Аннотация: За кружкой эля, ну или рому, кто что закажет...
МОРЯЦКИЕ БАЙКИ
Явились в Таверну еще до заката. Голодные, продрогшие, не на шутку обозлившиеся на своих подруг. Куда их волною смыло, леший знает! Поди стрекочут языками на расхожей Топче и Чумирихи. Записки не оставили. И поделом, пусть подумают!
В таверне веселье шло с плеча. Гомонили пришлые рыбари, друзья Тита, плескали ромом, вели пересуды по своему рыбацкому делу.
- Лещи - не лещи, не подлещики! Судаки! Карпы!
- Острога?
- Ведро копченого сазана! Каково?
- Чудовище!
- И как вставили щуке в пасть свечу!
Ввалили на порог братья как были, в промокших сапогах, да плащах просоленных. Только и успели что инструменты прихватить. У Эрика за спиной - гитара. У Эмиля флейта под мышкой.
- Что ж парни, вот так с рыбалки да за стол? - рассмеялся Тит. - А бабы-то ваши добрые без вас не загуляют?
- За своей бабой следи! Кабы не загуляла...- огрызнулся Эрик и настроение враз испортилось.
- А когда ей гулять-то, милой? - удально пьяно грохнул Тит, - Один есть просит, другой, наемшись, за подол тянет! Детки, они не то чтобы обременительно, да не отлучишься. Так что пусть гуляет, скатертью дорога.
- Двое?
- Как есть! И все мальчишки!
- Год за годом настрогал, не поскупился! - встрял дядюшка Сим. Он подсел к столику, на который бухнул предварительно буль рому и понизил тон, не желая разводить публичные объяснения, - Примотал, стало быть, ее к крыльцу на короткий поводок, чтоб не убегла, а сам по гостям да чужим ягодам. Вот и сказ.
- Нехорошая картина получается, дядюшка... - с трудом сдерживая улыбку, хмыкнул Эмиль.
- Обычная картина...
- Поспорить возьмусь, мужики! - вмешался старик по прозвищу Долговяз, - Картина картине - рознь, коли баба бойкая попадется! Не те нынче курочки, что раньше! Робкие, небоские, на твердую руку пугливые! И верно говорят - меняются времена, да только случай у меня на примете есть презабавный!
Долговяз был человек новый, но дюже общительный и баек про запас имел целый мешок. Стоило ему повести речь, как все прислушивались - не сморозит ли Долговяз что-нибудь эдакое да с подковыркой. Говор у старика был странный, так плел, будто на ходу врал. Но кому дело где ложь, где правда, коль интересно. Потому слушали его, не перебивая, даже если завирался. Открыв рот, слушали.
Жила в нашем селе девица. - начал Долговяз, - Серые глаза, до крутых бедер коса, одним словом - невеста. Жила, стало быть, жила. Коромыслом качнет - по воду пойдет, плечом поведет - в поле жнет. Приметно жила, загляденье. В вечеру опять же - песня да хоровод. Одной ножкой топнет, другой отзовется, тело белое березою выгнет, и косой по траве махнет. Лиха девка! Женихи ее боялись, да и то не печаль. Подвожжал один, то да се, ягода малина, на бедра ее глаз пучит, сам собой ничего, только ростком не сдался. Вот она ему доходчиво, иди-ка ты через чащу, поищи ягоду послаще. И с ковша квасу на кудри ему шлеп - обиделась, значит.
Да и то не грех, квасу в нашем селе на березовых почках да хлебушке много - напился и пошел.
Вот и раз, под самую Купалу, явился к нам, как и знать не знали, советник по внутренней заготовке хлеба. Как есть в бричке, усы напомажены, один глаз - по полям зыркает, другой по дворам да бабам.
Стол ему от всего села, самогоночки жбан - угощайся! Выпил он родимой, плешь зализал - да при всем честном народе к девице нашей шпору направил. Так, мол, и так давай, расписная, бедра в руки, и не сеновал. О погоде поговорим.
"Ишь, - говорит, - ты шустрый какой, знамо что советник. А вот я тебя щас кваском угощу!" - И по доброму своему обычаю - на лысину ему - оп! Красота! Мужички мозоли свои на пятках через плечо рассматривают, бабы в кулачок прыскают, но держаться, понимают, - Советник, однако, нехорошо ему для службы заместо шута горохового в подручном селе светиться. Одни только детишки звоном заливаются, им что советник, что хоть сам генерал, один покрой, коль весело.
Осерчал Советник, точно наш складской пес Буй. Усы с квасу вытер, облизнулся, и залаял. "Пшли вон! Все на поле, с целью улучшения урожая! А тебя, кобыла необъезженная, - в город, прачкою к моей милости!" Замер народ, смехом подавился и ждет, что ж дальше. Дело то в сурьез развернулось.
"Прачкою-то, - она в ответ заливается, - матушку свою приспособь. Небось все уж семечки на крылечке слузгала и скучно ей. А что до меня - мне только ветер один хозяин. Ясно? Да вот еще... слуга твой глянулся, с ним и пойду, перед ним поясок скину - ему у тебя и не служить!"
"Ах ты вошь!" - советник зашелся.
Да она свое:
"Слюну-то подбери, начальник! Мы на лихих коней - и во поле не разыщешь! А коли разыщешь - меч у меня, офольгарской стали, так и знай! Ну, счастливо оставаться!"
Меч из сеней прихватила, на коня хоть и не пушинка, а как будто взлетела и на слугу чернобрового перед дверью обалдевшего взирает. Мол, что ж, ты, сокол, стоишь?
Вздрогнул парень, каблучки столкнул, попрокинь тут решить, кто кого лиховодит. Советник на слугу пялится, руки к кнуту тянет.
"Ах вот как?" - невеста плечом повела, удела взмахнула.
"Стой!" - парень, значит, опомнился. На коня в миг влетел да руки свои пудовые ей на крутые бедра положил. - "Гони, невестушка, во поля дальние!"
Копыта в пыль впились. Ворота с колен отлетели, и остался посередь двора один слудской пинджак.
Советника в город вечерним ветром сдуло. И больше, хоть и обещал да божился стереть тут все с лица матушки, его лицезреть не имели чести. За молодых боялись, с недели как две на село - ни шагу. Судачили - спалил их старый боров за такую ярмарку. К молотьбе явились, молча за дело взялись. Она белые плечи к солнцу - снопы вяжет, он бровь смоляную дугой - хоть в борону запрягай, крепкий - быка мог скрутить. Да только ей по воду - он следом, и черт не брат, коль свое счастье знать. Дом срубили, дитенка родили, опять же приметно зажили. Лиха девка была, да и не дура!
- Уж не ты ли сам от нее по хохолку получил? - стали интересоваться.
- Да!- вздохнул Лемион - додяг, - Не перевелись еще лихие девки! А тебе видать, Тит, кроткая досталась!
Тит слегка переменился в лице. Насупил белесые брови и кулаки под лавкой сжал. Одно дело - сам за свою бабу говорить, а коль другие потешаются - дело совсем иное.
- Ты, вот что, Лемка! Дурак! Бабу мою не трожь! Баба она для того и есть шоб слушалась да дитев родила!
- А на кой ляд ты тогда к себе в команду Польгу прибрал?
- Польга тут при чем? - взбеленился Тит, - Рыбак она грамотный! Не чета многим, коли хош! Да только замуж ее взять не рискнул бы!
- Очень надо - за тебя замуж! - расхохотался молодой рыбак в широкополой шляпе, неторопливо потягивающий у окошка эль. - А что не по зубам тебе прыткие бабы - это ты верно говоришь! Рохля ты, Титушка!
Рыбаки загоготали в голос. Так загоготали, что чарки расплескались. Ребята решили - не избежать мордобития. Но Тит, кисло улыбаясь, продолжал сидеть на своем месте. Тесть подлил ему рому, и тот охнул мужитский огонь разом, крякнул в рукав, но и тогда не поднялся.
- Да не слушай ты его, Польга! - отсмеявшись, проговорил старик Долговяз, обращаясь к молодому рыбаку, одетому с ног до головы в мужское, да и голосом обладающим бархатистым, уверенным, - Нравишься ты ему, поди, вот он и бычится! Спой-ка нам лучше!
- Позже спою! У вас тут, вон настоящие музыканты в гостях! К чему мне их слух непотребщиной пытать?! - запротестовала Польга.
Братья переглянулись. Не те они были, чтоб смущаться, да только неожиданно очень рыбак рыбачкой обернулся. Тут дело было по части Эрика, и он не подкачал.
- Благодарим за доверие, госпожа. Но и нам, и соседям нашим песни старые наскучили. За счастье великое сочтем послушать гостью с северных краев. Гитару?
- Ну можно и гитару, если не шутите! - ответила Польга, - Однако, у меня своя домбра всегда при себе. Ее и предпочитаю обнимать.
- Спой, Польга, - заголосили все, и даже Тит, - Не одну луну, сколько рыбачили по северному побережью, тешила ты нас своими песнями. Последний раз вместе коротаем. Раз уж решила пешим в столицу податься, а коли и коня купи, все одно - ты с нами врозь. Спой в последний раз тем, с кем одним ветром солона.
Вмиг, все кто был в таверне, каким то дуновением раскружились вокруг Польги и вот уже она - посередь на высоком стуле с немыслимо старой домброй на худых коленях. Пьяные замерли, затихла прислуга, хмельная муха в эле, и та оставила жужжать. У Эрика даже минутная зависть по сердцу пробежала. "Какова ведьмочка! Аудиторию за секунду отняла!" - обиделся он и исподтишка рассмотрел ее. Рыбачка крутила колки, домбру настраивала. Неправильно настраивала, но настроила. Шляпы не сняла, коротко стриженые пепельные волосы выбивались из-под недолженствующего деве головного убора, но глаза! Глаза - море! Губы - кармин! В общем, так ничего из себя, да только блеск в глазах - убийственный - такая улыбнется - порешит.
"Ну и девка... - подумал Эмиль, - Рыбачка, да странная! С мужиками в море пять лун - и всех в бараний рог! И старых, и лихих, и бабника Тита! Таким девкам не на баркас, а в саму Гильдию..."
Мысли Эмиля прервались. В дыму, что топор легко подвесить, в тишине, что в таверне не случалось даже в поутренние часы, богато полился голос. То был голос, сотканный из шума прибоя, ветра и звонкой тишины штиля, то был голос виолончели, или если хотите, фагота, но фагота, на котором играла женщина, понимающая жизнь и знающая себе цену.
Дверь грохнула сердито. На переднем появился Сид-Запевало, белый, точно простынь не просушке. Из-за его спины сынишка выглядывает лет четырнадцати, тот напротив, красный, как редис перезрелый. Оба мокрые и трясутся мелкой дрожью.
- Братцы, беда!
Все повскакивали, рому в зеленой кружке старшему немедля поднесли. Окружили и спрашивают, не тяни, мол, выкладывай! Куда там, те только трясутся, и не то пот холодный, не то слезы горячие утирают. Выпил, значит, Сид, и не крякнул. Поднесли еще. С третей Сид отмяк, зуб с зубом рознял и рассказал следующее:
- Удили мы, стало быть, на причале..., може и зря, в такую погоду при полной то луне. Клеву с шишкин куш. Уходить уж собрались, да леска об корягу запуталась, не отодрать. Только леску выловили, видим - из-за прегромадной волны идет прямо к берегу баркас на предельной скорости. Идет не сворачивает. И только он поближе нарисовался, мать честная, чтоб мне провалиться, вижу, баркас, как есть перевернутый. Разлетелся он на всем ходу, да как хрястнет килем об каменный причал. А сынишка мой ничего, поначалу не испужался, только кличет, гляди, мол, батя. Гляжу! Больше того баркаса рыбина! Спину синюю показала, волну хвостом отодвинула, чтоб значит ходу не мешала, и ушла на дно, только и окатило нас с головы до пят. Затихло, баркас обратно в море относит, повернуло его по правому борту, и тут из-под борта - тело скользит, медленно так, точно на веревочке привязано, всплывает. Следом, на той же невидимой веревочке, еще одно, и еще, и тут меня как молнией шурануло. Ведьма морская! Так ведь наш баркас и ребята наши! Все как один - семеро золотых душ, и Кромале-Порох последний. Всплыли к свету белу, и тот, кто лицом повернувшись, глаза к небу выпучил. Мертвые... Обмер я, глянул вдоль по причалу, никого, только ялик близнецовый о сходни бьется. Стало быть, одни они и вернулись...
Сид-Запевало выдохнул и шариком на стул сдулся. Он смотрел на братьев. И все остальные смотрели на братьев. Эмилю стало тошно, и единственная кружка эля масленым комом поперек горла застряла. Бросило в жар. Эрик обмер, и как наяву увидел смеющиеся лица рыбаков, притягивающих трос за борт. Увидел каждого подробно, точно птицелов свою проклятущую птицу, лица прелые веселые, махорка по усам, по рукавам брызги.
- Что ж молчите? - кто-то спросил, и как по команде загомонили и набросились. Эмиль пошатнулся, головой задел балку.
- Придержите коней-то, - отстраненно и зло проговорил он. - Расскажу, что знаю....
Да много ли они знали? С гулькин курносый нос. Одолел сом стопудовый, потопил да потешился.
На причал не пошли. Как сели напротив друг друга, головы на руки уронили, да так и просидели до светла. Дядюшка Сим молча поставил перед ними до краев полные кружки рому. Эмиль пить не стал, Эрик выпил обе. Не сказали ни слова. Знали наперед, утром пойдут прощаться, придется говорить. Это было хуже всего.
Хоронили, как положено утопленников - в лодке. Наутро выудили тех, кого волной самостоятельно не прибило, и на причале разложили. Руки - на грудь, в руках - золотой, чтоб на том свете от царя морского откупиться. Пришла смотреть вся Долина, пришли и близнецы. Бледные, кудри золотые, сами высокие, точно цапли, на щеках - рыжий трехдневный налет. Сходили музыканты на рыбалку...
После проводов к ним подтащил тугое пузо дядюшка Сим, и не просто подтащил, а втиснул между братьями и красными от потрескавшихся капилляров глазами уставился в далекую, одному ему известную даль.
--
Стоите? Эх!.... И почто бедолагам сдался этот жирный сом? - начал было трактирщик и оборвался на досужие мысли, - Я вот скажу! Как хотите, а только попросту стопудовые сомы у берегов не разгуливают! По крайней мере не на моей памяти, и не на памяти моего деда. Это я вам с полным скажу! И не побоюсь! Злится природа-матушка! Так и знайте!
--
Чего ей злиться-то? - рассеянно спросил один.
--
Чего- чего? Ей видней! - дядюшка Сим обнажил лысую кочерыжку и не страшась ледяного ветра поплелся обратно к таверне.
--
Старый брюзга... - цыкнул вслед Эрик.
--
Сто пудов и семь трупов! - ответил Эмиль, - Баркас вдребезги! Глянь, и бушприта не видно!