Егоров Виктор Алексеевич : другие произведения.

Время заката

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Близко. Скоро.

  ВРЕМЯ ЗАКАТА
  
  В начале был сон: я один в ночном лесу с топором в руке. Мне немного страшно, хотя знаю, что волков и медведей в этом лесу нет. Надо найти сухое дерево, чтобы срубить его для потухающего костра. Я иду в темноте от дерева к дереву - какое из них сухое?
  Не видать ни веток, ни листьев, поэтому прикасаюсь к стволам ладонью, чтобы определить на ощупь, это осина или береза. Засыхают на корню осины, продолжая стоять, пока не упадут.
  Упавшие для костра не подходят, найти надо "звенящую", то есть ту, что отбросила листья по какой-то причине год или два назад. Древесина у нее крепкая и сухая, горит замечательно в любую погоду, не то, что эти гнилушки под ногами.
  Днем искать легко - иди по лесу да разглядывай верхние ветки деревьев. Стоит, а листьев нет, значит, можно приблизиться и проверить ствол на предмет внутреннего содержания. Или предмет на содержание внутреннего ствола. Играешь словами, разглядываешь потемневшую кору и муравья, бегущего по ней вверх разведочными зигзагами. Хлопнешь обухом по стволу, муравей делает разворот на двух задних лапах и мчится по прямой вниз к земле. Дождешься, когда он добежит до уровня травы, и можно начинать потихоньку рубить. А куда спешить? Ты нашел, что искал. Запас дров - на сутки.
  Но в моем сне - ночь. Я ищу ночью. Вот на ощупь кажется, что передо мной осина: кора внизу шершавая и бугристая. Размахиваюсь и делаю топором первый удар. Звук глухой и плотный, а должен быть резким и звенящим. Прикасаюсь ладонью к надрубленной коре: она влажная от сока. Я - ошибся, дерево живое. Иду к следующему дереву, размахиваюсь, бью - живое. К следующему - живое. Я тут весь лес перерублю, говорю сам себе и - просыпаюсь, сжимая в кулаке приснившийся топор.
  Дров для костра не нашел, но мне и не надо: я проснулся дома в кровати под одеялом. Хорошо, что не в лесу, а то действительно покалечил бы топором все деревья. Кажется, именно об этом я подумал, прежде, чем вновь заснуть.
  Гадать по утру, что за лес да что за топор, я не стал. Всё понятно: лазил я когда-то ночью по лесу, искал дровишки. В подсознании - там вечный кипиш. Память булькает и парит, пузырьки пережитых мгновений взлетают из разломов коры мозга и лопаются, разбрызгивая капельки чувств по ту сторону глазного дна.
  Но через несколько дней, вернее, ночей, этот сон повторился с той лишь разницей, что я успел подумать: опять мне надо найти это проклятое сухое дерево. А дальше - бум, бум, бум по живым деревьям.
  У меня раньше бывали сны, которые повторялись раз за разом. Долго мучил тот, где я все время падал с обрыва или крыши. Давненько я не срывался с кручи по ночам, наверное, расти перестал. Даже в ширину. Даже животик.
  Третий раз мне сон "с топором" привиделся совсем недавно, где-то месяц назад. И уже не отпускал, не забывался, не перекрывался делами и заботами. По нескольку раз в день я возвращался к увиденному и размышлял: почему мне снится этот лес на Антроповской горке?
  Ну, ходил там ночью лет десять назад, ну, искал. Так ведь нашел же я тогда сухой стоящий дрын! Нашел на ощупь, срубил, притащил. Он горел до рассвета. Почему мне упорно снится, что рублю не те деревья? Куда пропал из памяти кадр найденного тогда сухостоя? И сколько можно просыпаться "с топором в руке"?
  Антроповская горка не только стала являться по ночам, но постепенно выросла и замаячила перед глазами с утра до вечера при любой погоде, а особенно при ясном солнце. Река, зеркальная гладь которой движется вдоль высокого берега. Сверху нависают теряющие опору гигантские сосны , которым суждено скоро пасть в бою с водным потоком, а рядом, на пологом склоне, плотный строй зеленых остроконечных верхушек - как пики на шлемах храбрых молодых ратников, приготовившихся к битве и не желающих отступать.
  Это горка - она недалеко от Тюмени, километров сто по прямой, но река там другая, не Тура, и течет она не с юга, а с севера Урала, и всё там другое, потому что я на той реке вырос, и горку видел всегда на горизонте, когда гостил в детстве у бабушки. Потом, когда повзрослел, и все сибирские горки вдруг стали крошечными по сравнению с увиденными в Крыму и Сочи, я один раз приехал к Антроповской, чтобы исполнить детское желание - узнать, а что видно с ее сорокаметровой вершины?
  Приехал на машине с сыном и молодым коллегой. Они предлагали рвануть куда-нибудь на Урал, я говорю, а давайте сначала на Антроповскую сгоняем. Что там интересного? - спрашивают. На ней был жертвенник древних арийцев, шурующих в Индию четыре тысячи лет назад, - отвечаю, припомнив некоторые рассказы своих родственников. Неужели? Поехали!
  И мы - приехали. Не, не в смысле, что попали в неприятную историю. Нормально всё было, без идолов и демонов. И в прямом, и в переносном смысле. Даже разговоров о политике и президенте не вели. Да и о Боге - тоже.
  О чем тогда говорили ночью у костра? О Зеланде, Сириусе и незаконченном гештальте в суетливых поисках национальной идеи. Глубина размышлений увеличивалась по мере приближения к донышкам двух бутылок - главному результату познавательных походов на природу.
  Две недели назад поехал я на кладбище прибрать перед Троицей могилку сына. Всё сделал, всё прибрал, потом поставил на столик у могилки термос, налил в его железную крышечку чай. Смотрю на родное лицо в камне, полировка черного гранита отражает солнечный свет, сделал глоток, глаза на секунду отвел от лица на плите и раз, какая-то быстрая тень скользнула по векам. Оглянулся - никого рядом нет, а откуда подвижная тень?
  Поднял глаза к небу, вокруг высокие стройные сосны, верхушки качаются слегка на ветру, и одна - качнулась к солнечному диску и на мгновение прикрыла его. Потом опять яркий свет. Как на Антроповской горке, на которой солнце светит всегда из-за стволов или верхушек сосен.
  Эта горка, этот свет, мелькающий в створе из качающихся деревьев - сын в свои последние дни все время готовился вновь отправиться куда-то в лес. Прикупил в интернет-магазине рюкзак модной конфигурации с непромокаемым чехлом внутри, фонарик с встроенным компасом, термоштанишки с термофуфайкой - красивые вещички, которые лежат с этикетками сейчас на полках в его шкафу.
  Он ушел. Вот сюда, к этим соснам, которые окружают черный обелиск с его портретом. Смотрит на меня сверху и, наверное, хочет сказать, что видит и слушает меня, что он - рядом и жалеет, что мне теперь не с кем путешествовать. И на Антроповскую горку мы не поедем вместе, и в Пермь на Белую гору, где вместе молились в монастырском храме. И где он лег на пол перед иконой Божией Матери, раскинув руки и прижавшись телом к мраморным плитам.
  В храме шел ремонт, реставраторы работали где-то под потолком, вдоль стен стояли леса, а на белых плитах - тонкий слой извести и гипса. Когда он встал с пола, я шепнул ему: "Подними руки". Он поднял, и передо мной стоял белый крест с небритой улыбающейся физиономией над горизонтальной плахой.
  "Вместе, как прежде, не поедем, а один - могу. Ты будешь рядом, но не в машине, а на небе, и получится, что мы всё равно - вдвоем", - сказал я вслух, посмотрев в глаза сына. Тень опять скользнула по обелиску, и мне показалось, что он подмигнул - согласен.
  Метров в пятидесяти от меня мелькнул автофургон, хлопнули дверцы, появились люди в спецовках с лопатами. За ними - похоронная процессия, послышались голоса. Прибыл "новосел". Я отвернулся, сложил в сумку термос и маленькие грабелки, перекрестился и вышел за "свою" оградку.
  Когда завязывал черной лентой узел на калитке, чтобы ее не распахнул ветер, еще раз глянул в сторону "новосела". Какая-то женщина обняла крышку гроба и прижалась к нему. Мать? Жена?
  "Не прощайся и не горюй, - сказал я ей, не разжимая губ, - никто никуда не уходит. Вы останетесь вместе навсегда. Я это знаю".
  Сказал и пошел к своей машине в другой стороне кладбища. Влага в уголках глаз на ходу высыхает быстрее.
  Вечером этого дня я был уверен, что сон "про топор" больше не повторится. Смотрел на календарь, прикидывал, когда лучше отправиться в гости к двоюродному брату, который живет в деревеньке напротив Антроповской горки.
  Лучше - в середине июля, когда в лесу станет меньше комаров и согреется вода в реке. Хочется искупаться в родной реке - напротив горки есть замечательный песчаный плёс. Уровень воды спадет, плёс обнажится, высохнет, нагреется на солнце. Честное слово, пляж - Дубаи рядом не стояли.
  Такой, какой был в детстве, когда еще не летали чартеры ни в Турцию, ни в Грецию, ни в Шарм-Эль-Шейх, где шейхов много, а родного сибирского шарма нет.
  Помню, весь день носишься по песку, и в "гостиничный номер" на поселковой улице тебя даже мать с прутом в руке загнать не может.
  Поеду в июле - решил. Лежу вечером, вспоминаю: тогда мы в каких числах к брату приехали? Комары уже были, но вода в реке еще прибывала. Значит, в конце мая или начале июня. Телевизор выключил, на экране закрытых глаз картинка, как за лесиной этой ходил. Палатка у нас одноместная, в палатке спит мой сын и мой товарищ Вова. Упаковались ребята.
  Костер догорает, мне становится холодно, моя очередь залезать в палатку подойдет еще не скоро. Я - дежурный, я - на посту.
  Приехали мы на Антроповскую горку в конце дня, вернее, приплыли: мой двоюродный брат переправил нас сюда на лодке. Он помог затащить вещи в гору, в рюкзаке заметил горлышки от бутылок и заметно осерчал.
  Брат - местный лесник, летом в сухой сезон в лесу у него с водкой связаны плохие ассоциации. Кто хотя бы раз тушил лесной пожар с помощью заплечного ранца с велосипедным насосом вместо брандспойта, тот его поймет. Я не тушил, но пользовался этой игрушкой для опрыскивания своей высоченной груши на даче. Десять качков, и рука немеет, еще десять, и её сводит судорогой, а пальцами потом два дня не можешь ложку держать - трясется и выпадывает.
  А он с этим ранцем на пятнадцать литров воды потушил огонь ста пожаров. Ну, может, девяности девяти. Короче, напшикался до усрачки, как говорят в его "кругу".
  По правде говоря, лесной пожар они не тушат, это бесполезно. Просто контролируемо выжигают траву и сухостой перед ним по направлению ветра. Огонь добегает до выжженной земли и глохнет. А очаги сопротивления уничтожают спецсредством на горбу - пшикалкой.
  Да, так вот увидел он водку в рюкзаке и говорит: "Побыть что-ли с вами тут до утра?". Я ему отвечаю радостно: "Конечно, Витюша, оставайся, выпьешь с ребятами, поужинаешь".
  - А ты что, сам не будешь? - он прикоснулся ногой к позвякивающему мешку.
  - Не, я не хочу. Это молодежь себе взяла.
  - Точно не будешь? - Точно.
  - Смотри, проверю, - он повеселел и посмотрел на мешок чутка дружелюбнее.
  - Во сколько встанете? - спросил перед тем, как оттолкнуться веслом от берега.
  - Я - в шесть утра.
  - К семи буду, - и его стоящая фигура в пятнистой курточке медленно поплыла вниз по течению.
  Когда я его проводил и вновь поднялся на гору, молодежь трапезничала стоя: кружка на траве, нож воткнут в дерево, на лезвии каралька колбасы, челюсти работают, в глазах - восторг и блеск прилива новых сил.
  До костра руки не дошли, потому как заняты были открывашкой. Я убрал сухую траву, сделал земляные бортики по радиусу нашего вращения вокруг будущего светила, наломал тонких веточек и запалил крошечный костерок на одну чайную заварку.
  Настоящих дров поблизости не было. Вершина Антроповской горки - как смотровая площадка в городском парке. Десять мощных сосен, газон из опавших иголок, смятая пачка от сигарет "Золотая Ява" на нем и пара десятков окурков. Не хватает только ограждения вдоль обрыва и железной мусорки с остатками последнего пикника под ней. Вместо мусорки - два закопченных кирпича и пепел майских шашлыков.
  Я чай попил, палатку поставил, побыл с молодежью часок, а потом думаю, дай проверю, как в ней лежится, не попала ли шишка под "пенку". Прилег и - какие шишки, ровно, мягко, тепло.
  Проснулся от того, что меня жмут с двух сторон и толкают. Это ребята пытаются уместиться втроем в одноместке. А бесшумно пасть ничком у них уже не получается. Вот и выбрался наружу в темноту, добровольно взяв на себя функции дежурного по огневищу.
  Были такие в древних племенах. Кто заснет и даст потухнуть пламени, того со скалы: в жертву, чтобы дух огня простил и не оставил без тепла и пищи.
  И этот заснувший - я. Смотрю на угли, тяну к ним ладони - тепло еще греет кожу. Огонь можно спасти, надо кинуть в него ветки, если не успею, спящие охотники проснутся и схватят меня. Где ветки? Там, в темноте. Быстрее туда, дерево, где сухое дерево?
  Просыпаюсь, дернувшись руками в поисках топора. Господи, этот сон все-таки не отпускает меня. Да что же это такое. Ну, сколько же можно!
  Когда-то давно я пришел пешком в Абалак, и там один монах спросил меня: "Останешься в монастыре?". Я не знал, что ответить, сидел рядом с ним на скамейке у трапезной, соображал, как объяснить, что мне уже хочется домой, к родным, к друзьям и работе. "Значит, время не пришло", - опередил меня монах, сам ответив на свой вопрос, и перестал вглядываться в мое лицо.
  В последующие годы я еще несколько раз отправлялся в уральские монашеские общины, но всегда был твердо уверен, что вернусь через несколько дней. И возвращался.
  Было пару раз в жизни, когда очень хотелось уехать надолго, но это желание вспыхивало и тут же затухало. Время - не пришло, вспоминал я слова монаха. Когда оно придет, ты забудешь о сомнениях, и ноги сами отправятся в дорогу. Сейчас, проснувшись в очередной раз от одного и того же сна, я понял, что меня - позвали. Не в Чимеево и не в Дивеево, не в Киевскую лавру и не в Сергиеву, а на эту горку Антроповскую.
  Зачем? Не знаю. Надолго? Не знаю. Но что уже точно знаю - надо взять с собой лопату. И гвозди.
  Зачем я шепчу молитвы каждое утро? Чтобы стало легче на душе. Не хочу я мудрствовать о силе веры, ничего я в её таинственной благодати не понимаю, но знаю твердо и убедился в этом больше, чем тысячу раз: помолишься и как-то спокойнее.
  Однажды преклонил голову перед святым Целителем Пантелеимоном и раз за разом стал повторять одну строчку из молитвы к нему - "да здрав сый душою, остаток дней моих возмогу провести в покаянии и угождении Богу и сподоблюся восприяти благий конец жития моего". И почему-то мелькнула тогда в моем сознании цифра 3. Я понял эту цифру так: перед днем последним надо три года провести в "покаянии и угождении".
  Не всем людям - три, а именно мне - три. И отсчет этих трех лет уже пошел. И место исповедальное мне указано, и алтарем для меня будет берег речной, а молитвенным иконостасом - лучезарный венец заходящего солнца в окружении ликов заоблачных несказанной красоты.
  Давно уж я почувствовал, что срок командировки нашей в жизнь земную - не длиннее вспышки молнии. Мелькнем, громыхнем, напугаем друг друга и - нет никого. Все как один вернемся домой, в отечество свое по ту сторону свода небесного. Уж где-то близко край горизонта, надо подняться на горку и увидеть - вот он, мой вечный дом. Рядом. Скоро.
   Много я прочел жизнеописаний подвижников веры. Не готов принять их подвиг на плечи свои. Не вынести мне эту ношу, и хорошо, что никто и не кладет ее на меня. Сидеть 14 лет в яме, стоять 7 лет на каменном столпе в пустыне, 40 лет подвизаться в пещере горной - чаша сия минула меня. Епитимию на меня возложили щадящего характера, почти что санаторно-курортную - выкопать землянку у горы, пережить в ней три лета, да три зимы.
  Строитель я малоопытный, но одну землянку уже копал. Мне тогда лет двенадцать было. В детстве ребятишки частенько оборудуют себе тайное убежище на каком-нибудь дереве в ближайшем лесочке или в сарае заброшенном. В городе видел, как за железными гаражами пацаны себе "квартирку" сколотили из деревяшек и межкомнатных белых дверей, что лежали в куче хлама у мусорки во дворе.
  Кто-то из жильцов, наверное, продал свою хрущевку или затеял превратить ее в евроапартаменты, пригласил, как водится нынче, таджиков, те дружно схватились за лом. Косяки, рамы, двери с тридцатилетним слоем белой краски, заляпанной руками трех выросших поколений грудничков - долой.
  У мусорки растет штабель пиломатериала с торчащими черными гвоздями, а двери стоят чуть в стороне - для пенсионеров дачников. Вечером, какие остались, волокут в свое логово бомжи. А после них - ребятишки, если собралась ватага, и есть у нее предводитель, способный организовать и возглавить.
  Для нас в моем речном детстве мусоркой был весь берег реки до ее поворота в километре от дома. По воде плыли бревна, брус, доски - взрослым ловить государственное имущество нельзя, а с детей какой спрос.
  Я собрал ватагу, выбрал место, мы принесли лопаты и вырыли на самом верхнем краю берега, где он граничит с зеленым лугом, землянку для мальчишеского времяпрепровождения. Постелили пол, сделали нары, на крышу положили листы фанеры от ящиков и прикрыли их дерном.
  Дверца появилась чуть позже, когда к берегу приплыл чей-то забор. Железная печка - еще позже, когда мимо нас плыла по течению полузатопленная теплушка сплавщиков с торчащей железной трубой над водой.
  Её прибило к берегу прямо перед нашей землянкой. Печку мы смогли вытащить из теплушки, а трубу - нет. Буржуйку сразу же уволокли в землянку, а теплушку побыстрее оттолкнули, чтобы плыла дальше: вроде как мы ее не видели, и куда делась печка, ничего не знаем.
  Итак, что из себя представляет землянка, я знаю. Одному ее соорудить сложнее, но сил то у меня всё еще больше, чем у двенадцатилетнего мальчишки.
  Возьму с собой ножовку, выбирать буду сухостой, распиливать на короткие бревнышки и переносить их на плече. Дверь придется сколотить, по реке нынче доски не плавают: давно не сплавляют лес, исчезли ловушки-затоны, лабиринты "сортировки" и зеки с баграми, похожие на рыбаков с острогой в руках, высматривающих добычу в воде.
  Закрылись прибрежные колонии бывшего "Северлага", и шум лесоповала раздается сейчас не ближе километров двухсот от русла. Оттуда "хлысты" вытягивают с помощью вездеходов-тягачей прямо к лесопилкам.
  А катера? Нет их сейчас в моем поселке ни одного. Из восьмидесяти, что швартовались в двух шагах от дома. И навигации нет. А река - есть. И мне по-прежнему хочется быть рядом с завораживающим потоком, который никогда не меняется и никогда не остается прежним.
  Ну, вот, место на карте, где будет моя землянка, я теперь знаю. Не надо ехать ни на Печору, ни в Красноярский край. Сто километров по тракту, тридцать по грунтовке, на лодке через реку и - начинай копать.
  Рядом должны быть сосны и текущая вода. Не залив, не старица, а движение речных вод. Есть такое у Антроповской горки? Должно быть, потому что река охватывает её многокилометровой петлей.
  Поиски надо начать от края обрыва, где мы ставили палатку в прошлый раз. Оттуда пойти наперерез, чтобы оказаться с другой стороны петли, и осмотреть нижнюю часть склона. Где-то там должен быть очень удобный подход к воде, чтобы не таскать ее на вершину.
  У нас тогда не было ведра, и мы ходили по очереди вниз с котелком. Это как с шестнадцатого этажа спуститься вниз за почтой без лифта. А потом без него же подняться. Сколько раз в день захочется ходить за такой "почтой"?
  Кстати, надо не забыть взять ведро. Лопату, гвозди, ведро, что еще? Я встал с кровати и пошел к столу за листком бумаги, чтобы составлять список, "чего не забыть". И лишь когда взял ручку, подумал: подожди, подожди, ты чего, прямо сейчас отправляешься?
  Во-первых, на чем, на машине? А машину потом куда? Во-вторых, сколько надо денег, чтобы прожить в лесу три года? Не завтра же конец земной моей жизни, а через три года! Меня кто там будет кормить, голубь?
  Акриды, дикий мед - это всё понятно, но откуда на Антроповской горке акриды и дикий мед? Я что-то там и пчел не видел.
  Допустим, я поймаю чебаков десять штук. Сварю. А хлеб? Мне с собой тогда зерно надо брать, кашу какую-нибудь. Не сорок же дней, а три года. А зимой?
  Можно попросить двоюродного брата раз в неделю доставлять мне еду. Привезу ему деньги, скажу, что покупать. Сколько надо денег? Десять тысяч на месяц хватит? Умножаем двенадцать месяцев на три года - 36. Умножаем 36 месяцев на десять - 360 тысяч, с ума сойти!
  Голова моя начала воспаляться от какой-то сумятицы в мыслях. Если машину продать вместе с гаражом, деньги будут. Как продать, кому? Сколько я буду этим заниматься, что скажет жена, когда вдруг узнает, что на дачу мы поехать не сможем, потому что машина выставлена на продажу? А на даче кто будет без меня мой "японский сад" пропалывать? И что вообще подумают мои родные, когда поймут, что я куда-то собрался надолго, на очень долго?
  Вернулся я на кровать, лег, уткнулся в подушку. Всё равно поеду, - сказал сам себе и совершенно неожиданно отключился.
  Просыпаюсь, обычное утро, голова свежая, спокойная. "Топора" в ней - нет. Глянул на икону Вседержителя и не знаю, то ли благодарить за то, что удалось сбежать от мыслей горячечных, то ли в этом покаяться. На всякий случай - поблагодарил и покаялся одновременно.
  И оказался на каком-то душевном распутье: сыну обещал, что поеду, а для чего поеду - уже и не знаю. Ладно, думаю, пока займусь своими обычными делами, а там посмотрим, как сны "лягут". Включил комп, кликнул почту свою электронную и вижу "тему" единственного письма черной строкой на экране - У вас всё нормально?
  Это от друга моего письмо, только он присылает мне ни с того, ни с чего такие "темы". Всё нормально, - отстучал я ему ответ и тоже спросил, - а у тебя? Пишет - нормально, и добавляет, что не выходил на связь, так как у него не было вопросов ко мне и ему нечего было мне сказать. Я ему отвечаю, что с хорошим человеком мне хорошо и просто помолчать. А он пишет: когда ему ко мне лучше приехать?
   Спланировали встречу - в полдень. У него в офисе, потому что мне стеснительно заставлять предпринимателя ехать через весь город в мою сторону, чтобы заварить чай и молча посидеть рядом. Лучше уж я на автобусе доберусь до него, пожму его деловую руку и в ранге посетителя с улицы посижу у него с полчасика в его славном кабинете на его темном кожаном диване.
  Зовут его Альви, когда-то, давным давно, он оказывал юридические услуги крупному тюменскому застройщику. У того возникли проблемы, влиятельные московские конкуренты что-то "отжимали" у местного заслуженного строителя, потребовалось участие прессы, обратились ко мне.
  Тогда я и познакомился с худым высоким парнем по имени Альви. Мне понравилось, что он мало говорил и не пытался всю ситуацию объяснить и пересказать, что обычно занимает огромное количество времени. Вместо слов он доставал и показывал подготовленные им убедительные документы.
  Дело они выиграли, моя небольшая статейка никакой роли в их юридической победе не сыграла, оплаты за свой крошечный труд я не требовал. И мы должны были расстаться навсегда, как расстаются со мной десятки других людей, обратившихся за помощью в трудный для них момент.
  Но застройщик позвонил и сказал, что если я отказываюсь от гонорара, я должен хотя бы принять его приглашение в ресторан. "Хочу с вами просто поговорить по душам", - объяснил он. Как тут откажешь?
  Мы провели вечер в "Чуме", есть такой недалеко от моей квартиры. Много чего было у этого пожилого человека на душе. Не чувствовал он радости от юридической победы и возвращенных миллионов. Сын у него погиб. Сбился с пути, пока отец пропадал на своих многочисленных строительных площадках. И смысл созидать и строить, работать и зарабатывать был потерян. А для кого?
  Я сопереживал и пытался найти хоть какие-нибудь слова утешения. Я еще не знал, что их нет.
  Больше мы с заслуженным строителем никогда не встречались. Он сказал тогда всё, что мне нужно было знать, и что я должен был понять. Но не понял, потому что время не пришло. А с Альви мы вскоре встретились вновь: он сражался с начальником налоговой инспекции, и ему вновь потребовалась информационная поддержка.
  Подобные битвы тянутся долго, не от рассвета до заката, а от осеннего снега до весеннего, мы стали общаться чаще, и во время встреч внимательно вглядывались не в документы, а в собеседника.
  Однажды он приезжал ко мне на дачу и заметил, что у меня туго с продуктами. На следующее утро просыпаюсь, а под окном домика огромный белый пакет. Пошел спросонки смотреть, что за пакет, а там - сыры, колбасы, конфеты, чай. Привез и через забор перекинул на мой участок, пока я спал.
  Потом я случайно узнаю, что он занимался спортом у тренера Вячеслава Широкого, моего старшего товарища и наставника. Потом, что проводит обучающие бизнес-семинары для начинающих предпринимателей, потом, что открыл свою производственную площадку, потом, что на свои средства оборудовал спортивную площадку для подростков. И самое главное, он всё время пишет письма на мою электронку и спрашивает: чем я могу вам помочь?
  У меня какая-нибудь заварушка в жизни, я опубликую заметку, над чем мучаюсь и какие проблемы возникли, бам, письмо - чем могу помочь? Если меня нет "в сети", на телефоне сбрякает сообщение от абонента "Альви" - вам нужна помощь?
   И никогда я не могу ответить: да, нужна. Почему? Стесняюсь. И не хочу пользоваться душевной чистотой другого человека для решения мелких обыденных бытовых проблем.
   Однажды, правда, согрешил. Звоню Альви и говорю, мол, я на даче и немного выпил, а надо ехать в город, но не хочу садиться за руль под хмельком - боюсь не штрафа, а трагического случая по моей вине, которую себе не прощу.
  Он через час прибыл к дачным воротам, сел вместо меня за руль, спокойно повез меня и припарковал у городского подъезда. А затем пересел в машину своего сотрудника, которая нас сопровождала, и уехал в офис.
  Такой он человек: стремителен в поступке.
  Офис у него - на первом этаже обычного жилого дома. Он на входе поставил две белые колонны, перед входом вымостил территорию плиткой, "свою" землю огородил железной решеткой, посадил кусты сирени.
  Но в центре полисадника - трава дикая и сорняки. Я их издалека примечаю, потому как имею опыт борьбы, которая идет все лето на даче с переменным успехом: то я их уделаю, то они меня.
  На часах - полдень, между колонн появляется высокая фигура Альви. "Клумбу надо сделать", - протягиваю ему руку и киваю в сторону сорняков, чтобы объяснить, зачем я так пристально рассматривал его территорию. "Хорошо", - отвечает он, но не спрашивает, какие цветы посадить и в каком порядке.
  Видимо, мысли его далеки от клумбы и прочих весенних забот. Может, на производстве проблемы, может, кадровые или финансовые.
  Никогда не пытаю деловых людей вопросами об успехах в бизнесе. Не интересуюсь нормой прибыли и себестоимостью продукции. Во-первых, потому что не специалист, во-вторых, потому что успехи деловых людей чаще всего зависят не от их изобретательности, трудолюбия и удачи, а от уровня интимности в отношениях с главой управы, полковником полиции и "генералом песчаного карьера". Кто же рискнет раскрывать мне подобные коммерческие тайны.
  Если человек пишет, что у него "всё нормально", не надо спешить с вопросами. В жизни не может быть всё нормально, но даже самые искренние и открытые душой люди должны собраться духом, чтобы пустить кого-либо в мир своих сокровенных переживаний.
  При встрече мы с Альви не молчим, но обсуждаем лишь внешние детали: куда делся белый "мерседес" на стоянке перед офисом? Продали. Почему продали, я не спрашиваю. На пачке чая "липтон" вижу арабскую вязь. Откуда такой чай? Из Эмиратов. Летал недавно туда к старшему брату. Чем занимается старший брат, не спрашиваю. На стене в кабинете появилась красивая картина. Я задержал свой взгляд на ней. "Дочь нарисовала", - сказал Альви. И больше никаких пояснений с его стороны и вопросов с моей.
  Так проходят первые пятнадцать минут нашего "молчания". Речь звучит, но душа выдерживает паузу.
  И вот Альви кашлянул и начинает говорить: "Хочу спросить у вас, может, с вами тоже такое было. Я боюсь, что это опять повторится. Вдруг не знаешь, зачем живешь. И не хочешь жить. Я вот в руку себе выстрелил. Из пистолета, - он показал мне кисть руки, - хотел почувствовать боль, чтобы это состояние прошло".
  Вот теперь мы действительно замолчали, хотя мысли у каждого из нас метались и рвались наружу. Но мы терпели и сдерживали язык.
  - Крепко за тебя бесы взялись, - сказал я через минуту.
  - Они могут вернуться, - сказал он еще через минуту.
  - Не вернутся, - ответил я после долгой тишины, озвучив голос своих предчувствий.
  Тему выстрела больше не развивали. Но я тоже захотел рассказать самое главное из "нормального всё".
  - Меня мучит один сон, Альви. Мне кажется, что я скоро уеду. Сначала ненадолго и недалеко, а потом - далеко и навсегда.
  - Когда поедете?
  - На этой неделе. На три ночи и три рассвета.
  Альви не надо было объяснять, почему на три рассвета. Он знал, что задав важный вопрос Небу, я жду ответа три дня. Об этом рассказывал ему раньше. Он вот не хотел ждать и схватился за пистолет. У меня было такое нетерпение раньше, но теперь я научился ждать.
  Небо не бывает равнодушным, но не всегда отвечает мгновенно. Надо уметь ждать. Хотя бы - три дня.
  - Можно, я поеду с вами? - спросил Альви.
  - Конечно, - не задумываясь, ответил ему. И лишь после этого задумался: я же планировал быть одному. Вдвоем - это совсем другая ситуация, это вообще всё другое. Но если ответил сразу и не задумываясь, значит, ответил не я. Так должно быть. Так вяжутся на Небе пути и судьбы. Только так.
   Дальше наш разговор был оживленным, как у обычных туристов, начавших сборы в лесной поход.
  - У тебя, Альви, ботинки есть?
  - Какие?
  - Непромокаемые с высокой шнуровкой.
  - Нет.
  - Надо купить. Костюм "пятнистый" есть?
  - Военный?
  - Не, военная форма нам ни к чему. Рыбацкий.
  - Нет.
  - Надо купить. Спальник на ноль градусов есть?
  - Нет.
  - Надо купить.
  - Пуховик есть?
  - Пуховик - это что? - не понял меня Альви.
  - Зимняя куртка.
  - Мы разве так далеко на север поедем?
  - Недалеко, но в мае по ночам в пуховике приятнее - проверено.
  Альви сел за свой офисный стол и начал составлять список предстоящих покупок. Договорились, что палатки и костровое снаряжение, то есть, спички, чайник и топор, беру я. В зоне его ответственности - брызгалки от клещей и пластинки от комаров. Время отправления - 9 утра. Место сбора - виадук на выезде из города в сторону Нижней Тавды. Дата отправления - ...
  Определиться с датой, как оказалось, самая сложная задача, когда ты путешествуешь не один. На неделе к Альви должны приехать деловые партнеры. Надо встретить, проводить. Потом еще одно важное мероприятие.
  Гляжу, Альви чувствует себя неловко: из-за него задерживается наш отъезд.
  - Мы никуда не спешим, - успокоил я его, - задерживается, значит, так надо. Когда ты точно свободен?
  - 28 мая, - ответил Альви, глянув в календарь на экране компьютера.
  - Отлично. Будем считать, что так нам назначено - 28 мая. Перед уходом я вспомнил, что не выяснил одну деталь: насколько строг он в соблюдении заветов относительно походного меню.
  - Я могу ничего не есть три дня, если так надо, - сказал Альви, когда речь зашла о питании.
  - Голодный слушает свой желудок, а мы едем слушать Небо, - изложил я кратко своё мнение. - Шоколад и хлеб я куплю сам, а ты - вяленое мясо, которое допускается в пищу твоей верой. Не будем ничего варить. Для того, чтобы желудок помалкивал, достаточно подбросить ему пару бутербродов и кусочек сникерса.
  Дальше ход событий катился по ровной дорожке прямиком к Антроповской горке. Альви встречал и провожал гостей, я сообщал родным, что еду к двоюродному брату, излагая цель поездки туманно, но убедительно. Супруге прямо сказал, что сын зовет. "Туда, где вы фотографировались у полевых цветов?", - вспомнила она снимок сына под диким "баобабом", как мы называли какой-то придорожный хвощ двухметровой высоты.
  Матери своей сообщил, что надо вновь посетить ее родину "по работе". Она из тех мест, где стоит памятник Павлику Морозову, а к памятнику этому я уже ездил раньше в командировку. Герасимовка - она недалеко от Антропово.
  Мой родной брат Вадим, который живет в Тюмени, лишь спросил: рыбачить? Нет, - отвечаю. Дела духовные? Да. Брату всё понятно. Может, и не всё, но в подобных случаях он никогда не отговаривает.
  Вот и утро 28 мая. В салоне моей коротышки "сузуки" две палатки, рюкзак, спальник, самонадувной походный матрас, "пенка" для Альви, пакет с гостинцами для детей и внуков двоюродного брата Витюши, топор, ножовка, ведро и еще - лопата. Короче, под завязку.
  У виадука меня ждет офисная "тойота", которая теперь вместо офисного "мерседеса". Из нее появляется Альви в лесном одеянии, на ткани которого - ни пятнышка, и видны упаковочные складки, как будто он вышел из примерочной магазина.
  Гляжу вниз, ага, и ботинки такие же: только что с прилавка. Шнурки разглажены, черная кожа - блестит вместе с подошвами. Да, в такой экипировке я Альви еще не видел. Могу биться об заклад, что он подобную "зеленку" надел первый раз в жизни.
  Альви садится в машину и замечает мою улыбку. " Я никогда не ходил в лесные походы", - признается он, чувствуя, видимо, желание извиниться за свою неопытность. Я трогаюсь с места и отвечаю ему, разгоняя машину по трассе: "Я тоже не ходил. На Байкал хотел, но не ходил, на Алтай хотел, но не собрался. Значит, так хотел, или не позвали. У нас с тобой не поход, у нас - послушание. Мы едем слушать и слушаться".
  После этого проехали довольно долго молча. Уже где-то километров через двадцать Альви сказал о себе: "Я не очень разговорчивый человек". "Знаю, Альви. Всё нормально. Всё очень и очень нормально", - ответил я и подумал: как хорошо, что не надо болтать по пустякам.
  Когда мы ездили с сыном в Пермь на Белую гору, мы молчали часами, размышляя каждый о своем. И было нам в машине хорошо.
  Вот и Нижняя Тавда, огибаем районный городок по новенькой объездной дороге, выезжаем на мост через мою реку, сворачиваем на грунтовку, петляем между заливами, затем от перелеска к перелеску, глина закончилась, пошел песок и сосняк вдоль бортов - осталось чуть-чуть.
  "Это кто такое построил?", - спрашивает Альви, увидев в окне огромный дворец из красного кирпича с двухметровой кирпичной стеной по гигантскому периметру, внутри которого прячутся красные крыши бань, саун и бильярдных залов. "Нефтяники", - отвечаю коротко, потому что ничего больше не знаю об этой охотничьей заимке на пойменном участке Сибнефтепровода. Никого из местных они внутрь кирпичной ограды не пускают, даже лесников, слуг государевых.
  "Зато посмотри, какая дорога, - говорю Альви, выскочив с грунтовки опять на асфальт, - хоть такая от них польза".
  До калитки моего двоюродного брата оставалось два километра, мы летели по свеженькому асфальту там, где буквально пять лет назад после дождей мог пробраться только человек в сапогах да трелевочник на гусеницах.
  Кстати, о дожде. Чем дальше мы ехали на север, тем пасмурнее становилось небо впереди за лобовым стеклом. И у самого финиша на стекле появились первые капли. "Пугает, - показываю капельки моему спутнику, - проверяет, струхнем ли. Но нас ведь ничто не остановит, да Альви?". Он кашлянул в знак согласия.
  Последнее движение рулем, спускаюсь вниз с дорожного полотна, торможу, глушу двигатель и вынимаю ключ зажигания. Знакомые ворота - прямо перед нами в метре от фар. Выходим, слышим за калиткой лай собаки и брякание щеколды. Появляется Витюша в странной шляпе с черной окантовкой.
  - А вы чего это не по расписанию? - строго спрашивает, не здороваясь.
  - Как не по расписанию. Я же звонил тебе три дня назад, говорил, что приедем 28-го в полдень.
  - А сейчас сколько времени?
  - 11 часов 30 минут. - Рано приехали, ждите за воротами, - и делает вид, что возвращается во двор.
  Я смеюсь: узнаю брата Витю. Как был он мастером розыгрышей нас, ребятишек, в детстве, таким и остался. Он же на восемь лет меня старше и тогда был уже "большим", а мы - карапузы, верящие каждому его слову.
  - Да проходите, ну чо вы в самом деле, - начинает смеяться и Витюша, взглянув на серьезное лицо Альви.
  - Нам бы к реке, брат, кажется, дождик собирается, - намекаю Витюше, что мы торопимся.
  - Это вы дождь привезли, у нас тут никаких дождей до вас не бывало, - говорит он в ответ, - пойдемте, Валя рыбу жарит, тесто для лепешек завела.
  - Ага, то-то я думаю, куда Валя спряталась, - проходим во двор и идем по доскам на земле, каждая из которых шириной почти в метр. Собачушка уже всё поняла и тихо сидит в своей будке.
  Знакомый двор, вот крыша баньки, где ласточки вьют гнезда, вот "пепельница" - ржавый бочонок литров на сто. Что ж, расшнуруем ботинки и пойдем в хату - иначе нельзя.
  Захожу, обнимаю Валюшу, у которой ладони в белой муке, и она, стоя у электрической плитки, разводит их в стороны, чтобы не запачкать меня. Родное лицо, родные стены, все - родное.
  - Белить к Троице собралась, садитесь тут на диван, я его еще клеенкой не накрывала, - суетится хозяйка.
  Замечаю, что высокий Альви почти касается головой потолка. Наверное, его удивляет скромность обстановки: печка в центре, один шкаф у стены, стол, лавка и телевизор на какой-то табуретке. Больше - ничего. Аскетизм сибирской глубинки.
  Если что-то и есть ценного, то оно во дворе, в огороде или в полях. Трактор, например, рядом с которым стоит сейчас моя машина. Или "жигули" 1985 года выпуска, рядом с которыми спит в будке собачушка.
  Валя приносит тарелку с кусками жареной щуки и ставит на стол. Альви спрашивает, где можно вымыть руки. А вон за стенкой, махнул Витюша в сторону окна. Альви не понял, и пошел на улицу: там есть бочка для полива. Я не успел подсказать, что рукомойник - в доме за стеночкой из фанеры в углу у окна.
  Гость возвращается, и у него не только мокрые рукава, но и плечи: дождь разошелся.
  - Может, водку достать, - спрашивает Витюша.
  - А и правда, куда вы в такую погоду, - поддерживает мужа Валя, что вообще-то, если говорить о водке, для нее не характерно.
  - Не, не надо, - отвечаю супругам уверенно.
  - Не пьешь? - задает вопрос двоюродный брат.
  - Болеть не хочу.
  - И я не хочу, - он делает знак Вале, что доставать не надо.
  - На Пасху поди выпил бутылочку и помаялся маненько? - гляжу с улыбкой на брата.
  - И не одну, и не маненько, - отвечает он мне, - что-то тоже болеть я с нее стал, даже от ста грамм.
  Беру из тарелки горячий кусок рыбины.
  - Щука твоя?
  - Моя, сегодня проверял.
  - Много ставишь фитилей? - спрашиваю, потому что во дворе заметил штук шесть "морд" вдоль забора, так мы в детстве называли ловушки, которые он плетет из проволоки.
  - Парочку, а куда мне больше?
  - Две и обе полные?
  - Одна, а во второй - пусто.
  - Пакостит кто-то?
  - Ага, да не могу понять, кто. Вроде, ни одной лодки рядом не видел.
  - Может, поставил в неудачном месте?
  - Поставил и травинку чуть ниже уровня воды к палке привязал. Сегодня смотрю, и рыбы нет, и травинки.
  - Ружье бери с собой на всякий случай.
  - Да зачем. Одного такого на озере, тут недалеко, мужики наши вычислили, в воду около палки сбросили, а до берега метров триста было. За две недели до ледостава. Как доплыл, не знаю, но говорят, не рыбачит больше и на озере не появляется.
  - Много чужих по берегу?
  - Сейчас - много. Фермер тут у нас завелся, овец разводит. Работнички у него вместе с овцами траву жуют.
  - Траву или травку?
  - А что дашь. Один раз приходят ко мне, просят хлеба. Вынес полбулки, они её махом съели, при мне, без соли. Сходил еще в дом, макароны им вынес, крупы. На подножном корму, одним словом.
  - Таджики?
  - Не, свои, после зоны.
  - Сам как?
  - У меня же трактор. Попросили тут на лесопилке хлысты подтянуть. Чем расплачиваться будете? Можем дров напилить. Напилили. Теперь на три зимы хватит. Глава Морозовки, деревни, что вы проезжали, обратился, помоги поля обжечь. Я, говорю ему, на пенсии уж четыре года, да и нельзя это теперь, законы такие. Тебе, говорит, можно, тебя свыше рекомендовали. Ну, обжег, деньгами расплатились.
  - Опасное занятие, каждый год вместо полей лес горит.
  - Да не опасное, если с умом. Опасно, когда без ума. Вон сосед у меня, как весна, так начинает в печке тряпки жечь. - Тряпки?
  - Он немного того, с головой непорядок. Чую, жжеными тряпками пахнет, понятно, весна пришла. А ночью Валя будит, смотри, шепчет, столб в окне какой красный, надо выйти посмотреть. Какой смотреть, я сразу давай в пожарку звонить. Ладно, быстро приехали, и ветра не было. Сгорел у соседа дом, и мой мог.
  - Не мог.
  - Почему не мог?
  - А где бы я тогда машину оставил, приехав к тебе?
  - Точно. Теперь знаю, почему Валюха вдруг проснулась. Хорошо с братом сидеть за столом. Так вот и говорили бы часами. Есть и что вспомнить, и о чем расспросить. Но...
  - Витюша, пора нам.
  - Да посмотри, какой дождь за окном.
  - Надо.
  - Раз надо, значит, надо. Собирайтесь.
  Вышли на улицу, под дождем перекидали груз из "сузучки" в "копейку". Гляжу, он к багажнику на крыше привязывает пятилитровую пластиковую бутыль, в которой плещутся остатки какой-то желтоватой жидкости.
  - Это что у тебя, Витюша, дорожный туалет?
  - Это другу одному за лодку.
  - Моча?
  - Бензин.
  Едем еще с километр в сторону Антроповской горы. Там стоят несколько домиков у самого берега. Заходим к кому-то во двор, идем вдоль поленницы дров, пересекаем огород по тропиночке между грядок, потом вдоль железной трубки, спускающейся вниз, подходим к последнему заборчику, открываем калитку и - вот она, гора, прямо перед нами.
   Широкий поток воды движется перед ней влево, и кажется, что гора плывет вправо против течения. Красиво.
  Лодки - две, одна деревянная с веслами, вторая железная с мотором. Которую загружаем? Жду, когда подтянутся Витюша и Альви.
  "Нашел!" - слышу голос брата. Чего он там нашел? Подходит, показывает ключи от замка и наклоняется над цепью от лодки с мотором. Ага, так мы нынче с ветерком!
  - Друг твой специально для нас уже и мотор в лодке оставил, - дивлюсь я.
  - Пошто специально для вас, он его как весной вытащит, так до осени не уносит, - говорит брат, разматывая цепь.
  - Так пакостят же...
  - Не до этой степени.
  Надо забираться в лодку, а я забыл, как правильно осуществлять посадку. Прикоснулся руками к ее заклепкам на носу, она - качается! Вспомнил, ползти нужно по центру на коленках. Пополз по дюралевому полотну, мокрому и скользкому. Альви подал мне мешки и палатки. Он высокий, руки длинные, как у портового крана. Принял на борт Альви, поддерживая его за плечи, мы - готовы.
  Капитан прибыл последним, весьма ловко пробравшись к корме между нами и нашими мешками.
  - Где твоя канистра, Витюша, мы же бензин на багажнике забыли, - вспомнил я про "мочу".
  - Не забыли, а оставили взамен того, что он оставил в баке, - отвечает брат, уже склонившись над мотором.
  - Вы его в аптеке что ли разливаете друг другу?
  - Ближайшая заправка в Нижней Тавде, каждая капля дороже золота, - отвечает брат, не поворачиваясь ко мне.
  - В Нижней Тавде, это же в сорока километрах, - вспомнил я утренний путь. - Получается, Сибнефтепровод в деревне есть, а бензина - нет. Так?
  - Так. Отчаливай.
  Сколько времени я не летал по реке на "Ветерках", "Нептунах" и прочих "Вихрях"? Последний раз, когда мне было восемнадцать. В другой жизни, короче, которую я почти забыл.
  Лодка берет курс на гору, и та из высокой зеленой зубчатой стены быстро превращается в один лишь куст, под который ныряет острый нос нашей железной пироги. Витюша глушит мотор и "спускается" на землю вместе с нами - на коленках. - Провожу немного, - говорит он, закуривая и прикрывая сигарету ладонями от дождя.
  - Наверх?
  - Не, наверх с вами не пойду. Я когда на службе был, приказал своим ступенки какие-нибудь здесь на склоне сделать. Наряд выписал им на 500 рублей, тогда большие деньги были. Через два дня спрашиваю, сделали? Нет. Почему? Мы думали, что ты пошутил, отвечают. А что делали два дня? Дома сидели. Ну, я наряд на их глазах порвал.
  - Сурово.
  - А как по-другому, если не понимают. Ты осторожней на корни ступай, скользкие они сейчас, нога сорвется, повредишь.
  - Корни?
  - Ноги.
  - Ладно.
  - И вот еще, - он вытащил из кармана белый пакет. - Это накидка от дождя, сам сшил из мешков, твоему товарищу пригодится.
  - Ладно.
  - Когда подогнать борт для возвращения?
  - Мы позвоним. Но не позднее, чем через три дня. Связь то тут есть?
  - На горе - есть.
  - Витюша, а что у тебя за черная подкладка под шляпой? - задаю вопрос, который забыл задать при встрече.
  - От комаров. Вот смотри: снимаем шляпу, расправляем, надеваем снова, ни один не проскочит, - он стоит передо мной в шляпе-маске, как пчеловод на медосборе.
  - А, я видел такие в магазине, но не купил, - говорю ему.
  - И я видел, и тоже не купил.
  - А эта откуда?
  - Сам сшил.
  - Зачем, если продаются? - спрашиваю своего брата, который когда-то и сети рыбацкие сам вязал.
  - Зачем покупать, если есть старая комбинашка у жены, - отвечает брат, снимает шляпу и делает шаг к лодке.
  - Подожди, Витюша. Альви просил узнать, есть ли тут волки. - Зимой выходили к деревне, овец таскали у фермера, но сейчас - нет.
  - А живность покрупнее?
  - Никого нет. Они берлоги тут не делают, можете спать спокойно.
  Не хочется прощаться, но... еще пару секунд и я отталкиваю лодку. Ее сразу же понесло вниз по реке, и брат исчез за кустами. Слушаю, заведется ли мотор. Завелся, всё - мы одни.
  Альви хотел взять мой рюкзак, чтобы облегчить мне подъем. Я оставил его для себя: свою ношу надо нести самому. Альви подвесил на себя и взял в руки всё, кроме рюкзака. Он быстро пошел вверх, так быстро, будто бежал налегке. Я сделал одну остановку, отдышался. Другую - отдышался. "Помочь?" - слышу голос Альви.
  Он уже наверху. Оно бы неплохо, помочь, но отказываюсь от помощи: неужто последние десять метров пути не осилю, когда позади десятки годо-километров?
  На "смотровой площадке" ветрено и сыро. Горизонт в темных тучах, река внизу - такая же темная, даже еще темнее. Бррр, холодный ветер задувает под мокрую ветровку. На первый взгляд, тут ничего не изменилось: вот место, где стояла тогда наша одноместная палатка, след от костра еще виден, хотя нет ни угольков, ни обгорелых деревяшек.
  Где-то рядом были два кирпичика для шампуров - вот они и, вроде, те же самые. Не зарастет сюда шашлычная тропа. Сосны - кажется, тоже все на месте. Небо - а неба нет. Та муть, что летает над головой и бросает в глаза капли дождя, это не есть небо. Это - его обратная сторона. Это сила тени. Она пытается склонить наши головы и заставить смотреть в землю. И сегодня ей это удается.
  Отсюда, с вершины, мне понятно, в каком направлении держать дальнейший путь. Рюкзак на плечи, вперед. Альви, который уже "весь в белом", в накидке, сшитой братом, на этом отрезке не обгоняет меня: он не знает маршрут. Я и сам его не знаю, лишь общее направление. Это где-то по ту сторону горы, и там должно быть красиво - у меня только эти ориентиры на карте, которая сама рисуется прямо на ходу.
   Очень скоро понимаю: в полном снаряжении можно пересекать местность, но искать "место" - трудновато. Хочется и вправо завернуть посмотреть, и влево за холмиком глянуть, а как совершать зигзаги, если на горбу огромный рюкзак?
  "Побудь с вещами вот здесь, на склоне, а я поищу нужную дорогу налегке", - говорю Альви и оставляю его одного среди густого сосняка. Он не возражает и остается ждать. Отхожу метров на двадцать и уже не вижу спутника за деревьями. Как я найду его, если отойду на километр? Альви мне доверяет, поэтому я его не потеряю, приходит мне в голову совершенно нелогичная мысль, но я уверен, что она правильная. Надо только не забыться во времени, и я буду знать примерную площадь, которую придется прочесать в поисках товарища.
   Теперь поиск "места" идет легко и даже с азартом. Выхожу на какую-то укромную полянку, она кажется мне уютной и скрытой от глаз со всех сторон. Грунт плотный, в центре ни одной сосны, значит, копать будет легко. Подходит? Подходит, но хочется взглянуть на другие, а вдруг там есть еще более удобные. На этой сейчас нам негде поставить две палатки, тут место для одного. Надо запомнить его и поискать полянку пошире. Да, и непонятно, а далеко ли отсюда вода.
  Может, сменить тактику? Сначала найти низкий берег реки, а потом уж искать укромные полянки. Куда идти, где река? С рекой я не ошибусь, потому что она тут повсюду: я же внутри ее пятикилометровой петли. Но до берега не могу добраться, потому что натыкаюсь на залив. Вода в реке высоко, половодье, все низкие места превратились в озера и протоки.
   Где оно, моё место? Уже бы пора возвращаться, но куда я поведу Альви, туда, где нет воды, нет площадки для второй палатки и вокруг стена из деревьев? Это замкнутое пространство для одного. Надо продолжать искать. И только сделал несколько шагов в новом направлении, как вижу какую-то едва заметную колею. Вернее, две. Это не тропинка, это именно колея, но по ней этой весной еще никто ни разу не проезжал - свежая зеленая трава не примята. Пойду по колее, хотя бы узнаю, куда она ведет.
  Сколько я прошел, метров четыреста, не больше, и увидел за деревьями светлую полосу - это река. Подхожу ближе - идеально! Ровно, просторно, сосны и текущая вода в шаге от меня. Оно, оно!
  Дрова есть? Неподалеку упавшее дерево, торчащие вверх ветки пойдут для костра. Замечаю, что между двух сосен приделана доска и на ней стоит закопченный чайник. Внизу под доской лежит консервная банка. Ага, вот почему сюда ведет колея - рыбаки местечко облюбовали. Но рыбаки настоящие, не "шашлычники".
  Чисто здесь, не загажено и даже чайник на "плите". Землянку вырою там, в укромном местечке, там будет моя спальня, а здесь - кухня и шикарный рабочий кабинет с видом на противоположный берег реки. Или гостиная, когда приедут рыбаки.
  Осталось найти Альви, и мы - дома. Как он хоть один на склоне, замерз поди-ка? Меня-то распарило, пока меж деревьев скакал, а он стоит и стоит под дождем. Спешу обратно в великолепном настроении - главное дело дня сделано.
  Пришлось покружить, пока обнаружил стража наших вещей и пожитков. Примеченные ориентиры сразу куда-то подевались - обычная история. Где верхушка сосны с кривой веткой? Пропала. Где расколотая молнией береза с черной трещиной на стволе? Спряталась. Но спидометр в памяти подсказал, по какому радиусу прочесывать склон.
  Вон мелькнул кто-то белый за деревом. А кто у нас белый? Альви в накидке, сшитой из мешка. Пойдем, Альви, нам - недалеко.
  Разбить лагерь для меня не проблема. Главное - разжечь костер, когда моросящий дождь намекает на беспросветность и неустроенность.
  Ничто так не греет душу замерзшего путника, как пламя бодро разгорающегося костра. Наломал сухих нижних веточек у сосен, срезал тонкий слой бересты с лежащей на земле березы, чиркнул даже не спичкой, зажигалкой, и - вот он первый теплый язычок пламени. Лизнул веточки, схватился за них, окреп, побежал выше, выше - ладоням уже горячо, дым не мешает, наоборот, обдает лицо запахом тепла и лесного уюта. Всё нормально, Альви, с костром - не пропадем!
  Он хочет помочь, но пока не знает, как и чем. Несет ветки с зелеными иголками. Ты где их взял, Альви, это свежие, их еще рано кидать в костер, ищи с желтыми иголками. Волочит корягу какую-то березовую, не бери ничего с земли, Альви, они все сырые и гореть не будут. Знаешь, что надо сделать, выкопать ямку для мусора. Вот лопата.
  - Где копать? - Альви берется за лопату.
  - Где-нибудь в сторонке, чтобы не маячила перед глазами.
  - А где здесь юг? - спрашивает Альви.
  - Там, - показываю на реку.
  Он отходит от костра, становится лицом к реке, подымает голову и как бы примеривается, что попадает и что не попадает в сектор обзор, а потом шагает далеко вправо на запад и начинает копать.
  - Сантиметров сорок, - подсказываю я глубину будущей мусорки, потому что он так решительно взялся за дело, что мог выкопать в свой немаленький рост. Я понимаю, что в лесном быту с ним будет хорошо, хотя у него и не хватает опыта. Сразу чувствуется, что он не лентяй в физическом труде и у него есть огромное желание соучаствовать, а не стоять и ждать приказаний и просьб.
  Когда по нашим лицам потекли не капли воды, а капли пота, дождь прекратился. Отлично! Можно ставить палатки. За свою я не беспокоился: она у меня много лет, и я могу поставить ее в абсолютной темноте. А со второй дел не имел: ее ставил сын самостоятельно. Но Альви обнаружил пришитый изнутри кусочек ткани с инструкцией и быстро догадался, как реализовать ее на практике. Один железный складной прутик, правда, оказался лишним, и мы так и не смогли найти ему применение.
  Единственный вопрос, который задал Альви, почему палатки так далеко одна от другой? А зачем нам тесниться и запинаться о веревки, смотри, как тут просторно, - ответил я. На самом деле, я "развел" палатки, чтобы сохранить зону одиночества, которая мне необходима теперь постоянно. Даже когда нас всего двое на весь Антроповский полуостров.
   Норвежец Нансен спал со своим другом полярником в одной крошечной ямке под снегом восемь месяцев. Но у нас не Арктика, и перед нами не стоит одна единственная цель - выжить. У нас - лесной рай, и мы не собираемся его "покорять".
  Когда вещи разложены по палаткам и продукты расставлены по полочкам и тумбочкам, то есть, подвешены на дереве в определенном порядке: пакет с мясом - вверху, с хлебом - пониже, с чаем и конфетами - совсем под рукой, остается оборудовать кухню - найти рогатину, "ухваты" для посуды, дровишки мелкие "чайные", средние "под ведро", пару тройку бревешек "на всю ночь" - в общем, работы на часик. А потом будет ужин, чай и вечерний отдых, когда уже некуда и незачем спешить.
  Альви взялся за топор и направился к той самой лежащей сосне, которую я приметил у колеи, а мне досталась ножовка, и это правильный выбор: не хотелось мне искать сухую осину с топором в руке.
  Нашел, конечно, сразу, их там много. Хорошую, сухую, длинную, гладкую и "звенящую". Как всё просто, если ты не спишь, и всё происходящее - не сон. Напилил из осины двухметровые "баланы", один притащил сам, другие - Альви. Он за этот час столько дров заготовил, на три зимы хватит, как выражается мой двоюродный брат. И разложил их на три поленницы: для чая, для ведра, для на всю ночь. Легко с ним, действительно легко.
  Я выбрал среди тонких березок, наклонившихся к воде, потому что подмыло их корни, наши будущие кухонные принадлежности. Срубил, очистил от лишних веток, сделал из них рогатину и "ухваты". Ну, вот и всё на сегодня.
  А не перекусить ли нам, Альви? Он пошел к реке, но умывался как-то странно: сначала набрал воды в пластиковую бутылку, потом отошел от берега и поливал руки уже на поляне. Полотенце отложил и направился к тому месту, где примеривался перед копкой ямы. Повернулся к реке и поднял ладони: это была молитва.
  Так вот почему он спрашивал про юг: определял, где находится Мекка. Я постарался в этот момент не шуметь у костра: не ломал сучья и не гремел ведром. Зачем, если можно это сделать чуть позже. Человек - молится. Непонятно только, почему место для молитвы выбрано в зоне прямой видимости, ведь столько скрытых от глаз мест вокруг.
  На ужин у нас были лепешки от Вали, сникерс от Америки, помидоры от "Ленты" и пластики суджука в коробочке от Альви. Колбасу он покупал. Вкусная, хотя и без свинины.
   Альви нажимал на лепешки, состряпанные несколько часов назад, а я на сникерс, отлитый в камень давно и неизвестно где. Нажимал тем ножом фирмы Morakniv, что купил в интернет-магазине мой сын для своих дальних походов. Хороший нож, нажмешь, холодный сникерс тает под ним как разогретое масло.
  Лепешек нам Валя вручила полную миску. Я к ним не прикасался: не очень люблю жареное в подсолнечном масле. Альви потом сказал, что столько мучного, как в лесу, не съедал за полгода. Он намного моложе меня, у него аппетит сильного здорового мужчины. В расцвете сил, но в отличие от Карлсона, он высок, красив и строен.
  - Я думал, что Антроповская горка намного выше, - сказал о своих первых впечатлениях Альви, когда мы свернули салфетку и убрали продукты.
  - Западная Сибирь - она же не зря называется низменностью, Альви. Тут каждому холмику радуются. Бугорок, с которого можно увидеть хоть что-то кроме болота под ногами, это уже гора. И не просто гора, а Белый Яр, или Красный Яр, то есть красивое место, которое облюбовал солнечный бог Ярило.
  - Хотите посмотреть, в каких горах прошло мое детство? - спросил Альви.
  - Конечно, хочу.
  Он достал мобильник, шириной с ладонь и включил экран. Заснеженные вершины в небесной синеве, уходящие далеко вниз зеленые долины - сказочный красоты пейзаж в квадратике на его ладони.
  - Это вид из моего дома. Не из окна, а с того места, куда я уходил, когда был маленький.
  - Ты вырос в таком месте? - я находился под впечатлением от увиденной картины.
  - Да.
  - Как же тебе повезло, Альви. Ты там бываешь сейчас, после детства?
  - В прошлом году был. Мы с моим сотрудником ездили ко мне домой на машине. С Женей, вы его видели в офисе.
  - Который меня потом из офиса до моей квартиры подвез?
  - Да.
  - Симпатичный паренек. Долго вы были в гостях дома?
  - Один день, вечером уехали.
  - Почему?
  - В дом попал снаряд, он не разорвался, но дом надо ремонтировать.
  - И всё же, Альви, туда, где горы такой красоты, надо приезжать не на один день.
  - А на сколько?
  - На три.
  - Я скоро снова поеду туда, хотите, поедем вместе на три дня, - предложил он.
  - Нет, Альви, не хочу.
  - Женю встретили хорошо, можете об этом не беспокоиться.
  - Я не беспокоюсь об этом.
  - Там крест стоит, который поставили солдаты. Он продолжает стоять, за ним ухаживают, - пытался Альви предугадать и устранить причину, из-за которой я отказываюсь.
  - Мне будет трудно там, где шла эта война. Я обязательно почувствую ее тление в глубине души людей, которых увижу. Оно и здесь еще не потухло, и там никуда не исчезло. Не хочу, Альви. Потом, через лет двести, в другой жизни. В этой - не хочу.
  Не хотелось бы обидеть Альви, но, надеюсь, он чувствует, что я, по крайней мере, не кривлю душой. "Вы не совсем понимаете, как относятся к войне у нас в горах, - продолжал говорить Альви, - это наша судьба. Каждое поколение проходит через свою войну. Так продолжается с древности, и наши старики этому не удивляются".
  Хотел я сказать ему, что древность для меня не священна и ее традиции меня скорее возмущают, чем радуют, но не стал: он же приглашал меня из добрых чувств, а не из желания мне что-то доказать.
  Вот и луч солнца промелькнул мимо нас и упал на тот берег за рекой. Но как низко оно уже, луч не может осветить весь лес за рекой, а падает лишь на вершины деревьев, оставляя воду в тени.
  - Мне пора, - говорю Альви, - время заката. Меня ждут на горе.
  Он в курсе, я предупреждал, что буду провожать солнце. Днем, когда шел дождь, казалось, некого будет провожать на закате. Наступил вечер, солнце - на месте. Это шельмецы бесенята пытались не пустить нас на гору и пугали днем холодным дождем. Напрасно старались, ребята, встреча не отменяется, центр нашей солнечной системы притягивает и ждет меня.
  Как быстро я проделал обратный путь к горе - минут двадцать потратил, не больше.
  Подхожу к самому краю обрыва, солнечный диск уже не слепит, хотя до горизонта ему катиться еще с полчаса. Можно приготовиться и сосредоточиться. Лучше всего встать вот здесь, между двух сосен на краю, отсюда не мешают смотреть на линию горизонта пушистые верхушки тех деревьев, что растут под обрывом. Но именно в этом месте лежит поваленная ветром лесина со скрюченными сухими ветками, торчащими вверх, как вскинутые руки. На кончиках сучков-пальцев - горлышки от бутылок. Только горлышки, бутылки стеклянным крошевом рассыпаны по опавшим иголкам. В меткости тренировались, паршивцы, ругнулся, понимая, что это резвились тут на майских праздниках веселые нефтяники. Местные мужики могут прополоскать горло, могут драть горло, могут врезать по горлу, но расходовать патроны на "горлышки" ни за что не будут. Если у кого есть патрон, бережет и даже в долг не дает.
  Хорошо, что вытащил из палатки и прихватил с собой маленькое полотенце. Не бить же мне челом в осколки водочного безумства.
  Выпрямил спину, прижал руки к телу, закрываю глаза. Я - взлетаю. Очень легко представить себя летящей птицей здесь, на горе. Ветер становится воздушным потоком, каждый порыв его, как ощущение скорости при наборе высоты. Река - внизу, и земля - внизу, и лес, и дороги, и города, и люди - всё внизу. Перестаешь чувствовать ноги, ты летишь к тому яркому свету, что виден через закрытые веки. Надо впустить его внутрь, чуть приоткрываешь веки перед ярким светом и смотришь через влажную пленку ресниц на плавный изгиб солнечного диска.
  Оттуда, как световая дорожка по морю, к тебе устремляется ответный лучик, и он превращается в золотистый мостик между тобой и солнцем.
  Не шевелись, не моргай, ни на что не отвлекайся - держи ресницами лучик и не дай ему соскользнуть в сторону. Это - свет не для глаз, это свет для души.
  Когда в глазах потемнело, мне показалось, что угасла земная жизнь и наступило время последних молитв. Искренних, глубоких, из разбуженной страхом темноты моего подсознания. Ноги подкашиваются, я падаю на колени и сжимаюсь в комок, как ребенок в материнской утробе.
  Время заката - это время рождения. Перерождения.
  Сколько времени я провел в позе "плода"? Не знаю, открыв снова глаза, я вижу лишь переплетенные нити моего полотенца. Лоб ощущает бугры под тканью: то ли шишки, то ли стекло. Я подымаю голову, потом спину, пытаюсь встать, помогая себе руками, потому что колени не могут разогнуться. Стою на четвереньках, оглядываюсь: тот же обрыв, то же дерево со стекляшками, но мне всё равно, и мне безразлично, кто тут был до меня и что делал.
  Голос не звучал, я не слышал голоса - вот о чем я думаю. Я думаю, значит, я существую прежним. Когда звучит голос, становишься другим, не успев подумать. А если он не звучит, ты старая обыкновенная вещица, деревяшка, камушек или вот эта сухая шишка. По форме - шишка, а по содержанию - прах земной.
  Небо было рядом, но не захотело со мной говорить. Если у Неба нет для меня слова, нет для меня и Духа святого.
   Э-хе-хе, такие дела. Расстроился и пошел в сумерках обратно с горы. Глядеть по сторонам не надо, все повороты знаю, иду, размышляю. А как ты хотел, чтобы тебе вот так прямо и сказали громоподобно из огненного облака: "Рой землянку, сын мой!". Не Моисей поди-ка, чтобы такие беседы на антроповском Синае с тобой вели.
  В чем вот ты сомневаешься на данном отрезке жизненного пути? В человечестве. Молодец, других поводов для сеанса связи не нашел.
  В необходимости своей гражданской деятельности? Да кому она нужна, твоя деятельность. Демократии в России боятся больше, чем войны. Французы отходили от своей Великой революции двести лет, и нам потребуется столько же, прежде чем увидим, что ничего лучше придумать не смогли. А пока... как только у нас кто-то призовет к свободе, равенству и братству, жди погрома, предательства и массовых расстрелов.
   Кто свободен? Кто не боится смерти. Ни своей, ни чужой. И понеслась кровь по улицам.
  Украина? Жаль и жалко. Этого не должно было быть, но как раз это и произошло. Еще в январе, когда на киевском майдане погиб первый демонстрант, как я молился, чтобы эта жертва была последняя, чтобы горожане стихли и осознали, остановились и задумались. Смог я изменить дальнейшую логику развития братоубийства? Нет.
  Как мы, умные и разумные, наученные недавним опытом двух мировых войн и десятков кровавых гражданских конфликтов на собственной территории, смогли снова взяться за оружие и убивать друг друга? Мы, говорящие на одном языке и понимающие друг друга лучше, чем понимают нас все остальные народы.
  Да не американцы и прочие глобальные злодеи разделили нас по разные стороны юго-восточной границы Украины, а плевелы гнева и ненависти, сохранившиеся в душах наших с доисторических времен и давшие обильные ростки после первого же полива. На нашем, на родном, на отечественном "первом".
  Смог я молитвами удержать соотечественников от взаимной бойни и сотен жертв? Нет.
  Как я хотел видеть Родину честной, чистой и процветающей, как молился, чтобы повели ее после 91-го года в даль новейшей истории двадцать первого века люди благородные и просветленные. Где они, посвященные?
  Напрасны были все мои "гражданские" молитвы и бдения. Когда я просил не за себя и думал не о себе, а о народе, обществе и государстве, Небо ни разу не услышало меня. А этот, Темный, услышал и сделал именно то, чего я боялся и чего хотел избежать для судьбы страны. Лучше бы я не молился, чтобы Темный не знал, как и где моей Родине нужно навредить.
  Молиться надо было - о себе и сражаться - за себя.
  Для Неба нет отдельных стран и государств, и даже всей планеты нашей - нет. Родина Неба - бесконечность бесконечных Вселенных. Пространство, которое не вмещается в разум, но в котором хорошо себя чувствует наша бесконечная душа. Помолись о себе, если сможешь представить, что ты - это и есть величественная необъятность мировой бесконечности, которую подарил нам Бог. Понял? - спросил сам себя у поворота к нашим шалашам. Понял. Вот и забудь про человечество и всю его мировую историю. Не твоего масштаба замысел, не тебе о нем и заботиться.
  Всем евреям древности было положено раз в году провести неделю в чистом поле под кущами. Для проветривания мозгов. Проветривай, хотя ты и не еврей. Лишним - не будет.
  Еще не так темно, в мае вообще не бывает темных ночей, но на фигуре Альви уже видны отблески костра. Он стоит в модной черной короткой курточке со строчками по горизонтали. Вроде, я точно такую же видел на премьере Медведеве. Или на президенте Путине? Не помню точно. А какие у них подходящие лесные фамилии, я даже не задумывался об этом раньше.
  - Ты где такой моднячий куртончик откопал? - спрашиваю и улыбаюсь.
  - Это - мой пуховик, - отвечает Альви самым серьезным образом.
  - Это - пуховик? - Да, я в нем всю зиму ходил.
  Ну, он прав: пуховики они разные бывают. Для мерседесов - одни, для автобусов - другие.
  - Не замерз? - спрашиваю, потому что после заката сильно похолодало, да и Альви неспроста стоит очень близко к костру.
  - Нормально. Я в нем спать буду.
  - Да, надо спать. Уже двенадцатый час.
  - Вы завтра пойдете на гору? - спрашивает Альви.
  - Пойду.
  - Можно, я с вами?
  - Тяжело было одному? - спрашиваю вместо ответа.
  - Мне неуютно в лесу, я не привык. И у воды неуютно.
  - У воды почему, холодная?
  - Я не умею плавать.
  Вот оно что. Это серьезно: у меня мама тоже боится воды до потери чувств, потому что не умеет плавать.
  - Ты, наверное, и на велосипеде не умеешь ездить? - спрашиваю, вспомнив, что мама не умеет.
  - У нас в горах не было велосипедов, а потом не научился.
  - Хорошо, Альви, завтра на закате пойдем на гору вместе.
  Мы пододвинули к огню бревешко посолиднее и пожелали друг другу спокойной ночи. Она и была спокойная. Перед рассветом я слышал, как Альви выходил из своей палатки. Он предупреждал: в 3 часа утра у него - первая молитва. Моя - следующая, когда встанет солнце.
  Наступивший день можно назвать классическим днем отдыха. Мы не делали ничего. Вообще. Чем занимались? Ничем. Просто рассказывали о себе, о своих родных и друзьях. Погода была не ахти, дважды пролетал мокрый снег, один раз сыпанул град, но у нас - не потухаемый костер и президентский пуховик, нам - как у кого-то из наших богов за пазухой.
   Иногда я просил рассказать его о ком-то подробнее, например, о его дяде, который бросил все дела и полгода жил с его родителями, пока не вывез их из войны.
  Иногда Альви просит ответить на вопрос, почему мой одноклассник, который считается лучшим в поселке забойщиком скота, стал таким хладнокровным, что всегда попадает скотине ножом прямо в сердце. Он обычный человек? Да самый обычный и, как все мои друзья, никогда не смотрел, как резали в ноябре домашних свиней. Но однажды, когда его дочь приехала с мужем в гости, а у него не было ни копейки, потому что фирму его закрыли, и остались одни долги, он пошел с ножом в стайку, не закрывая глаз, ударил борова в бок под левую ногу. Тот даже не хрюкнул. С тех пор - ни разу не промахнулся, за его услугами в ноябре - очередь.
   Может быть, Альви первый, кому я признался, что для одного из походов по реке мы, друзья-одноклассники, украли столько всего, что за всю жизнь не отмолиться. Лодку, доски, простыни для паруса, антенну для мачты, чехол у катера для палатки - всё снаряжение, даже веревки и гвозди. Крали по ночам, выследив днем, где лежит нужный нам материал. Ради куска плотной резины, дожидались всю ночь, когда остановится транспортер на лесозаводе. Подскочили, вырезали метр и убежали. Он остановился из-за нас на неделю, потому что когда его включили, всю оставшуюся ленту зажевало в барабан, который вздыбился и выскочил из катушек.
   Подростковый поход удался на славу, мы гордо высадились на берегу Иртыша под стенами Тобольского кремля. Веселая ватага последователей Ермака. Но вот сейчас об этом даже рассказать весело не получается: как представишь состояние тех, кто обнаружил поутру пропажу, аж в груди ломит от сочувствия к ним и позднего сопереживания.
  - Давай, Альви, прогуляемся вместе по лесу. Тут как в парке, даже дорожки проложены, - предлагаю я.
  Дорожки - эта та самая колея, она уходит от нашего лагеря дальше в лес, и мне хочется увидеть, куда же она все-таки ведет. Я беру березовую палку, которую подобрал еще вчера, и мы отправляемся.
  - Это - ваш посох? - смотрит Альви на березовую палку с трухлявыми концами.
  - Нет, это его образец для примерки. Нам надо попутно найти такой же, но среди растущего молодняка. Такой длины и такой толщины.
  Со мной опять - ножовка. Пилить - могу, рубить - не хочу.
  А лес там красивый - мощный. Сосны в два обхвата - одна за другой. Сосны - само собой, но там даже осины такой же мощи - одному не обхватить. Я таких осин никогда не видел, из них же дома можно строить, как и бывало в старину. А если баню из них срубить? Это уж точно будет баня, а не банька.
   Колея вела нас по лесу, но вдруг нырнула под воду в прямом смысле - уткнулась в залив. Дальше по ней можно двигаться, когда закончится паводок - в конце июня. На моей реке потому и купаться начинают очень поздно, тогда, когда в нее начнут стекать нагретые воды из заливов.
  Выбираю среди молодняка подходящее деревце и у самого конца колеи делаю из него посох.
  - Я бы не смог взять живое дерево из леса, - смотрит Альви на мою работу.
  - Когда берешь живое дерево, надо сказать, для какой нужды это делаешь. Если по делу, оно даст согласие, - отвечаю спутнику. И добавляю: оно тут долго не проживет, взгляни, как густо растут. У меня оно сохранится дольше.
  - Можно, я возьму оставшуюся часть себе?
  - Можно.
  У нас получилось два посоха. Идем обратно, рассказываю про одного послушника, которого встретил в Липовке на Тоболе - там отделение Абалакского монастыря.
  - У того была борода больше, чем моя, и посох березовый вот такой толщины - как бревно. Он всё стоял, опираясь на него, и смотрел, как молодежь работает, сам он давно на пенсии, и спина, видимо, побаливает. Я спрашиваю у него, почему у вас посох такой могутный? Да еще березовый, тяжелый, как лом. Был у меня нормальный раньше, осиновый, тонкий, легкий, - отвечает, - стоял вот так, задрав рожу к небу, он треснул, и я рожей в землю. Сделал толстый из сосны. Поставил раз у крыльца, ребята заходили в хату, куда смотрели, не знаю, уронили, наступили - сломали. Ну, думаю, сделаю такой, что прыгать будете на нем, не сломаете. Вот, сделал. Третий год дюжит.
  Вернулись к костру, приткнул я свой посох у ближайшего дерева. Смотрю, Альви обходит его с осторожностью: не хочет наступить.
  Отдых - это не безделье, это невидимая часть извечного душевного труда. Если для него нет свободного времени, все видимые усилия и напряжения действительно суета сует. Даже хлеба насущного не дадут тебе днесь.
  Староверы пахали от зари до заката, но по воскресеньям били поклоны по пять часов кряду. Кто же Сибирь освоил и поля распахал, они - несгибаемые и коленопреклоненные.
  Чувствую, надо бы мне книжицу открыть. Взял с собой жизнеописание старца Порфирия, он не старовер, он с Афона, взять взял, а еще ни разу не открывал. Вытащил книжицу, устроился на стульчаке из двух прижатых друг к другу баланов, что Альви вчера из леса притащил, открываю, начинаю читать. И сразу же глава, как у Порфирия посох появился.
  Ну, надо же, как совпало.
  Читаю дальше: "Боже, не хочу, чтобы Ты со мной говорил, не хочу, чтобы ты показал мне знамение. Покажи мне что-то простое, по чему я смогу понять, должен ли я уехать или остаться. Не прошу чуда. Мне стыдно". А чуть ниже: "Решил поститься три дня, ожидая ответа Божия".
  Просто молчу. И читать дальше не могу. Я потрясен, но об этом не узнает даже Альви, который сидит сейчас у костра и смотрит на огонь.
  Солнце в зените, а я говорю Альви: "Мне надо поспать. У меня глаза закрываются". И ухожу к своей палатке. Заползаю в нее на коленях и падаю на матрас. Порфирия кладу рядом с пуховиком, свернутым в "подушку".
  Лежу неподвижно с рукой на книге. Лучшему из лучших монахов современности стыдно, а у меня какие-то обиды на Небо. И мне вчера не было стыдно. Так и заснул с книгой у головы. Не подумайте, что заснуть в обед - это чудо. Я всегда сплю в обед, если есть такая возможность.
  Чудо - не это. Я заснул тогда, когда увидел сына. Потому что успел подумать, что я не сплю, и обрадоваться, что это не сон.
  ...В палатке на горе кто-то зашевелился. Сухую осину я давно нашел и притащил, она горит и около палатки светло. Из палатки появляются кроссовки - это его, я их помню, они у меня на даче сейчас. Затем пуховик, это его, он у меня под головой. Вот и лицо, оно поворачивается к огню - но волосы расчесаны и подбородок выбрит. Я удивляюсь, когда он побрился?
  Сын подходит, садится рядом, вздрагивает от озноба - замерз. Где дрова нашел? - спрашивает. Там, махнул я рукой в сторону темноты. Ага, спасибо, пап, - он смотрит на огонь. Могу еще одну притащить, чтобы горело сильнее, - говорю ему. Не, так согреюсь, - он кутается в пуховик, который не закрыт на "молнию". Сейчас притащу, - встаю на ноги, - ты посиди, подежурь, пока я буду искать. Ланно, - отвечает он. Именно ланно, как в детстве, а не ладно, как взрослый. Иду от костра и слышу его голос: "Живую не сруби!". Ланно, - кричу в ответ. И - просыпаюсь.
  А в ушах голос - его. Живой, настоящий. Я его продолжаю слышать. Голос, звук, который я никогда не забуду и ни с каким другим не перепутаю. До меня, наконец, доходит, что это был не сон, это был - Голос.
  Выбираюсь из палатки, подхожу к Альви и говорю: "Я услышал". Он сначала не отвечает, потом догадывается, о чем я ему сказал. "Значит, мы можем уезжать?". "Можем, Альви", - беру лопату и иду к реке смывать с нее глину.
  Я знаю, что мне сказал сын. Он говорил о свое маме. Моей жене. Он узнал то, что не знает никто - некой мысли, что посетила меня полгода назад. Больше об этом ничего написать не могу. Не имею права.
  Мой мобильник - вне зоны связи. Ростелеком у реки бессилен. Но у Альви другой оператор, и у него есть сигнал связи. Диктую номер, Альви набирает. "Витюша, завтра в полдень", - кричу в трубку. "Понял, ждите", - слышу ответ.
  Почему не сегодня? Потому что надо дождаться заката и сказать слова благодарности. И меня накрывает благостная волна приподнятого над землей настроения. Как здесь хорошо! Ох, и славная же ты, Антроповская горка. Не зря, ой не зря заприметили ее в речной петле племена древних ариев. Небось, тут зазвучали первые строки "Ригведы" их эпического сочинения.
  - Мы пойдем на гору? - спросил меня Альви, когда солнце опять освещало только противоположный берег.
  - Обязательно. Посох Порфирия стучит в наших сердцах! - вторую часть шутливой фразы я не произнес вслух.
  Мы проводили солнце вместе, но сказать, что я усердно молился, не могу. Держа в ресницах лучик солнечного света, мысленно повторял одно слово: спасибо. Произносил я его правильно: Спаси, Бог!
  После захода солнца Альви задал мне трудный вопрос: "Скажите, а кого называют посвященным?".
  Не уверен, что я смог объяснить ему. Это люди без плавников. На втором месяце беременности у всех у нас есть рыбьи плавники. У зародышей, которые к девятому месяцу превращаются в человека. Мы были рыбами, и это ни для кого не тайна. Наши руки - трансформация наших бывших плавников. Но когда-то первые рыбешки смогли выбраться на сушу, опираясь на свои плавники. Отпечатки их скелетиков нашли - на плавниках даже пальцы прорисованы. Вот эти первые рванулись к воздуху. Недавно мы рванулись в космос. Посвященные - это первые, кто рванулся еще дальше: за пределы законов химии и физики. Когда их догонят остальные? Когда у остальных исчезнут плавники.
  Порфирий - он из посвященных. Физически умер тридцать лет назад, а духовно - жив, здоров и бодр. Вот кого я называю посвященным, Альви.
  Мы вернулись в Тюмень в пятницу, через двое суток. В субботу вдруг звонит Вова, тот самый коллега, с которым мы ездили на гору втроем с сыном. Вова был нормальным парнем, но когда у него на глазах умер отец, он ушел с работы, долго ничем конкретным не занимался, а затем и вовсе пропал из виду.
  Он не звонил мне года четыре. Мы поприветствовались, обменялись парой фраз.
  - Как там Паша, никуда не собирается? - спрашивает коллега, и я понимаю, что он ничего не слышал о событиях в моей семье.
  - Не знаю, ничего мне не говорил, - отвечаю на вопрос, решив не отягощать сознание бывшего коллеги новостью, которая поставит его в неловкое положение.
  - Соберется, пусть мне позвонит, давно я никого не видел, ни с кем не общался. Соскучился даже.
  - Хорошо, скажу.
  Положил трубку.
  Может, пусть лучше Володе его отец позвонит, как думаешь, Паша?
  
  Виктор ЕГОРОВ
  18 июня 2014
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"