Аннотация: КАКИМ НЕУКЛЮЖИМ СТАНОВИТСЯ ЧЕЛОВЕК, КОГДА ОН ЛЮБИТ ПО-НАСТОЯЩЕМУ! КАК БЫСТРО СЛЕТАЕТ С НЕГО САМОУВЕРЕННОСТЬ! Э.М.РЕМАРК
Апдейт 10 марта.
Все, что здесь написано, уже почти два месяца практически не актуально.
***
Незаконченное путешествие.
КАКИМ НЕУКЛЮЖИМ СТАНОВИТСЯ ЧЕЛОВЕК, КОГДА ОН ЛЮБИТ ПО-НАСТОЯЩЕМУ! КАК БЫСТРО СЛЕТАЕТ С НЕГО САМОУВЕРЕННОСТЬ!
Э.М.РЕМАРК
Пролог.
Польша, 12 августа 2004 года. Трасса.
Я задумчиво смотрю на крошечную зеленую гусеницу, выползающую на дорогу с явным намерением ее переползти. Машины проносятся со свистом, фуры грохочут, и судьба гусеницы определена. Тощий зеленый червячок упорно прет навстречу смерти, глупо изгибаясь в букву S.
Я терпеть не могу насекомых. Но дуру-гусеницу почему-то жалко. Лениво размышляя - спасти или не спасти? - я стоплю машины в сторону границы с Германией.
Мимо проносится гигантский туристический автобус. Я придерживаю слетающую панаму. Глянув на асфальт, вижу, что гусеницу сдуло ветром на обочину. Та, отряхнувшись и опомнившись, снова с упорством самоубийцы выползает на трассу.
Тут я не выдерживаю. Подцепив мерзкую тварь на соломинку, я изо всех сил забрасываю ее подальше в кусты в сторону от трассы. И тут останавливается машина. Симпатичный смешной дядька-поляк берет нас до самого Ганновера.
***
Мы с Надей путешествуем. Уже третий раз мы вместе отправляемся колесить по просторам Восточной и Западной Европы. В этот раз у нас грандиозные планы. Мы планируем посетить Голландию, Бельгию, Люксембург, Францию (от побережья до побережья), Испанию, Италию и вернуться через Германию домой. На все у нас аж два с половиной месяца.
Дорога начинается довольно стремительно. 10 августа в три часа дня Надя получает визу в Германию. К посольству мы приходим с рюкзаками, уверенные в успехе. И в пять уже стоим и голосуем на Минском шоссе. Решив не останавливаться, как обычно, в Минске. В итоге спим два часа, скрючившись и держа рюкзаки на коленях, на Минской объездной, с драйвером в его дребезжащей маршрутке. Лучше б и правда заехали в Минск. Но на следующее утро мы благополучно переходим белорусско-польскую границу. В приграничном кафе мы едим, чистим зубы и умываемся. После границы нам долго не везет, мы висим почти полтора часа. Зато потом уезжаем до Варшавы с огромных размеров поляком, который всю дорогу предлагает Наде секс. Не успеваем от него уйти, как стопим автобус, в котором оба водителя начинают грязно лапать уже нас обеих, чего обычно не бывает никогда - на фоне Нади я мало интересую мужиков. Мы в шоке, нам уже кажется, что теперь так будет всегда. Но на самом деле, нам просто не везет именно в этот день.
Тем не менее, отвязавшись от приставучих водил, мы засыпаем в автобусе и просыпаемся уже в Торуне.
В Торуне мы проводим два дня, остановившись у потрясающей польской семьи. Мальчик Петр нашего возраста и его родители, которые говорят по-русски. Встречают и привечают нас, как родных. Два дня мы как сыр в масле катаемся, у нас своя комната, выделенный Интернет, нас кормят, Надю поят пивом, Петр водит нас по музеям и беспрерывно фотографирует на свой цифровик, записывая нам потом диск с фотками. В общем, сплошная лафа. В Торуне родился Коперник, и мы долго пытаемся вспомнить, что же он открыл - то, что земля круглая, или то, что она вращается вокруг Солнца? Торунь - один из немногих польских городов, не разрушенный во время Второй мировой, потому что он сразу сдался немцам. В Торуне прекрасная погода и дешевые цветы, и мы покупаем букет роз на годовщину свадьбы мамы и папы Петра. Торунь прекрасен, спору нет. Но нам пора дальше.
Почему дорога не вызывает столь оживленного восторга, как в прошлом году? Может, мы сравниваем? Может, нам попадаются неинтересные водители? Не знаю. Мы часто ссоримся, то из-за одного, то из-за другого. Может, мы друг от друга устали? В конце концов, полтора года фактически неразлучно дают о себе знать. Не могу понять, но что-то идет не так.
Мы уезжаем из Торуня и едем в Голландию. Вариантов, куда поехать, у нас много, и мы разрываемся, спорим и часами изучаем атлас и маршруты. Обеим почему-то хочется в разные места. В конце концов решаем ехать по направлению к Утрехту без задержек в Германии, хотя нас и ждут в Берлине. После Голландии мы подадимся в Бельгию, Францию, Испанию. Но у меня все эти страны - только прелюдия перед посещением Италии. Я мечтаю туда попасть уже несколько лет.
Оба дня пути идет дождь. Но нам везет - каждый раз, как дождь начинается, нам удается запрыгивать в чью-нибудь машину. В первую ночь ночуем в лесу напротив аутохоффа у границы с Германией. В темноте ставим палатку на каком-то склоне, в итоге я всю ночь скатываюсь вниз. С утра едим кашу, я спасаю гусеницу, и мы уезжаем с милым дядей-поляком. На границе скучающие погранцы нас проштамповывают, кажется, даже не посмотрев на нас непосредственно. Вторую ночь ночуем прямо на немецкой заправке в кустах, поставив сослепу палатку в какие-то колючки. По ночам тоже идет дождь, но палатка за 500 рублей из магазина "Ашан" выдерживает испытание с честью. Всю ночь в ногах у нас громко капает, и мне снится, что мой спальник промок насквозь. Я кашляю с самой Москвы, поэтому все время боюсь замерзнуть или промокнуть. Но наутро оказывается, что все в порядке, и малыши Хаггис проспали всю ночь сухо и комфортно.
Часть пути до Утрехта нас везут двое русских ребят, которые первый раз в жизни видят автостопщиков и уверяют нас, что в этой части Германии русских живет больше, чем немцев и можно смело заговаривать по-русски с любым. Когда они подвозят нас на заправку и обращаются к первому попавшемуся водителю с просьбой нас подвезти, оказывается, что он и правда русский. Это производит впечатление.
Еще часть пути мы едем с симпатичным голландским дальнобойщиком. Он рассказывает забавно-грустную историю о том, как он с напарником гонял грузы в Англию и один раз их замели на границе с контрабандной марихуаной. Ему повезло - всего лишь запретили въезд в Англию на пять лет. А вот напарника посадили в тюрьму. Вот такие проблемы может создать травка, вздыхает он, покуривая косяк.
В Утрехте мы три дня живем у местных студентов, Эрвана - будущего географа, и Герта - будущего врача. Ребята очень милые, с ними прикольно пообщаться, но видно, что особенно долго мы им тут не нужны. Эрван сам автостопщик, он каждый год ездит к бабушке во Францию, и еще он рассказывает нам о своем друге, который ездил путешествовать в Россию. Чтобы сэкономить на проживании в Москве и Санкт-Петербурге, этот друг каждый вечер покупал билет на поезд. День он проводил в Питере, ночь спал в поезде, день проводил в Москве. За две недели посмотрел оба города и познакомился с кучей поездного народа. Его система меня поразила до глубины души.
Утрехт нравится, мне он нравится в какой-то момент даже больше Амстердама, потому что это как будто маленький Амстердам, неоперившийся, невинный, такой же милый, но без этих толп туристов и негров, предлагающих экстази на улицах. В Утрехте можно бесплатно попить чаю и кофе в супермаркетах, в Утрехте вдоль каналов доки, по которым можно гулять прямо у воды, и которые переходят в подвалы домов, и там устраивают кафе и кофе-шопы. В Утрехте есть церковь, которую переделали в жилой дом. Только голландцы, по-моему, на такое способны. В Утрехте куча забавных и непонятных скульптур, которые нам очень милы.
Голландцы имеют привычку не занавешивать окна в домах, и когда идешь по узеньким улочкам вечером, проходишь очень близко к чужой личной жизни, выставленной нараспашку. Они не стесняются ее показывать, но я очень стесняюсь смотреть и стараюсь идти не глядя. Но не получается. Тогда я уговариваю себя, что раз людям не жалко, значит, ничего страшного, если я и гляну немножко? Ведь они сами не возражают, раз так открыто ее демонстрируют?
Мы продолжаем спорить с Надей. Основные споры возникают из-за полной ерунды - нам надо покупать еду, на двоих это получается дешевле, но Наде все время хочется одного, а мне другого. Споры из-за мелочей, но все время оставляют неприятный осадок и мысль - может, плюнуть надо было и уступить? Почему мы не умеем друг другу уступать?
Я продолжаю кашлять. Кашель меня мучает, он нападает приступами, тяжелыми, длинными и мучительными. Я пью витамин С, горячее молоко по вечерам, а еще покупаю за 20 евро голубую ветровку, потому что совершенно забыла взять куртку из дома. По ночам мне снятся странные, очень странные сны. Я не могу о них никому говорить.
Но в целом, я чувствую себя неплохо. Правда, довольно быстро устаю. Все время вспоминается моя детская фантазия. Я вообще большая фантазерка. Начитавшись в 10 лет "Трех товарищей" и наслушавшись опер Верди, я, малолетняя дурочка, все время представляла себе, как я заболею чахоткой и умру. Я умру в мучениях. Но какая я буду красивая в эти месяцы перед смертью! Как Пат, как Травиата! Сейчас, когда кашель меня просто измотал, эта фантазия всплывает очень живо.
Во вторник мы уезжаем из Утрехта. Мы едем в маленький голландский городок рядом с Северным морем. Зачем нас туда несет? Там у нас друг.
Друга зовут Джон-Пол. Пишется по-английски Jean-Paul, но мне кажется Jean - это девчоночье имя, поэтому мы с Надей его называем Джон-Полом. Он не возражает. А впрочем, проще всего его называть JP. По-русски, то бишь, ДП.
ДП очень выручил нас в прошлом году. Мы ехали в Амстердам. Мы мокли на аутохоффе в Германии под проливным дождем. К нам подошел симпатичный мальчик чуть старше нас, в военной форме, и предложил подвезти в сторону Амстердама. Мы согласились. На полпути он предложил нам переночевать у него, а назавтра ехать, потому что на ночь глядя ему жалко было высаживать нас в темноте и под дождем. Мы снова согласились. Это было первый раз, когда, собственно, драйвер нам предложил вписку. И соглашаться нам было очень странно и непривычно.
Всю ночь мы с ДП смотрели мультики, фотографии и слушали рассказы о том, как он принимал участие в миротворческой компании в Боснии, как они строили приют для югославских детей и спасали их во время атак террористов. ДП - офицер профессиональной голландской армии. Он прослужил в ней девять лет, с семнадцати до двадцати шести.
Наутро ДП отвез нас на заправку, мы поехали в Амстердам, а он поехал назад на свою военную базу, расположенную в Германии. Мы расстались замечательными друзьями.
Весь год мы переписываемся с ДП. Точнее, переписываюсь в основном я, а Надя передает приветы. У нас к нему очень трепетное отношение. Мы очень переживаем, что он в армии, и радуемся, когда перед самой войной в Ираке он оттуда уходит и устраивается на гражданскую работу.
Запланировав нашу летнюю поездку в Европу, мы пишем ему письмо, но он не отвечает. Он не отвечает почти два месяца, и мы расстраиваемся, потому что решаем, что с ним что-то случилось, или не хочет больше общаться, или просто сменил почтовый адрес. Мы даже думаем, а не забить ли нам вообще на поездку в Голландию, если мы не можем заехать к нашему другу? Я, перечитывая наши старые письма, переживаю до слез.
Но вот, наконец, он отвечает, и мы радуемся как маленькие, что он объявился. Более того, он с радостью ждет нас у себя, и даже еще не зная о нашем приезде, запланировал себе на это время отпуск и будет дома. Вот это совпадение! Мы немедленно решаем, что едем непременно, хотя не очень понятно, что делать в этой деревне, где он живет, в маленькой деревне рядом с городком Берген оп Зум (Боз), где, кроме мельницы, ничего интересного больше нет. Но мы решаем, что переночуем ночь-две, потусуемся, отдадим, так сказать, дань уважения, нашей первой стихийной вписке, и поедем дальше.
Двести километров от Утрехта до Боза мы едем почти целый день, потому что сначала зависаем на выезде и упорно висим там часа два, потом едем какое-то время на фуре, в общем, медленно. Под Бозом нас подбирает смешной молодой немец Ким, чистой воды хиппи, который страшно ругает Германию за ее строгость и занудство. Германия, по его словам, его тоже недолюбливает за длинные волосы, любовь к девочкам, тусовкам и травке, за которой он и едет в Голландию.
Веселый немец высаживает нас около кемпинга под Бозом, откуда я пишу смс ДП. Он отвечает, что сейчас за нами приедет. Мы с Надей греемся на солнышке, я расчесываюсь и прихорашиваюсь под Надины шуточки. Я нервничаю, потому что мне кажется, что нам с ДП не о чем будет разговаривать - все-таки, какие у нас общие интересы, у людей, которые знакомы всего один день и перекинулись десятком писем за год?
Потом приходит смс. "ОГЛЯНИСЬ НАЗАД", написано в ней. Я оглядываюсь. За нами в 20 метрах припарковался ДП. У него новая машина, новая стрижка и намного более взрослый вид, чем в прошлом году. Я радостно кидаюсь ему в объятия, за мной степенно подходит Надя, которая снова застеснялась из-за своего английского, и мне приходится чуть ли не построчно переводить ей и ему туда-обратно. Я сажусь на первое сиденье, и мы едем к ДП домой.
ДП смотрит на меня и улыбается. Он как-то плохо выглядит, измученный и уставший. Ах нет, это он, оказывается, накурился марихуаны. Никогда не видела никого сразу после "этого". Вот, оказывается, как это выглядит.
Мы едем, и нам хорошо и весело. Я чувствую себя, как будто я ехала не двести километров, а минимум двести тысяч, а теперь вдруг мне сказали - все, твое путешествие закончено, ты можешь отдыхать. И я отдыхаю и ни о чем не думаю.
Кемпинг, в котором живет ДП и который принадлежит его родителям, ничуть не изменился. Та же мельница, те же кукурузные поля вокруг. Только в этот раз на них полно кукурузы. Надя мечтает о кукурузе, но спросить не решается. В доме у ДП все по-прежнему, и стены, обклеенные газетами на разных языках, и флаг "Пролетарии всех стран, соединяйтесь", который подарил дедушке ДП советский солдат во время войны, и невероятная коллекция мультиков и фильмов, которую он увлеченно качает с Интернета и записывает на DVD. Уже вечер, и ДП готовит нам ужин, стелет нам в своей спальне, сам он будет спать на диване в гостиной. Мы трепемся о всякой ерунде, о том, как он ушел из армии и что он сейчас делает, и какая у него тяжелая работа - ему надо вставать в пять утра и ехать два часа аж до Гааги, и возвращается он в восемь-девять вечера. В общем, никакой личной жизни, одна работа. Но он рад, что ушел из армии. Все равно там было хуже. И он рад, что он сейчас взял недельку отпуска и может его провести с нами. Он думал, что ему придется просто сидеть дома, потому что ехать куда-то он не собирался. Все оказалось намного интереснее.
Мы идем гулять вокруг кемпинга. Уже стемнело, светит луна, надрываются цикады. Надя уходит вперед, оставляя нас с ДП поодаль, и ее желтая куртка светится перед нами в темноте. Мы наблюдаем за баржой, огонек которой светится в канале. Вдали видны огни Антверпена, до которого всего 60 километров. Завтра-послезавтра мы поедем в ту сторону.
Вечером ДП показывает нам, как надо забивать косяки, а на ночь мы смотрим какой-то дурацкий фильм, я даже не помню, о чем он. На половине фильма Надя, которой, наверное, тяжело смотреть на английском, говорит, что пошла спать. Мы с ДП остаемся. Мы лежим на диване на расстоянии полуметра друг от друга и делаем вид, что очень увлечены сюжетом.
В какой-то момент в фильме происходит что-то страшное. Кажется, взрыв. Я инстинктивно съеживаюсь, ДП обнимает меня и успокоительно гладит по голове.
............
В семь утра я прихожу в нашу с Надей спальню. На диване остается спать ДП, но там нет одеяла, а я мерзну и кашляю. Поэтому я ухожу. Надька спит, раскинувшись на всю кровать. Я устало ее тесню и вырубаюсь, еле успев накрыться.
Я сплю до полудня, я спала бы и дольше, но Надя встала, и мне неудобно - в гостиной спит ДП, в спальной я, нельзя ни посмотреть телек, ни сесть за компьютер, и ей, наверное, это все надоело. Полчаса, скрючившись под одеялом, я рассказываю ей. В подробностях. Что было вчерашней ночью.
Еще час мы с ней валандаемся по кухне и бездельничаем, боясь разбудить ДП. У меня все внутри болит, я еле передвигаю ноги, мы явно ночью перестарались, и Надька надо мной прикалывается. Потом она гонит меня будить ДП. Он спит, как маленький, подложив руку под голову. Мне так жалко его будить, и немножко страшно, как будто он и не вспомнит, что вчера было, но хватит, два часа дня уже. Бужу. Что мы будем сегодня делать?
В итоге мы не делаем особенно ничего. Едем гулять в Боз, это крошечный, симпатичный и ничем не примечательный городок. Я гуляю с трудом, у меня очень усилился кашель, я не выспалась и чувствую себя ужасно. Но Надя утверждает, что выгляжу я замечательно. Может, она меня утешает?
Потом мы едем в супермаркет, Надина мечта сбылась - она обожает ходить по магазинам. Она чего-то покупает, а я равнодушно ползаю по рядам и все, что меня заинтересовало, это упаковка клубники. Мне вдруг кажется, что, если я не куплю эту клубнику, я просто скончаюсь в мучениях. Несмотря на то, что она стоит 2.5 евро, я ее покупаю и съедаю вечером вместо ужина.
Возвратившись, мы снова валяемся на диване и смотрим фильмы. За эти 4 дня мы посмотрели всяких не запомнившихся фильмов и мультиков десятки. Сначала мы с ДП немножко стесняемся Нади, как дети строгой мамы, но потихоньку смелеем и к половине фильма лежим уже в обнимку. Я не знаю, почему я стесняюсь. Надя реагирует на все до того толерантно и спокойно, что я устаю быть ей про себя благодарной. Но все равно мне неудобно.
Надя удивляется - как я могла вот так, легко, в первую ночь... Говорит, что она завидует моей смелости. Можно это назвать смелостью, конечно. Можно распущенностью. Даже второе правильнее. Но я не знаю, что это было. Все это сделала как будто не я. Я, маленькая неиспорченная девочка, только стояла сбоку и смотрела. И одобряла, надо сказать. Потому что я заранее знала, что так оно и будет. Я это чувствовала.
Мы не уезжаем ни завтра, ни послезавтра. Мы торчим в Бозе пять дней. За эти пять дней я выхожу на улицу один раз - чтобы кинуть белье в стиральную машину, которая стоит в сарае. На улице мне кажется, что я пришла из другого мира и тут - инопланетянка. Я оглядываюсь вокруг с изумлением и вдыхаю воздух как будто первый раз. И кружится голова. Я спешу нырнуть назад в дом.
В нашу общую с Надей спальню я почти не захожу.
Время теперь измеряется количеством просмотренного кино. Мне страшно неудобно перед Надей, она же не обязана смотреть, как мы целыми днями напролет крутимся на диване вдвоем. Я себя чувствую ответственной за это безобразие. Но куда ей деваться? Комната одна, во второй комнате нет ничего, кроме кровати, и придумать ей занятие сложно. Фильмы ей неинтересны, она вообще не любит телевизор. А мне все равно, что смотреть, я почти не вижу экрана. Я так могу валяться долго. Иногда я начинаю чувствовать себя совсем плохо и впадаю в тяжелую дрему.
Когда я просыпаюсь, Надя говорит, как ей было забавно наблюдать за мучениями ДП, который и хотел прикопаться ко мне к сонной, но жалел и не решался.
ДП очень вкусно готовит. Он готовит все, что угодно, и у него получается классно. Он очень любит готовить, когда он на кухне, то прямо видно, какое удовольствие ему доставляет эта поваренная возня. Я готовить ненавижу. Но я люблю мыть посуду. Мы подходим друг другу, говорит ДП, пока я верчусь на кухне, глядя на его кулинарные выкрутасы. Я, наверное, глупо выгляжу. Но я просто не могу от него отойти.
На третий день Наде наконец находится занятие - ДП дает ей ноутбук с беспроводным Интернетом, и она радостно сидит с ним днями напролет в своей спальне, не мешая нам.
Нет, нет. Это я не так сказала.
Как так получилось, что Надя - может мне мешать? Нет, она вовсе не мешает. Такого не может быть. Такого просто не бывает. Я мучаюсь, думая о том, как это могло произойти. У меня нет ответов, поэтому мучаться мне и дальше.
Что бы делала я на ее месте? Нет, тут нельзя сравнивать. Потому что мы слишком разные. Я бы, скорее всего, страшно ревновала, как смешно это ни звучит. Я бы даже, наверное, устроила пару сцен. Наверняка бы я предложила вариант разделиться на какое-то время и пересечься через пару недель. Но сейчас я не могу предложить ей уехать, она же не говорит по-английски. То есть она говорит, но стесняется. И она не заставляет меня принимать решение немедленно уезжать, потому что видит, что я просто не могу.
Я не знаю, что думать и что делать. Ведь мы все равно не пробудем здесь дольше недели. У ДП работа. У нас - путешествия. Нам с ним вообще не по пути.
Каждое утро я все больше кашляю, по-прежнему стараясь не обращать на кашель внимания. Таблетки уже позаканчивались. Иногда, в моменты любви, у меня начинается приступ кашля, тогда ДП останавливается на минутку, гладит меня по голове и уговаривает, как маленькую, перестать. Я перестаю, но через минуту кашель начинается вновь. Иногда я задыхаюсь от кашля. Наутро я взвешиваюсь и обнаруживаю, что за три дня похудела на четыре килограмма. Пугаюсь. Я столько весила в восьмом классе, когда мне было 12 лет. Потом решаю, что это из-за слишком интенсивного секса. Может, это и правда так. Но скорее всего, это из-за того, что я вообще почти ничего не ем. Я совершенно не хочу есть. У меня абсолютно нет аппетита. Вид еды вызывает во мне отвращение. В один вечер ДП говорит, что, наверное, не будет сегодня делать ужин, потому что мы все равно его не съедаем. Он обиделся, по-моему. Я уговариваю его сделать спагетти с ветчиной под каким-то соусом, который ему особенно удается. Он приносит нам по огромной порции. При виде макарон мне становится дурно. Но я через силу ем, чтобы не обидеть и чтобы он порадовался. Я не помню, ест ли Надя, кажется, она не осиливает свою тарелку. Я съедаю все, даже не ощущая вкуса.
В этот день я чувствую себя просто страшно разбитой. Оставив Надьку и ДП смотреть очередное какое-то кино, я ухожу в Надину (она уже три дня только Надина) спальню и вырубаюсь там. Я сплю почти полдня, и ДП заходит и пытается еще меня разбудить, но я даже не в состоянии подняться, и он меня жалеет и не трогает. Зато я наконец-то высыпаюсь и начинаю чувствовать себя лучше.
Днем Надя уходит куда-то гулять, оставляя нас одних. Из-за этого я чувствую себя еще более ужасно, ведь это мы, того не желая, ее гоним. Я виновата, что она вынуждена целыми днями придумывать, что делать в этой глухой деревне, ведь даже велика не оказалось. А она так мечтала покататься. Вот сейчас бы был велик, и она бы была делом занята. И я бы не переживала так, что мы с ДП тут буквально в соседней комнате творим целыми днями черт знает что.
Но мы все-таки уезжаем. Четыре дня проходят, я сортирую полученную почту, и становится понятно, что надо ехать в Брюгге, иначе вписка пропадет.
В последнюю ночь мы смотрим диснеевский мультик "Приключения Нимо". Про маленькую красную рыбку-клоуна, которая попала из океана в аквариум к людям. И как ее папа ее спасал. Он путешествовал с одной глупой рыбой, которая все время все забывала и создавала этим кучу проблем. Еще он путешествовал с черепахами, акулами, а помогал ему весь океан. В конце концов, папа нашел сына и все закончилось хорошо.
Очень грустный и смешной мультик. Но Надя снова делает вид, что мультик ей не нравится (или уже не делает, наверное, ей и правда осточертел телевизор), и уходит спать.
Перед уходом она предупреждает нас, чтобы мы сильно не увлекались в этот раз, потому что нам завтра уезжать. Мы досматриваем мультик до конца. Это наша последняя ночь. Засыпаем мы в 10 утра.
В три часа дня мы прощаемся на заправке. Надя наконец насобирала вожделенной кукурузы, очень развеселив ДП, который вообще в этом не нашел ничего предосудительного и удивлялся, почему мы раньше не предложили так поразвлечься.
Мы остаемся голосовать, а ДП уезжает на работу. Это первый раз в жизни, когда трасса меня по-настоящему напрягает. Я все время мерзну, стоять долго не могу, а стоим мы долго - почти два часа. Воспаленным воображением я нагнетаю в себе ненависть к заправкам. В пылу болезни и расставания мне кажется, что я никогда больше не захочу поехать в Европу, где так зависишь от того, на какой заправке тебя высадили. Какая тут может быть свобода передвижения! Наконец уезжаем до въезда к подземному туннелю через канал, там еще очень долго вертимся и ищем место для голосования. Помимо ненависти к заправкам, я теперь еще пестую ненависть к тяжелому рюкзаку.
Мы приезжаем в Брюгге, где нас встречает потрясающий фламандец Эрик. Он - владелец кафе, поэтому нас угощают за его счет, а потом Эрик отвозит нас к своим друзьям, у которых мы будем жить. Каждое утро хозяйка дома незаметно приносит и ставит нам на стол молоко, хлеб и сыр к завтраку. Вживую мы ее видим два раза.
Вечером я обнаруживаю, что не могу написать смс ДП. Он, видимо, тоже это обнаруживает, потому что звонит мне, волнуясь, нормально ли мы добрались. Так странно слышать его голос по телефону.
Мы гуляем по Брюгге. Какая-то инфекция во мне прогрессирует уже вовсю, и я воспринимаю Брюгге в особо ярких, болезненных красках. Он мне кажется алым, оранжевым, ярко-зеленым в разводах, фантастическим городом, освещенным закатным солнцем, лебединым (почти целый день я провожу на знаменитом "Лебедином озере", тупо и неотрывно разглядывая птиц), мельничным, фламандским (само это название сказочно), переливающимся. Влюбившись в город в первого взгляда (до чего же это проще сказать про город, чем про человека), я иду по мощеным улочкам, и каждая следующая мне нравится больше предыдущей.
В первый же день в Брюгге мы с Надей ругаемся вдрызг. И два дня не разговариваем. Я не могу понять - неужели я такой ужасный человек, что со мной нельзя общаться без того, чтобы непременно поссориться? Или это она? Что с ней? Расстроенная психика начинает рисовать мне всякие ужасы. Кажется, что Надя заводится из-за какой-то ерунды, из-за которой год назад могла ругать меня. Я начинаю подозревать, что она как будто специально хочет меня обидеть, и на какой-то момент приходит в голову ужасная мысль - может, она мне завидует? Ей слова не скажи, она взрывается. Или я что-то не так говорю? Я ее не узнаю. Или может, я не узнаю себя... я сама не замечаю, как становлюсь нервная, раздражительная, постоянно злобствую, придираюсь к ней либо вообще первая бросаюсь в атаку, потому что не понимаю, что она от меня хочет и что ей не нравится. А может, ей все нравится, и это я веду себя не так. Но самое ужасное - мне не хочется разбираться, не надо мне этого... Почему раньше всегда было надо? А вдруг так резко надоело... Именно сейчас. Тем более я для этого слишком плохо себя чувствую.
Я посылаю бабушке очередную открытку с видами Брюгге, где ни слова не сообщаю о своей болезни. У меня все хорошо, бабушка. Я уверена, что выздоровею через пару дней.
Во второй день я чувствую, что не смогу больше гулять пешком. У меня нет сил. Поскольку все таблетки кончились, я зачем-то начинаю пить кальциевые витамины, а вместо гуляния арендую велик на день. Велик смешной, громоздкий, с высоким рулем, так что руки у меня почти на уровне плеч, но на велике передвигаться легче. Поездив по Брюгге, я отправляюсь в Слуис - голландский приграничный городок в 15 километрах езды. Меня неудержимым магнитом тянет в Голландию. Я еду на велосипеде, не замечая окружающих красот и отдаваясь печальным мыслям.
На полпути в Слуис я осознаю, что у меня жар. Я добираюсь до города и там сваливаюсь, иду на местное кладбище и сижу под деревом полчаса без сил, думая, что здесь меня и закопают. Потом еще час отхожу в местной аптеке с чудесной теткой-аптекаршей, грохнув 12 евро на градусник, сироп от кашля и жаропонижающее. Вымеряв +38.9, я начинаю сомневаться, а стоит ли мне ехать великом назад и не попробовать ли вызвать скорую, благо плохо мне по полной программе. В тени меня начинает бить озноб, а на солнце раскалывается голова. Я полчаса брожу по городу, пытаясь найти, где тут можно попить воды. Ни одного супермаркета нет. В конце концов, нахожу туалет и запиваю сразу две таблетки водой из-под крана. Потом пишу смс ДП, он мне пишет что-то нежно-ободряющее в ответ, советуя принять, кажется, ромашковую ванну. Смешной. Мы с ним постоянно переписываемся.
Но выпитый антигриппин оказался супер, через пару часов я уж мчусь из Слуиса домой в Брюгге как ветер. С Надей мы по-прежнему не разговариваем, и она так и не узнает, что у меня температура. Узнает она это только на следующий день, когда мы едем в Льеж. Потому что меня колбасит, стоять и голосовать я вообще не могу, соображаю плохо, поэтому выводит нас на трассу Надя, под противным дождем голосует она же, а я уже одурела от усталости и сижу на рюкзаке, уставившись в одну точку. Конечно, надо было оставаться в Брюгге. Тем более было обидно потом, когда Эрик узнал о моей болезни (мы уехали, ничего ему не сообщив), и выяснилось, что он бы мог отвести меня к доктору и положить в больницу бесплатно, по знакомству. Но тогда мы не видим других вариантов, кроме как ехать. Потому что в Льеже нас ждут, а других вписок пока не видно до самой Франции.
Надя стопит с табличкой LIEGE почти час, но никто почему-то не стопится. Хотя реагируют очень многие, но как-то неправильно: все, как один, показывают, что они едут не туда. Потом к нам подходит какой-то мужик и вежливо сообщает, что мы стоим не на той трассе... Оказывается, Надя перепутала трассы и дорога, на которую мы вышли - обычная националка, ведущая в центр Гента. А в противоположном конце города был выезд на автобан, который идет до Льежа в объезд всех городов, в том числе Гента и Брюсселя. Я тихо злюсь на Надю. Мужик подробно объясняет, в чем наша ошибка, и что нам теперь делать. Положение хреновое.
Я с ужасом представляю, что мы сейчас пойдем на другой выезд, а это еще часа два пехать, и мне хочется плакать.
И тут к нашей группке подходит молодой парень. Он спрашивает, мы ли едем в Льеж, и дарит нам билет на поезд. Он проезжал мимо нас на машине, понял, что так мы никуда не уедем, съездил домой, взял свой проездной на 10 поездок на поезде по территории Бельгии (оставалось там 4 поездки). И привез его нам. Чтобы мы не мокли и точно добрались.
Теперь я уже почти плачу, но от радости. Хотя до вокзала пилим мы тоже целый час, но это намного проще, когда знаешь, что ты точно попадешь куда надо и вовремя. Стоит испытать плохое, чтобы потом оценить хорошее.
На вокзале мы снова ругаемся. Не помню из-за чего.
Потом все просто и неинтересно - мы садимся в поезд и приезжаем в Льеж. Контролер, прошедший сразу после посадки, сообщает, что мы сели в первый класс вместо положенного второго. Изнутри все больше похоже на самолет, чем на электричку, за окном - темно и дождь, и мне кажется, что мы летим.
В поезде я тупо жую собственное возмущение Надей. Моя вселенская тоска выливается почему-то в страшную злобу на ее ошибку. Я поручаю ей следить за названиями остановок, чтобы самой поспать и при этом не проехать Льеж, ведь на севере Бельгии названия на фламандском, а на юге - на бельгийском. Она что-то путает, будит меня, отчего я уже чуть не взрываюсь. Про себя я начинаю припоминать все плохое между нами, все взаимные обиды и злюсь все больше и больше. Мне даже приходит в голову малодушная мысль, что может, нам надо разделиться и ехать поодиночке? Помнится, такая мысль посещала меня и в прошлом году. Но сейчас мне искренне хочется ее осуществить.
В этом же поезде я понимаю свои ощущения от путешествия. Я поехала как будто не просто так кататься, а жить. Дома у меня уже нигде нет, а где он может быть при такой жизни? Ни в России, ни в США, ни в Европе. Поэтому куда я ни приеду, мне каждое место кажется домом, и я в нем живу. И уезжать тяжело, и не уезжать нельзя. Я - одна большая неприкаянность. Вот она, моя жизнь. Приехала к ДП, позанимались с ним любовью, как будто запланировали, и можно дальше, пока друг другу не надоели. Свободна! Могу с кем-нибудь другим так же... Ощущение нереальности мира обостряется до невозможности.
В Льеже нас встречает Филлип, еще один наш "стихийный" вписчик. Но ему, в отличие от ДП, уже лет пятьдесят, он говорит по-английски весьма средне и вообще бельгиец. Зато - путешественник. Мы пересматриваем кучу фоток из Африки, где Филлип проводит полжизни. Остальные полжизни он проводит в крошечной деревне под Льежем. Везет нам с Надей на деревни. Мы планируем пробыть у Филлипа два дня, как и у ДП. Как и у ДП, все опять оказывается по-другому, и опять по моей вине.
Спать нас кладут на высоченные полати под потолком, на которые я в своем состоянии едва взбираюсь. Впрочем, в этот раз не спит в отведенном месте Надя. Она спит внизу на диване, боясь от меня заразиться, а вечером выпивает стаканчик граппы "для профилактики".
На следующий день мы едем гулять в Брюссель. Мне уже совсем плохо, но я еду. Дурь. Но я знаю почему - я не могу оставаться одна.
Но и с Надей общаться я тоже не могу. Припомнив все мелочи, которые меня обижали в последнее время, я устраиваю оскорбленную разборку под козырьком какого-то магазина. В Брюсселе идет дождь. Я уверена, что пытаюсь провести серьезный и разумный диалог, но в результате просто выставляю бесконечный список обид, которые мне припомнились за последнее время. Демонстративно признав, что я именно такая дура, какой она меня считает (не знаю, с чего я это взяла), я снимаю с себя всю ответственность за любые решения в нашем путешествии. В горячечном самомнении я совершенно не слушаю Надю, которая пытается предлагать какие-то решения и требует, чтобы я пошла к врачу. Я только упрямо повторяю об отказе от ответственности. Я жду от нее извинений, потому что мне вдруг приходит высокомерная мысль, что без меня это путешествие невозможно. Ведь все организационные моменты, маршруты, переписка, общение с драйверами и вписчиками на мне. Раз она считает меня дурой, то пусть берет все на себя. Посмотрим, как ей это удастся.
До сих пор виню себя за эти обвинения, сделанные в злостном, эгоистичном влюбленном бреду.
Надя не извиняется, и мы расстаемся взбешенные. Брюссель в итоге остается мною не увиденным (кроме Писающего мальчика, на которого я наткнулась совершенно случайно и еле разглядела), потому что идет дождь, я нахожу Интернет кафе и сижу там два часа, превозмогая страшную головную боль и боль в глазах и сочиняя письмо ДП.
Но назавтра я больше не могу встать с полатей, не напившись обезболивающих. Я уже нахожусь в каком-то другом измерении. Дело плохо. У меня кружится голова, температура, кашель почти непрекращающийся, болезненный, болят даже зубы, а головные боли такие, как будто у меня воспаление мозга. Филлип, конечно, не рад, что я так расклеилась, он подозревает, что наше пребывание затянулось, потому что я почти не спускаюсь сверху, а если спускаюсь, то сплю на диване или брожу по дому, как сомнамбула, или мрачно сижу на кухне, и вид у меня совсем не вдохновляющий. Тем не менее, Филлип нас не гонит и недовольства не выражает, а пытается меня ободрить, дает мне витамины и продолжает каждое утро приносить нам свежий хлеб из булочной. Я ем этот хлеб в огромных количествах, не потому, что у меня появился аппетит, а просто чтобы чем-то заняться, кроме своих головных болей. Еще мне кажется, что я не окончательно больна, пока мне хочется есть. Все остальное время я сплю, и компанию Филлипу составляет Надя.
Продолжаю зачем-то пить витамин С, теперь я увеличиваю дозу втрое и пью по 3-4 таблетки в день, хотя это как мертвому припарки. И наконец понимаю, что без врача тут не обойтись. Я долго боролась с этой мыслью. Я валила все на общую слабость после посещения Голландии и на что угодно. Но больше не терпит. Я звоню в страховую компанию в Гент. Одновременно я описываю ситуацию на автостопном форуме. Там организуется настоящая кампания по спасению меня. Мне предлагают помочь деньгами на самолет, советуют лекарства и морально поддерживают. Это очень приятно и греет душу.
В этот день у Нади - день рождения. С утра я пишу ей смску с поздравлением со своих полатей на первый этаж, и мы как-то без сговора миримся. Днем Филлип водит Надю гулять по Льежу, а вечером они покупают пиццу, и мы съедаем пиццу за Надино здоровье. Филлип хотел сводить Надю в ресторан, но она отказывается, ей не хочется оставлять меня больную в одиночестве.
Надя идет со мной к врачу, их на деревню двое. В южной Бельгии проблемы с английским. Его никто не знает. Не знает его и врач, которая меня смотрит. "Инфексьон" -- говорит она, вынимая их ушей стетоскоп и тыкая мне под нижнее ребро с правой стороны. "Бронхитис?" -- обреченно интересуюсь я, хотя хорошо понимаю, что так низко любые бронхи уже заканчиваются. Нет, не бронхитис, говорит. "Пневмония?". Да. Больше ничего из нее выудить не удается.
Врач выписывает мне антибиотики, которые я покупаю под сочувственным взглядом аптекаря. Эти антибиотики надо пить три дня (показала она мне на календаре), а потом смотреть результат.
Выйдя от врача и увидев Надю, я понимаю, что дальше ей придется ехать одной. Я не верю, что за три дня можно вылечить пневмонию, от которой я в три года чуть не умерла, тем более антибиотиками пенициллиновой группы, к которым у меня привыкание. А перемещаться в таком состоянии по впискам - жуть, даже если поездом. Я так долго не протяну. Надо сказать, мысль о возвращении домой меня даже почти не расстраивает. Европа без ДП как-то потеряла привлекательность.
Когда мы говорим Филлипу, что я уезжаю, он начинает театрально возмущаться. Он, объездивший всю Африку в одиночку, не может понять, как это я могу бросить путешествие на полпути из-за какого-то воспаления легких? Я смотрю на него жалобно и не знаю, что сказать. Мы у Филлипа пять дней, хотя должны были оставаться всего пару ночей. Мы ему очень мешаем? Нет, говорит Филлип, не очень. Ну вот и ответ... никому не хочется мешать, даже "не очень". Ведь его мы все-таки достали. Каждый вечер он куда-то сматывается и возвращается поздно. И кажется, что если б не мы, то ему бы не пришлось куда-то уезжать и искать место для встреч. Чтобы больше никого не напрягать и не сдохнуть где-нибудь по дороге, я лечу домой.
Когда я звоню маме, у меня не поворачивается язык сказать ей про пневмонию. Я вру что-то про неизвестную инфекцию и говорю, что скоро приеду. Даже этого вранья хватает, чтобы напугать маму до смерти.
Но уехать не удается еще два дня, потому что мне плохо. Я почти ничего не соображаю, боли головные ужасные, тошнит, иногда кажется, что сознание теряю, каждое движение доставляет боль. Иногда получше, тогда я сразу радуюсь, но через полчаса - снова.
Наконец, в понедельник Надя и Филлип сажают меня на поезд в Брюссель. Надя собирает рюкзаки, свой и мой, она едет в Люксембург, где у нас объявилась вписка. Я пишу письмо Чарли, ждущему нас там, что я не приеду. Как она теперь будет одна? На меня наваливается чувство страшной вины за все наши ссоры.
Когда я уже сажусь в поезд, Надя натренированным ухом вычисляет в толпе каких-то русскоговорящих ребят и нахально сдает меня им на руки. Ребята, Виталий и Руслан, беженцы из Кабардино-Балкарии, радуются, и час до Брюсселя проходит незаметно. Я в полусне и полубреду рассказываю им про наше совместное и мое бесславно заканчивающееся путешествие, они поражаются и сообщают мне гордо, что один раз уже видели живого автостопщика, который ездил по Европе. Когда я им сказала, что Европа - фигня, детский сад, и про наших, кто был в этом году на Сахалине и в Китае, они выпадают в осадок.
Руслан и Виталий предлагают мне поехать к ним в замок, в котором они живут с другими беженцами. А я их почти уговариваю приезжать стопом в Москву в гости. Они же провожают меня в Брюсселе на поезд до аэропорта, и я трачу последнюю поездку на проездном, подаренном бельгийским мальчиком. Все, концы отданы.
В аэропорту я нахожу кассу LAST MINUTE TICKET, где за поразительно малые деньги - 200 евро, покупаю билет Аэрофлота в Москву. Я ожидала каких-то страшных цен. Услышав цену, я готова была расцеловать парня за конторкой. Самое невероятное - билет в обе стороны оказывается дешевле, чем в одну. Недолго думая, покупаю, с обратным билетом через месяц. 10 часов до вылета я почти безвылазно сижу в Интернете и температурю.
В Москве в 5 утра меня встречает Слава, мой очень хороший друг. Он привозит меня домой и едет на работу. Днем ко мне приезжаю родители. Они на меня смотрят, как будто я вернулась из семи кругов ада. Как будто я умерла и воскресла. Я чуть не плачу, когда они достают из сумки четыре упаковки сока, несколько килограммов фруктов и 300 грамм черной икры. Это все, чтобы я выздоравливала. Мне это надо есть. Я буду это есть, мамочка! Я так хочу выздороветь, ты не представляешь! Ведь у меня обратный билет!
Врачи прописывают мне другие антибиотики на две недели. Месяц в Москве проходит как будто в раю. Как хорошо это - Интернет! Я почти не выхожу из аськи, потому что ДП тоже заболел и сидит дома. Неделю я переживаю, что заразила его пневмонией (может, по воздуху она и не передается, но мы-то не только по воздуху общались), но его анализы показывают обычную простуду. Круглосуточно мы ведем онлайн переписку, он включает веб-камеру, и я, на своем паршивом дайл-апе, смотрю на картинку, которая обновляется раз в 10 секунд. Каждые десять минут мне приходится отвлекаться на разные другие дела, и я раздражаюсь на них как никогда. Я забываю пить антибиотики и пропускаю прогревания, которые мне назначили, и бегу на кухню за таблетками, только когда мне об этом напоминает ДП или звонят мама с бабушкой. Единственное, что я делаю, как положено - это ем. Теперь у меня, наконец, появился аппетит, и я могу есть почти круглосуточно не останавливаясь.
Мы оба снова почти не спим. Мы жалеем, что болеем так далеко друг от друга, и уже планируем новую встречу. Ведь у меня обратный билет! Мы придумываем, что мы будем делать, и куда съездим вместе, и все такое прочее. ДП планирует взять отгулы на время моего приезда.
Я езжу в метро на прогревания в маске, чтобы не подцепить еще какую-нибудь заразу, и пугаю народ своим видом. За десять дней до 22 сентября, дня моего обратного билета, я говорю маме, что полечу непременно. Ей это не нравится. Я ее понимаю. Но и она понимает меня. Наверное, у нее тоже когда-то творились в голове пожар, наводнение и сумасшедший дом разом. Поэтому она не против. Она только просит меня быть осторожнее.
От холода у меня леденеют ноги, потому что не хочу отходить от компьютера даже чтобы надеть носки и свитер, а под утро я засыпаю, скрючившись, на неразобранном диване. Тетя Надя ужасается, входя по утрам в мою комнату. Врачи сердятся на мою безалаберность и грозят мне осложнениями в виде плеврита, отека легких и последующей быстрой мучительной смерти.
Но я выздоравливаю. Я выздоравливаю на неделю раньше "запланированного" врачами срока. Все удивляются. Я ничуть. Я знала, что выздоровею. Как же могло быть иначе?
Терапевт последний раз слушает меня и, удивленно качая головой, отпускает на все четыре стороны. Она только требует, чтобы я еще месяц пила всякие иммуностимулирующие средства и витамины. Она получает розочку в подарок от счастливой меня. Мама дает мне в дорогу огромную бутыль сиропа эхинацеи.
Я лечу в Брюссель и еду в Боз с радостной уверенностью, что пробуду там недели две, а то и весь месяц, оставшийся мне по визе. Я никому об этом не говорю, потому что мне самой эта затея кажется глупой. Ведь я так мечтала в Италию. Теперь Италия мне уже кажется каким-то другим миром. И чего я так туда рвалась? Ночевка в аэропорту Брюсселя (ДП не отпустили с работы, и он не смог приехать меня встретить) и дорога до Боза проходят незаметно. Я летаю во сне.
Но в итоге именно в Италию я и еду. Потому что когда ДП встречает меня на вокзале Боза, я узнаю, что ему не дали отпуск ни на неделю, ни на две. Все, что ему дали, это отгул на один день - в пятницу. Вечер четверга, пятницу, субботу и воскресенье мы проводим, не отходя друг от друга ни на шаг. У нас почти семейная жизнь. Он не позволяет мне готовить (в супермаркете я только показываю пальцем на то, что я хочу, он это покупает и сам из этого что-то придумывает). Зато я навожу настоящий порядок в доме, выглаживаю все его рубашки, вымываю полы, и мы вместе стираем огромное покрывало на диван. По вечерам я делаю ДП массаж, потому что от постоянного сидения за компьютером у него болит спина. Мы снова смотрим сотню фильмов и мультиков, прижавшись друг к другу в обнимку на диване, не запоминая, что смотрели, и плохо понимая, что в них происходит. Я запоминаю почему-то только один фильм. "Убить Билла". Он был очень страшный.
Никогда раньше не понимала парочки, которые часами, замерев и обнявшись, сидят и стоят в одном положении на лестницах, улицах, парках и метро, как будто вокруг нет никого и ничего, и они в вакууме. Мне казалось, это так скучно. Теперь я знаю - это самое интересное занятие на свете.
А в понедельник ДП уезжает на работу. На работу он встает в 5.30 утра. Чтобы встать, он ставит три разных будильника и музыкальный центр. Но мы все равно просыпаем. В шесть я мужественно встаю вместе с ним, и мы хмуро и сонно вместе завтракаем. Я провожаю его на поезд. Через час он пишет мне из поезда с карманного компьютера, как он по мне соскучился. А с работы писать личные письма ему запрещено.
Весь день я провожу в каком-то отупении. Я не могу ничего делать, хотя можно и идти гулять, и заниматься больницей с компьютера. Но я валяюсь на диване, замерев в ожидании. К вечеру я понимаю, что уеду. Четырнадцать часов в день я сижу одна посреди дождливой глухой деревни, вокруг - километры полей с уже собранной кукурузой, и я как будто в пустыне. Я так не смогу просидеть и недели. Надо уезжать. Разве нам что-то светит? Надышаться перед смертью. Нет, надо ехать. Трасса лечит, лечит.
В девять вечера приходит уставший, задолбанный работой ДП. Всю неделю он должен работать сверхурочно из-за какого-то проекта. Сверхурочно - это значит, он будет приезжать в одиннадцать и ложиться спать в полночь. А еще к нему попросился приехать старый армейский друг. Друга выгнала из дома жена, и ему надо перекантоваться где-то пару недель. ДП ему сказал, что к нему нельзя. Но я его прошу не отказывать другу. Друзьям надо помогать. Пусть друг приезжает, как только уеду я.
И я уезжаю. В среду утром. Во вторник я так же встречаю его с работы, мы ужинаем (даже сейчас, несмотря на усталость, он не разрешает мне готовить) и ложимся спать.
Всю неделю я хожу по дому в поларовом свитере ДП. В нем же я и уезжаю в Италию. В эту ночь мы спим один час.
Как же теперь быть? Что это за любовь странная такая? Что мне теперь с ней делать, на расстоянии 10 тысяч километров? Как это смешно - автостопщица влюбилась в собственного драйвера на промежутке стажа около 25 тысяч. Классика жанра. Можно прямо рассказ писать для истории. И жили они долго и счастливо. Пока смерть не разлучит нас.
Мы уже почти полгода "вместе". Из них мы были по-настоящему вместе ровно две недели.
В жизни в Америке есть один большой плюс - это хороший Интернет. По нему можно общаться через веб-камеру, и картинка будет обновляться не каждые десять секунд, а идти как один ровный фильм.
Я не знаю, что будет дальше... Меня, как маленькую зеленую гусеницу, тянет на трассу. Но кто-то добрый постоянно выкидывает меня назад в кусты.