина, то их друзья или знакомые. Короче, сталинские парни с нетерпением ждали появления Гауля из застенков, чтобы он ответил за ночной погром и беспредел. И он ответил тут же, в ста метрах от здания суда и в пятидесяти - от входа в ментовку. Причем, милиционеры не без удовольствия наблюдали, как вершится истинное правосудие, потому что и у них родственники жили или живут в деревне Чандыри. В таких городках как Тавда всегда параллельно друг другу функционируют две ветви власти. Одна официальная, неповоротливая и забюрокраченная, скованная по рукам и ногам инструкциями и законами, вторая неофициальная, на бумаге не существующая, но действующая быстро и эффективно. Иногда мне кажется, что никак и нигде не оформленная власть мнения нелегальных "мэров" и "глав поселковых администраций" гораздо сильнее влияет на поведение обитателей поселков и их массовое сознание, чем вся королевская рать чиновников, гроздьями висящих вдоль ствола официальной властной "вертикали" от Москвы до самых до окраин. Сначала Гауля осудили наши взрослые мужики за то, что он, "как последняя козлятина", повел их детей на разбой, подставил под выстрелы, бросил в чужой деревне и даже взятый в мехцехе зилок и тот обратно пригнать не смог: у зилка после нашего бегства с поля боя продырявили картечью все четыре колеса, обломали зеркала и вышибли все стекла в кабине. Затем "нижняя палата" подростковых органов власти сформулировала свою позицию по острому внутриполитическому вопросу. В устном варианте она звучала так: да ну его на.., этого Гауля! Чтобы еще хоть раз с ним куда-то пойти - пошел он на... Дружественные нам соседние государства - Судоверфь и Фанерный поддержали одобренный на всеобщем референдуме гражданами поселка Моторный курс на смену лидера поколений. Референдум в курилках мехцеха и каютах катеров, таскающих по воде лес, шел нешуточный, он охватил самые дальние уголки зоновских лесосек, где ударно трудились наши земляки, отбывая срок. А молодняк провел его на берегу, совмещая с купанием и рыбалкой. Представители недружественной нам улицы Сталина предложили устроить на их территории Гаагский трибунал. Предложение не было горячо поддержано, но и не было решительно отвергнуто, поэтому сталинские ребята пришли к выводу, что вломить Гаулю можно, но зверствовать не нужно. Тонкая межпоселковая дипломатия, тут, чтобы не напортачить, мудрости не меньше нужно, чем в кремлевском МИДе. Разница в том, что в поселке у мужиков и подростков мудрость всегда и во все времена находилась и находится, а в МИДе - не у каждого поколения. Зря многие уповают на официальную власть и полагают, если она будет разрушена, то воцарится хаос. Никакого хаоса не будет, господа! Не понадобится даже длительный переходный период для формирования новых органов власти. Произойдет естественный и мгновенный процесс передачи управления в руки неофициальных лидеров поселкового племени, которые имеют огромный опыт решения насущных житейских проблем. Помню, у одной старушки пьяный водила задавил ягненка. Она пошла к Сереже, что сменил на посту Гауля. Сережа выслушал ее и тут же сделал пару звонков. Через час выяснили, кто сегодня зажигает на синем жигуленке, а еще через час его уже привезли с деньгами для оплаты бабушкиной потери. "Бабуля, - спрашивает Сережа, - сколько стоит этот ягненок?". " А не знаю, сынок, он мне как ребеночек был", - отвечает старушка. Сережа пересчитал привезенные деньги, сходил в дом, вынес еще денег и говорит пьяному водиле и сопровождающим его лицам: садитесь на машину, колесите хоть в Казахстан, но купите ей бараненка, иначе этот козел, он показал на водителя, сам в ее стайке блеять будет. Ясно дело, ребята разыскали ягненка, взяли его под белы копытца и занесли торжественно старушке в дом. Весь поселок их хвалил, они аж загордились от нахлынувшего людского уважения. А для Сережи - это рядовое дело, у него кроме бабушки - полный двор людей с "проблемами". А если бы бабушка обратилась за помощью в милицию, сколько раз она успела бы умереть, прежде, чем на ее заявление хоть как-нибудь отреагировали? По-моему, ее бумажку даже бы и не дочитали до конца, а сразу сунули обратно: мы такими, мол, делами не занимаемся. И пришлось бы старушенции тащиться в обратный долгий путь через реку, горюя о судьбе своей одинокой, о старичке, что давно помер, о детях и внуках, что разлетелись из гнезда и живут теперь где-то далеко, о том, что никому она не нужна, и никто ей уже не поможет. И конечно о том, что скорей бы Бог дал смерти, нет никакой моченьки жить так дальше. Но вернемся к Гаулю, который сразу после освобождения, радостный и счастливый, столкнулся с группой угрюмых парней с улицы Сталина. Он всех их знал по именам и поздоровался первым. Никто не ответил на его приветствие, и для Гауля стало понятно, зачем они здесь так вовремя оказались, в ту самую минуту, что он вышел из милиции. Эти парни у милиции от безделья досуг свой не проводят: им надо было отловить его, пока он не смылся в неизвестном направлении. В другие времена он бы устроил тут славное гладиаторское зрелище, он был храбрый парнишка и драчун легендарный, но ребята сообщили ему, что его"опустили" по должности, и он не сделал ничего, чтобы защититься и отмахаться. Вломили ему изрядно, но ничего не сломали и зубов не выбили. Тонкая работа. Кто поселковых парней учит "разумному применению силы", не ведаю. Инстинкты справедливого возмездия, что ли, в их душах и кулаках заложены? Гауль исчез с поселкового горизонта. Его потом редко, кто видел, он переселился куда-то на Волгу и приезжал на родину всего раза три. Не знаю, понимаете ли вы, почему не зажилось ему у нас.
Когда ты получаешь раны в драке, которую можно назвать дракой "по делу", то есть условно справедливой, они усиливают состояние эйфории, будоражат твою гордость за то, что достойно участвовал и соответствовал образу настоящего пацана, ты - не поросячий хвостик. Синяки и шрамы ты показываешь с удовольствием, это твои знаки отличия. Поэтому хромаешь сильнее, чем того требует пораненная нога, заплывшим глазом смело смотришь на собеседников, а руку для приветствия протягиваешь левую, так как большой палец и мизинец на правой вывихнуты напрочь, хотя про мизинец ты преувеличиваешь да и про большой палец тоже. Мог бы поздороваться правой, но левой - почетнее, если ты правую поранил в драке. Все понимающе жмут твою левую руку, и это так греет душу, как греют ее любые другие признаки славы и признания. А вот когда ты напаскудничал да еще и подрался при этом, все раны как щепотка соли на ту главную, что ноет в твоей душе. Ты весь подавлен, а тут еще нога болит, и ушибленные ребра дышать не дают, и выбитая челюсть - жевать. Караул! Сидишь дома и не показываешься, синяков стыдишься, как будто это надпись на лице - я подлец. В таком состоянии уезжают куда-то на Волгу. У меня было такое состояние. Мы с Миханей встретили Шмыта после его трехлетней отсидки и много выпили. Было нам тогда уже по двадцать годиков, и винцо мы попивали, но хмелели по-дурному и барагозили. Чтобы вернуться в поселок из центра города, надо было переправиться через реку. Кораблик, что людей перевозит, ночью ходит раз в час, и он был на другой стороне, когда мы пьяные к берегу подошли. Давай мы орать, чтобы кораблик немедленно отчалил с того берега и прибывал на всех парах к нам. Но у того же расписание, он не отчаливал и не прибывал. Пока дожидались рейса, Миханя обблевал все вокруг и отрубился. Подходит паром, я затаскиваю Миханю на палубу, усаживаю на скамейку вдоль борта и иду к капитану с претензией, ты почему не отчалил, когда тебя звали, и - в рог ему. Капитан упал около рубки и не встает. Я ему говорю, все, хватит притворяться, иди, отчаливай, Миханю домой надо доставить. А капитан головой мотает и наотрез отказывается, сам отчаливай, если тебе надо. Тут мужик какой-то по трапу подымается и сразу: в чем дело, что тут происходит? Я и ему - в рог. Мужик с трапа бульк в воду. И уже откуда-то из под днища орет и угрожает. Зашел я в рубку, сориентировался, где рычаг оборотов, где поворота руля, и отплыл от берега без помощи капитана, трап, правда, на борт поднять забыл, и он уплыл по реке самостоятельно. Причалил я не там, где положено, промахнувшись на полкилометра, к тому же не убрал вовремя обороты, поэтому паром вылетел на берег и застрял на нем капитально. Но мне было на это наплевать, главное, что попал на свой берег, и можно начинать высадку Михани. Домой я его сдал в целости и сохранности, ради чего и старался. Глубокой ночью, когда я уже разделся и лег спать, в ворота постучали. Мужик, что с трапа в воду упал, оказался майором КГБ. Зачем он поздним вечером в наш поселок направлялся - большая государственная тайна. На блядки к двум нашим бабам спешил, что тут скрывать, все тайное давно стало явным. Майор был в костюмчике и с бутылкой коньяка в пакете. Ну, а какие блядки, если вниз головой с трапа улетел, и глаз начал светится фонарем сразу после всплытия. И пакет с коньяком течением унесло. Он обратно в свою дежурку поскакал, майор был на суточном дежурстве, рота в ружье! Сели они с группой захвата в "пазик" и окружным путем по единственной дороге помчались в поселок, который был на острове, но с помощью насыпной дамбы одним боком с материком все же соединялся. И приняли они меня тепленьким, под одеяльцем. Дали мне тогда десять суток, но не это меня томило и мучило. Утром народ в город заспешил, кто на работу, кто по другой какой нужде, подходят к причалу, а парома нет, он черт знает где, и паромщик на больничном. Мужики начали выяснять и все выяснили, мужики были злы и имели на то полное право. Хорошо, что им удалось паром с берега стянуть двумя катерами, кто-то из них сел за штурвал, и переправа к десяти часам утра вновь была налажена. Страсти начали стихать, и в итоге все пришли к мнению, что десять суток поделом мне дали, но этого достаточно и это вполне соответствует тому наказанию, которое я заслужил, добавлять от себя нет необходимости. Но я узнал о таком решении, когда покинул застенки, а до этого вздыхал от тяжести в груди. Совесть, она очень тяжелая субстанция, давит камнем невидимым, но так, что из души все соки выжимает. У меня к тому же грудина была треснута, я на рычаг налетел, когда паром в берег жестко ударился. Когда грудина треснута, ни лежать, ни сидеть, ни шевелить руками не можешь и дышишь через раз. Человеческой душе для просветления необходимы ощутимые телесные страдания. Они как тот клин, которым другой клин вышибают, застрявший глубоко в сучковатом чурбане ссохшейся и скрючившейся души. И когда глубоко вонзившийся и намертво зажатый клин переживаний по какому-нибудь прискорбному случаю начинает вдруг освобождаться, когда телесные страдания сначала отодвигают душевные, а потом и сами начинают ослабевать, рассасывая и унося с собой душевные, испытываешь невероятное облегчение. Будто занозу, вконец измучившую тебя, вытащил из опухшего пальца или соринку из глаза, давно слезящегося и моргающего от присутствия инородного предмета. Счастье - это утихающая боль. К десятому дню грудина перестала ныть от малейшего движения телом, а тут и сообщение поступило, что мужики зла на меня не держат и ждут в гости после отсидки. Вот когда я был счастлив!
После отстранения Гауля коллективные побоища надолго прекратились. Это ему все казалось, что кого-то из нас обидели на танцах, и надо непременно устроить выясняловку в следующие выходные. А другим парням, по очереди занимавшим место лидера поселка, так не казалось. Тебя обидели, ты и выясняй, с чего ради толпу для этого собирать? И наши походы, и набеги постепенно ушли в историю, обрастая мифами и легендами. Так и положено, когда боевое племя утрачивает желание доказывать все другим племенам, что оно самое главное в городе. Остается вспоминать подвиги героев минувших эпох. Надо отдать должное Гаулю, это был тот еще Атилла. Вообще-то, он был немец, и в нем вполне могли быть гены кого-нибудь из вождей гуннов. Того, что осел со своим табуном на южном берегу Дуная или на предальпийских лугах, принадлежащих когда-то кимврам. А почему нет? У Гауля была способность не терять самообладания в тот миг, когда всех остальных охватывала паника. Вот собрались две толпы, мы и сталинские. Между нами метров сто, и мы видим друг друга в свете фонаря на столбе или луны на небе. Не столько видим, сколько слышим. Сталинские заорали и с криком, в котором не разобрать ни слова, но который парализует тебя страхом, начинают бег в нашу сторону. Сколько их? А кто его знает, может, тридцать, а может и пятьдесят человек. А нас всего двадцать, мы на чужой земле и за нами река, убегать особо некуда, разве вдоль реки мчаться быстрее ветра, пока топот за спиной не утихнет. Не будь с нами Гауля, мы так бы и сделали. Уверен на сто процентов потому, что убегали не раз. Но сейчас другая ситуация, в этот вечер с нами - Гауль. Он делает один шаг, один только шаг в сторону бегущей к нам толпы, и взрывается истошным воплем, животным доисторическим ревом, а после этого начинает бежать им навстречу. Мы - за ним, и каждый орет подобным образом, но что орет и почему так зверски орет, никому, даже самому себе, объяснить не сможет, потому что не знает, как вырвался из его горла этот ужасающий звук. В фильмах солдаты, идущие в атаку, четко, слаженно и буквораздельно кричат "Ура!". Знаете, такое красивое "Ура!" можно кричать только на параде. А когда они сталкивались и сталкиваются в настоящем бою с чужими солдатами в рукопашную, все орут и воют нечто непонятное и ужасное, совсем непохожее на парадное приветствие. У меня сосед по улице, Афанасий Иванович, на войне был в пехоте, а внук его Митя, в Чечне в морской пехоте, и оба за стаканом водки пришли к выводу, что первые звуки этого крика перед рукопашной начинались со слов "а сука", и уж потом превращались во что-то такое, что ни вспомнить, ни повторить. Бежим мы навстречу сталинским парням и орем. Думаете, нас ожидает столкновение с противником морда в морду, кулак в кулак? Ничего подобного. Услышав, что мы заорали и бежим навстречу, сталинские резко смолкают, тормозят, разворачиваются и бегут назад и в стороны. Кто-то из них попадется нам под ноги, но ради него никто не будет задерживаться, он получит оплеуху на ходу и все, свободен, можешь спокойно идти по улице и соображать, куда же попрятались все твои товарищи, и почему ты такой дурак, что оказался в центре толпы моторовских парней. Легко объяснить, почему не происходит массового встречного мордобоя. А кому он нужен, этот мордобой? За что ребята должны подставлять свои морды под кулаки друг друга? Победа не сулила никаких выгод, кроме возможности побахвалиться, что вчера мы их погоняли, а не они нас. Смотрите, какое мы слово употребляли - погонять. То есть, гоняться друг за другом, а не рвать на куски друг друга. Это в древние времена рассеять дружину противника, значит захватить его обоз или деревню. А там - жратва, трофеи и бабы, бабы, которых давно не видел и давно хотел. Много баб, любых и никого не надо уговаривать, какую выбрал, такая тут же и твоя. Вот тогда было за что рисковать своей мордой. А мы? Пробежав по улице Сталина, мы торопливо отходили к реке, чтобы сравнительно спокойно погрузиться на кораблик и оказаться на своей стороне, где нас уж точно никто не тронет. Противник, даже если к нему подойдет подкрепление и его боевой дух быстро восстановится, в этот вечер переправляться на нашу сторону не будет. Через неделю - возможно, но не сейчас, когда уже за полночь и кораблик ходит раз в час. Бессмысленность таких коллективных драк становилась для меня все очевидней, призывы Гауля отомстить за чью-то поруганную честь уже не вызывали у меня энтузиазма, а любопытство, что это такое, когда толпа идет на толпу, было давно удовлетворено. К тому же на открытии осенне-зимнего сезона нам с Миханей хорошенько досталось, и мы напару выпали из подростковых игрищ и забав. Это произошло на площадке у лесотехникума на той же самой знаменитой улице Сталина. Объединенные силы сталинских и еловских стояли с одной стороны площадки, мы с союзниками, ребятами из поселка Судоверфь - с другой стороны. Между нами было совсем маленькое расстояние, и мы начали обстреливать друг друга придорожными булыжниками, щебенкой крупной фракции, как сказали бы дорожники. То ли с их стороны щебенка была крупней, то ли они кидали более метко, но с нашей стороны начались потери: одному камень в голову прилетел, второму, третьему. Гауль оценил обстановку и дал сигнал к атаке, то есть заорал и полетел вперед. А расстояние до врага крошечное, а в наших рядах была сборная школы по эстафетному бегу. В конце концов, Миханя - лучший бегун города на короткие дистанции, он стометровку преодолевал за 10,8 секунд. Мы врезались в растерявшуюся и не успевшую отступить толпу и начали понужать колами по спинам набирающих скорость бойцов армии противника. Спины, спины, много спин перед тобой и ты не знаешь, что с ними делать, бежишь за ними и орешь им в уши, вот и вся драка. Зачем Миханя погнался за долговязым парнем, не знаю, он тоже потом объяснить не смог, наверное, самый высокий парень в толпе просто хороший ориентир для ночного бега, вот и погнался. Я бежал вслед Михани и видел, что он уже почти догнал долговязого, но в это время от забора, вдоль которого шла погоня, отделились две тени, одна накрыла здоровенной дубиной Миханю, а вторая махнула чем-то в меня, и я тут же ощутил сильнейший встречный удар точно в солнечное сплетение. Бляха-муха, дыхание сковало, я загнулся и упал, не мог даже прикрыть голову, потому что руками держался за живот. Классно они нас положили! Хорошо, что за нами катились чуть отставшие наши союзники, а то бы нас добили эти тени. Союзники впохыхах пробежали было мимо, но Миханя смог подать голос, и нас подобрали. Михане врачи констатировали ушиб позвонков с третьего по девятый, и возможно, смещение четвертого и пятого. А мне - ушиб и посттравматическое воспаление брюшной полости, контузия кишок, селезенки и печени. Как хорошо, что я никогда не ел перед битвой и вовремя прочитал о диете легионеров Рима перед сражением: чечевица или зерновая крупа без мяса и масла. Кишки после неглубокого ранения копьем не загнивали, и был шанс выжить. А у меня они могли лопнуть, когда в расслабленный на бегу живот прилетел огромный гранит. Я попросил ребят прихватить это оружие пролетариата. Он у меня сначала лежал у ворот, как напоминание о глупом риске ночных вылазок, а потом маманя его использовала в качестве груза на крышке бочонка при засолке капусты. Мы благополучно выздоровели, но пропустили сезон. А потом десятый класс, экзамены, прощай школа, и вместе с ней - родной мой город.
Больше я в междуусобных поселковых войнах не участвовал. Теперь меня интересовало только, как выжить и выстоять в одиночку. Уральский университет, куда я поступил учиться, и миллионный город Свердловск казались мне одной огромной чужой территорией. Как тут жить, на кого опереться, к кому обратиться за помощью в беде? Ни к кому. Живи и бейся - в одиночку. Драться один на один - я всегда этого побаивался. Не хватало мне бесшабашности в детстве. Я никого не вызывал подраться, ни с кем не мерялся силами таким способом. И меня никто не вызывал, и со мной не было желающих помахаться за углом школы. Может, потому, что я к тренеру Александру Магдалину ходил сразу в три секции: тяжелой атлетики, акробатики и легкой атлетики. Может, кто-то видел, а видели все, что я в шестнадцать лет толкал 103 килограмма, а в рывке и жиме добрался до 75. Скорее потому, что я был одновременно очень наглым и в то же время очень стеснительным. Кто растет без отца, они все такие. Наглым - не значит задиристым. Я на других не наскакивал, но и на себя не давал заскочить. Свой велосипед я никому не давал в детстве. Очередной великовозрастный оболтус уже брался за руль, но я упорно не убирал своих рук с руля. "Попробуй только возьми", - говорил я старшекласснику. "И что будет?" - усмехался он. "Попробуй только возьми", - повторял я, глядя в землю. Я знал, что если он заберет "велик", мне некому будет жаловаться, и уже решил, что возьму топор и сам ударю его топором. "Да нафиг мне сдался твой велосипед", - говорил старшеклассник и брал его у Шмыта. Пока Шмыт бегал к отцу в мехцех, взрослый парень делал пару кругов, довольный собой бросал велосипед около нас и уходил. Однажды Шмыт не побежал к отцу и сделал то, что мне очень понравилось, чему я сразу стал завидовать. Старший паренек отодвинул его от трамплина, с которого мы прыгали в реку, - пружинистой доски, укрепленной на обрыве. Стоя на ее краю, можно было раскачаться, взлететь вверх, перевернуться в воздухе и красиво войти в воду "щучкой". Шмыт в ответ столкнул паренька с доски, с той ее части, что была на берегу и откуда на нее заходили желающие прыгнуть. - Ты чего? - удивился паренек. - Сейчас моя очередь, - сказал ему Шмыт. - Была твоя, стала моя. - А по морде не хочешь? - нагло и задиристо спросил его Шмыт. - От тебя, что ли? - паренек посмотрел на него сверху вниз. - От меня, - и Шмыт неожиданно для всех и, прежде всего, для паренька врезал ему снизу по носу, торчащему над его головой. Когда удар приходится в центральную перепонку носа снизу, он особенно болезненный. Сила удара значения не имеет, важно попасть точно в перепонку. Шмыт попал. Парень схватился за нос, застонал и начал ходить кругами по берегу, пережидая боль. На счастье Шмыта, у парня пошла носом кровь, которую он никак не мог остановить. И голову вверх задирал, и даже на землю ложился, а она все текла и текла. Это была блестящая победа Шмыта. Мужики, что подошли к парню и советовали ему заткнуть ноздрю кусочком тряпки, в итоге сказали: "Сам виноват, малец - молодец!". Я бы никогда не смог ударить кулаком старшего парня, не посмел бы, а Шмыт посмел и стал героем. Он впоследствии частенько использовал тактику неожиданного нападения. Чем меньше предисловий, тем лучше, а еще лучше - совсем без предисловий. Удар у него был резкий, без размаха, но точный и всегда - в нос. Когда он подрос, противники уже не ходили кругами, унимая кровь, а сразу падали, потеряв сознание. Этот тип драки не был типичным в поселковой среде. Там надо было предварительно в словесной перепалке поучаствовать, а уж потом кулаками махать. Мы еще в садик ходили, а уже знали несколько вариантов предварительной словесной перебранки, например такой: - Пошел накуй! -Кусай за куй!
- Кусал бы я, да очередь твоя! - Я хотел, да ты как лев налетел! Что-то в этом роде и до тех пор, пока кто-то забывал, что надо сказать дальше и заводил руку за спину для размаха перед ударом. Шмыт внес в драки элемент новизны, но был в этом элементе привкус подлости. Прием годился для чужих, которых ты не знаешь и с которыми не встречаешься. А для своих, с кем рядом живешь, такой способ выяснять отношения совершенно неприемлем. "Шмыт оборзел вконец, - осуждающе рассказывали на работе взрослые мужики о происшедшем накануне, - Сеньку ни с того, ни с чего по роже как хрястнул, мать скорую вызывала, очухать парня не могли, с головой у Сеньки что-то случилось, лежит, встать не может, видать мозги опухли". Как жить в поселке, если ты своего покалечил? А неожиданный сильный удар в любую часть тела - это почти всегда серьезная травма. Из героя Шмыт стал превращаться в неконтролируемого хулигана. С таким жить, когда он начал еще и вино попивать, - большая проблема для жителей поселка. Чаще всего, она начинала решаться привычным способом: Шмыт получил первый срок, и матери вздохнули с облегчением -туда, мол, ему и дорога. С жалостью женщины смотрели не на него, а на тетю Катю, маму Шмыта, она так любила своего Сашеньку, красивого и ласкового в детстве мальчугана, а ее любимец, вот, ушел на зону первым из класса. Позже, когда выросший хулиган не унялся и продолжил калечить жителей, проблема решилась тоже привычным способом, но не так часто применяемым. После второго срока Шмыта вечерком попросили выйти из дома. Когда он надевал калоши на крыльце, по нему лупанули из двенадцатого калибра. Заряд разорвал ему всю одежду на боку и ободрал кожу с ребер. Кто стрелял - неизвестно, следствие не велось, потому что в больницу он не обращался и залечил ребра самостоятельно. Однако, предположить можно было, кто, этот стрелок. Достаточно вспомнить, кому Шмыт сделал подляну последнему. А последним был таксист, живущий в городе. Он подвез Шмыта до переправы и сказал, что ему наплевать, где и сколько кто сидел, плати и вылазь из машины. Шмыт нащупал отвертку в кармашке автомобильной двери и в свойственной ему манере неожиданно ударил ею по горлу таксиста. Отвертка не нож, ворот куртки пробила, а кожу на горле лишь поцарапала. Таксист тоже в больницу не обращался. После выстрела картечью двенадцатого калибра, они - в расчете. Через несколько лет Шмыт зарезал собутыльника. Тот его оскорбил каким-то намеком, не предполагая, какой неожиданной будет ответная реакция. Шмыт не стал спорить, а дождался, когда тот выйдет из-за стола. Собутыльник пошел отлить на улицу и получил нож в спину. Самодельный кухонный с наборной рукояткой, такие есть почти на всех поселковых кухнях, потому как тут же на зоне и делаются. Забыл сказать, поселок наш Моторным называется неофициально, а по юридическому адресу он - учреждение И-299/6 или шестая колония, попросту говоря. В поселке живут вольные, эти работают в конторе, мехцехе и на катерах. А рядом, выше по реке за забором - подневольные. Между ними постоянно идет обмен товарами и людьми. Наши подрастают и отправляются туда мотать срок, освободятся и обратно в поселок - мытарить жизнь. Бывает, в поселке оседают и не наши, те, кому после "звонка" ехать некуда. Заводят семьи, врастают в наш берег, и их дети тоже становятся нашими, моторовскими. На месте поселка когда-то была обычная луговина с рощицами прибрежных кустов. В конце сороковых и в начале пятидесятых годов сюда поселили поволжских немцев, которых только что выпустили из-за забора, где они провели восемь лет. Ну, и бывшим кулакам, отсидевшим свое, тоже разрешили здесь поселиться. Контингент сформировался славный. Замесите немецкую аккуратность с кулацкой хозяйственностью и добавьте специй лагерного быта, а потом еще облейте замес большой порцией скепсиса по отношению к государству, которое ничего, кроме горя этим людям не подарило, и не забудьте сыпануть щепотку ненависти к начальникам лагеря и всем, кто стоит выше, а также к суду, что вынес несправедливое решение и объявил их врагами народа, и к милиции, что исполнила волю государства, обратив их всех в неволю. В этом месиве вырастали отличные мастера по дереву и металлу, а также неистовые хулиганы и убийцы. И все живут на одном острове, и все друг про друга все знают. У меня никогда не было иллюзий по поводу зоновской романтики, тюремный шансон я не слушаю. От примитивного блатняка про "маму, которая никогда не увидит любимого сына" и "волюшку в кусочке неба синего" меня тошнит. Если бы не Высоцкий, возненавидел бы навсегда жанр авторской песни, как обрыдлевшое еще в детстве писклявое подростковое нытье про зону под бряканье ненастроенной гитары. Высоцкий спас весь класс российских бардов от преждевременной смерти в моем сознании. Я тогда не знал, что у исполнителя песни "А на кладбище все спокойненько" фамилия - Высоцкий, но его голос, совершенно не похожий на противные трогательные голоски местных вокалистов, показался мне мужественным, настоящим, таким, которым должны не только петь, но и говорить мужчины. Но вернемся к Шмыту. За убийство он получил девять лет и отправился на лесоповал в стапятидесяти километрах от поселка. Мы не вычеркнули его из списка живых, за убийство не вычеркивают. Если бы он изнасиловал поселковую девочку, тогда все, Шмыт, как друг детства, погиб навсегда, никто бы ему никогда не помог. Изнасилуй он кого-нибудь на стороне, взрослую женщину или девочку-несмышленыша, ему бы тоже не помогали во время сидения на зоне, но, по крайней мере, могли бы выслушать его исповедь, как все произошло. Не для того, чтобы посочувствовать, а чтобы определить, не было ли судебной ошибки, а вдруг следователи навесили на него чужой грех. А за насилие над поселковой девчушкой любому мужику предстояло ответить по всей строгости традиций - изничтожением этого мужика как личности психологически, а потом и физически. В поселок такие не возвращаются, даже если чудом остались живы. Судебные ошибки бывают часто, следователи, я в этом уверен до сих пор, никогда не знали реальных причин и обстоятельств тех преступлений, что совершались в поселке чуть не каждый день. Но негласный суд поселковых мужчин никогда не ошибался, потому как обладал полной информацией из всех источников. Мне иногда казалось, что даже поселковые собаки рассказывают мужикам, что они видели, слышали и чуяли, когда где то за клубом в безлюдный час один житель поселка замочил другого, а кошки обстоятельно и подробнейшим образом "мяукают" о том, как два соседа поссорились на кухне за бутылкой, когда в доме никого не было, кроме кошки, и она - единственный свидетель. Пока Шмыт сидел, у него умерли отец и мать. Поэтому Миханя формировал мешки с гуманитарной помощью: картошкой, салом, луком, чесноком и переправлял ему на зону. Однажды мы и сами съездили к Шмыту в гости на лесоповал. Для жителей поселка организовать такое свидание в тайге - не самая сложная проблема. Через все посты, через оцепление и колючую проволоку мы проникли в условленное место, каюту плавучего крана, и провели со Шмытом сутки. Срок на зоне - эта большая беда и большое горе для человека, в этот период его не должны бросать друзья, если он сам своим поведением на воле не вычеркнул себя из списков живых. В нашем поселке помогали сидельцам не из сострадания, а по давно заведенному и проверенному жизнью правилу: сегодня ты помогаешь, завтра тебе помогают. И вообще, к тем, кто за забором, у нас относились почти так же, как к остальным жителям поселка. Ничего удивительного, родители поселковых ребят, дедушки и бабушки, заметьте, и бабушки тоже, по много лет провели в сталинском заключении, испытали на себе величайшую, невиданную доселе, массовую несправедливость в работе правоохранительной системы государства. Как бывшие "враги народа" могли относиться к тем, кто сидел там всего навсего, за кражу мотоцикла, за драку или за то, что за женой побегал с топором? За пустяки сидят. Вот побыли бы все эти мелкие хулиганы в шкуре государственных изгоев, причем, попали бы в эту шкуру без лишних объяснений, схватили, приволокли, изгой, враг - десять лет от звонка до звонка, вот тогда бы знали, кто такие настоящие преступники. А так, не зона, а баловство одно. Мы росли и не воспринимали зону, как нечто далекое и ужасное. Вон она, прямо на нашей улице, зеки нам школу строят. Есть желание, можешь с ними поболтать, у них - всегда есть желание. Когда бывшие зеки живут рядом с тобой, а нынешние зеки рядом работают, зона становится обыденным явлением, привычным дополнением к образу жизни, ее психология начинает сильно влиять на моральные параметры поведения и взрослых, и детей. Мы резали в огородах пучки зеленого мака и перебрасывали их через забор. Оттуда в тот же момент летел сверточек с наборной шариковой ручкой или перстнем с черепом. Один раз я кинул мак, мне прилетел сверток, а в нем был просто камень, обычный камень с дороги. Я сказал Михане, нас кинули, переброску мака прекращаем. (Отсюда, кстати, смысл слова кинуть, то есть всучить пустышку вместо положенного бартера). Весь класс, вся школа прекратила снабженческие операции. Зеки залезли на стропила и кричат нам с верхотуры, что случилось, ребята? Мы показываем посылку - камень и говорим, что так нечестно. Они тут же выясняют, кто нам кинул камень, перебрасывают несколько очень ценных и отлично выполненных подарков - ножей из стали, которая не темнеет даже в лимонном соке, и просят восстановить нормальный товарообмен. - Обещаете, что все будет по-честному? - кричим мы зекам. - Отвечаем! - кричит один из них. И с тем, кто кричал "отвечаем", мы имеем дела дальше. А тот, кто кинул нам камень, исчезает со стройки. Каждый должен отвечать за свои слова и поступки, и если это было для кого-то непонятно, ему объясняли. Иначе из-за таких "непонятливых" пострадает много "честных" и "порядочных" людей. Кавычки уберутся, когда люди отсидят срок и станут жить среди нас. Они будут уважаемыми людьми за честность и порядочность, за то, что соблюдали порядок в человеческих взаимоотношениях, тот порядок, без которого совместное проживание людей невозможно. И еще о порядке, но в другом смысле, менее глобальном. Я заметил, что наши парни, побывав на зоне, начинают жить чище в быту. У них чище и чаще вымыт пол, их одежда, какая бы она не была, всегда выстирана, они тщательней и регулярней бреются и рассуждают они проще, яснее, чище. Это - плохо, это - хорошо, так можно делать, а так нельзя - все им понятно и ясно. Даже сама речь их изменилась, после зоны она более сдержанна и обдуманна. Шмыт, например, перестал в общении с нами употреблять блатные слова и нас попросил не выражаться по фене. "Нельзя подражать тем, кто сидел, - объяснил он, - не имеете права. Когда свой срок отсидите, тогда, пожалуйста, тогда и я с вами на фене поговорю". Михане стало стыдно, он у нас был главным знатоком зоновского фольклора и чаще других пользовался соответствующей лексикой. Мне не хочется приукрашивать жизнь и образ мыслей поселковых жителей, но самую большую подлость, какую я заполучил от обитателей учреждения И-299/6, была не от моих друзей, не от поселковых мужиков и не от зеков, я получил ее от начальника колонии полковника Буркова. Он попросил меня в трудную годину привезти из Тюмени для колонии сахар и сигареты." Я рассчитаюсь через полгода, когда сплав пойдет, - сказал он мне при свидетелях в своем кабинете, - даю слово офицера". И не рассчитался, ни через полгода, ни до сегодняшнего дня. И никогда не рассчитается, потому что с той секунды, как я напечатал его фамилию, мы - в расчете. Меня можно кидать, но без упоминания "слова офицера". Такая клятва для меня священна. С детства меня интересовали больше всего книги про рыцарей и рыцарскую честь. "Айвенго", "Белый отряд" - это оттуда пошло. Может, мне и хочется простить полковника, но книжно-поселковое воспитание не дает. За слово надо отвечать, всем и всегда, и мне в том числе. Отвечу. У меня денег не было, я взял сахар и сигареты у знакомых бизнесменов под мое честное слово и - пролетел. Свое слово я отбатрачил и деньги им вернул. Любое сказанное слово имеет свойство, присущее вечности - оно никуда не исчезает и живет само по себе где-то рядом, сопровождая нас до и после смерти. А слово невыполненной клятвы, в отличие от других слов, не летает где-то в заоблачных небесах, а поселяется внутри нас и грызет душу изнутри. И до, и после смерти. Впрочем, смерти нет, значит, этот душегрыз будет длиться бесконечно.
Причинно-следственную связь между сказанным словом и ходом дальнейших событий наглядно демонстрировал Миханя, и я с восхищением наблюдал за этим процессом. У Михани, как я уже говорил, были редкие и очень светлые волосы на голове, из-за которых ему еще в садике дали кликуху - Мишка-Пух. Он благополучно прожил с этой кличкой до восьмого класса, но потом начал комплексовать по поводу своих необычных волос. Девочки в классе уже вызревали в девушек, у них появились груди, в которые мы поначалу из озорства пытались ткнуть пальцем, а потом начали стеснительно разглядывать, подмечая, как они увеличиваются в течении одного года и у некоторых уже покачиваются при ходьбе, а в школьном спортзале так и вовсе мотаются из стороны в сторону, когда одноклассница бежит или прыгает за мячом, играя в волейбол. Миханя тоже смотрел и был, как и все мы, в предощущении первой влюбленности. А тут такая кличка несерьезная - Мишка-Пух. Как с такой кличкой за кем-либо ухаживать, и на какие ответные знаки внимания можно рассчитывать? Он попросил нас не называть его больше Пухом. Непросто отвыкнуть произносить кличку друга, если до этого ты звал его так десять лет. Мы пытались из всех сил, но все же иногда слетало с языка привычное - Пух. Миханя обижался, но терпел, видел же, что случайно вырвалось. А с другими ребятами он не был так терпелив. Назвал Пухом, получи в харю. По-моему, он начистил хари всем без исключения школьникам поселка с первого по десятый класс. Он никого не бил, не измывался мстительно над теми, кто не так его назвал, просто хлопал по лицу кулаком и уходил. А его никто не догонял и не пытался дать сдачи. Со взрослыми парнями все происходило по-другому. Весь поселок был предупрежден, что обидную для него кличку использовать нельзя. И тут идет какой-нибудь ухарь и орет на всю улицу:"Здорово, Пух!". Миханя подлетал к ухарю и бил по его морде до тех пор, пока Миханю не оттаскивали. А надо подчеркнуть, что Миханя великолепно сложен, у него атлетически образцовая фигура, которая красива и сейчас, в пятьдесят лет. Тело без жиринок, мышцы все навиду, мышцы крепкие, не раздутые, а как раз такие, какие должны быть у атлета-бегуна - плотные с четкими рельефными линиями на животе, плечах, руках и ногах. На всех греческих вазах нарисован Миханя, это я давно подметил. Пусть он не занимался боксом и борьбой, но он мог безостановочно, с огромной частотой и скоростью молотить руками по голове противника. Вынослив, силен и быстр в движении - лучшие исходные данные для человека в драке. Он победил всех ухарей и всех отучил оскорблять его старой кличкой. Когда он начал носить парик, никто из путних парней ни разу не посмеялся над его новым внешним видом. А кто из глупых по жизни позволил себе произнести шуточку про парик, тот был избит, а некоторые, совсем тупые или вредные, биты были неоднократно. Миханя отстоял свое имя в прямом смысле слова кулаками. Таким школьным другом можно гордиться и я им гордился. Если бы не эта закомплексованность в подрастковом возрасте, Миханя мог бы стать лучшим в мире бегуном, боксером и футболистом, особенно футболистом. Он всегда находился в той точке поля, куда отскакивал случайный мяч - точно ему в ноги перед самыми воротами, и Миханя никогда не промахивался, мяч ложился ему на ногу так, как нужно, и летел именно в ворота, а не чуть в сторону или чуть выше ворот. Это везение, которое повторялось на футбольном поле многократно в каждой игре, сделало бы его знаменитым. Потому что это не просто везение, это дар великих спортсменов. Они такие же, как все, но им чаще везет. За Миханей, специально, чтобы на него взглянуть, приезжали представители свердловской спортшколы. Тренеры по футболу и легкой атлетике без труда уговаривали тетю Клаву и дядю Мишу, мать и отца, отпустить сына в большой город, но Михал Михалыч, то бишь Миханя, стеснялся своих волос до такой степени, что наотрез отказался от всех предложений и никуда из поселка не уехал. Безмерно жаль, что годы были упущены, а портвейн и спирт поставили крест на его спортивной удаче. Здоровье позволяло ему долго не болеть с похмелья, он пил больше других и чаще, при этом не сильно пьянел и мог надавать по башке тому, кто давно заслужил, и кому пришла пора отвечать за содеянное или сказанное. Миханя превратился в поселкового авторитета, и эта роль ему нравилась больше, чем роль чемпиона города по бегу, звание, которое он давно имел и которое ни сколько не ценил, поскольку чемпионом на беговой дорожке был с раннего детства. Ему показывали, что такое низкий старт, он упирал ноги в колодки и ждал выстрела. А затем влегкую всех обгонял и получал звание, при этом ни одного часа не тренировался и не готовился. Легкая атлетика для него была поистине легкой. Победы, которые даются легко, не имеют сладостного для души вкуса, их не тянет попробовать еще раз, так как это не результат душевной и телесной работы, не мучительное преодоление своих недостатков, прежде всего лени и неверия в себя, а какое-то бесплатное приложение к твоим природным данным, халява от рождения. Ей нет цены, поскольку ее не просил и не заработал, душа не требует повторить успех и добиться нового, еще более значительного, душа не мучает спортсмена желанием кого-то победить. Есть медаль - хорошо, нет медали, ну и хрен на нее. Миханя отказался от участия во всех соревнованиях и не особенно об этом жалел. Спортивная медаль не дает того авторитета и той степени участия в жизни поселка, которые дает умение бить морды. Она в то время не давала и тех денег, которые могли бы отчасти восполнить недостаток авторитета. Это сейчас миллион долларов у футболиста весомее авторитета лучшего уличного бойца. А тогда медаль для Михани была пустышкой. Ну, что об этом говорить, что было, то прошло, и ничего уже не изменишь. Сейчас Миханя работает кочегаром в поселковой котельной. Мужик он в поселке авторитетный, и это не так мало, если говорить о жизненных успехах.
На излете юности мое внимание переключилось на Жигаря. Он преподал мне последние бойцовские уроки. В детстве Жигарь не отличался ни силой ни драчливостью. Он имел две способности, которые никак не могли дать ему славу поселкового бойца: орлиную дальнозоркость и умение дальше всех кидать камни в реку. В кабинете окулиста Жигарь без труда прочитал буквы на самой нижней строке таблицы, а на берегу как то так извивался при броске, что его камень улетал далеко-далеко и где-то там на середине реки с почти неслышным бульком падал в воду, и круг от него моментально исчезал в волнах срединного течения. Мы все добрасывали лишь до половины этого расстояния. У Жигаря мать была врачом, а отец капитаном небольшого катерка, используемого для расталкивания сбившихся у берега бревен и плотов. Отец постоянно заочно где-то учился, непонятно для чего и зачем. Сначала закончил лесной техникум, затем лесной институт, а после этого еще и лесотехническую академию, но как работал капитаном катерка, в народе называемом "утюг" за его утюгообразную форму корпуса, так и работал на этом месте до самой пенсии. Тем не менее, семья считалась интеллигентной, и его родителям не нравилось, что сын проводил все свободное время с нашей командой. Но "манежик" сделал свое дело, и Жигарю нравилось общаться только с нами и ни с кем другим. Мы были не против, Жигарь хоть и не дрался никогда, зато имел обширные книжные познания и умел вставить умное словечко в ход подростковых бесед и споров. В пятнадцать лет он стал невероятно быстро расти, и к семнадцати годам перерос всех нас на две головы. Высокие парни делают любую компанию внешне более устрашающую, и нам с Жигарем было гораздо комфортнее на чужих улицах. Как я уже говорил, сезон драк десятого класса мы с Миханей пропустили, поэтому Жигарь так и не смог ни разу показать в драке все преимущества высокого роста и невероятно длинных и скоростных своих рук, не зря же он кидал камень дальше всех. Он поступил в свердловский железнодорожный институт и когда проучился там год и приехал на каникулы в поселок, его никто не узнал, даже родители. У него кардинально изменились и характер и манера поведения. Казалось, он все время в подпаленном состоянии и вот-вот кому-то врежет в морду без всякого повода. Знаете, наверное, таких типов, которые когда напьются, жаждут пристать к кому-нибудь и обязательно распустить при этом руки. Жигарь был таким же, только трезвым. Пара наших мужиков получили от него по морде около клуба, и пришлось целой делегации, состоящей из матери Жигаря, нас и товарищей его отца отправиться улаживать конфликт. Затем он разогнал группу ребят у сталинского магазина, кого-то погонял на перроне вокзала, махался с кем-то на центральной площади города - достал всех, одним словом. Свою борзоту он называл "проведением рекогноскировки на местности" и гордился собой. Когда "каникулы Бонифация" закончились, и "цирк" уехал на учебу, его родители вздохнули с облегчением. Перед тем, как поехать на уборку картошки вместе со своим вторым курсом, я заскочил к нему в общагу. Он тоже уезжал на картошку вместе со своим отрядом, но в другой совхоз. Оказалось, что у них в общаге процветает что-то вроде дедовщины, старшекурсники бьют первокурсников и отнимают у них выпивку и деньги. Не успели мы поздороваться, как в комнату ввалилась пьяная компания и давай расспрашивать, кто я такой, что тут делаю и есть ли у меня деньги. Я посмотрел на Жигаря и спросил его вслух, что за братва у тебя в гостях? Ребята пришли поговорить, ты сиди здесь, а я выйду, поговорю, - ответил он и обратился к ребятам: парни, деньги у меня, пойдемте в коридор. Они шумно вышли из комнаты. Не успела закрыться дверь комнаты, как в коридоре начались топот и возня. Его там бьют, что ли? - подумал я и решился выйти в коридор. Я уже встал и пошел, пытаясь сосредоточиться и настроиться, страх ведь нужно как-то преодолеть, но тут открывается дверь, появляется голова Жигаря, которая запыхавшимся голосом говорит: рюкзаки, быстро, уходим! Хватаю рюкзаки, выбегаю с ними в коридор, а там, бляха-муха, двое на полу, один у стены за рожу держится и двое в конце коридора стоят в разорванной одежде и на нас смотрят. Иди за мной, не отставай, командует мне Жигарь и первым идет через лежащих парней к выходу, туда, где эти двое стоят. Они по лестнице наверх заскочили, а мы вниз и на выход из общаги. Он взял у меня свой рюкзак, и мы бегом к автобусной остановке. Добежали, а автобуса все нет и нет, нас видно за полкилометра, решат догнать, увидят и догонят. Если что, бросаем рюкзаки нахер и убегаем, понял, пусть подбирают, суки, - говорит мне Жигарь. Я был полностью с ним согласен, после такой бойни за спасение и рюкзака не жалко. Но автобус подошел, мы сели в него и успокоились. Жигарь, говорю ему, кто это был, что у вас в общаге происходит? Да пятикурсники прощальный аккорд играют, они после военного лагеря всегда чистят "картошку" а потом гуляют и разьезжаются. Традиция такая есть в этом долбанном институте, - рассказал мне не спеша Жигарь. И о жизни своей на первом курсе, на котором кроме математики и физики всем тем, кто живет в общаге, надо проходить курс молодого бойца, причем, по полной программе и не факультативом. Поэтому Жигарь в первый же месяц учебы записался в секции самбо и бокса, после чего, как он признался, немного полегше жить стало. После "чистки картошки" я встречался с Жигарем еще несколько раз, мы вновь сблизились после годового перерыва, когда учились на первом курсе и практически в Свердловске не общались. На втором курсе мы виделись почти каждую неделю. Два раза он мне помог в проблематичной жизненной ситуации, один раз я ему. Сначала о нем. В первом семестре второго курса в его общаге назрел заговор против оборзевшего Жигаря. По мнению старшекурсников, он слишком рано утратил к ним всяческое уважение, и его следовало поставить на свое место - туда, где слушаются и подчиняются. Подвиги Жигаря были хорошо известны, поэтому в каолицию против него стянули лучшие силы с разных факультетов и общаг. "Разговор" наметили на танцевальной вечеринке по случаю революционного праздника 7 ноября. Жигарь пригласил меня "слегка помочь". Задачу на вечер он мне поставил примерно за час до начала танцев: зайди в зал один, встань в левый угол и жди. Никуда из угла не выходи и ни с кем не общайся. Когда начнется, бей всех, кроме меня. Их больше пяти не будет, не бойся, - говорил он мне на знакомой автобусной остановке. Что ж, все понятно, я - засадный полк, мое дело - стоять и делать вид, что я Жигаря не знаю, оказался на танцах случайно, всех боюсь и никуда не лезу. Студенческие танцы в железнодорожном институте мало чем отличались от тех, что проходили в нашем родном городе. Та же обязательная группа парней, которая ведет себя наглее других, потому как держат шишку на площадке. Я встал в угол и смотрел. Девчонки были взрослее и моднее, чем у нас в городе, не ругались матом и не хихикали, собравшись в стайку, и выделываясь друг перед другом. Многие девчата вели себя скромно, многие развязно, но по-взрослому, подражая дамам из зарубежных фильмов. Жигарь появился неожиданно, сразу встал в центре зала и огляделся. Он заметил меня и больше в мою сторону не смотрел, повернувшись ко мне спиной. Его высокая фигура вызывающе торчала посреди танцующей толпы. Мне было видно, как за его спиной появились четыре парня спортивной наружности и даже слышно в паузы между грохотом барабана, что они произнесли его имя и все поглядели на него. Парни встали в линию, плечом к плечу, и двинулись к центру, пробираясь через танцующих. Надо было бы предупредить товарища, что опасность сзади его, но как? Я тихонько вышел из угла и двинулся за парнями, стараясь на них не глядеть, но при этом не упускать из вида. Крикну ему в последний момент, решил я, парни окажутся между нами, по двое на каждого, что будет, то и будет, но с минуту я продержусь, а там поди и студкомовцы подоспеют, есть же у них студком или дружинники какие-нибудь. Не тавдинский горсад, в конце концов. Недооценил я зрение Жигаря, все он видел и был готов, но в его планы не входило драться в центре зала, он то задумал оттеснить одного, самого опасного для него, в мой угол, чтобы там вдвоем его уделать, а остальных не подпускать к углу и так достоять вдвоем до прекращения драки. О полной и безоговорочной победе он не помышлял, не тот случай и не тот противник. Выстоять в углу на виду у всего института - больше ничего не требовалось. Пятый парень, как мне рассказал потом Жигарь, тоже был в зале и приближался к центру с противоположной стороны, он должен был начать драку и отвлечь на себя его внимание. Пришлось Жигарю сменить тактику. Он повернулся к парням лицом, сделал пару шагов к одному из них и крикнул мне: бери вот этого! А сам махнул в его сторону ногой и левой рукой. Парень моментально встал в боксерскую стойку и поднял руки к голове. Я со всей силы звезданул его в голову слева, парень растерялся и полностью закрыл руками голову, и Жигарь смог прицельно пнуть его между ног, а когда парень ойкнул и потянулся руками к животу, пробил ему прямым правым в лицо, и парень повалился на пол. Дальше началась суета сует. Жигаря окружили, и машущая руками и ногами кампания покатилась в дальний от меня угол. К лежащему парню тут же подошли студенты и студентки, наклонились над ним и начали голосить. Я отступал обратно в свой угол и боялся, что кто-то накинется на меня. Но никто не накинулся, наверное, никто и не догадался о моей роли во всем этом процессе, танцы же все-таки были, а не показательный бой, где зрители внимательно наблюдают и оценивают действия соперников. Дойдя до угла, я вдоль стены пробрался к выходу и поглядел туда, куда укатили Жигаря, там уже ничего не происходило. Или Жигаря уделали, или кто-то остановил "махаловку".
Когда Жигарь докатился до стены, четверка расположилась напротив него, но никто не решался на него напрыгнуть. "Ну что, парни, на сегодня хватит?", - спросил их Жигарь. И один из парней ответил: " Хватит". Без главного бойца они потеряли пыл и задор, к тому же двое из них были пришлые, а эти всегда быстро теряют интерес к чужим разборкам, если разборка затягивается и разобраться сразу не получилось. Жигарь подошел ко мне, не оглядываясь и не боясь. Он вывел меня из зала и проводил до остановки. На этот раз нам не надо было бежать. - Ловко ты ногой его пнул, - сказал я Жигарю, утрясая в голове впечатления. - Это обманное движение, - ответил он хриплым, надорванным в драке голосом, - надо было подсечку сделать, но так надежнее. Спасибо, вовремя ты его окочурил, он не ожидал. Кандидат в мастера по боксу, его так просто не завалишь.
Через месяц Жигарь дважды помог мне, и уже я говорил ему спасибо. Первый раз все вышло случайно, и это не было силовым противоборством. Он зашел в университет, где я учился, и ждал меня в холле четвертого этажа, разглядывая студенческую элиту Свердловска. По коридору фланировали девушки-филологини и девушки-философини, которые доставали из сумочек длинными пальчиками длинные пачки сигарет и шли курить в торец коридорного проспекта, откуда постоянно тянуло ароматом дорогого табака. До этого дня Жигарь не видел ни одной курящей девушки. У нас в поселке некоторые женщины курили, но, во-первых, курили они "беломор", а во-вторых, старались это делать скрытно, в углу кухни, чтобы их не было видно с улицы. На виду у всех цигарками пыхтели только самые несчастные, брошенные и спившиеся женщины. Расфуфыренные девицы с томными глазами, проплывающие мимо него и говорящие о реминисценции подсознательного в фильмах Тарковского, впечатлили его до глубины души, так как он знал общий смысл слова реминисценция, но даже предположить не мог, что это слово могут знать девицы, тем более, курящие. - Где их найти? - спросил он меня прежде, чем поздоровался. - Кого? - Вон тех, что из вашей курилки выходят. Я посмотрел на девушек, две учились на нашем факультете, а две мне не знакомы, но все они были со старших курсов. - Две старухи из нашей общаги, а тех не знаю, - ответил я. - Почему они старухи? - Жигарь смотрел то на меня, то на девушек. - Их так старшекурсники зовут. - А прошмондовками они их не называют? - Прошмондовками, нет, - я засмеялся, вспомнив поселковую лексику. Шалашовками и прошмондовками у нас мужики в беседах между собой называли баб, курящих у магазина и ждущих, когда им кто-нибудь купит вина. -Эх, такую бы старушку да на вертушку, - довольно громко сказал Жигарь, когда девушки проходили мимо нас, стуча каблуками по паркету. Как ни странно, но девушки не обиделись и не фыркнули презрительно, как я ожидал. Их реакция была совершенно обратной: четверо девушек окинули взглядом высокого Жигаря, одновременно улыбнулись и захихикали точно также, как хихикают и смеются поселковые девчата, когда их количество в клубе больше единицы. Девушки пересекли холл, но дальше по коридору этажа не пошли, а встали у стены и продолжили о чем-то живенько беседовать. В это время к ним подрулили хорошо мне знакомый паренек по имени Владик, он был маленький и худенький, но страшно начитанный и умный. Меня к нему в комнату подселили на первом курсе, но он тут же начал бегать в студком и просить, чтобы меня переселили, объясняя свою просьбу невозможностью проживания с неграмотным человеком. "Да с него шкура еще не отпала, он же неардальталец, он загрызет меня ночью или в окно выбросит, он угрожал это сделать, он опасен для общества!"- убеждал Владик своих товарищей, заседающих в студкоме. А взаимная наша неприязнь началась с такой мелочи: он читал книгу лежа на кровати и на каждой странице раз по десять произносил с восхищением слово "Изумительно!". Мне это мешало заниматься, на первом курсе я учился прилежно. Я грубовато попросил его замолчать или читать где-нибудь в другом месте. Если бы я спросил, кого он читает и чем восхищается, Владик бы отложил книгу и до поздней ночи рассказывал мне о ее содержании, о писателе, о литературе и искусстве. Я знал, что он пустится в бесконечные рассуждения, потому что однажды уже спросил, что за книгу он читает, и после этого не смог подготовить свое учебное задание. - Это же Шоу, деревня, - Владик отложил книгу. - Бернард?- спросил я его. - Ирвин. - Бернард Ирвин Шоу? - переспросил я, откуда мне было тогда знать, что есть еще один писатель с фамилией Шоу, но с именем Ирвин, и этот Ирвин - как раз входил тогда в моду среди продвинутой интеллектуальной элиты человечества. -Увы, господин Ирвин Шоу, - обратился Владик к писателю, глядя на обложку книги, - вы написали изумительный роман, но рядом со мной торчит пень и не дает мне его читать. Пни правят миром, господин Ирвин, и они уничтожат все прекрасное на земле без малейшего сожаления! Владик встал с кровати, оставив книгу на одеяле, и вышел из комнаты, а когда вернулся, я уже приготовил ему ответ примата Чемберлену: напротив названия книги "Вечер в Византии" я крупно и жирно на обложке дописал - "с х... в жопе!" После такого соавторства с "господином Ирвином" наше совместное проживание с горячим поклонником элитарной литературы стало невозможно. Испорченную книгу он на заседании студкома не показывал. Я тоже никому о ней не говорил до сегодняшнего дня. И вот, стоим мы с Жигарем, а умный Владик точит лясы с девушками, которые приглянулись моему другу. - Знаешь, - говорю я Жигарю, наблюдающему за Владиком, - этот пенек выгнал меня из комнаты, где я жил. - За что? - За то, что я сматерился при нем, - переврал я немного сценарий конфликта. - Борзота, - вынес свое суждение Жигарь, - это от недостатка воспитания, сейчас восполним. - Эй, ты, чмо болотное, ну ка иди сюда! - крикнул он в сторону Владика. Девушки, услышав его голос, посмотрели в нашу сторону. Владик тоже повернулся. - Иди сюда, чмо, я тебе, тебе говорю! - Жигарь смотрел только на Владика, и тот, наконец, понял, что это к нему обращаются. - Вы меня просите подойти? - Вас. - Извольте, - сказал Владик и подошел. А зря, не надо было. Наверное, струсил, многие умные люди патологически трусливы. Жигарь сгреб одной рукой пиджак у горла Владика и приподнял его. - Скажи куй! - приказал он испуганному пареньку. Я огляделся и увидел, что на нас смотрят не только девушки. По лестнице на четвертый этаж поднималась большая группа студентов, из кабинета недалеко от холла вышла наш преподаватель Маргарита, которую старшекурсники называли королевой Марго за красоту и стать, дверь деканата открылась и по коридору пошла замдекана Елена Ивановна, или "мама", так ее звали многие студенты за доброту и попытки оттянуть исключение из университета провинившихся, - все смотрели на нас и на Владика, висевшего на руке Жигаря. - Скажи куй, чмо, или оборву яйца и брошу львам! - он сгреб второй рукой штаны Владика и все, что в них болталось. Студенты на лестнице засмеялись, и один крикнул снизу: "Кидай их сюда, лвы - это мы!". Жигаря этот призыв подбодрил, и он сжал руку под пиджаком Владика. "Ку-у-у-й!" - заорал Владик, - к-у-у-й!". Мне было очень стыдно, казалось, это я кричу матерное слово на весь университет.
Никогда не проси больше Жигаря помочь, никогда не своди счеты с помощью других людей, говорил я себе, когда брел по лестнице к выходу из университета. Жигарь шел за мной и ничего вслух тоже не говорил. О чем думал он, я не знаю, мы одновременно почувствовали, что случай с Владиком не надо обсуждать, так как ничего хорошего в нашем поступке не было. Удивительно, но никто из преподавателей не сделал мне замечание по поводу случившегося. Свердловск, ныне Екатеринбург, город пролетарский и громким матом его жителей не удивишь, даже если мат прозвучал в привилегированном учебном заведении в присутствии женщин с учеными званиями. Впрочем, все философы обожают материться, а женщины-философы делают это не хуже мужчин. В тот же вечер в общаге девушки спросили меня, что за ковбой приходил ко мне в университет. У нас студентки и студенты жили почти что вместе, юноши по нечетной стороне коридора в пятиместных "нумерах", девушки по четной в трехместных. На кухне в центре коридора все встречались по-коммунальному, в тапочках и домашних одеждах. Они и посоветовали мне пригласить Жигаря к ним в гости и сразу же назвали дату, когда его будут ждать. Это, конечно же, была суббота, когда одна из трех уезжала домой в пригород Свердловска, и ее койка была свободной. Жигарь приехал в шляпе, и она ему очень шла: боковые края подняты вверх, передний край опущен до носа, а задний до воротника куртки - вылитый ковбой, девчата не ошиблись с кличкой, они уже посмотрели много американских фильмов. Кто из двух девушек ему нравилась больше, он так и не сказал мне. По-моему, он скакал на обеих. Я предположил это, потому что однажды он спросил у меня утром, когда вернулся в мою комнату, бывает ли грыжа мужского члена, что-то его начала беспокоить боль в том месте, откуда растет этот самй член. А потом задал еще вопрос, как я думаю, одиннадцать раз за ночь это не опасно для здоровья? Комната девушек была точно напротив моей, и когда я вернулся в обед с учебы, они еще только что проснулись, и их было двое, и когда они шли по коридору умываться, обеих покачивало как пьяных. После нескольких визитов Жигаря в нашу общагу, у меня постепенно начали вырисовываться напряги с однокурсниками этих девушек. Парни уже дважды заходили ко мне и спрашивали, кто он такой и когда придет снова. В нашей общаге драки были большой редкостью, если и были, то отнюдь не из-за дедовщины или чего-то подобного этому явлению. Повздорят два студента, выяснят, кто имеет право ухаживать за девушкой, а кто должен уйти в сторону, и все - никаких "гонок" и "махаловок". Я Жигарю сказал, что лучше бы он отдохнул и пару месяцев в гости к студенткам не приходил. Но Жигарь, это Жигарь, он не мог проститься с дамами без прощального аккорда. И они встретились, трое парней и он, как раз между моих дверей и дверей комнаты девушек. Неловкое молчание длилось недолго, как выходец из интеллигентной семьи, Жигарь правильно выбрал стилистику общения: - Не соблаговолите ли вы пройти в туалет? - спросил он у них, уверенно и легко выговорив столь трудно произносимую фразу. Это ребят и расслабило. Обманные движения Жигарь умел делать даже языком. - С превеликим удовольствием, сударь, - ответил самый высокий из них, знаменитый университетский борец, прочитавший в детстве не менее трех раз "Трех мушкетеров". - Прошу! - Жигарь учтиво показал рукой в сторону туалета в конце коридора. - После вас, милейший, - ответил борец. Вся троица заулыбалась. Разговор начинался мирно, я был совершенно спокоен. Борец тут, думал я, всего навсего для придания беседы более весомого статуса, двое других - друзья Владика, один играет на гитаре в университетском ансамбле, другой в нем поет, оба - лучшие на факультете игроки в преферанс и покер. Ну что может произойти между ними и Жигарем? Да ничего, кроме беседы с употреблением, в худшем случае, всего лишь полудетских угроз "не ходи сюда, о то хуже будет". Жигарь шевствовал по коридору в сторону туалета первым, сразу за ним шел борец, а за борцом семенили ножками гитарист с вокалистом. Замыкал колонну я. На всякий случай, так положено. В туалет мне зайти не удалось. Жигарь зашел туда, но ненадолго: как только борец оказался в створе дверных косяков, и свет туалетной лампы, которая светила гораздо ярче коридорной, упал ему на глаза, Жигарь развернулся и провел мощную серию ударов по его лицу и корпусу. Борец повалился на своих товарищей, те на меня, а я их всех начал толкать в спину обратно к Жигарю. В смешанных рядах переговорщиков началась паника. Поскольку борец опять появился в створе, Жигарь вдарил ему ногой и уже начал молотить на убой. Я ему кричу: стой! Эти кричат: убивают! - шум, гам, полный коридор народа. Если бы не суббота, меня бы точно исключили из университета после этой драки. Но - опять обошлось, студкомовского начальства в общаге не было, а борца быстро отмыли и привели в чувство мы с Жигарем. Музыканты принесли нам чистые полотенца, ребята были учтивы, но руки у них тряслись. Жизнь моя в новом городе обустроилась и наладилась, меня, как говорится, больше никто не обижал. А вот у Жигаря проблемы появлялись регулярно, каждый раз, когда он напивался. Зимой, в январе, он ехал позно ночью на трамвае, в вагоне никого не было, и он пропустил свою остановку. На конечной стояла толпа молодежи, кондуктор решил открыть только одну дверь вагона, ту, около которой покачивался проснувшийся Жигарь. С пьяну он плохо соображал. Толпа устремилась к открытой двери вагона, а Жигарь начал пинать их по рожам и кричать: "Занято!". Ребята отскочили, затем попросили кондуктора открыть вторую дверь, и пошли на штурм с двух сторон вагона. Жигаря они измочалили и изувечили, а потом на окраине города выбросили из вагона в снег. Кондутор по их просьбе открыл на минутку дверь, закрыл и поехал дальше. Славный мой товарищ долго пролежал на морозе со сломанными ребрами и сильно простудился. И быстро начал сдавать. Зрение резко упало, кости болели, давление подскакивало. Он бросил спорт и отогревал душу водкой. Если не ошибаюсь, сейчас он работает мастером в каком-то железнодорожном депо, и навряд-ли кто из его коллег знает, каким находчивым и смелым бойцом был Жигарь в студенческие годы.
У каждого из "манежников" я чему-то научился, и то, что смог перенять, мне пригодилось и меня хотя бы раз выручило, а некоторые их приемы поведения в уличной стычке выручали неоднократно. Годам к тридцати я стал понимать, что мое восхищение вызывали не сами приемы, а способность ребят защитить свою самостоятельность. Каждый из них выстроил в в своей душе мини-государство, которое оборонял доступными ему средствами и не впускал в него раззорителей внутреннего мироустройства и мировоззрения. А когда смог отбиться от чужаков-кочевников, от пришлых грабителей и отрядов наемников, удостоился уважения и чести от государств-соседей. Не наш дом - крепость, а наша душа - наша крепость, и она - единственная ценность, ради которой надо принимать сражение с врагом, во сто крат сильнее и многочисленнее нас. "Манежники" бились преимущественно кулаками. Этот вид оружия им был доступнее и понятнее, а главное - в их уголке планеты он пользовался наибольшей популярностью. Почему маленькие народы так неистово борются за свою самостоятельность? За признание независимости и прочей атрибутики настоящего большого государства, которые есть у большого народа? Вспомните, как вам в детстве хотелось быть взрослым, но ничего, кроме кулаков, у вас не было. И вы поймете усилия "маленьких" встать в один ряд с "большими". А кто их пустит в этот ряд, если у мужчин маленького народа вся рожа в соплях и зареванна, и каждый может их пнуть под штанишки, чтобы высыпались шишки? Просто выжить - это для человека сейчас не проблема. Обрести уважение окружающих, иметь заслуги, которыми можно гордиться - вот проблема. С ясельного возраста мужчина затачивает свое поведение под завоевание одной единственной награды - иметь право на гордость. Его не интересуют в ясельном возрасте деньги и женщины, ему нужно только признание, что он самый лучший, он имеет право жить среди своих сверстников так, как он хочет, а не так, как они, и тем более не так, как говорят взрослые, потому что именно в борьбе со взрослыми ему придется наиболее жестко и даже жестоко доказывать свою самостоятельность и добиваться окончательного признания сначала равенства, а затем превосходства над ними. Охота на самого крупного зверя и набег на соседнее племя - вот те коллективные действия, в которых обретались в человеческом детстве знаки отличия мужчины: клык медведя или скальп соседнего вождя. Вот доминанты психологического и смыслового поведения подростков каждого нового поколения, повторяющего путь, пройденный нашими далекими предками. Драка, как рудимент такого поведения, в мальчишеской среде закономерна, необходима и полезна. Все современные виды спорта, включая шахматы, играют роль консервантов и красителей, придающих жизни вкус первоначальной человеческой природы, они ее заменители и наполнители. Детский спорт теперь нам нужен в прямом смысле как витамин роста поколения, без которого наши дети начнут расти в обратном направлении, погрузятся в прошлую эпоху и займутся исключительно мордобоем. Тому ребенку, что имеет абсолютный музыкальный слух или способность к сверхскоростному логическому осмыслению вариантов развития шахматной партии, придется использовать свои способности в совсем другой игре: на квадратиках уличной доски по партитуре круглых нот человеческих рожиц. Часть 3 Проснулся я рано и сразу почувствовал, что не отдохнул, как следует, после ночи, наполненной воспоминаниями и размышлениями. В голове продолжали "говорить и показывать" на телевизионном экране подсознания картинки с образами Шмыта, Жигаря, Дымика и всех, всех, всех других героев мультика жизни про Мишку-Пуха и его друзей. Первая мысль, которая оформилась в голове после появления признаков проснувшегося сознания - тему обдумывал я правильную и правильно, но не додумал ее до конца. Зачем драться в детстве и юности, если потом наплевать на все достижения и не сделать ни одного шага дальше? Ну, хорошо, тебя зауважали, ты горд и доволен, и что, цель жизни достигнута, можно умирать? В двадцать лет? Это во времена неолита умереть в двадцать лет считалось нормальным окончанием и так уже затянувшейся жизни. До тридцати дотягивали только счастливчики, а в сорок ты был до неприличия стар и всем в тягость, так как давно был искалечен и не мог прокормить себя сам. Увидеть своего первого ребенка и умереть - наверное, так формулировали смысл жизни бродячие охотники на мамонтов. А первого ребенка они видели в пятнадцать лет, а может и раньше, совершеннолетие начиналось тогда, когда ты заслужил первую женщину, добившись права сказать - она моя. В некоторых племенах женщины говорили - он мой, потому что в этих племенах женщины определяли, кто чего заслужил. Получается, что все мои "манежники" и я тоже после двадцати лет жили бессмысленно и зря? Получается так, если после двадцати все мы стали хуже, чем были в юности. Кто мы? Спившееся поколение поселка И-299/6. Так? Так.
Я встал с кровати и ходуном заходил из комнаты на кухню, где включил чайник, и обратно, где заправил кровать, и вновь на кухню, чтобы заварить чай, и обратно, чтобы надеть штаны и майку. А в голове все это время стучит: да нет, не так, у меня не так, я стал лучше, я смог двинуться дальше и завоевать новые рубежи. Но в это время я посмотрел на себя в зеркало: е-мое, ну и рожа! Прекрасных ты достиг рубежей, мечта завоевателя! Сел я после "самолюбования" за свой кухонный стол, налил крепкого чая и спросил сам себя с мужской прямотой: ты клятву нарушил? Отпил один глоток, второй, третий, пью и прислушиваюсь к мыслям, что заметались в голове, формулируя устраивающий меня ответ: не нарушил, не мог нарушить, я - хороший, я не такой подлец, я не подлец, я - и вот она правда, которая пробилась наконец-то через покров самооправдательного мусора - я подлец. Да - подлец. Хотя и не совершил какой-то одной большой, конкретной и яркой подлости. У меня есть знакомый журналист по имени Серега. Приглашает он меня однажды в ресторан "Ростикс" и там под шашлычок из осетра и рюмку водки за разговором объявляет, что совершил сделку с дьяволом........................
Уважаемые читатели!
По предложению издателей повесть "Мужской процесс" перекочевала со страниц Самиздата на профессиональную площадку мультимедийного книжного супермаркета.
Если кому-то очень затруднительно потратить денежку на покупку художественно оформленной электронной версии книги, вы напишите мне лично, я постараюсь вам помочь.
Ну, а если вам по силам приобрести книгу для своей электронной библиотеки, это можно сделать здесь: