Море взрезало берег серыми искрами. Железо скрипело и рвалось, стесывая острую крошку и с деревянных, и с пластиковых стен. Недавно вскрытые розовые ракушки шуршали и трепетали, как листья перед грозой. Шторм налетел поздно, его давно ждали. Все, кто имел плавники, укрылся в спасительных спокойных глубинах; обитатели суши спрятались в домах; редкие деревья поглубже вцепились корнями в отступающий берег - и ветер завел свою вечно новую заунывную песню.
В такие дни бесполезно освещать жилище - темнота приходит с дождем и туманом, вливается в окна, пропитывает все вокруг. Все источники света кажутся слабыми, и нет ничего лучше живого, беспокойного огня, который мечется в очаге как будто бы в такт ударам ветра.
Шульдих несколько раз выходил на крыльцо и смотрел на дорогу. Клубилась серая пыль, но было по-прежнему безлюдно. Лодка, надежно закрепленная на берегу, скрипела брезентом и дергала колышки. В затылке отдавалось что-то очень мягкое и пружинистое в такт этим почти живым движениям. Отчаянно кричали вороны. В их кличе было что-то старательное - как будто мрачно настроенный молодняк сдает экзамены по классическому предвестию беды.
Однако если вслушаться иначе...
Ливень прорвался сквозь густой туман и теперь трепал старые канаты в колючем песке и обрывках водорослей. Шульдих поспешно вернулся в дом и опустил капюшон на плечи. Шторм служил свою мессу, а Шульдиху нужно служить свою. Он отчетливо слышал мысли. Кого-то очень крупного, с тяжелой и медленной поступью. Этот поток был вязким и неповоротливым, не имел вербальной составляющей, но при этом был таким же всепроникающим, как штормовая темнота. Больше всего удивляли нежные нотки, вплетенные в ментальную ткань. Сожаление. Смирение. Смущение.
Тот, кого слышал Шульдих, определенно не был злым. Но это совершенно не исключало опасности.
Гром слышался мелкой осколочной дробью, а дождь как будто быстро и ритмично перебирал по крыше дома пальцами. Гроза немного стихала в ожидании следующей партии туч, идущих со стороны моря. Остров ежился под мелкими укусами ливня и набирался сил для новых ударов. Тот, кого слышал Шульдих, медленно приближался. В этом приближении были усталость и надежда. Чуть больше вербальщины... древнеисландский? Эскимосский? Что-то очень холодное и объемное. Господи, как же медленно она движется.
Она?
Шульдих осторожно приоткрыл дверь и тут же был ослеплен отборными молниями. Пришлось вернуться и устроиться поближе к очагу. Хаос в голове понемногу выходил из-под контроля. Осторожно и внимательно: теплое одеяло, горячий чай в огромной литровой кружке. Вспышки молний за окном участились. Немного больше осознанности. Шульдих подбросил пару поленьев в огонь и сразу почувствовал себя гораздо лучше.
Океан исследован хорошо если на пять процентов - по самым оптимистичным прогнозам. И то: не помешало бы помнить о разнице между "исследовано" и "истоптано". В битком набитой кладовой тоже что-то есть, но что именно и в каком оно состоянии - почти невозможно сказать. И в этой холодной глубине без лишних ориентиров и ограничений вполне есть место для чего угодно; но вербальность? Вряд ли руководство так всполошилось бы из-за самки кита. Даже самой выдающейся.
Но кто может быть мыслящим и в то же время настолько огромным? Привычный холодок по позвоночнику. Шульдих внутренне собрался и представил себя идущим по дну на пружинистых лапах. В прекрасный солнечный день. Идущим навстречу с самыми прекрасными намерениями.
Еще никогда он так не боялся контакта. Помогало лишь то, что в рабочие моменты его личность скрывалась в спасительной раковине где-то в самом углу гениального мозга. Под самым глубоким слоем песка.
Прибавим нежности. Мужской, сдержанной, ностальгической. Основной тон - настороженность, внимательный взгляд во все стороны сразу. Отстраненность и всепроницаемость. Я не привязан ни к чему - и связан со всем, что мое по праву. И со мной еще сотни таких. (Тысячи - это слишком много; большими числами грешат дилетанты).
Мучительная пауза перед соединением. Плеск обезумевших волн на поверхности. Бесконечная тишина глубины, непривычное отсутствие дыхания. Осторожное касание - едва-едва, на самой границе. Ничего вербального, только привычное внимание ко всему, что встречается на пути.
Я ветер, который говорит на твоем языке.
Водоворот волн и чувств остался далеко - на поверхности, которой она не касалась, не чувствовала вот уже много дней. Шульдих - если бы он оставался Шульдихом - обязательно задумался, что для нее значит "день".
Она продвигается вперед, она существует. Она очень плохо помнит то, что случилось раньше.
Кто она такая?
Не то чтобы это был вопрос. Слишком опасно. Скорее - капелька любопытства, освежающая замкнутость жителя глубин. Мол, не видел раньше.
А разве теперь видишь?
От вопроса веяло холодом, насколько это возможно в бездонной глубине без цвета.
Чувствую.
Медленный танец вокруг друг друга; смена позиций, чуть больше контакта, чуть больше внимания. Шульдих чувствует мощь, пронзительную и шершавую. Ее разума не существует; одни инстинкты, причем самые древние; но за ними - что-то особенное, драгоценное.
Я создаю жизнь в глубине.
У Шульдиха сжалось горло. Одна его стенка скользнула по другой. Мозг выжимало, как губку. Кружение продолжалось и приближалось к критическому. Обычно так кружатся только затем, чтобы затем сомкнуть холодные мощные челюсти. Здесь даже не было челюстей - он чувствовал - только бытие и его противоположность.
Никто не хочет быть один.
Это снова она - и кажется, это самая продвинутая мысль из тех, что ей доступны. Шульдих чувствовал, что ей недоступно отчаяние. Возможны только существование и отсутствие; но иногда существования недостаточно. Поэтому она создает жизнь.
Я страж жизни, хотел сказать он, но не смог. То, что встретилось ему в глубине, не понимало "стража".
Жизнь - это хорошо, - ослабил он хватку внимания. Начинаем выходить из контакта. Сейчас нас еще не сожрут; она даже ничего не ищет.
Меньше льда. Больше света.
Если это "больше света", то откуда же ты пришла, подумал Шульдих. Но очень осторожно.
Там нельзя дышать.
Шульдих разорвал контакт и тяжело упал на пол. Ворчание шторма за стенами показалось ему родным. Через двенадцать часов за ним пришла экспедиция.
В каталогах начальства к концу сезона появилась ламинированная карточка: Седна, элементное божество, "та, что снизу", "большая плохая женщина". Изгнана собственным отцом в ледяные глубины, создательница и владычица глубоководных чудовищ. Предположительная причина изгнания - невоздержанность в пище и половых связях с духами. По преданиям, сотворила тюленей, китов и морских львов из собственных пальцев.
Шульдих подал рапорт о переводе из отдела исследований в отдел ментального контроля. Ходят слухи, что за особые заслуги на старом месте его просьбу все-таки удовлетворили.