От автора: я просто писал шпаргалку на экзамен. Формулы двойного угла. Синей ручкой на запястьях.
В дрожащий от жары, исходившей от асфальта и железных покрытий крыльца, вывалился из школы в окололетний майский зной 11 "б" класс. Подальше от вечно хмурой и кричащей Лидии Петровны, подальше от ее зябкого кабинета математики и годовой контрольной. В том сладком ожидании конца... Школы, уроков, будущих экзаменов, выпускного... С тянущим чувством потери и разрушения устоявшихся, привычных, раньше муторно-обычных коридоров школы, липкого линолеума, курилки за школой, жуткой вони из столовки, сортиров, где произошло столько открытий... Все дальше и дальше... Все ближе и ближе. И вроде бы и рад расстаться с тем, что казалось бы занимало столько времени, мешая "жить", подальше от учителей, что мотали нервы, а ты выводил их в ответ, от проведения Новых Годов, рисования стенгазет и... И... Так многого. Еще с самого начала, как пришел сюда маленьким, с ранцем больше тебя и букетом белых цветов... В теплый сентябрь, такой же яркий, как нынешний май, солнечный... Интересно, а каким Витька был в детстве?.. Я его фотографий детских не видел. Зато нынешний Витька стоял рядом со мной, без палева затягиваясь "Петром", сдувая с лица русые прядки, которые швырял в лицо ветер все норовя поджечь о кончик сигареты, отплевываясь и фыркая. Подставив доверчиво солнцу внутренней стороной руки, запястья все исписанные датами по истории, две контрольные за день и если алгебры он не боялся, то историю не рубил совсем... Витька затянулся в очередной раз, матюгнулся на волосы, обещая, что, блин, обстрижется нахер. А затем стянул с моей головы кепку и нахлобучил на себя, запихав все отросшие за весну пряди внутрь. А я не сопротивлялся... не тому, что он отнимает у меня то кепку, то плеер, в который загрузил все, что угодно его душе, что вечно откусывает и отнимает у меня еду, ходит в моей футболке, спит в моей кровати... О последнем, к счастью, никто кроме нас не знает. И вечно наш одноклассник Мишка не понимает почему я прощаю Витьке эти закидоны, что мы вечно пьем из одной бутылки, что у нас давно все делиться на двоих, будь то пирожок из столовой или сигарета, пачка "Петра" вечно расходится по десять на каждого... И шуточные ссоры по поводу того, что он хочет купить клубничный "Кисс", а я кривлю такое лицо, что Витька начинает давиться смехом в кулак и просит у продавщицы клубничный "Кисс", "Петра" и пачку презервативов. И под белы ручки выводит бледного меня, захватив заодно купленное и сдачу. И рассказывает мне анекдот про велосипед...
...он с хрустом в позвонках потягивается, синие, точно выписанные даты кажутся заклинаниями, хотя чтобы заколдовать меня Витьке уже ничего делать не нужно, он просто вытягивается вверх, тушит окурок, подхватывает сумку и медленно спускается вниз, а я смотрю вниз, с замирание крови смотрю, как он удаляется, как смешно торчат волосы из под кепки, а он оборачивается, поднимая вопросительный взгляд и протягивает руку, золотисто-карими глазами говоря "Пойдем"...
Какого черта так?.. Он так долго просто спускался со школьного крыльца, курил один, мальчик с вечно пустой зажигалкой и стреляющий у всех разношерстные сигареты, парень, у которого только мать и херово с деньгами... Он никогда не брал в долг. Он с девятого класса вечно работал, зарывался в какие-то бумаги, которые таскал иногда вместо учебников. И я не помню, когда стал систематически таскать ему "Петра", сначала курил с ним, затем иногда стал подкармливать, он сначала даже пытался мне отдавать деньги. А я не брал... В ответ на что он от души съездил мне по лицу, сказав, что терпеть подачек не станет. Ничего более достойного, как с силой пригвоздить Витьку к стене и как-то судорожно и нервно коснуться губами его искусанных - я не придумал. После чего он проводил меня таким бешеным взглядом, что я даже удивился, что он не треснул меня еще раз. А только сказал, что я мудак и ушел. Затем две недели прошли в полнейшем игноре. Естественно, все решили, что мы просто поссорились и подрались, ибо губа на следующий день выглядела не очень. А с виду Витька то довольно хрупкий...
А потом, было дело в суровом декабре, я шел домой, а он догнал меня, зашвырнув в меня снежком, орал что-то, что я дебил, разбежался и завалил меня в снег и пока я отплевывался о колючего снежного порошка, этот чудак умудрился то ли запнуться, то ли подскользнуться... В итоге оказался в сугробе рядом со мной, тоже весь припорошенный белым крошевом. Вытирал с лица растаявший снег покрасневшей рукой, а я стянул с правой руки перчатку и отдал ему. Он сначала посмотрел на меня, как на идиота, а затем надел ее и взял меня за руку своей холодной ладонью. И, знаете, это называется "мир перевернулся", хотя если говорить про нас, то наш, действительно, перевернулся, что касается меня, то мой мир свалил с ног Витька. И мы лежали на снегу, как два недобитых романтика, или идиота и смотрели в ясно-синее декабрьское небо. И губы у него, несмотря на зиму, были теплые...
Витька все копошился в своих бумажках, он подрабатывал курьером, поэтому вечно таскался с кучей бумаг. Месяц назад я не выдержал его мытарств с листами и документами, которые у него вечно не влезали то в сумку, то в пакет, постоянно мялись, разлетались, и я купил ему специальную папку. Он долго фырчал, но, похоже, удобство оценил и теперь все таскает в ней. Витька вытянул лист формата А4, помахал в воздухе и протянул мне. А я тихо поблагодарил погоду, что она безветренна и наша крыша, как бы устроена так, что на ней мы оказывались, как в яме или низине, то есть, чтобы упасть нужно сильно постараться, а следовательно и ветра меньше, который мог бы лишить того, чем махал в воздухе Витька. И как выяснилось, это был его стих. Я чуть изумленно гляжу на него, переспросив "Стих?..". Витька, на удивление, не посмотрел на меня своим фирменным взглядом "как на говно", и закурил, предварительно уложив меня на ржавый металл и вытащив из переднего кармана пачку. Я же остался лежать, читая против солнца его стих, выведенный тонкой синей ручкой. У Витьки был на редкость по-девчачьи ровный и читабельный почерк. Как ему удавалось это, технарь по натуре, отличник в алгебре, физике и химии, и полный баклан с перебоями с двойки на тройку в русском и литературе, истории... Он помнит кучу формул и пишет с ошибками. И я вечно просматриваю его сочинения перед тем, как сдавать... Он курит и женские сигареты и безумно крепкие... В мирное время от смеется, рассказывает похабные анекдоты, а со мной молчит и приносит исправлять его сочинения и стихи, в моей кровати давно две подушки и в ванной две щетки. Кто мы друг другу?.. Кем станем?
Но пока мы прочно связаны наушниками моего плеера, который чаще бывает у Витьки, чем у меня.
Я перевернулся и методично чирикал в листке, исправляя ошибки, расставляя запятые. Аккуратно положил на его лицо листок, он сложил его в четверо. Сейчас не спросил, значит, спросит позже, как мне стих... Витька пишет не много, но удивительно точно, местами жестко, но правдиво. С него станется сказать "Любовь - херня" Мишке, сказать, что все это не стоил сил и времени, а потом, уже дома на крыше сидеть, обхватив меня за запястье. Этот жест Витька придумал давно, он у него какой-то подсознательный, как крик о помощи, как признание, как подтверждение. Они никогда ничего не говорит мне вслух, даже наоборот иногда говорит, что я скучный, мудак, идиот, медлительный, неуклюжий... и продолжает сжимать мне руку. Сначала я не понимал его приемов, теперь просто улыбаюсь, зажав зубами сигарету, и слушаю его ругань...
Я легонько провожу пальцами по его "магическим рунам" на руках, он шевелит пальцами, видимо, щекотно. Но глаз не открывает, продолжая лежать и слушать плеер, касаюсь губами написанных цифр и букв... Его руки вечно в чем-то, то в царапинах, то в ожогах, надписях, типографской краске. Запястья со шпаргалками. И мне бы такие шпаргалки, не по истории или алгебре, а памятки, как мне быть с тобой... Самый привычный и самый непонятный мне человек. И что делать, когда мы закончим школу, какая эра наступит в нашей истории... Эй, Вить, нет у тебя такой шпаргалки?.. Нет. Люди - не вещи. К ним не прилагается инструкций, памяток, шпаргалок, предупреждений...
А я спускаюсь ниже, к животу, ища синие буквы на ребрах губами, ты, наконец, смеешься тихо. Витька садится, сматывая наушники и стягивая зеленую футболку. Я гляжу вопросительно...
- Спина потом будет рыжая...
Он отшвыривает футболку. Кожа влажная, нещадно печет солнце, висит слепящим кругом в небе, но я на время скрываю Витьку от него, хотя он и не смотрит, зажмурив глаза и закусив губы, чтобы не шуметь... И даже на грохот кусков металла не спишешь, ветра нет...
- Саша, ты урод! - Витька снова дергает плечом, пока я размазываю темный йод по свежим и свежевымытым ссадинам на его спине, - Никаких крыш больше.
- Я тебя футболку не просил снимать...
Витька заправил за ухо мокрую прядь. Потому что после крыши мы оба пошли отмываться от мелкой пыльцы ржавчины и пыли. А синие надписи на запястьях все равно не до конца отмылись. Витькины шпаргалки.
Он размотал плеер, поделившись наушником, облокотился мокрой башкой о мое плечо.