Элораби Салем Альбина Алексеевна : другие произведения.

Лугальзагесси

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ЛУГАЛЬЗАГЕССИ
  ЦАРЬ ШУМЕРА
  
  ЧАСТЬ I
  
  
  Ветер принес крупицы песка, что вихрем летали над выжженной солнцем земле, которая простиралась на многие километры между двумя великими реками - Тигром и Евфратом. Зной пустыни раскалил дорогу, проложенную давным-давно, дабы люди могли ходить за водой к колодцам, вырытыми неподалеку от стремительных вод Тигра. Высокие финиковые пальмы склонили свои мохнатые стволы от порыва ветра. Маленькое облачко, проплывавшее на небосклоне, лишь на миг заслонило жаркое солнце и умчалось далеко-далеко, куда-то на север.
  Высокий жрец, одетый в длинную белую юбку, накинул на широкие плечи шаль с бахромой и затем громко зевнул. Вглядываясь вдаль, где расстилалась пустыня, жрец взял в рот несколько фиников и долго их разжевывал, запивая при этом терпким вином, которое принес ему слуга. После нехитрого завтрака, мужчина уселся на стул, что стоял на балконе, и вытянул свои длинные ноги, которые быстро отекали из-за жары.
  Жрец, имя которого было Укуш, являлся главным и верховным священнослужителем города Уммы, что располагался между двумя реками в Южной Месопотамии. Вся история этого города началась давным-давно, когда ему предстояла постоянная война с другим городом под названием Лагаш. Первым правителем Уммы был хитрый и расчетливый Уш, который вступил в войну с Лагашем из-за плодородной долины Междуречья, что носила имя Гуэден. Но в данной войне расчетливость сильно подвела Уша, и он был разбит врагом и казнен, а его город Умма перешел к правителю Лагаша.
  После смерти Уша, власть перешла в руки слабохарактерному Энкале, который не решился отвоевывать себе свободу, а просто подчинился врагу и стал его данником. После смерти Энкале власть в свои руки взял правитель, чье имя было Ур-Лум. Это был смелый и отважный человек, который не только отказался от унизительной роли порабощенного города, но и решил выступить против тогдашнего царя Лагаша Энанатума I. Ур-Лум мечтал сам захватить Лагаш и присоединить его к своим владениям, но поход закончился неудачей: уммийцы не смогли взять приступом хорошо укрепленные стены Лагаша, и им пришлось отступить.
  Следя за своим войском, которое каждый раз возвращалось с поле боя побежденным и усталым, Ур-Лум поднимал руки к небу и горестно вздыхал, повторяя одну и ту же фразу: "Ах, если бы боги даровали мне победу, тогда этот проклятый Лагаш покорился бы мне, а все его жители склонились бы передо мной!"
  Но боги, которых выдумали древние жители Шумерии, оставляли вопрос царя без ответа.
  Когда умер Ур-Лум, власть перешла в руки жреца по имени Илю, который не смотря на свой сан, повел свою армию против старого недруга - Лагаша в 2350 году до нашей эры. Но как и Ур-Лум, новый правитель Уммы так и не смог завоевать Лагаш, из-за чего долина Гуэден осталась в руках царя Лагаша.
  Прошло немало лет с тех пор. Власть над Уммой постепенно начала ослабляться. И жители города больше не боялись грозного войска Лагаша, которое до этого патрулировало улицы, жестоко карая тех, кто не проявлял должного трепета перед завоевателями.
  Вспоминая все это, Укуш слегка улыбнулся и сжал в руке талисман, что висел у него на шеи. Прошло несколько минут, и жрец опустил руки на ручки стула и громким голосом подозвал слугу. Тот с поклоном приблизился к нему и встал, опустив голову. Жрец лишь мельком взглянул на него и спросил:
  - Уману, где сейчас мой сын?
  - Господин, ваш сын только что закончил трапезу и сейчас собирается на охоту вместе с сыном командира лучников.
  - Охота, в такую жару? - Укуш рассмеялся и потребовал. - Для забав у него еще будет время, сейчас позови его ко мне.
  - Да, господин, - слуга сложил руки на груди и низко поклонился. Затем выпрямился и быстрым шагом направился вглубь дворца.
  Смотря ему вслед, жрец откашлялся и вдохнул в грудь аромат цветов, что росли в саду, неподалеку от маленького бассейна, в котором плавали красивые рыбки. Мужчина посмотрел на свои жилистые руки, согнутые в локтях, затем на тонкие пальцы, унизанные перстнями. Вены на руках сильно вздулись, отчего стало трудно сжимать и разжимать пальцы. Укуш постарался не думать о днях ушедшей молодости, когда он, будучи юношей, мог целыми днями проводить на улице, не чувствуя ни жаркого солнца, ни раскаленных ветров пустыни. Тогда он мог гордиться собой: высокий, красивый молодой человек, которого посвящали в жрецы города Уммы. Тогда ему было весело на душе, он становился вторым человеком после правителя города, чье мнение было не менее важным, чем мнения чиновников и вельмож. Но все это было давно. Сейчас годы уже не те, да и Укуш давно не тот. Воспитывая сына в духе религии, жрец не мог не заметить того, что его маленького Лугу совсем не тянет учить магические заклинания в честь богом, проводить старинные ритуалы в храмах, где множество жрецов воскуряли перед статуями божества дурманящие благовония, от чего голова начинала кружиться, голоса растворялись в общем гуле, и уже никто никого не видел: были лишь статуи богов да дым, поднимающийся над курильницами.
  Но Лугу это было неинтересно. При первой же возможности он убегал из храма, дабы поиграть с уличными мальчишками, что гурьбой бегали по узеньким улочкам города, гамом и шумом гоняясь за голубями да уличными собаками.
  Несколько лет назад, когда Лугу было всего лишь двенадцать лет, отец отправил его в школу жрецов, перед дорогой наказав прилежно слушаться учителя и быть примерным учеником.
  - Отец, но я не хочу быть жрецом! - воскликнул мальчик, которому явно претила карьера священнослужителя.
  - Сын должен почитать отца своего как богов и идти по стопам своего родителя, - ответил Укуш, явно не довольный тем, что мальчик смеет проявлять непочтение к старшим.
  - Но, отец, - начал было Лугу, как вдруг получил пощечину от отца, который грозно посмотрел в большие карие глаза сыну и тихо проговорил:
  - Я уже тебе все сказал, сын мой. Теперь можешь идти.
  Обиженный мальчик, потирая пылавшую словно от ожога щеку, только было направился к дверям, как услышал еще один приказ отца:
  - Да, чтобы ты ненароком не убежал из школы, с тобой пойдет раб Набиту.
  "Только этого еще не хватало!" - яростно проговорил сам себе Лугу, остро осознавая, что никак не сможет укрыться от пристального взгляда старого Набиту, который не смотря на возраст, был огромного роста и недюжинной силы. Особой отметиной был его шрам на все лицо, которого боялся Лугу, когда был еще совсем маленьким.
  Теперь же мальчик боялся ослушаться отца, потому как знал, что Набиту всю жизнь верой и правдой служил Укушу и ни разу не обманывал того даже по пустякам.
  Идя по забитым народом улицам Умма, Лугу с нескрываемой завистью смотрел на детей из бедных семей, которые никогда не ходили в школу. Вот, сидит на ступенях своей лачуги мальчуган лет десяти и играет с маленьким котенком. А вон три девочки в стареньких грязных платьицах собирают опавшие финики и тут же быстро их едят. "Везет беднякам, - думалось Лугу, - в школу не ходят, ничего не учат. Весь день свободный. А мне после школы придется делать домашнее задание, иначе учитель Анабушу даст мне по спине десять палок".
  В школе ребята взяли глиняные таблички и уселись на тростниковые циновки и, скрестив ноги, приготовились писать изречения старого храмового учителя, который фанатично верил в богов шумерского пантеона.
  - Итак, - начал учитель, поглядев на учеников сверху вниз, которые уже приготовились к лекции, - сегодня я расскажу вам о создании Вселенной, которую сотворили наши боги. Когда-то не было ничего, лишь бескрайнее море, не имеющее ни начала, ни конца. И не было ни неба, ни земли. И решили боги создать планеты, на которых утвердилась бы твердь. И создали боги ан-ки - небо и землю. Земля наша - это плоская твердь, а небо - купол над ней. И сотворили боги затем деревья, насекомых, пресмыкающихся, птиц и животных. Но главное их творение был человек, которого боги поместили в земной рай, который находится здесь, между двумя могучими реками - Тигром и Евфратом.
  - Но, учитель, если боги создали земной рай здесь, то почему вокруг простирается лишь бесплодная пустыня? - задал вопрос Лугу, который не верил ни в божественное происхождение Вселенной, ни в самих богов.
  - Потому что человек оказался неблагодарным, ослушавшись богов. За это боги покарали его.
  - Но разве вкушение плодов является грехом? Ведь боги создали их для пропитания всего живого!
  - Лугу, какие речи! Не гневи богов! - воскликнул Анабашу и воздел руки к небу, читая молитвы.
  В классе наступила тишина. Ученики выпрямили спины и искоса посмотрели на сына верховного жреца, ожидая развязки этой истории. Наконец, учитель взглянул на Лугу и сказал:
  - Я не желаю слышать богохульные речи в храмовой школе! Ты - сын жреца.
  - Но я просто хочу разобраться в... - начал было испуганный мальчик, но Анабашу перебил его окриком:
  - Молчать! Ты же ведь не хочешь сорвать сегодня урок, который является основой всего учебного года?
  - Простите меня, учитель. Я больше не буду, - произнес Лугу, сдерживая слезы и коря себя за то, что сильно разозлил учителя.
  - Пишем дальше, - продиктовал Анабашу, подойдя к резной колонне, на которой было начертано несколько иероглифов с магическими заклинаниями, - мы должны верить в тех богов, которых почитали еще наши праотцы. Запишите их. Ан - бог неба. Энлиль - владыка ветра. Энлилю подвластны как созидательные, так и разрушительные силы. Именно он создал землю подобно тому как Ан - небо, он также создал мотыгу, богов скотоводства Эмеша и Энтена, а вместе с Энки - богинь Лахар и Ашнан. Женой верховного бога была богиня Нинлиль, родившая ему первенца бога Луны - Нанну. Другими его детьми были бог войны Нинурта, бог подземного мира - Нергал и бог судьбы - Намтар. Другим великим богом был Энки - владыка подземного мирового океана, в глубине которого находилась мудрость. Он дал людям знания, покровительствовал наукам, ремеслам. Именно он наполняет реку Тигр чистыми и животворными водами. Не менее важно знать богиню-мать - Нинхурсаг. Именно она породила все живое на земле. Не стоит забывать и о таких богах, как богиня Инанна - покровительница войны, плодородия и плотской любви; бога луны - Нанна и бога солнца - Уту. Уту ежедневно странствует по небу, а вечером спускается в подземный мир, чтобы осветить подземное царство и поучаствовать в суде над умершими.
  Анабашу перевел дыхание и замолк. Ученики, быстро чертя иероглифы на глиняных табличках, старались поспеть за учителем, который никогда не повторял дважды. И если кто-то не поспевал, то ему приходилось после уроков переписывать у своих более шустрых одноклассников.
  Ноги затекли, руки устали от постоянного напряжения, пот струился по спине и лицу, но Лугу даже не пытался смахнуть его капли, ибо был полностью увлечен написанием сложных знаков, на изучение которых уходило несколько лет. Маленький кусочек глины прилит к животу и вот тогда мальчик одним пальцем смахнул его и принялся дальше писать конспект.
  Анабашу довольно оглядел своих учеников, которых любил как своих собственных. Всю жизнь следуя аскетическому образу жизни, учитель так не смог жениться и родить детей. И теперь эти мальчики, сыновья высокопоставленных людей, заменили ему его сыновей, которых он никогда не сможет иметь. Из глаз старика выступили слезы, он смахнул их, дабы не опозориться перед детьми, которые широкими карими глазами уставились на него. Анабашу посмотрел на талисман, висевший у него на шее и спросил:
  - Дети, скажите, что ждет человека после смерти?
  - Иной мир, - хором ответили ученики.
  - Правильно, - похвалил учитель, - и тот мир будет более жестоким нежели этот. Знаете ли вы, что душа умершего проходит через семь ворот подземного мира, где ее встречает главный привратник Нети? Границей подземного мира служит река "поглощающая людей", через которую переправляет умерших перевозчик Ур-Шанаби. Участь мёртвых под землёй тяжела, хлеб их горек, вода невкусна. Людям нет покоя ни в этом мире, ни в том. Более сносную жизнь после смерти получат лишь избранные: те, по которым был исполнен погребальный обряд, а также многодетные и павшие в бою, - на слове "многодетные" учитель запнулся и грустно посмотрел на небо, - человек создан для того, чтобы служить богам. Его обязанность - доставлять богам пищу и питье, умножать их богатства, воздвигать храмы для небожителей. Когда приходит смерть, он больше не может служить богам, становится ненужным, превращается в тень и уходит в "страну, из которой нет возврата", чтобы блуждать там без цели. Никто не в силах избежать своей судьбы, уйти от того, что ему предначертано, можно лишь кое-что узнать о своем будущем из предсказаний жрецов, но изменить свою участь невозможно. Непреложна и непостижима воля богов. Единственное спасение - найти себе замену. Судьи подземного мира, ануннаки, сидящие перед Эрешкигаль, владычицей подземного царства, выносят только смертные приговоры. Имена мёртвых заносит в свою таблицу женщина-писец подземного царства Гештинанна. Затем погребенные души пересекают реку, отделяющую их от людей с перевозчиком подземного мира Ур-Шанаби, а непогребенные возвращаются на землю и приносят несчастья.
  Устрашив детей рассказами о загробных мучениях, которые ожидают людей, учитель отпустил их, задав на дом выучить имена всех богов и их роль в мироздании.
  Маленький Лугу, понуро опустив голову, шел на два шага впереди от Набиту, который грозно озирался вокруг, готовый в любой момент защитить сына своего господина. Мальчик передал ему кусочек глины с текстом и посмотрел на нищего, который сидел на корточках подле финиковой пальмы и подбирал с земли объедки, которые оставили бродячие собаки. Ноги несчастного были грязными, копна давно немытых волос спуталась во множество косичек, которые падали на плечи и лицо. Лугу еще раз взглянул на нищего и в его памяти сразу всплыли наставления учителя, который сказал, что и после смерти человека ждут мучения и лишения, и только избранные могут удостоиться милости богов. Мальчик посмотрел на ясное небо, в котором парила стая голубей, и тихо сказал самому себе: "Разве это справедливо, когда боги насылают на свои творения беды и несчастья? Неужели они не могут снизойти до того, чтобы хотя бы уравнять всех людей, живущих на земле? Почему одни живут в роскоши, едят из золотой посуды каждый день мясо, пьют вино, а после смерти их тела умащаются благовониями, затем помещаются в саркофаг, который относят в могилу? Жрецы читают молитвы, дабы умерший мог в ином мире жить в роскоши и не в чем не нуждаться? И почему бедняки, вынужденные каждый день бороться за свое существование, должны и после смерти испытать лишения и страдания? Где же справедливость богов, о которой так любит рассуждать отец? Где?" Но боги не ответили на вопрос, даже никакого знамения не послали маленькому мальчику, которому было интересно узнать, в чем же вина простого смертного, если небожители вылепили его из глины по образу и подобию своему?
  Орава мальчишек с криками пробежала мимо Лугу, который все еще стоял на месте, глядя куда-то перед собой, туда, где голубое небо граничило с белой пустыней. Раб Набиту нетерпеливо переменялся с ноги на ноги, ожидая новой проделки мальчика. Тут Лугу повернулся к нему и, взглянув на великана миндалевидными карими глазами, в которых горел огонек, сказал:
  - Иди в дом отца моего и скажи, что я скоро приду.
  - Но, сын моего господина, ваш отец приказал... - удивленно воскликнул раб, но не успел он договорить то, что хотел, как мальчика и след простыл.
  Лугу бежал со всех ног за толпой мальчиков, которые с криками и хохотом легко уворачивались от прохожих, с разбегу перескакивая через нагруженные тележки и лавки продавцов. Один из мальчиков опрокинул глиняный кувшин, сушившийся на солнце - осколки разом разлетелись по пыльной земле - это все, что осталось от нового кувшина. Невысокий тучный продавец, громко кряхтя, разом поднялся во весь рост и попытался схватить проказника за руку, но тот ловко увернулся и со смехом побежал дальше за своими друзьями.
  - Да чтобы тебя унесла в свое подземное царство Эрешкигаль, змееныш! - прокричал торговец кувшинами, размахивая от гнева своими толстыми руками. Еще несколько минут мужчина посылал проклятия маленьким сорванцам, а пальцы все собирали и собирали осколки кувшина.
  Лугу тяжело дышал, но продолжал бежать за своими друзьями по узким улочкам. Поняв, что таким образом их не догнать, мальчик решил свернуть в проулок и пробежать по улице кузнецов, где ютились маленькие коморки рабов, работающих день и ночь в горячих кузнецах. Вскоре Лугу заметил ораву мальчишек и, сложив ладони рупором, прокричал: "Эй, Улу, я здесь. Подождите меня!" Мальчишки разом остановились и широкими глазами посмотрели в сторону сына верховного жреца, который снизошел до того, что решил поиграть с сыновьями простых людей. Улу, невысокий мальчик с невзрачным лицом, помахал другу рукой и крикнул: "Беги к нам, мы сейчас отправляемся в пальмовую рощу, финики рвать". Лугу громко присвистнул и ринулся вместе с остальными по улицам Уммы, густо забитыми народом. Ловко перепрыгнув через тростниковую оградку, мальчишки направились по торговым улицам, где в это время было наибольшее оживление. Женщины в цветастых одеждах с покрытыми головами толпились у лавчонок с товарами, выбирая овощи, фрукты, ткани, дешёвые украшение из глины и иную мелочь. Но при виде приближающегося урагана, который с криками летел по улице, эти женщины боязливо жались к стенам домов и оград, тихо посмеиваясь над маленькими проказниками. Улу на полном бегу стукнулся о тележку с тростником, которую вез старый осел. Половина тростника упала на земли, остальные мальчики, не заметив этого, пробежались по нему. Хозяин ослика схватил Улу за всклокоченные волосы и с силой подтянул к себе, глаза его налились гневом:
  - Ты что, ослеп? Не видишь, куда бежишь?
  - Прости меня, господин, - мальчик не на шутку перепугался, больше он ничего не смог произнести.
  - Те деньги, что я хотел получить за продажу тростника, ты пустил на ветер! У тебя родители так богаты, что могут возместить мне ущерб? - мужчина только было поднял плеть над головой испуганного Улу, как вдруг его руку перехватил другой мальчик, по виду и одежде много богаче первого.
  - Сколько тебе нужно, я заплачу за него, - спокойно ответил Лугу.
  - Ты кто такой? Твой отец богат? - продавец тростника не мог поверить собственным ушам.
  - Отец мой - достопочтенный Укуш. Так сколько ты хочешь за свой ущерб?
  - Господин... мне... мне ничего не надо... Прости, - теперь уже мужчина трясся от страха, ибо власть верховного жреца была неприкасаемой, и каждый житель Уммы знал, как любит Укуш своего единственного сына.
  Но Лугу снял с запястья маленький золотой браслет и молча протянул его продавцу, который приняв дар от рук мальчика, приложил его к груди и низко поклонился сыну жреца. Когда он выпрямился, мальчиков уже не было. "Благословенный Энлиль, спасибо тебе за щедрое вознаграждение раба твоего", - тихо проговаривал продавец, пряча браслет в складки своей туники.
  До пальмовой рощи оставалось совсем немного. Пригород не был так оживлен, как центральные улицы. В этой части города располагались храмы и амбары, окруженные колодцами с родниковой водой. Чернокожий раб с большим медным кольцом в носу нес на плечах огромную амфору с кристально чистой водой из арыка, дабы отнести ее в дом своего господина. В это время Лугу, который бежал впереди остальных мальчишек, не заметив раба, сбил того с ног. Амфора выскользнула из рук чернокожего великана, бывшая там вода разлилась по пыльной земле, которая сразу же впитала в себя живительную влагу. Несчастный раб упал на колени и схватил амфору точно сокровище, но амфора раскололась у него в руках на две части. Лугу остановился и уставился на раба, который гневно посылал проклятия на неведомом языке, затем он резко поднял голову и устремил на мальчика злые глаза, тихим голосом проговорив какое-то слово, должно быть, ругательство. Но Лугу даже взгляда не отвел, а продолжал стоять на своем месте, пока к нему не подбежали друзья. Один из них, полный мальчик по имени Усеф, лишь мельком взглянул на сидящего на земле раба, затем обратившись к Лугу:
  - Чего стоишь, пошли скорее, солнце скоро сядет, а нам еще нужно нарвать финики.
  - Этот человек, - Лугу указал на чернокожего мужчину, - должно быть, боится возвращаться в дом хозяина, ведь тот непременно накажет его за разбитую амфору.
  - Да зачем ты о нем думаешь? Это же всего лишь раб, если и сдохнет от побоев, так его хозяин нового купит. Пошли, - Усеф подтолкнул друга вперед, заставив не думать о несчастном, ведь у них было иное занятие - сбор сладких фиников.
   В тени пальмовой рощи было куда прохладнее, чем среди раскаленных от солнца стен Уммы. Неподалеку протекал ручеек с кристально чистой водой, которая была настолько холодной, что от нее сводило зубы. Мальчики набрали целую охапку фиников и уселись с тени высокой пальмы, что бросала тень своими большими листьями. Теперь друзья весело переговаривались, вспоминая сегодняшние приключения. Еще никогда им не было так весело: все восемь мальчиков были из разных семей, но здесь их объединяло одно - беззаботное детство, которое так быстротечно, что не успеешь оглянуться, как ты уже стал взрослым и пора самому заботиться и своей судьбе, пройдет еще немного времени и ты уже превращаешься в дряхлого старика, который не может позаботиться даже о себе. Единственная отрада в жизни стариков - многочисленные внуки и внучки, которые будут целыми днями со звонким смехом бегать, играть в игры, рвать в садах фрукты и прятать их от пристального взгляда взрослых, а потом сидеть где-нибудь в укромном месте и с жадностью есть свою "добычу".
  Лугу вдруг ни с того ни с сего глубоко вздохнул и опустил голову на подобранные к подбородку колени. Улу пристально взглянул на него и спросил:
  - Друг мой, с тобой что-нибудь случилось? Ты не доволен нами? Прости, если что.
  - Нет, Улу, нет, - ответил сын жреца, - я просто вдруг подумал о судьбах людей. Почему одним боги дают все, а другим ничего? Почему кто-то живет во дворце, купается каждый день в мраморном бассейне, умащает свое тело благовонными маслами, имеет множество слуг и возможность каждый день есть мясо и пить молоко? И почему кто-то иной должен влачить жалкое существование, питаясь сухими лепешками, финиками и водой, носить обноски и ходить далеко за город, чтобы хотя бы раз в месяц омыть свое тело?
  - Так хотят боги. Их решение справедливо.
  Лугу пристально взглянул другу в черные глаза и воскликнул:
  - Что же это за справедливость, если люди живут по-разному? Чем, например, тот чернокожий раб хуже царя? Чем?
  - Он родился, чтобы быть рабом шумера.
  - Нет. Так не должно быть, не должно! Люди все равны, понимаешь? НИКТО не заслуживает участи раба, никто!
  - Но воля наших богов, Лугу... - начал было Улу, но тот перебил его:
  - Ты ничего не понимаешь, друг мой! Богов нет, все это выдумали люди, дабы управлять остальными. Богачи хотят возвыситься в глазах простого народа и втоптать его в грязь, дабы никто из них не смог поднять восстания. Почему наш город, который по праву своему является отдельным государством, должен униженно платить дань правителю Лагаша? Почему? Чем Лагаш хуже Уммы?
  - Не знаю...
  - Видишь, ты сам ответил на вопрос. Никто не знает, чем один человек лучше другого. Для богов мы все равны, все. И попадет в ад лишь тот, кто ведет неправедную жизнь. Там, в подземном царстве, на весах Истины будут взвешены деяния человека и его сердце, а не золото и драгоценности. Человек может обмануть другого человека, но не может обмануть Того, Кто нас создал.
  - Ты отрицаешь богов или веришь в одного из них?
  - Я верю тому богу, который рдеет о справедливости тех, кого он создал из глины. В этого бога я верю.
  - И ты думаешь, что такой бог есть?
  - Я не думаю, я знаю, но вот как узнать Его имя...
  Лугу замолк и устремил свой взгляд на небо, которое постепенно начало покрываться закатным румянцем. Пальмы все еще пропускали сквозь свои ветви слабые лучи света, которые ровно падали на землю, покрытую густой травой. Лугу подошел к одной из пальм и подставил ладонь лучам. Улу подошел к нему и тихо спросил:
  - Ты веришь, что Шамаш - бог солнца и есть истинный бог?
  - Как может быть одно из светил богом, если оно само создано Им? Я просто люблю предзакатные лучи, которые не столько жаркие как днем. И еще закат так красив, когда смотришь на него с балкона.
  Один из мальчиков подбежал к Лугу и Улу и громко прокричал:
  - Пойдемте домой! Солнце практически скрылось за горизонтом, скоро наступит ночь.
  Восемь мальчиков, жуя по дороге финики, медленным шагом направлялись в город. Лавки продавцов, кузнецы, мастерские были давно закрыты. Рабы с тюками на спинах спешили скорее добраться домой, дабы не рассердить своих господ. Уличные собаки, сбившиеся в стаи, гоняли кошек и крыс, которые подбирали с земли крошки хлеба. Вперед выехал на вороном коне выехал навстречу мальчикам высокий воин, который приблизился к ним и, наклонившись к Лугу, сказал:
  - Мой господин, твой отец давно ожидает тебя, дабы разделить с тобой вечернюю трапезу. Мне приказано было найти тебя и отправить домой. Садись передо мной, скоро ты пристанешь перед взором отца своего.
  Мальчик попрощался с друзьями и ловко вскочил на коня. Воин хлестнул вороного плеткой и тот, подняв тучу пыли, поскакал по широкой улице в сторону дворца верховного жреца, который ждал сына в пиршественном зале, где слуги накрывали на стол, раскладывая золотые тарелки с всевозможными яствами.
  Лугу расстроенный вошел в дом, где служанки проводили его в комнату умывания. Сняв с мальчика грязный передник, женщины омыли его теплой водой, затем растолкав в маленьком сосуде порошок, который при контакте с водой сильно вспенился. Служанки намылили Лугу с ног до головы, поле чего вылили на него целый таз с горячей водой. Обтерев маленького господина полотенцем, женщины умастили его тело и волосы дорогими благовониями, срезали на ногах и руках отросшие ногти, после чего облачили мальчика в белоснежную юбку и украсили его руки многочисленными браслетами и кольцами. Старая кормилица наклонилась к Лугу и обула его в сандалии, после чего взяла своего воспитанника за руку и провела в большой пиршественный зал, украшенный толстыми колоннами, шторами с кистями и резной мебелью. Во главе стола сидел тогда еще молодой жрец Укуш, который поднялся с кресла и подошел к сыну, протянув руку. Тот низко склонил голову перед отцом и поцеловал его руку. Сладкий запах исходил от тела и одежды Укуша, который строго соблюдал ритуальную чистоту, и как всякий священнослужитель Шумерии, совершал омовения несколько раз в день.
  Отец и сын сели за стол и молча принялись за еду. Лугу с жадностью схватил кусок баранины, приправленный в соусе, и принялся откусывать мясо своими крепкими белоснежными зубами. Жрец вдруг резко кинул баранью кость в тарелку и строго спросил:
  - Где ты был сегодня после школы, сын мой? Разве я не наказал тебе после уроков возвращаться обратно в дом?
  - Отец, я встретил друга Улу, мы играли вместе... - мальчик понурил взгляд и весь затрясся, боясь наказания.
  - И поэтому вы устроили беспорядок в городе.
  - Отец, мы просто... - начал было оправдываться Лугу, но Укуш окриком перебил его.
  - Как смеешь ты перебивать отца своего, неблагодарный?! Разве боги не велят тебе слушаться меня? Ты знаешь, какое наказание ждет тебя в царстве мертвых, когда боги прочитают над тобой приговор? Ты мой сын, ты сын верховного жреца, не должен водиться с мальчишками из бедного квартала. Я приказываю тебе это. И чтобы больше не смел убегать от слуг, когда они исполняют мой приказ! Набиту мне все сегодня рассказал. А теперь встань из-за стола. Сегодня я лишаю тебя трапезы, иди и учи то, что задал тебе твой учитель Анабашу.
  - Да, отец, - Лугу молча встал и обиженно пошел к входной двери, чувствуя пристальный взгляд отца, которого очень любил, но смертельно боялся.
  И теперь, когда прошло столько лет, Укуш потер вспотевшие жилистые руки в старческих морщинах и обернулся на звук шагов, доносившихся со стороны двери. На балкон, залитый солнечным светом, прошел высокий молодой человек в кожаной юбке и высоких сандалиях, что носили солдаты Шумерии. Вошедший приложил правую руку к груди и поклонился старому жрецу, который с милой улыбкой подошел к нему и ласково дотронулся до иссяня-черных густых волос, которые волнами ниспадали на широкие плечи, стянутые сзади кожаной лентой.
  - Я рад видеть тебя в полном здравии, отец, - проговорил молодой человек, посмотрев на старца большими карими глазами.
  - Доброе утро, сын мой. Не тревожили ли тебя злые духи во сне, не был ли спокоен ты, пока почивал?
  - Хвала богам, я видел хорошие сны, но утром слуга доложил мне, что ты хочешь непременно видеть меня, отец.
  - Да, Лугальзагесси, я послал за тобой, дабы сообщить хорошую новость.
  Молодой человек широко улыбнулся, глаза его ярко блеснули в лучах солнца:
  - И какова же новость?
  - Сегодня в полдень состоится ритуал божественного брака между богом и жрицей. Этот день - день весеннего Равноденствия, ты знаешь, что в храме будут исполняться очень важные таинства, на котором будет присутствовать царь. И ты, мой сын, сын верховного жреца, обязан будешь присутствовать при совершении божественного обряда.
  - Но, отец, я же ведь не посвящен в жрецы, да и какой из меня жрец, посмотри: я родился воином. Помнишь, ты сам мне рассказывал, что роды моей матери были тяжелыми, ибо я родился слишком крупным ребенком, с детства меня привлекали охота, езда в колеснице, оружие воинов. Прошу тебя, не заставляй меня проводить этот день в душном храме. Тем более, я уже договорился с моим другом Сурру-Или на счет охоты на газелей и антилоп.
  Укуш взглянул на сына словно на неразумного ребенка и молча пригласил его сесть за стол, на котором стоял кувшин вина, две золотые чаши да поднос с фруктами. Когда Лугальзагесси наливал себе красное вино, изготовленное много лет назад, жрец подошел к расписной колонне и прислонился к ней одним плечом, все также глядя на сына.
  - Я понимаю тебя, сын мой, ты еще молод, горяч, красив собой. НЕ каждый солдат из царской армии сравнится с тобой ростом, силой, умением управлять колесницей. Но я, твой отец, пока жив, не хочу, чтобы ты подвергался опасности. Один из слуг рассказал мне, что на прошлой охоте ты оторвался от остальных и углубился далеко в пустыню, где бродили стаи голодных гиен. И если бы не солдат Уразу, эти твари разорвали бы тебя.
  - Отец, Уразу ничем не помог. Я в одиночку справился со всеми гиенами.
  - Сын, сын, не искушай богов.
  Лугальзагесси, явно не довольный решением старого жреца, отставил кубок с вином и встал со стула, выпрямившись во весь свой рост. Длинные крепкие ноги, широкие мускулистые плечи, волевой подбородок, миндалевидные темные глаза с живым огоньком, орлиный нос - весь этот облик никак не соответствовал жрецу, который целыми днями проводит, стоя на коленях перед статуями богов и воскуряя благовония. С глубоким сожалением признав сей факт, Укуш лишь устало уселся в кресло и слабым голосом сказал:
  - Иди в свою опочивальню, сын мой, и готовься к религиозному бракосочетанию.
  - Но, а как же охота...? - в недоумении спросил Лугальзагесси.
  - Попроси Саяру сходить в дом Сурру-Или и сообщить, что охоту придется отменить. У вас еще будет время для более крупной добычи.
  Молодой человек ушел от отца в плохом настроении. Омовение, натирания благовоний на тело - все это окончательно вывело его из себя и, сорвавшись на рабов, будущий царь поехал в паланкине до храма, в душе проклиная все эти жреческие обряды, молитвы, песнопения. Была бы его воля, разве позволил бы он своим воинам годами просиживать под боком у своих жен, превращаясь в слабых женщин, которые боялись одного лишь вида крови. Ах, почему же нынешний царь медлит с войной? Почему целыми днями проводит в храмах перед статуями богов, а не несется по раскаленной пустыне в колеснице со своей армией, покоряя некогда жестоких правителей Лагаша? Если бы он, Лугальзагесси, стал бы царем, то на следующий же день приказал воинам готовиться в поход, дабы стать единовластным правителем Шумерии, дав своему народу покой и процветание. Но сейчас, пока сильна власть жрецов, никто и не думает восстать против правителя Лагаша. Весь Умма склоняется перед ним в униженном раболепном поклоне, позорно платя дань. Неужели так будет продолжаться вечно, или царь, наконец-то, оставит храм и займется более важными вещами?
  Лугальзагесси часто думал об этом, и думы эти причиняли ему неимоверные страдания. Ему хотелось рвать на себе волосы, плакать, но вместо этого он лишь еще сильнее сжал подлокотники кресла, установленной внутри паланкина, и краем глаза смотрел на толпы людей, которые при виде приближения верховного жреца и его сына бросали свои дела и падали на землю в земном поклоне.
  Процессия остановилась подле храма колоссальных размеров. Ряд толстых колонн подпирал свод, расписанный всевозможными тайными знаками. Золотая статуя бога находилась в нише в глубине главного зала, рядом с которой жрецы установили религиозный алтарь и несколько жертвенных сосудов, куда польется кровь животного, приготовленного на закалывание. Стройная процессия жрецов в белоснежных одеяниях вошла в главный зал, монотонно произнося заклинания. В руки одного из них был золотой кубок, украшенный драгоценными камнями, из которого вился дымок благовоний, зажжённых за минуту до начала ритуала.
  Укуш стоял рядом со статуей бога в окружении царя, сына и жреца, в чьи обязанности входило соблюдение порядка во время религиозных праздников. Молодой жрец воскурил благовония перед золотой статуей и молча провел царя в одну из комнат, где было приготовлено ложе для скрепления брачного союза. Прекрасная молодая жрица в белой тунике, сверкая золотыми украшениями пала ниц пред своим божественным супругом и, взяв его за руку, провела к матрацу, что находился в алькове. Жрец очистил постель кедровой эссенцией и уложил на нее жрицу, после чего поклонился и вышел из комнаты. Оставшись одни, "супруги" принялись совершать омовения: сначала жрица омыла себя благоухающей водой, затем царя, который с любовью смотрел на нее изящные руки, стройное тело и красивое словно луна лицо. После омовения девушка натерла себя мылом, оросила маслом и кедровой эссенцией каменный пол. Когда приготовления к брачной любви между богом и жрицей было готово, царь откинул край полога и лег рядом с "супругой", которая была чиста и впервые познал мужчину.
   Прошло довольно много времени. Жрецы, подняв руки ладонями вверх, шептали молитвы богам, дабы те богословили бы супругов. Лугальзагесси стоял по правую руку от отца и пристально всматривался в лицо золотой статуи бога: массивные руки и ноги, холодное отрешенное лицо с большими безжизненными глазами, властный рот - так представлял собой Энлиль, верховный бог шумеров. Лугальзагесси опустил голову и взглянул на каменный пол, на котором в горящем свете факелов блестели черные капельки крови: то была кровь жертвы, умерщвленной жрецами неделю назад.
  Вдруг Укуш резко обернулся на звук шагов и прокричал древнемагическое заклинание, восхваляя небесных владык. Царь со своей божественной супругой вошли в молельный зал, где их дожидались жрецы. Земной бог поднял руку и провел ее в воздухе - это означало, что он доволен жрицей и взял ее к себе. Хор жрецов пропели молитвы и сложили руки на груди в честь нового брака. Затем один из молодых священнослужителей на веревке притащил блеющую от страха овцу, которая, видимо, чувствовала приближающуюся смерть. Верховный жрец достал позолоченный ритуальный нож, лезвие которого было такой формы, что не оставляло на себе крови. Где-то невдалеке раздался барабанный звук, жрецы опустились на колени, а Укуш взял овцу и, подставив таз рядом с ней, полоснул животное по горлу. Фонтан крови, извергнувшийся из перерезанной шейной артерии, залила пол и белую мантию жреца. Овца пару раз дернулась и замертво рухнула на полочные плиты. Укуш взял таз с горячей кровью и полил алтарь и ноги бога. Остальные жрецы пропели священный гимн, призывая Энлиля принять жертву. По молчаливой улыбки бога жрец-предсказатель прочитал, что божество радо и что жертва принята. Церемония закончилась.
  Пока жрецы низшего ранга убирали в молельном зале, Укуш пригласил царя разделить с ним трапезу по случаю удачного бракосочетания. Слуги принесли на подносах диких куропаток, запеченных до хрустящей корочки, белый хлеб и фрукты. Лугальзагесси сел по левую руку от царя и молча ел крылья, поливая их время от времени соусом. Укуш был явно в хорошем расположении духа, тем более, что предсказания астрологов оказались довольно благополучными. В ближайшем будущем, заверяли они, Умма станет богатым, процветающем городом, а остальные города падут к ногам его царя и станут данниками. Лугальзагесси явно удивляло и в тоже время забавляло то, с каким трепетом относился отец к магам и гадателям. Сколько раз они давали надежды на скорое будущее, полное богатства и славы, а положение дел не менялось: город до сих пор состоял вассалом у царя Лагаша, до сих пор платил дань сверх нормы, люди нищают и голодают, но царь и верховный жрец все еще надеются на помощь богов.
  После трапезы Укуш, царь и Лугальзагесси вышли из храма на улицу. Луны не было. Лишь яркие звезды в черном небе ярко освящали путь. Слуги подхватили царя и усадили его в золотые носилки с резным рисунком. Жрец и его сын низко склонили головы и продолжали так стоять до тех пор, пока царские носилки не скрылись из виду.
  - Ты устал, сын мой? - заботливо спросил Укуш.
  - Нет, отец. Я никогда не устаю, - соврал Лугальзагесси, изо всех сил стараясь не зевнуть.
  - Тогда поехали домой. Сам я очень сильно устал. Возраст сказывается.
  На следующий день, когда диск солнца осветил землю первыми лучами, две запряженные вороными конями колесницы быстро проехали по оживленным улицам Уммы, подняв тучу пыли. Лугальзагесси мчался впереди друга Сурру-Или, низкорослого, малопривлекательного молодого человека, который, тем не менее, обладал недюжинной силой и был самым лучшим стрелком в армии царя. Сегодня же победа явно сопутствовала не ему, ибо Лугальзагесси обогнул еще один переулок, оставив друга далеко позади. Взмыленные кони тяжело дышали, их потные спины блестели в лучах яркого солнца, но молодой человек хлестнул их плетью и колесница понеслась еще быстрее, пока не въехала на песчаный холм, откуда открывался вид на белую пустыню.
  Лугальзагесси перевел дыхание и достал из дна колесницы большой лук и колчан стрел. Где-то неподалеку брело стадо антилоп, которые шли на водопой, понуро опустив голову. Молодой человек только прицелился, чтобы убить одну из них, как позади раздался скрип колесницы и возглас друга, явно озлобленного тем, что прибыл вторым.
  - Лугу, ты мчался быстрее ветра, я так и не смог догнать тебя, - Сурру-Или взял бурдюк с водой и сделал несколько глотков, - в такую жару не охотиться надо, а купаться в бассейне.
  - Тихо, - прошептал Лугальзагесси, - ты чуть не спугнул антилоп. Видишь их?
  - Нет.
  Сын жреца указал в сторону бархана, где приютился небольшой оазис. Именно туда устремилось стадо красивых антилоп с изящными рожками. Сурру-Или виновато пожал плечами и достал лук со стрелами. Двое друзей крадучись, приблизились к оазису, скрываясь за камнями от взора вожака стаи.
  Антилопы приблизились к водопою и опустили головы, дабы напиться прохладной водицы. Лугальзагесси дал знак другу пойти с другой стороны, чтобы не быть замеченными. Сурру-Или кивнул и пошел в обход, осторожно передвигаясь по раскаленной земле. Вдруг вожак поднял голову и осмотрелся по сторонам, явно почуяв опасность, хотя охотники были еще далеко. Сурри-Или остановился и лег на землю, спрятавшись за камнем. Лугальзагесси бесшумно приблизился к водопою и укрылся в тени пальм. Стадо заметалось, хотя молодой человек не сделал ни одного резкого движения. И вдруг он понял, почему антилопы разом побежали обратно в пустыню. Из пальмовой рощи вышел громадный лев с длинной гривой. Хищник устремился за стадом, горя желанием полакомиться молодой антилопой. Лугальзагесси был явно недоволен таким событием, не желал уступать первенство царю зверей. С неистовым криком он бросился на льва, который первое время в недоумении смотрел на человека, после чего оскалил клыки и бросился на него. Молодой человек с легкостью отскочил от лап зверя и натянул тетиву. Тетива звякнула, стрела со свистом пролетела в воздухе и вонзилась в грудь льва. Зверь огласил своим ревом всю округу, стая птиц разом взметнулась в воздух, явно испугавшись страшного звука. Лугальзагесси продолжал стоять на месте, в руках все еще держа натянутый лук. Лев из последних сил приподнялся и одним прыжком повалил охотника. Молодой человек упал под огромной тушей. Лук и стрелы отлетели в сторону. Зверь, хрипя и рыча, полоснул огромной лапой грудь Лугальзагесси, который от боли на секунду потерял сознание, но лишь на секунду. Лев почувствовал запах крови и уже принялся было перекусить человеку горло, как сильный удар по голове оглушил его и зверь, все еще скалясь, повалился на землю и дернул в последний раз лапой. Лугальзагесси тяжело дышал, все еще сжимая в руке большой острый камень, с которого капали на землю капельки крови. Грудь была разодрана когтями, из ран струилась кровь, но это мало волновало охотника, ибо он был несказанно рад тому, что одержал победу голыми руками над царем зверей.
  Испуганный Сурру-Или примчался на колеснице, явно боясь подойти к лежачему другу. Тот медленно поднялся, превозмогая нестерпимую боль и, пошатываясь, приблизился к своему другу, который подхватил его под руку и подвел к колеснице. Сурру-Или пришлось несколько раз останавливаться, переводя дыхание, ибо рослый Лугальзагесси, на голову выше и шире в плечах, был слишком тяжелым для него. Наконец, преодолев изрядный путь, друзья бессильно опустились на раскаленную землю и глубоко вздохнули. Никакой добычи сегодня, увы, не предвидится: стая антилоп, так мирно пившая воду в оазисе, теперь была далеко, и гнаться за нею по всей пустыни было бы неразумно, тем более, что один из друзей был тяжело ранен - кровь с каждым разом капала все сильнее и сильнее, и остановить ее могли лишь лекари.
  - Ты сможешь управлять колесницей, Лугу? - заботливо спросил Сурру-Или.
  - Да... да, друг мой... Я сам... - Лугальзагесси каждое слово доставалось с большим трудом, нарастающая боль в разорванной груди была нестерпимой, но молодой человек мужественно перенес ее, дабы не упасть в глазах Сурру-Или, который был намного ниже рангом.
  Обратный путь домой казался вечностью. И хотя кони неслись во весь опор, Лугальзагесси казалось, что они никогда не остановятся. Порывистый сухой ветер носил крупинки песка по всей пустыне, который ложился на голову и лицо. Сил оставалось все меньше и меньше, а солнце продолжало нещадно палить с лазоревого неба, на котором не было ни облачка. Кровь пропитала всю одежду, каплями падая на дно колесницы, и Лугальзагесси всем телом навалился на ее края, ибо почувствовал, что начал терять сознание от кровотечения. В конце пути, когда лошади промчались по улицам города, молодой человек уже не мог стоять ровно на ногах: он упал на колени, все еще сжимая вожжи в твердых руках, и уперся лбом на запястье.
  Сурру-Или ловко спрыгнул с колесницы и подбежал к другу. Тот лежал без памяти с закрытыми глазами, а все дно колесницы пропиталось кровью, которая быстро темнела на солнце.
  - Быстрее, позовите лекарей, - прокричал Сурру-Или слугам, - человек потерял сознание от кровотечения!
  Несколько рослых рабов втащили обессиленного Лугальзагесси в его покои и уложили на мягкую кровать под золотистым пологом, укрыв воздушным одеялом. Несколько женщин-рабынь воскурили благовония рядом с альковом и бесшумно вышли из комнаты. В покои вошел высокий худой старик с длинными седыми волосами, а следом за ним, весь бледный от страха, прибежал Укуш, который несмотря на возраст, упал на колени перед кроватью сына и воздел руки к небу, взывая богов сохранить жизнь молодому человеку. Лекарь достал чистую тряпку и смочил ее в растворе целебных трав, что росли в скалистых горах на севере. Затем он осторожно снял кожаный нагрудник и промыл раны. Жрец не отрываясь, смотрел на ловкие движения знахаря, все еще не веря в выздоровление сына. Наконец, когда грудь была перебинтована, а кровотечение остановлено, Укуш воздел руки и тихо прошептал:
  - О боги, дайте знак, чего мне ожидать: радости или горя?
  Лекарь спрятал все свои принадлежности в большую сумку и сказал:
  - Не волнуйтесь, достопочтенный Укуш, сын твой останется с тобой, Нергал пока не стоит за его спиной.
   Жрец достал горсть серебряных монет и протянул их знахарю. Тот взял их и приложил к груди в знак почтения, после чего с поклоном удалился. Оставшись один, Укуш приподнялся и уже спокойно взглянул на сына, который без сознания лежал в кровати, хотя кровь давно перестала течь из ран.
  - Сын мой, ведь говорил же я тебе, что охота в одиночку до добра не доведет. Но слышал я, что ты сам голыми руками убил льва. Быть тебе царем нашего царства, которому покорятся все города Шумерии от востока до запада, от севера до юга. Да будет так!
  Несколько дней Лугальзагесси лежал без сознания. Рабы каждые несколько часов меняли ему мокрые от пота простыни. Отец Укуш денно и нощно сидел у изголовья сына и постоянно увлажнял его губы розовой водой. Невольницы несколько раз в день меняли простыни, которые сразу пропитывались холодным потом больного, как их стелили. Лугальзагесси лежал в беспамятстве, лихорадка по ночам содрогало его крупное тело, из-за чего молодой человек бредил сквозь сон и стонал, словно злые духи вселялись в него лишь для того, чтобы помучить изможденного человека.
  Однажды Лугальзагесси увидел сон на четвертый день своей болезни. Снился ему оазис, где бродили дикие звери, которые злобно поглядывали на одинокого охотника с большим луком на перевесе. Вдруг из кустов выпрыгнул еще совсем молодой лев, затем подбежали совсем маленькие львята, которые принялись злобно мяукать и скалиться. Охотник, которым и был Лугальзагесси, достал из колчана стрелу и ловко убил всех львят, последняя жертва оказался тот самый лев, который пытался уже кинуться на него. Молодой человек облегченно вздохнул и спрятал последнюю стрелу в колчан. И когда он повернулся к кустам спиной, то из них выпрыгнул огромный лев с мощными лапами и длинной седой гривой. Зверь повалил охотника на земь и сильно полоснул того когтями. От боли Лугальзагесси закричал и схватил льва за уши, пытаясь выбраться из его смертельных объятий. Силы были на исходе, лук и колчан стрел лежал где-то неподалеку, но дотянуться до них не было никакой возможности. Молодой человек быстро начал шарить руками по траве, пытаясь на ощупь отыскать палку или камень. Но ничего такого не оказалось, кроме голого песка раскаленной пустыни. Лев схватил охотника за горло и тот стал хрипеть, задыхаясь под сильным удушьем. Но в нос ударил резкий сладковатый запах львиного пота, и молодой человек из последних сил попытался набрать хоть немного воздуха, но тщетно. Зверь медленно сжимал горло, запах пота не переставал преследовать молодого человека, который понял, что еще секунда и его душа отправится в царство мертвых на суд, где боги прочитают над ним приговор, после чего его душа будет скитаться среди мертвых, есть глину и пить серу. И в последний раз сделав над собой усилия, Лугальзагесси вдохнул и резко проснулся. Старая кормилица, дремавшая в углу комнаты, проснулась и подбежала к кровати больного. Тот, весь бледный, обливаясь холодным потом, блуждающим взглядом смотрел в потолок через полог, не понимая где находится. Женщина намочила в холодной воде тряпку и положила на лоб молодого человека. Лугальзагесси немного пришел в себя и понял, что сладкий запах источает не пот зверя, а диковинные цветы в саду да благовония, которые зажигали для того, чтобы больной побыстрее поправился. Кормилица подбросила фимиам в чашу с дымящей ароматической смолой и открыла шире окно. Лугальзагесси приподнялся на локте и сказал слабым голосом:
  - Убери... унеси это... - и указал на чашу с благовониями.
  Женщина не поняла его и переспросила:
  - Что ты желаешь, господин мой?
  - Я сказал, убери, унеси из комнаты благовония и закрой окно...
  - Но твой отец, достопочтенный Укуш, сказал, чтобы фимиам и смола постоянно горели в твоей опочивальне.
   - Глупая женщина, убери отсюда все, что источает аромат, меня тошнит от сладкого запаха, я задыхаюсь!
  Старая кормилица упала на пол в низком поклоне, злясь на себя, что разгневала молодого господина. Она быстро закрыла большое окно, вынесла чашу с фимиамом и вернулась назад, ожидая приказа.
  - Мой господин что-нибудь еще желает?
  - Принеси холодную воду, я очень сильно хочу пить.
  Женщина быстро принесла в золотой чаше родниковую воду, которая была настолько холодна, что сводила зубы, но пить ее было блаженным удовольствием. Лугальзагесси почувствовал, что силы снова вернулись к нему, хотя боль в груди еще не прошла, да и шрамы от когтей все еще выделялись на фоне груди темными полосами. Молодой человек встал с постели, слегка пошатываясь, и приказал приготовить для него ванну. Женщина низко поклонилась и спустилась на первый этаж, отдала служанкам распоряжение наполнить мраморный бассейн теплой водой и приготовить чистые одежды.
  Пока Лугальзагесси нежился в бассейне, куда женщина набросали лепестки роз, юная служанка с прекрасным смуглым телом, растирала его спину мочалкой, смоченной в душистом мыле. Затем она подала ему набор для чистки зубов и розовую воду для умывания. После окончания водных процедур девушка натерла все тело и волосы господина маслами и повязала ему чистый передник из тончайшей ткани. На ноги обула кожаные сандалии с золотой застежкой, после чего Лугальзагесси довольно оглядел себя в зеркало и пошел в главный зал. Там сидел Укуш перед статуей Энлиля и молил бога подарить его сыну долгую и счастливую жизнь.
  - Отец, - только и мог сказать Лугальзагесси, когда увидел сгорбленную спину своего родителя.
  - Сын мой! - жрец вскочил на ноги и с юношеской быстрой подбежал к молодому человеку и крепко обнял его. - Я все время, пока ты был в беспамятстве, молился богам, и они услышали мои молитвы. Я счастлив, что вижу тебя в добром здравии.
  - Благодарю тебя, отец мой, - Лугальзагесси взял старческую руку и поцеловал ее.
  Укуш прослезился и пригласил сына разделить с ним трапезу. После обеда жрец и его сын прошли на балкон, откуда открывался живописный вид на город, стены которого заканчивались там, где начиналась безводная пустыня, кишащая змеями и скорпионами. Легкий ветерок принес крупицы песка, которые кружась некоторое время в воздухе, легли на край балкона. Лугальзагесси смахнул их ладонью и вобрал в легкие свежий воздух.
  - Сколько дней я спал? - спросил он, нарушив тишину.
  - Четыре дня, сын мой. Все эти дни ты бился в беспамятстве, лихорадка никак не хотела покидать тебя. Лекарь сказал, что ты потерял слишком много крови.
  - Зато я победил голыми руками льва! - довольно отозвался молодой человек.
  - Я всегда боялся отпускать тебя на охоту без охраны, но ты никогда не слушался меня. В тот день я предчувствовал, что что-то случится. Я не хочу, сын мой, рисковать твоей жизнью.
  - Но, отец, все в руках богов... Ты сам мне это говорил.
  - Да, я говорил тебе это, но небожители не любят, когда человек злоупотребляет их доверием. Прошу тебя, будь осторожен. Охота - это не война, погибнуть от когтей или клыков зверя не в почете у нашего народа.
  - Я слышал, будто ты заказал полотно, где я изображен победителем льва.
  - И не только полотно. Медники и гончары трудятся в своих мастерских, дабы изготовить амфоры, горшки и чаши с изображением бесстрашного охотника.
  - Послушай, отец, - решил сменить тему разговора Лугальзагесси, - я победил льва. Что это могло означать? Какое послание дали мне боги? И еще я видел сон перед тем, как проснуться. Я убил много маленьких львят и молодого льва, но огромный старый лев поборол меня и схватил за горло, он душил меня, не давал вздохнуть, и в тот миг я проснулся.
  Укуш широко открыл глаза и тихо прошептал молитву. Затем он повернулся к сыну спиной и зашагал прочь от балкона. Он лишь успел уловить фразу, которую бросил ему вслед Лугальзагесси: "Отец, что это могло значить? Почему ты молчишь?" Но жрец даже не обернулся. Слезы застилали его глаза, ему трудно было дышать. Кто же победит моего сына, когда он станет царем, кто? - думал старик.
  Весь оставшийся день Лугальзагесси был мрачен. И когда к нему пришел друг Сурру-Или, он даже не захотел слушать смешную историю про жену гончара, которая родив дочь, клялась мужу, что это его ребенок, хотя девчушка нисколько не похожа на гончара. Потом оказалось, что во время отсутствия мужа, та женщина принимала у себя своего соседа - продавца лепешек и, поговаривали соседи, проводила с ним долгое время, после чего сразу забеременела.
  - Представляешь! - смеялся Сурру-Или. - Дочка-то и не дочь гончара оказалась, а ребенком его соседа. А гончар, дурень такой, еще жене подарок сделал, да потом спохватился.
  Юноша еще продолжал долгое время смеяться, в то время как Лугальзагесси продолжал пребывать в мрачном расположении духа. Наконец, он не выдержал и прокричал:
  - Да к черту этот гончар с его прелюбодейкой-женушкой! Я их не знаю и знать не хочу.
  Сурру-Или разом прекратил смеяться и удивленно уставился на друга:
  - Ты плохо себя чувствуешь?
  - Нет. Но сегодня отец был какой-то странный. Я рассказал увиденный мною сон, а он вместо того, чтобы растолковать мне его, убежал с балкона и весь день теперь сидит в молельной комнате, воскуряя фимиам перед золотыми статуями богов.
  - Может быть, сон предвещал какую-либо беду твоему достопочтенному отцу, и он решил избавить себя от той участи и потому ушел молиться?- голос Сурру-Или стал серьезным, вся радость разом улетучилась в один миг.
  - Нет, мой друг, мой отец никогда не боялся за себя, чтобы с ним ни случилось. Дело во мне.
  НЕ добившись никакого признания, Сурру-Или ушел в расстроенных чувствах. Он так ждал встречи с Лугальзагесси, что узнав о его выздоровлении, сразу же сел в колесницу и примчался к нему домой. Более того, увидев друга в подавленном настроении, юноша хотел развеселить его, снова увидеть белозубую улыбку друга, но тот по виду был не только далек от дружеской встречи, но и дал понять, что не настроен на беседу с ним.
  Когда солнце скрылось за горизонтом, в последний раз осветив лучами дальние оазисы, Укуш вышел из молельной комнаты. Вид его был уставшим. Тяжелые темные тени легли под глазами, сделав его взгляд еще более подавленным. Старый жрец прошел в зал трапезы и сел во главе стола на золоченное кресло, спинка которого была инструктирована золотыми быками с крыльями. Рабы внесли на подносах только что пожаренного гуся, приправленного зирой, да запеченные в тесте яблоки. Служанка полила гуся соусом и налила в чашу вино. Укуш нехотя поужинал и направился в комнату сына. Тот сидел в кресле и держал в руках позолоченный меч, рукоять которого украшала резьба из слоновой кости. Жрец бесшумно прошел на середину комнаты и добрым взглядом посмотрел на Лугальзагесси, своего единственного сына, ради которого добивался руки принцессы. Если Лугальзагесси женится на старшей дочери царя, то после смерти тестя станет полноправным правителем Уммы и займет место более высокое, нежели его отец.
  - Ты не пришел разделить со мной трапезу, сын мой, - спокойно проговорил Укуш.
  Лугальзагесси медленно оторвал взгляд от лезвия и уставился на отца отрешенным взглядом, словно тот помешал его думам. Старый жрец ласково посмотрел на молодого человека и спросил:
  - Ты хорошо себя чувствуешь, сын мой?
  - Отец, - вдруг проговорил Лугальзагесси, проведя указательным пальцем по тонкому лезвию меча, - когда наш царь избавить жителей Уммы от позорной зависимости Лагаша? У нас много воинов, достаточно колесниц и боевых коней. Молодые солдаты целыми днями просиживают без дела в казармах, устраивая иной раз соревнования на меткость. Но жизнь их лишена смысла. Они томятся. Их колчаны набиты стрелами, у каждого имеется меч и копье, жаждущие вражеской крови, а наш правитель взывает целыми днями к богам вместо того, чтобы собрать армию и повести в плодородную долину Гуэден? Покорив царька Лагаша и захватив его владения вместе с Гуэденом, наш царь сможет без труда объединить все раздробленные города в одну силу. Тогда мы станем единой страной, как Египет, который уже давно косо смотрит в нашу сторону. И пока мы захлебываемся в междоусобной, проливая кровь своего же народа, коварные египтяне во главе со своим фараоном, вступят в пределы Междуречья и поработят нас. Вот чего я опасаюсь, отец! Нас по одному легко можно разбить, чего египтяне и ожидают. Но на севере у нас тоже есть враги: царь Аккада не прочь полакомиться нашей теплой землей. Почему же наши цари этого не видят? Почему не могут прийти к единому согласию, или же ждут, пока нас не поработят южные или северные соседи? Ответь же мне на этот вопрос, отец!
  - Сын мой, я не воин и не мне думать о войнах и битвах. Твоими устами молвит сам Нинурта. Ты родился воином и сам уже давно ответил на свой вопрос. Да, царем Шумерии может стать лишь один человек, и только тогда, когда он объединит всю страну в единый кулак, чужеземцы усмирят свой пыл и сами будут бояться нас.
  - И ты знаешь, кто будет этим царем? - Лугальзагесси удивленно посмотрел в глаза отца и напрягся в ожидании ответа.
  - Это будешь ты, мой сын. Боги не создали тебя ревнивым служителем их культу, но ты воин, с самой колыбели ты радовался при виде оружия, ты всегда тянул к нему руки. Нинурта создал тебя таким, дабы ты смог остановить кровопролития и воссоздать новое государство.
  - Но как я стану царем, отец?
  - Боги сами дадут тебе ответ. Только дождись его, - с этими словами Укуш развернулся и старческой походкой направился к выходу.
  Оставшись один, Лугальзагесси бросил меч на пол и быстрыми шагами прошелся по комнате туда-сюда. Сердце гулко билось в груди, словно желая вырваться наружу. Неужели это случится? Но каким образом? Он, Лугальзагесси, не сын, и даже не родственник царя. Неужели отец и на этот раз что-нибудь придумал? Но как? Мысль о дочерях правителя, среди которых особенно славилась своей красотой старшая Наниста, даже не посетила молодого человека. Да, когда-то у царя было два сына, но они умерли, так и не дожив до пяти лет. А вот дочери все как на подбор: красивы, умны, образованны. Но женщина не может занять престол, такого в Шумерии никогда не позволили бы. Женщина была создана для продолжения рода, в то время как бразды правления всегда находились в руках мужчины. И потому, лишь тот, кто женится на принцессах, и станет царем. Неужели ему отец поручит взять в жены женщину, которую он ни разу не видел и не знал? И будет ли этот брак счастливым? Думая об этом, Лугальзагесси не заметил как наступила ночь. Яркие звезды освещали черное небо мириадами огоньков. Половинка луны медленно выходила из-за туч, нависших над землей. Прохладный ветерок ворвался в комнату, подняв край полога, и унесся обратно в пустыню, где вдалеке слышался вой гиены.
  " Боги сами дадут тебе ответ. Только дождись его", - звучала в голове последняя фраза, сказанная отцом. Но вокруг все оставалось спокойным. Даже не было слышно шелест травы и цветов в саду, не подул даже слабый ветерок. "Боги, дайте мне хотя бы мимолетный знак, пусть даже если он будет в шелесте пальмовых листьев. Тогда я приму все, что вы мне послали", - тихо проговорил Лугальзагесси, прислушиваясь к тишине, но ответ так и не был дан; стояла тихая южная ночь, похожая на все остальные.
  
  
  Прошел еще один месяц. На смену знойному лету пришла осень, внеся в город прохладный ветерок, дующий с северных гор, откуда берут свое начало две великие реки - Тигр и Евфрат. Толпы крестьян с мотыгами и большими мешками, перекинутыми через смуглые плечи, направлялись с раннего утра на поля, где в течении многих месяцев трудились изо дня в день, дабы построить оросительные каналы, которые затопляли засеянные злаками поля, чтобы через четыре месяца собрать обильный урожай.
  Женщины в одних лишь цветастых юбках, собрав длинные волосы наверх, весело переговаривались, неся большие корзины на головах. Они направлялись на фруктовые сады, где собирали финики, миндаль, персики, сливы, абрикосы и мандарины. Все фрукты крестьянки затем аккуратно складывали в корзины и относили на склады, принадлежащие богачам. Маленькие детишки, хватаясь за подол материнской юбки, тянули ручонки вверх, прося еще один финик. И если матери тайком давали фрукты своим детям, те радостно отбегали в сторону и садились где-нибудь в тень пальмы, дабы вволю наесться сладкие плоды.
  В один из дней, когда урожай был полностью собран, по улицам города поплыли золотые, серебряные паланкины вельмож и чиновников высшего ранга. Вся знать Уммы направлялась во дворец царя, который устраивал грандиозный праздник, сопровождающийся трехдневным пиром, подготовка к которому длилась целые две недели. Рабы сновали туда-сюда, разнося большие чаши с розовой водой, в которой будут мыть руки пришедшие гости. Гирлянды, сплетенные из различных благоухающих цветов, висели над капителями залов и обвивали мраморные колонны роскошного дворца. На все стулья, предназначенные для приглашенных вельмож, были расстелены шелковые покрывала, перетянутые большими лентами. Отдельно украшали комнату для женщин, ибо представительницам прекрасного пола недопустимо было присутствовать в одном пиршественном зале с мужчинами, дабы не смущать их умы своей красотой. Женская половина располагалась в дальнем крыле дворца, где находился гарем жен и наложниц царя, которые проводили целыми днями возле мраморного бассейна, заплетая друг другу косы или умащая свои прекрасные тела благовонными маслами. Но в праздничный день женщины позвали к себе служанок, дабы те украсили их наряды золотыми поясами с драгоценными камнями и подобранные вверх черные волосы, закрепленные серебряными заколками и золотым обручем.
  Наступил долгожданный вечер. Солдаты, поставленные на выходе из дворца, рассматривали каждый подошедший паланкин с нескрываемой завистью. Из паланкинов, которые несли рослые чернокожие рабы, выходили знатные люди Уммы в сопровождении своих жен и прекрасных дочерей, сводивших с ума молодых юношей своей юной красотой. Аромат благоухающих масел, исходивших от их тел и нарядов, витал в воздухе и разносился по длинным коридорам дворца. Молодые рабыни в одних лишь набедренных повязках, позванивая множеством браслетов, с поклоном встречали важных дам и провожали их на женскую половину, где их ждали жены, наложницы и дочери государя.
  Отдельной процессией прибыли ко дворцу жрецы высокого ранга во главе престарелого Укуша, восседавшего в носилках. Его наряд и множество золотых украшений, инструктированных тонкой резьбой, не особо походил на наряд священнослужителя, которые должны были по всем правилам вести целомудренный скромный образ жизни, тратя все свое время на поклонение богам. Но верховный жрец был не просто священнослужителем, как остальные. Он являлся вторым после царя человеком в государстве, чье мнение было не менее важным, чем мнения сановников и министров. И его присутствие на всех церемониях и праздниках было неотъемлемой частью его долга.
  Лугальзагесси ехал на вороном коне рядом с носилками отца и пристально вглядывался вдаль, где виднелись ворота царского дворца. Когда они поравнялись с паланкином одного важного чиновника, ведающего урожаем, тот высунул голову из окна и спросил:
  - Как ваше здоровье, уважаемый? - обратился он к Укушу.
  - Боги милосерды ко мне, ибо дали мне слишком большой жизненный срок, - тон жреца был холоден и равнодушен.
  - Ваше преосвященство! Вы так замечательно выглядите, что проживете еще тысячу лет!
  - Если такова будет воля богов.
  Лугальзагесси украдкой посмотрел на чиновника и глубоко вздохнул. Если бы он не был сыном верховного жреца, то вряд ли бы мог себе представить, что этот пухлый коренастый человек с пухлыми губами и плешивой головой мог обокрасть целые склады собранного урожая. В добавок ко всему, этот человек брал взятки в большую сумму у купцов, которые стремились расширить свое торговое дело. И если кто-либо отказывался от взяток, то мог раз и навсегда забыть о своем деле, ибо тогда путь в большую торговлю был для бедняги перекрыт. Лугальзагесси всем сердцем презирал этого лицемерного человека, чье имя было Итаб. Ибат мог целыми днями кланяться и целовать сандалии царю, и в тоже время обирать народ, который всю жизнь трудится не покладая рук.
  "Когда я стану царем, ты навсегда забудешь о своей роскошной жизни", - подумал будущий царь , зная, какую виллу построил себе Итаб два месяца назад, в которой окружил себя прекрасными наложницами.
  Их кортеж подъехал ко дворцу. К Лугальзагесси выбежал навстречу Сурру-Или в парадной одежде молодого воина. Отец юноши был поставлен командиром охраны, так что его сыну выпала огромная честь присутствовать на празднике. Друзья весело поприветствовали друг друга и поднялись по широким ступеням на третий этаж, где собрались почти все гости. Запах благовоний и ароматы цветов смешались в просторном зале со множеством мраморных колонн. Рабы разносили изысканные блюда, музыканты сидели в углу зала и играли на арфах, а юные танцовщицы в одних лишь украшениях, танцевали для гостей, плавно извиваясь всем телом. Их руки и ноги, умащенные благовониями, блестели при свете факелов.
  Вдруг музыка разом смолкла и все приглашенные встали из-за стола, низко склонив головы. В пиршественный зал в окружении телохранителей, вошел царь, разодетый в наряд из красного атласа, на котором переливались драгоценные камни. Две нежноокие рабыни опустились на колени перед царем и бросили к его ногам лепестки роз, после чего молча удалились за двойной ряд колонн, дожидаясь того момента, когда им придется ублажать хмельных гостей на ложе из цветов.
  Царя сопровождали прибывшие из далекого Египта иноземные послы, одетые в белые гофрированные юбки с синими поясами и широкими украшениями на груди. За ними шли рабы, неся на вытянутых руках подарки из страны Такемнт - Черной земли, как называли свою страну жители берегов Нила. Все египтяне, коих было шестеро, включая переводчика, были высокими, широкоплечими мужчинами с большими орлиными носами, большими черными глазами с опущенными концами век и волевым подбородком. Шумеров очень позабавило то, что послы были полостью побриты и не носили ни бороды, ни усов, ни длинных волос. Держались египтяне гордо, даже высокомерно, поглядывая с презрением на аляпистые наряды шумерской аристократии, украшенные к тому же бахромой, которая никак не смотрелась с золотыми украшениями и дорогой тканью.
  На середину выступил рослый египтянин с красивым лицом и живыми карими глазами. Он приложил одну руку к груди и поклонился царю. Затем дал знак рабам разложить диковинные подарки, которые прислал сам фараон - живой бог. У царя загорелись глаза. Когда еще удастся в такой глуши, отрезанной от остального мира безводной пустыней, как город Умма, полюбоваться столь дорогими и изысканными дарами? Перед ним положили шкатулку из черного дерева, в которой лежали диковинные благовония из Центральной Африки, белая ткань из тончайшего хлопка, золотая утварь и шкуры леопарда. Все это было разложено к ногам царя. Остальные вельможи вытянули голову, дабы полюбоваться такой красотой. Лишь Лугальзагесси со злобой смотрел в сторону послов, которые через переводчика рассказывали о том, как фараону будет приятно поближе познакомиться с царем Уммы, как им, недостойным, приятно преподнести подарки, достойные царя. Слушая хвалебную речь, Лугальзагесси отвернулся и подумал: "Царь радуется словно дитя, которому подарили впервые игрушку. Но разве он не понимает, что эти жалкие подачки, которые постеснялся бы подарить государю даже слуга, лишь показывают пренебрежение к нам со стороны гордого фараона? Почему наша страна никак не может объединиться против иноземных захватчиков, которые косо смотрят в нашу сторону на протяжении нескольких веков? Фараону не хочется иметь под боком сильную Шумерию, ему нужна власть над нами, но как мы можем помешать этому, если наши цари даже между собой не могут уладить?"
  Пока молодой человек рассуждал о бедственном положении своего великого народа, пир продолжился представлениями фокусников и актеров, которые разыгрывали сценки под веселую музыку. Хор певиц и певцов, состоящий из молодых юношей и девушек, запел песню о любви и прекрасном цветущем саде, где жили роза и соловей. Многие вельможи, слушая старую песню, вытирали тыльной стороной ладони катившиеся по их щекам слезы и широко улыбались.
  В то время как шумеры весело праздновали День сбора урожая, уточенные египтяне сидели и молча ели пораженного до золотистой корочки гуся, поливая его время от времени лимонным соком. Один из них, сделав два глотка вина, наклонился к соседу и тихо проговорил на своем языке:
  - Фу, не вино, а кислятина. У нас такое даже плебеи не пьют.
  - И не говори, Септи, - ответил второй египтянин, - у этих варваров ничего хорошего нет. Одеты как бедуины не смотря на знатное положение, мясо пересоленное, вино кислое, выпечка пресная. У меня уже комок к горлу подкатил от этой еды.
  - Так позови раба. Вон один из них стоит с тазиком и пером.
  - Не могу больше терпеть, - проговорив последнюю фразу, египетский посол наклонился над полом и вырвал на каменные плиты с изображением божественных быков. К нему тут же подбежал раб с тряпкой и вытер пол. Египтянину дали выпить розовой воды и предложили поесть еще что-нибудь.
  Когда смолкла музыка и певцы ушли за двойной ряд массивных колонн, в зал вошли невольники с подносами новых блюд. Гости радостно воскликнули и по очереди стали призывать к себе рабов с тазиками, дабы наполнить свои желудки новыми изысканными блюдами. Рабы, в обязанности которых входило очистка желудков знати, с брезгливыми взглядами подходили к каждому вельможе и засовывали в рот гусиное перо, после этого сразу подставляя таз. Когда вельможа прочищал желудок, рабы безмолвно уходили мыть тазы. На Древнем Востоке такая традиция была обычным явлением, ибо гости должны были отведать все блюда, которые ему предлагались, дабы не оскорбить хозяина.
  Лугальзагесси весь вечер мало ел и пил. Ему не давали покоя египтяне, во взглядах которых он читал пренебрежение к его народу. А ведь были времена, когда жители Нила считались с величием Шумерии, и даже отправляли своих детей учиться в шумерские школы. А сейчас все наоборот: Египет с каждым годом становится все мощнее и мощнее, власть фараона неприкасаемая, и египтяне чтят его как живого бога, им даже в мыслях не приходило убить своего царя или хотя бы раз не подчиниться. В чем же кроется секрет такой власти фараона? Уж неужели он действительно живой бог или же египтяне сами придумали традицию, по которой их царь остается до конца дней и даже после смерти божеством? А что, если и в Шумерии будет такой же повелитель, который подогнет под себя всех непокорных царьков, который объединит страну в единую силу и направит армию на завоевание новых земель? Все эти думы давно витали в голове Лугальзагесси, еще с тех самых пор, как отец пророчествовал ему титул царя.
  Сурру-Или подбежал к другу, который сидел в стороне и грустным видом смотрел на шелковые занавески между двумя колоннами, расшитые золотыми нитями. Лугальзагесси оторвался от своих мыслей и взглянул на друга таким взглядом, словно его оторвали от важного дела.
  - Лугу, что ты все время грустишь в одиночестве? Смотри, сейчас будет танец дев! - Сурру-Или весело усмехнулся и глотнул красного вина.
  - Танец уже начался?
  - Нет... Погоди, смотри.
  На середину зала вышли тридцать танцовщиц в одних набедренных повязках. Их иссяня-черные волосы были распущены и ниспадали до пояса легкими кудряшками; кисти рук и ступни ног были изрисованы хной в различный орнамент. Звеня множеством украшений, юные девушки поклонились гостям, которые специально встали из-за стола, дабы поглядеть на самый чудесный танец на свете, который исполнялся молодыми красавицами.
  Заиграла арфа. Девушка вытянули руки и согнулись, плавно сделав полукруг бедрами. Затем вместе с арфой забил барабан, который придал музыке более живой ритм. И вот тут начался сам танец дев, во время которого танцовщицы ублажали взоры гостей своей грацией, нежными изгибами стройного тела, красотой волос. Мужчины образовали круг вокруг танцующих красавиц и подбрасывали им лепестки роз, давая понять, что им танец понравился.
  Лугальзагесси долго блуждал глазами по юным красавицам, как вдруг его взор остановился на одной из них: стройной, узкобедрой девушке с длинными ногами и черными волосами, которые блестели при свете факелов, отражая синий оттенок. Молодой человек застыл в изумлении, ибо никогда в жизни не видел столь дивной красоты. Плавные движения девушки заставили его забыть о троне, хитрых египтянах и коварного царя Лагаша. Лугальзагесси поставил чашу на стол, не отрываясь от танцовщицы, и подошел поближе, дабы рассмотреть ее лицо, скрываемое легкой вуалью. Поллица он так не увидел, но зато его заворожили глаза ее: черные, миндалевидные с длинными густыми ресницами, которые смотрели так, словно в них отражался сам огонь. Нет, такого не может быть, думал молодой человек, женщина не может быть столь красивой, ибо такая красота принадлежит лишь богине. А, может быть, сама божественная Иштар спустилась на нашу землю, дабы я мог забыть то, что в последнее время терзает меня? Все эти мысли волной пронеслись в голове тщеславного сына верховного жреца, который много раз в свои двадцать лет встречал красивых женщин, но ни одна из них еще не произвела на него такого сильного впечатления, как эта танцовщица. Лугальзагесси не заметил как ритм музыки стал с каждым мгновением ускоряться, юные девушки уже не кружились плавными движениями, а пустились в быстрый пляс. Длинные волосы, юбки, множество браслетов - все взвилось в воздух вместе с быстрым кружением. Пламя горящих факелов затрепетало словно на сильном ветру, барабан бил все живее и живее, девушки кружились все быстрее и быстрее - лишь браслеты блестели при неярком свете. И тут музыка разом смолкла, танцовщицы упали на колени и склонили головы. Все гости завопили радостными голосами, многие из них захлопали в ладоши и бросили к ногам красавиц множество лепестков. Сам царь встал с трона и протянул одной из них чашу с вином. Девушка поднесла дар ко лбу, а потом сделала глоток, после чего передала чашу другой. Вино переходило из рук одной танцовщицы в руки другой - это означало, что правитель рад и благословил их танец.
  Лугальзагесси все время смотрел на одну из них до тех пор, пока к нему не подошел Сурру-Или и не спросил:
  - Друг, что с тобой?
  - Посмотри, как она прекрасна. Словно райская дива, - тихим голосом проговорил тот.
  - Кого ты имеешь ввиду?
  Лугальзагесси указал на красавицу и ответил:
  - Её. Не правда ли, она прекрасна?
  - Ну... не знаю, - сказал Сурру-Или, - по мне так совсем обычная. Никаких женственных форм.
  - Ты просто не разбираешься в красоте. Или тебе больше нравятся как вон та? - Лугальзагесси указал на упитанную, большого роста чернокожую рабыню с большими медными серьгами в ушах.
  - Да, таких я люблю, - Сурру-Или довольно потер руки и подошел к чернокожей красавице, которая оказалась на целую голову выше его. Молодой человек что-то шепнул ей на ухо, та рассмеялась и повела его в отдельную комнату, где стояла приготовленная для такого случая кровать, сплетенная из множества цветов.
  Лугальзагесси широко улыбнулся в след другу и прошел за танцовщицами, которые теперь уселись на шелковые подушки за двойным рядом колонн и отдыхали после танца, отрывая по ягодки винограда, что лежал кистями на подносе. Молодой человек подошел к одной из них и протянул свою большую сильную руку со словами "Пойдем". Девушка посмотрела на него удивленным взглядом и медленно встала, позванивая браслетами.
  Когда они очутились на балконе, где никого не было, Лугальзагесси приказал одному из рабов завесить вход и приказал, чтобы тот никого туда не пускал. Когда приказ был выполнен и можно было не волноваться, что кто-то ненароком потревожит их, молодые люди уселись на мягкие подушки под альковом и долго смотрели друг на друга. Девушка провела рукой по вуали, скрывающей ее лицо, и сорвала ее. Лугальзагесси ахнул от увиденного: большие миндалевидные черные глаза под тонкими дугообразными бровями, аккуратный носик, большие пухлые губы, точеный подбородок - все это явило лицо дивной красоты, которая превзошла саму Луну. Молодой человек легонько провел указательным пальцем по ее щекам, которые пылали от смущения, и поцеловал алые губы. Девушка посмотрела в красивые глаза своего возлюбленного и запустила тонкие пальчики в его густые кудри, сколотые на лбу золотым обручем.
  - Как ты красив, мой господин! Ты - отрада глаз для любой женщины, даже для богини, - прошептала красавица, дыхнув на Лугальзагесси своим сладким дыханием.
  Лугальзагесси почувствовал аромат цветов и благовоний, исходивших от ее прекрасного тела кофейного цвета и ответил таким же тихим голосом:
  - Ты и есть богиня Иштар. Ты спустилась с неба на землю, чтобы усладить своей красотой взоры смертных. Ты одна из всех обладаешь красотой, никто с тобой не сравнится.
  - Я не заслуживаю такой похвалы, о прекрасный мой господин! Я обычная танцовщица, а не благородная дама.
  - Ты - богиня красоты, ты свет, падающий с неба. Твое лицо словно Луна, глаза твои словно звезды, дыхание твое словно благоухающий сад, волосы твои словно южная ночь, губы твои словно лепестки роз, тело твое словно золото. Ты - алмаз, самый драгоценный алмаз из всех, что я когда-либо видел.
  Он уложил ее на ложе, застеленное лепестками алых роз и поцеловал в шею. Девушка обвила его своими тонкими руками и прижала к себе. Лугальзагесси почувствовал искреннюю нежность к этой красавице, еще ни разу ночь, проведенная в объятиях женщины, не была для него столь прекрасной. Лиа, так звали юную танцовщицу, сделала все возможное, чтобы молодой человек почувствовал блаженство. Когда небо порозовело на горизонте и где-то вдалеке прокричал петух, молодые люди лежали, обнявшись под альковом, их дыхание слилось с утренним ветерком, который прилетел на балкон и поднял край полога. Лиа надела набедренную повязку и встала с постели. Лугальзагесси, все еще лежа с полузакрытыми глазами, протянул к ней руку и слабым голосом прошептал:
  - Не уходи, моя Иштар. Побудь еще со мной.
  - О мой господин, это небывалая честь для меня, - девушка легла рядом с ним, положив голову ему на грудь.
  Молодой человек пригладил ее распустившиеся волосы и взял одну прядь в свою руки, которую поднес к лицу и вдохнул аромат, исходивший от нее. Затем он уложил Лию на спину и провел ладонью по ее стройному телу. Девушка слегка улыбнулась своей обворожительной улыбкой и сжала его ладонь в своей. Лугальзагесси поцеловал одну из ее грудей и, поднявшись выше, прижался губами к ее сладким устам. Лиа обняла его и тихо спросила:
  - Что ты хочешь, господин мой? Приказывай мне.
  - Я хочу видеть тебя своей женой.
  - Но... это невозможно... Я не знатного происхождения...
  - Тогда ты будешь моей наложницей, моей любимой женщиной. Роди мне сына и после этого я сам изберу тебя царицей моего дома, моего сердца и всего, что у меня есть.
  - Я буду целовать следы твоих ног, если ты мне прикажешь. Я стану верной собакой, если будет такова твоя воля. Я последую за тобой, куда бы ты ни пошел. Я умру за тебя, о божественный господин мой!
  - Лишь ты одна госпожа моего сердца, ты - богиня красоты, о которой даже Энлиль не смеет мечтать. Я прикажу ваятелю создать твою статую, дабы все люди могли любоваться твоей красотой во веки веков. Ты одна лишь из всех женщин заслуживаешь это.
  Лугальзагесси обнял Лию, прижав к своей мощной груди, а затем отпустил ее. Когда она ушла, оставив после себя аромат цветов, молодой человек все еще продолжал лежать на шелковом ложе, мечтательно улыбаясь.
  
  ЧАСТЬ II
  
  Посреди ночи в ворота храма постучал закутанный в черный шерстяной плащ мужчина средних лет. Ворота открыл жрец в длинной белой туники, прикрывая одной рукой свечу. Внимательно посмотрев на незнакомца, жрец тихо спросил:
  - Кто ты и что тебе надо?
  Неизвестный скинул капюшон и посмотрел на священнослужителя немигающими карими глазами. Он достал из складок длинного хитона горсть монет, подал их жрецу и тихо проговорил:
  - Всех, кого сможешь, позови ко дворцу царя. Быстро!
  - Что случилось? - удивился жрец, недоверчиво вертя монеты в ладони.
  - Я верный слуга нашего властелина. Но сказать ничего не могу. Пусть все жрецы верховного сана прибудут во дворец как можно скорее. Вся знать города уже там.
  Жрец чмокнул языком по щеке и скрылся за колоннами храма, где располагался длинный коридор, ведущий в келья жрецов. Через некоторое время верховный жрец Укуш во главе с сыном, свитой и другими жрецами прибыли к назначенному месту. Повсюду горели факелы, слуги и рабы беспорядочно бегали по дворцу, где-то вдалеке слышался истошный женский плач. Распорядитель дворца приказал удалиться женщинам на женскую территорию, а затем провел всех собравшихся в покои царя. Там стояла абсолютная тишина, лишь слабый ветерок качал занавесы полога. Царь лежал лицом, обращенном к потолку, глаза с расширенными зрачками были неподвижны. Статуя бога Энлиля, переливаясь золотистым цветом, с загадочной улыбкой смотрела стеклянными глазами на владыку Уммы, который уже отошел в царство мертвых, где боги приготовились свершить суд над своим сыном, после чего душа царя попадет либо в рай, либо в ад, где будет слоняться во веки веков, вдыхая лишь пыль и глину.
  Укуш, по-старчески кряхтя, подошел к ложу, на котором покоилось тело царя, и приложил ладонь к его холодному лбу. Остальные потупили взоры, краем уха различая отдельные обрывки молитвы, которую читал жрец над покойником. Лугальзагесси сглотнул слюну и впервые в жизни искренне помолился небожителям, которые взяли к себе новую душу.
  Несколько дней шли приготовления к похоронной церемонии, во время которых рабочие выкапывали целый котлован, служивший могилой. Данный котлован походил больше на большой просторный дом, нежели на гробницу. В нем имелось несколько комнат и длинный коридор, куда уносили не только тело мертвого царя, но и предметы роскоши: столы, стулья, кровать, золотые и серебряные чаши. Процессия вместе с золотым саркофагом царя проделала долгий путь по пустыне прежде чем дойти до усыпальнице. Вместе с жрецами, женами и детьми покойного владыки, позади шествовала процессия красивых служанок, музыкантов и рабов, которых должны были принести в жертву, дабы те и после смерти служили бы своему господину, как это было при жизни.
  Когда саркофаг с телом царя поместили в самый глубокий отсек усыпальницы и замуровали его кирпичом и заштукатурили глиной, начиналась самая драматическая часть церемонии. В глубокую могилу спускались рабы, юные служанки, музыканты с арфами и солдаты. Все они были одеты в самые лучшие одежды, их густые черные волосы украшали серебро, золото и драгоценные камни. Все эти люди садились на дно могилы, держа каждый медный или глиняный сосуд. Арфисты заиграли печальную музыку, в то время как остальные набирали в сосуды смертоносное зелье и выпивали его по очереди. После этого каждый укладывался на определенное место в ожидании смерти. Когда умерли слуги, наложницы, музыканты и солдаты, жрецы подвели ревевшего быка, чуявшего приближении смерти, и закололи его ритуальным кинжалом, после чего разрезали его тело на куски и положили в могилу поверх бездыханных тел верных слуг царя. Двое рослых рабов взяли лопаты и засыпали второй отсек. Затем были принесены в жертву другие слуги царя, которые с радостью расставались с жизнью, дабы догнать властелина в бескрайнем просторе, чтобы послужить ему верой и правдой в мире мертвых.
  Все это время, глядя на кровавые ритуалы жертвоприношения, Лугальзагесси отвернулся, дабы не смотреть на столь горестное зрелище. Царь мертв, наследника нет, Умма остался без владыки и господина. Молодой человек отошел в сторону и кратко взглянул на жрецов, которые вытирали окровавленные руки о передник. Укуш все время пел молитвы, призывая душу царя принять сии дары. После того, как кончился длинный погребальный ритуал, могилу полностью засыпали землей, в которой покоились тела людей и животных, жрецы, сановники и чиновники высших санов пошли обратной дорогой в город, жители которого вышли на улицу и стали горестно оплакивать покинувшего их царя. Женщины срывали с себя украшения, выдергивали волосы, царапали себе лица, по которому текли горестные слезы. Мужчины подали на раскаленную солнцем землю, призывая богов помочь несчастным людям, которые остались без поддержки. Однако каждый горожанин в душе с нетерпением ждал того момента, когда объявят нового царя Уммы. Три наследника, которые были отрадой ныне покойного владыки, умерли еще в детстве; и среди детей остались лишь дочери, старшей которой исполнилось недавно шестнадцать лет. Все знали, что новым правителем Уммы станет лишь тот, кто женится на принцессе, о красоте которой ходили различные слухи. Но кто будет этим счастливчиком, которому достанется и престол, и рука самой красивой из всех дочерей ушедшего царя.
  
  
  В приемном зале стояла нестерпимая жара. Большой шмель, кружась над кистью винограда, лениво уселся на стол. Мед в золотой чаше так и притягивал большое толстое насекомое, которое взлетело на край кубка и только хотело было полакомиться сладостями, как сильный щелчок сбил шмеля. Шмель упал на пол и затих. Слуга смахнул бездыханное тельце насекомого и поставил на стол только что испеченные пирожки с финиками и фисташками. Затем он разлил в золотые кубки красного вина и бесшумно удалился.
  Совет длился уже который час, которым руководил уставший Укуш. Верховный жрец с отекшими глазами сидел на почетном месте и вглядывался в советников и вельмож, которые выставляли на усмотрения кандидатуры в царя. Старик понимал, что все они желали бы видеть на престоле безмолвного юнца, который бы раболепно склонялся пред их волей и был бы пешкой в руках высокомерной знати Уммы. Наконец, когда каждый из присутствующих выразил свое мнение, Укуш поднял руку вверх, давая знак, что последнее слово будет за ним. Еще давным-давно, когда царь был жив и здоров, жрец мечтал видеть на троне своего единственного сына, чьи амбиции и страсть к военному делу смогли бы уничтожить врагов Уммы, объединив раздробленные города Шумерии в единый кулак. Но хитрый старик понимал, что сказать об этом на совете никак нельзя, ибо это может спровоцировать вражду между высокопоставленными семьями города, начнется внутренняя война между кланами, а этого допустить никак нельзя, ибо Умма и так позорно платит дань ненавистному царьку Лагаша, который, наверное, сейчас довольно потирает руки, глядя на то, как знать Уммы борется за власть. Это напомнило Укушу зрелище на арене неподалеку от дворца, когда ради потехи зрителей натравливали друг на друга голодных львов, которые с неистовой жестокостью разрывали друг другу в клочья. Кровь заливала всю арену, животные откусывали друг у друга куски плоти под взрыв ликования и хохот толпы. Теперь же вельможи Уммы сами оказались в роли львов, а город ареной. Но мудрый жрец не допустит позорного зрелища ради потехи Лагаша! Он решил, что пора действовать тайно и скрытно, дабы никто не смог усомниться в справедливости небожителей.
  - Господа, - воскликнул Укуш, все разом замолкли и повернулись в его сторону, - я долго слушал вас, и мне приятно, что вы так рдеете над судьбой нашего славного города. Но позвольте мне сказать: мы к глубочайшему сожалению так и не пришли к единому решению, в то время, как проклятый царь Лагаша сейчас потирает своего руки в предвкушении кровавого пира. Мы не должны уподобляться рыночным торговцам, которые разными способами пытаются продать непригодный товар. Ноши боги хотят, чтобы мы вверили наши судьбы в их руки. Настал черед и небожителям сыграть решающую роль в судьбе нашего города Уммы.
  - Ты говоришь мудро, достопочтенный Укуш! - воскликнули сановники, не желая спорить с жрецом, который не только был вторым человеком после царя, но и имел власть над людьми.
  - Тогда вверьте свои судьбы Энлилю. Да сбудется воля богов! - старик встал и залпом выпил из золотой чаши вино.
  - Да сбудется воля богов! - прокричали сидящие за столом и последовали примеру жреца.
  На следующий день, рано утром, когда солнце только окрасило в золотистый цвет далекие барханы пустыни, возле главного храма было полно народу. Даже простолюдины хотели посмотреть на чудо-зрелище, когда сам верховный бог изберет своим наместником на земле кого-нибудь из знати.
  Каждый из кандидатов в цари должен был принести в жертву богам щедрые дары, после чего боги решат: достоин ли этот человек верховного звания или нет? К алтарю подошла процессия жрецов в длинный белых одеяниях во главе в Укушом. Их тела, умащенные благовонными маслами, блестели при свете факелов, которые горели по периметру главного зала в храме между рядами толстых колонн. В глубине зала прогремел барабан, все разом смолкли, даже не было слышно шуршания одежды. Когда барабан смолк, Укуш вытянул перед собой жилистые руки и пропел молитву, хор жрецов вторил ему; слова священного заклинания раздались по всему храму. Тут из-за колонн вышел другой жрец и произнес слова, обращенные к толпе:
  - О народ Уммы! Всмотритесь на волю богов.
  После этих слов по очереди стали подходить к алтарю кандидаты в цари. Каждый их них нес в своих руках дары храму: сосуды с благовониями, золото и серебро, драгоценные камни, лучшие ткани. Очередь подошла к Лугальзагесси. Молодой человек на секунду встрепенулся, но затем, взяв себя в руки, уверенной походкой подошел к жертвенному алтарю и велел слуге подтащить туда овцу и быка. Когда животные с мычанием и блеянием предстали пред алтарем, молодой человек взял нож и перерезал им горло. На каменные плиты закапала темная кровь, которая потекла дальше по полу, образуя красный ручей. Жрецы подставили под кровавую струю большие чаны, и когда те наполнились теплой кровью жертвенных животных, они разлили кровь пред статуями богов, повторяя одни и те же заклинания. И тут случилось неслыханное, ибо все разом уставились на золотую статую Энлиля, который вдруг повернул свою голову в сторону Лугальзагесси и склонил ее в знак почтения. Толпа загудела и упала на земь, касаясь лбом холодного пола.
  Лугальзагесси оторопел и уставился на статую золотого бога большими карими глазами. Нет, не может быть, думалось ему, это просто сон, статуя не может ожить. Но ему не дали время долго раздумывать над случившимся: жрецы склонились перед ним в низком поклоне, а верховный жрец надел на его голову царственный венец и воскликнул:
  - Бог принял твою жертву, сын мой! Теперь по воле Энлиля ты - наш повелитель, - затем Укуш повернулся к толпе и воскликнул, - о народ, боги избрали себе наместника. Да сбудется их воля!
  - Славен Лугальзагесси, наш царь! - загудели толпа и разом склонила головы в низком поклоне пред новым царем Уммы.
  Лугальзагесси почувствовал, что у него вдруг закружилась голова. Все происходящее показалось ему сном, который должен вот-вот закончится. Но сон не заканчивался, люди кричали приветствие новому повелителю, и даже верховные сановники склонили свои головы в низком поклоне, когда его провожали их храма большая процессия жрецов и рабов.
  Праздник по случаю коронации длился почти месяц. За это время Лугальзагесси сочетался с браком царевной Нанистой, старшей дочерью бывшего царя, которая молча приняла волю совета и послушно приготовилась к свадебной церемонии. Служанки и рабыни день и ночь готовили свадебное платье для принцессы, подбирали украшения из золота и серебра, плели венки из роз, которыми украсят потом брачное ложе. Все это время юная принцесса оставалась в своих покоях, изредка принимая у себя сестер и подруг, которые приносили ей дары и признания как будущей царицы и первой женщине Уммы.
  В день свадьбы рано утром служанки приготовили теплую воду в мраморном бассейне, куда набросали множество лепестков роз. Наниста долго нежилась в теплой воде, а в это время рабыни протирали ее длинные каштановые волосы душистым мылом и ароматическими маслами. После водных процедур юные девушки накрасили ногти принцессы красным лаком, наложили на ее лицо макияж, умастили тонкое тело маслом черного дерева и надели на нее шикарное свадебное платье. Платье было бежево-зеленого цвета с золотистым отливом. На груди блестели драгоценные камни, золотой пояс туго стягивал хрупкую талию Нанисты, которая сморщилась от боли, когда одна из женщин закрепила его сзади тяжелой заколкой. В довершении образа служанки собрали длинные локоны на макушке в виде башни и скрепили прическу серебряными заколками в виде цветов, в центре которых переливались рубины. В самом конце женщины накинули на голову невесты прозрачную шаль, которая скрывала ее лицо и повели за руки по длинным коридорам дворца.
  Наниста, увешанная драгоценностями и умащенная благовониями, вдруг почувствовала нестерпимый холод внутри, хотя стояла жаркая погода. От волнения сердце ее забилось все быстрее и быстрее, руки оледенели, словно их погрузили в ледяную воду. Девушка глубоко вздохнула, желая поскорее избавиться от этого неприятного ощущения. Как бы она сейчас хотела стать младшей дочерью царя, которая никогда не удостоилась бы такой чести, но в тоже время в нее был бы шанс выйти замуж за того, кого сама выбрала бы. Но ей, как старшей принцессе, нельзя было и думать об этом. Ее участь давно предрешена: она выходит замуж за человека, которого никогда не видела и не знает, становясь царицей Уммы и в тоже время самой обсуждаемой женщиной города, которая должна будет всегда и везде держаться так, словно она богиня, а не живой человек, безукоризненно выглядеть в любое время дня и ночи, не давая себе расслабиться хоть на секунду, и самое главное - родить сына, ибо только с рождением наследника она сможет рассчитывать на милость своего мужа и господина. Ах, думала Наниста, если бы Иштар послала бы мне сына, я была бы самой счастливой женщиной, но как сложится моя судьба? А если царь возненавидит меня, что мне останется делать, как ни влачить жалкое существование, играя роль великой царской женой, и в то же время быть более бесправной в своем собственном доме, чем рабыня? Такие мысли посетили голову юной принцессы, когда ее паланкин приближался в воротам главного храма, где ждал прибытия своей будущей жены новый царь Уммы.
  Процессия царя и царицы встретились на территории главного храма, где жрецы уже приготовили жертвенный огонь, баранов на заклание и большие чаны с красным вином. Рядом с алтарем возвышался постамент, накрытый разноцветной тканью. На постаменте стояли два золотых кубка. Лугальзагесси - с одной стороны, и Наниста - с другой, подошли к алтарю и опустили головы вниз, не смея посмотреть на главного жреца, который приготовился читать молитву и заклинания, дабы боги благословили этот брак на долгие годы. Жених и невеста ждали окончания молитвы, и в завершении двое слуг подняли две чаши с вином и отдали в руки новобрачным, дабы те испили напиток богов. Укуш трясущимися руками завязал ножки чаш и произнес: "Да испейте эти чаши до дна, скрепленные алыми лентами, чтобы вы жили вместе без разлуки и горя! Пусть боги даруют вам светлое потомство и наследника, который займет место отца своего, когда он покинет этот мир. И да пусть будут ваши дочери усладой для глаз ваших, чтобы вы смотрели на них с любовью и нежностью. Испейте вино!"
  Раздалась барабанная дробь. Все разом смолкли и устремили взоры на царя и царицу, которые пили из золотых чаш мелкими глотками. Вино разлилось по жилам, обдав сердце жарким пламенем. Когда напиток был испит до дна, рабы и рабыни сняли с головы невесты вуаль и впервые в жизни Лугальзагесси увидел супругу, дочь покойного царя, шестнадцатилетнюю Нанисту. Сначала она ему не понравилась. Молодой царь давно решил, что его идеалом будет прекрасная женщина с иссяня-черными волосами, жгучими карими глазами и смуглой кофейной кожей. Но его жена предстала в другом облике: у царицы были длинные каштановые локоны, светло-карие глаза и бледная кожа, что свидетельствовало о том, что в ее крови присутствует кровь иранского народа, отличающегося от смуглых шумеров светлой кожей и русыми волосами. Наниста застенчиво опустила взор и отвернулась. Одна из служанок накинула на ее голову прозрачную вуаль и отвела за руку на женскую половину. Мужчины же остались стоять у алтаря, готовясь к кровавым жертвоприношениям, во время которых сам царь должен был зарезать овцу, распотрошить ее и бросить мясо в огонь, а кровь, что прольется в медный таз, разлить у статуи богов, смотрящих на смертных пустыми, бездушными глазами.
  Лугальзагесси, весь в овечьей крови, радостно улыбнулся, когда обряд с жертвенным мясом был покончен. Его отец подошел к нему и крепко обнял, тихо проговорив:
  - Сын мой, я рад, что ты стал царем нашего славного города, получил в жены прекраснейшую из женщин. Теперь верши судьбы народа своего, и верь в небожителей, которые избрали тебя приемником на этой земле.
  - Отец, - устало ответил молодой царь, который был недоволен не только браком с нелюбимой женщиной, но и короной, которую водрузили на него месяц назад, - я благодарен тебе за все, но... Но я не люблю Нанисту и не хочу входить в ее покои.
  - Ты должен разделить с ней ложе, Лугу, - голос Укуша был подавлен, он смотрел на сына как на маленького капризного ребенка, которому дали не ту игрушку, - она царица, тоя законная супруга. Ты можешь не любить ее, оттолкнуть от себя, взять в жены еще много женщин, но помни одно: она должна родить от тебя сына, осчастливь ее, не дай ее почувствовать себя ненужной.
  - Я понял тебя, отец, - с этими словами Лугальзагесси развернулся и крупными шагами пошел к выходу. За ним последовала многочисленная охрана, лакеи, служанки и вельможи, которые лицемерно пытались войти в доверие к новому правителю Уммы.
  
  
  Солнце скрылось за горизонтом, и на темном южном небе появилась луна, ярко освещавшая путь странникам. Многочисленные звезды, точно драгоценные камни, рассыпались на небосклоне. Царь, в длинной зеленой тунике и красной накидке, расшитой золотыми нитями с причудливый узор, уверенно шагал по длинным коридорам дворца. Он направлялся в покои царицы, которая с нетерпением дожидалась его весь день. Чувство, похожее на отвращение и злость ко всему происходящему, давно поселилось у него в душе с тех самых пор, когда отец приказал рабу незаметно закрепить канаты на шею и руки бога Энлиля и по очереди дергать их, чтобы статуя начала двигаться. Когда Лугальзагесси понял весь обман, не чувство благодарности, а неприязнь возникла у него в сердце по отношению к собственному отцу, который решил устроить судьбу сына подобным образом. Сначала молодому человеку захотелось рассказать всем про этот обман, но он вовремя остановился, понимая, что за такую ложь старого жреца казнят, повесив на главной площади. Именно это остановило его от раскрытия правды. Но еще большее неудовольствие царь почувствовал тогда, когда увидел женщину, которую ни разу не видел, и которая ему не понравилась. Идти к ней, делить с ней ложе абсолютно не хотелось, но по законам он должен был это сделать, как бы не противился этому.
  Лугальзагесси подошел к массивной двери с золотым замком и постучал. Дверь медленно отворилась и на пороге комнаты показалась Наниста с распущенными волосами, которые словно звезды, блестели при неярком свете свечи. Царь решительным шагом вошел к своей жене и властным движением уселся на стул, стоящий рядом с маленьким столиком. Женщина смущенно поправила складки на своем легком одеянии оранжевого цвета с золотыми бусинами и медленно уселась рядом с супругом, позванивая множеством золотых браслетов.
  Лугальзагесси долго всматривался в лицо Нанисты, которое покраснело от смущения. Молодой человек привстал и грубым голосом сказал:
  - Прикажи служанкам принести вина.
  - Да, супруг мой, - молодая царица встала и трижды хлопнула в ладоши. В дверях показалась тучная женщина, закутанная с ног до головы пестрым палантином, - принести вина и фруктов, и поживее.
  Когда служанки внесли в покои поднос с персиками, сливами, грушами и виноградом, Наниста сама разлила в две золотые чаши вина и подала одну мужу. Тот залпом выпил вино и, посмотрев на жену, спросил:
  - Почему ты так скромно ведешь себя в моем присутствии?
  - Извини, супруг мой, я просто боюсь прогневить тебя чем-нибудь.
  - Ты должна сделать все, чтобы я полюбил тебя, а мне не нравится такая угодливость. Мне по сердцу властные женщины.
  - Прости меня, я не знала, я попытаюсь исправиться, - Наниста встала на колени и склонила голову в поклоне.
  - Ты должна исправиться, ибо в мое отсутствие ты будешь управлять страной. И любое неповиновение тебе будет являться неповиновением ко мне. Ты должна быть сильной и решительной, уметь поддержать разговор и знать тонкости политической дипломатии, ибо ты - первая женщина Уммы, царственная супруга и главная жена в моем доме.
  - Я понимаю тебя, супруг мой. Можешь рассчитываться на меня.
  - Буду надеяться.
  Дальше разговор Лугальзагесси решил не продолжать. Он и сам не понимал, почему все его раздражало в жене: ее голос, одежда, лицо, волосы и даже манера вести себя. Нет, не сможет он полюбить ее, не сможет, не сможет разделить с ней ложе, а на утро показать всем окровавленную простынь. Нет, только не сегодня. Пусть Наниста подождет своего часа, пусть. В его голове встал образ Лии, любимой наложницы и самой прекрасной женщине на свете, чья красота так пленила и манила его с тех самых пор, как он впервые увидел ее, танцующую словно бабочка, в пиршественном зале. Ноги сами пересекли множество коридоров и очутились на женской половине, где располагался гарем царя. Лугальзагесси прошел мимо мраморного бассейна и встретился лицо к лицу со старой кормилицей, которая следила за тем, чтобы молодые наложницы ни в чем не нуждались.
  - Какая честь для нас, что ты посетил нас, повелитель, - старуха с кряхтеньем согнулась в поклоне, а потом медленно выпрямилась.
  - Где Лиа? - спросил молодой царь, с нетерпением ожидая встречи с красавицей.
  - Она у себя.
  - Позови ее, я желаю видеть ее в самом лучшем виде.
  Пока Лугальзагесси возлежал на шелковых подушках, равнодушно теребя шелковые кисти, в зал бесшумно вошла Лиа, одетая в белую полупрозрачную тунику. На голове у нее красовался венец из серебряных цветков, кисти рук были унизаны множеством браслетов, звенящих от каждого ее движения. Аромат масел исходил от ее стройного соблазнительного тела, которое пленило Лугальзагесси сразу, с первого взгляда. Девушка тихо подошла к царю и низко склонила голову. Лугальзагесси обернулся и широко улыбнулся, с упоением рассматривая прекрасную розу, которая еще пышнее расцвела в его царском гареме. Лиа протянула точеные ручки, и молодой царь сжал их, покрывая страстными поцелуями. Девушка прильнула к его груди и поцеловала в губы, обдав своим сладким дыханием лицо молодого повелителя. Лугальзагесси дотронулся кончиком пальца лица красавицы и вдруг почувствовал, что какая-то тревога и неясное томление вновь поселились у него в душе. Страсть быстро исчезла, ему больше не хотелось ни обнимать Лию, ни видеть ее. Он встал и ушел из комнаты, оставив любимую наложницу в полном недоумении.
  Лугальзагесси вышел в сад, где никого не было. Фруктовые деревья склоняли свои ветви до земли, диковинные цветы истощали приятный сладковатый аромат, который будоражил кровь. Неподалеку слышалась вода, бьющая из фонтана, в которой отражались мириады звезд. Царь поднял голову и увидел бескрайний небосклон, завернутый в ночную пелену. Полная луга ярко освещала все вокруг, а звезды, вторя ей, переливались ясным светом. Где-то вдалеке, почти за горизонтом, упала одна звезда. Лугальзагесси подставил руку и представил, что звездочка падает ему на ладонь и согревать теплом его остывшее сердце. Нет, нельзя так поступать, думал царь. Все они ждут меня, все надеются на мое решение. Он посмотрел на дворец и заметил, что окно в покоях царицы светится тусклым светом. "Так значит, Наниста все еще ждет меня, - подумалось ему, - она любит меня и будет ждать всегда, а я так подло поступил с ней, ушел. Думал, что Лиа утешить меня, но и с ней то же самое. Все они лишь пресмыкаются и падают к моим ногам, так какая разница: Наниста или еще кто-либо из женщин?"
  Лугальзагесси вошел во дворец, отослал всех слуг и вернулся в покои жены уже без стука. Наниста радостно подбежала к нему и крепко обняла.
  - А я думала, ты уже не придешь. Я ждала тебя.
  Царь взял ее руки в свои и от этого прикосновения ему стало тепло и уютно, какая-то нежность овладела им. Эти краткие слова, сказанные с такой любовью и искренностью, значили теперь больше, чем тысяча слов наложниц о верной любви.
  - Я пришел, чтобы стать твоим мужем.
  Царица нежно взяла его за руку и провела к кровати, которая стояла за колоннами под золотым пологом. Постель, состоящая из множества подушек и шелкового покрывала источало аромат роз и лилий, которыми была засыпана. Лугальзагесси скинул накидку, а затем и тунику, оставшись без ничего. Наниста плавными движениями рук сняла платье и легла вместе с супругом на брачное ложе. Аромат, исходивший от ее тела, волос, дыхания, был настолько приятен, что взбудоражил ум Лугальзагесси. Молодой человек провел сильной рукой по телу жены и впервые в жизни заметил, насколько оно прекрасно. Длинные стройные ноги, тонкая талия, большая упругая грудь, лебединая шея, точеные руки с длинными пальцами, прекрасное лицо без какого-либо изъяна, шикарные длинные волосы ниже талии - все это явило образ неземной красоты.
  - Как ты прекрасна, любимая моя, - тихо произнес Лугальзагесси, целуя ее руки и шею, - ты прекраснее любой женщины, прекраснее самой Иштар.
  - Не говори так, любовь моя. Я всего лишь женщина, - ответила нежным голосом Наниста, прижимая к своей груди голову супруга.
  - Нет, ты не женщина, ты богиня! Ибо земная женщина не может быть так прекрасна, как ты! Твоя красота не сравнится ни с чем. Ни одна наложница моего гарема не стоит и близко к тебе, ибо ты идеал женской красоты, боги создали тебя такой, чтобы все узрели истинную красоту!
  - Ты тоже красив, мой супруг. Я полюбила тебя сразу, как только увидела. Твой высокий стан, благородный профиль - разве может женщина устоять пред таким мужчиной?
  - Но ни один мужчина не устроит перед твоей завораживающей красотой. Ах, какие красивые ноги! - Лугальзагесси поцеловал колени и ступни ног Нанисты. - Какие руки! Какие красивые глаза, какие волосы! Неужели можно быть такой красивой?
  - Ты божественно прекрасен, Лугу! Сам Энлиль снизошел к твоей матери, чтобы она родила тебя.
  - Нет, это ты - сама Иштар. Скажи мне, богиня красоты, кто ты? Не верю, что женщина может быть настолько красивой.
  - Ах, супруг мой, я так люблю тебя!
  - Сами боги, наверное, завидуют мне сейчас, что мне, смертному, досталась самая прекрасная из всех, кто-либо рождался на земле, - царь крепко обнял жену и с неистовой любовью прильнул к ее губам.
  Наниста целовала мужа в губы, лоб, шею. Она была так счастлива, что не могла удержаться от слез, ибо она сейчас любила Лугальзагесси больше чем кого-либо. Юная царица не хотела, чтобы эта дивная ночь, когда она первого мужчину, закончилось. Все было как в волшебном сне. Лугальзагесси искренне полюбил жену, забыв обо всех женщинах своего гарема, ибо все они уступали в красоте Нанисте, и самое главное, никто из них не любила его больше, чем она.
  Небо на горизонте начало постепенно розоветь. Небо окрасилось в фиолетовый цвет, луна давно скрылась за небосклоном, оставив после себя тусклые звезды. И вот солнце осветило лучами край неба, которое с каждой секундой становилось все светлее и светлее. Показалось и само светило. Белая пустыня на горизонте и прилегающие к ней песчаные холмы в этот миг осветились ярким светом, точно были сделаны из золота. В саду зачирикали птицы, а в коридорах послышались шаги множества ног, которые встали у дверей спальни новобрачных, ожидая появления царя.
  Лугальзагесси со своей любимой женой немного вздремнули после бессонной ночи, полной любви и страсти. И лишь перед самим рассветом им удалось хоть немного отдохнуть, погрузившись в столь сладкий, но короткий сон. Царь открыл глаза и блуждающе посмотрел на потолок, скрытый от глаз тонкой материей полога. Он взглянул на Нанисту, так мирно спавшую на его груди, и нежно провел по ее длинным шелковистым волосам, ощущая сладкий запах благовоний, исходивший от них. Молодая царица проснулась и медленно потянулась своим стройным телом, которое привело в восторг искушенного Лугальзагесси. Молодые супруги обнялись и поцеловались, после чего царь встал и спросил:
  - Ты готова?
  - Неужели час настал?
  - Да, все ждут нашего появления.
  Наниста быстро встала с постели, накинула на себя алую тунику с красивой вышивкой, голову покрыла тонкой шалью, после чего взяла стоящий рядом на подносе стакан, наполненный белым порошком, и взяла в руки специальную щетку для чистки зубов. На щетку она посыпала немного порошка и почистила зубы, которые разом стали белее; после этого царица прополоскала рот розовой водой и протерла нёбо листьями мяты. Когда она закончила данную процедуру, Лугальзагесси был уже готов. В его руках красовалась белоснежная простынь с пятнами крови, свидетельствующие о непорочности молодой жены. Мужчина взглянул на смущенную жену и мягким голосом сказал:
  - Выйдем к ним, любимая моя.
  - Я готова, царственный супруг мой.
  Вместе они отворили массивную дверь и увидели толпу вельмож, слуг, женщин из гарема, жрецов и повитух. Все они пристально всматривались в лицо царицы, пытаясь понять ее скрытые тайны. И тут Лугальзагесси развернул простынь и коридор разом огласился радостными криками и песнями женщин. Мужчины хлопали в ладоши и поздравляли молодого мужа, который смог жениться на столь красивой и чистой девушке. Наниста, вся смущенная, прикрыла лицо концом вуали и ушла к себе в комнату, дабы служанки могли сделать ей прическу, умастить тело благовониями и подобрать новый наряд.
  Лугальзагесси в окружении юных рабынь прошел в комнату, где находился большой мраморный бассейн, в котором ему предстояло искупаться прежде чем начнет совет по благоустройству Уммы. Вода была теплой, душистое мыло, которым его натирали, приводило в восторг, ибо царь должен быть всегда чистым и опрятным, как и подобает наместнику богов.
  После водных процедур на его голое тело надели белую тунику, а сверху накинули алый плащ с причудливой вышивкой. В довершении царю водрузили тяжелую золотую корону и множество украшений из того же металла, украшенные драгоценными камнями. Лугальзагесси чувствовал себя не столь уютно в тяжелом наряде повелителя, но он понимал, что теперь ему нельзя да и не положено по статусу проявлять непокорность к традициям своего народа.
   В окружении прислуги, рабынь и солдат царь вступил на престол, рядом с которым стоял другой трон, но чуть ниже - на нем восседала прекрасная царица, одетая в красное платье без бретелек с золотой окантовкой, на голове красовалась, переливаясь изумрудами и рубинами, царская диадема, которую когда-то носила ее мать. Теперь же она, Наниста, старшая и законная дочь царя сама стала повелительницей и первой женой царя. Нижняя часть лица ее была скрыта шелковой тканью, ибо никто из смертных не имел права смотреть в лицо божественной супруги.
  Лугальзагесси встал рядом с троном и поднял правую руку. Весь зал огласился приветствиями, которые выкрикивали всевозможные чиновники, сановники, писцы, жрецы, полководцы. Царь уселся на трон. К нему подбежали, одетые лишь в набедренные повязки, две нежноокие рабыни и преподнесли ему и царице по кубку вина. Лугальзагесси вместе с женой выпили столь любимый шумерами напиток, после чего присутствующие уселись на свои места.
   Царь окинул грозным взглядом зал и сказал:
  - Отныне я, Лугальзагесси, сын Укуша, буду повелевать вами и всей Уммой! Каждый мой указ - веление богов, и никто не смеет нарушить или ослушаться слово моего, ибо тогда постигнет его кара с небес, не будет ему прощения ни в этой жизни, ни в царстве мертвых. Я - ваш царь и повелитель, я буду охранять ваше имущество, ваших жен, ваших детей. Я возвышу вас до таких высот, о которых вы лишь мечтаете. Пусть презренный царь Лагаша дрожит от страха, ибо мне велено богами отомстить за поруганную честь царей прошлого, я отомщу за наше унижение, и тогда вся Шумерия станет подвластна мне. А потом я обращу свой взор на юг в Египет, страну фараонов, которые копят свои богатства и ждут приятного момента, чтобы покорить нас. Но мы, шумеры, никогда не станем рабами заносчивых египтян. Мы - великий народ, мы - первые, кто создал великую цивилизацию. Наши боги помогут мне в моих начинаниях. Кто со мной?
  - Мы!! - весь зал окатил крик солдат и полководцев, и лишь чиновники и вельможи, привыкшие за долгие годы нежиться у себя на виллах, издали слабый звук, который поглотился радостными криками вояк.
  После трапезы Лугальзагесси принялся усмирять враждующих и устанавливать справедливость. Много обиженных людей приходило к нему; кто-то поссорился с соседом из-за клочка земли; кто-то никак не решался развестись с женой; у кого-то были проблемы с детьми, которые оставили престарелых родителей без средства к существованию. Молодой царь выслушивал каждого пришедшего с должным вниманием и принимал окончательное решение, посоветовавшись со своим мудрым отцом. И в последний миг, когда прошение подходило к концу, в ноги царя упал истощенный грязный человек с всклокоченной бородой и карими испуганными глазами. Пришедший, несмотря на столь жалкий вид, старался держаться с большим достоинством.
  - Великий царь, помоги рабу твоему, ибо некому помочь мне в этом мире!
  - Назови твое имя.
  - Имя мое Асту, о царь.
  - Зачем же ты пришел ко мне, Асту.
  - Помоги, прошу тебя! Я был раньше богатым купцом, у меня было все, что хотелось желать: лавка, приносящая немалый доход, дом, прислуга, немного земли, скот. Но всего этого меня лишили. Я остался без денег, без лавки, без дома. А у меня жена и пятеро детей. Чем мне их кормить? Помоги!
  - Как случилось, что ты разом потерял все богатство?
  - Это не моя вина, просто я честный человек, не люблю давать взятки. А один богатый чиновник, имя которого Ибат.
  - Ибат?! - восклинкул Лугальзагесси и в порыве гнева вскочил с трона, забыв о своем сане. - Сурру-Или, готовь колесницу, я направляюсь к Итабу!
  Друг детства, а теперь командир армии, Сурру-Или побежал исполнять приказ, и через минуту царь уже мчался на своей колеснице, заправленной великолепными конями, к поместью чиновника и взяточника Итаба. Несчастный Асту, приобретя силу, бежал следом за царем, про себя читая молитвы Энлилю.
  Лугальзагесси остановил колесницу возле высокого глинобитного забора и постучал в дверь. Ворота открыл слуга, который при виде царя упал на землю в раболепном поклоне. Лугальзагесси прошел мимо него, даже не удостоив того взглядом, и направился по тропинке, уложенной камнями, к большому дому с резными колоннами, рядом с которым был разбит живописный сад с фруктовыми деревьями, посреди которого был вырыт бассейн, в котором резвились маленькие дети.
  Итаб сидел в своем кабинете, забитом бумагами, и читал доклад о новых поступлениях зерна, как вдруг к нему ворвался один из рабов и взволнованным голосом промолвил:
  - Господин, сам царь явился к тебе!
  Итаб, не смотря на тучность, резко вскочил и быстро побежал к выходу на своих коротких толстых ногах, боясь пропустить прихода повелителя. Тот, к радости чиновника, только ступал на крыльцо, внимательно оглядываясь по сторонам и замечая каждую мелочь. Итаб бросился к его ногам и поцеловал землю между своих рук.
  - Мой повелитель, - проговорил он запинающимся голосом, - как я рад видеть тебя в добром здравии! Я счастлив, что ты удостоился посетить мой скромный дом. Проходи. Я прикажу слугам принести лучшего вина.
  - Не стоит беспокоиться, достопочтенный Итаб, - ответил равнодушным голосом Лугальзагесси, - я не голоден и пить не хочу. Просто решил навестить тебя. Твой дом поистине прекрасен. Почти ничем не уступает дому моего отца Укуша, а ведь он второй человек после царя.
  - Что ты, мой повелитель, - пытался изворотиться проворный взяточник, - мой скромный дом не стоит и одной крупицы славного Укуша.
  - Вот именно, - царь повернулся к Итабу и грозно посмотрел на него в упор, - с каких пор видано такое, что чиновник средней величины строит себе виллы стоимостью виллы верховного жреца? Откуда у тебя такие деньги, чтобы содержать такое поместье и гарем прекрасных женщин? А?
  - Я... я... все объясню, я много работал и... - Итаб совсем потерял дар речи. Его язык стал заплетаться, а все мысли разом улетучились из головы, полной хитростей и коварства. Ноги чиновника подкосились и, не выдержав больше, несчастный упал на каменный пол и стал умолять пощадить его.
  - Встань на ноги, сын ослицы! - закричал Лугальзагесси, выходя из себя. - Быстро говори, откуда взял столько денег?!
  Итаб только хотел было что-то сказать, как к ним подбежал Сурру-Или и воскликнул:
  - Великий царь, посмотри, что мы нашли у этого толстопуза, - и молодой человек вместе с солдатами направился в амбары, где хранилось зерно. Амбар был доверху наполнен злаками, которые собирали крестьяне с полей. Итаб весь побледнел. От страха он сжался, готовый к любому удару. Лугальзагесси схватил его за тунику и протянул к себе:
  - Откуда у тебя это?
  - Я все объясню, только помилуй! - взмолился несчастный, явно ожидая, что рука царя, держащая заостренный меч, опустится на его голову.
  - Я знаю, - проговорил Асту, стоящий позади них, - Итаб обманывал не только купцов, но и дворцовых писцов, что вели счет зерна. Многое из того, что причислялось царскому дому, этот негодяй присваивал себе, а потом продавал втридорога!
  - Это правда? - прокричал царь и толкнул Итаба так, что тот упал на земь. - Это правда, что он сказал? Да или нет?
  - Господин, я все объясню, только...
  - Отвечай, да или нет?
  - Да.
  Сурру-Или поднял Итаба и связал ему руки. Тот покорно опустил голову и пошел вслед за конвоем, который вывел его на оживленную улицу. Оставшись один, Лугальзагесси повернулся к Асту и сказал:
  - Возьми зерна, сколько тебе надо. Потом пойди к главному казначею и перечисли все, что у тебя отнял Итаб. Все будет возвращено и ты сможешь снова заниматься торговлей. И отныне твои дети не будут больше голодать.
  - Спасибо тебе, повелитель. Да вознаградят тебя боги! - счастливый купец опустился на землю и склонил голову пред царем, и когда выпрямился, того уже не было рядом.
  На следующий день рано утром состоялся суд над незадачливым Итабом, который многие годы где хитростью, где подкупом увеличивал свое состояние, переписывая на свое имя зерно, принадлежащее царской семьи. И вот в день, когда на площади собралась толпа горожан в ожидании приговора, солдаты патрулировали улицы, дабы пресечь всевозможные склоки между простолюдинами, которым хлебом не корми, дай посплетничать о власти имущих. И вот в самый солнцепек, когда светило бросало яркие лучи на прожжённую пыльную землю, царский глашатай открыл двери судебного дома и, раскрыв толстый пергамент, на котором был написан вердикт Итабу, прочитал сильным высоким голосом:
  - Жители Уммы! Слушайте и запоминайте. Благодаря помощи богов, чье благословение легло на нашего царя Лугальзагесси, сына Укуша, нам удалось раскрыть обман Итаба, числившегося чиновником при отделе писцов, занимающимся торговлей и подсчетом зерна. Итаб обманом завладел имуществом, ему не принадлежащим; он брал взятки с купцов в крупном размере и заставлял платить ему деньги каждому, кому понадобилась его печать. Суд принял вердикт: отнять все имущество у Итаба, вернуть зерно в царские амбары, снять с должности Итаба, а всем пострадавшим от его козней купцам вернуть их деньги.
  Толпа разом загудела. Мужчины и женщины подняли руки к небу, благословляя царя. Один из судей, который до этого находился в зале суда, вышел с мешочком в руках и поднял его вверх, дабы купцы Уммы могли лицезреть дар правителя. Глашатай зачитал список купцов, которым полагалось выплатить деньги из тех, что были отняты у них. Торговцы выстроились в очередь, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения и радости, которая наконец-то снизошла к ним, простым смертным, обманутым и обездоленным. Они были счастливы: теперь их семьи не будут голодать как раньше. Жены смогут купить себе новые платья, а дети сладости. Когда глашатай сыпал каждому купцу монеты в их ладони, те разом падали ниц, благодаря судей и царя Лугальзагесси, которые проявили великодушие и справедливость.
  Вечером целая вереница купцов вместе с семьями и жертвенными животными направилась к главному храму, дабы воздать благодарственные молитвы царю и принести жертву Энлилю. До поздней ночи в храме горели яркие огни, кровь овец и быков лилась на холодный каменный пол, по которому ходили тысячи ног. Подошва сандалий молящихся стала липкой от крови, а жрецы в белоснежных одеяниях, воскуряя дурманящие благовония, с улыбкой принимали порубленные на части туши животных и складывали их в специальные чаны, которые потом уносили безмолвные рабы на кухню, где готовились всевозможные блюда для высшего духовенства.
  Старый Укуш, восседая на золотом стуле вдали от всей суеты, с безразличным видом смотрел та кровавые жертвоприношения, от которых алтари богов становились красными. Запах крови и разделанной плоти витал по всему молельному залу, от которого становилось дурно верховному жрецу, раньше, в молодые годы, тоже когда-то в неистовом раже берущему нож для разделывания овец и быков. Теперь же Укуш лишь наблюдал за ритуалами в храме, все реже и реже появляясь среди молящихся.
  Когда жертвоприношения завершились, слуги пригласили жреца поужинать перед убытием, но что Укуш устало ответил:
  - Я не голоден. Прикажите моим носильщикам, пусть приготовят мой паланкин. Я ухожу домой.
  Так прошла еще одна ночь. Огни давно погасли. Очертания пустыни и барханов, виднеющихся на горизонте, растворились в кромешной тьме южной ночи. Где-то далеко-далеко выли гиены, устроившие драку из-за кости. Ночная птица взмахнула крыльями и перелетела на другую крышу дома. Ночная стража, стоящая с копьями наперевес возле стен города, не заметила человеческую фигуру под капюшоном, которая спрыгнула на землю и растворилась в темноте.
  Прокричал петух, возвещая о приходе нового дня. Яркая полоска света показалась на горизонте, окрасив далекие песчаные холмы в красный цвет. На улицах Уммы появились первые прохожие, неся на своих загорелых плечах мотыги, мешки и кувшины с водой. Постепенно город проснулся. Открылись лавочки купцов, выставляющих на продажу свой товар: только что испеченный душистый хлеб, овощи и фрукты, глиняные горшки и плошки, ткани, дешевые украшения, косметику для женщин. Толпа прохожих теснилась в узеньких улочках рядом с лавками, выбирая товар или просто с любопытством рассматривая красивые ткани, на которые не было денег.
  Громко шумя, пробежала стая ребятишек-школьников, спешащих на урок в храмовую школу. Прошли с важным видом купцы и жрецы низшего ранга. Несколько чернокожих рабов с клеймом на руках тащили на себе тяжелые мешки, сгибаясь под их весом. Прошли важные дамы в окружении служанок, одетые в пестрые одежды и множество золотых браслетов, блестевших на солнце. Привычная жизнь вернулась в Умму.
  В это время Лугальзагесси, позавтракав вместе со своей любимой женой, отправился в сопровождении Сурру-Или, ставшего его правой рукой, в казармы солдат, что располагались в черте города. Царь подъехал на своей колеснице к одноэтажным постройкам, лепившимися друг к другу, и вошел внутрь, очутившись на площадки, где проходили учения. Солдаты вот уже несколько лет не участвовали ни в одном сражении, все свое время проводя в казармах среди таких молодцов. Постепенно лень начала одолевать и их. Учения велись постольку поскольку; оружие заменялось деревянными мечами и дротиками, похожими больше на детские игрушки, в которых играются маленькие мальчики.
  В самих казармах стоял затхлый воздух, будто их давно никто не проветривал. Большая паутина в углу и дырка в полу, прогрызенная мышами, свидетельствовали о полном запустении армии. Солдаты при виде царя разом вскочили с места и низко склонились перед ним. Лугальзагесси радостно поприветствовал их и приказал позвать к нему командира.
  Командир, тучный мужчина с большими волосатыми руками, предстал перед царем и склонил голову, боясь посмотреть ему в глаза. Лугальзагесси уловил его смущение и спросил:
  - Хорошо ли проводятся учения и зачисление новобранцев в ряды войска?
  - Хорошо, ваше величество! Солдаты ни в чем не нуждаются, - проговорил командир низким, гнусавым голосом, стараясь казаться веселым.
  Царь измерил крупными шагами одну из комнат и указал на пыль и паутину:
  - А это что?
  - Это... это... Понимаете, ваше величество, у нас нет времени на уборку, - командир, имя которому было Нанту, понял, к чему значит этот разговор.
  - Значит, нет времени. Так?
  - Именно так, царь.
  - Хорошо, заставь солдат вычесть всю эту пыль и грязь, и проветривайте хоть иногда комнаты. Здесь стоит вонь!
  - Я мигом.
  -Подожди, - Лугальзагесси грозно посмотрел в глаза Нанту и воскликнул, - почему казармы в таком упадке? Где наша непобедимая армия, с которой я отправлюсь в поход? Солдаты ленивы и необразованные. Все это учение, которое я видел недавно, похожа на детскую игру, не достойную тех, кто пришел служить мне! С этого дня все изменится, и для тебя тоже.
  Нанту в ужасе отступил на шаг, боясь удара мечом со стороны Сурру-Или, который стоял рядом и слушал весь разговор. Но царь не дал никакого знака своему верному другу, а лишь усмехнулся и добавил:
  - Прикажи слугам убрать все казармы - в них должен быть идеальный порядок. И заставь всех солдат без исключение целыми днями проводить в учении. Мне необходима сильная и несокрушимая армия, а не толпа тушканчиков, привыкших к отдыху под солнцем. Ясно?
  - Да... да, ваше величество. Все будет исполнено.
  Нанту был вне себя от радости. Ему даровали жизнь, хотя бы на короткое время. Через два часа казармы сияли чистотой, окна были раскрыты, постели застелены чистыми простынями, дыры в углах забиты досками, а солдатам дали новое задание - научиться биться двумя руками сразу, держа в одной меч, а в другой - секиру.
  Но на этом дела Лугальзагесси не завершились. Он наклонился к уху Сурру-Или и тихо прошептал:
  - Прикажи лучшим зодчим города собраться неподалеку от оазиса перед закатом. Казнен будет каждый, кто опоздает. Выполняй приказ.
  Сурру-Или низко поклонился и вскочил на гнедого коня, который разом скрылся за поворотом. Царь, оставшись на месте, довольно потер руки и подумал: "Готовься, царь Лагаша. Справедливость скоро восторжествует".
  
  Когда солнце начало клониться к горизонту, окрасив в закатных лучах верхушки пальм и окрестные холмы, сотни людей и вьючных животных поспешили обратно в город, торопясь поскорее вернуться домой. Пыль от множества ног, крики ослов и рычания верблюдов, блеяния овец и мычания коров - все слилось в единый гул и пронеслось по узеньким улочкам Уммы, соединившись с голосами людей. Никто из прохожих не заметил всадника в обычных кожаных доспехах, пронесшегося на вороном коне в окружении лишь одиннадцати человек. Никто не мог даже подумать, что это сам царь Лугальзагесси, который спешил как можно скорее добраться до городских ворот, где неподалеку его ожидали десять архитекторов с глиняными табличками в руках. Их белоснежные туники колыхались на легком ветру, а иссяня-черные волосы блестели в предзакатных лучах солнца. Один из них, оторвав взгляд от солнца, увидел, как к ним подъехал всадник и быстро спрыгнул на землю, выпрямившись во весь свой высокий рост. Рядом с ним предстал невысокий коренастый молодой человек с некрасивым лицом, который указал рукой в сторону архитекторов и сказал:
  - Царь, это самые лучшие зодчие во всей Умме. По их чертежам были построены дворец и новый храм в честь богини Иштар.
  Лугальзагесси поднял правую руку, дав знак, что ему и так все понятно. Сурру-Или замолчал и отступил на шаг назад. Молодой царь подошел к архитектором и смерил их высокомерным взглядом, которым сполна наделила его власть. Десять человек сразу же упали ниц перед ним на пыльную землю в своих белых одеяниях, не выпуская при этом из рук глиняные таблички.
  Когда Лугальзагесси разрешил им подняться, один из зодчих, крупный пожилой мужчина, проговорил:
  - Ваше величество, мы прибыли сюда по твоему зову сразу же, как только услышали приказ. Мы готовы исполнить все, что ты пожелаешь.
  - Я рад слышать это от тебя, почтенный. Скажи, как твое имя?
  - Имя мое Аммурум, господин.
  - Хорошо, Аммурум, - проговорил Лугальзагесси, - видишь, вон те холмы, - он указал в сторону горизонта, где над землей возвышались песчаные барханы, - мне нужно, чтобы вы как можно скорее приготовили бы мне площадку от тех холмов и до вот этих финиковых пальм.
  - Мы должны расчистить площадь, так? - не понял царского замысла Аммурум.
  - Не только расчистить, но и выложить ее каменными плитами, отгородить ее стеной со всех сторон и построить три конюшни на ее территории. Вы должны немедленно, как можно скорее приступить к работам. И запомните главное: никто из непосвященных не должен знать о моем плане. Работать будете ночью, когда все ложатся спать. Помните: на вас я возлагаю эту ответственную работу.
  Архитекторы положили руки на грудь и низко склонили голову в знак согласия и покорности. И лишь один из них, на вид не больше тридцати лет, спросил:
  - Ваше величество, а сколько времени вы нам даете на столь грандиозную работу?
  - Ровно неделю, - проговорил царь и сдвинул густые брови к переносице, явно ожидая недовольствия.
  - Но... ваше величество... Это очень сложная работа, времени у нас слишком мало. Как мы можем успеть за неделю? - воскликнул Аммурум.
  - Вы обязаны закончить работу через неделю. Смотреть за ней я поставлю над всеми вами моего советника Сурру-Или.
  - Но, царь! Это невозможно! Мы вряд ли успеем закончить в срок, - старый архитектор решил поспорить с Лугальзагесси, в надежде, что тот даст больше времени.
  В ответ на это дерзкое предложение Лугальзагесси лишь молча отвернулся и дал знак своему другу. Тот сразу понял, что надо делать и отдал приказ стражникам схватить бунтовщика, просмеявшего прилюдно выразить неудовольствие царскому приказу. Двое рослых солдат в остроконечных шлемах схватили Аммурума за руки и скрутили ему их сзади. Тот попытался вырваться, но у него не хватило сил. Третий солдат достал меч и поднял его над головой архитектора. В следующий миг голова зодчего покатилась по земле, оставляя за собой кровавую дорожку, которая ярко блестела в последних лучах предзакатного солнца. Остальные девять архитекторов, увидев казнь из товарища, отступили на шаг, явно ожидая нападения. Но ничего такого не случилось. Лугальзагесси легко вскочил в седло и уехал в сопровождении охраны, состоящей из десяти человек. С ними остался лишь Сурру-Или, который подошел к ним и сказал резким тоном:
  - Теперь вы можете приступать к работе, и без лишних слов.
  Через несколько часов, когда наступила ночь, тысячи рабочих было согнано в пустыню, где они начали свою работу под взором надсмотрщиков и архитекторов. Стража взяла под контроль строительную площадку, проходя вдоль нее с зажжёнными факелами, пристально вглядываясь в каждого рабочего и вслушиваясь в каждый звук, дабы не упустить какого-нибудь шпиона. Но они так и не узнали, что человек в капюшоне, который легко преодолел городскую стену под покровом ночи, сейчас быстро, меняя коней, направлялся в строну Лагаша, дабы сообщить своему повелителю о том, что трон Уммы занял молодой честолюбивый царь из семьи жрецов.
  Работы велись стремительно быстро: рабочий разделили на две группы. Первая должна была работать от заката до середины ночи; вторая от середины ночи до восхода солнца. Таким образом не приходилось прерываться на отдых, ибо в этом деле была дорога каждая секунда. Сурру-Или ночами метался на коне, контролируя рабочих и наказывая даже за малую провинность или оплошность. Иногда ему приходилось вступать в спор с охранниками или надсмотрщиками, дабы те внимательнее следили бы за рабочими. Каждое утро Сурру-Или, весь в пыли, приезжай ко дворцу Лугальзагесси и докладывал о том, как продвигаются дела. После чего сразу же направлялся в свой дом, построенный неподалеку от дворца, где его ждали мать и сестра.
  Однажды, когда строительные работы практически были завершены, Лугальзагесси сидел в своей спальне, довольно устроившись в кресло, сделанное из красного дерева, и предавался мечтам. Его честолюбивый властный характер вместе с воинственностью, унаследованную от предков, не давал покоя. Ему хотелось как можно скорее подготовить армию к длительным походам на враждебные города Шумерии: Ур, Урук, Ниппур, Ларса, Эреду, Адаб, Киш и Лагаш. В своих амбициозных мечтах Лугальзагесси видел склоненные головы царьков этих городов, которые покорно вручают ему символы власти и отдают своих дочерей к нему в жены. Но этого мало. Ему, Лугальзагесси, не стоит уповать на жалкие подачки от высокомерных египтян, которых с такой искренностью принимал к себя во дворце Иль. Он не потерпит насмешек и косых взглядов от жителей африканской пустыни, которые молятся животным и называют своего царя богом. Если упасться покорить города Шумерии, то можно будет и двинуться со своей армией на юг, в страну Пирамид. Так размышлял Лугальзагесси о предстоящих военных походах и победах, не замечая, как к нему в комнату вошел Укуш, опирающийся при ходьбе на позолоченную трость. В последнее время старый жрец совсем осунулся, и его лицо с большим носом, стало еще худее, щеки ввалились, взгляд темных глаз потух, и лишь рот все также был сжат над волевым подбородком.
  Лугальзагесси медленно встал и, поддерживая отца за локоть, помог тому сесть. Сам же он приказал рабам принести вина и фруктов, затем уселся напротив Укуша и внимательно посмотрел на него. Некая болезнь сильно подорвала здоровье жреца, но все же ему хватило сил приехать к сыну и поговорить с ним.
  - Лугу, - начал Укуш, сделав при этом глоток вина, - ты все время проводишь время с армией. Но ты царь, и ты жрец. Не забывай хотя бы иногда приносить богам жертвенные дары. Боги милосердны к нам, но за непочтение они могут жестоко наказать того, кто противится их воле.
  Лугальзагесси выслушал отца и громко рассмеялся, показывая белые ровные зубы. Его красивое лицо налилось краской. Прекратив смеяться, он наклонился к отцу и сказал:
  - Воля богов! Нет, воля твоя, отец.
  - Как ты можешь говорить такое, сын мой? Боги покарают тебя за богохульство!
  - Боги, которых выдумали люди, ничем не навредят мне, также как и не помогут. Лишь человек определяет свою судьбу, но не бездушные статуи, которые при помощи хитрого механизма приходят в движение, разве не так, отец?
  Укуш отстранился в строну, будто ожидая удара от собственного сына. Наконец, придя в себя, старик воскликнул, простерев костлявые руки вверх:
  - О, боги, за что мне это? Пожалейте моего сына, который лишился разума. Молю вас!
  Лугальзагесси встал с кресла и подошел к отцу:
  - Отец, - сказал он, - не печалься, я никому не скажу о твоей хитрости, которая помогла мне сесть на трон после смерти Илеи и жениться на его дочери Нанисте. А ведь ты не знаешь, что я чувствовал тогда, когда мне водрузили на голову эту проклятую корону. А знаешь ли ты, отец, что я чувствовал, когда видел, как все эти шакалы раболепно простирались предо мной ниц, хотя в душе никто не считает меня полновластным правителем. А знаешь ли ты, сколько сил мне пришлось приложить, чтобы разделить брачное ложе с Нанистой, которую я до сей поры ненавидел? Я полюбил ее, но не благодаря воле богов, а вопреки. Вопреки всему, что так свято для тебя, отец мой. Все жизнь ты склонялся в поклоне перед золотыми, бронзовыми, деревянными статуями, воскурял пред ними фимиам и ладан, приносил в жертву быков и овец, проливал кровь жертвы, но что дали они, эти боги, тебе взамен? Что, отец?
  - Ничего... - тихо промолвил Укуш и закрыл лицо руками.
  - Вот видишь, ты сам ответил на свой вопрос.
  - Они подарили мне тебя, Лугу, чтобы ты стал отрадой моей, наградой в этой и последующей жизни. Ты мой единственный сын, которому я отдал все, что было в моих силах. Я сделал все для тебя, чтобы ты ни в чем не знал нужды. Я сделал, и это признаю перед тобой, тебя царем, чтобы ты стал великим человеком, и чтобы память о тебе навсегда осталась в сердцах потомков. Разве мало я сделал для тебя, Лугу?
  - Ты сделал сверх нормы, отец. Но у чаши тоже есть предел, и если она переполнится, вино прольется на пол. Я благодарен тебе за все, что ты делал для меня, но я не прощу тебе то, что ты сделал меня царем не по моей воле. Я не хотел нести это бремя, отец, и ты знал об этом... или догадывался. Теперь, когда сделанное тобой с помощью хитрости, обернулось против тебя, почему же ты не коришь в этом богов, чью волю ты всегда боялся оспаривать.
  - Ты говоришь с твоим отцом так, как не говорят даже с рабами. Одумайся, Лугу. Мне больно слышать от тебя обвинения. Теперь же я понял одно, и это самое главное в жизни: никогда и никому не делать добро, ибо и это добро обернется злом. Я всю жизнь отдал тебе, ради тебя я не стал жениться во второй раз, чтобы ты был моим единственным сыном. Я отдал тебе всю любовь, которая у меня была. Теперь же у меня не осталось ничего из того, что было. Лугу, сын мой, будь счастлив и бремя царя не станет столь тяжелой. На этом наш разговор окончен. Спасибо тебе, сын мой, что преподал мне хороший урок, я никогда этого не забуду, - с этими словами Укуш повернулся спиной к сыну и шаркающей походкой направился к выходу. Когда он проходил по длинным коридорам, то не расслышал, как Лугальзагесси звал его, но даже, если бы старый жрец слышал бы голос сына, то вряд ли бы повернул назад.
  Обида жгла его сердце и душу. Старику стало тяжело дышать. Когда рабы донесли его паланкин до дома, Укуш сидел почти без сознания. Слуги помогли ему спуститься на землю и пройти в покои, где рабы уже приготовили чистую постель и отвар из целебных трав. Укуш сделал два глотка и закрыл глаза. Два чернокожих раба в одних набедренных повязках развязали шнурки с кистями, которые скрепляли полог над кроватью, и закрыли им ложе жреца, после чего тихо вышли из комнаты.
  Укуш еще какое-то время безмолвно лежал с закрытыми глазами, будто погрузивший в сон, но когда шаги в коридоре смолкли, старик медленно открыл глаза и блуждающим взором осмотрел комнату. Его взгляд устремился на потолок, где были изображен месяц в окружении тысячи звезд. Это была карта звездочетов, которые по расположению звезд определяли будущее и узнавали прошлое. Когда-то, давно, оракулы предсказывали ему, Укушу, богатую жизнь, полную радостей и почета. Еще они предсказывали, что умрет он в окружении многочисленной родни, а детские ручки внуков и внучек облегчат его переход в царство мертвых. Но пророчества не сбылись. Да, он достиг почета и богатства, славы и власти, но что дали они ему взамен? Любимая жена умерла при родах, оставив младенца, которого нужно было вырастить и поставить на ноги. Жрец справился с этим. Но безграничная любовь к единственному сыну дала плоды, плоды гнилые. Он пришел сегодня во дворец к Лугальзагесси как отец, чтобы повидать своего ребенка. А сын вместо почета перед родителем позволил себе повысить голос, да еще и обвинить в обмане, в последствии которого он взошёл на престол.
  Перед внутренним взором старого жреца пронеслась вся жизнь: вот он берет на руки Лугальзагесси, который громко кричит, суча ножками и ручками. Вот мальчик уже пытается ходить, а заботливый отец поддерживает его за руки, чтобы ребенок не упал на землю. Вот Лугальзагесси впервые идет в школу, впервые учится читать и писать. И все это время Укуш неотступно следует за ним. Всю жизнь старик отдал на то, чтобы воспитать сына достойным образом и сделать его большим человеком. Он мечтал, чтобы Лугальзагесси вошел в историю не просто как сын верховного жреца, а как достойный правитель, чье имя будут с гордостью произносить потомки. И сегодняшний разговор перечеркнул все мечты Укуша. Все, что он хотел и к чему стремился ради сына было повергнуто в прах и растоптано в пыли; и ему пришлось, униженным собственным ребенком, вернуться домой, в котором двадцать лет назад впервые увидел новорожденного Лугальзагесси, будущего царя Шумерии.
  Старик сжал глаза и тихо заплакал от горечи и отчаяния. Вспоминая свою любовь к сыну, он не мог поверить, как тот мог поступить с ним, собственным отцом. "За что? За что?" - Укуш прикрыл лицо руками, уже не сдерживая слез. Он плакал долгое время, пока не выплакал все, что накопилось в его душе. Теперь же он лежал один в комнате, длинный, худой, тело его, прикрытое одеялом, сияло при свете луны, которая ярко освещало покои жреца. Укуш больше не шевелился; а золотые статуи богов, стоящие на другой стороне комнаты, по-прежнему безмолвно смотрели своими безжизненными глазами на мир людей.
  В это время Лугальзагесси широкими шагами измерял покои, где предавался мыслям о предстоящей войне. Настроение, так приподнятое утром о новостях проведения строительных работ, принесенных Сурру-Или, развеялось как легкий дымок под порывом ветра. Царь все еще был в обиде на отца, который посмел выразить недовольство его правлением. Зачем тогда старый жрец посадил его на трон, если знал, каков его характер? Ведь Укушу с рождения известны все думы сына, который никогда не проявлял покорности и раболепие перед сонмом богов, но всегда стремился сам броситься на зверя во время охоты или прийти к финишу первым во время соревнований? Как мог позабыть старик воинственный нрав Лугальзагесси?
  Лугальзагесси схватил кубок с вином и залпом выпил его до дна. Мысль о Нанисте и наложницах отлетела прочь. Нет, в таком подавленном настроении после ссоры с отцом, он не пойдет ни к одной женщине, как бы сильно они этого не хотели. Наверное, подумал царь, Наниста сейчас прихорашивается, мажет прекрасное тело миндальным маслом, надевает лучшие наряды и украшения; а ее соперница Лиа готовит славное угощение для своего повелителя и вплетает в волосы благоуханные цветы. Но сегодня их ждет разочарование. Лугальзагесси будет спать один, в своих покоях до тех пор, пока не помирится с отцом.
  Слуги принесли широкую льняную рубаху, в которой почивает их царь, унесли поднос и кубок, погасили свет и бесшумно вышли, притворив дверь. Лугальзагесси лег в постель и сразу же заснул, предавшись здоровому молодому сну.
  В середине ночи по коридорам раздались шепоты и топот множества ног, которые бегали туда-сюда. Царь вскочил с кровати и приложил ухо к двери, дабы узнать, что же случилось? В дверь кто-то постучал. Лугальзагесси, не смотря на усталость, сделал властное лицо и громко произнес:
  - Разрешаю войти.
  В комнату прошел, низко склонив голову, молодой жрец в блинном белоснежном хитоне, позолоченная вышивка на котором переливалась при свете факела. Жрец прислонил руку к груди и тихо проговорил:
  - Мой царь, прошу не казнить меня за столь ужасную новость...
  - Что случилось? - Лугальзагесси весь напрягся, сжав кулаки.
  - Твой отец, повелитель, достопочтенный Укуш, покинул нас сегодня вечером и сейчас пребывает в царстве теней.
  - Отец... умер? - последнее слово с трудом было произнесено, комок рыданий тут же подступил к горлу, и царю пришлось приложить все усилия, дабы не разрыдаться словно дитя.
  Он выскочил из покоев в ночной рубахе, которая развивалась при его стремительном беге. Жрец торопился следом за ним, держа в руках походный плащ. Один из слуг решил подать царю одежду, но тот ударом кулака толкнул слугу, который упал на пол, больно стукнувшись головой о каменные плиты.
  Лугальзагесси бежал по коридорам, не замечая множества слуг и жрецов, которые в ужасе смотрели на него, боясь подойти. Не заметил царь и вошедшего с докладом друга, который проговорил:
  - Мой царь, сегодня строительные работы подходят к завершению и скоро ты сможешь увидеть...
  Но Лугальзагесси не дал ему договорить. Он рванулся вперед, на ходу прокричав:
  - Да пропади все пропадом вместе с тобой и всеми остальными!
  Сурру-Или оторопел и скрылся за колонной, дабы не навлечь гнев царя, который уже вскочил на коня и, пришпорив его, понесся по спящему Уммы во дворец Укуша, который умер несколько часов назад, но лишь недавно один из рабов, зашедший проведать жреца, обнаружил мертвое тело.
  Лугальзагесси спрыгнул с коня и пустился бежать через сад в дом, где когда-то жил вместе с горячо любимым отцом, который оставил этот мир, так и не дав ему прощения. Молодой царь мигом очутился в покоях Укуша и велел всем оставить его наедине с телом. Жрецы и рабы послушно вышли, вытирая тыльной стороной ладони катившиеся по их щекам слезы. Когда они вышли, закрыв за собой дверь, Лугальзагесси медленно подошел к ложу, на котором все еще лежало тело отца, длинное, худое, словно выточенное из мрамора - такое оно сейчас было белое. Луна ярко освещала комнату, бросая свой луч прямо на мертвого жреца, которого любили все жители Уммы. Теперь же он оставил всех их, его душа вернулась к богам, которые не дадут ей мытарствовать среди остальных, а подарят ему рай, где он останется навеки вечные.
  Лугальзагесси встал на колени перед кроватью и взял безжизненную руку отца, которая оказалась такой холодной, что от нее онемели руки. Царь поцеловал эту руку, которая всю жизнь ласкала его волосы, и тихо произнес:
  - Прости меня, отец мой. Если бы я знал, что так получится, то никогда бы не позволил тебе уйти в горе от меня. Прости на наш последний разговор и мои неподобающие сыну речи. Прошу тебя, прошу. Я люблю тебя и всегда любил. И я никогда не забуду все то доброе, что ты сделал для меня.
  Сейчас Лугальзагесси плакал и не скрывал этого. Его слезы падали на старческую руку и скатывались на белые простыни. На душе было больно и обидно за то, что ему так и не удалось попросить прощения еще тогда, когда Укуш был жив. Теперь слишком поздно. Раскаяние о содеянном терзали душу царя, и ему было жаль не столь само мертвое тело, которое положат в гробницу, а лишь момент, когда отец в последний раз смотрел на него, и в тех глазах он видел обиду и слезы. И, самое страшное, что ничего нельзя изменить, нельзя вернуть время вспять и сказать одно единственное слово "прости, отец". Именно это сейчас и не давало Лугальзагесси покоя. Он медленно встал и подошел к нише, где стояла золотая статуя бога Энлиля. В медной чаши, стоящее неподалёку, лежали шарики мирры. Царь взял их и зажег перед статуей бога. И когда дым поднялся вверх и сладковатый запах наполнил комнату, он произнес:
  - О, Энлиль! Дай моему отцу покой в царстве мертвых, а мне силы, чтобы я смог совершить все, о чем думаю.
  После молитвы Лугальзагесси снова вернулся к телу Укуша и сказал самому себе:
  - Отец, мой бедный отец. Ты так сильно любил меня и делал все, чтобы моя жизнь была полна радости. А я так и не смог отблагодарить тебя за все. Не смог исполнить сыновий долг. Я не достоин такого отца как ты. Но, прошу тебя, не отвергай меня хотя бы в другом мире и попроси богов прощения за меня.
  В это время в комнату бесшумно вошел один из главных жрецов и и сказал:
  - Мой повелитель, прошу простить меня, но нам нужно готовить тело к погребению.
  Лугальзагесси как бы очнулся ото сна, поднял глаза на стоящего рядом священнослужителя и ответил:
  - Да... да, ты прав, тело еще не омыто и гробница не готова. Вели рабов и других жрецов к дальнему пути. Пусть заправляют быков. Необходимо до обеда привести гроб к могиле.
  - Будет исполнено, ваше величество, - жрец почтенно склонил голову в поклоне, но не было в нем ни раболепия, ни покорности.
  
  
  Похоронная процессия двигалась по раскаленной месопотамской пустыне к ряду каменных невысоких гор, где давным-давно была приготовлена усыпальница Укуша. Сегодняшним утром рабы из храма отворили вход в гробницу и принялись вычищать пыль и грязь, которая накопилась там за многие годы. Чтобы убрать неприятный затхлый запах, который всегда стоял в подземельях и пещерах, рабы вымыли каменный пол душистым мылом и в каждом углу зажгли дурманящие благовония, дабы душа жреца пребывала бы здесь в покое и благоденствии.
  Процессия продолжала свой путь вот уже больше часа. Впереди шагал, понурив голову в золотой короне, царь Лугальзагесси, который за все это время не удостоил своим вниманием идущую на полшага сзади него Нанисту, одетую в зеленое платье, ниспадающее большими складками до земли. Лицо царицы было закрыто тонкой вуалью, сквозь которое можно было разглядеть большие красивые глаза, полные ужаса и отчаяния. Следом за царской семьей шли, запряженные в повозку, два вола; их спины и бока были мокрыми от пота, рой мух беспрестанно кружился над ними, но волы не обращали на них никакого внимания, медленно переставляя толстые ноги в такт поскрипыванию телеги, на которой возлежал большой гроб, крышка которого была инструктирована золотым орнаментом. Следом двигалась целая вереница жрецов главного храма Уммы, начиная от послушников и заканчивая жрецами высшего сана, которые все время монотонно повторяли слова заупокойной молитвы. Вся пустыня словно огласилась от края до края этими молитвами, которые сильно запали в душу царя. Замыкали сею процессию сорок пять храмовых рабов и рабынь, одетые в лучшие наряды. Они шли и стеклянными глазами смотрели перед собой, словно были живыми мумиями. Рабы и рабыни предназначались для жертвоприношения вместе с двумя конями, двумя коровами и сотней баранов. Рабыни несли в руках золотые чаши, украшенные драгоценными камнями, которые ярко переливались на солнце разноцветными бликами.
  Марево уже давно нависло над раскаленной землей. На небе не было ни единого облачка. Такого жаркого дня не было уже много месяцев. Видно, сами боги решили испытать царя и на этот раз. Но Лугальзагесси, назло небожителям, все также уверенным шагом брел по пустыне, даже не обмахивая себя веером. Наниста же держала в руках маленькое опахало, которым обмахивала пылавшее от жары лицо.
  Процессия подошла к каменной горе. Там уже столпились рабы и дворцовые слуги, которые давно приготовили постамент для царской семьи, которая разделит скромную трапезу сразу же после погребения. Небольшой столик из сандалового дерева стоял поодаль в тени навеса, на нем уже стояли две тарелки и чаши с вином - все это предназначалось Лугальзагесси и его царственной супруги.
  Несколько рослых чернокожих рабов, звеня медными браслетами, с трудом сняли гроб с телеги и положили его на землю. Остальные рабы достали два крепких каната и обвязали им два кольца, специально вделанных в крышку гроба. Напрягая свои мускулистые ноги, чернокожие великаны поволокли гроб в усыпальницу. Там уже на постаменте стояла большая жертвенная чаша, куда жрецы выльют кровь животных, рабов и рабынь. Лугальзагесси вместе с Нанистой вошли в гробницу и остановились подле гроба, где лежало тело Укуша. Царь присел возле него и приказал всем собравшимся:
  - Выйдите все вон! Я хочу еще раз побыть наедине с отцом.
  Слуги и жрецы покорно исполнили приказ и бесшумно удалились из усыпальнице, остановившись неподалеку от засохшего дерева. С царем осталась лишь Наниста, которая наклонилась над мужем и хотела было положить свою руку ему на плечо, как вдруг он обернулся и крикнул так, что женщина чуть было не упала:
  - И ты иди вон! Или для тебя слово царя ничего не значит?
  - Прости меня, супруг мой, - царица покорно опустила голову и попятилась к выходу, придерживая край вуали, чтобы она ненароком не раскрыла ее лица.
  Лугальзагесси остался наедине с умершим отцом. Теперь он мог вволю вылить все свои чувства, которые до этого из последних сил скрывал ото всех. Молодой царь прислонился к холодному гробу и заплакал, сжав в ладони окаменевшие руки Укуша. Отец ушел из жизни так неожиданно, что Лугальзагесси не смог ничего ему объяснить. Слова, сказанные тогда вечером, все еще эхом отзывались в его голове: " Всю жизнь ты склонялся в поклоне перед золотыми, бронзовыми, деревянными статуями, воскурял перед ними фимиам и ладан...Я не прощу тебе то, что ты сделал меня царем не по моей воле..." Царь прикрыл ладонями уши, но сказанное все равно точно печать отдавалось в душе и сердце. Отца нет, поддержки ждать не от куда. Теперь остается лишь одно: покориться воле богов, как такового желал старый жрец и привести к покорности все города Шумерии. Только сейчас, сидя в каменной усыпальнице перед гранитовым гробом, Лугальзагесси понял, чего хотел от него отец. И хотя это понимание пришло так поздно, что нельзя ничего изменить, то придется постараться хотя сделать все, чтобы исправить свой поступок по отношению к отцу и сделать все для спокойствия его души.
  Когда царь вышел из гробнице, жрецы подвели мычавших коров молочного цвета и жертвенным ножом перерезали им горло. Из раны струей закапала темно-красная кровь. Когда с коровами было покончено, их тело разрезали на куски и бросили в жертвенник внутри гробницы. Следом за коровами в ход пошли бараны и овцы. Прошло довольно много времени прежде чем блеющих животных не порезали также на части. Лужи крови быстро впитывались в горячий песок пустыни, оставляя лишь кровавые пятна. Удушливый запах крови в такой жаркий день быстро привлек внимание пустынную мошкару, которая стаей летала над трупами. Все присутствующие зажали платками носы, дабы не чувствовать смрада, царящего вокруг.
  За овцами и баранами последовали два рослых коня, специально отобранных из конюшни храма. Кони били копытами землю, предчувствую смерть. Лугальзагесси не без тревоги взглянул на стройных животных и подумал: "Жалко коней. Такие красивые!" Верховный жрец разом перерезал им шейные артерии и лошади сразу рухнули за земь, все еще теребя ногами в предсмертных конвульсиях.
  Последней, и самой страшной, частью церемонии были человеческие жертвоприношения. Рабы и рабыни встали напротив и подали друг другу чаши с отравленным вином. Яд был настолько сильным, что жертва умирала сразу, как только его испробовала. И вот множество красивых юношей и девушек лежали на раскаленной земле. Их безжизненные глаза с расширенными зрачками смотрели не моргая в безоблачное голубое небо, где над всем этим парил, широко расставив крылья, сокол.
  Лугальзагесси вместе с жрецами воскурили благовония перед гробом, возле которого вповалку лежали тела животных и людей, а затем бесшумно вышли из усыпальницы. Пять рабов закрыли вход большим булыжником, после чего облегченно вздохнули.
  Похороны жреца завершились. Теперь можно было отдохнуть в тени и выпить вина. Слуги принесли сушенные фрукты и овощи. Наниста уселась под навесом на шелковых подушках и грациозно взяла кубок с вином. После столько трудного дня грех было не выпить холодного напитка, который блаженно растекся внутри желудка, обдав тело живительной прохладой. Царь же даже не притронулся ни к чему. Все время он смотрел куда-то вдаль, где белая пустыня граничила с голубым небом. Его взор был печален, и даже Наниста не могла понять его. Да, умер отец. Для каждого человека смерть близкого - горе. Но ведь у нее тоже умерли родители, но разве она позволила хотя бы раз так отрешенно смотреть на этот мир? Неужели царь, который навел ужас на всю Умму, мог оказаться таким чувствительным. А как же предстоящий военный поход, где гибнут тысячи людей? И что значит смерть? Переход из царства живых в царство мертвых, где рано или поздно встретятся все. Так нужно ли печалиться по тому, чего нельзя изменить? Это закон жизни, установленный богами. И так будет всегда. Люди не бессмерты, лишь души обладают вечной жизнью, которые иной раз возвращаются в мир живых. Так думала Наниста, царица и первая женщина Уммы, глядя на своего супруга, сидевшего неподалеку от нее.
  - Лугу, - тихо позвала она мужа.
  Тот медленно поднял взор и посмотрел на нее с таким укором, словно она отвлекла его от сложного дела.
  - Что тебе? - спросил Лугальзагесси.
  - Я хочу спросить: все ли хорошо у тебя? Я так волнуюсь за тебя, супруг мой.
  - Со мной все хорошо. Только оставь меня и больше и не спрашивай ни о чем до тех пор, пока я сам не заговорю с тобой.
  - Хорошо. Прости меня, - Наниста склонила голову и отвернулась.
  По ее щекам текли слезы отчаяния. Сколько раз она пыталась первая подойти к мужу. Сколько раз, переступая через свою гордость, делала к нему первый шаг, забывая о царском происхождении. Тогда, в первую брачную ночь, когда Лугальзагесси ушел, оставив ее одну, Наниста чувствовала себя раздавленной и униженной. Тогда еще зародилась в ней мысль о самоубийстве. Она уже была готова вонзить острый кинжал себе в сердце, чтобы не мучить ни себя, ни мужа, но Лугальзагесси все же пришел к ней и овладел ее. Он спас ее от гибели, не подозревая этого. И лишь потом царь полюбил ее, свое супругу, хотя никогда на людях не показывал своих чувств.
  Вспоминая их первый разговор, Наниста слышала фразу, сказанную Лугальзагесси: " Ты должна сделать все для того, чтобы я полюбил тебя, а мне не нравится такая угодливость. Мне по сердцу властные женщины". Эти слова она запомнила навсегда, и с тех пор, когда они стали спать вместе, царица старалась быть жесткой и непреклонной, хотя в душе продолжала оставаться той тихой скромной девушкой с дивными светло-карими глазами, которые сводили с ума лучших мужей Уммы.
  Но сейчас Наниста совсем не ощущала себя царицей и первой красавицей города. Глядя на супруга, который никогда ей по-настоящему искренне не улыбался, молодая женщина бросала ревнивый взгляд на его любимую наложницу Лию. Царица давно заметила, как Лугальзагесси с радостной улыбкой на лице входил к ней в комнату на женской половине и выходил оттуда счастливый и довольный. Никогда царь не злился или сердился на Лию, всегда и везде был с ней кротким и мягким, чего не скажешь о Нанисте, которой приходилось чуть ли ни на коленях упрашивать мужа разделить с ней ложе. И даже если он соглашался на близость с ней, то никогда не улыбался или хотя бы претворялся, что ему хорошо с ней. Наниста терпела эту нелюбовь к себе, но что же ей оставалось делать, когда ее взгляд останавливался на черноволосой красавице, идущей легкой походкой по коридорам дворца?
  Однажды, царица встретилась лицом к лицу с Лией, и та так посмотрела на нее, словно царственной супругой была она, а не Наниста. Царица выдержала этот насмешливый взгляд соперницы, но впредь решила, что не будет даже думать об этом. Да и что стоит эта наложница, девка крестьянского происхождения? Таких как она в городах и деревнях толпы ходят, но почему именно ее так полюбил царь? Царица знала, что в гареме Лугальзагесси живут сотни прекраснейших женщин, но ни к одной из них она не питает такую ревность, как к Лии. И даже приход китайской княжны, которая обладала мягкой нежной кожей фарфорового оттенка и длинными до колен волосами, не столь повлиял на настроение Нанисты, как встреча с глазами Лии.
  "Нет, - подумала Наниста, - я царственная супруга, дочь царя и законная наследница престола! Я - первая женщина Уммы и пока еще единственная супруга Лугальзагесси. И я не позволю, чтобы кто-то встал на моем пути!" Греховная мысль пронеслась в голове венценосной красавицы в этот знойный день, когда они обедали под навесом в раскаленной от солнца пустыне.
  Время перевалило далеко за полдень. Трапеза подходила к концу, после которой царь садился на своего коня и отправлялся обратно во дворец, где его ожидали государственные дела и доклад Сурру-Или о строительстве площадки, где будут проводиться уроки ведения боя. Лугальзагесси взглянул на прозрачно-голубок небо, освещенное лучами, и тихо проговорил: "Отец, я исполню свой долг, и тогда слава нашего рода дойдет до потомков и вольет в их сердцах гордость и стойкость".
  Наниста ехала в паланкине и, не отрываясь, глядела на супруга широко раскрытыми глазами, которые скрывала тонкая полупрозрачная вуаль. Царица еще давно решила, что пора прекратить мучить себя и изводить ревностью. И пока царь пребывает в мрачном духе после похорон так горячо любимого отца, она сможет вернуть себе его расположение, и тогда никто из женщин не посмеет встать на ее пути.
  Когда процессия въехала в город, горожане, толпившиеся вдоль узеньких улочек, оставляли свои дела и падали ниц перед царем, который смотрел прямо перед собой, не видя и не слыша никого. Возле дворца их поджидал Сурру-Или, который почтенно поклонился и сказал:
  - Прими мои соболезнования, царь. Но дела государственные нельзя откладывать...
  - Проходи в зал, там разберемся, - устало проговорил Лугальзагесси, сняв с себя пыльный плащ и бросив его в руки слуге.
  - Разреши молвить, царь, - Сурру-Или развернул длинный лист пергамента и сказал, - строительство пришлось приостановить, ибо рабочих рук не хватит, чтобы закончить ее в срок.
  - Тогда пусть наберут еще строителей, - раздраженно ответил царь.
  - Ваше величество, на это требуются новые расходы, а наша казна не бездонна.
  Лугальзагесси вскочил с места и выхватил из рук друга документ, разорвал его в клочья и бросил тому в лицо. Сурру-Или побледнел от страха. Он лишь склонил голову, боясь даже мельком взглянуть на царя. Тот уселся на трон и проговорил:
  - Ты кому собираешься перечить, сын ослицы? Я не для забавы ради трачу золото и серебро, а для нашего общего дела. И если я успею приготовить армию, состоящую из хорошо обученных солдат, тогда все города Шумерии падут к нашим ногам, и казна наша увеличится в десятки, а то и сотни раз. А царьки городов будут платить мне дань.
  - Царь, дозволь сказать тебе...
  -Говори.
  -Я скажу это не как командир колесниц, а как твой лучший друг: ты прав, без армии нам не справиться с царями Лагаша, Ура, Урука и других. Но и жители Уммы не могут нести тяжкое бремя налогов, которые возросли вдвое. Подумай, царь, о них. Если мы начнем собирать деньги на обучение армии, то семьи простых горожан останутся без средств к существованию, дети их будут голодать, а народ поднимет восстание против тебя и будут ежедневно молить богов, прося твоей смерти, как когда-то они благословляли тебя.
  - И что ты предлагаешь делать, друг мой? - уже спокойно спросил Лугальзагесси.
  - Потребуй от вельмож и помещиков сбора средств. Их сундуки набиты золотом и драгоценными камнями, они не знают ни в чем нужды. Позволь и мне, царь, внести свою долю в ратное дело, - Сурру-Или снял с себя золотые браслеты и передал в руки царю, - это совсем немного, но на мешок зерна для солдат хватит, а еще на сушенные финики. Завтра я предоставлю тебе много из моей сокровищницы.
  Лугальзагесси положил браслеты на столик из сандалового дерева и подошел к другу, который пристально глядел ему в лицо. Царь крепко обнял его и на его глазах выступили крупные капли слез. Он похлопал Сурру-Или по плечу и промолвил:
  - Я возвышу тебя, когда пойду воевать. Отныне ты будешь моим советчиком по военным делам и вторым человеком после меня.
  Сурру-Или поцеловал руку Лугальзагесси в знак глубочайшего почтения и, развернувшись, ушел к себе домой. Проходя по длинным коридорам дворца, которые то сходились, то расходились, молодой человек попал нечаянно на женскую половину, где жила Наниста со своими сводными сестрами и служанками. Дверь царских покоев отворилась и из комнаты вышла юная девушка, на вид не больше пятнадцати лет, в длинном серо-бордовом платье с серебряными монетами, которые позванивали в такт ее движению. Девушка была настолько хорошо собой, что Сурру-Или не мог оторвать взгляда: большие черные глаза с поволокой, тонкий прямой носик, нежные губы, округлый подбородок с ямочкой, волнистые черные волосы, изысканно подобранные вверх и сколотые на затылке золотым обручем. Такой предстала перед военным советником царя младшая сестра Нанисты Заяла, дочь покойного царя Иля и его наложницы. Заяла долго всматривалась в лицо Сурру-Или, которое покраснело от смущения, и в его карие глаза, загоревшиеся радостным огоньком. Принцесса вдруг опешила и, склонившись в поклоне, накинула на голову вуаль и быстрым шагом направилась в другой конец коридора. Сурру-Или все еще продолжал стоять на месте, любуясь ее стройным станом и вдыхая аромат ее духов.
  На следующий день молодой человек, придя с новым докладом к Лугальзагесси, решил спросить о прекрасной незнакомке, что смогла затмить его разум своей небесной красотой. Царь слегка улыбнулся и ответил:
  - Ты, скорее всего, видел Заялу, одну из дочерей царя Иля. Ей тринадцать и она уже готова к материнству.
  - Что? Это была принцесса? - Сурру-Или не верил своим ушам, ведь ему пришлось лицезреть лицо дочери царя, что было непозволительным в то время.
  - Да, она принцесса, но не законная дочь. На ее брак не нужно разрешения, ибо ее мать была всего лишь наложницей. Я поговорю с Нанистой сегодня, и если Заяла не против, то в скором времени сыграем тебе свадьбу, а то негоже государственному мужу в двадцать три года ходить без жены.
  Сурру-Или склонился в низком поклоне и ушел, закрыв за собой дверь. А Лугальзагесси, омыв руки в розовой воде, которую принесли ему две рабыни, направился в покои жены, которая возлежала в тот момент на шелковых подушках и слушала музыканта, который играл на арфе старинную мелодию. Когда вошел царь, музыкант склонил голову в поклоне и удалился. Супруги остались наедине. Царица, не смотря на охватившую ее радость, держалась достойно, боясь выдать свои потаенные чувства. Она усадила мужа в глубокое кресло и сама налила ему в золотую чашу терпкого вина. Лугальзагесси залпом выпил и поставил чашу на стол, после чего подошел к Нанисте и обхватил ее тонкую талию руками. Женщина прижалась к его груди, готовая в любой момент разделить с ним ложе. Но царь отстранил ее от себя и сухим голосом проговорил:
  - Супруга моя, мне нужно с тобой поговорить о серьёзных вещах.
  - Да... да, конечно, - царица была глубоко раздосадована таким поворотом событий, а ведь она мечтала о близости со своим мужем, который в данный момент просто оттолкнул ее от себя, как надоевшую рабыню. С Лией он так никогда не поступает.
  - Наниста, сегодня ко мне приходил Сурру-Или. Он просит руки твоей младшей сестры Заялы. Я пришел спросить тебя, царица, согласишься ли ты выдать сестру замуж за моего советчика?
  Наниста вздрогнула. Ей никогда не был по вкусу низкорослый неказистый Сурру-Или, ставший вторым человеком после царя лишь благодаря дружбе с ее супругом. Раньше она думала отдать своих младших дочерей замуж за красивых мужественных военачальников, а тут просит руки Заялы какой-то мужиковатый некрасивый Сурру-Или. Но, с другой стороны, думала Наниста, муж будет любить ее сестру, к тому же он богат и знатен, а что еще нужно от будущего супруга?
  Наниста глубоко вздохнула и сказала:
  - Я думаю, этот брак скрепит наши семьи, тем более, что Сурру-Или твой лучший друг и ты всегда ему доверял. Я даю согласие на этот брак.
  - Спасибо тебе, супруга моя, я знал, что боги наделили тебя светлой головой. Но это еще не все. Мне нужно как можно скорее организовать сильную армию, а для этого нужны средства, много средств. Я прошу тебя отдать мне свои лучшие украшения. Обещаю тебе перед всеми богами, перед божественной Иштар, что когда я завоюю Лагаш вместе с остальными городами, и захвачу в плен их царьков, ты получишь много больше, чем отдашь мне сегодня. Если боги благословят мой поход, я прикажу построить для тебя дворец, где будет бассейн из алмазов, чтобы ты могла там нежиться в розовой воде. Я поднесу к твоим стопам ключи от всех сокровищниц, ты будешь усыпана золотом и драгоценными камнями, и весь народ будет дивиться твоей неземной красоте.
  - Супруг мой, - ответила царица, сдерживая слезы, - я отдам все, что у меня есть ради тебя. Если будет нужно, я умру для тебя, ибо мне отрадно смотреть на счастье на твоем лице. Только прикажи, и я сделаю все, что ты велишь.
  - Принеси мне твои лучшие украшения.
  Наниста покорно выполнила приказ, и пред взором Лугальзагесси предстали множество золотых и платиновых браслетов, диадем, брошек, заколок, колец и перстней. Каждое украшение было восхитительной работы, точно сами боги изготавливали их в своих мастерских. Браслеты в виде змей, кольца изысканной формы, заколки и броши в виде бабочек, цветов, птиц были усыпаны драгоценными камнями, которые блестели при свете зажжённых свечей. Этого хватило бы, чтобы закупить молодых жеребцов у бедуинов, живущих в пустыне на границе Шумрии. Царь долго любовался красотой, изготовленной лучшими ювелирами Уммы, затем собрал все в ларец и, прикоснувшись губами ко лбу Нанисты, тихо прошептал:
  - Спасибо тебе, моя супруга. Знай, что то, что ты дала мне сейчас, я верну в десятикратном размере.
  Царица улыбнулась, думая, что сейчас Лугальзагесси останется с ней до утра, но он поднялся с кресла и вышел из покоев. Тут Наниста упала на пол и громко зарыдала, не боясь, что кто-то может увидеть ее слезы. А слезы эти жгли ее щеки, и были преисполнены горя и отчаяния. Она, дочь царя и первая женщина Уммы, чувствовала себя побитой собачкой, брошенной хозяевами только потому что надоела им. Оставшись одна, Наниста позвонила в серебряный колокольчик и в комнату вошла, низко склонив голову, чернокожая рабыня, верная служанка царицы, которая были приставлена к ней еще в детстве. Мара, так звали служанку, выпрямилась и спросила:
  - Чем могу служить, моя госпожа?
  - Мара, - ответила та и на секунду задумалась: стоит ли затевать задуманное? Ведь если все пойдет прахом, Лугальзагесси отвергнет ее уже не в спальне, а при всем народе. Тогда опозоренная она, законная дочь царя, отправится в изгнание как самая последняя рабыня. Но жгучая женская ревность и ненависть к сопернице настолько затмили ее разум, что Наниста решила положить все на карту, лишь бы избавиться от Лии.
  Служанка, одетая в короткую ярко-красную тунику с причудливым африканским узором, внимательно ждала приказа. Она была настолько верна своей госпоже, что готова была умереть за нее, но выполнить приказ. Такая преданность ценилась даже больше, чем сто раболепных слов и лестных комплиментов челяди. Царица, гордо вскинув голову, сказала:
  - Мара, вот тебе мой приказ: отправляйся следом за царем и проследи, куда он пойдет. Но запомни одно: никто не должен тебя увидеть, если и увидят, то ты ничего не знаешь. Ясно?
  - Я поняла, госпожа.
  - Когда ты выполнишь этот приказ, то сразу же возвращайся по тайным коридорам ко мне. Не медли ни секунды. Разрешаю идти.
  Рабыня низко склонила голову и, закутавшись с головы до ног в черную шерстяную ткань, бесшумно словно тень двинулась по следам Лугальзагесси, который ничего не подозревая, шел на женскую половину, где жили все его наложницы. Царю необходимо была собрать как можно больше золота и драгоценностей ради пополнения армии, и потому он решил взять украшения у всех женщин, которые ему принадлежали. Наложницы не без тени негодования отдали свои лучшие украшения в отличи от Лии, так покорно и с такой любовью принесшей Лугальзагесси весь свой ларец, в котором хранились ее украшения: золотые и серебряные перстни, браслеты, диадемы с рубинами, аметистами, черным жемчугом. В добавок ко всему, Лия сняла с голову две заколки в виде роз, усыпанные жемчугом, и протянула их со словами:
  - Возьми и это, мой любимый господин. Я отдам тебе все, что у меня есть ради тебя и твоего дела. Я счастлива, что как истинный повелитель собираешься благоустроить армию, дабы все земли Шумерии пали под твои сандалии. Если понадобится, я сама пойду с тобой на войну простым солдатом, буду биться с врагами и всегда защищать тебя, чтобы ни один волос не упал с твоей прекрасной головы. Вот, возьми, - девушка сняла с шею тонкую золотую цепочку, на которой висело маленькое изображение богини Иштар, и отдала ее царю, - это лично от меня, повелитель. Этот кулон принадлежал моей матери, а до нее - ее матери. Носи его всегда с собой, чтобы никто не мог повредить тебе.
  Лугальзагесси, едва сдерживая слезы, тронутый такой любовью и преданностью, взял все украшения Лии словно это были подарки богов, и поцеловав ее в нежные алые губы, тихо произнес:
  - Ты лучшая из женщин, которую я когда-либо видел. Лишь ты одна предана мне и готова на все ради меня. Никто другой не говорил мне таких слов. Когда-нибудь я вознагражу тебя и сделаю своей законной женой.
  Лия упала ниц перед ним и поцеловала пальцы на его ногах. Сейчас она трепетала словно птичка всем телом, горя от смущения и любви одновременно. И так они просидели вдвоем еще некоторое время даже не замечая присутствия фигуры в черном одеянии, которая все это время наблюдала за ними. Когда Лугальзагесси встал и направился в зал советов, где его ожидали все приближённые и советники, Мара словно черная птица пронеслась по темным коридорам дворца, где никто никогда не ходил, пересекла два зала, прячась все время в тени двойного ряда колонн, и наконец, дошла до покоев царицы, которая все время ходила с места на место, стараясь хотя бы немного успокоиться.
  Чернокожая служанка влетела в комнату и, упав на колени перед Нанистой, запыхавшимся голосом воскликнула:
  - Госпожа моя, твой царственный супруг, да даруют ему боги процветание и долголетие, был в гареме, где женщины отдавали ему свои украшения...
  - А был ли он у Лии? - глаза Нанисты сейчас блестели дьявольским огнем, метая молнии.
  Мара подробно рассказала беседу между Лугальзагесси и его любимой наложницей, не упустив из виду того, с каким трепетом и любовью целовал царь ту, которая не давала покоя царственной супруги. Наниста молча выслушала рассказ рабыни, затем тяжелой поступью прошлась по комнате и бессильно упала на кровать. Слез не было, но они душили ее, не давали вздохнуть. Комок рыданий застрял в горле, царица затряслась всем телом словно при лихорадке и, обхватив голову руками, закричала. Мара испуганно отступила назад, боясь потревожить свою госпожу, которая металась на кровати, раскидывала подушки, рвала простынь, все время проклиная царя и его наложницу Лию, так бессовестно укравшей любовь ее мужа. Придя в себя, несчастная царица ринулась к туалетному столику и достала из нижней полки флакончик с белой жидкостью. Затем он завернула этот флакон в темную тряпку и протянула его Маре со словами:
  - Ты должна влить содержимое этого флакона в кувшин с водой, который стоит у Лии. Твоя задача непростая: ты должна незаметно это сделать, чтобы никто не заметил тебя. Ты поняла? НИКТО не должен заметить тебя. Иди.
  Мара низко склонила голову и вышла из комнаты. Сейчас у рабыни был один вопрос: каким образом влить яд, но так, чтобы наложницы не заметили ее присутствия? Если план провалится, то не сносить ей головы. Хитрая Мара решила дождаться ночи, ибо знала, что Лия всегда просыпается перед рассветом, дабы выпить воды.
  Перед заходом солнца, когда на землю опускаются вечерние тени, а с севера прилетает прохладный ветерок, освежающий раскаленную пустыню и лица людей, чернокожая рабыня бесшумно прошла в сад, разбитый у входа в царский гарем, и скинула с себя легкую одежду, сделав вид, что хочет понежиться в мраморном бассейне. Пока девушка лежала, погруженная по подбородок в воде, молодой садовник при виде нагой чернокожей красавицы громко свистнул. Мара открыла глаза и погрозила юноше тонким пальчиком. Садовник весело рассмеялся и пошел дальше, на ходу оглядываясь на рабыню, к которой давно был неравнодушен.
  На небе показались первые звезды. Голоса людей и топот конских копыт растворился в воздухе. Наступила полная тишина. Было лишь слышно шелест листвы да журчание арыка, вырытого в саду неподалеку от беседки, увитой виноградной лозой.
  Черная тень метнулась мимо колонн и остановилась на секунду у входа во дворец. Через некоторое время она снова продолжила путь уже по мраморному полу, застеленного дорогими коврами с причудливым орнаментом. Затем тень приподняла занавес одной из спален и бесшумно прошла в комнату, посреди которой стоял маленький столик с резными ножками в виде крылатых быков. На столике в глиняном кувшине была вода. Мара ловким движением открыла флакон и быстро влила белую жидкость в кувшин. Затем убрала флакон в складки своего черного плаща и словно птица вылетела из комнаты, ловко миновав множество коридоров и, наконец, очутившись перед очами царицы, которая еще не ложилась спать, хотя стояла вторая половина ночи.
  - Ну? - спросила служанку Наниста.
  - Все. Вода отравлена. Когда Лия выпьет ее, то замертво упадет через несколько мгновений.
  Царица довольно потерла руки и бросила под ноги Мары золотой браслет из серебра с аметистом.
  - Держи, Мара, ты заслужила подарок.
  - Спасибо тебе, моя прекрасная госпожа! - служанка схватила браслет и пятясь назад, вышла из комнаты.
  После ее ухода радостная Наниста при мысли, что удалось так легко убрать соперницу, которая бессовестно похитила любовь ее мужа. Царица скинула с себя пурпурную накидку, расшитую золотом, и легла спать, довольно потянувшись на шелковых перинах под золотисто-зеленым пологом.
  Перед самым рассветом Лия открыла глаза и потянулась. Ее всегда в это время мучала жажда, и потому девушка перед сном ставила кувшин с родниковой водой, дабы напиться ранним утром. Солнце еще не встало из-за горизонта, но на небе показалась бледно-розовая полоска света. Где-то далеко прокричал петух, возвещая о наступлении следующего дня для всех живущих на священной земле между Тигром и Евфратом.
  Лия медленно встала и подошла к столику. Она взяла кувшин и залпом выпила прохладную водицу, которая потекла по пищеводу, охлаждая раскрасневшееся от жары тело.
  - Ах, боги, как я благодарна вам за живительную влагу! - девушка прочитала молитвы благодарности и только хотела было лечь снова спать, как вдруг волна лихорадки пробежала по телу, сотрясая все члены.
  Лия упала на пол и начала корчиться в предсмертных судорогах. Изо рта вылилась белая пена, затем желтая горькая жидкость. Ее глаза устремились в потолок и потухли. Зрачки расширились, тело перестало двигаться, и лишь легкий ветерок продолжал играть черными густыми локонами.
  
  
  Лугальзагесси сидел на песке в пустыне и время от времени брал в руки мягкий песок, который сыпался между его пальцев. Это было приятное времяпровождение после длительных тренировок в казармах, где ему как царю и полководцу необходимо было присутствовать, дабы поднять дух военный дух солдатам, которые за долгие годы забыли, что такое война.
  Теперь пришло время отдыха, когда можно было сесть в колесницу и умчаться далеко в пустыню за оазисом, где росли пышные деревья и финиковые пальмы. Но царю было не до райских кущ. Прошел месяц после смерти Лии. Тот роковой день он будет помнить всю жизнь. Рано утром, когда поднялись наложницы и кормилицы, одна из старух заглянула в комнату Лии и обнаружила бездыханное тело, лежащее рядом с разбитым кувшином. Крики женщин разбудили Лугальзагесси и он повелел одному из рабов посмотреть: что же такое там случилось? Раб прибежал весь бледный и, упав на колени перед царем, проговорил лишь два слова: "Лия умерла".
  Это два слова повергли властителя в шок, щеки его загорелись словно от пощечины. Накинув красную рубаху, Лугальзагесси ринулся на женскую половину, где собрались все слуги, рабы и наложницы. Не было лишь Нанисты, которая спала в это время крепким сном. При виде бездыханного тела своей любимицы с потемневшими губами, царь все понял. Он на деревянных ногах сделал несколько шагов и упал, обессилев от горя. Приказав всем выйти и приготовить саванн для погребения, Лугальзагесси приблизился к мертвой Лии и погладил ее волосы, такие мягкие и шелковистые. Долго сидел он так, опустив голову на грудь, словно царская корона была непосильной ношей. Умер отец, не стало любимой. Что теперь будет с ним? А если в бою погибнет и Сурру-Или, единственный человек в Умме, которому царь доверял как самому себе? Эти мысли быстрой птицей промчались в его голове, и из глаз потекли слезы: слезы отчаяния, горя и ненависти. Затем царь, опираясь на колонну, встал и посмотрел на цветущий сад, где все также как и раньше цвели деревья, благоухали цветы, пели птицы, бежала вода из арыка, журча сквозь камни. Да, ничего не изменилось вокруг, только лишь он, он изменился.
  Лугальзагесси поцеловал лоб своей возлюбленной и прошептал:
  - Я любил тебя и буду ждать тебя в царстве мертвых, когда боги заберут меня к себе. Тогда мы навечно останемся вместе, если здесь на земле, боги не дали нам этого шанса. Только жди меня, свет моих дней, отрада моих глаз. Моя любимая Лия.
  Деревянной поступью царь пошел по длинному коридору, поднялся на второй этаж, пройдя еще коридор между двумя рядами колонн. Путь, такой знакомый, показался ему целой вечностью. Лугальзагесси думалось, что этот длинный коридор, мраморные винтовые лестницы никогда не кончатся, а впереди все еще мелькали колонны и множество поворотов. Наконец, та долгожданная дверь, которую он открывал каждый раз, когда хотел разделить ложе со своей красавицей женой, самой влиятельной и самой прекрасной женщиной Уммы. Царь какое-то время помедлил, не решаясь войти в покои и посмотреть в глаза той, которую он полюбил. Но рука сама дернула засов и дверь со скрипом отворилась. Наниста обернулась и встала со стула. По лицу было видно, что царица накладывала макияж, да и платье на ней было недомашнее: фиолетовое, с золотыми застежками, подол ниспадал широкими складками и был обшит золотыми нитями. Такой предстала перед своим мужей Наниста, радовавшаяся тому, что так легко смогла убрать с дороги соперницу, которая не смотря на плебейское происхождение, похитила любовь ее супруга.
  Лугальзагесси, словно после тяжелой работы, сел в кресло и спрятал лицо в ладони. Щеки пылали, в висках все ломило, нечем стало дышать. Он поднял глаза и посмотрел на жену, которая с милой улыбкой глядела на него.
  - Тебе что-то понадобилось, супруг мой? - ласково проворковала она.
  - Что же ты сделала? - тихим голосом спросил царь, - Зачем отравила Лию?
  Лицо Нанисты вспыхнуло яркой краской, словно ей дали пощечину. Она подбежала к туалетному столику и, схватив зеркало, кинула его на каменный пол. Зеркало рассыпалось на осколки, которые покатились в разные стороны. Царица закрыла руками лицо и громко заплакала. Она плакала, не боясь и не стыдясь больше своих слез, которые копила в душе долгое время.
  Лугальзагесси подошел к ней и нежно погладил по шелковистым волосам, которые пахли райскими цветами. Царица посмотрела мужу в глаза и воскликнула:
  - Как ты мог променять меня, твою законную жену и царственную дочь, на какую-то девку плебейского происхождения? Чем она была лучше меня?
  - Успокойся, милая. Кто сказал тебе, что я променял тебя на нее?
  - А разве ты не знаешь, как ты вел все это время со мной? Я как собачка побитая бегала за тобой, на коленях прося твоей любви, которую ты давал мне, скрепя сердцем? Ее же ты любил больше всех и всегда был с ней весел и счастлив. Ты смеялся в ее покоях, говорил слова, которые предназначались мне, твоей жене! А я сидела все это время одна в своих покоях, дожидаясь тебя как последняя рабыня! Ты втоптал меня в грязь. Я долго терпела это, скрывала слезы, душившие меня. Но я не каменная. Мне надоело ждать. Чем Лия была лучше меня? Чем? - Наниста бегала по комнате, швыряла первые попавшие вещи, а когда Лугальзагесси попробовал взять ее руки, она набросилась на него и кулачками начала бить по его широкой груди. В конец обессилив, несчастная женщина упала на колени и, уткнувшись в ковер, принялась плакать. Все ее тело сотрясалось от рыданий, тонкие пальцы от бессилия и злобы впились в волосы.
  Царь сел рядом с ней и поднял с колен. Долгое время он смотрел в ее лицо, покрасневшее от слез, а потом крепко прижал к себе. С неистовой страстью он принялся целовать ее лицо, волосы, упиваясь ароматом, исходившим от них. Ему стало жаль супругу, которой он так пренебрегал. А ведь, думалось ему, Наниста ведь любит меня, а я поступал с ней несправедливо, не достойно ее положению и чести. Отныне я буду любить только ее, проводить время только с ней, мне не нужно сотни женщин, которые не сравнятся с ней ни в красоте, ни в грации, ни в преданности, - думал Лугальзагесси, успокаивая царицу, которая словно котенок прижалась к его груди и постепенно успокоилась, уверовавшая в истинную любовь супруга.
  Вечером тело Лии, омытое и завернутое в белый саванн, на носилках отнесли за дворцовые стены и похоронили на кладбище, где покоились царские слуги, рабы, наложницы и садовники. Ни одна из женщин гарема не удостаивалась чести иметь собственную усыпальницу, как было принято у принцесс и цариц. Лугальзагесси самолично положил могильный камень поверх могильного холмика, положил венок, сплетенный из лилий, и ушел, спеша поскорее покинуть это мрачное место, где будто дрожала земля от громких стонов и криков мертвецов, что мучились в своих могилах.
  На следующий день после ванны и массажа царь почувствовал себя намного лучше. Он старался не думать о мертвой наложнице. Да и зачем? У него есть жена, сотни женщин в гареме. Разве может какая-то Лия, пусть даже и очень красивая, лишить его покоя. Чтобы развеяться от гнетущей мысли, царь приказал приготовить колесницу, на которой он собирался в сопровождении Сурру-Или поехать на площадь, которую с таким трудом удалось достроить. Теперь там располагались новые казармы, конюшни, склады с оружием и колесницами; множество деревянных мишень стояли в нескольких метрах друг от друга, дабы новички могли упражняться в стрельбе из лука и метании копья. В землю были воткнуты деревянные столбы, изготовленные из ливанского кедра. Между этими столбами были натянуты канаты; это было сделано для того, чтобы все солдаты и военачальники могли каждый день накачивать мускулы, подтягиваясь по тридцать раз три раза в день. А неподалеку от всего этого располагались печные дома, в которых повара готовили завтрак, обед и ужин солдатам.
  Лугальзагесси, въехав на своей роскошной колеснице в центр площади, взвил в воздух целую волну песка. Солдаты и военачальники, вскинув копья вверх, громко приветствовали царя, который прошел на трибуну и поднял правую руку, отвечая на приветствия. Когда стихли голоса, он обратился ко всем военным с такой речью:
  - Мои воины! Прошло то время, когда ваши мечи лежали в ножнах, тупея от ржавчины. Пришло время, когда вы сможете показать свою мощь и силу. Хватит нам прятаться, позорно платя дань царькам Лагаша! Теперь вся Умма стоит на ваших плечах, вы - главный оплот нашей державы! И лишь с помощью сильной армии я смогу завоевать все города Шумерии, объединив их в одно государство. А потом мы пойдем в поход на юг, в страну гордых и высокомерных египтян, считающих жителей Азии грязными дикарями. Докажем этим бледнокожим, что наш народ - гордый и сильный, по силе и мощи не уступающий ни одному из живых богов страны Нила. Но наша могущество будет тогда твердым, когда за нами будет стоять неприступная армия. Повелеваю вам, мои воины: каждый день с утра до вечера тренироваться, не давать лени и праздной жизни поселиться в ваших сердцах. И пусть тогда враги наши трепещут от одного вида нашего, и мы опрокинем их, а самих сделаем своими рабами. Каждый, кто отличится в бою, будет удостоен великой награды и чести. Тот, кто спит сейчас на циновках и ест черный хлеб, но будет тверд в бою, станет богачом, будет иметь роскошный дом, множество слуг и будет удостоен пировать вместе со мной. Я - ваш оплот, доверьте мне ваши жизни, и я докажу вам мое безграничное уважение к каждому воину!
  Волна восторга и крики радости снова пронеслись по площади, огласив ее от края до края. Несколько птиц, до этого дремавшие на ветках, с криком улетели, широко взмахивая крыльями. Сойдя с трибуны, царь пошел между рядом солдат, которые, встав на одно колено и положив правую руку к груди, опустили головы в знак почтения. Никто из военных не падал ниц на землю, как это было заведено у вельмож. В бою все равны: царь и пеший воин, военачальник и лучник, копейщик и управляющий колесницами. Сурру-Или, следуя на полшага позади Лугальзагесси, гордо поднял голову, ибо только благодаря его стараниям военная площадь приобрела такие масштабы.
  Царь, немного уставший, взобрался в колесницу и тронул поводья. Отдохнувшие кони галопом поскакали в город, где толпа прохожих в испуге рассыпалась в стороны и тот час падала на пыльную землю, пахнущую пылью, помоями и пряностями. Сурру-Или ехал верхом на саврасом жеребце, который с яростью озирался вокруг и время от времени пытался лягнуть случайного прохожего, попадавшего на пути.
  Вот показались ворота царского дворца. Охранники, стоящие подле них, подняли руки и поприветствовали царя и его главного советника. Лугальзагесси прошел во дворец, на ходу скинув накидку, пропитанную дорожной пылью и потом. Отдав распоряжение слугам приготовить ему ванну, царь отпустил Сурру-Или, но когда тот уже хотел было выйти из зала, тот окликнул его:
  - Друг мой, я давно обещал тебе поговорить со своей царственной супругой на счет руки ее младшей сестры Заялы.
  Главный советник и друг царя подался вперед, щеки его пылали словно раскаленные в жаровне угли. Сердце гулко застучало в груди от нетерпения и волнения.
  - Наниста, супруга моя, дала согласие на ваш брак. Так что скоро в Умме состоится еще одно грандиозное бракосочетание, - проговорил Лугальзагесси и искренне улыбнулся другу, который просто засиял от радости.
  - Я благодарю тебя, царь, и царицу за столь радостную весть. Пусть боги благословят вас и ваше потомство! - Сурру-Или низко склонил голову и приложил обе руки к груди в знак глубочайшего признания.
  Через неделю состоялась пышная свадьба Заялы, младшей принцессы, и Сурру-Или - военачальника и главного советника царя. Свадебный кортеж сопровождали невольницы с большими венками благоухающих цветов, конницы и рабов, несущих на своих плечах дары невесте. В главном храме пред ликами сонмы богов главный жрец произнес заклинания и благословил молодоженов в их совместной жизни. Затем были принесены в жертву овцы и быки, и их кровь пролилась на алтарь бога Энлиля, который всегда смотрел на смертных пустыми равнодушными глазами. После кровавого жертвоприношения сам царь Лугальзагесси вместе с прекрасной царицей пожаловал поместье молодой паре, раньше принадлежащее коварному и хитрому чиновнику Итабу, которого казнили на площади несколько месяцев тому назад. Теперь Сурру-Или занимал не просто высокий пост в Умме, но и стал владельцем обширных земель, приносящие четыре раза в год обильный урожай.
  Заяла, в бледно-розовом платье с пурпурным орнаментом, унизанная золотыми браслетами, стояла подле мужа, скромно опустив прелестную головку, укрытую тонкой вуалью со множеством монеток по краям. Теперь она, как замужняя женщина и как супруга советника царя, должна будет показываться на людях с покрытой головой и сокрытой нижней частью лица, ибо только простолюдинки могли показывать свои прелести каждому прохожему.
  На следующий день, рано утром, когда солнце только встало из-за горизонта, Лугальзагесси встал, быстро умылся и, надев на себя обычные кожаные доспехи, какие носят простые солдаты, уехал верхом на коне на площадь, где все военные уже проснулись и занимались утренней пробежкой. Царь въехал в ворота площади и остановился подле соломенного чучела, служившего мишенью для стрел. Тогда он взял в руки большой лук, инструктированный золотым орнаментом, и выпустил пару стрел, которые попали сразу в цель. Довольно усмехнувшись, молодой энси (правитель) Уммы, спрыгнул с уставшего коня и прошел в кабинет военачальника. Там никого, кроме старого писца не было. Лугальзагесси приказал позвать к себе Гурдея, молодого амбициозного солдата, который за меткость и прекрасную езду на лошадях был возвышен до звания командира стрелков.
  Писец, низко склонив голову, поправил складки на своей белоснежной тунике с желтой бахромой и ушел на поиски Гурдея, который незамедлительно явился пред взором царя. Царь поприветствовал командира и попросил писца удалиться. Когда они остались одни, Лугальзагесси задал вопрос:
  - Хороши ли наши стрелки, Гурдей? Не нуждаются ли в чем-нибудь наши солдаты?
  - О, мой повелитель, - ответил молодой человек, теребя от скрытого волнения эмблемы на своей груди, - я должен доложить, что тебе не о чем беспокоиться. Молодые солдаты быстро учатся ратному делу, а старые вояки вспомнили былые времена, когда их оружие окроплялось кровью врагов.
  - Я рад слышать это, - Лугальзагесси снял с мизинца серебряный перстень с янтарем и передал Гурдею, щеки которого покраснели от смущения, - это тебе за хорошую новость. Ты речами своими обрадовал мое сердце и успокоил душу. Я не жалею, что выбрал тебя одним из командиров.
  - Спасибо тебе, царь, - произнес Гурдей, приложив подарок повелителя к груди, - для меня большой честью является служить тебе, и я буду всегда верен тебе и с радостью погибну за честь твою.
  - Повелеваю, что ты мне необходим живым, как и Сурру-Или и другие командиры. Именно вы будете вести мои войска в бой, и только от вас зависит ход событий. Я намереваюсь победить неприятеля, которые попрали своими грязными сандалиями наши жизни. Отныне, в Шумерии будет один-единственный правитель!
  - Да помогут тебе боги, царь!
  - Я не верю в богов, Гурдей. Это всего лишь сказки для слабодушных. Вера моя кроется здесь, - Лугальзагесси достал из ножен меч и указал на него, - вот - моя вера, с помощью которой я завоюю всю Шумерию, а после этого пойду на соседние государства, и даже в Египет, цари которого презренно называют нас азиатскими варварами.
  Гурдей посмотрел сначала на тяжелый кулак Лугальзагесси, держащий рукоять меча, а затем на решительный взгляд царя, и понял, что теперь нет пути обратно. Довольно долго ржавели мечи воинов Уммы во время правления слабохарактерных царей. Теперь же, с этого времени все изменится. Мужчина рожден быть воином!
  После продолжительной беседы, Лугальзагесси сел на коня и умчался обратно во дворец, где его ожидала Наниста, носящая под сердцем маленькое чудо, которое вот-вот должно родиться. Почти год царица не могла забеременеть, хотя царь почти каждый день посещал ее ложе. Но проходили дни, недели, месяцы, а долгожданного ребенка все не было. И только после смерти Лии Лугальзагесси всем сердцем устремился к своей супруге, которая так ждала его любви. И после одной из ночей семя дало росток, который так долго ждал благодатного дождя в виде взаимной любви!
  Наниста, радостная, одетая в свои самые лучшие наряды, прибежала к нему в комнату и сообщила о том, что носит под сердцем их ребенка. Царь, до этого погруженный в заботы об армии, расцвел словно после продолжительной болезни. Он крепко обнял жену, которую до этого никогда не обнимал просто так. Теперь же какая-то теплота родилась в его душе. Он всем своим существом потянулся к Нанисте, любившей его самой пламенной любовью.
  На несколько дней все государственные и военные дела были отложены на неопределенный срок. В храмах воскуряли благовония и приносили в жертву быков и овец за столь радостное событие в жизни Уммы. Жрецы, одетые в длинные бесформенные одеяния, дни напролет молились Энлилю, дабы тот даровал царице сына, который будет достойным приемником своего отца. Слуги во дворце, помня приказ Лугальзагесси, гласившего, что Наниста, царственная супруга, должна быть всегда под опекой. И что ее беременность не должна сопровождаться тяжелой работой, к которой относились наливание в чаши воды и вина, застегивание сандалий и нанесение макияжа. Рабыни денно и нощно следили за царицей, ночевали в ее спальне, пробуждаясь от каждого ее движения. И если Наниста вдруг испытывала жажду, служанка тут же подносила ей золотую чашу, полную кристально чистой водой.
  Однажды, сидя на террасе под ветвями пальм, и смотря на черное небо, усыпанное звездами словно драгоценными камнями, Лугальзагесси обратился к жене:
  - Послушай, Наниста, я должен поговорить с тобой о серьезных вещах, дабы ты имела представление о всех моих мыслях.
  - Я слушаю тебя, супруг мой, - отозвалась царица и всем телом поддалась вперед.
  - Я должен буду вести войско на враждебные нам города, дабы сделать Шумерию единым целым. Ты, как царственная супруга, обязана будешь разделить со мной либо участь победителя, либо участь пораженного. Ты готова к превратностям судьбы?
  - О, зачем такие вопросы? Перед алтарем Энлиля я дала клятву быть всегда с тобой, в горе и радости, печали и беде. И пусть боги нашлют на меня кару, если я нарушу данный мной обет.
  - Ты еще так молода, но превосходишь мудростью многих ученых мужей. Я рад слышать это от тебя.
  Наниста слегка улыбнулась и опустила голову. Подходило время сна. Царственная чета попрощались на террасе. В знак любви Лугальзагесси поцеловал жену в губы и тихо прошептал:
  - Счастливых снов, любимая.
  Царица покраснела, отвыкшая от такой заботы со стороны мужа. Она лишь склонила голову в поклоне и пошла тяжелой походкой в свои покои. Две юные рабыни, одетые в одни лишь набедренные повязки взяли Нанисту под локти и помогли добраться до спальни, где ее переодели в ночную рубашку из тончайшего полотна, расчесали длинные волосы и умастили тело, располневшее от беременности, благовонными маслами, дабы царица могла погрузиться в крепкий сон.
  Вспоминая их последнюю ночную встречу, царь невольно засмеялся и опустошил флягу с водой, которую всегда носил при себе, если отправлялся на охоту либо на военную площадь. Сейчас в этот знойный день, когда от жаркого солнца раскалывались камни на окрестных холмах, Лугальзагесси стряхнул с лица крупицы песка и посмотрел вниз туда, где между сухой травой и камнями ползла ящерица. Видно, ей было приятно ощущать горячий песок, в котором можно было сварить яйцо. Царь стукнул по земле и ящерица убежала в свою нору, оставив на песке тонкий след от своего хвоста.
  Стреноженная лошадь время от времени мотала головой, явно злясь на хозяина, который решил прогуляться далеко от городских ворот в этот смертоносный день. Лугальзагесси поднялся и погладил ее по гриве. Лошадь уткнулась мордой в его плечо в знак глубочайшей преданности. Царь расстреножил ее и птицей взлетел в седло, дернув поводья. Лошадь, до этого томившаяся на солнце, галопом помчалась по бескрайней пустыне, взмыв в воздух вихрь песка.
  Прошло несколько часов, но ворот Уммы не было видно на горизонте. Лугальзагесси остановился и всмотрелся вдаль, прикрывая рукой глаза от палящего солнца. Вокруг расстилалась безводная, всегда молчаливая пустыня, в которой могли жить лишь скорпионы, ящерицы и змеи. Вокруг не было ни души, словно весь мир погрузился в сон. Лугальзагесси нервно стал теребить поводья, поняв, что заблудился. Конечно, Сурру-Или пустится на его поиски с отрядом, но это случится не раньше вечера, а ждать заката в пустыне было практически невозможно, тем более, что фляга с водой давно опустела. Выругавшись на самого себя, молодой повелитель Уммы резко хлестнул лошадь и, положившись на удачу, поехал прямо.
  Каменистые холмы остались позади. Теперь под ногами расстилался мягкий песок, образующий барханы. Лугальзагесси выбился из сил. Силы идти дальше не было и у лошади, которая медленно переставляла ноги, бреди по песку. И вдруг невдалеке показались разноцветные шатры бедуинов, кочевавших по месопотамской пустыне. Рев верблюдов, блеяния овец, мычание коров и крики на непонятном языке заставили царя усомниться в правильности своего решения: ведь шумеры всегда относились с презрением к народу, живущему в шатрах и ведущих первобытный образ жизни, не знакомый ни с искусством, ни с письмом, ни с наукой, которыми так гордятся черноволосый народ, живущий в богатых городах.
  Но нестерпимый голод и жажда заставили высокомерного молодого властелина дернуть поводья и направиться к шатрам, вокруг которых бегали загорелые до черноты детишки в полосатых халатиках, женщины с закрытыми в черное полотно лицами готовили прямо на камнях лепешки, запах которых пленил Лугальзагесси. Царь остановил лошадь возле первого шатра и спрыгнул на землю, крупными шагами подойдя к молодому дойщику кобылиц. Молодой бедуин от неожиданности вытаращил черные глаза на незнакомца и проговорил на языке, близком шумерскому, и Лугальзагесси мало-помалу стал понимать его:
  - Господин, судя по твоему виду и виду твоего коня ты сильно устал в дороге. Сейчас я позову шейха, вождя нашего племени, по имени Али.
  Царь кивнул головой и молча повернулся в ту сторону, куда убежал бедуин. Через некоторое время из шатра вышел высокий худощавый старик в богатой одежде, его синюю чалму украшал огромный рубин. Это был шейх Али, который вот уже тридцать лет управляет племенем бедуинов, названия которого Лугальзагесси так и не смог запомнить. Шейх подошел к царю и поклонился ему как равный. В его движениях не было ни капли робости или раболепия, напротив, весь его спокойный облик, полный достоинства, говорил об обратном.
  Лугальзагесси принял приглашение шейха войти в шатер, завешанный пестрыми коврами. На низеньком столике стоял кувшин с водой, а на полу тазик, где мыли руки перед едой. Старый Али приказал двум женщинам приготовить званный обед, ибо не часто к ним приезжают такие важные гости. Царь весь напрягся, ожидая предательского удара в спину. На всякий случай он левой рукой нащупал кинжал, висевший на поясе, и тихо достал его из ножен. "Наверное, все таки узнали, проклятые дикари!" - подумал он, все также внимательно оглядываясь по сторонам. Но прошло довольно много времени, а старый шейх так никого не позвал в свой шатер. Наверное, все же они приняли его за какого-нибудь солдата или гонца.
  Али внимательно посмотрел на гостя и спросил:
  - Не находит ли мой достопочтенный гость скромным наше жилище?
  - Нет, вождь. Я рад встречи с тобой, - Лугальзагесси немного успокоился, хотя и продолжал сжимать рукоять кинжала.
  - Я вижу, ты напрягся, но знай, что я не собираюсь убивать тебя. По нашим обычаям убить гостя - страшный грех, за который боги карают свершившего преступление и в этой жизни, и после смерти.
  - Извини, шейх, просто я по привычке вытащил кинжал, - проговорил скороговоркой царь, а сам подумал "все таки увидел мое оружие хитрый лис".
  - Ты, наверное, один из воинов славного царя Лугальзагесси.
  - Да, я воин, - ответил царь и облегченно вздохнул.
  - Ты, наверное, заблудился в пустыне?
  - Да, я отправился на охоту за антилопами, но стадо умчалось прочь, а моя лошадь выбилась из сил. Мне пришлось несколько часов бродить по пустыне, и я потерял дорогу к Умме.
  - Антилопы пасутся близ оазисов, ты их нескоро отыщешь, тем более, что приближается ночь, а дорога, ведущая к городу Умма далеко.
  - Извини за мою дерзость, достойный шейх, но мне необходимо прибыть сегодня в город как можно раньше, ибо моя супруга должна вот-вот разрешиться от бремени.
  - Ты счастливый человек, и твоя жена дождется тебя. Я найду проводника, который даст тебе коня, еды на дорогу, и сверх того, проведет на дорогу, ведущую в Умму.
  Лугальзагесси склонил голову как слуга перед господином, ибо он представился как обычный солдат. Ну что же, нужно доиграть роль до конца.
  Женщины внесли дымящие куски баранины и поставили на стол. После этого одна из женщин полила мясо белым соусом и посыпала диким луком. Шейх и Лугальзагесси сполоснули руки в тазу и принялись за еду. Ели правой рукой, так как у бедуинов левая считалась нечистой. Запивали все прохладной родниковой водой, что копилась в колодцах.
  Молодая бедуинка в черном платье и черном платке с медными монетами, принялась услаждать слух мужчин красивой песней о путнике, который не найдя дорогу к дому, попал в удивительный сад, где росли плоды, подобные меду, а цветы истощали благоухающий аромат словно тело прекрасной наложницы. Слушая песню, Лугальзагесси вдруг вспомнил о Лии, которая всегда завораживала его своей дивной красотой, и тело которой благоухало райскими цветами. Теперь Лии не было в живых, ее некогда прекрасные черты лица изуродовала смерть, превратив нежную кожу в полуистлевшую плоть.
  В шатер тяжелой походкой вошла еще одна молодая женщина, которая стыдливо прикрывала свой живот, который не могли скрыть даже тяжелые мешковатые одеяния. При виде ее царь тут же забыл о наложнице и взору ему предстал облик Нанисты и их будущего ребенка, который должен вот-вот родиться и одарить всех присутствующих невинной младенческой улыбкой, способной умиротворить самое черствое сердце. Ради этого долгожданного ангелочка и решил царь Лугальзагесси расширить пределы своего царства, чтобы дети его могли править обширной землей, простирающейся от востока до запада, и с севера на юг.
  После трапезы шейх позвал царя прогуляться с ним до окрестных холмов, где росли колючки и чертополох. Вместе они, без охраны, вышли за пределы бедуинского стана, оставив палатки и шатры позади. Вскоре они обогнули песчаные барханы и их глазам предстали холмы, поросшие жесткой пустынной травой, разносившей приторно-горьковатый запах по всей округе. Шейх Али, опираясь на длинный посох, первым взобрался на этот холм, а Лугальзагесси вторым, намеренно шагая на полшага позади вождя племени.
  С вершины холма открывался живописный вид на прибрежную пустыню, которая простиралась до горизонта, сливаясь с бледно-голубым небом. Воздух был сухой и горячий. Песчинки кружились над раскаленной землей словно рои мошкары, оседая на волосах, лице и одежде. Лугальзагесси протер ладонью пылающее лицо и внимательно посмотрел на дорогу, что петляла между барханами и каменистыми холмами где-то на востоке.
  - Что это за дорога, достопочтенный шейх? - спросил царь, явно интересуясь данным путем.
  - О, воин, эта дорога, ведущая в благодатную Аравию, где произрастают самые лучшие в мире пряности.
  - А ты был когда-либо в Аравии?
  - К сожалению, нет. Мы - бедные кочевники пустыни, из покоен веков живущих в шатрах и не имеющих ничего, кроме шерстяных одежд да медной посуды. Мы даже не учимся грамоте, как вы, славные шумеры. Целую жизнь мы кочуем по месопотамской пустыне, продаем черношерстных скакунов да теплые вещи из верблюжьей шерсти.
  - Не обижайся, шейх, - сказал Лугальзагесси, желая поскорее добраться домой до наступления ночи, - но ты ведь позвал меня сюда не для того, чтобы поделиться тяготой вашей кочевой жизни?
  - Нет, гость, конечно, нет, - тут Али указал пальцем в сторону холмов и проговорил, - по этой дороге ты быстро доберешься до Уммы. Об этом пути не знает никто, кроме меня. Ты поедешь до тех холмов, затем повернешь направо и дальше езжай не сворачивая. Не бойся, что там нет дороги, ибо это секретный путь. Если сделаешь все, что я велю, менее чем через два часа будешь уже у себя дома, пусть жена дождется тебя.
  - Пусть благословят тебя боги, почтенный шейх.
  Еще долго стояли они так, глядя с холма на обширную пустыню. Оба выделялись на фоне красноватого неба, обагренного в закатных лучах жаркого солнца. И была у них разница, которая сразу бросалась в глаза: высокий широкоплечий мужчина в кожаных доспехах и короткой юбке из толстого полотна, и высокий сухопарый старец в длинном красном плаще, зеленой чалме, который опирался на длинный пастуший посох. И было во внешнем виде старца что-то необычное, аскетическое, величественное, которое было полной противоположностью молодого царя с волевым воинственным лицом, обрамленного густыми иссяня-черными волосами.
  Шейх Али указал на первую звезду на небосклоне и тихим голосом проговорил:
  - Видишь ту звезду, воин?
  - Да, - также тихо ответил Лугальзагесси, полностью погруженный в свои мысли.
  - Сейчас мы отправимся в стан, там мои люди дадут тебе еды в дорогу и коня, ибо твоя лошадь устала и ей необходим отдых.
  Царь взглянул в глубокие глаза старца, которые особенно выделялись на сухом сморщенном лице, и произнес с поклоном:
  - Я благодарю тебя шейх. По возвращению в Умму я расскажу о добре, что ты сделал мне. Наш повелитель вознаградит тебя.
  - Я помогаю людям не за добро и награды, а ради души моей, которую боги в скором времени призовут к себе. Ибо не драгоценностями, а делами праведными человек может заслужит Рай.
  - И ты веришь в это, достопочтенный шейх?
  - Я не верю, я знаю. Все в нашем мире подвержено круговороту, и ничто не останется без ответа. Если человек причиняет другому зло, то зло это вернется в многократном размере. Если же человек совершает добро, не требуя награды, то боги сами вознаградят его если не в этой жизни, то в другой.
  - Ты говоришь мудрые вещи, шейх. Но почему же тогда боги не помогают обездоленным и нищим, живущих на улицах города? Почему в течении многих лет Умма является данником Лагаша, в то время как сам город мечтает сбросить непосильное ярмо данника?
  - А что мешает правителям Уммы, у которых есть деньги, власть, армия, изменить ход событий? Да, простые люди ничего, увы, не могут. Но власть имущие должны отстоять свои права, чтобы жены могли рожать детей, не боясь голода; чтобы старики могли в их годы насладиться покоем и тишиной; чтобы дети могли играть на улицах, не боясь вражеского войска. Но все это должен дать тот, кто сейчас занял трон Уммы после смерти царя Илии. Народу нужен отдых, ибо силы его не вечны, а кормиться лишь обещаниями никто долго не сможет.
  Лугальзагесси вспыхнул от таких дерзких слов. Рука машинально потянулась к рукоятке кинжала. Но он успел взять себя в руки и лишь глубоко вздохнуть, отгоняя тревожные мысли. Да, он поднял налоги; да, крестьянам тоже пришлось трудиться в два раза больше. Но разве только о себе печется царь Уммы? Он подготовит армию, которая разметет в пух и прах все вражеские войска. Он покорит все города Шумерии и наложит на поверженных дань, дабы его поданные и жители Уммы смогли жить в достатке. Разве он, царь Лугальзагесси, плохой правитель, если приказал кузнецам за большое вознаграждение выковать как можно больше оружия: мечей, копий, стрел, щитов. Разве не с его соизволения солдаты, некогда жившие впроголодь как последние бродяги, смогли, наконец, перебраться в просторные казармы и есть каждый день мясо и белый хлеб? Почему же тогда шейх недоволен его правлением? Или этот старик печется лишь о простолюдинах, не способных ни на что, кроме работы на плантациях и каналах? Разве в этих оборванцах сила и мощь державы? Нет, сила эта заключена в армии, в царе, вера в которого живет в каждом человека. Вот, в чем заключается мощь государства! И о чем только толкует этот старый шейх, вождь каких-то бродяг-бедуинов?
  Такими думами успокаивал себя Лугальзагесси, когда вместе с Али вернулся обратно в стан, где слышался рев верблюдов, блеяние овец, веселые голоса ребятишек, бегающих по земле совсем босые. Женщины, переругиваясь на своем языке, прямо на улице в больших котлах готовили ужин из баранины, приправленной различными пряными травами. Мужчины с гордым видом сидели полукругом у костров и за живой беседой потягивали длинные трубки с дурманящими благовониями.
  Царь подошел вместе с шейхом к красивому черногривому жеребцу, который злобно грыз удила, поглядывая на людей налитыми кровью глазами. Лугальзагесси нежно погладил его в холке и осмотрел его красивые стройные ноги. Да, жеребец был молод и силен. С таким он быстро домчится до города, где, наверное, ждут его возвращения верный Сурру-Или и любящая супруга Наниста.
  Пока царь разглядывал жеребца, не забыв посмотреть его зубы, шейх Али отвел в строну одного из молодых людей и сказал ему на ухо:
  - Дай царю в дорогу флягу с водой да кусок баранины. И побыстрее.
  
  
  Царь Лугальзагесси ехал по безводной пустыне около двух часов, пока вдалеке не показались стены родного города. Пришпорив усталого коня, чьи бока лоснились от пота, мужчина понесся галопом к воротам, желая застать хоть кого-нибудь из военачальников. К счастью, ему навстречу в окружении двадцати солдат ехал Сурру-Или, широкими глазами глядя на царя. Лугальзагесси устало спрыгнул на землю и обнял друга, который вот уже несколько часов разыскивал его по всей округе.
  - Мой повелитель, мы так испугались? Где ты был? - горячо спросил Сурру-Или, взяв вороного коня под уздцы.
  - Мне пришлось долго бродить по пустыне за оазисом. Я не мог найти дорогу и потому провел в гостях у бедуинов.
  - Ты общался с этими дикарями? Неужели ты так не дорожишь своей драгоценной жизнью?!
  - Успокойся, друг мой. Бедуины не такие уж и дикари, как мы их считаем. Если бы не они, мне пришлось бы ночевать в пустыне на голых камнях, и кто знал, смогли бы вы найти меня или нет? И этот прекрасный конь - подарок их шейха, который и указал мне более короткий путь.
  Лугальзагесси устало протер глаза, которые покраснели от горячего песка и усталости. Сурру-Или приказал страже приготовить паланкин, но царь отрицательно покачал головой, не желая уподобляться изнеженным сановникам, проводящие все время со своими женами и наложницами. Лугальзагесси презирал этих мужчин, никогда не держащих ничего кроме ножа и вилки. Разве таким должен быть настоящий мужчина? Нет, он должен быть воином, способным долгое время обходиться без еды и сна, умеющего метко попасть в цель из лука и разбить врага. Ну ничего, он, царь Уммы, еще заставит этих толстопузых женолюбов испытать радость победы, почувствовать на теле жар вражеской крови и стойко перенести длительные переходы, обходясь лишь финиками да водой!
  Сурру-Или посмотрел в лицо друга и тихо спросил:
  - С тобой все в порядке?
  Лугальзагесси очнулся от своих раздумий и твердым, на сколько хватило сил, голосом проговорил:
  - Я хорошо себя чувствую, но мне просто необходимо принять ванну и увидеть Нанисту.
  Глашатай царской воли первым умчался во дворец с приказом повелителя. Слуги тут же принялись набирать горячей воды в маленький бассейн, готовить притирания и чистую одежду. Когда Лугальзагесси после душного воздуха улицы ступил на холодные каменные плиты пола, то почувствовал нестерпимое блаженство лишь от этого прикосновения. Ступни, растертые до красноты, перестали болеть, а почерневшее от солнца тело блаженно легло в ванну. Сладкий запах ароматических масел и притираний слились в воздухе с запахом фимиама и смолы, которые зажгли рабы в курильницах в честь прибытия царя.
  Когда Лугальзагесси был облачен в длинную ночную рубашку из тончайшего полотна, он отдал приказ слугам убрать в ванной и приготовить ему постель:
  - Я буду почивать на ложе. Никто не смеет будить меня раньше восхода солнца!
  Все поклонились в знак покорности и отвели царя в большую спальню с двойным рядом колонн, между которыми на постаменте возвышалась кровать под золотистым пологом, прикрепленном к столбам в виде хищных птиц. Лугальзагесси растянулся на широкой постели и блаженно потянулся. Прохладный ветерок южной ночи освежал комнату, наполняя ее ароматом дивных цветов. Смежив веки, царь крепко заснул, даже не зная, что в это время ребенок, спавший во чреве его супруги, решил родиться на свет в эту тихую ночь.
  Схватки начались ближе к полуночи и продолжались почти до утра. Рабыни, служанки и повитухи столпились в комнате Нанисты, стараясь облегчить ее боль целебными травами, которые воскуряли одну за другой две жрицы. Царица металась по кровати, царапая от боли свое красивое лицо. Несколько женщин протерли ее щеки прохладной водой и дали понюхать какой-то цветок, который сразу подействовал на царицу. Закрыв глаза, Наниста успокоилась и пролежала в полудреме около часа. Но постепенно схватки усилились и уже ничто не спасало от нестерпимой боли.
  - Почему ребенок не хочет выйти на свет? - кричала измученная царица, кусая край подушки.
  - Подожди, повелительница, ребенок скоро родится в назначенный час, - успокаивала ее повитуха, сидевшая все время у изголовья венценосной красавицы.
  Прошло еще довольно долгое время. Звезды постепенно померкли, а небо стало светлеть каждую минуту. Лугальзагесси мирно спал на своем ложе, как вдруг он вскочил от истошного детского крика, раздавшегося по всему коридору. Топом множества ног к покоям царицы, казалось, никогда не прекратится. Царь медленно встал с постели и босиком, без мантии, в одной ночной рубахе ринулся в комнату к Нанисте, которая только что произвела на свет ребенка, чудесную девочку с красивыми карими глазами и черными волосиками. Лугальзагесси нервно растолкал слуг, толпившихся у дверей, и увидев супругу, которая полулежала на подушках и кормила грудью новорожденную принцессу, протянул к ней руки. При взоре на красивую женщину, кормившую грудью дочь, у Лугальзагесси на глазах выступили слезы, комок рыданий подкатил к горлу, сдавив его. Но властитель Уммы мужественно сдержал себя, дабы не расплакаться перед сотней слуг и рабов, а только лишь сел на ложе рядом с Нанистой, и погладил ее по длинным шелковистым волосам. Наниста улыбнулась измученной, уставшей улыбкой и сказала:
  - Дочь.
  - Дочь... - повторил Лугальзагесси отрешенным голосом, словно все его надежды разбились в единый миг.
  - Прости меня, царственный супруг мой, что не родила тебе сына. Но, молю тебя, прими дочь, чтобы она стала отрадой для очей твоих.
  Царь ласково прикоснулся к мягким волосенкам дочери, которая уже мирно посапывала на руках матери, и ответил:
  - Тебе не о чем беспокоиться, Наниста. Этот ребенок желанен для меня. Я назову ее Нинея, и пусть она будет достойной будущей царицей всей Шумерии.
  Ребенка унесла няня в другую комнату, где была приготовлена детская люлька, обшитая китайским шелком и украшена драгоценными камнями, которые светились при свете солнечных лучей. Бело-золотистый полог с вышитым на нем звездами спасал принцессу от назойливых комаров и москитов, которые были наиболее агрессивные в это время годя.
  Оставшись наедине, царственная чета могла насладиться покоем и тишиной. Наниста прижалась к мужу и сказала:
  - Я боялась, что ты рассердишься на меня и прогонишь, как делают все мужчины, ожидающие наследника.
  - Я не такой как другие. Для меня невозможно изгнать любимую женщину и своего ребенка, кто плоть от плоти моей.
  - Я рожу тебе сыновей.
  - Я всегда буду любить тебя не зависимо от того, родишь ты мне наследника или нет. Если сына у меня так и не будет, то на престол сядет Нинея.
  - Женщина будет править государством? - воскликнула Наниста, ибо еще ни разу за всю историю шумерского народа ни одна женщина не имела править наравне с мужчиной.
  - Если она унаследует волевой характер, почему бы и нет? Разве женщина хуже мужчины?
  - Да... но что скажут жрецы? Ведь только с их соизволения можно ручаться за трон.
  - Государственные дела этих святош никак не касаются. Их дело - возносить молитвы богам и свершать жертвоприношения. Я еще покажу им, как лезть в политику. Каждого жреца, осмеявшего оспаривать волю царя, я посажу на кол.
  Наниста широко раскрытыми глазами посмотрела на мужа и в ее взгляде он прочитал укор и страх одновременно. Чтобы рассеять ее подозрения, царь продолжил:
  - Я сказал, если... Хотя сейчас, когда я ступил на престол, жрецы уже не так рьяно отстаивают свое право решать государственные вопросы. Надеюсь, не дойдет до кровопролития.
  - Супруг мой, - ответила царица, вся поддавшись вперед, - ты же знаешь, что проливать кровь священнослужителя - грех, боги покарают преступника за это деяние.
  - Боги, которых выдумали сами жрецы, ничего не могут: ни покарать, ни помиловать. Если хочешь знать правду, так я скажу: все эти обряды с жертвоприношениями и приношения даров богам выдумали сами жрецы, дабы пополнять свою сокровищницу, которая и так уже ломится от золота, серебра, драгоценных камней, черного дерева и благовонных смол. Богатство храмов превосходит царские сокровища, вот почему я не верю в существование богов. Но не думай, будто во мне нет веры совсем, нет, во мне есть вера, и вера эта кроется в единстве нашего народа, в могуществе и непобедимости армии. Только с помощью единения и армии мы сможем достичь высот и покорить соседние народы и племена. Но пока цари возносят хвалу богам и одаривают храмы драгоценностями в то время, как солдаты в казармах прозябают в нищете, мы никогда не победим, никогда. Вот почему я собирал все сокровища, все драгоценности, дабы построить новые казармы, выковать как можно больше оружия, закупить у бедуинов арабских скакунов, смастерить боевые колесницы. Сейчас в армии наметились изменения: солдаты тренируются целыми днями, казармы хорошо обустроены, все военные вдоволь едят белый хлеб и мясо. Нет ни дня, чтобы не пришел ни один новобранец. Теперь солдаты сыты, обуты и готовы прямо сейчас ринуться в бой. В кузнецах трудятся тысячи кузнецов, ранее влачившие жалкое существование. Теперь же у них есть деньги на то, чтобы прокормить свои семьи. Народ доволен, хоть мне и пришлось повысить налоги. Но я не жалею ни денег, ни сил на благое дело.
  - Что ты хочешь делать? Покорить все города Шумерии и стать единовластным правителем?
  - Да. Ради нашего народа, и ради тебя и дочери.
  - Но ты же сказал, что хочешь потратить все силы на благое дело? А разве война - есть благо?
  - Ты женщина, вот и рассуждаешь так. Любой муж, способный держать меч, разделил бы со мной мое мнение.
  - Я лишь боюсь за тебя. Ведь кто, кроме богов знает, чем закончится война: твоей победой или твоим поражением. Ибо если убьют тебя, я не смогу жить дальше, не хочу стать одной из жен кого-нибудь из царей.
  - Я даю тебе слово, Наниста, что одержу победу над всеми врагами и выстрою для и наших детей золотой дворец, который превзойдет по красоте все дворцы в мире, и память о нас навсегда останется в истории человечества.
  - Я буду молиться, чтобы боги даровали тебе победу, супруг мой.
  - Я даю тебе слово.
  Наниста широко улыбнулась своей обворожительной улыбкой, сводившей с ума всех мужчин дворца. В полумраке блеснули ее ровные белые зубы словно жемчуги, которые собирают со дна морских глубин. Лугальзагесси взглянул в лицо жены: темные тени ярко отражались на ее бледном лице, уставшие глаза больше не блестели живым огнем, и царь понял, что царице нужен покой после тяжелой бессонной ночи. Большой рукой он провел по ее темно-каштановым волосам и прошептал:
  - Прости, любимая. Я вижу, что ты устала и тебе нужен сон после разрешения от бремени. Ложись спать, отдохни.
  Он сам лично укрыл Нанисту пуховым одеялом и вышел из комнаты, тихо затворив за собой дверь. В коридоре никого не было, было слышно лишь потрескивание факелов, горящих на стене. Лугальзагесси прошел в соседнюю комнату и увидел по середине люльку, закрытую от остального мира длинным золотистым пологом. Няня мирно посапывала на стуле, облокотившись головой о руку. Женщина даже не проснулась, когда царь прошел мимо нее и, откинув полог, внимательно посмотрел в лицо спящей малышки, которая крепко спала, раскинув маленькие ручки. Лугальзагесси провел кончиком указательного пальца по черным пушистым волосенкам, которые блестели при неярком свете солнечных лучей. Вдруг Нинея закряхтела и проснулась. Почмокав губками, девочка скривила личико и громко заплакала. Царь боязливо, неуверенными руками, взял дочь на руки и стал качать ее туда-сюда. Малютка перестала плакать, но все еще всхлипывала. Лугальзагесси широко улыбнулся ей и сказал:
  - Я рад тебе, дочь моя. Будь отрадой глаз моих и достойной моей преемницей.
   Нинея громко закричала и закашляла. В этот момент проснулась няня, которая с про сони не понимая ничего, попыталась выхватить плачущего ребенка из рук царя. Лугальзагесси с силой оттолкнул женщину и громко прокричал:
  - Что же ты, дармоедка, спала в то время, как Нинея проснулась? На кол посажу!
  Испуганная няня, хлопая глазами, упала на колени и коснулась лбом холодного пола, на котором был нарисован орнамент в виде сплетающихся цветов. Царь с укором посмотрел на нее сверху вниз и сказал уже более ровным голосом:
  - Твой повелитель на сей раз прощает тебя. Но в следующий раз не жди от меня пощады. Ты приставлена к моей дочери, дабы охранять ее сон. Ее жизнь - в твоих руках. А что я увидел? Ты спала так крепко, что я без труда прошел мимо тебя и взял дочь на руки. А если бы это был кто-нибудь из недругов? Ты понимаешь, что наделала?
  - Прости меня, великий царь, - ответила женщина, дрожа всем телом, - я буду день и ночь охранять покой царственной дочери. Я сделаю все, что ты прикажешь, только пощади меня, прошу.
  Няня поцеловала край царской сандалии и медленно поднялась с колен, когда Лугальзагесси дал ей прощение. Нинея уже успокоилась и молча засыпала на могучих руках своего отца, который решил обагрить кровью шумерскую землю между двумя реками, дабы расширить границы своего царства до последнего предела.
  Царь передал принцессу в руки няни и тихо, чтобы не разбудить малышку, сказал:
  - Сейчас царственная супруга почивает на ложе, ибо очень устала после бессонной ночи. Никому не входить в ее покои, дабы не потревожить ее сон. Если принцесса Нинея захочет есть, найди во дворце кормилицу для нее.
  - Я исполню все, что ты сказал мне, повелитель. Да хранят тебя боги в этой жизни и последующей. Да даруют они тебе все блага мира, чтобы ты мог наслаждаться ими.
  - Да помогут тебе боги тоже, - проговорил Лугальзагесси и вышел из комнаты, решив для себя, что царственному мужу не подобает долго находиться среди детей, ибо долг его - повелевать всем народом и вести непобедимую армию на врага.
  
  
  На следующий день Лугальзагесси приказал во всей Умме устроить грандиозное пиршество во славу принцессы Нинеи, которая только недавно появилась на этот свет. Приготовления к празднику длился целый день. Рабы и слуги с самого раннего утра, когда только встало солнце, принялись расчищать площадки, мыть до блеска каменные полы, украшать колонны и потолки гирляндами, сплетенными из благоухающих цветов, аромат которых витал в воздухе, смешиваясь с мускусом, амбры, ладана, мирры и нарда. Во всех храмах города жрецы постоянно возносили молитвы богам, воскуряя перед статуями опьяняющие благовония, от которых кружилась голова.
  Царь отдал приказ заколот сто коров и тысячи голов овец для приготовления угощения для простого люда, дабы и они смогли достойно отпраздновать рождение принцессы. Бедняки искренне благословляли повелителя, вознося молитвы Энлилю, которые были не столь торжественные как молитвы жрецов, но, может быть, более искренние.
  Солдатам, охраняющим ворота города и патрулирующих по улицам, был дан приказ: беспрекословно следить за порядком, не допускать драк в городе или каких-нибудь пререканий, виновных сразу забирать и сажать в темницу до следующего утра. Сурру-Или, оставив молодую жену дома, с утра носился на взмыленном коне по всей Умме, расставляя дозорных и следя за подготовкой к празднику. И лишь вечером, когда на небе показались первые звезды, главный советник царя смог вернуться к себе, хорошенько вымыться, нарядиться в лучшие парадные одежды, украшенные драгоценными камнями, и умастить тело и волосы дорогими благовониями. При всем блеске Сурру-Или вышел за ворота дома в сопровождении Заялы, одетой в парчовое длинное платье, облегающее всю ее стройную фигуру, и украшенной большой диадемой в виде двух змеек. Аромат, исходивший от ее наряда, витал в воздухе словно легкий дымок, привнося запах амбры и мирры.
  Ко дворцу стали подходить первые гости, которых несли в роскошных паланкинах на своих сильных плечах рабы-невольники: высшие сановники, судьи, чиновники, военачальники, жрецы в белоснежных одеяниях. Все они были нарядно одеты, их одежды сверкали при свете факелов драгоценными камнями, золотом и серебром. Дорогие накидки с причудливым орнаментом волочились по ступеням, а затем по полу, что придавало высшему свету более величественный вид.
  Красота дворцовых покоев покорила всех гостей. Все самое лучшее, что пряталось в сокровищницах дворца, сейчас сияло во всех уголках залов. Драгоценные чаши, золотые подсвечники с драгоценными камнями, статуи богов, лепестки роз, застилающие полы словно ковер, шелковые занавески в проходах, собранные в шнурок с большими кистями: все это представилось высокомерным сановником слишком уж дорогой роскошью для рождения дочери, даже царского рода.
  - Царь наш радуется дочери, а ведь наследника-то нет. К чему такое пышное торжество? - спросил один чиновник другого.
  - Государь рад рождению принцессы. Тем более, поговаривают, будто юная царевна хороша собой, и даже превосходить свою мать, несравненную Нанисту. И, самое главное, ребенок здоров и крепок, не подвержен никакому недугу. Разве это не расположение богов?
  - Царица еще молода и у нее есть шанс родить царевича. Но если боги не дадут ей такого счастья? Как быть тогда? - принялся задавать вопросы чиновник, глаза которого завистливо подергивали, ибо у него с женой не было никогда детей, видно, небожители наказали его род за какие-то грехи.
  К беседующим подсел один важный вельможа, одетый в красную накидку, на которой был вышит драгоценными камнями орнамент, и, понизив голос, сказал:
  - Господа, я думаю, нам, смертным, не пристало обсуждать жизнь наместника богов и его прекрасную супругу. Давайте лучше выпьем в честь рождения долгожданной принцессы! - не ожидая ответа, вельможа налил остальным красное вино и залпом осушил свой кубок.
  Остальные переглянулись и сделали лишь по глотку, дабы прочистить горло. Бездетный чиновник встал из-за стола и вышел, не желая больше участвовать в дискуссии, ибо и так подпортил свою репутацию необдуманной фразой. И правда, какая разница, кто родился к царя: мальчик или девочка? Главное, что род государя продолжился, не остановился, как у него. И почему одним боги дают все, а другим ничего?
  В пиршественный зал вошли длинной колонной флейтисты, которым было от двенадцати до пятнадцати лет. Все мальчики были как на подбор: красивы и стройны. Они сели в дальний угол и заиграли на флейтах, предвещая скорое появление царя. Все гости встали и склонили головы. И тут из-за навеса вышел высокий широкоплечий Лугальзагесси в сопровождении Сурру-Или, десяти телохранителей, двух лакеев и шестнадцати прекрасных невольниц, чьи тела блестели при свете факелов, умащенные ароматическими маслами.
  Рядом с царем шла, гордо подняв голову, царица. Она села на трон рядом с супругом и окинула присутствующих высокомерным взглядом. В этот вечер Наниста была особенно прекрасна: длинное белое платье с бахромой плотно облегало ее стройную высокую фигуру, алмазное ожерелье на груди переливалось всеми цветами радуги, а золотая тиара над высоким лбом скрепляла длинные каштановые локоны, маленькими прядями, свисающими до шеи.
  Каждый из присутствующих невольно залюбовался царской женой, не замечая даже юных рабынь, разносивших на серебряных подносах различные яства. Какая роскошная женщина, думали сановники и вельможи, бросая восхищенные взгляды на Нанисту, которой не смотря на молодой возраст - семнадцать лет, была полна величия, красоты и гордости. Не зря она носила титул первой красавицы Уммы, затмевая свой красотой младших сестер. Никто и представить не мог, что гордая царица, посматривающая с высоты своего трона на приближенных, на самом деле являлась тихой робкой женщиной, беспрекословно подчиняющаяся воле супруга.
  Лугальзагесси, сверкая перстнями на всех пальцев, дал приказ привести в зал Нинею. Тут же из боковой двери появилась тучная пожилая женщина, одетая в хлопковую красную тунику и синей косынкой на голове. В руках у нее мирно спала юная принцесса, которая даже и не догадывалась, что все торжество состоится в ее честь.
  Лугальзагесси, взявшись за подлокотники трона, вскинул голову и зычным голосом сказал:
  - Мои приближенные, сегодня мое величество пригласил вас в этот зал, дабы вы всмотрелись в благосклонность богов. Небожители одарили меня чадом, девочкой, которая по достоинству продолжит мой род, если такова будет воля богов. Сегодня в честь принцессы Нинеи я приказал дать на заклание овец и быков из моего стада, дабы и народ мог благословить рождение царской дочери. Вы, мои поданные, возьмите в руки чаши и выпейте вина, благословите богов в честь такого радостного события!
  Все вельможи низко поклонились и их чаши тут же наполнили горьковатым напитком невольницы, ожидающие приказа за колоннами. Все радостно произнесли хвалебные речи в честь рождения Нинеи, желая ей счастья, богатства, долголетия и достойного избранника. Наниста отпила из чаши и ушла в соседнюю комнату, где ее ожидали жены вельмож и сановников, не смеющих входить в пиршественный зал и сидеть за одним столом с мужчинами.
  Царь после двух чашей вина разрешил каждому гостю преподнести подарок принцессе, которая проснулась и начала плакать, требуя материнского молока. Няня передала ребенка кормилице, после чего и сама покинула пиршественный зал.
  Первым к ногам царя положил свой дар юной принцессе верный друг и поданный Сурру-Или. Молодой военачальник преподнес красивые детские платья, украшенные драгоценными камнями. Сановник по торговым делам подарил одеяльце, подушку и перину, сшитые из тончайшего шелка, которые ткали мастерицы в далеком невиданном Китае, и украшенные по краям рюшами. Другой сановник преподнес в дар принцессе ларец, сделанный из горного хрусталя тончайшей работы, крышечка которого была усыпана драгоценными камнями. Один из главных военачальников подарил Нинеие маленькую белую пони с длинной шелковистой гривой.
  Постепенно Лугальзагесси перестал пристально всматриваться в подарки, которые нескончаемым потоком ложились к его ногам. Здесь было все: и украшения, и игрушки, и одежда, и постельные принадлежности, и притирания для детской кожи на основе миндального, кокосового масла и масла черного дерева. Все было роскошно и стоило огромные деньги. Юной принцессе повезло быть обладательницей таких подарков, которые стояли целое состояние. А Лугальзагесси радостно улыбался, представляя дочь в красивых платьях, умащенную драгоценными маслами, ездящей в саду на маленькой пони, даже забыв о том, что тысячи детей бедняков кормятся лишь черствым хлебом, финиками да водой, нося поношенные, залатанные одежды от старших братьев и сестер, которые не спасали от палящего солнца.
  После дарения подарков принцессе царь приказал внести яства на золотых и серебряных подносах. Слуги внесли целые тушки баранины, гуся, газелей, приправленные специями, соусами и курагой. Гости, засучив длинные рукава, принялись за еду. Жир стекал по их рукам, оставляя следы. Тут же подбегали рабыни и вытирали руки сановников мягкими полотенцами, смоченными в розовой воде.
  После обильной трапезы, когда гости, изрыгая остатки пищи, облокотились на спинки кресел, в зал выбежали молодые юноши и девушки акробаты. Музыка, топот ног и звон множества браслетов, пьяные выкрики сановников - все слилось в единый поток горячего месопотамского воздуха и продолжился до полуночи. Когда пиршество закончилось, рабы помогли гостям дойти до паланкинов, рядом с которыми ожидали своих хозяев безмолвные рабы. Пошатываясь, сановники садились в носилки и отправлялись в свои дворцы, где их ожидали горячая ванна, массаж и крепкий сон.
  Лугальзагесси почти ничего не пил и не ел. Все время он оставался серьезным и задумчивым, и даже вид прекрасных дев не смог отвлечь его от мысли о предстоящей войне с царями Лагаша, Ура, Урука и других городов-государств. Молодой правитель потянулся всем своим сильным телом на троне и устало зевнул. Слуги помогли встать ему на ноги и провели его в покои Нанисты, которая спала сладким сном под пуховым одеялом. Лугальзагесси приподнял полог и поцеловал жену в высокий чистый лоб. Затем бесшумно выйдя из комнаты, направился в комнату дочери. Няня дремала над столом, ее голова то и дело падала с руки. Но при звуке шагов, женщина вскочила на ноги и низко поклонилась вошедшему царю, который не удостоив верную служанку даже взглядом, подошел к колыбели, где спала младенческим сном Нинея. Черный пушок волосиков ярко блестел при свете луны. Лугальзагесси улыбнулся и спросил няню:
  - Моя дочь крепко спала все это время?
  - О, мой повелитель! Принцесса - спокойный ребенок. После кормления грудью она тут же заснула и больше не просыпалась. Да украсят боги ее сон!
  - Хорошо, - проговорил царь, устало моргая глазами, - ты можешь ее посидеть с Нинеей, а потом иди спать.
  - Благодарю тебя, повелитель, - прошептала женщина, склоняясь в поклоне, - да продлят твои дни боги, да украсят они твою жизнь!
  Лугальзагесси лишь кивнул и пошел спать, решив в эту ночь хорошо выспаться, ибо с завтрашнего дня он будет присутствовать при казармах своей армии, пополнившейся за последний месяц новобранцами почти втрое. Юноши из бедных семей, рвясь к славе и победе, сами оставляли своих родных и приходили в дом командования, дабы их зачислили в армию. Каждый из этих молодцов смог хотя бы здесь вдоволь наесться хлеба и мяса, которые не могли купить их родители. Привыкая к суровой армейской жизни, молодые солдаты уже ставили ставки и спорили кто скольких убьет врагов и какую славу добудет мечом. Сейчас как никогда представлялась возможность выбраться из нищеты и при благоприятных возможностях получить награду из священных рук самого царя, купить приличный дом, земли и рабов, а потом вооружась, снова идти на войну.
  Укладываясь в постель, Лугальзагесси мысленно представил себя властелином всей Шумерии и усмехнулся такой амбициозной мысли. Смежив веки, царь укрылся с головой под одеяло и сразу же уснул, позабыв все на свете.
  Проснулся Лугальзагесси на рассвете, когда солнце осветило вершины пальм и кромку расстилающейся за городом пустыни. В саду весело щебетали птички, сладковатый аромат экзотических цветов витал еще в прохладном утреннем воздухе, напоенный дымящимися в курильницах благовониями. Царь раскрыл глаза и провел взгляд по комнате, украшенной резными колоннами и золотыми изображениями на стенах, прославляющие богов и их сына - великого царя. Молодой властитель Уммы резко встал с кровати и вышел в коридор, где стояли, прислонившись к стене, охранники. При звуке шагов они резко вскинули головы и сонным взглядом уставились на царя, не понимая его столь раннего пробуждения.
  Лугальзагесси властным жестом подозвал слуг и сказал:
  - Мне нужно как можно скорее собираться в дорогу! Прикажите конюхам приготовить двух самых крепких коней и мою боевую колесницу. И как можно скорее.
  Пока слуги исполняли приказ, рабыни приготовили властителю горячую ванну, смочили его иссяня-черные волосы душистыми маслами, натерли его мощное тело мылом. После водных процедур старая служанка приготовила ему короткую белую рубаху без рукавов и простые кожаные доспехи. У ворот дворца царя поджидали солдаты и запряженную в колесницу рослые кони с длинными мощными ногами. Лугальзагесси легко, не смотря на свой рост, прыгнул в колесницу и, взяв поводья, тронулся в путь. Клуб пыли от колес еще долго витал в воздухе.
  Царь мчался по улицам города с бешеной скоростью. Прохожие в страхе прижимались к стенам и падали ниц, боясь быть раздавленными под копытами и колесами. Солдаты, гордо подняв копья, следовали следом за повелителем, время от времени стегая плетьми нерадивых горожан.
  Вскоре кавалькада царя очутилась перед казармами, неподалеку от которых каждое утро устраивались построения. Все воины, разбитые на отряды, занимались своими делами: одни учились метать копья, другие драться на мечах, третьи стрелять из лука, четвертые управлять колесницами - но такие отряды записывались лишь юноши из знатных семей, чьи отцы могли заплатить за коней.
  Лугальзагесси спешился и незаметно, без охраны, прошел во двор, где велись учения. Сегодня ему хотелось как можно меньше слышать приветливые возгласы и приветствия. Одетый как простой воин, царь незаметно стал обходить отряды, издали наблюдая за молодыми юношами из самых разных семей: от семьи бедных крестьян до семьи знатных вельмож. В одном из таких отрядов, который проходил курс обучения ведения рукопашного боя, собрались молодые люди из бедняков, которые согласились воевать лишь потому, что им надоело жить в постоянной нищете, перебиваясь лишь сухими лепешками да водой. Здесь же, в армии, их справно кормили, одевали, обували. Теперь некогда худые юноши стали крепчать на глазах; и там, где были лишь кожа да кости, стали пробиваться мускулы. Командовал этим отрядом старый вояка Энтику, преданный Умме душой и сердцем. Некогда его меч лежал в ножнах, ржавея от ненадобности, теперь же у старика появилась возможность не только окропить своего друга кровью врага, но и научить желторотых птенцов настоящему мужскому делу.
  Лугальзагесси, прислонившись к стволу пальмы, с усмешкой наблюдал, как старый Энтику отчитывал юношу, у которого никак не получалось отражать удар.
  - Как ты меч держишь?! - кричал ветеран. - Руку невесты так будешь держать, а оружие возьми твердой хваткой, чтобы враг не смог выбить его у тебя из рук. Вот так возьми. Теперь нанести удар. Да кто так делает выпад? Твердо стой на ногах, сделай шаг, теперь полразворота, меч наготове приподнят, так, теперь подними его и обрушь мне на голову.
  Юноша только замахнулся, как Энтику скрестил свой меч с его и, сделав выпад, отбросил незадачливого солдата в сторону. Тот упал, больно стукнувшись локтем. Старик наклонился над ним и прокричал:
  - Вставай, слабак! Ты бы еще дольше замахивался! Резко нужно наносить удары, дабы противник не мог опомниться. А ты стоишь, птиц в небе считаешь! Если не научишься резко наносить удары, то погибнешь в первой же схватке. Ты понял?
  - Да, командир.
  - Теперь давай повторим все сначала. Меч твердо держи в руках, делай шаг, полразворота, подними руку и быстро, быстрее молнии ударь меня по голове.
  Юноша резко, со всей силы обрушил деревянный меч на голову Энтику и тот чуть было не упал. Дав знак садиться, ветеран облегченно вздохнул и сказал:
  - Вот, теперь молодец! После еще раз повторим с тобой этот прием, а пока отдыхай. Скоро наш отряд будет учиться преодолевать препятствия.
  - Жарко бегать, - сказал кто-то из молодцов.
  Старик резко обернулся и, уперев руки в бока, закричал так, что солдаты чуть было не оглохли:
  - Вы что тут бабьи истерики затеяли? Со своими женами будете в жару отдыхать, а здесь в армии, пока вас учат, никаких поблажек не будет, ясно? Чем лучше будете подготовлены, тем больше у вас будет шанса живыми вернуться, матерей своих обнять, - с этими словами он отвернулся и ушел под навес сполоснуть пылающее лицо холодной водой.
  Пока Энтику отсутствовал, юноши достали фляги с водой да белые лепешки. Пока они подкреплялись перед очередным заданием, между ними завязалась довольно таки интересная беседа. Один из солдат, худой невысокий юноша с пористым лицом и большими черными глазами, плюнул на землю и проговорил:
  - И зачем я только согласился идти в армию! Сидел бы дома, отцу бы помогал в гончарной. А здесь мы выматываемся хуже рабов, что работают на родниках.
  - И много ты бы заработал, продавая глиняные горшки? - поинтересовался другой юноша с хитрым лукавым взглядом. - Здесь, по крайней мере, ты сыт, а что дома? Сам рассказывал, что отец не может семью содержать один, матери и сестрам приходится работать с утра до вечера, и питаетесь вы в основном финиками да водой. Даже хлеба по несколько месяцев не едите.
  - По крайней мере, Зару, - ответил тот, - с отцом мне не приходилось столько много работать. Сидел, лепил чаши, песни напевал. Отец у меня человек добрый, никогда не заставлял трудиться из последних сил. А вот что тебя привело в армию?
  Зару посмотрел на Илибара - сына гончара, и сказал:
  - Меня привлекла возможность стать богатым. Вот вернусь из похода, царь, наверняка, наградит каждого воина. Куплю себе просторный дом, землицы для возделывания, несколько рабов, чтобы на ней работали. У меня лишь одна мать, которая болеет сильно. Из-за нищеты приходится и ей целыми днями ткачихой у богача работать. Платят ей мало, а работы всегда много. У матушки уже и сил никаких не осталось. Несколько раз за последнее время сознание теряла, а у нас даже и денег нет, чтобы целебные травы купить. Вернусь героем и помогу матери зажить счастливо, чтобы она смогла отдохнуть хоть на старости лет.
  - А если убьют? Какого матери твоей будет? - спросил сын кузнеца по имени Итара.
  - Тьфу-тьфу, - Зару сплюнул три раза через левое плечо и тихо проговорил, - не услышали бы твои слова боги тьмы. Буду молиться, чтобы Энлиль помог мне вернуться живым и невредимым.
  Сидящий неподалеку молодой человек с тростинкой в зубах, усмехнулся и возразил:
  - Не слушайте его, друзья! Я сосед Зару и знаю его причину ухода в армию. Не о матушке он своей печется, а о дочери богача, в которую влюбился, да только взять в жены ее не может, ибо денег нет заплатить за выкуп.
  Все дружно рассмеялись. Зару погрозил тому кулаком и отхлебнул из фляги воды. Тут их разговор прервал приход Энтику, который грозно посмотрел на новобранцев и отдал им приказ строиться. Солдаты встали и развернулись, ожидая новой команды. Старик лишь проговорил "вперед" и юноши побежали по каменистой дороге, ведущей к сопкам, изготовленных из мешков. Каждому отряды необходимо были с оружием в руках преодолеть все эти сопки без единого падения.
  Стоял жаркий день. Солнце нещадно палило своими лучами землю и все живое на ней. Травы пожухли, птицы укрылись под кронами деревьев, и даже насекомые вяло перелетали с цветка на цветок, лениво жужжа. Только армии нельзя было ни на секунду остановиться и передохнуть. Приказ царя о создании сильной непобедимой армии исполнялся точно и безоговорочно. Никто не имел права нарушить этот закон, ибо недобровольное исполнение его каралось смертной казнью любого, будь то простой солдат или командир отряда.
  Отряд Энтику с копьями наперевес, обливаясь потом, полезли на сопки. Юноши помогали друг другу преодолеть препятствие, после чего брались за "штурм" второго. Один из солдат, не выдержав, упал на землю, больно ударившись коленкой. Из раны потекла кровь, юноша корчась от боли, прикрыл ее ладонью. К нему тут же подбежал разъяренный Энтику и, наклонившись, спросил:
  - Что делать будем, воин? Лежать и стонать, ожидая, пока враг не заколет тебя копьем, или же встать и бежать за своими товарищами?
  Солдат из последних сил поднялся и пошел на штурм сопки, стараясь догнать своих, которые не достигнув конечной цели, лежали на земле и громко дышали, не в силах подняться. Старый командир подошел к толпе юнцов и, грозно поглядев на них, закричал так, что перепугал птиц, дремавших на ветвях пальмы:
  - Вы все мертвы: ты, ты, ты! А вы знаете, что такое боевые колесницы, нет? На войне враг давно уже раздавил бы вас, кучку жалких слабаков, не способных залезть на сопку из мешков! Что вы за воины, которые падают от усталости как бабы. Встали все быстро!
  Юноши быстро поднялись на ноги, качаясь от усталости. Их красные от жары лица покрылись холодной испариной, которую никто не вытер, боясь сделать лишнее движение. Энтику прошел вдоль них, поочередно вглядываясь каждому в лицо, и затем спокойным голос продолжил:
  - Вы должны быть сильными и с точностью выполнять мои приказы. Вам повезло, что вы находитесь здесь. Ибо на войне ошибку исправить не получится: там закон один - либо убьешь ты, либо убьют тебя, другого, увы, не дано. Я лишь хочу, чтобы вы живыми вернулись с войны, а не лежали бы где-нибудь на раскаленной земле со вспоротым животом или перерезанным горлом. На сегодня все, но помните: с каждым днем нагрузка ваша будет увеличиваться, ибо вы должны быть готовы к тяжелому повороту событий. Я видел войну собственными глазами, и сейчас я молюсь богам лишь о том, чтобы вам не пришлось хоронить своих товарищах в одной могиле. Помните одно: чем сложнее вам будет здесь, тем легче станет на войне. Теперь идите.
  Старик смотрел на спины своих солдат, которые после поклона пошли строем к казармам, где их ждал отдых до завтрашнего утра. "Да смилуются над вами небожители", - прошептал он молитву.
  Лугальзагесси бесшумно подошел к Энтику и произнес:
  - Ты хороший командир, Энтику. Я отличу тебя.
  Старый командир резко обернулся и хотел было склонить голову перед царем, как тот оборвал его словами:
  - Нет нужды в церемониях, здесь я такой же воин как и все. Я лишь хочу спросить тебя: не видел ли ты Паразуру?
  - Мой повелитель. Я сегодня завтракал с Паразуру, сейчас он должен быть где-то неподалеку. Если хочешь, я разыщу его.
  - Хорошо, Энтику. Я буду ждать его вон там, - царь указал на строение, где обычно трапезничали командиры.
  Пока Энтику разыскивал Паразуру, Лугальзагесси смог отдохнуть и поесть скромный армейский обед. Повар хотел было приготовить что-нибудь более изысканное для царя, но тот наотрез отказался от всяких царских блюд. Здесь он чувствовал себя свободным и счастливым. Глядя на молодых новобранцев, слыша крики и приказы командиров, царь вдохнул полной грудью и подумал с гордостью: это моя армия, МОЯ!
  Думы его прервал звук шагов. Лугальзагесси обернулся и увидел в проеме высокую фигуру, скрытую длинной накидкой с капюшоном. Лица незнакомца не было видно из-за тени, что падала от накинутого на голову капюшона. Незнакомец прошел в комнату и склонился в поклоне перед царем. Тот указал на место напротив себя и, когда вошедший снял накидку, спросил:
  - Паразуру, что нового?
  Незнакомец поддался чуть вперед и заговорил тихо, так тихо, что Лугальзагесси пришлось напрячь весь свой слух:
  - Мой повелитель, я ходил по Умме и слушал разговоры мирян. Народ не доволен высокими налогами, ибо бремя сие большим грузом легло на их спины. Но есть и хорошая новость: люди рады тому, что ты, будучи царем, решил раздвинуть пределы своего государства. Народ верит в твою победу, царь, и каждый день приносит дары на алтарь богов, дабы небожители подарили тебе все земли от края до края, и тогда, говорят люди, мы сможем зажить богато, у каждого будет хотя бы по рабу и клочок земли для возделывания.
  - Еще что? - спросил Лугальзагесси, нервно стуча пальцами по столу.
  - Прости, мой повелитель, но это все, что я смог разузнать. Народ верит в тебя как спасителя.
  - Я понял смысл твоих слов и постараюсь не разрушить веру народа. Но к тебе есть одно поручение. Говорят, многие родители, чьи сыновья ушли в армию, склоняют остальных против меня. Я хочу, чтобы ты сам убедился в этом: правда это или нет.
  - Я понял тебя, царь. Положись на меня.
  - Разрешаю идти.
  Паразуру низко поклонился, взял свой плащ и вышел из комнаты. Смотря ему вслед, Лугальзагесси подумал: "Высокие налоги, высокие налоги. А кто же будет кормить солдат?"
  
  
  Поздно вечером Лугальзагесси вернулся к себе во дворец. Слуги тут же сняли с него пропитанные потом и пылью кожаные доспехи и отвели его в роскошную ванну, где юные невольницы растирали его уставшее тело сладкими благовониями. После водных процедур царь приказал накрыть на стол, ибо почти ничего не ел за весь день. После вечерней трапезы он приказал потушить свечи, стоящие в светильниках, после чего отправился один, без охраны к себе в спальню. Открыв дверь, Лугальзагесси увидел в неярком свете высокую стройную фигуру, укутанную в тонкую полупрозрачную накидку. Царь на долю секунды замер и машинально положил руку на рукоять кинжала, что висел у него на поясе.
  - Кто ты? Что тебе надо? - спросил он, на всякий случай отойдя на два шага назад.
  Фигура ничего, не ответив, обернулась и скинула с себя покрывало. Каково же было удивление, когда царь увидел свою жену, прекрасную Нанисту, с которой не общался вот уже несколько дней, ибо дела армии занимали все его время. Царица гордо вскинула одну бровь и спросила:
  - Так мой царственный супруг приветствует свою царицу?
  - Наниста, ты... ты напугала меня... Поначалу я подумал, будто это...
  - Тайный убийца или злой дух? - венценосная красавица усмехнулась и широко улыбнулась, в темноте блеснули ее ровные, белые зубы.
  - Ты меня считаешь трусом? - спросил обиженно Лугальзагесси.
  - Нет, царственный супруг мой, - с поклоном ответила Наниста, - просто ты столько времени проводишь со своей армией, что мне начало казаться, что ни я, ни Нинея тебе уже не нужны.
  Царь рассмеялся и широкими шагами подошел к жене, которую крепко обнял и прижал к своей груди. Вдыхая аромат ее шелковистых волос, поглаживая округлые плечи, он тихо проговорил:
  - Нет для меня роднее никого, чем ты и наша дочь. Я покорю земли, дойду до последнего предела, расширю границы своего царства ради тебя и наших детей. Я желаю видеть тебя царицей не только какой-то Уммы, но и всего Халдейского царства. Я построю для дворец из золота. Ты будешь носить самые лучшие украшения и платья, которые есть на земле, и вся земля ляжет к твоим ногам.
  - Ты веришь в свою победу?
  - Я не верю, я знаю, что победа будет за мной. Вот почему я каждый день провожу в казармах вместе с солдатами. Все новобранцы полны решимости и отваги, они верят в меня, своего царя. В кузнецах с утра до вечера слышны удары молота, ибо я приказал наковать как можно больше оружия. Бедуины продают нам хороших, выносливых лошадей; мастера изготавливают боевые колесницы. Я не жалею средств для армии. Пойми, Наниста, сейчас вся надежда на нее.
  Когда Лугальзагесси погружался в размышления о предстоящей войне, армии, солдатах, то его больше ничего не интересовало. Он мог говорить о них часами, забывая об отдыхе и сне. И даже сейчас, в своих покоях, находясь рядом с женой, он думал лишь о боевых действиях, представлял ход сражений, отрубленные головы врагов, победные кличи своих солдат. И ему было все равно в этот момент: заинтересован ли его собеседник данным вопросом или нет.
  Царица, долго слушая разговоры о войне и армии, подняла голову и сказала:
  - Ты в последнее время только и думаешь, что о солдатах да боевых колесницах. Тебя ничто больше не интересует. А кто же подумает обо мне? Я одна, я все время одна. Почему ты не можешь хотя бы в моем присутствии забыть все свои дела и просто провести время со мной? Я каждый день жду тебя, я скучаю по твоим ласкам и сильным рукам.
  Лугальзагесси посмотрел на нее сверху вниз и провел рукой по ее нежным щекам. От прикосновений они покрылись легким румянцем. Царица улыбнулась и прижалась к мужу. Царь провел ее к своему ложу и откинул полог. Наниста, облаченное в элегантное платье красного цвета из тончайшей кисеи с большим разрезом по бокам, распустила свои длинные волосы, доходившие ей до бедер, и блаженно легла на мягкую постель. Подол платья немного приспустился и между разрезом показались стройные ноги. Лугальзагесси лег рядом и поцеловал супругу в губы. Царица обвила его шею точенными руками и прошептала:
  - Я люблю тебя, супруг мой. Все мысли только о тебе.
  - Любимая моя, - проговорил царь и провел рукой по ее телу.
  Ловким движением он скинул с нее платье и покрыл ее шею и грудь страстными поцелуями. Наниста блаженно улыбнулась и сказала:
  - Забудь обо всем, что тебя тревожит. Сейчас есть только это мгновение, и в нем ты и я.
  Лугальзагесси продолжал целовать супругу, ничего не произнося в ответ. Сколько времени он бывал среди солдат, сколько вел совет вассалов, заканчивающийся его победой, когда удавалось сломить непокорных. Сколько раз он объезжал диких коней, к которым боялись подходить бывалые конюхи. Но никогда эти победы не приносили ему такого блаженства, как те моменты, когда он лежал в объятиях прекрасной царицы, вдыхал аромат ее тела, прикасался к ее прекрасному телу и целовал в алые губы. Луна освещала их брачное ложе, укрытое со всех сторон золотым пологом, а воздух, напоенный ароматом сикимор и благоухающих цветов, проникал в комнату вместе с ночным ветерком и освежал разгоряченные тела молодых.
  Рано утром, когда солнце приветливо осветило комнату, Лугальзагесси покинул покои, оставив спящую Нанисту одну. Перед уходом царь наклонился и поцеловал жену в лоб, покрытый капельками пота. Царица лишь на миг заворочалась в постели, но не открыла глаза.
  - Спи спокойно, любимая, - проговорил он и тихо вышел из комнаты.
  На сей раз царь решил отдохнуть от армейской жизни и окунуться в не менее важные проблемы, а именно, что думает простой народ о его нововведениях в укладе жизни. С этим вопрос Лугальзагесси и встретился с Паразуру, который исполнял роль тайного разведчика при царе. Лугальзагесси, взойдя на престол, сразу приметил этого человека с проницательными глазами, который никогда и нигде не выделялся, находясь все время в тени. Этим-то он и привлек молодого правителя, который смог не раз удостовериться в его преданности. Вот уже больше года Паразуру отправлялся с тайными поручениями по различным краям. Преодолев ночью городскую стену, он шел караванными тропами через пустыню и степи, останавливаясь в различных поселениях. Выдавая себя то за бродячего музыканта, то за паломника, то за продавцом различной мелочи: ниток, иголок и булавок, он всегда находил общий язык с простыми людьми, которые с радостью делились с ним не только куском хлеба, но и рассказами о том, как живут в здешних краях.
  От них Паразуру узнал, что каждый правитель города хоть и смотрит косо и настороженно на своих соседей, но нападать первым не решается, ибо война может закончиться не только поражением, но и крахом целого города-государства. И потому цари держат нейтралитет, хотя в душе каждый надеялся заполучить власть над всей страной, а головы врагов выставить на обозрение по всем дорогам.
  Интересным было то, что правитель Лагаша Урукагина - старый противник Уммы, оказался первым и единственным царем Шумрии, признавшему, что каждый человек, будь то бедный или богатый, имеет равные права. Этот царь перевернул весь строй, изменив законы. Первым делом Урукагина, взойдя на престол Лагаша, избавился от чиновничества, кормившегося от лодочников, рыбаков и скотоводов, уменьшив также налоги и восстановив права и власть храмов. Народ благословлял нового царя, который не только словом, но и делом изменил жизнь обездоленных бедняков к лучшему и взыскал с аристократии за их нечестные поступки по отношению к обычному народу.
  Слушая все это от хозяина трактира, Паразуру хоть и делал вид, что ему абсолютно не интересно политические моменты из жизни Лагаша, но сам ловил каждое слово, проговаривая его про себя. Расплатившись с хозяином горстью серебряных монет, шпион накинул капюшон и поспешил обратно в Умму, дабы передать сведения царю как можно скорее.
  Выслушав своего доверенного, Лугальзагесси решил сразу же готовить армию, хотя и выглядело это так, будто солдаты лишь разминаются на тренировках. Понимая, что час войны вот-вот придет, молодой правитель Уммы не терял ни минуты. За несколько месяцев ему удалось не только пополнить армию новобранцами, но и изготовить много новых колесниц, мечей, копий, щитов, закупить у бедуинов прекрасных лошадей, которые ценились на войне даже больше, чем люди. Сурру-Или, будучи вторым человеком после царя, сам не раз ухаживал за лошадьми: кормил, расчесывал гривы, ибо любил этих дивных животных больше, чем собственную мать или жену. Лугальзагесси, часто видевший друга в грязной тунике около конюшни, делал ему замечание, напоминая, что человеку столь высокого ранга не пристало заниматься лошадьми как простому конюху, на что получал ответ: "Эх, царь. Лошадь - это не просто животное, это верный друг и соратник. В беду всегда придет на помощь и никогда не предаст". Эти слова запали в душу царя и он издал указ о том, что тот, у кого есть конь, обязан кормить его и следить за ним должным образом, в противном случае, царь понизит его в звании.
  Паразуру всегда с одобрением относился к Лугальзагесси. С ним царь мог говорить на любые темы, зная, что этот преданный человек умрет, то не предаст, ибо долг чести в его семье передается из поколения в поколение, впитываясь с молоком матери.
  И сегодня утром Лугальзагесси встретился с тайным посланцем в беседке, расставив стражу так, чтобы никто посторонний не мог подслушать их разговор. Паразуру, усевшись в беседке, откинул большой капюшон и пристально посмотрел на царя своими черными глазами. Царь махнул рукой, разрешая говорить:
  - Да живет вечно царь Уммы, да благословят тебя боги, повелитель в этом мире, и в ином. Да пребудут дни жизни твоей в благоденствии. И пусть будет повергнут тот, который пойдет против воли твоей! - высказав слова приветствия, Паразуру набрал в легкие воздух и продолжил уже шепотом. - Мой царь, я вчера, как ты и приказал, ходил по бедняцким кварталам, все всматривался и запоминал каждое оброненное слово. На улице ремесленников, куда я пришел, царило оживление: все работали, никто не проявлял неудовольствия. И тут я решил в трактир, что находился неподалеку. Там часто собирается толпа черни, которые играют в азартные игры, развлекаются с гулящими девками и пьют пиво. Я сел за свободный столик и заказал себе вина. Хозяин очень обрадовался, услышав это...
  - Ладно, - прервал его Лугальзагесси, - ближе к делу.
  - Прости, мой повелитель, - проговорил, склоняя голову Паразуру, - но именно эти мелочи очень важны для нас.
  - Продолжай, - царь махнул рукой, дав знак говорить.
  - Так вот, - продолжил тайный гонец, - дело в том, что вино в том трактире заказывают себе лишь зажиточные посетители, те, у кого всегда найдется золотая монета. Хозяин, обрадовавшись, принес мне финикийского вина, правда, низкого сорта. Пока я наливал в чашу вино, он все время расспрашивал меня кто я. Назвавшись торговцем, мне пришлось напрячь все свою существо, дабы как бы невзначай расспросить о посетителях, что пили пиво и горланили непотребные песни. Хозяин очень удивился и внимательно посмотрел на меня. Я положил две золотые монеты, которые тут же исчезли в жирных руках трактирщика. Тогда он подсел ко мне и, прислонившись прямо к уху, поведал, что это ремесленники, чьи сыновья поступили на службу в царскую армию. Также мне было рассказано, что эти отцы пьют пиво не для радости, а дабы заглушить горе, ибо их сыновья могут не вернуться живыми. Ловя каждое слово, я отослал хозяина и, отвернувшись к стене, принялся вслушиваться в разговор пьяной черни. "Да кто он такой, чтобы лишать нас сыновей?" - раздался низкий хриплый голос. "Наш повелитель готовится к великому походу, дабы покорить неподвластные ему земли. Но ему-то что? Он только расширит свои владения, которые будут стоять жизни наших деток!""- прокричал его товарищ. Я обернулся и мельком взглянул на троих мужчин, явно бедняков, которые сидели на циновках и кричали возмущения по поводу войны. "Да кто он такой? - не унимался один из ремесленников. - Выскочка из жреческого рода, которого чудом возвели в цари. Взойдя на престол и женившись на принцессе, этот царек сразу же стал реорганизовывать армию с помощью наших сыновей. Видно, боги покарали его за столь гнусные деяния, что не подарили ему наследника..." Прости меня великодушно, мой повелитель, - Паразуру склонил голову в низком поклоне, его руки похолодели словно у мертвеца, и пока он произносил те гнусные слова, сказанные бедняком, его горло пылало, словно в него влили расплавленный свинец.
  Лугальзагесси, даже не поведя бровью, спокойно дал ему договорить.
  - Царь, прости меня, что я сразу не вмешался и не остановил сей разговор безграмотной черни, но я хотел узнать, что эти люди думали о тебе. Не в силах больше сдерживаться, я вскочил с места и в два прыжка был уже рядом с ними. Трое пьяниц изумленными глазами уставились на меня, словно увидели перед собой злого духа. Я, не мешкая ни секунды, вытащил из-за пояса острый кинжал и поставил к горлу того, кто поносил имя твое, повелитель. Я приказал ему повторить то, что он сказал. Но он лишь что-то прошептал, боясь проронить хоть слово. Тогда я схватил его за ворох туники и рывком отбросил в сторону. Бедолага сильно стукнулся головой о столб, но не проронил ни звука. Остальные его товарищи, разом протрезвели и забились в угол словно крысы. Не обратив на них внимания, я подошел к зачинщику спора и тихо ему сказал: "Если ты сейчас же не попросишь прощения за клевету на наместника богов, то в следующий миг твое грязное тело будет лежать у дверей этого трактира на съедение крысам и собакам". Бедняк пролепетал ссохшимися губами какие-то оправдания, призывая богов покарать его за столь гнусные речи. На шум прибежал хозяин трактира. Мне пришлось окриком прогнать его, после чего еще раз предупредив пьяниц, я ушел из этого гнусного места, полного блохами и тараканами.
  Когда Паразуру кончил, то внимательно посмотрел на царя, который держал в руках плод спелого граната. Положив гранат на стол, Лугальзагесси достал из-за пазухи маленький мешочек и положил подле Паразуру, который взял дар, приложил его сначала ко лбу, затем к груди, и низко поклонился со словами:
  - Благодарю тебя за щедрость, мой повелитель.
  - Это твоя награда за преданность. Служи мне и дальше, и у тебя будет целый сундук таких мешочков.
  - Да благословят тебя боги! Да даруют они тебе долгую жизнь! Да сбудется предначертанное тобой, наместник божий! - с этими словами Паразуру встал и с поклоном удалился.
  Оставшись один, Лугальзагесси взял в руки гранат и с силой сжал его. Плод раскололся, и темно-красный сок потек по царским рукам, оставляя кровавые следы. Выкинув раздавленный гранат, царь проговорил: "Значит, я выскочка и незаконный правитель?! Что же. Пора навести порядок в бедняцких кварталах!"
  В тот же день небольшой отряд вооруженных солдат въехал в квартал ремесленников и принялся сгонять на рыночную площадку всех тех, кто в это время находился в трактирах, распивая пиво. Когда бедняков собрали в одно место, те в недоумении смотрели на вооруженных воинов с копьями наперевес. В центр въехал на вороном высоком жеребце глашатай царя и, достав глиняные таблички из сумки, громко прочитал:
  " По приказу царя Лугальзагесси, сына Укуша, властителя Уммы, да хранят боги его дни, повелеваю строго наказать всех зачинщиков бунта против царской власти и приговорить каждого, кто будет противиться воле царя, к ста ударам плетьми. Если тот, кто будет наказан плетьми, замыслить новый бунт против царя, то он будет посажен на кол на том месте, где его найдут солдаты".
  Глашатай замолчал, пристально вглядываясь в толпу черни. Многие из ремесленников опускали глаза, боясь посмотреть на солдат, другие молча слушали приказ, по их лицам струился холодный пот. Глашатай перевел дух и положил таблички обратно в сумку. Толпа только собралась было расходиться, как он поднял руку вверх, делая знак подождать, и проговорил: "С этого дня никто из ремесленников не имеет права отлынивать от работы, проводя время в трактирах, распивая пиво. Каждый, кто нарушит этот закон, должен будет заплатить штраф в десять серебряных монет. Во второй раз - двадцать серебряных монет. В третий раз у осужденного будет изъято имущество, а сам он будет работать за городом на расчистке канала".
  Толпа бедняков склонили головы. У каждого из них дрожали колени, ибо с этого времени придется выбирать: либо работать целый день, либо остаться без дома и семьи, взвалив на себя ношу раба.
  Когда глашатай закончил, вооруженный отряд умчался прочь, оставив за собой тучу пыли, что была поднята копытами лошадей.
  
  
  В это время Лугальзагесси сидел в саду, любуясь цветением персиков. Благоухающий аромат цветов и жасмина наполнил знойный воздух, дурманя сознание. В фонтане плескалась вода, над которой кружилась маленькая птичка яркой окраски, время от времени смачивая свои крылышки в прозрачной воде. Рой пчел с жужжанием перелетали с цветка на цветок, а прекрасные бабочки легко кружились над кустом алой розы, что цвела неподалеку от беседки, переплетая своим стеблем решетчатую перегородку.
  Вдруг раздались шаги: кто-то, осторожно ступая по каменным ступеням, направлялся в сад. Царь встал на ноги, на всякий случай сжав в руке острый кинжал, с которым не расставался никогда с тех самых пор, как взошёл на престол. Шаги приближались, становясь все отчетливее и отчетливее. И вдруг из-за куста жасмина словно нимфа вышла Наниста, одетая в длинное бирюзовое платье без бретелек. Ее округлые белые плечи обрамляла копта каштановых локон, струящихся словно волны по спине. На ее тонких руках сверкали жемчугами и топазами золотые браслеты, а на шеи висела подвеска, сделанная в виде цветов. Царица, высокая, статная, еще более прекрасная, легкой походкой подошла к супругу и, склонив голову, поприветствовала его. Лугальзагесси с вожделением смотрел на нее, не отрывая взгляда от пышных грудей, которые словно спелые плоды просматривались под ее тонким платьем. Наниста глубоко вздохнула, ее грудь поднялась и опустилась. Царь молча взял супругу за руки и подвел к другой беседке, увитой плющом и виноградом, который скрывали ее от посторонних глаз. В беседке был диван, застеленный атласом и мягкими подушками. Подле бежал ручеек с кристально чистой водой, которую можно было испить в нестерпимый зной.
  Царица села на диван, подобрав подол своего безупречного платья. Лугальзагесси уселся рядом, с улыбкой на лице любуясь красотой Нанисты. Молодая женщина, зная свое очарование, вскинула руки за голову и легла на подушки. Царь наклонился к ней и поцеловал ее в алые губы, вдыхая сладкий аромат ее тела. Сейчас он был поистине счастлив! Армия, непокорные бедняки, правители Урука и Лагаша - все отошло на второй план, уступив место любовным утехам, к которым царь был явно расположен. Но одно дело простые наложницы, которых было сотни в его гареме; и совсем другое - законная супруга, дочь покойного царя, прекраснейшая женщина на свете, его Наниста, любовь к которой окрылила черствое сердце Лугальзагесси, подняв его высоко-высоко, туда, где в лазурном небе плыли облака, и откуда солнце бросало яркие лучи на землю.
  Наниста была единственной женщиной, которую он любил и боготворил. И очертания той, в которую он был когда-то влюблен, стерлись в памяти прошедших дней, а даже имя не оставило свой след. Сейчас Лугальзагесси наслаждался любовью с царицей, как наслаждается путник, вдруг найдя в безводной пустыне холодный родник. Таким родником и была Наниста. Она каждый раз обвивала его шею своими точенными руками, покрывала его лицо страстными поцелуями, клала его голову себе на грудь, откуда он слышал звук бьющегося сердца. Тогда Лугальзагесси принимался неистово целовать то место, откуда доносился этот стук, приговаривая каждый раз: "О, прекрасная моя супруга! Поистине, с твоей красотой и упоением не сравнится никто, даже сама небесная Иштар, которая породила тебя столь прекрасную для того, чтобы весь мир пал у твоих ног. И да пусть все, кто хоть раз взглянет на тебя, упадет ниц перед тобой, преклоняясь перед красотой твоей!"
  Наниста в это время звонко смеялась, прижимая его голову к своей груди. Ее волосы рассыпались по подушке, которые царь любил наматывать на пальцы, вдыхая аромат цветов, исходящего от них. После любви супруги лежали, прижавшись друг к другу. Царица, звеня множеством браслетов, гладила черные волосы царя, которые переливались синевой в лучах, что пробивались сквозь кроны деревьев и плюща. В это время оба наслаждались покоем и тишиной, прислушиваясь к щебетанию птиц да журчанию воды, что текла через сад по извилистой дорожке.
  Лугальзагесси провел своей сильной рукой по животу Нанисты и ему вдруг вспомнились слова ремесленника, те гнусные слова про проклятие царского рода и нерождение наследника. Царь как-то посуровел и спокойным голосом, в котором сквозили нотки нетерпения, проговорил:
  - Царственная супруга моя. Слова, что я произнесу сейчас, могут ранить твое сердце, но ты должна понять меня, как всякая любящая жена.
  Наниста приподнялась на локте и с тревогой посмотрела в глаза супруга, который сдвинул густые брови к переносице и продолжил:
  - Нет ничего страшнее, чем конец рода, ибо тот, кто не смог родить наследника, не достоин любви богов. Я - царь и правитель Уммы, не знаю, когда начну свой великий поход против царей других городов, дабы власть моя расширилась на многие земли и дабы потомки мои могли гордиться мной.
  - Царственный супруг мой, ты можешь быть спокоен, ибо ребенок, плоть от плоти твоей, спит сейчас в колыбели.
  - Ты понимаешь меня, Наниста, но тебе тяжело в этом признаться, - Лугальзагесси слегка отодвинулся от нее и глубоко вздохнул, - мне нужен НАСЛЕДНИК, ребенок мужского пола, ибо Нинея не может наследовать престол отца, ибо она рождена быть женщиной.
  Наниста потупила взор и отвернулась. Жгучая тревога сковала ее сердце, которое она полностью отдала тому, кого провозгласили ей в мужья. Она любила Лугальзагесси даже больше, чем кто-либо, но слова, произнесенные им только что, унизили ее. Она, царица, вынуждена была выслушать укор от своего супруга, что не родила мальчика. Почему боги отняли у нее этот дар - рождения сына? Почему в хижинах бедняков рождаются по пять-семь сыновей, а ей, царице, досталась всего лишь девочка, рождение которой так долго ждали? Царь обнял за плечи жену и тихо прошептал, явно осознав, какую рану нанес он ей только что:
  - Прости меня, Наниста. Я не подумал, что сказал тебе. Я лишь хочу сына от тебя одной, мне не нужны дети наложниц, я люблю только тебя и лишь одну тебя боготворю. Ты столь прекрасна как Иштар, любой бы на моем месте полюбил тебя, но я вижу в тебе не только лишь красоту, но и твое чистое сердце, которое открылось мне, когда я еще не понимал, чего хочу от жизни.
  - Ах, любимый! Какие сладкие речи ты говоришь мне, недостойной.
  - Ты достойна большего, любимая. Только роди мне сына, и тогда вся вселенная ляжет к твоим прекрасным стопам, на которые я надену золотые сандалии с большими алмазами. Я буду преклоняться перед тобой, только роди мне наследника, дабы он сохранил то, что я дам ему.
  - Любимый, я и сама мечтаю о сыне, только будь со мной всегда рядом.
  - Я всегда рядом с тобой, даже когда меня нет во дворце. Мои мысли лишь о тебе, любовь моя. Ты моя награда и дар богов! - Лугальзагесси крепко обнял царицу и сказал. - Подари мне сына.
  Руки их переплелись в объятиях. Наниста почувствовала страстные поцелую на губах, от которых ей стало жарко. Она откинула длинные волосы и прижалась всем телом к Лугальзагесси, который все также продолжал покрывать ее поцелуями, называя "любовь моя".
  Солнце постепенно стало садиться за горизонт. Лучи его окрасили небо в желто-красный цвет. Верхушки пальм, что росли в роще, покрылись красноватым багрянцем, а стая птиц, что сидела на ветках деревьев, с громким криком взмахнула крыльями и улетела куда-то далеко. В саду, среди розовых кустов, жасмина и диковинных благоухающих цветов, Наниста одела свое великолепное ярко-бирюзовое платье и поправила взъерошенные волосы. Лугальзагесси с наслаждением глядел на ее стройную фигуру и любовался, упиваясь ее дивной красотой.
  И вот царица пошла по тропинке ко дворцу, высокая, царственная, и вдруг остановилась подле кустов, на котором росли оранжевые цветы. Остановившись, Наниста вдруг обернулась, ее волосы взметнулись в стороны, спугнув рой бабочек. И сама она, в длинном платье и массивных украшениях, стала похожа на бабочку. Лугальзагесси, увидев ее лицо, обращенное к нему, широко улыбнулся и сорвал прекрасный цветок, который бросил к ее ногам. Никогда еще он не делал таких знаков внимания ни одной женщине. Царица грациозно подняла упавший цветок и прикрепила его к своим волосам. И такая - с цветком в роскошных волосах, она стала еще прекраснее. Поблагодарив за подарок, Наниста пошла во дворец, где ее ждала наполненная горячей водой мраморная ванна и умащение благовониями.
  Лугальзагесси не пошел следом за ней. Он все еще продолжал сидеть в беседке, упиваясь ароматом духов Нанисты, который витал в воздухе.
  
  
  Прошло больше полгода. За это время был собран с полей урожай пшеницы, ячменя, бобов и кунжута. Во фруктовых садах, что были разбиты вблизи городских стен, созрели апельсины, лимоны, сливы, абрикосы, яблоки; принесли плоды и фисташковые деревья, посаженные вдоль дорог. Почти полмесяца женщины и рабы каждый вечер возвращались с тяжелыми корзинами на головах, в которые собирали фрукты.
  Хороший урожай принесли и виноградники. Огромные чаны наполнялись ароматными гроздьями, из которых потом делали вино. Особенно славились виноградники, принадлежащие храму. Всегда служителям богам доставался отменный урожай, из которого храмовые рабы изготавливали специальные вина высшего сорта, которые разливались пред алтарями безжизненных статуй небожителей, смотрящих на простых смертных невидящими золотыми глазами.
  После сбора урожая наступил смертоносный август, унесший жизни многих крестьян и рабов. Поистине, адское пламя солнца испепеляло все живое; в это время на улицу могли выходить лишь в крайнем случае, и только рабы с поклажей на согнутых плечах, не имели права отказаться от "прогулки" по раскаленной земле.
  Лугальзагесси молил богов поторопить время, ибо жаркий месяц нанес урон и его армии. От жары полегло много скота, в том числе и боевые кони, предназначенные для военных походов. Царь хотел было приговорить конюхов к смертной казни, но в конце передумал, ибо не сейчас нужно было расправляться со своими поданными. Предчувствие неотвратимой беды преследовало правителя Уммы несколько месяцев. Он не знал, откуда исходит угроза, но понимал, что она придет рано или поздно как только закончится смертоносный август.
  Вот подошел к концу еще один месяц. Наступила осень - золотая пора Шумерии, когда из севера прилетели ветра и тучи. Дождь в этих краях бывал очень редко, но этого было достаточно, чтобы остудить пылающую от зноя раскаленную землю. Лугальзагесси босиком прошел по каменному полу и вошел в главный зал приемов, где собирались всегда на совет вельможи, чиновники и придворные. В этот день там было пусто. В воздухе в лучах солнца летали пылинки, похожие на рой мошкары, что всегда кружилась в саду в вечернее время. Царь вдохнул полной грудью и уселся на резной высокий стул, ножки которого были инструктированы в виде крылатых быков. Тоска не покидала его уже несколько дней. И даже Наниста с дочерью на руках не могла ничем помочь. Лугальзагесси ушел сюда, дабы побыть наедине, обдумывая дальнейшие события. От царей других городов не было пока вестей, но он знал, что рано или поздно кто-нибудь из них поднимет голову и посмотрит в сторону Уммы. Но Лугальзагесси больше всего волновало положение царя Лагаша, нежели остальных городов. Ибо Умма и Лагаш с давних времен были противниками, и к несчастью, Умма оставалась данником врага. Лугальзагесси до боли стиснул кулаки и стукнул по столу. Муха, сидящая до этого на крае стола, взлетела в воздух и начала кружиться по комнате. В течении нескольких минут царь равнодушно смотрел за полетом насекомого, потом устало опустил голову и подумал: "Что-то еще будет?"
  В комнату беззвучно вошел слуга, который простерся ниц перед царем и сказал:
  - Мой повелитель, бассейн с прохладной водой уже готов. Пройдем в сад.
  - Ах, да, - Лугальзагесси встал на ноги, подумав о том, как он мог забыть о своем приказе, отданный около часа назад слугам?
  Пройдя ряд длинных коридоров, затем террасу с резными колоннами и часть сада, в котором росли персиковые деревья, царь оказался подле мраморного бассейна, вокруг которого слуги расстелили полотенца, притирания и чистую парадную одежду. Как только Лугальзагесси окунулся в воду и блаженно закрыл глаза, стараясь не думать о тяготах жизни, к нему вдруг прибежал запыхавшийся старый солдат и с поклоном проговорил:
  - Ваше величество, твоим очам хочет предстать посол от царя Урука, - голос солдата был встревожен и по тому, как тот смотрел на царя, можно было догадаться, что даже простые люди понимали, какие перемены предстояло прожить стране.
  Царь лишь кивнул головой, отпуская солдата, а сам поспешно дал распоряжение относительно совета, также он потребовал, чтобы посла хорошо накормили и уложили спать, ибо вечером он предстанет перед правителем Уммы. Но как бы ни старался Лугальзагесси казаться спокойным и рассудительным, внутри у него все кипело, и чувство тревоги, неизвестности и любопытства слились в его душе воедино.
  Уже в своих покоях царь дал себе немного отдохнуть, ибо предстоящее событие и встреча с послом могла обернуться чем угодно, а ему хотелось закончить переговоры на ясную голову и приготовиться к самому неожиданному повороту в судьбе.
  Вечером в зале приемов собрались сановники, министры, военачальники, судьи. Не было лишь жрецов, хотя Лугальзагесси потребовал и их присутствия. Было ли то умыслом или забывчивость верховного жреца, но ясно было одно: после смерти Укуша царь больше не мог рассчитывать на поддержку со стороны духовенства. А, может быть, это даже и к лучшему?
  Посол сидел отдельно ото всех, пристально разглядывая каждого вошедшего гостя. Его удивило, с какой пышностью украшен дворец захудалого городка, хотя Умма и продолжала играть не последнюю роль в судьбе Шумерии. Тут просигналили трубы. Все разом встали с места, приветствуя царя. Лугальзагесси, одетый в красную юбку с орнаментом, прикрыл правое плечо шерстяной мантией, украшенной по краям бахромой. На голове красовалась золотая корона с драгоценными камнями, борода была заплетена во множество косичек, скрепленных золотыми застежками, на руках массивные браслеты, на пальцах - перстни с камнями, блестевшими при свете факелов. Таким предстал правитель Уммы перед своими вассалами и послом от царя Урука, который удивился пышности и помпезности наряда Лугальзагесси, который в это время с высокомерным видом уселся на трон и приказал подавать всем угощение. Слуги с подносами засуетились возле гостей, ставя перед ними всевозможные кушанья. Особенным почетом удостоился посол, который спокойно отпил из чаши красное вино и больше не притронулся ни к чему. Это не ускользнуло от глаз Лугальзагесси, который в это время разговаривал с Сурру-Или. Когда гости наелись и выпили вина за здравие и честь правителя Уммы, царь одно рукой подал знак пригласить к себе посла, который с достоинством опустился перед ним на колени и сказал:
  - Да благословят тебя боги, великий царь Уммы! Да будет благословение богов над тобой! И да пусть небожители подарят тебе долголетие и радость, чтобы ты мог вкусить самое лучшее, что дано человеку! - поток обязательных приветственных фраз лился еще долгое время, было ясно, что посол не хотел начинать разговор. Наконец, когда закончились приветствия, посол глубоко вздохнул и продолжил. - Меня послал к тебе, правитель Уммы, царь Урука, который жив и здоров по милости богов, и шлет тебе, о правитель Уммы, привествие.
  Лугальзагесси вслушивался в каждое слово, ибо за лестными речами скрывалось что-то иное, ведь не зря же посол ни разу не назвал его царем.
  - Я рад приветствовать посла от самого правителя Урука. Я принимаю его поздравления и готов сказать, что мне приятно будет наладить связи с ним.
  Посол немного поколебался, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом черных глаз Лугальзагесси, но, взяв себя в руки, продолжил речь:
  - О, правитель Уммы! Я, царь Урука, имею честь познакомиться с тобой, ибо слава о твоей доблести облетела все края славной Шумерии, словно ветер. Я, царь Урука, преподношу тебе дары, которые я прислал тебе.
  Тут слуги внесли в зал золотые кувшины, наполненные вином и смолами, украшения и чудесные ткани. Все это горой складывалось у трона. Лугальзагесси равнодушно наблюдал за суетой рабов, которые старались как можно аккуратнее поставить новый кувшин, дабы не разбить его. Когда все подарки были представлены перед глазами царя, тот с улыбкой поблагодарил правителя Урука за столь щедрые дары и спросил посла:
  - Твой повелитель разделяет со мной мысль об объединении наших земель?
  В зале воцарилась тишина. Все гости навострили уши, дабы услышать ответ на столь громкое заявление; было видно, Лугальзагесси не был расположен к длинным речам, а решил сразу поставить все точки над "и". Посол же еще раз поклонился и ответил:
  - Славный правитель Уммы. Твоя сила и твой ум способны преодолеть любое препятствие, и потому мне было бы очень приятно видеть тебя в качестве своего сына. У меня есть дочь необычайной красоты, ты молод и силен. Боги даровали тебе славу и красоту, так прими же в жены мою дочь, и я стану тебе вторым отцом, а ты сможешь спокойно править в Уммы.
  Такой дерзости не слышал никто, ибо назвать царя сыном было равнозначно принижение его достоинства как правителя. У Лугальзагесси задрожал подбородок, его пальцы крепко сжали золотые подлокотники трона, из-за чего фаланги сильно побелели. Он на секунду закрыл глаза, стараясь успокоиться, ибо подайся он первому порыву гнева, голова посла уже покатилась бы по полу, оставляя кровавый след. Но царь сдержал себя, ибо не время начинать раздор с убийства посыльного.
  Сурру-Или с испугом взглянул на Лугальзагесси, ожидая развязки. Несколько минут тишины превратились в бесконечность: каждый в страхе ожидал ответа от царя, который, весь бледный, продолжал сидеть молча. Наконец, Лугальзагесси пришел в себя и проговорил спокойным голосом, хотя в груди у него все пылало:
  - Передай своему царю, что я, царь Уммы, сын Укуша, готов заключить союз с Уруком. У меня есть дочь, у твоего царя сын, я готов заключить брак между нашими детьми, и стать правителю Урука братом.
  - Таков твой ответ, правитель Уммы? - с поклоном спросил посол.
  - Да, - холодно ответил тот и хриплым голосом добавил, - мою величество разрешает всем удалиться.
  Пока гости в недоумении вставали из-за столов и выходили из зала, Сурру-Или остался стоять подле Лугальзагесси, предчувствуя скорый гнев, который тот вылит, когда останется один. Однако, оставшись наедине с одним лишь верным другом детства, царь откинулся на резную спинку трона и громко рассмеялся, показывая белые ровные зубы. Сурру-Или пристально вгляделся в его лицо, стараясь понять его поведение, но тот сам посмотрел на него и, сдерживая смех, проговорил:
  - Каков, однако, этот царек глупец! Думал, если я молод, то не смогу понять истинных слов его. Он ни разу не назвал меня царем равным ему, значит, не считает меня истинным правителем. Хотел глупец, чтобы я был под его рукой, дабы управлять мной. Но ничего, этот царь еще узнает меня и услышит топот моих боевых коней, которые раздавят его войско словно муравья, - Лугальзагесси почесал бороду, золотые заколки на ней зазвенели, ударяясь друг о друга.
  - Мой повелитель, прикажешь собирать войско? - Сурру-Или был готов хоть сейчас ринуться в бой, однако спокойный голос царя остудил его пыл.
  - Еще не время, друг мой. Я хочу дождаться ответа от царя Урука. Если он откажет мне, то быть войне: сейчас или никогда.
  Лугальзагесси поднялся с трона и потянулся, разминая уставшую спину. Проходя мимо горы подарков, которые прислал ему правитель Урука, он швырнул горшки с маслами. Масла разлились по полу, запачкав удивительной работы ткани, горшки раскололись, и на полу валялись лишь их осколки. Сурру-Или обошел подарки, презрительно одной ногой задев край шелковой ткани с вышитыми на ней узорами.
  Лугальзагесси трижды хлопнул в ладоши и в зал вошел слуга, который склонился в низком поклоне перед царем. Царь указательным пальцем показал на подарки и сказал:
  - Убери весь этот хлам и выброси где-нибудь подальше с глаз моих!
  Слуга подполз на коленях к трону и принялся судорожно складывать разбитые горшки и испачканные ткани в тростниковую корзину. А Лугальзагесси, отпустив Сурру-Или, пошел к своей супруге, ибо в тяжелые моменты всегда тосковал по ней.
  В покоях царственной Нанисты сидела подле ее ложа Заяла. Когда царь вошел к жене и увидел ее младшую сестру, то его настроение сразу испортилось, то чувство, с которым он шел к Нанисте, быстро испарилось, уступив место раздражительности. Лугальзагесси ненавидел Заялу, хотя и отдавал ей почетное внимание как сестре его супругу, но в душе продолжал ненавидеть ее, не находя тому объяснения.
  На широкой кровати играла Нинея, чья красота производила на всех неописуемый восторг. Принцесса весело каталась по простыне, звонко смеясь на всю комнату. Наниста играла с дочерью, то и дело беря ее на руки и подкидывая в воздух.
  При виде царя Заяла резко встала и склонила голову. Золотые браслеты на ее руках упали на запястье, переливаясь в лучах солнца. Лугальзагесси, сдвинув широкие брови, посмотрел на нее и сказал:
  - Заяла, твой супруг Сурру-Или, уже покинул зал совета.
  - Благодарю тебя, царь, за гостеприимство, - ответила она, - тогда я тоже пойду. Да благословят тебя боги, мой повелитель!
  - Да благословят тебя небожители и даруют тебе все блага, - проговорил в ответ царь.
  Заяла, скрестив руки на груди, еще раз низко поклонилась и вышла, шелестя подолом длинного платья. Когда на ней закрылась дверь, Лугальзагесси посмотрел на Нанисту, затем перевел взгляд на веселую Нинею. При виде дочери, так беззаботно играющей с кистью от подушки, царь слегка нахмурился: все таки он хотел сына, а не дочь. Царица встала навстречу мужу и взяла его руки в свои. Ее теплые ладони растопили лед в его сердце, и Лугальзагесси, уже спокойный, сел рядом с ней. Отведав финикийского вина, супруги долго глядели на малышку, только взгляды эти были разные: Наниста видела в Нинее лучик света, а царь - угрозу для будущего своего рода. Если царица так и не родит наследника, то власть, которую он решил захватить над страной, перейдет в руки другому, а кто это будет, пока не известно.
  Наниста, видя подавленность на лице мужа, подсела к нему и тихо спросила:
  - Что тебя тревожит, супруг мой? Какие злые духи вселились в твой разум? Хочешь, я воскурю фимиам перед Энлилем, дабы он очистил твою душу?
  Царь усмехнулся ее словам, словно над рассуждением несмышлёного ребенка, и проговорил:
  - Ты, Наниста, веришь в заклятие богов, а я нет. Если бы ты знала, что потребовал в своем докладе ко мне правитель Урука, ты бы не рассуждала о кознях выдуманных духов.
  - Что за доклад? - царица подалась вперед, ее глаза расширились от удивления.
  - Царь Урука не признает меня царем, равным ему, хотя и не говорит об этом прямо. Но больше всего меня разозлило то, что он предложил мне породниться с ним, взяв в жены его младшую дочь и тем самым став его зятем и сыном, как он выразился. Ты представляешь: я названный сын царя Урука! - Лугальзагесси засмеялся, хотя выражение его лица было суровым.
  Он встал с ложа и прошелся по комнате. Остановившись подле золотой статуэтки бога Энлиля, царь долго смотрел на его изваяние, потом от злости сжав кулаки, ударил по курильнице, что стояла подле бога. Масло фимиама полилось на пол из разбитой маленькой чашечки. Стекая на пол каплями, масло оставило темный след на каменной плите.
  Нинея, услышав стук разбитой посуды, испугалась и заплакала, прижавшись к матери. Лугальзагесси обернулся и, посмотрев на супругу, грозно проговорил:
  - Пусть она замолчит! Сейчас я не желаю ее ни видеть, ни слышать.
  Наниста глубоко задышала и ответила низким голосом:
  - Стыдись таких слов, она твоя дочь, твоя плоть и кровь!
  От ее слов царь пришел в ярость. Схватив стул, он кинул в угол, где стоял маленький резной столик. Столик от удара развалился, оставив после себя лишь куски древесины. Царица прижала дочь к себе, стараясь защитить ее от удара. Но Лугальзагесси сел на кровать и уже ровным проговорил:
  - Если бы родился сын, а не Нинея, для Уммы было бы куда лучше. Видно, боги и правда наслали на мой род проклятие, - слова, сказанные простолюдином, вновь всплыли в памяти.
  - Супруг мой, позволь мне родить сына, - Наниста склонила перед ним голову, пряча катившиеся по ее щекам слезы, которые жгли ее словно пламя ада.
  - Ты ДОЛЖНА родить наследника всем нам, ибо тогда я стану сильнее, а мои враги будут считаться со мной.
  Нинея внимательно посмотрела на отца и слега улыбнулась доброй детской улыбкой, такой преданной и милой. Однако даже эта детская улыбка, способная растопить самое холодное сердце, оставила равнодушным к ней царя. Лугальзагесси отвернулся от дочери и, встав, сказал:
  - Лучше бы ей вообще не рождаться, тогда я бы не испытал унижения от царя Урука. Наниста, ты родишь мне сына и наследника, а иначе мой род остановится на мне.
  Царица, укрыв лицо ладонями, громко зарыдала от обиды. Сейчас она, как самая последняя рабыня, была унижена собственным мужем, который ни разу не поддержал ее после рождения дочери. Сейчас он, такой спокойный и гордый, вышел из комнаты, оставив ее одну с ребенком, которого он так сильно ненавидел.
  
  
  Прошло больше месяца. Вестей от царя Урука не приходили, и это настораживало Лугальзагесси, который был готов ко всем превратностям судьбы. Но больше его печалило и злило одновременно то, что Наниста после их ссоры так и не подошла к нему. Сам же он, не решая унижаться перед женщиной, не хотел подойти к ней первым, хотя не раз думал об этом. Ночь царь проводил со своими наложницами, а днем - либо с армией, либо с сановниками по государственным делам.
  Наниста весь месяц не находила себе покоя. Нет, ревности к наложницам мужа не было, но само ее царственное достоинство было повержено в пыль одним лишь сказанным словом, которое проговорил в порыве гнева Лугальзагесси. После этого царица отказалась видеть даже свою дочь Нинею, ставшей невольной причиной ссоры с царем. Наниста иной раз украдкой проходила мимо зала советов, иногда даже заглядывала из-под шторы, но так и не удавалось как следует рассмотреть лицо супруга.
  Однажды, томимый неясной тревогой, исходившей из самого сердца, Лугальзагесси, поборов спесивость и гордыню, все таки решил вновь воссоединиться с царицей, которую любил не смотря ни на что. Погожим днем, когда солнце испепеляло землю огненными лучами, царь пошел в сад, где среди кустов жасмина и тамариска вдруг увидел Нанисту, сидящую на краю бассейна и кормившей золотых рыбок. Казалось, это занятие столь ее поглотило, что царица не расслышала звук приближающихся шагов и легкое дыхание сзади. Лишь когда Лугальзагесси положил свою руку на ее белоснежное плечо, Наниста почувствовала жар, исходивший от этого прикосновения, и резко обернулась. Какого же было ее удивление, когда она увидела лицо супруга, покрытое загаром. Царь широко улыбнулся и проговорил:
  - Я пришел говорить с тобой, царственная супруга моя.
  Наниста встала и подошла к мужу. Подол ее платья зашуршал по земле, и к нему прилип стебелек травы.
  - Я слушаю тебя, супруг мой, - царица держалась немного холодно, сохраняя достоинство.
  - Разве ты не рада видеть меня, Наниста? Твое лицо словно каменное изваяние - прекрасное, но безжизненное. В нем нет той страсти, которое я видел раньше. Или ты все еще держишь обиду на те слова, что я проговорил тебе в порыве ярости? Если да, то знай: я первый подошел к тебе и тем самым уже доказал любовь к тебе, а ты все еще также неприступна как и раньше.
  - Я не держу на тебе зла, супруг мой. Более того, мое сердце ликует от одного твоего вида. Своим присутствием ты делаешь меня счастливой, - Наниста подняла лицо и крепко сжала в своих ладонях руки Лугальзагесси, - давай забудем все то, что было раньше. Боги хотели разлучить нас, но наша любовь оказалась сильнее. Пойдем к той беседке и поговорим обо всем, что мы так и не решались сказать друг другу весь этот проклятый месяц.
  - Неужели ты все еще любишь меня? Поистине, ты превосходишь саму небесную Иштар в своей любви ко мне! - царь крепко обнял ее и вместе они направились к мраморной беседке, колонны которой были увиты виноградной лозой.
  Какое-то время они сидели молча, просто наслаждаясь минутой покоя и тишиной. Неподалеку в арыке бежал ручей, где весело, со звонким щебетанием, плескались птички необычной красоты. Лугальзагесси мельком взглянул на одну из этих созданий и мысленно сравнил ее со своей супругой, которая словно богиня красоты сверкала драгоценными камнями, вплетенные в ее шелковистые волосы. Наниста слегка улыбнулась и, взяв руки царя в свои, тихо спросила:
  - Гонец из Урука еще не прибыл?
  - Зачем тебе знать об этом? - спросил Лугальзагесси, став снова серьезным.
  - Потому что я - царица, твоя супруга и первая женщина Уммы. В моих интересах знать, что творится в нашей стране, ибо если ты двинешься войной на враждебные княжества, кто же будет смотреть за всеми делами во дворце как ни я? - голос Нанисты был низким и холодным; впервые за все время она говорила о вещах, интересных лишь мужчинам.
  - Ты хочешь править Уммой наравне со мной? - удивленно спросил царь.
  - Да! - быстро ответила царица и гордо вскинула голову. - Не хочу быть просто твоей женой и женщиной, как наложницы. Я буду помогать тебе во всех делах и всегда присутствовать на каждом совете. Вот увидишь, мы, женщины, способны на многое, не только краситься и менять наряды.
  - А не хочешь ли ты пойти со мной на войну и сражаться наравне с мужчинами? - усмехнулся Лугальзагесси, явно переводя разговор в шутку.
  - Если надо будет -пойду хоть простым солдатом, и буду биться наравне с лучшими мужами Уммы, если кто-то из них дрогнет. Но ты не волнуйся, я сказала это просто так, ведь кого-то ты должен оставить здесь.
  - Я думал, ты райская дева, а сейчас живу перед собой тигрицу, готовую разорвать свою жертву. Да-да, тигрицу, прекрасную, но честолюбивую.
  - Любимый, ты никогда не должен забывать, что я дочь царя и царицы, я с молоком впитала любовь к власти. Вот, смотри, - женщина указала на тыльную сторону руки, где проходила вена, и провела по ней пальцем, - здесь течет кровь царей.
  Лугальзагесси с удивлением и одновременно восхищением смотрел на супругу, которая так сильно изменилась на столь короткое время. "Однако, - думал он, - я не до оценивал ее. Каким же я был глупцом!"
  Через несколько дней после их разговора из Урука прибыл новый гонец. В отличии от первого, этот был покрыт сединами, говорил долго и размеренно, часто упоминая в разговоре царей прошлого, которые заключали между собой союзы, избегая тем самым кровопролитных войн. Лугальзагесси, восседая на троне, с легкой иронической улыбкой слушал речь посла, при этом вслушиваясь в каждое слово. По тому, как тот часто упоминал браки между царскими семьями, царь сразу догадался, к чему клонит правитель Урука, однако решил дождаться конца. По правую руки от него стоял Сурру-Или, по левую восседала с царственной осанкой Наниста. Эти два человека как бы возвеличивали его власть, удерживая на троне.
  В заключении посол, немного устав, сказал:
  - О, правитель Уммы! Я рад был слышать, что ты предложил мне стать твоим братом, но увы, мой сын уже давным-давно сосватан за царевну из другого княжества, а иных сыновей у меня нет. И потому мне с прискорбным сердцем придется отказать тебе в просьбе.
  Когда посол закончил, то, низко поклонившись, передал глиняные таблички Лугальзагесси. Тот мельком пробежал по ним глазами и передал своему секретарю. Затем, грозно посмотрев на посланца из Урука, молвил:
  - Жаль, что твой царь не может стать моим братом. Я не настаиваю. Но если царь Урука хочет мира между нами, то я предлагаю ему заключить со мной союз, дабы между нашими городами царили мир и покой.
  Посол еще раз низко склонил голову, ожидая, когда ему будут переданы таблички, скрепленные царской печатью. После совета ему дали отдохнуть, после чего он покинул пределы Уммы и отправился обратно в Урук.
  Однако следующее послание царя Урука гласило, что союз невозможен по причине того, что каждый город представляет собой отдельное государство, в котором править царь. И такой союз может стать покушением на власть другого правителя, ибо каждый из властителей хочет сохранить нейтралитет. Лугальзагесси, из последних сил сдерживая порыв гнева, отправил царю Урука послание, в котором было сказано, что сейчас время неспокойное и потому лучше, если хотя бы их княжества заключат прочный союз, дабы устрашить соседние государства, в частности Лагаш, царь которого спит и видит, как прибрать под свою руку остальные города, особенно Умму и Урук. На это сообщение царь Урука ответил в довольно резкой форме, хотя приукрасил все красивыми словами и фразами, но смысл был таков: Умма по сравнению с Лагашем лишь маленький захолустный городок, которому никогда не справиться с более сильным соперником. На это Лугальзагесси, потеряв самообладание, резко вскочил с трона, подбежал к посланнику и, выхватив у того из рук таблички, со всей силой бросил их на пол. От табличек остались лишь мелкие осколки глины, на которых можно было разглядеть отдельные буквы.
  Пока посол в ужасе на коленях пятился назад, царь грозно прокричал:
  - Твой правитель не захотел стать моим братом, не захотел стать другом и союзником. И более того, он еще осмелился оскорблять меня, мою страну, которая когда-то была данником Лагаша. Что же, царь Урука сделал свой выбор, - повернувшись к секретарю, который стоял в стороне, держа в руках глину и тонкую трость, сказал, - пиши такой ответ: правитель Урука, раз ты не захотел мира, получишь войну!
  В зале воцарилась тишина. У всех присутствующих разом пропал аппетит, кто-то чуть не подавился вином, которое пил секунду назад. Лишь Сурру-Или с каменным лицом воина слега улыбнулся, как бы поддерживая решение царя.
  Через день начались поспешные приготовления к военному походу на Урук. Царь целыми днями, с самого раннего утра и до поздней ночи, проводил время с армией, сам справляясь о численности воинов; задавал вопросы об исправности оружия; осматривал боевые колесницы с высокими колесами, по краям которых были воткнуты длинные острые шипы.
  Народ целыми днями собирался на улицах Уммы, с нетерпением ожидая появления очередного царского глашатая с приказом к населению. С народа нужно было собрать налоги за будущий год, ибо требовалось пополнение рослыми конями и большим количеством провианта для войска. Люди, скрепя сердцем, отдавали последние скопленные монеты, ячмень, рожь, пшеницу, овес. Родители, чьи сыновья уходили в поход вместе с царем, целыми днями были в подавленном настроении, однако в душе у них зарождалась надежда, что именно их сын вернется живым и невредимым в отчий дом с царскими наградами: тогда уж можно будет забыть о бедности и купить небольшой справный дом с землицей для возделывания. Матери, сестры и невесты солдат плели венки из благоухающих цветов и дарили их своим любимым, чьи судьбы теперь зависели от исхода битвы: победит ли Лугальзагесси своего неприятеля или же его закуют в цепи и принесут в жертву богам словно невольника?
  Храмы были многолюдны. Именно в такие тяжелые времена люди вспоминали о богах и целыми днями неистово возносили им хвалу, принося на алтарь все самое лучшее, что у них было. В курильницах ни на минуту не затухал дым от горящих смол и благовонных масел. Сладковатый приторный запах заполнял все пространство, впитываясь в длинные одеяния жрецов и тонкие туники прихожан. Кровь жертвенных животных растекалась по холодному каменному полу, образуя темно-красные лужицы, на которые слетались рои мух.
  Лугальзагесси, не обращая внимания на толпы простого люда, который целыми днями слонялся туда-сюда в храмовом саду, слез с лошади и крупными шагами в окружении рослых телохранителей-нубийцев протопал в главную залу храма, где возвышались изваяния богов. Царь искал верховного жреца, ибо до его ушей дошло то, что священнослужители не только не захотели выслушать его приказа, касающегося снабжения войска необходимым продовольствием, но даже попытались доказать посыльному, что якобы мирские заботы не касаются храмов, которые посвящены богам, а их священнослужителями являются пособниками между небожителями и простыми людьми; и в данном случае храм отказывает царю в военной помощи.
  Услышав неслыханную дерзость от жрецов, Лугальзагесси тут же выехал из дворца, отказавшись даже от носилок, ибо сейчас было не время показывать свое величие перед народом. Куда важнее было наказать строптивого верховного жреца и заставить его пожертвовать во имя царской армии своими запасами зерна, пшеницы, ячменя, чечевицы, фиников и вина, которыми были заполнены до верху храмовые амбары.
  Царь не заметил среди собравшейся толпы верховного жреца, который обычно присутствовал на всех церемониях. Однако же, старый хитрец решил в этот день - день сбора подати с простого населения и вассалов, уединиться в маленькой келье, служившей тайной комнатой для секретных переговоров. ОБ этой комнате знал и Лугальзагесси, ибо его покойный отец давным-давно поведал тайну этой кельи, находящейся в самом дальнем углу храма за низенькой дверцей, которую не сразу отыщешь в темноте.
  Царь один, без охраны, прошел длинный коридор, своды которого становились все ниже и ниже. Рослый правитель Уммы был вынужден пригнуть голову, дабы не удариться об острые углы камней. Наконец, в самом темном закоулке, где не было даже факела, Лугальзагесси нащупал пальцами дверной замок и, что есть мочи, надавил на дверь мускулистыми плечами, которая со скрипом еле-еле отворилась. Войдя в комнату, освещенную всего лишь одной свечой, Лугальзагесси увидел силуэт высокой фигуры, закутанной в бесформенную мантию, спускающуюся волнами до пола. Царь, сделав грозный вид, ноздрями чувствую воскуряющиеся благовония, проговорил:
  - Я пришел, дабы поговорить с тобой, жрец!
  Верховный священнослужитель обернулся и слегка поклонился, хотя по его лицу не пробежала тень страха или покорности. Старик одернул полы своей мантии и спросил, растягивая слова, хотя презрительная усмешка не сходила с его тонких губ:
  - Я готов выслушать, ваше величество. Что привело тебя сюда, в это забытое всеми место?
  - Не лукавь, жрец, ты прекрасно понимаешь, О ЧЕМ я хочу поговорить с тобой.
  Хотя Лугальзагесси старался держаться спокойно, все у него внутри кипело от презрительно-высокомерного тона этого старикашки. Нет, покойный Укуш был не таким. Тот был мягким и добрым человеком, с искренностью выполняющий свой долг. Новый жрец был не таким: жесткий, хитрый человек, ищущий выгоду везде, словно презренный торгаш с базара. Но ничего, думал царь, придет твой час и ты ответишь за все, гнусный ханжа! В слух же он сказал, подойдя близко к жрецу и смотря ему в глаза:
  - Признайся, ты нарушил клятву, данную мне. Все в Умме, начиная на верховного жреца и заканчивая жалким рабом обязаны подчиняться лишь мне! Я - наместник богов на земле, избранный Энлилем, чтобы править здесь.
  - Ты ошибаешься, мой царь, - голос жреца был тихий и шипящий, словно у змеи, черные пронзительные глаза смотрели прямо и без страха, - ты забываешь, что не боги, а твой отец, всеми почитаемый Укуш посадил тебя на трон благодаря нам, жрецам. Мы дали тебе власть, а захотим - отберем. В Шумерии существует негласный закон, по которому храмы и жрецы не принадлежат царскому дворцу и не являются вассалами царя, как остальные. Все, что принадлежит нам: сокровища, земли, рабы - является НАШЕЙ собственностью, и поэтому никто, даже царь, не имеет права посягать на имущество храмов, ибо оно служит не людям, но богам, - жрец молитвенно сложил руки и прикрыл глаза, делая вид, что читает молитву.
  Лугальзагесси машинально потянулся к мечу, его рука уже легла на рукоять, украшенную драгоценными камнями. Ах, с какой радостью он отрубил бы сейчас голову этому лицемерному негодяю, занимающий пост верховного жреца. Сейчас перед ним в одеждах священнослужителя стоял никто иной, как злой дух из преисподней, одни черные непроницаемые глаза чего стоят! Царь почувствовал, как к горлу подступает комок и сдавливает его, не давая дышать. Кровь прилила к лицу, отчего щеки заполыхали словно в пламени, хотя в комнате стоял неимоверный холод. Предчувствуя неладное, Лугальзагесси наклонился к жрецу и, пристально посмотрев ему в глаза, тихо сказал:
  - Не думаешь ли ты, что сможешь запугать меня? Одно мое слово, и твоя голова покатится по земле, оставляя за собой кровавый след. Не забывай, кто я, а кто ты. Я - царь, наместник богов, верховный правитель Уммы, а ты всего лишь жрец, которого назначил священный совет. Ты всего лишь пылинка перед моими ногами. Захочу, и ты будешь раздавлен мною. Берегись, жрец, берегись.
  - Неужели ты, правитель Уммы, так боишься меня, что пришел в эту комнату с оружием в руках? - жрец вспомнил, как минуту назад Лугальзагесси потянулся к мечу, но так и не вытащил его из ножен. При этой мысли старик слегка рассмеялся, а потом добавил. - Или же царь так не уверен в себе, что видит врагов повсюду, даже в храме?
  Лугальзагесси сглотнул слюну. Теперь он точно знает, что жрецы выступили против него, и может быть, даже в тайне молятся о его погибели на поле боя. Нет, он не Иль и не станет проявлять мягкость к тем, кто понимает лишь силу. Что же, раз храмы хотят войны с ним, пусть и дальше уповают на волю богов, а он же, царь, сокрушит внешних врагов, а когда наступит срок, расправится и с внутренней заразой, которая словно опухоль образовалась на теле Уммы. В слух же он сказал:
  - Что я слышу от тебя, жрец? Или же ты позабыл, что священнослужители не вмешиваются в мирские дела людей, особенно, если речь идет о политике? Нашими праотцами был установлен закон, по которому царь был избран богами и людьми, дабы повелевать в этой жизни; а жрецы должны служить небожителям в храмах, следить за порядком в доме богов и руководить молитвой. Но закона, по которому жрец позволяет себе непристойно обращаться к царю, я не знаю.
  - Ты, царь, сам позабыл, что только с волей богов ты можешь идти на войну, или же ты знаешь только свои права, но не обязанности? Как правитель Уммы и первый человек в городе, ты обязан каждую неделю присутствовать на Большой молитве, принося собственноручно жертвоприношения, молиться вместе с остальным народом, но тебя никогда не бывает в храме, даже по большим праздникам. И ты знаешь, правитель Уммы, что это - богохульство - не прийти на праздник божественной Иштар. Более того, на нем не было и твоей супруги, царственной Нанисты. Мне стало интересно: может быть, вы оба забыли наших богов?
  Лугальзагесси злорадно рассмеялся, в темноте блеснули его ровные белые зубы. Он подошел вплотную к жрецу и, смотря тому в глаза, строго ответил:
  - Мальчик ли я, чтобы отчитываться перед тобой? Да знаешь ли ты, что я- царь Уммы, сам являюсь наместником богов на земле, и мне решать, когда воздавать им почести и когда появляться в храме. Более того, помни, что у меня есть доказательство твоего прошлого. Мой отец, покойный Укуш, был некогда верховным жрецом нашего города, он был честным и праведным человеком, не любившем ложь и коварство. И много я слышал от него, как жрецы укрывают за деньги и отпускают грехи отъявленным мерзавцам и злодеям, называя это волеизъявлением богов. Как вы, жрецы, насилуете молодых девушек-прихожанок, которые приходят с дарами к богине Иштар, дабы возложить на ее алтарь дивные цветы. И как вы заставляете молодых жриц, всем сердцем верующих в богов, заниматься развратом на грязных улицах и рыночных площадях, особенно в праздники, когда из окрестных деревень приходят паломники со скотом и мешками, полные зерном и ячменем.
  - Ты мне угрожаешь? - в глазах старика, таких черных, что не было видно зрачков, промелькнул дьявольский огонек.
  - Нет, мне незачем этого делать, дабы не посрамить мое царское достоинство. Просто помни, кто знает о тебе правду. Или, может быть, ты позабыл тот случай с дочерью пастуха, произошедший тридцать лет назад? Помнишь, да? - царь был несказанно счастлив, что смог задеть за живое старика, у которого в глазах появился страх, он даже отступил на пару шагов назад, как бы защищаясь от удара. Теперь-то уж жрец не посмеет перечить ему, правителю Уммы, хотя бы первое время. Победа, хоть и маленькая, но была выиграна, теперь оставалось одержать победу над всеми жрецами, которые в последнее время косо смотрели на царский дворец.
  Верховный жрец, сжав в руках талисман, злобно проговорил:
  - Тебе недостаточно крови, царь? Если хочешь, лиши меня жизни прямо сейчас, обагрив моей кровью свой меч, который ты намеревался вытащить из ножен, но так и не решился. Отчего же? Тогда у тебя не было бы преграды. Убрав меня с дороги, ты мог бы спокойно подчинить себе храмы и присвоить себе все наши владения. Но ты не убил меня, рука твоя дрогнула, ибо боишься ты кары богов и презрение народа, которые больше поверят мне, чем тебе, ибо я являюсь проводником к небожителям и мне открыты все тайны божьей воли.
  - Не кощунствуй, жрец. Напрасны твои слова. Если я выйду к народу и расскажу, как ты однажды изнасиловал юную пастушку у алтаря Иштар, после чего девушка перерезала себе горло, не выдержав надругательства над собой, и ты знал об этом, но ни разу не раскаялся за свое деяние. Если об этом узнает вся Умма, тебя просто разорвут на кусочки твои же прихожане, которые, как ты утверждаешь, верят тебе. Тебе есть, что возразить, жрец?
  Старик попятился, шепча молитвы. Нет, не станет он идти против царя, хотя сейчас, когда Лугальзагесси полон решимости и готов броситься на каждого, кто встанет у него на пути.
  Довольным видом оглядев темную комнату, на стенах которой отражались слабые блики мерцающих свечей, Лугальзагесси развернулся и крупными шагами вышел в коридор, с силой захлопнув за собой дверь. Кусочки штукатурки посыпались на пол от удара, эхом пронесшегося по всему туннелю.
   В главном молельном зале, высокие своды которого придерживали толстые ряды колонн, было шумно и многолюдно. Удушливый сладковатый запах фимиама, амбры, ладана, сандала и мирты струйкой дыма поднимался вверх, огибая высокие изваяния богов, которые смотрели со своего огромного роста на сгорбленные спины молящихся своими пустыми безжизненными глазами.
  Лугальзагесси, не обращая внимания ни на прихожан, ни на жрецов прошел в центр перед алтарем бога Энлиля и, повернувшись лицом к толпе, произнес:
  - Народ мой! Я, ваш царь, правитель Уммы, сын Укуша, взываю к милости богов, дабы они боготворили деяния мои.
  - Да сбудется воля богов! - хором повторили жрецы, а за ними и остальной люд.
  Царь сделал глубокий вдох, как бы решаясь на ответственный шаг. Да, в этот раз он уступит жрецам, вознесет молитвы к богам, в которых он не верит, принесет в жертву быков и баранов, но за это пусть и эти святоши в длинных одеяниях исполнят его царскую волю. Лугальзагесси поднял молитвенно руки и, закатив глаза, прочитал молитву:
  - Да лежат земли в лугах, да процветает и распространяется все человечество, как цветут растения и растет трава; да приумножатся овчарни Ана; да смотрит народ Земель наших на прекрасную землю; и да пребуду я в вечности лучшим пастухом! (это подлинный текст, найденный на черепках разбитой вазы, собранных американскими археологами).
  Жрецы, до этого молча стоявшие в стороне, подбежали к царю и воскурили рядом с ним благовония. Затем один из них слегка поклонился правителю Уммы и передал позолоченный ритуальный нож, на клинке которого были написаны слова молитвы. Два рослых раба притащили на веревках блеющую в страхе овцу и огромного быка с белой отметиной на лбу, который мотал большой головой и поглядывал на людей красными злыми глазами.
  Лугальзагесси бесстрашно крупными шагами подошел к животным и резким движением перерезал им шейную артерию. Потоки крови хлынули на пол, запачкав золотые сандалии царя, который отступил на шаг и машинально передал нож жрецу. Остальные священнослужители, нараспев читая молитвы, принялись колоть бьющиеся в предсмертной агонии жертвенных животных, которые издавали последние хриплые звуки.
  Лугальзагесси отвернулся и, посмотрев на статую Энлиля, тихо сказал: "Что же, я выполнил свой долг по отношению к тебе, теперь и ты должен помочь мне".
  
  
  На следующий день рано утром Сурру-Или в окружении солдат царской армии въехал в ворота храма и прошел к амбарам, что располагались неподалеку от главного строения. Военачальник приказал своим людям открыть двери и те, на секунду замешкав, распахнули деревянную дверь. Амбар был до верху забит мешками с зерном, пшеницей, ячменем, чечевицей, финиками. Три нубийца стали поочередно вытаскивать мешки наружу и складывать у ног Сурру-Или, который принялся их подсчитывать.
  Через несколько минут к нему подбежал весь потный главный жрец, который злобно взглянув на мешки, спросил:
  - По какому праву вы осмелились явиться в храм и распоряжаться имуществом, не принадлежащим вам? Все, что хранится в этом амбаре, является собственностью храма, к которому не может прикасаться никто, кроме жрецов.
  - Прочти царский приказ, жрец, - спокойно ответил Сурру-Или, вручая старику глиняную табличку с царской печатью.
  Тот испуганно обвел солдат взглядом и, щурясь, прочитал послание Лугальзагесси:
  "Жрец, вчера я пошел тебе на уступки и выполнил свой священный долг, обязующий мне исполнить религиозный ритуал. Я выполнил его, принес храму в жертву быков и баранов, собственноручно заколол жертвенных животных. Теперь пришел твой черед уступить мне, ибо война является священным долгом для всех мужей, служащих мне. Боги одарят меня победой и тогда тебе придется смириться с полнотой моей власти. Мешки с зерном, которые передаст казармам мой главный военачальник, пойдут на прокорм армии во время военного похода. И ты должен с радостью, благословляя наш путь, открыть амбары, принадлежащие храму. Это мой царский приказ".
  Дочитав до конца, главный жрец сжал табличку в руках, боясь сделать хоть одно движение. Сурру-Или, усмехнувшись, заметил его смятение и сказал:
  - Это долг, жрец. Долг.
  Когда сто мешков с зерном были уложены на тележки, запряженные волами, процессия воинов поехала по главной дороги города в сторону казарм, где в данный момент готовились к предстоящему походу.
  Смотря им вслед, главный жрец судорожно сжимал в руках глиняную табличку с приказом царя и шептал про себя: "О, боги! Что же будет? Что будет?"
  Поздно вечером, когда солнце спряталось за кромки холмов в безводной пустыне, все командиры дали команду своим солдатам раздеваться и ложиться спать, ибо рано утром, с криком первых петухов, армия должна быть готова, а так как следовал длительный переход через пустыню, то нужно было набраться сил. Все воины в один миг переоделись и устало рухнули на свои низкие кровати, стоящие в несколько рядов в больших комнатах. Перед сном многие молодые юноши не могли уснуть, ибо тревога стесняли им сердце несоизмеримым страхом.
  Солдаты под командованием Энтику лежали с широко раскрытыми глазами, глядя в маленькие щели между тростниковыми, которыми была покрыта крыша. Там, сквозь щели, проглядывалось черное небо, освещенное мириадами звезд, блестевших, словно драгоценные камни, в кромешной тьме.
  Илибар, сын гончара, приподнялся на локте и тихо спросил своего соседа, Итару, который лежал, завернувшись в одеяло:
  - Слушай, Итара. Хочу спросить тебя кое о чем.
  - Да? - тихо ответил тот сонным голосом.
  - Тебе не страшно? Завтра выступаем в поход. Кто знает, сколько боги отвели нам времени?
  - Я боюсь. А ты?
  - И я боюсь. Еще боюсь за своих родителей: каково им будет, если меня убьют?
  На звук голосов отозвался Зару, который до этого ворочался без сна, то и дело открывая глаза.
  - Я боюсь страшно. Сердце бьется так, словно хочет вырваться из груди. У меня даже пальцы на руках онемели, - сказал он.
  - Может быть, все обойдется и мы, если боги захотят, останемся в живых? - с надеждой в голосе спросил Итара.
  - Я надеюсь на лучшее, - отозвался Илибар.
  - И я, - повторил Зару.
  Ранним утром, когда узкая полоска света едва заблестела на горизонте, Лугальзагесси открыл глаза и резко встал, потянувшись всем телом. Накануне царь после ужина и водных процедур сразу пошел почивать, не теряя ни секунды. И каково же было его удивление, когда едва коснувшись головой подушки, сразу же заснул крепким сном, словно никакой войны и не представлялось.
  Широким шагами измерив комнату, Лугальзагесси вышел в коридор. Во дворце стояла полная тишина, ибо все его обитатели еще спали. Стража, опираясь на копья, дремала, стоя подле царских покоев. Царь громко кашлянул. Один из солдат резко открыл глаза и чуть было не упал от неожиданности: как мог правитель встать в такую рань? Лугальзагесси резким голосом отдал приказ собираться в путь, а сам пошел по коридору в сторону туалетной комнаты, где должен был вымыться и облачиться в новые одежды.
  Слуги с заспанными глазами принялись таскать кувшины с водой, дабы наполнить бассейн. Но царь отказался от столь неуместных в данный момент церемоний, и приказал рабыням вылить на него кувшины с прохладной водой. Отказавшись также от благовонных масел, Лугальзагесси облачился в кожаные доспехи с царским гербом на груди. На плечи ему был накинут алый плащ, скрепленный золотыми пряжками. Перекусив на ходу нехитрым завтраком, царь водрузил на курчавую голову шлем с большим пером, драгоценные камни, которыми был отделан этот шлем, ярко переливались на утреннем солнце всеми цветами радуги.
  У ворот стояла царская армия, одетая в дорогие доспехи. Кони мотали головой и кусали уздечки. Лугальзагесси вышел к своим солдатам и поднял правую руку, приветствуя своих воинов. Солдаты огласили улицу громким ревом, приветствуя его величество. После этой церемонии все построились в шеренгу и направились по главной улице города. Толпа простого люда: старики, мужчины, женщины и дети - все высыпали на улицы из своих домов, дабы вволю полюбоваться на царскую армию и проводить в дальний путь своих сыновей, многие из которых уже вряд ли вернутся назад.
  Лугальзагесси ехал верхом на белом жеребце с черными ногами, который злыми глазами поглядывал по сторонам, то и дело норовя укусить прохожего. Рядом с царем ехал всадник в большом султане с ярким рубином. Нижнюю часть лица незнакомца скрывала тонкая ткань, скрепленная золотыми булавками. Всадник ехал на вороном коне, одетый в воинские доспехи. Можно было подумать, что это был сам Сурру-Или - верховный военачальник и главный советник царя, если бы ни отсутствие какого-либо оружия. Незнакомец, поравнявшись с царем, зажмурил от улыбки глаза и отвернулся, словно стыдясь своей выходки.
  Процессия подошла к крепостным воротам Уммы, за которыми расстилалась неприветливая пустыня, окаймленная невысокими щебнистыми холмами. Верхушки финиковых пальм, что росли вдоль дороги, ведущей к колодцу, качались из стороны в сторону от порыва ветра.
  Лугальзагесси прищуренными глазами посмотрел на безоблачное небо и, тихо рассмеявшись, сказал:
  - Благоприятный знак. Боги даруют мне победу.
  - Я тоже на это надеюсь, - ответил всадник с закрытым лицом и глубоко вздохнул.
  - Наниста, - царь обернулся к супруге и, сжав ее горячую руку в своей, добавил, - я все время буду думать о тебе, о нашей дочери. Образ твой будет вселять в меня отвагу, как живительный источник. Любовь к тебе дарует мне силу, с которой я брошу к стопам твоим целый мир. Боги наделили меня властью, тебя - неземной красотой, с которой не сравнится даже божественная Иштар. И именно твоя красота спасет меня от погибели, любимая моя.
  - Супруг мой, - царица из последних сил сдержала слезы, дабы не заплакать перед лицом всей армии. - Я верю в твою победу и буду ждать тебя все время, всю вечность, если понадобится. Я буду каждый день молить богов о сохранении твоей жизни, ибо моя жизнь не имеет смысла, если не будет рядом со мной тебя.
  - Я всегда буду рядом с тобой, где бы я не находился, - ответил Лугальзагесси и глубоко вздохнул, словно тяжелый груз водрузился на его плечи.
  - Не волнуйся, любимый мой, - проговорила Наниста, - положись на меня. Я исполню все, что ты мне велишь. Только прикажи, и я сделаю все ради тебя.
  - Я хочу, Наниста, чтобы ты в мое отсутствие стала правительницей Уммы. Забудь на время, что ты женщина. Ты - моя правая рука, мой заместитель. Если понадобится казнить кого-нибудь, казни. Твой приказ - мой приказ, и никто не смеет ослушаться тебя.
  - Я все поняла и сделаю так, как ты сказал. Не волнуйся, любимый мой. Положись на меня и иди воевать с легким сердцем, - царица протянула маленький розовый мешочек с голубой лентой и проговорила. - Это мой подарок тебе. Сейчас не открывай. Когда будешь уже вдалеке от дома и тебе захочется увидеть меня, просто посмотри, что внутри, и тебе станет легче.
  Лугальзагесси взял мешочек, трепетно повесив его на шею, и наклонившись, поцеловал Нанисту в высокий чистый лоб. Он заметил, что она плачет, хотя и старается побороть свою слабость. Царь с тяжелым сердцем отъехал от супруги и приказал своей армии двигаться в путь, к самому Уруку.
  Наниста стояла в стороне и наблюдала, как царская армия покидала родные места. Мимо нее мчались, ни на секунду не останавливаясь, солдаты и военачальники. Вот проскакала легкая конница, за ней последовали стрелки и копьеносцы, затем обычные пешие воины, состоящие преимущественно из молодых людей бедняков. Замыкали шествие боевые колесницы, запряженные по паре рослыми конями. Топот множества ног слился воедино, ничего не было больше слышно. Маленькие камешки прыгали под ногами царской армии словно живые. Птицы, что стаями сидели на ветвях деревьев, разом вспорхнули от страха и скрылись из виду.
  Когда армия была уже далеко, почти приблизившись к первым холмам, Наниста протянула руки вперед, словно желая остановить войско, сжать его в своей маленькой ладони и не выпускать, ибо война не приносит ничего, кроме горя и несчастья. И так стояла она долгое время, залитая лучами яркого солнца, с распростертыми руками, до тех пор, пока последняя колесница не скрылась из виду. На земле все еще остались следы коней и ног солдат. Наниста долгое время глядели на истоптанную землю, потом слезла с лошади и, наклонившись, взяла горсть этой земли в свои ладони. Прислонив ладонь к губам, царица дунула на нее и песчинки раскаленной земли полетели вместе с ветром куда-то далеко-далеко, поднимаясь все выше и выше.
  " Да хранят тебя боги в дороге. Да предотвратят они погибель твою. Да не поразит рука врага тела твоего", - тихо прошептала молитву Наниста, призывая богов помочь супругу преодолеть все препятствия, стоящие у него на пути.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ II
  
  Раскаленная земля, во многих местах потрескивающая от палящего солнца, излучала зной. Ветер то и дело приносил песчинки с барханов, которые точно пух кружились над землей, словно исполняя какой-то сакральный танец. Каменные холмы, словно безмолвные истуканы, гордо вырисовывались на горизонте, заслоняя собой бескрайний простор месопотамской пустыни. Копыта коней придавливали встречающиеся на пути маленькие кустики чертополоха, которые безжизненно опустили свои листья к земле.
  Вот уже несколько дней многотысячное войско царя Лугальзагесси пробиралось нехожеными тропами к границе города Урука. Дабы не попасться на глаза кочующим бедуинам, царь приказал свернуть с главной дороги и пойти в обход, даже не смотря на то, что путь удлинился на несколько дней.
  Многие шедшие воины снимали металлические шлемы, которые накалялись настолько, что в них без труда можно было сварить яйцо. Молодые солдаты смачивали белые повязки и жгутом наматывали их на вспотевшие головы, тогда идти становилось гораздо приятнее.
  По пути им повстречался оазис, в тени которого можно было славно отдохнуть, покормить уставших лошадей, набрать во фляги прозрачной воды да и просто перекусить. Когда войско остановилось на ночлег в тени густых кустарников, молодые солдаты, издав радостный возглас ринулись сбрасывать с себя кожаные доспехи, от которых чесало кожу, после этого был отдан приказ готовиться к трапезе.
  Возничие расседлывали коней, чьи потные бока лоснились на солнце. Уставшие животные кинулись к воде и принялись с жадностью пить ледяную воду, от чего дно постепенно стало оголяться. Командиры и военачальники наполнили большие фляги водой и растянулись на траве, устало позевывая в этот последний мирный вечер.
  Царский шатер разбили отдельно ото всех. Личные телохранители Лугальзагесси окружили шатер, дабы никто не посмел нарушить покой повелителя Уммы. Сам же Лугальзагесси, оказавшись один на один со своим слугой, велел позвать к себе Сурру-Или, дабы обсудить план завтрашнего сражения.
  Когда военачальник вошел внутрь и низко склонил голову, царь указал ему на походный стульчик, и когда тот сел, спросил:
  - Ты отправил разведчиков, дабы они сообщили мне местонахождение царя Урука?
  - Да, мой повелитель. Трое моих личных шпиона два часа как ушли в разведку. Ночью они должны вернуться и все сообщить мне.
  - Нет, не надо, - Лугальзагесси глубоко вздохнул, барабаня пальцами по колену, а затем добавил, - пусть шпионы приходят сразу ко мне. Я должен лично все услышать и все узнать из первых уст. Если понадобится, разбуди меня. Но, сдается мне, что в эту ночь я не смогу заснуть. Дума одна за другой одолевают меня. Понимаешь, друг мой, как мне сейчас тяжело и в то же время легко. С одной стороны, я увидел перед воротами нашего города добрый знак, означающий мою победу. Но с другой стороны, вдруг боги обманут мои ожидания и я окажусь в руках царя Урука?
  - Ты не веришь в предзнаменования богов? - спросил Сурру-Или.
  - Нет. Вот моя вера, с которой я никогда не расстанусь, - царь вытащил из позолоченных ножен длинный меч, рукоять которого была украшена драгоценными камнями, и продолжил. - Не боги, а оружие и мои славные воины даруют мне победу. Вот, во что я верю.
  Сурру-Или, уставившись на Лугальзагесси непонимающим взглядом, хотел что-то возразить, как в шатер вошел старый раб, который поклонившись до земли, произнес хриплым голосом:
  - Ваше величество, ужин уже готов.
  Царь подал знак принести угощения. Слуги внесли на подносах жареную баранину, приправленную пряностями, сушенные фрукты, лепешки и финикийское вино. Лугальзагесси, взяв один кувшин, понюхал его и со всей силой ударил его о землю. Вино разлилось и потекло красной струйкой по ковру, оставляя за собой кровавый след. Слуги в испуге кинулись на колени, вымаливая прощение. Царь грозно встал на ноги и сказал дрожащим от злости голосом:
  - Кто посмел перед битвой распечатать кувшины с вином, а? Отвечайте! Завтра будет мой первый бой против правителя Урука, и вы хотите, чтобы я, ваш царь, напившись вина, завтра не смог бы держаться в седле?
  - Прости нас, повелитель, - причитали слуги, готовые уже отправиться в иной мир.
  Тут им на помощь поспешил Сурру-Или, знавший Лугальзагесси с самого детства и понимающего его настроение. Встав во весь рост, военачальник склонился над рабами и отдал приказ:
  - Сейчас уберите все вина и вынесите грязные ковры. И запомните: воины пьют вино только в честь победы, но не перед битвой.
   Лугальзагесси продолжал грозно взирать на слуг, которые, пятясь, вышли из шатра. Тогда он повернулся к своему другу и хрипловатым голосом проговорил:
  - Тебя это тоже касается. Отныне будет новый закон: никто не имеет права пить вино перед битвой. Данная привилегия будет дана только после победы. Теперь, выслушав меня, иди и передай то, что я сказал, всем командирам, а те, в свою очередь, пусть объявят мой приказ солдатам.
  Когда Сурру-Или, немного обескураженный, вышел на улицу, где повсюду горели костры и жарилось в котлах похлебка. Громкие голоса, смех воинов, порыв ветра, пение цикад - все потонуло в единый звук ночи под бескрайнем черным небом, на котором ярко светила полная луна.
  Оставшись один, Лугальзагесси глубоко вздохнул и уселся на низенький стульчик, сделанный из черного дерева. Ножки его напоминали разъяренных львов. Царь принялся медленно есть мясо, запивая простой родниковой водой. Думы одна за другой проносились в его сознании, оставляя на память сомнения: а что, если он все делает не так, как надо бы? А вдруг небожители покарают его за пролитие человеческой крови, обрекут на жалкое существование в этом мире и мучения в адском огне в ином? Неужто он и правда идет против воли богов? Но, с другой стороны, разве правители Лагаша не проливали кровь, не превращали свободные города-государства в свои владения? И тогда боги не только не покарали их, а напротив, помогли добиться расцвета и могущества. Чем он, Лугальзагесси, правитель Уммы, хуже? Раз боги сами избрали его царем, значит, такова его судьба, предначертанная свыше. И если он победит, то все станет ясно: боги на его стороне. А вдруг завтра его армия будет разбита и его окровавленная голова будет выставлена на главной площади в Уруке, где толпа зевак с радостным сердцем будет лицезреть трофей своего царя?
  "Нет! - решительно подумал Лугальзагесси, словно его мысли мог кто-то услышать. - Не бывать этому! Боги помогут мне победить царя Урука и завладеть его землями, после чего я с помощью моей армии объединю все разрозненные города в единое государство, по мощи не уступающее ни Египту, ни Ассирии, ни Финикии, ни Индии".
  Подумав об этом, Лугальзагесси поднял руки вверх и засмеялся низким голосом, словно предвкушая завтрашнюю победу.
  Протрубил горн, означавший отбой. Все солдаты и командиры ушли каждый к своему отряду и стали разбивать шатры, в которых им приходилось проводить ночь. Перед сном, доедая остаток ужина, Энтику по очереди взглянул на своих солдат, которых обучал в течение стольких месяцев. За это время каждый из них стал для старого воина словно родным сыном. И сейчас, глядя в их загорелые юные лица, старик немного загрустил, из последних сил стараясь сдержать слезы, ибо понимал, что завтра многие из них могут не вернуться живыми.
  Итара, проглотив финик, внимательно посмотрел на Энтику и спросил:
  - А в бой не страшно идти?
  Старый воин взглянул на него из-под нависших седых бровей и строго ответил:
  - Завтра все узнаешь и увидишь, а сейчас бегом всем спать. Завтра наступит новый день, полостью изменивший ваши судьбы. Вернетесь вы живыми или будете лежать на холме с рассеченной головой - то ведомо лишь богам.
  Солдаты, напуганные этими речами, собрали грязную посуду и пошли спать, хотя сон никак не шел к ним: великие думы мучали не только царя, но и простых воинов.
   Постепенно лагерь уснул. Только было слышно пение цикад да шорох шагов часовых, которые обходили округу, держа в руках факел. Лугальзагесси дремал под москитной сеткой, то и дело открывая глаза и вглядываясь в не просветную темноту. Он чего-то ждал. Да, ждал гонцов, которых послал на разведку Сурру-Или. Но почему же их до сих пор нет? Неужели что-то случилось с ними? Вдруг они попали в руки солдатам из Урука и теперь их пытают в темном подземелье, где всегда проводят допросы военнопленных?
  "Нет! Этого не может быть! - прошептал в полудреме царь, кутаясь в теплое одеяло. - Еще не закончилась первая половина ночи. Гонцы должны вот-вот появиться. Должны".
  Последнее слово потонуло в тишине, растворившись в звуках ночи. Молодой правитель Уммы не заметил, как провалился в глубокий сон. Во сне он шел среди песчаных холмов, покрытых редкой колючей травой. Вокруг не было ни души, лишь ветер гудел сквозь ущелья, вселяя в сердце леденящий страх. Лугальзагесси чувствовал, что его оставляют силы. Идти по песку становилось все труднее и труднее. Ноги сильно болели и кровоточили, оставляя на земле кровавый след. Вдруг из-за холма вылетела гигантская птица, издала протяжный жалостливый звук и, взмахнув крыльями прямо над головой царя, полетела на запад. Лугальзагесси, забыв про усталость и боль, побежал вслед за ней. Неведомая птица еще долго летела над бескрайнем простором, пока не приземлилась на маленький холмик, больше похожий на чью-то свежую могилу. Царь, вконец обессилев, упал рядом с тем местом и закрыл глаза. Вдруг он почувствовал под руками дрожь земли. Вскочив на ноги, молодой правитель увидел голову старика, которая злорадно смеялась, отплевываясь темной кровью. Лугальзагесси хотел было раздавить голову тяжелым камнем, как вдруг она проговорила:
  - Ты пролил кровь братьев твоих. Да будет весь твой род навеки проклят!
  - Кто ты? - вскричал царь, не в силах сдвинуться с места: его ноги словно приросли к земле.
  - Попомни мои слова, правитель Уммы! Ты еще получишь сполна. Получишь сполна, - последняя фраза потонула с порывом ветра; голова таинственно исчезла, а на ее месте ярко блестело на солнце кровавое пятно.
  Лугальзагесси резко проснулся. Он был весь в холодном поту. Руки дрожали словно при лихорадке, голова болезненно ныла в области виска. Проведя ладонью по лицу, царь окончательно проснулся и встал с постели.
  На низеньком столике стоял большой кувшин с водой, рядом с ним - золотая чаша. Лугальзагесси машинально схватил кувшин и выпил из него прохладной водицы. Пока он пил, руки его тряслись; вода каплями стекала по бороде вниз и падала на пол. Когда кувшин опустел, царь поставил его обратно на столик и сел на подушки. Сон все никак не выходил из головы. Мысль о том, чтобы снова уснуть, давно испарилась словно мираж - огромное волнение и неопределенность терзали его сердце и душу на части, словно хищные звери, нашедшие в пустыне добычу. Теперь оставалось лишь одно - ждать возвращение тайных порученцев от Сурру-Или, которые должны вот-вот явиться. Но почему их все еще нет? Такая мысль мелькнула в голове Лугальзагесси. Опираясь на стол, он встал и, шатаясь от головокружения, вышел на улицу, накинув на плечи шерстяной плащ, который спасал от холодного ночного ветра.
  На небе ярко светила луна. Верхушки пальм медленно раскачивались в такт ветру, который приносил с собой крупицы песка из пустыне, где сейчас это время рыскали шакалы и гиены в поисках пищи. Иной раз их вой и хохот доносились на ушей царя, который невольно вздрагивал от этих звуков, хотя истинного страха не испытывал.
  Вдруг неподалеку донеслись чьи-то голоса. Трое стражников, что охраняли покой царя, быстро побежали в ту сторону и окружили двоих людей в длинных черных одеяниях, которые проговорили пароль и сказали, что им необходимо встретиться с царем.
  - Кто вы? - спросил один из стражников, перегородив им дорогу.
  - Мы тайные порученцы от главнокомандующего Сурру-Или, который послал нас в разведку. Теперь, когда мы вернулись, то должны доставить новости, что мы раздобыли.
  - Его величество в данный час почивает, мы не можем побеспокоить его сон...
  Тут рядом с говорящими появился ни кто иной как сам правитель Уммы, который, обойдя стражу, сам попросил незваных гостей пройти в его шатер. На последок он обернулся к одному из стражников и проговорил:
  - Пришли ко мне слугу с подносами еды.
  Когда царь и посланцы остались наедине и уселись за маленький столик, на котором уже стояли три чаши и блюда из баранины. Вкусив нехитрый полуночный ужин, тайные агенты Сурру-Или наклонились вперед и шепотом проговорили:
  - Мы были там и все узнали, что твоему величеству необходимо.
  - Говорите, - ответил Лугальзагесси, сразу забыв о том страшном сне, который терзал его разум несколько минут назад. Теперь же неподдельная радость охватила его сердце и царь почувствовал себя счастливым.
  - Мой повелитель, - начал один из порученцев, - нам удалось найти лагерь царя Урука, который уже подходит к границе своего царства и готов встретить нас там, где раскинулись холмы, покрытые густой травой, и где вдоль дорог произрастают фисташковые деревья.
  - А известно ли вам, какова численность армии неприятеля? Местность важна, как и все стратегические планы, но мне сейчас важнее узнать: будет ли битва затяжной или мне удастся в единый миг сломать неприятеля?
  - Много, мой царь, много, - ответил порученец и низко склонил голову.
  - Вам известно конкретное число войска Урука?
  - Прошу простить нас, повелитель, но нам не удалось этого узнать. Правитель Урука скрытен. Во время переходов он ни раз менял направление и обходил главные дороги. Но одно известно точно: его армия не слабее нашей, увы.
  Лугальзагесси цокнул языком и дал знак тайным посланцам удалиться. Оставшись наедине сам с собой, царь достал из-под подушки позолоченный меч, рукоять которого была исписана магическими заклинаниями, спасающие от беды. Вытащив меч из ножен, он долго рассматривал его клинок, попробовал - хорошо ли тот заточен. Оставшись доволен, Лугальзагесси посмотрел на свое отражение в лезвии меча, которое расплывалось в полутьме. Огонь в масляных лампах трещал и то и дело вздрагивал от порыва ветерка. Царь обернулся к одной из ламп и взял ее в руки. Пламя горело ровно и тихо. Посмотрев пристально на огонек, он рассмеялся и проговорил:
  - Неужто ты решил победить меня, царь Урука? Да будет тебе известно, что боги уже дали мне ответ на вопрос: завтра твоя голова покатится с плеч, оставляя за собой кровавый след. И я, будущий правитель Урука, посажу твою голову на кол и прикажу выставить ее на главной площади твоего города, дабы все его жители смогли вволю насмотреться на мою победу над тобой. Скоро для тебя будет все кончено: это твоя последняя ночь.
  Еще долго Лугальзагесси разговаривал со своим врагом, лица которого не видел, а на горизонте уже появилась красноватая полоска света, извещающая о наступлении нового дня.
  
  
  Солнце стояло так высоко, что его огненные лучи раскалывали землю до трещин. Сухая, редкая в этих местах, трава, выделялась на фоне белого песка, но тут же была раздавлена под ногой какого-нибудь воина или копытом лошадей. Марево, словно бестелесный призрак, маячило на горизонте, колыхаясь в воздухе волнами, какие бывают на реках Тигр и Евфрат.
  Лугальзагесси, вытираясь носовым платком, то и дело всматривался вдаль, прищурив карие глаза. Ему хотелось как можно скорее разглядеть очертания Урука, славившегося богатством и плодородной землей. Построенный на берегах Евфрата, этот город славился не только сокровищами, накопленных за прошедшие века, но и богатой историей. Именно Урук стал первым городом Южной Месопотамии, окруженный прочной стеной. Именно в нем правил когда-то легендарный Гильгамеш, чьи подвиги были записаны в повестях и легендах, а сам герой стал примером для подражания для всех царей, которые рождались после него.
  Лугальзагесси тихо усмехнулся и подумал: "Скоро я заполучу великий город и его земли, и уж тогда правитель Лагаша поостережется вступать со мной в бой. Ах, если бы боги даровали мне власть над всей страной, я бы вывел свой народ из темноты в день, и распространил бы власть на многие земли. И пусть пали бы тогда к моим ногам цари и правители других стран, которые уже давным-давно косо посматривают в нашу сторону".
  Два человека из передового отряда, что был послан впереди остального войска, вернулись с докладом и, низко поклонившись царю, проговорили:
  - Зеленая долина, где ждет нас царь Урука совсем рядом. Его армия готова ко встречи с нами. Будьте осторожны.
  Лугальзагесси, услышав радостную весть, которую ожидал уже давно, хлестнул плетью коня и рысью помчался по песчаной дороге к холмам, что поросли зеленой травой и редкими бледно-розовыми цветами, источающие сладковатый аромат. Фисташковые деревья, росшие по обочине дороги, склонили свои ветви к земле, словно весть о предстоящем кровопролитии ляжет тяжким бременем на их стебли.
  Стервятники, что жили в скалистых ущельях гор, теперь с протяжным криком летали над палящей от зноя земле, словно предчувствуя скорый пир, когда тела врагов, брошенные там и тут, будут поедаться гиенами и шакалами, что рыскали неподалеку от здешних мест.
  Вихрем взлетев на первый холм, Лугальзагесси всмотрелся вдаль и увидел алый шатер, что переливался в лучах яркого солнца. Окружала шатер вооруженная армия. Позади стояли приготовленные к решительному бою колесницы, запряженные отборными конями. Усмехнувшись сквозь зубы, царь сказал самому себе: "Да, бой будет жарким. Не ожидал я такого сильного противника".
  К нему на взмыленном коне, весь потный, прискакал Сурру-Или, который лишь взглянув на войско неприятеля, спросил:
  - Какова твоя воля, мой повелитель?
  - Будем биться до победного конца. Сегодня должен пасть кто-то из нас: либо я, либо правитель Урука.
  - Друг мой, - произнес главнокомандующий низким голосом, - хочу сказать тебе, что враг силен, не так-то просто будет нам одолеть его за один раз. Может быть, стоит еще раз провести переговоры? Позволь мне направиться в их стан. Быть может, я смогу наладить конфликт и избежать кровопролития?
  - Нет! - решительно отозвался царь. - Я готов к битве, назад дороги уже нет. Не я, а царь Урука отказался заключить мир со мной. Что же, раз он не хочет мира, пусть получит войну сполна.
  Две многочисленные армии стояли друг против друга в ожидании команды, когда протрубят горны, извещающие о начале сражения. Каждая минута длилась словно час. В ожидании даже секунда представляла собой возможность для воина пожить хотя бы миг. Время тянулось так долго, но в то же время хотелось растянуть это мгновение, ибо в следующий миг лавина из тысячи человеческих тел, вооруженных секирами и мечами, копьями и дротиками рассыпится между холмов и начнется кровавая сеча, после которой на земле бездыханными останутся лежать воины, заколотые или обезглавленные противником.
  Легкий ветерок, пронесшийся по равнине, принес с собой прохладу Евфрата. Трава колыхнулась от этого дуновения и в следующий миг из двух вражеских лагерей пронесся оглушительный рев труб. Пехота, построенная в самом начале, строем двинулась на неприятеля, прикрывая себя высокими щитами, дабы не быть пораженными стрелами. Именно пехоте, начавшей битву, приходится весьма туго: биться лишь в рукопашную, при этом посматривая по сторонам - не летят ли стрелы? Но главное было в том, что неприятель был еще силен в тот момент и полон решимости умереть, вот почему среди пехоты больше всего павших.
  Земля содрогнулась от топота множества ног и истошных криков, которые огласили весь край, что располагался между рядом зеленых холмов. Битва началась. В ход пошли секиры, мечи, копья, маленькие кинжалы, которыми перерезали горло, железные дротики с острыми шипами. Вид и запах неприятельской крови лишь раздразнил молодых воинов, для которых эта война представлялась забавной игрой.
  Среди солдат был и отряд под командованием Энтику. Старый воин не пошел в битву, оставшись подле царя, дабы давать необходимые советы, которые мог не знать молодой повелитель Уммы. Зару еще до начала сражения поспорил со своими приятелями: кто из них первым ворвется в шатер царя Урука и отрубит ему голову. Молодые люди, полные решимости одержать победу и вернуться домой в лучах славы, не ведали страха ни перед болью, ни перед смертью. Помня лишь уроки и наставления своего мудрого командира, который наказал им всем вернуться живыми, солдаты пошли в решительное наступление на неприятеля, с энтузиазмом орудуя двумя руками, в которых держали острые мечи и маленькие топорики для рассечения головы.
  Земля дрожала от стонов и криков раненных и умирающих, которые, обливаясь кровью, издавали протяжный стон и замолкали навечно. По ним, не смотря под ноги, бежали свои и чужие.
  Лугальзагесси стоял на холме подле шатра и прищуренными глазами, закрываясь от солнца, смотрел туда, где шла кровавая сеча. До него доносились лязг оружия, крики, ругательства, истошные вопли, которые слились воедино и пронеслись над равниной вместе с дуновением ветерка. Царь лишь на миг окинул прибрежные холмы, покрытые густой сочной травой, посмотрел на ясное небо и сказал, обращаясь к самому себе:
  - Нет ни единого знака. Неужто боги забыли свое обещание?
  Его слова услышал Энтику, стоящий неподалеку. Подумав, что повелитель обращается к нему, старый ветеран спросил:
  - Мой царь. Тебя что-то тревожит?
  Лугальзагесси вернулся к реальности и совершенно спокойным голосом произнес:
  - Нет-нет, все хорошо. Я просто думаю: на чьей стороне будет сегодня победа?
  - Битва только началась. Еще рано что-либо говорить или предполагать. Враг силен и воины его отчаянно сражаются.
  - Не хочешь ли ты сказать? - царь обернулся к старику и вперил в него пристальный взгляд. - Не хочешь ли ты сказать, что мои воины ни на что не способны?
  Энтику склонил голову в поклоне и виноватым тоном ответил:
  - Наши солдаты дерутся так, как никто другой. Но численный перевес у царя Урука. Вот что меня и беспокоит.
  - Так, может быть, стоит бросить с фланга наш запасной отряд? Или конницу, которая томится в ожидании? Тем самым мы сметем всю вражескую пехоту и двинемся сразу же на ставку царя Урука.
  - Не стоит торопиться, мой повелитель. Каждый неверный шаг в войне может обернуться величайшим крахом для нас. Подожди, твоя пехота полна решимости: дай ей возможность показать себя во всей красе.
  - Так когда дать приказ к наступлению моим боевым колесницам? - Лугальзагесси был молод и нетерпелив, вот почему ему хотелось как можно скорее покончить с неприятелем.
  Энтику хотел ответить, как вдруг к ним примчался на взмыленном коне Сурру-Или, весь покрытый потом и пылью. Его лицо, потемневшее от палящего солнца, выглядело взволнованно. Главнокомандующий царской армии спрыгнул на землю, подбежал к царю и, склонившись перед ним в поклоне, прокричал, хотя голос его охрип от командных окриков:
  - Царь, смотри туда! - и указал правой рукой вдаль, где из-за холмов строем вышли вражеские ручники, держа в руках большие изогнутые луки.
  После сигнала они в один миг выпустили стрелы, которые положили первые ряды пехотинцев Лугальзагесси. Остальные его воины, прикрываясь огромными щитами, стали отступать, хотя такого приказа не было. Лугальзагесси, сжав пальцы в единый кулак, побледнел, ибо смерть его воинов повергла царя в ужас. Ему, который с таким трудом удалось собрать и организовать армию, было непросто смотреть на изувеченные тела молодых солдат.
  - Что нам делать? - вскричал он, обращаясь не то к Энтику, не то к Сурру-Или.
  Старый ветеран, опытный в боях, спокойно ответил:
  - Не волнуйся раньше времени, мой царь. Прикажи пехоте повернуть и снова пойти на неприятели под покровом щитов.
  - Ты хочешь положить лучших воинов? - воскликнул Лугальзагесси. В его душе родилось раздражение на старика, которого он готов был тут же задушить собственными руками.
  - Нет. Все не так просто как ты думаешь, повелитель. Пусть мы обманом и хитростью возьмем неприятеля. Пусть его лучники обратят свои взоры на пехоту, а ты тем временем прикажи своей отборной коннице ударить по лучникам с тыла так, чтобы застать их врасплох. Этим мы не только сбережем часть нашей армии, но и обратим врага в пойманного зверя, которого достаточно будет лишь добить.
  - Да будет так, - с неудовольствием ответил Лугальзагесси и дал команду коннице пойти в обход, дабы ударить в тыл вражеским лучникам.
  Тем временем вооруженная до зубов пехота продолжала отступать под натиском неприятеля, который без передышки стрелял в нее из луков. Урукские лучники группировались по несколько рядов, дабы не давать врагу передышки: когда у первой линии заканчивались стрелы, она отступала назад и давала место второй линии, за это время набив колчаны новыми стрелами.
  Зару не смотря на отданный приказ поворачивать назад, прикрываясь щитом, бежал вперед, на ходу орудуя левой рукой, в которой держал топор. Несколько вражеских воинов уже лежали на земле с пробитой головой, из которой струйкой лилась темная кровь. Сам молодой человек, впервые в жизни очутившись на поле брани, не чувствовал ни усталости, ни боли. Он был так поглощен битвой, что не заметил, как вражеская стрела попала ему в ногу. Еще несколько минут Зару бежал с поврежденной ногой, не ощущая поток крови, и только его верный соратник, державшийся все это время рядом, потянул его за полу короткой юбки и крикнул:
  - Друг мой, остановись, поверни назад!
  - Нет, Итара, я должен пробиться к самому царю Урука, - его голос потонул в гуле и крике, разносившихся повсюду.
  - Не сейчас, - Итара силой притянул Зару к себе и они вместе под прикрытием щитов попятились назад, при этом все также держа в руках окровавленные топоры.
  Вдруг случилось непонятное. Вражеские лучники ослабили напор и повернулись вспять. Откуда-то ни возьмись из-за холмов на полной скорости вылетела конница, которая с лету сбила один ряд лучников, которые от неожиданности даже не выпустили ни одной стрелы. Началась сеча. Воины, сидя на лошадях, обрушивали на неприятеля секиры, рубили головы, затягивали на шеях кожаные ремни, которые сдавливали горло, ломая кадык. Крики боли и отчаяния, хриплые стоны умирающих, ржания коней и победные возгласы сотрясли долину, чья трава, так маняще росшая по холмам, окрасилась в алый цвет льющейся крови.
  Но недолго коннице пришлось упиваться своей победой. Вражеские лучники, стоящие в последних рядах, смогли таки то перегруппироваться, взяв себя в руки, и самим пойти в наступление. И пока две пехоты яростно сражались друг с другом, конница решила пробиться сквозь несколько рядов врага, который уже нацелил на нее стрелы. Несколько стрел просвистело в воздухе и воткнулись в грудь и бока нескольким коней, которые от боли повалились на землю, придавив своими телами седоков. Началась паника. Еще несколько воинов вместе с лошадьми замертво упали на землю. Вражеские лучники, одурманенные победой, ринулись на врага. Завязалось нешуточное сражение: лошади, обезумевшие от запаха крови, носились туда-сюда, сбивая с ног людей, которых затем топтали до смерти. Как бы ни были хорошо подготовлены лучники, но справиться с конницей, которая не останавливаясь шла в наступление, они не могли, ибо колчаны вскоре пустели, а набрать новые стрелы не было времени.
  Тогда царь Урука, не желая сдаваться какому-то выскочке из семьи жрецов, как он называл Лугальзагесси, отдал приказ пустить в ход боевые колесницы, которые всегда оставляли на потом. Один из командиров возразил:
  - Мой царь, это будет неразумным решением. Враг еще силен, нам незачем в данный момент отправлять колесницы, которые всегда идут в ход последними, дабы окончательно решить поворот событий.
  На что царь, разгневанный данными словами, прокричал:
  - Солнце уже вот-вот сядет! Я хочу заполучить голову Лугальзагесси до того, как догорит последний луч света. Пусть выступят боевые колесницы, и немедленно. Тогда от вражеских воинов одни косточки останутся.
  Командиры переглянулись, но ничего не сказали. Лишь пожав плечами и пожелав друг другу удачи, они объединили отряды боевых колесниц и понеслись на врага, желая застигнуть его врасплох. Грохот от тысячи копыт и колес разнесся по всей долине, заглушив даже рукопашный бой. Камни сыпались из-под ног лошадей, скатываясь к подножию холмов.
  Пехота и конница Лугальзагесси не ожидали такого поворота событий. Как бы ни были хорошо вооружены и обучены воины, но справиться с тысячей колесниц, запряженных рослыми конями, было невозможно. Оставалось два выхода: либо лечь костями под колеса, либо повернуть назад. Отовсюду раздались крики командиров, отдающих приказы к отступлению. Пехота развернулась и, смешавшись с одним из конных корпусов, понеслась обратно за холмы, прикрываясь щитами и отбиваясь от случайного противника.
  Боевые колесницы налетели словно вихрь в пустыне, снося все на своем пути. Раздались оглушительные конские ржания, лязг мечей и секир, крики раненных и хруст ломающихся костей. Несколько солдат, бежавших позади пехоты, были раздавлены колесницами, даже не успев развернуться в сторону противника. Колесницы проехались по несчастным, оставив лишь куски окровавленной плоти с отрезанными конечностями. Воодушевившись первым успехом, армия Урука двинулась дальше на врага, преследуя его по пятам.
  Лугальзагесси, стоя на холме, наблюдал за битвой. В глазах его мелькали злые огоньки, которые обжигали каждого, кто в них посмотрит. Не желая мериться с поражением, царь повернулся к одному из командиров и прокричал:
  - Где мои лучники? Почему они до сих пор не приняли участие в бою?
  Командир лучников, Сариру, низко склонил голову и ответил:
  - Мой повелитель. Отряд лучников расположен за тем холмов в случае, если...
  Но Лугальзагесси, не дослушав его, закричал:
  - В случае, если нас вырежут! Кто дал команду лучникам отойти на столь дальнее расстояние? Что теперь делать? Смогут ли они успеть?
  Сариру, прищурив глаза, посмотрел на поле брани и проговорил, глубоко вздохнув:
  - Увы, мой царь, они не поспеют вовремя, вся надежда на конницу и пехоту.
  Лугальзагесси побагровел. До боли стиснув пальцы в кулак, он настолько их сжал, что на ладони остались кровавые следы от ногтей. Ни на кого не взглянув, царь лишь прокричал: "Глупцы!", и широкими шагами пошел к отряду колесниц, что дожидался неподалеку. Рослые жеребцы с мощными ногами в нетерпении перебирали копытами. Их бока лоснились от пота, а черные глаза злобно посматривали по сторонам. С проворством десятилетнего мальчика царь запрыгнул на свою боевую колесницу, украшенную золотым орнаментом и, подняв правую руку, отдал приказ к наступлению.
  Кони, так долго ожидавшие своей участи, ринулись вниз с холма. Высокие колеса гулко стучали по земле, поднимая в воздух вихрь песка. Налетев на врага, колесницы Лугальзагесси, потеснили его, пробивая себе дорогу к шатру царя Урука. Лугальзагесси, орудуя секирой и топором, лишь на мгновение посмотрел вниз при виде одного из воинов своей пехоты, и прокричал, стараясь, чтобы его голос не потонул в гуле сражения:
  - Мой приказ: идите и возьмите правителя Урука живым!
  Зару, не поверив своему счастью, что к нему обратился сам царь, бросился на врага, с неистовой силой орудуя мечом. Несколько раз юноша был ранен, но в сражении он даже не почувствовал боли: в голове была одна мысль - взять правителя Урука, взять правителя Урука. Тут его путь преградила вражеская колесница, запряженная двумя конями. Возничий, злорадно усмехнувшись, поднял руку, дабы нанести смертельный удар, но просчитался: Зару благодаря своей ловкости отскочил на несколько шагов и, метнув топор, перерубил врагу череп. Тот, обливаясь темной кровью, рухнул на край колесницы. Не долго думая, юноша вскочил в колесницу и, выкинув мертвое тело на землю, развернул ее и помчался туда, где виднелся алый шатер царя Урука, который в это время, предвкушая победу, пил финикийское вино.
  Лугальзагесси, умело управляя колесницей, мчался в строну вражеского стана. Сбивая попадавшегося на пути неприятеля, молодой правитель Уммы думал лишь об одном: не быть застигнутым врасплох, как это произошло совсем недавно. Озираясь по сторонам, он вдруг заметил вражескую колесницу, которая шла рядом с ним, не отставая ни на шаг. Лугальзагесси только хотел было метнуть дротик, как вдруг увидел лицо того самого солдата из пехоты, которому несколько минут назад отдал приказ к наступлению. Рассмеявшись, царь помахал Зару рукой и крикнул:
  - Ну, кто первый?
  - Я! - смело прокричал юноша и тронул вожжи.
  Кони понеслись со стремительной быстротой, сшибая на пути случайного солдата. Лугальзагесси выругался, злясь на то, что не поспел за обычным солдатом. Вдруг он почувствовал, что его колесница начала замедлять ход. Взметнув плетью в воздухе, он хлестнул ею лошадей, но те, как ни старались, не могли бежать быстрее. Тогда царь нагнулся и увидел чью-то руку, которая застряла в колесе. Не долго думая, он взял копье и выдернул ее, после чего помчался дальше, увлекая за собой свою армию.
  До шатра царя Урука было уже рукой подать. Зару вместе с остальными воинами влетели во вражеский лагерь, переворачивая котлы с едой, палатки, охрану, чья бдительность не помогла в трудную минуту. Спрыгнув с колесницы, Зару схватил чей-то меч и ринулся к красиво украшенному шатру, что стоял на самой вершине холма, гордо возвышаясь над остальным лагерем. Обриваясь потом, чужой и своей кровью, юноша бежал к своей цели, отбиваясь от противника словно от назойливой мухе. Уже не ведая страха перед смертью, он столкнулся лицом к лицу с огромного роста стражем, который стоял рядом с шатром своего царя. Страж поднял вверх секиру с острыми шипами и прорычал:
  - Отправляйся в ад, сын шакала!
  Зару отступил на шаг, понимая, что в одиночку ему не справиться. Уж очень был здоров детина, который неожиданно встал у него на пути. И хотя цель была почти достигнута, здесь юноше пришлось остановиться. Нет, подумал он, нельзя останавливаться на полпути, особенно, если был приказ царя: взять противника живым. Ну уж нет, он, Зару, не из трусливых и поворачиваться спиной к неприятелю не будет. В голове в единый миг пронеслись все уроки, что давал им Энтику перед тем, как началась эта война. Дабы не посрамить честь своего командира, Зару схватил копье двумя руками и до боли сжал древко. Неприятель громко рассмеялся и, не смотря на рост, быстро направился к нему, сжимая в руках секиру и меч. Юноша продолжал пятиться, хотя был в любую секунду готов нанести удар. Враг приближался. Нужно было терять ни секунды, ибо каждый миг мог стать роковым. Лишь на секунду Зару закрыл глаза и, закричав, метнул копье в неприятеля. Тот продолжал бежать, хотя копье пробило его насквозь. На землю большими каплями струилась кровь, оставляя на траве алые пятна. Он уже почти было добежал до Зару, как вдруг ноги его подкосились и, в последний раз издав хриплый стон, громила повалился на землю, расставив руки в стороны.
  Зару, весь бледный и испуганный, обошел мертвое тело, на котором красовалось кровавое пятно и, превозмогая дрожь в коленях, побежал к шатру, неподалеку с которым разыгралось нешуточное сражение. Словно никого не замечая, юноша откинул полог шатра и увидел раскиданные вещи. А в углу сидел старик, сжимающий в руках кинжал, инструктированный драгоценными камнями. Старик медленно поднялся на ноги и прокричал:
  - Не подходи, убью!
  Зару отбросил одной ногой валявшийся рядом кувшин и, не обращая внимания на крики старика, приближался к нему, держа меч наготове. Тут старик метнулся в сторону, в надежде убежать, но не тут-то было: Зару подставил ему подножку и он упал лицом в ковер. Схватив противника за волосы, юноша откинул его голову назад. Морщинистая шея натянула острый кадык. Приставив нож к горлу царя Урука, Зару прошептал:
  - Молчи или зарежу тебя как барана!
  - Я правитель Урука, ничтожный раб! - прохрипел старик в надежде, что его сан убережет его от погибели.
  - Молчи, - ответил юноша и хотел еще что-то сказать, как вдруг услышал снаружи конское ржание, топот множества ног и голоса. Еще некоторое время крики не утихали, потом вдруг полог шатра откинулся и на пороге показался сам царь Лугальзагесси, забрызганный запекшейся кровью. Лишь раз кивнув головой в знак благодарности, молодой правитель Уммы вытащил острый кинжал и резанул им горло старика, который прохрипев, отплевываясь черной кровью, рухнул на пол. Тело еще несколько минут билось в конвульсиях, пока замерло навсегда.
  Зару отошел в сторону, при этом не сводя пристального взгляда со своего царя, который ловким движением меча отрубил голову царю Урука. Голова покатилась по ковру, оставляя кровавый след. Лугальзагесси вгляделся в эту голову и вдруг оторопел: зубы все еще сжимались в болевом оскале, а открытые глаза безжизненно уставились куда-то вдаль. Точно во сне голова говорила: "Ты получишь сполна, получишь сполна", а за пределами шатра воины Уммы продолжали делить награбленное во вражеском лагере.
  Лугальзагесси каменной поступью подошел к голове царя Урука и, наклонившись, взял ее за волосы. Выйдя из шатра, он поднял руку вверх и все: и свои, и чужие, увидели поверженного правителя Урука. Крики радости огласили долину: то воины Лугальзагесси воздавали честь и хвалу своему царю. А урукские остатки войска, сложив оружие, понуро опустились на колени перед победителями и низко склонили свои головы.
  Так, правитель Уммы, царь Лугальзагесси, сын Укуша, стал царем и Урука. Отдав необходимые поручения на счет пополнения армии бывшими врагами Сурру-Или, молодой правитель пошел обратно к своему шатру, даже не подозревая, что его сандалии оставляли кровавые следы на земле. Проходя мимо связанных пленных, которых необходимо было принести в жертву во славу богам, что даровали победу, Лугальзагесси на секунду остановил свой взор на них, но ничего не прочитав в их лицах, пошел дальше.
  
  
  Раздался пронзительный звук священного рога, известившего всех верующих принять участие в жертвоприношении во имя богов, дарующих победу. Жрецы, одетые в длинные бесформенные хитоны, воскурили благовония перед деревянными статуями небожителей и пропели хором священный гимн. Их высокие сильные голоса раздались по всей бескрайней долине, окаймленной холмами. Солдаты подвели пленных, чьи руки были связаны сзади, а головы низко опущены в знак раболепия перед богами.
  Жрец, исполняющий роль карателя, взял острый кинжал с позолоченным лезвием, не оставляющий следов крови, и махнул рукой. Друг за другом подходили пленные к жертвенному алтарю. Священнослужитель по очереди резал им горло, из раны текла темная кровь, которая растекалась ручейком по раскаленной земле. Стопы идолов, темные от кровавых приношений, снова омылись в крови: теперь боги довольны, им хватило жертвы.
  Лугальзагесси, стоя в окружении военачальников, с отвращением наблюдал за кровавым ритуалом. К его горлу подступила тошнота, он из последних сил старался казаться веселым, хотя тревожные думы не давали ему покоя. Когда Сурру-Или приказал возвести курган из тел погибших воинов Лугальзагесси, царь увидел, какова цена его победы - слишком много пало смелых, молодых воинов, которых могут заменить разве что солдаты Урука. Но примут ли они его своим царем или же устроят бунт: вот такие мысли терзали молодого правителя, ставшего этим вечером царем и славного, богатого города Урука.
  Ночью, когда лагерь заснул крепким сном, из пустынь стали приближаться стаи бродячих псов и гиен, которые почувствовали вкус человеческой плоти: то были солдаты бывшего правителя Урука, отданных на растерзание диким зверям и стервятникам. Чавканье, хруст костей, дикий гогот гиен заглушили тишину ночи, превратив ее в преисподнюю, когда живые, спящие в своих палатках, вынуждены были затыкать уши, чтобы не слышать всего происходящего. В добавок ко всему, на запах жареной баранины и похлебки из пустыни набежали крысы, которые бесцеремонно залазили в котлы и тарелки, хватали первый попавшийся кусок и убегали прочь в свои норы. Стражи, сторожившей шатер Лугальзагесси, приходилось постоянно отпугивать дерзких грызунов, жаждущих пролезть в покои царя.
  С рассветом, когда красная полоска света ярко окрасила горизонт, ночные кошмары закончились. Животные убрались прочь, оставив лишь обглоданные кости на холмах да перевернутую посуду в лагере. Подул прохладный ветерок, принесший с берегов Евфрата свежесть священных вод, что брали свое начало с покрытых снегом вершин Ассирийских гор.
  Армия Лугальзагесси построилось боевым порядком, дабы добраться до стен Урука. Пленные, понуро опустив голову, плелись впереди обоза, их руки были туго стянуты жгутом за спинами, а ноги, опухшие при длительной ходьбе, кровоточили от потрескивающих мозолей. Царь ехал во главе войска, гордо держась в седле. Всегда верный Сурру-Или ехал немного позади, набросив на широкие плечи алый плащ.
  Когда армия проходила мимо холмов, где лишь вчера произошло грандиозное сражение, то их глазам открылась ужасающая картина: изувеченные тела лежали где придется, многие из них были обглоданы дикими зверями, оставившими человеческие кости на раскаленной земле. Стервятники, что кружили во время сражения, выкололи жертвам глаза, и теперь на живых мертвецы смотрели черными глазницами, наводя ужас даже на бывалых воинов. И там и там лежали кости людей и лошадей, куски окровавленного мяса, либо просто скелет.
  Лугальзагесси, брезгливо отвернувшись, ускорил шаг коня и опустил голову, словно боясь взглянуть на землю, залитую человеческой кровью. Сурру-Или подъехал к нему и, положа руку ему на плечо, тихо спросил:
  - Что тревожит тебя, мой повелитель? Ты беспокоишься о жителях Урука, которые могут отказаться открыть нам ворота?
  - Нет! - резко ответил царь и передернул плечами, словно нестерпимый холод сковал его члены. - Я хочу быстрее пересечь эту долину. Здесь земля гудит и стонет от криков. Я чувствую, что неупокоенные души следят за каждым моим шагом, сковывая его точно лед. Я не могу здесь находиться. Мертвецы повсюду. Их кости белеют на солнце, точно хотят предупредить меня об угрозе.
  - Ну-ну, - попытался успокоить его военачальник, - это всего лишь фантазии и ничего более. Мертвые уже никак не смогут противиться, ибо вчера были побеждены твоими воинами.
  Лугальзагесси слегка улыбнулся какой-то замученной, уставшей улыбкой. Его почерневшее от солнца лицо покрылось испариной, которую он вытер тыльной стороной ладони. А его войско, гордо шагавшее по холмам, продвигалось к стенам славного города Урука - первого города Южной Месопотамии.
  Следующим утром их глазам открылась новая долина: бескрайние поля, засеянные пшеницей, ячменем, рожью, кунжутом. Вдоль дорог тянулись ряды финиковых пальм, чьи большие листья укрывали путников благодатной тенью. А вдалеке, на краю горизонта виднелась синеватая полоска, блестевшая в лучах утреннего солнца. То был Евфрат - священная река шумеров, чьи воды питали страну на протяжении столетий.
  Лугальзагесси остановил коня и вгляделся вдаль, прикрывая глаза от солнца рукой. Сейчас он, одержав победу, стоял в нерешительности, словно сомневаясь в правильности выбора. До этого ему казалось, что стоит только одержать победу, как удача сама притянется к нему. Сейчас же, стоя на холме и осматривая окрестные поля, Лугальзагесси подумал о том, что, может быть, жители богатого Урука не захотят открыть ему ворота, да и местная знать может не признать его царем даже увидев отрубленную голову прошлого правителя. Но выбора не было - нужно идти вперед, тем более, что сзади раздавались конский топот и шаги солдат, следовавших за ним. Его армия. Его. Это с помощью ее он одержал победу и теперь все эти воины ждут, когда же войдут в Урук. Нет. Отступать нельзя, нельзя предавать надежды тех, кто так преданно служит тебе.
  Лугальзагесси тронул поводья и поехал дальше. Выехав на дорогу, ведущую к городу, царь заметил, что по ее обочине растут не только финиковые пальмы, но и фисташковые деревья, абрикосы, жасмин, персиковые деревья. Вдыхая сладковатый аромат цветов и прислушиваясь к пению птиц, что сидели на ветвях, он глубоко вздохнул и проговорил:
  - Это рай на земле. Иного и желать не приходится.
  - Теперь это твой рай, мой повелитель, - ответил Сурру-Или, устало опустив голову.
  - Ради такой земли стоило рисковать жизнью, как ты считаешь? - Лугальзагесси обернулся и внимательно посмотрел на друга.
  - Да, царь, - неуверенно проговорил тот, - это твоя первая победа, за которой последуют и остальные.
  - Ты говоришь это так, будто бы и не рад тому, что с этой минуты все земли, ныне принадлежащие Уруку, отходят к нам. Я решил больше не возвращаться в Умму. Теперь столица моего царства отныне будет располагаться здесь.
  - Мы еще не вошли в Урук, царь... - только и сказал Сурру-Или.
  Лугальзагесси метнул на него огненный взгляд, словно хотел испепелить его, но решил воздержаться, ибо не время ссориться с главнокомандующим, который также является другом. В глубине души царь и сам понимал правдивость этих слов, но постоянно отгонял эту мысль, словно боясь накликать неудачу.
  К счастью, Урук покорился новому властелину, который, выставив отрубленную голову бывшего царя города, произнес пламенную речь перед жителями Урука, дабы развеять их сомнения:
  - Жители прославленного Урука! Да внемлите слово мое, слово вашего царя, который покорил эти земли не ради корысти своей, но ради мира среди нашего народа. Долго Шумерия пребывала в междоусобных войнах, проливая кровь братьев своих. Я же, царь Уммы и Урука, Лугальзагесси, сын Укуша, хочу покончить с этим раз и навсегда. Хочу, чтобы земля наша не стонала от лязгов мечей и копий, чтобы все наши земли сплотились воедино, дабы Шумерия стала единой страной, сильным и могучим государством, способным победить любого врага!
  Крики радости и ликования означали одно - народ принял нового царя и даже более того, согласился верой и правдой служить ему до конца. Лугальзагесси с улыбкой посмотрел по сторонам, а затем продолжил, обращаясь больше к местным сановникам и знати:
  - Не думайте, будто бы я выставил на всеобщее обозрение голову прошлого царя, дабы устрашить вас, - сам же про себя подумал: "Думайте, думайте, бойтесь и знайте, что при непокорности ваши головы тоже выставятся на кол на главной площади". Вслух же он сказал. - Однако же я, как новый царь Урука, готов выслушать все ваши пожелания и надежды, которые вы возлагаете на меня. Даю клятву перед богами, что сдержу свое обещание. Если же не сдержу, то пусть демоны ада поглотят меня заживо.
  Сановники и казначеи низко опустили головы в знак покорности, боясь произнести хоть одно слово. И хотя Лугальзагесси обещал им полную безопасность, в глубине души они боялись любого предательского удара в спину. Жрецы в белых просторных одеяниях пригласили царя войти в главный храм, где должен состояться обряд коронации. Лугальзагесси хитрым взглядом посмотрел в лицо жреца и тихо проговорил:
  - Не значит ли это, что я все еще не царь Урука?
  - Нет-нет, повелитель! - проговорил священнослужитель, тряся толстым подбородком. - Но таков закон богов, которые установили данный порядок. Мы не можем его нарушить, увы.
  Новый правитель Урука неохотно согласился на исполнение священного ритуала, который как всегда завершится кровавым жертвоприношением.
  Сам храм города поражал своей роскошью: огромные резные колонны, увитые плющом, украшали арки и залы с высокими сводами; разбитый неподалеку сад с мраморным бассейном, где жрицы ежедневно омывали свои тела в чистой воде, благоухал сладковатым ароматом цветов, что росли вдоль тропинки, уложенной камнями. Высоко, в чистом лазурном небе, кружили белые голуби, которые время от времени садились на крышу храма.
  Лугальзагесси, щуря глаза от яркого солнца, удивился столь роскошным убранством дома богов, в то время как храмы в Умме давно пребывали в ветхости, ибо никто их не реставрировал. Тяжелой поступью, будто дорога шла по горной тропе, царь вошел внутрь храма и подошел к статуи Энлиля, поражающая своими размерами. По сравнению с ней каждый человек чувствовал себя крошечным существом.
  Жрецы длинной вереницей обошли алтарь, у подножия которого воскурили ароматные смолы, после чего обступили преклоненного на одно колено Лугальзагесси. И пока главный жрец читал священные молитвы, обращенные к небожителям, один из молодых жрецов помазал голову царя маслом и водрузил на его голову царственный венец, сделанный из слитков золота и украшенный драгоценными камнями, которые ярко переливались в свете горящих факелов.
  Лучи солнца тускло освещали помещение, пробиваясь сквозь маленькие щели. Отражая частички пыли, лучи скользнули по лицу Лугальзагесси и направили свое сияние на бога Энлиля. То был хороший знак: боги сами избрали молодого правителя новым царем Урука, которому благоволит судьба, о чем главный жрец незамедлительно сказал. Лугальзагесси, не верующий в знаки и приметы, лишь слегка усмехнулся, подумав про себя: "Силу и власть дали мне мои воины, которые и сделали меня правителем Урука".
  На улице толпился народ, который сдерживали войска царя. Каждый горожанин хотел услышать из уст священнослужителей: избрал ли Энлиль Лугальзагесси новым царем или нет? Крики, гомон, топот множества ног, крики младенцев на руках матерей и окрики солдат - все слилось воедино в этот жаркий день. Сил ожидать практически не осталось, и тогда самые отчаянные попытались пробиться на территорию храма, но были побиты храмовой стражей, не подпускавшей никого в священную обитель.
  Тут большие ворота отворились и на улицу вышел главный жрец, сверкая массивными украшениями на руках. Толпа замолкла. Жрец поднял вверх руки и произнес:
  - О, народ Урука! Благословлено имя Энлиля, дарующего жизнь всему живому! Пусть не будет во веки веков вражды между братьями, ибо грех проливать кровь ближнего своего. Много времени земля наша были усыпана костями павших, не было мира между городами, а потому боги затуманили наши взоры, дабы мы не могли лицезреть истину. Но молитвы наши не остались без ответа, ибо благословенный Энлиль ниспослал нам, жаждущим, нового правителя, который одним принес мир и покой народу нашему, объединив Умму и Урук воедино. Приветствуй же народ Урука нового царя, Лугальзагесси, сына Укуша, наместника богов на земле, чья воля неоспорима!
  Толпа разразилась криком радости. Женщины и подростки кинулись бросать цветы под ноги царя, который в сопровождении жрецов, вельмож и военачальников ехал на рослом белоснежном коне по улицам города, гордо смотря на всех сверху вниз. Его орлиный профиль, острый взгляд карих глаз, царственная осанка говорили о незыблемой воли и твердом характере, который сможет удержать в едином подчинении не только города, но и целые государства.
  А простой люд продолжал, бросая цветы и застилая пальмовыми ветвями дороги, прославлять молодого царя.
  
  
  
  Царская процессия подъехала ко дворцу, где царя ожидали сановники и верховный судья Урука, дабы засвидетельствовать свое почтение. Лугальзагесси с нескрываемым отвращением глядел на них: какие подлые людишки! Вчера еще они присягали на верность одному, а сегодня стелются под ноги другому правителю. Пройдя мимо стражи, Лугальзагесси очутился в поистине райском саду, утопающем в розовых кустах и пышных деревьях, что источали сладковато-приторный аромат, от которого кружилась голова. Павлины, гордо распушив дивной красоты хвосты, ходили взад-вперед по уложенной мрамором тропинке, что вела к царскому дворцу, вход которого украшали стоящие в три ряда белоснежные колонны с причудливой резьбой и высокие ступени с изящными перилами, украшенные золотым орнаментом.
  Поднимаясь по этим ступеням, Лугальзагесси с тоской подумал: "Как же богато жили цари Урука! Не зря они смотрели сверху вниз на бедную Умму, у которого не было даже нормального храма и царского дворца. Вот почему бывший правитель Урука преподнес мне тогда скромные дары, а я, глупец, смел показывать свою гордостью. До чего же я тогда смешно выглядел! Теперь-то я понимаю, КАК должен жить царь". И тут в его памяти встал дорогой сердцу образ той, о которой он думал день и ночь, и которую любил больше всех на свете. Его Наниста, самая прекрасная из всех живущих на земле, ибо красой своей она затмила даже божественную Иштар, к которой каждый день ходят с поклоном девушки и женщины. Ах, если бы вся Шумерия могла лицезреть Нанисту, то все верующие упали бы пред ее ногами, пораженные ее дивной красотой. Кто из женщин еще обладал такой походкой, таким стройным станом, таким прекрасным лицом и мягкой кожей? Наниста была подобна благоухающей розе, чей аромат кружил голову любому, который хоть раз вдыхал его.
  Лугальзагесси улыбнулся и сказал самому себе:
  - Я построю для тебя дворец, роскошь которого затмит даже дворцы фараонов. Ты одна будешь жить словно богиня, купаясь в мраморном бассейне, наполненный розовой водой. Ты одна будешь есть из золотой посуды и вкушать самые лучшие яства, запивая лучшими винами мира. Ты одна будешь усыпана драгоценными камнями, которые я отыщу на дне морском, лишь бы ты сияла как солнце на небосклоне!
  Сурру-Или, идя на полшага позади царя, услышал тихий шепот из его уст и, подумав, что тот обращается к нему, спросил:
  - Мой царь, ты что-либо хочешь приказать или, может быть, тебя что-то не устраивает?
  Лугальзагесси лишь на секунду обернулся к другу и проговорил:
  - Нет-нет, все хорошо. Не обращай внимания.
  Убранства дворца поразили своей роскошью даже самого правителя Уммы. Еще ни разу в жизни ему не доводилось видеть столь изысканного творения архитекторов, некогда работавших над дворцом. Колоссальные колонны с тонкой резьбой, винтовые лестницы, ведущие ко главному входу, потолки из плитки, инструктированной позолотой, мягкие ковры, занавесы из воздушной ткани - все это явило явило дворец некогда живущего в нем правителя, чья голова теперь покоится на коле на площади города.
  Лугальзагесси немного сморщился словно от боли, вновь углубившись в воспоминания недавнего сражения, когда было положено на поле брани столько молодых солдат! Кем же их теперь заменить? Кем? Сначала царь решил провести государственный совет, на котором будут решены такие вопросы, как постройка нового дворца, раздача награды воинам за отвагу, приношения клятвы о верности со стороны аристократии Урука и многие другие. Был еще один важный вопрос: кого послать наместником в Умму? Сначала Лугальзагесси подумал о кандидатуре Сурру-Или, но потом отказался, ибо Сурру-Или нужен ему здесь и сейчас. Тогда он стал перебирать в голове имена всех своих поданных, в чьей верности ни разу не усомнился. Из всех вассалов наилучшим претендентом оказался Мес-э. Этот человек был достоин того, чтобы его избрали наместником от царя Урука и Уммы.
  В главном зале советов по обеим сторонам были накрыты столы. Рабы и рабыни бесшумно передвигаясь среди собравшихся, разливали в золотые чаши финикийские вина, славившиеся на всем Востоке. В позолоченных курильницах, сделанных в виде львов с распростертыми лапами, дымились дурманящие благовония, чей сладковатый запах витал по всей зале.
  Приглашенные советники, военачальники, а также самые именитые горожане Урука встали со своих мест, когда в комнату в окружении верных соратников вошел Лугальзагесси, придерживая висевший на поясе меч в ножнах. Сурру-Или остановился возле ступеней, что вели к трону, и низко склонил голову перед царем в знак глубочайшего уважения. Остальные последовали его примеру. Лугальзагесси обвел всех присутствующих высокомерным взглядом. Его загорелое на солнце лицо вдруг озарилось белозубой улыбкой. Ему вдруг захотелось расхохотаться во все горло, дабы его смех был услышан на другом краю земли. Одержав так молниеносно первую в своей жизни победу и прибрав к рукам плодородные земли Урука, молодой царь не мог поверить, что то, что он хотел, свершилось. Теперь остается лишь одно: навеки укрепиться в Уруке, дабы и его потомки смогли править здесь до скончания времени.
  Со своего места встал управитель царского дворца, которому всегда вручалось вступительное слово. Прочитав молитвы, обращенные к небожителям, управитель упомянул имя Лугальзагесси, назвав его новым правителем Урука, которому вручена власть над всеми живущими от Уммы до Тигра. Сам Лугальзагесси, устало вздохнув, прямо сел на троне и произнес пламенную речь, обращенную ко всем собравшимся:
  - Мои поданные! С нынешнего момента я, Лугальзагесси, сын Укуша, правитель Уммы, стал царем Урука и подвластных ему земель. Я установил свою власть, ибо только объединившись, наша страна смогут стать самой сильной державой на свете. Боги дали мне право повелевать всем тем, что находится между Тигром и Евфратом, Ассирийскими горами и Южным морем. Я буду достойным правителем, соблюдать и чтить законы, дабы все могли жить под моей рукою в мире и согласии. Отныне я как новый царь Урука желаю услышать присягу мне на верность ото всех именитых семей Урука.
  Лугальзагесси, вытянув вперед правую руку с большим перстнем, с усмешкой наблюдал, как один за другим подходили к нему советники, чиновники, министры и олигархи, и как они, припадаю ниц, целовали его руку.
  Когда церемония закончилась и все вернулись на свои места, молодой царь продолжил:
  - Отыне я провозглашаю Урук столицей моей новой державы. Наместником Уммы я ставлю Мес-э, в чьей преданности я не сомневаюсь. Далее, отныне армия Урука становится частью всей моей армии, главнокомандующим которой является мой советник Сурру-Или. Также я приказываю начать постройку нового дворца, дабы он затмил своей красотой нынешний дворец. А сейчас, с вашего позволения, я желаю наградить всех моих воинов, которые сражались со мной бок о бок, не жалея своих жизней, - с этими словами Лугальзагесси встал с трона и направился обратно к выходу. За ним как всегда шел его верный друг Сурру-Или, держащий кинжал наготове в случае внезапного нападения.
  На улице, подле царского дворца собралась армия, что мужественно сражалась на стороне Лугальзагесси день назад. Солдаты молча подняли руки с копьями и произнесли приветствие. Царь ответил взмахом руки и сделал знак одному из людей высыпать на постамент золото. Глаза воинов, привыкших всю жизнь жить впроголодь, загорелись ярким огнем: уж они-то знали, для чего правитель Уммы и Урука представил им богатства сокровищницы.
  Еще ранее, в день битвы, Лугальзагесси принял решение: в случае победы над врагом наградить каждого воина независимо от его заслуги, ибо это была первая в его жизни битва, а, значит, нужно быть благосклонным к воинам, ибо только с помощью несокрушимой армии можно одолеть любого врага.
  Произнеся пламенную речь, обращенную к солдатам, царь искренне поблагодарил их за проявленную отвагу и решительность, с которой те ринулись на врага. Отдельно, сказал Лугальзагесси, будут вознаграждены семьи погибших, ибо их семьи с нетерпением ждут возвращения родного человека, которого, увы, не вернешь из царства мертвых. Воины крикнули благодарственную фразу, призывающей богов наградить Лугальзагесси за все то доброе, что он сделал для простых людей, после чего начался процесс раздачи наград.
  Лугальзагесси собственноручно вручал каждому солдату его награду, а тот, в не себя от радости, терял дар речи, ибо н каждый мог вот так подойти к наместнику богов на земле. Вдруг глаза царя остановились на одном молодом воине, который скромно стоял позади товарищей. Что-то уж больно знакомое лицо, промелькнуло в голове у царя, где я мог его видеть? И вдруг в памяти встал тот роковой решительный момент, когда голова старого правителя Урука покатилась по шатру. А в тот момент его тело держал никому не известный воин, который хотел собственноручно обезглавить противника. Лугальзагесси знаком приказал юноше приблизиться к нему, и когда тот подошел, опустив глаза, царь проговорил:
  - Этому юноше я обязан жизнью, ибо он один единственный, кто смог пробраться не только к шатру, но и схватить ныне покойного правителя Урука, которого я обезглавил. Если бы не этот воин, то возможно, старый царь сейчас укрывался бы где-нибудь в Ниппуре или Лагаше, подстрекая остальных правителей к свержению моей власти. Воин, - тут царь перевел взгляд на Зару, который стоял весь бледный, с испуганным лицом, - я жалую тебе не только награду, но и перевожу из простого пехотинца в командира отряда. С этого момента ты получаешь жалованье вдвое превышающую предыдущую. Далее, жалую тебе, воин, небольшой земельный надел в Умме и просторный дом. Отныне, ты сам будешь командовать пятидесетью солдатами.
  После этого Лугальзагесси надел на грудь Зару большой золотой медальон и опоясал его кинжалом в дорогих ножнах. Остальные радостно поприветствовали нового командира и еще раз отдали честь царю, который смог снизойти до простых смертных, ибо еще ни один царь не обращался с пламенной речью к простому человеку.
  - Да здравствует великий царь Уммы и Урука Лугальзагесси! Да ниспошлют боги ему долгие годы процветания и власти! - крики радости огласили площадь, на которой помимо солдат собрались горожане Урука.
  
  
  Над землей парило марево, то появляясь, то исчезая. Каменистая почва давно уже не видела дождей, и об этом говорили бесчисленные трещины. Песок, взъерошенный ветерком, поднимался над землей и кружил в воздухе словно рои мух, плотным слоем ложась на вспотевшие, потемневшие от солнца лица воинов и потные морды лошадей.
  Вот уже несколько дней отряд под предводительством Мес-э возвращался обратно в Умму. Кортеж передвигался неспешно, ибо шел не на войну, а домой. Запряженные белыми быками тележки, скрипели колесами от нагруженной на них поклажи, состоящей из провизии и даров, что отдал Лугальзагесси своему родному городу.
  Мес-э, мирно покачиваясь в седле, вытирал носовым платком струившийся по его щекам пот. Слуга протянул ему флягу с водой, но наместник Уммы отрицательно покачал головой. В тайном кармане он держал глиняные таблички, переданные царем. Эти таблички он, Мес-э, должен будет, как только вернется в Умму, передать несравненной Нанисте, которая больше месяца ждала весточки от своего супруга.
  Зару, шагавший неподалеку во главе отряда, состоящего из таких же юношей как и он сам. Поначалу он было подумал, что эти молодые воины не воспримут его всерьез, но как только кортеж тронулся в путь, эти ребята беспрекословно построились в шеренгу по его приказу и молча двинулись за ним, стараясь не упустить приказа от своего командира.
  Но не только стремительное возвышение по службе радовало Зару. Юноша хотел как можно скорее увидеть мать живой, ибо в день их последней встречи женщина тяжело была больна, вот потому молодой командир и торопился домой, хотя тревога за жизнь своей родительницы не давала ему покоя.
  И вот показались стены Уммы, гордо возвышающиеся над белой пустыней. Подул знойный ветер, взметнув тучу песка над землей. Лошади с громким ржанием встали на дыбы, не желая двигаться дальше. И только после удара хлыстом животные, понуро опустив головы, поскакали дальше.
  Зару не терпелось очутиться как можно скорее в Умме, где он оставил свою больную мать одну. В день их последней встречи женщина сильно болела и почти не выходила из дома. И сейчас юноша с тоской и тревогой думал о том, что войдя в дом, уже не сможет увидеть мать живой. И в то же время ему больше всего хотелось обнять ее и сообщить о том, что с этого времени у них все переменится: на свое жалованье Зару купить новый дом и немного земли, найдет матери помощницу, которая будет выполнять всю домашнюю работу и, самое главное, он, Зару, возьмет в жены ту, о которой грезил несколько лет, с того самого момента, когда соседская девочка превратилась из худенького подростка в прекрасную девушку с округлыми бедрами и тонкими лодыжками. Все эти ведения пронеслись у него в голове точно вихрь, на секунду Зару позабыл, что идет во главе своего отряда, набранного из таких же молодых юношей как и он сам.
  Громкий глас военачальника развеял все мечты и фантазии. По приказу нужно было перестроиться в шеренгу, дабы жители Уммы смогли видеть не утомленных дальней дорогой солдат, а храбрых воинов, возвратившихся победителями из военного похода. Зару построил своих солдат и сказал им:
  - Не переговаривайтесь, держитесь смирно, спины ровно, подбородки вверх. На приветствия горожан не отвечайте, проходите молча, с достоинством.
  Солдаты молча построились как того требовал порядок и вскоре в окрестностях Уммы раздались их шаги и лязг оружия, ударяющееся о доспехи. Горожане, как того и предвидели командиры, разом высыпали на улицы города, запрудив все вокруг. Женщины поднимали на руки маленьких детей, дабы и те могли лицезреть победителей. Юноши и девушки устилали к ногам воинов пальмовые листья, выкрикивая приветствия. Мужчины громко кричали, хлопали в ладоши и весело смеялись, радуясь тому, что их сыновья вернулись живыми, и не просто живыми, а победителями с почестями.
  Наместник Лугальзагесси, всегда тихий и молчаливый Мес-э, сразу по прибытию во дворец отпустил всех воинов домой, дабы и те смогли перевести дух и побыть в мире и спокойствии в кругу близких и родных. Сам же Мес-э поспешно устроил совет приближенных, на котором секретарь зачитал указ царя Лугальзагесси, правителя Уммы и Урука, о том, что отныне сам царь и его семья будут жить в новой столице царства - богатом и знатном Уруке, где уже началась закладка нового дворца, который будет превосходить красотой и великолепием старый. Далее, читал секретарь, царица Уммы и Урука, супруга Лугальзагесси, несравненная Наниста вместе с дочерью в скором времени должна будет покинуть Уммы и переехать к супругу, дабы остаться с ним навсегда. Гарем правителя останется в Умме под присмотром наместника и главы города Мес-э, который с прибытием в Умму становится правой рукой царя и чье слово в Умме - закон. Прочитав указ, секретарь вручил глиняные таблички с царской печатью казначею, который подтвердил правдивость сказанных слов, после чего он сам и все остальные сановники и чиновники высказали почтение и признательность Мес-э, который устало и равнодушно смотрел на их лобзания и раболепие.
  
  
  Зару подошел к ветхой калитке, сделанной из тростника. Местами забор уже покосился и требовал немедленного ремонта. Но кто же будет ремонтировать его, когда единственный мужчина, он, Зару, на войне, а старая мать не способна даже без посторонней помощи выйти из дома?
  Молодой человек искоса посмотрел на свое ветхое жилище и в его груди поселился огонь: ему стало до боли обидно, что кому-то боги посылают процветание и богатство, а кому-то бедность и болезни. Постепенно обида переросла в злость, которую он старательно скрывал. Открыв калитку и войдя во внутренний двор, поросший сорной травой, Зару остановился и прислушался: позади гудела улица, а впереди были мир и покой, словно в этом доме уже никто давным-давно не жил. Сколько же времени прошло с тех пор, как он оставил мать? Два месяца, три, а, может быть, пять? Время настолько быстротечно, что он потерял ему счет. Давно ли мать в последний раз обнимала его на прощание, желая вернуться живым и невредимым. Тогда Зару, полный гордости, заявил, что вернется победителем и купит им новый дом. А сейчас его не радовало даже возвышение по службе: так молодой человек волновался за свою мать, которую боялся не застать живой. От волнения по спине пробежал холодок, хотя на улице стояла нестерпимая жара. Зару закрыл глаза и, закусив губы, переступил порог отчего дома. Поначалу ему не удалось ничего разглядеть в темноте после улицы, но постепенно глаза привыкли к полумраку и молодой командир уловил какие-то движение в углу комнаты, затем маленький комок подошел к нему и потерся о ноги. Зару наклонился и погладил кошку, которая довольно потянулась у ног хозяина и вышла на улицу.
  В комнате снова стало тихо, словно кроме кошки дома никого не было.
  - Мама! - воскликнул Зару, похолодев от ужаса. - Мама, ты здесь?
  Ответа не последовало. Юноша приготовился к самому худшему, внутри у него все напряглось. Еще раз позвав мать, он только решил было выйти наружу, как за спиной услышал старческий кашель и до боли знакомый голос, единственный родной голос, который он не спутал бы ни с одним другим:
  - Мой любимый мальчик. Слава богам! Ты вернулся! - старуха, опираясь на посох, подошла к сыну и крепко обняла его.
  - Мама... - только и мог проговорить Зару, тело которого сотрясали рыдания.
  - Сыночек мой. Мой красавец. Мой маленький сыночек. Как же я ждала тебя! Ночами не спала, проводила все время в молитвах, - ее голос задрожал и из старческих глаз покатились крупные слезы. Женщина смахнула их и прижала Зару к своей груди, словно защищая его от опасности.
  - Мама, я так скучал по тебе! Но я боялся, что... - тут он запнулся, боясь произнести страшное слово.
  - Ты боялся, что не найдешь меня живой. Я тоже боялась не дожить до твоего прихода, но боги благословили нашу семью. Теперь я снова могу видеть тебя, обнять тебя. Мой сыночек.
  Сын и мать зарыдали в один голос. Продолжать разговор не было сил, ибо период расставания длился довольно долгое время. Наконец, женщина взяла себя в руки и молча подвела Зару к столу. И пока молодой человек снимал с себя меч и кожаные нагрудные доспехи, она приготовила ему нехитрый обед, состоящий из бобов и пресных лепешек. Потом старуха вышла из дома и долгое время отсутствовала. Зару начал было уже волноваться, но мать переступила порог, держа в руках большой кувшин, который она из последних сил донесла до стола и поставила его туда. В кувшине было молоко. Зару удивленно спросил:
  - Мама, у нас появились деньги, что ты угощаешь меня козьим молоком?
  -Нет, сынок. Просто ради твоего возвращения я решила устроить небольшой пир. И пусть у нас нет на вертеле баранины как у богачей, но деньги на козье молоко всегда найдется.
  - Откуда у нас эти деньги?
  - Пей, сынок, и не думай ни о чем. Деньги я заняла у соседей, потом как-нибудь отдам. А ты ешь и пей, и больше не думай о пустяках. Я твоя мать и сделаю все, чтобы тебе было хорошо.
  Зару с нежностью и любовью поглядел на старческие руки матери, все покрытые жилами и морщинами, на ее длинные седые волосы и глаза, почти лишенные ресниц, но такие добрые и заботливые. Молодой человек доел обед и произнес:
  - Мама, ты должна быть рада: меня возвели в командиры, правда небольшого отряда. Завтра я получу свое первое жалованье и мы сможем переехать в новый дом. Теперь мы заживем лучше, намного лучше, чем прежде. У нас будет все: просторный дом, немного земли для возделывания и пару-тройка слуг, которые будут выполнять всю домашнюю работу. Я куплю тебе целебные травы, чтобы ты поскорее поправилась. И с тех пор ты сможешь отдохнуть.
  - Ах, сыночек мой. Соты мои медовые! Я так счастлива слышать, что наш царь Лугальзагесси, да даруют ему боги долголетие, оценил тебя. Но мое материнское сердце больше рада не твоей награде, а тому, что ты вернулся живым. Твоя жизнь для меня дороже тысячи сокровищ на свете, - женщина села рядом с сыном и крепко сжала его руки в своих. И от этих прикосновений Зару почувствовал такое блаженство, что забыл и про войну, и про армию и про все на свете, что так долго тяготило его в последнее время. Теперь он дома, рядом с матерью, и уже никто не сможет помешать их счастью.
  На следующий день рано утром Зару отправился во дворец, рядом с которым шеренгой уже выстроились командиры и простые солдаты, дабы получить жалованье и награды. Зару получил из рук самого Мес-э две глиняные таблички и мешочек с золотыми монетами. На табличках было написано: сколько жалованья будет теперь получать из царской казны новоиспеченный командир, какой дом ему отводиться, сколько земельного надела он получает. В не себя от радости, гордясь собой, молодой человек вернулся домой. Какого же было его удивление, когда во дворе, рядом со своим ветхлым домиком, он увидел множество соседей, пришедших поздравить его с возвышением по службе.
  Один из соседей, старый гончар, положил свою руку ему на плечо и сказал:
  - Поздравляю тебя, Зару, ты стал теперь большим человеком. Наверное, больше не будешь с нами здороваться, - старик ехидно хмыкнул и с завистью посмотрел на мешочек, висевший у молодого командира на поясе.
  - Если богам будет угодно, я останусь вашим соседом до конца дней, - Зару отступил на шаг и в толпе увидел свою мать, которая старалась угодить каждому гостю.
  В спешке пожилая женщина даже не заметила присутствия сына, который подошел к ней и, отведя в сторону, наклонился к ее уху и спросил:
  - Зачем ты их всех пригласила? Это же сброд, желающий угоститься за наш счет.
  - Сын мой, не будь таким спесивым, - ответила она, - как-никак, но они наши соседи, и пришли они поздравить тебя с возвышением по службе.
  Спорить с матерью Зару не стал. Он решил во что бы то ни стало пообщаться с соседями, хотя никогда не испытывал к ним дружеских чувств. Но случайно его взгляд упал на красивую стройную девушку с двумя длинными черными косами, украшенные медными монетками. То была его соседка, которую он знал с самого детства. Звали ее Маялу, и была она настолько хороша собой, что Зару, позабыв все на свете, кинулся к ней на встречу и когда их взгляды встретились, спросил:
  - Как ты поживала все эти месяцы, Маялу? Боги одарили тебя столь прекрасным телом, отчего же твой взгляд поник?
  - Слава богам, родители мои оберегали меня. Теперь когда ты вернулся домой, я могу пойти в храм и воскурить пред статуей Энлиля благовония, что бог оставил тебя живым.
  - Ты ждала меня?
  - О, да! Как долго я ждала тебя! Все время, что ты был на службе у нашего царя, да одарят его боги счастьем и долголетием, я молилась за твое спасение, хотела увидеть тебя, как ты, сияющий в зените славе, вернешься в Умму, дабы глаза мои смогли вновь испытать то чувство, которое пробуждается при виде тебя.
  Зару, тронутый ее словами, в котором не была ни надменности, ни гордыни, ни усмешки, взял ее руки в свои и, проведя к своему дому, встал рядом с ней лицом к толпе и произнес:
  - Мои добрые соседи. Я благодарю вас за то, что вы оказали мне честь, придя к нам. Мы с матерью счастливы снова быть вместе и потому я, удостоившийся чести быть командиром в армии его величества царя Лугальзагесси, да ниспошлют ему боги процветание на долгие годы, приглашаю вас всех на мою свадьбу.
  В толпе раздался гул. Шепот множества голосов потонул в звуке городских улиц и шума ветра. Люди, услышав новость о свадьбе, недоумевали: на ком женится Зару, сын бедной вдовы? Зару увидел мать, которая подошла к нему и спросила:
  - Сын мой, о какой свадьбе ты говоришь?
  - Моя любимая мать, послушай же меня, - молодой человек взял Маялу за руку и, приподняв ее вместе со своей, ответил, - я беру в жены Маялу, дочь купца Гару!
  Пожилая женщина, раскрыв от удивления глаза, отступила на шаг, закрыв рот рукой, дабы не вскрикнуть от неожиданности. Кто они, и кто Маялу? Девушка родом из богатой семьи купцов, чей отец держит собственную лавку на базаре. К нее есть хорошее приданное, деньги, а что есть у нее, вдовы, которая вот-вот отойдет к праотцам? Пользуясь замешательством собравшихся, Зару продолжил, дабы развеять все сомнения:
  - Друзья мои. Вы не верите, но я действительно люблю Маялу также, как и она меня.
  - Это правда, - проговорила девушка, чьи щеки налились румянцем.
  - Я, став командиром, теперь куплю новый дом и земли, у меня будут слуги, работающие там. Отныне я стану получать жалование из царской казны. У меня есть деньги, чтобы сыграть свадьбу. И, - Зару в толпе нашел ошеломленного Гару и, поклонившись ему, сказал, - сосед мой, я вижу, ты зол на меня, но будь же спокоен. Твоя дочь не будет ни в чем нуждаться. Я сделаю ее жизнь достойной, только прошу, дай свое согласие на наш брак.
  Купец, в растерянности погладив курчавую бороду, только развел руками и ответил:
  - Что я могу сказать? Моя дочь сделала свой выбор, так могу ли я, ее собственный отец, противиться ее воли?
  В толпе раздался взрыв ликования. Все кинулись к Зару и Маяле с поздравлениями. Мать молодого человека, вытирая катившиеся по ее щекам слезы, в душе несказанно радовалась за сына, который еще недавно ходил в оборванцах и даже не смел мечтать о свадьбе с любимой девушкой.
  На следующий день Зару переехал с матерью в новый дом, просторный и уютный. Рядом с домом был разбит сад с фруктовыми деревьями, чьи ветви клонились к раскаленной земле. Молодой человек, не теряя зря времени, нашел двух слуг: молодую чернокожую невольницу и мальчика десяти лет. Девушка должна была вести хозяйство, а мальчик - присматривать на престарелой матерью Зару, которая почувствовала себя заметно лучше в новом чистом доме, в котором не пахло сыростью и затхлым воздухом.
  А еще через неделю Зару сыграл свадьбу и взял в жены прекрасную Маялу, которая стала его любимой женой.
  
  
  После собрания членов городского совета Лугальзагесси приказал главному евнуху, ответственному за царский гарем, привести всех жен и наложниц бывшего правителя Урука, дабы он смог выбрать лучшую из них. Евнух, семеня толстыми короткими ногами, отворил позолоченные двери на женскую половину дворца, где жили жены, наложницы, дочери и племянницы царя. При виде вошедшего высокого молодого мужчины с загорелым до черноты лицом, чья одежда переливалась драгоценными камнями, женщины встали и низко склонили головы в знак покорности. Зазвенели подвески, браслеты и монисты. Ни одна из них не могла посмотреть в лицо нового царя, ибо женщина в Шумерии обязана нести на себе покорность мужчине.
  Лугальзагесси, заведя руки за спину, прохаживался мимо склоненных женских фигур в разноцветных платьях и, подойдя к каждой из них, поднимал ее голову за подбородок и пристально всматривался в лицо. Среди женщин не было столь красивых как Наниста, с которой он всегда сравнивал других обитательниц гарема. Но, подойдя к одной из них, царь посмотрел на ее стройную фигуру, тонкие белые руки, густые смоляные волосы и красивое лицо, на котором ярко выделялись продолговатые карие глаза под дугообразными широкими бровями.
  Женщина в смущении залилась краской, поняв по выражению лица Лугальзагесси, что ему она понравилась. Сам же царь, указав на нее пальцем, повернулся к евнуху и приказал:
  - Пусть эта женщина даст мне наслаждения сегодняшней ночью. Позови рабынь, дабы они приготовили ее ко встречи со мной.
  - Будет исполнено, ваше величество, - с достоинством ответил евнух и склонился в поклоне.
  Остальные обитательницы гарема также преклонили одно колено перед царем и удалились в свои комнаты.
  Поздно вечером, когда солнце только зашло за горизонт, бросив последние лучи в воду реки, окрасив ее в желто-красный цвет, Лугальзагесси принял ванну, после которой юные невольницы натерли его тело благовониями и накинули светлую рубаху. На рубаху был накинут легкий плащ без рукавов, обшитый по краям нитками обожжённого золота. Одна из девушек наклонилась к ногам правителя и обула его в мягкие сандалии. После этого царь призвал к себе евнуха, который, держа в руках подсвечник, повел его по длинным коридорам в комнату наслаждений.
  Комната наслаждений, находящаяся в левом крыле дворца, представляла собой большой зал, пол которого был устелен дорогими коврами с причудливым узором, неподалеку располагался маленький мраморный бассейн, подле которого росли в горшках диковинные цветы, издающие сладковатый аромат. Колонны, сделанные из ливанского кедра, были увиты гирляндами и подпирали высокий свод с изображенными на нем райских дев, дающих любовь обитателям рая.
  Лугальзагесси, облокотившись правой рукой о подушки, блаженно возлежал на мягком низеньком диване и слушал сладкоголосую невольницу Зейлу, которая, войдя в покои, спустилась вниз по широким ступеням и, усевшись подле царя, принялась водить рукой по струнам. Ее голос, полный нежности, запел о неразделенной любви голубя к прекрасной розе, которая отвергла его, заставив страдать. Зейла пела и пела. Подвески в ее длинных волосах позвякивали в такт ее движению. А царь, закрыв глаза, потягивал из золотой чаши финикийское вино, терпкое и сладкое одновременно, от которого кружилась голова.
  Из алебастровых курильницах исходил благовонный дым, который тонкой струйкой уходил к потолку, примешиваясь с запахом цветов. Лугальзагесси, надышавшись дурманящих благовоний, открыл глаза и жестом заставил Зейлу подойти к нему. Девушка, отставив инструмент, медленно приподнялась на ноги, расправляя складки на своем длинном сиреневом платье с вышивкой, и подошла к нему, опустив томно глаза. Царь рассмеялся и сказал:
  - Ты боишься меня? Ну ничего, ты скоро полюбишь меня также, как когда-то любила другого, - его голова кружилась от выпитого вина.
  Зейла покраснела и чуть приподняла голову, но в ее глазах не было ни страха, ни смущения, а лишь любопытство. Она молча, не дожидаясь приказа, сняла с себя платье, оставшись лишь в своих украшениях, подчеркивающих смуглый оттенок ее кожи. Лугальзагесси встал рядом с ней и, посмотрев на девушку сверху вниз, ответил:
  - Ты намного умнее, чем я думал. Мне нравятся такие женщины как ты. Если ты доставишь мне удовольствие на ложе, я провозглашу тебя законной женой.
  - Это будет даже больше, что я достойна, мой повелитель, - Зейла была искренне тронута его словам, - для меня уже счастье просто быть рядом с тобой.
  - Ты красивая и нравишься мне. Давай окунемся в бассейне, освежим наши тела, а потом ты предашься любовью со мной.
  Вода в бассейне была прохладной, но приятной. Разморённые жарой тела впитали в себя свежесть прохлады. Зейла мягкими движениями пальцев растирала спину Лугальзагесси, который блаженно лежал в воде, вдыхая аромат благовонных масел, исходящих из пышных волос невольницы.
  После бассейна, когда оба почувствовали, что стало холоднее, наступил тот момент, которого так ждал Лугальзагесси. Возлежа на мягком ложе под альковом, он сильными руками ласкал стройное тело Зейлы, которая ласкала его своими алыми губами. Царь, забыв обо всем на свете, схватил девушку и сильно сжал в своих объятиях. Его страсть наполнила все его существо. Невольница, застонав от боли, прильнула устами к его устам и прошептала:
  - Сегодня я люблю тебя как никого другого.
  Лугальзагесси открыл глаза и вдруг разом отпрянул в сторону. Зейла потянулась было к нему, но он властным жестом отстранил ее от себя, велев убираться вон. Девушка, пряча слезы и сгорая от стыда, быстро вскочила на ноги и, схватив платье, скрылась за дверью. А Лугальзагесси, озлобленный и обессиленный, никак не мог понять, что с ним произошло. Ведь буквально несколько минут назад он с упоением ласкал тело Зейлы, вдыхал аромат ее духов, его взор притягивала красота невольницы и вдруг разом все это стало неприятно ему, но почему? Почему? И тут в его памяти пронесся образ другой, той, которую он любил больше всех на свете и ради которой он приказал построить в Уруке дворец, превосходивший по красоте остальные дворцы. И когда образ Нанисты вновь всплыл перед глазами, Лугальзагесси впился руками в волосы и завыл словно от боли.
  - Когда же я вновь увижу тебя, богиня красоты, любовь моя бесценная? Когда мои глаза увидят тебя, когда мои руки прикоснутся к тебе, когда мои уста встретятся с твоими? Когда?
  Так царь, завоевавший впервые в жизни богатый город Урук и подчинивший всех его жителей, теперь страдал из-за разлуки с женой, которая должна была вот-вот приехать к нему, дабы остаться здесь навсегда.
  Придя в себя, Лугальзагесси сполоснул раскрасневшееся лицо прохладной водой и вышел вон из злополучной комнаты. Пока он шел по темному лабиринту коридора, ему все время мерещились какие-то голоса, смех, похожий на шипение змеи. И тут вдруг на стене, тускло освещенной факелами, царь увидел отрезанную голову старика с перебитыми зубами. Старик злорадно засмеялся и проговорил: "Долг". Лугальзагесси от страха попятился назад. В темноте отыскав руками алебастровый светильник, он со всей силы бросил его в стену. Раздался звон и шум разбившегося светильника. Тут же в коридор сбежались слуги и охранники, которые в недоумении посматривали то на царя, тяжело дышавшего от страха, то на осколки алебастра. Один из слуг низко склонился перед царем и спросил:
  - Что-нибудь угодно, ваше величество?
  Тут Лугальзагесси очнулся словно ото сна и хриплым чужим голосом проговорил:
  - Позови в мои покои зодчего, да побыстрее! - с этими словами он развернулся и не оглядываясь пошел в свою комнату. Его походка стала тяжелой, а ноги налились свинцом, словно были прикованы цепями к полу.
  В спальне, увешанной коврами, стоял полумрак. Широкая кровать под золотым пологом стояла на постаменте на ножках в виде крылатых быков. Неподалеку от нее в курильницах воскурялись благовония перед образами шумерских богов. Лугальзагесси прошел мимо идолов и, усевшись на кровать, глубоко вздохнул. Его мучал озноб, по телу бежал холодок, хотя в самой комнате было жарко и душно. Молодой правитель Уммы и Урука, так быстро разбив врага на поле боя, теперь боялся призрака, который тенью крался за ним, словно тайный шпион. Нет, нельзя оставаться в этом проклятом дворце, думалось царю, иначе так можно сойти с ума, а ведь в жизни предстоит так много сделать. Вот почему необходимо именно сейчас встретиться с архитектором, который уже начал вести строительство нового дворца неподалеку от пальмовой рощи, где в тенях, под кронами деревьев, бежали арыки, а воздух всегда был прохладным и свежим.
  В дверь робко постучали. Лугальзагесси встал и принял царственный вид, хотя минуту назад трясся от страха словно загнанный в сети заяц. В комнату вошел мужчина средних лет в длинном ярком хитоне, украшенный многочисленной бахромой. Поклонившись перед царем, зодчий стал ждать, когда повелитель позволит ему сесть. Царь рукой указал на два стула и, усевшись, сказал:
  - Ты и есть зодчий Имму-Эс?
  - Да, мой повелитель, - проговорил тот почтительным голосом.
  - Я позвал тебя, дабы спросить о строительстве дворца, который я начал закладывать. Ты главный архитектор и именно тебе ведомо, когда завершится его строительство.
  - Я готов заверить, мой царь, что не пройдет и полгода, как ты сможешь переехать туда.
  - Полгода?! - Лугальзагесси в гневе вскочил на ноги и, выхватив из рук ошеломленного Имму-Эса глиняные таблички, разбил их о пол. - Я не хочу ждать так много времени. Самое большое - месяц. Месяц! Ты понял? Если к тому времени строительные работы не будут завершены, то ты и все, кто строит дворец, уйдут к праотцам. Ты меня понял?
  Зодчий, трясясь от страха, упал в ноги царя и проговорил, едва сдерживая слезы:
  - Ваше величество. Я готов пожертвовать жизнью ради тебя, но как мне завершить строительство дворца за месяц, когда не хватает рабочих рук?
  - И ты мне говоришь это сейчас? Почему же ты раньше не говорил, что нужны еще работники? Так ты относишься к своему долгу?
  - Прошу, царь, помилуй меня хотя бы на этот раз! Я выполню твою просьбу, даже если мне придется продать душу богам тьмы. Через месяц ты убедишься в моих словах, ибо я, Имму-Эс, не бросаю слова на ветер!
  Лугальзагесси громко засмеялся и ответил:
  - Что ж, посмотрим, так ли ценны твои обещания?
  А через месяц во главе большой свиты и царского отряда в Урук прибыла сама царица Наниста со своей дочерью, прислужницами, рабынями и фрейлинами. Ее кортеж состоял из тысячи человек и поразил горожан пышностью и роскошью. Весь город от мала до велика, от самых знатных горожан и последних бродяг, столпился неподалеку от нового дворца, дабы лицезреть молодую царицу, о красоте которой уже успели узнать во всех землях Урука. Носилки царицы, которые несли рослые чернокожие рабы, поразили своим размером и богатым убранством. Но больше поразил всех образ той, которая величественно вышла из паланкина, приоткрыв шелковые занавески, расшитые золотом.
  Наниста, гордо вскинув голову, ступила на землю, и тысячи глаз устремились на нее. Женщины смотрели с завистью и интересом, а мужчины с нескрываемым любопытством и вожделением. В волосах царицы в ярких лучах солнца сверкала золотая диадема, украшенная алмазами и топазами. Одежда состояла из длинной белой туники, не скрывающей очертания ее стройного тела, и длинной белой юбки, подол которой был расшит нитками обожжённого золота. И когда Наниста проходила мимо толпы, женщины смотрели на ее наряд, особенно тунику, которую могла позволить носить только сама царица. Туника спереди была вышита драгоценными камнями орнаментом в виде бабочек, порхающих над дивными цветами, и каждый такой камень: бриллиант, изумруд, рубин, сапфир, топаз, жемчуг, блестел на солнце так, словно обладал волшебными свойствами. На талии висел шелковый пояс с большими кистями, которые покачивались в такт движению ног. Сладкий аромат, исходивший от Нанисты, витал в воздухе словно аромат цветов, что росли неподалеку в царском дворце.
  Лугальзагесси сам выехал навстречу супруги, которую давно не видел. И когда он взглянул на нее, на ее дивную красу, то глаза его загорелись счастливым огнем, словно он впервые в жизни увидел нечто диковинное.
  Наниста склонила голову перед супругом, который подошел к ней и жестом пригласил следовать за ним во дворец. Царица улыбнулась своей лучезарной улыбкой и тихо проговорила:
  - Я так ждала встречи с тобой, мой любимый.
  - И я тоже ждал тебя, ибо ни на секунду не мог забыть твоего образа, который был для меня словно путеводной звездой, - также тихо, дабы никто не услышал, ответил Лугальзагесси.
  
  
  Сверкая многочисленными браслетами и перстями с драгоценными камнями, Наниста гордо вошла на женскую половину дворца, где уже столпились, поджидая ее приезда, жительницы гарема. Всем не терпелось воочию увидеть царицу, о красоте которой говорили во всем дворце. Когда отворились большие двери, двое евнухов, кланяясь, поприветствовали Нанисту, один из них сказал:
  - О, прекрасная царица! Войди в свои опочивальни, пусть остальные женщины преклонятся перед тобой!
   Наниста, усмехнувшись, направилась туда, где уже стояли в ее ожидании наложницы царя. Каждая из них держала в руках маленький мешочек, завязанный лентой, в которой лежали благовония. И когда царица подошла к ним, дабы поприветствовать их, женщины по очереди раскрывали мешочки и бросали благовония в золотые курильницы, что стояли рядом с массивными колоннами.
  Одна молодая невольница, склонившись в низком поклоне пред Нанистой, сказала:
  - Мы приветствуем тебя, великая царица, в этом дворце, и исполним любое твое желание.
  Наниста, гордо вскинув голову, украшенную золотой диадемой, презрительно окинула взглядом наложниц своего супруга, дабы удостовериться, что ни одна из них не сравниться с ней в красоте. И когда она осмотрела их всех, то облегченно вздохнула: соперниц нет и потому никого не придется убирать со своего пути. Рожденная в роскоши и воспитанная в культуре власти, Наниста всегда и со всеми держалась гордо, даже высокомерно, хотя в глубине души была кроткой и доброй женщиной, но воспитание, данное ей отцом и матерью, заставляло иной раз идти против природной доброты.
  - Мое величество, - сказала царица, - желает принять ванну. Пусть рабыни наполнят бассейн чистой водой. Да позовите массажисток, дабы они растерли бы мне спину.
  Одна из юных рабынь мигом вскочила на ноги и исчезла в дверях. И пока она отсутствовала, Наниста присела на широкий низкий диван и жестом приказала принести вино и фрукты. Остальные же молча стояли, боясь сделать хоть одно движение. И когда рабыня снова вошла в комнату и сказала, что бассейн готов, обитательницы гарема смогли вздохнуть спокойно: по крайней мере, во время отсутствия царской жены им не придется истуканами стоять в стороне, исполняя ее поручения.
  Лугальзагесси, устало растирая виски, сидел на краю ложа под пологом и смотрел вниз на каменные плиты, на которых были изображены мифические существа: грифоны, единороги, крылатые быки, двухголовые львы и драконы. Царь устало зевнул и только хотел было лечь спать, как вдруг услышал звук открывающейся двери. Быстрым движением он достал из-под подушки кинжал, желая отразить нападение неведомого врага, но вдруг его рука сама выронила оружие, а все его тело затрепетало от неистового порыва страсти. В комнату неспешно вошла Наниста в длинном бордовом платье, состоящим из двух слоев ткани: первый слов темная тяжелая, вторая легкая и прозрачная, украшенная золотым орнаментом. Царица посмотрела на мужа и улыбнулась обворожительной улыбкой, показав белые ровные зубы. Ее длинные волосы спускались ниже бедер и обрамляли лицо, шею и плечи легкими волнами. Свет, падающий от свечей, что горели в алебастровых подсвечниках, отражались на ее волосах цвета темного меда и глазах точно звезды.
  Лугальзагесси встал и подошел к супруге, о встречи с которой мечтал все месяцы разлуки. Взяв ее руки в свои, он поцеловал их, начиная от кончиков пальцев до локтей, потом провел рукой по шелковистым волосам и, взглянув ей в глаза, тихо прошептал:
  - Как я скучал по тебе, любимая моя! Ты прекрасна словно райская дева, ты прекрасна словно богиня Иштар! Как ты нужна мне, Наниста.
  - И я тоже скучала все эти месяцы, проводимые вдали от тебя. Единственным моим желанием было вновь встретиться с тобой, услышать твой голос, прикоснуться к твоей могучей груди. Ах, любимый мой! Сколько я мучилась в Умме, пока ты воевал с царем Урука. Я каждый день ходила в храм и выстаивала молитву, прося богов сохранить тебе жизнь. Я клала на алтарь самые лучшие из моих украшений, приносила в жертву самых тучных овец и быков, дабы небожители, насытившись жертвенной крови, услышали меня и мои мольбы к ним. И вот теперь, по прошествии стольких месяцев, мы вновь вместе и можем любить друг друга как никогда, - Наниста говорила быстро, ее нежный голос слился с шелестом жасмина, что цвел под окном.
  Царица вздрогнула всем телом и прильнула к мужу, который провел ее к ложу и сказал:
  - Отныне мы всегда будем вместе, обещаю тебе.
  - Я верю, - ответила она и сняла с себя платье, которое упало подле ее ног.
  Лугальзагесси не мог налюбоваться на ее прекрасное стройное тело, на ее длинные ноги. Он обнял ее за талию и привлек к себе, осыпая поцелуями. Наниста откинула голову назад, волосы рассыпались по подушке. Царь поцеловал ее лебединую шею, округлые плечи, пышные груди с темными сосками. Царица запустила свои пальцы в его волосы и, прижав его к себе, сказала:
  - Я подарю тебе сына. Он будет отрадой очей твоих, любимый мой. Только не бросай меня больше никогда.
  - Никогда, - также тихо прошептал царь, целую ее в алые уста и вдыхая аромат ее духов.
  Всю ночь они провели в объятиях друг друга, наслаждаясь любовью и негой после долгой разлуки. Лугальзагесси, засыпая, ласкал шелковистые волосы супруги, любовался ее прекрасным лицом, и все это время продолжал думать о наследнике, которого подарит ему Наниста. Раз уж боги избрали его царем, то пусть и продлят его род, который не должен остановиться на нем, не должен.
  Утром, когда яркие лучи солнца осветили царские покои, царица открыла глаза и невольно зажмурилась. Привыкнув к свету, она приподнялась на локте и раздвинула полог. Птицы весело щебетали за окном, перелитая с ветки на ветку, где-то в саду бежал арык с кристально чистой водой, легкий ветерок играл листьями деревьев, привнося легкую прохладу.
  Царь проснулся и увидел сидящую подле него Нанисту, которая, склонясь к нему, поцеловала его высокий чистый лоб с капельками пота.
  - С добрым утром, любимый мой, - проговорила она, накидывая на плечи легкий пеньюар.
  - Как тебе спалось, моя прекрасная супруга? Был ли спокоен твой сон?
  - Боги оградили меня от ночных кошмаров, когда я сплю в твоих объятиях.
  - Боги также милостивы ко мне, ибо я могу лицезреть тебя снова, касаться твоего прекрасного тела, вдыхать аромат, исходивший от тебя. Прошу, - царь протянул руку и сжал в своих ладонях тонкие пальцы Нанисты, - прошу тебя, не уходи, останься со мной еще немного.
  - А как же твои дела, мой царственный супруг?
  - Пусть подождут, а пока что мне выпало счастье провести это мгновение с тобой.
  Царица прильнула к сильному плечу мужа и закрыла глаза. Сердце ее учащенно билось, дыхание прерывисто вырывалось из груди. И когда Лугальзагесси снова коснулся устами ее уст, она впала в райскую обитель, где не было ни холодов, ни бед, ни войн. Только она и он.
  Через час слуги могли увидеть царя, выходившего из своих покоев вместе с царицей. Рабы, которым было поручено следить за туалетом царской четы, тут же бросились в уборную готовить воду и чистую одежду, ибо сегодня предстояло собрание сановников по вопросам дальнейшего благоустройства Урука.
  Лугальзагесси ненавидел такие собрания, они вызывали в нем тоску. Ничего нового быть не могло, а слушать просителей, которые приходили со своими жалобами, было еще мучительнее. Царь со свойственной ему признательностью к простому люду старался ответить на каждую тяжбу, но если просителей было слишком много, то он переносил собрание до следующего дня.
  Так прошел еще год царствования. Власть Лугальзагесси на подвластных ему землях Уммы и Урука была неприкосновенна. Он смог за короткий срок не только подчинить себе бывшего врага, но и заручиться любовью и поддержкой простого люда. Везде возводились новые храмы, статуи богов, сады и парки, где городские жители после трудного дня могли насладиться тишиной и прохладой. Зеленели пастбища и скот набирал вес. На полях колосились рожь, пшеница, ячмень. Крестьяне в набедренных повязках из толстого сукна, согнув почерневшие от солнца спины, рыхлили землю, поливали ее из кувшинов, удобряли почву, чтобы потом, когда созреют колосья, можно было бы собрать богатый урожай. Тогда на поля выходили женщины и девушки с двумя корзинами, перекинутыми через плечи, и собирали зерна. Эти зерна они относили к мельницам, где уже слышался стук мельничных колес и жерновов.
  Боги, говорили жрецы, благословляют Лугальзагесси и поощряют его деяния, которые он делает во благо народа. Но священнослужители еще не догадывались, какие планы носил в своей голове царь. И хотя год передышки и мирной жизни позволили и ему на короткий срок забыть о недругах, косо смотрящих в его сторону, все же Лугальзагесси опасался внезапной атаки со стороны вражеского Лагаша, правитель которого давно уже вел тайные переговоры против него. Разослав во все концы страны тайных шпионов под видом бродячих музыкантов, продавцов горшков и иголок, знахарей и провидцев, которые через своих верных людей доставляли последние новости, Лугальзагесси был в курсе всех дел и по тому, что ему докладывали, он знал, что войны не избежать. В начале второго года его царствования в Уруке прибыли послы из разных городов: Ура, Ниппура, Ларсы. Эреду. Адаба, Киша. И хотя правители этих городов провозглашали Лугальзагесси как победителя и справедливого правителя, но было в тех речах что-то, что заставляло усомниться в миролюбии царей. Лугальзагесси, восседая на троне, смотрел на послов сверху вниз и с улыбкой заверял их, что искренне тронут признательностью правителей, однако глаза его метали молнии: в речах, полных лести, которая словно мед лилась из уст послов, не было ни заверений о дружбе, ни о союзе. И как бы не был сладок мед, все же он таил в себе опасность - яд мог в любое время подействовать.
  Приняв глиняную табличку от посла Ура, царь пробежал по ней глазами, пытаясь найти тайный смысл. Правитель Ура называл его своим братом, но при этом не звал к себе в гости и не предлагал скреплению союза. Что это могло значить? Отпустив посланца, Лугальзагесси передал табличку секретарю и повелел:
  - Читай!
  В зале наступила тишина. Все сановники, высшие чиновники, командиры и военачальники сидели с опущенными головами, пытаясь уловить смысл послания. Когда секретарь дочитал до конца и с поклоном удалился, Лугальзагесси вперил тяжелый взгляд на своих вассалов и спросил:
  - Ну, что вы думаете об этом?
  Никто не решался заговорить первым. В воздухе витал аромат благовоний, пламя факелов отражалась на золотых украшениях вельмож, которые позванивали в такт их движению. Тишина давила на сердце и душу. Все были в нерешительности что-либо произнести.
  Вдруг занавес между двумя массивными колоннами приподнялся, кисти заколыхались от движения. Все устремили взгляд в ту сторону. Лугальзагесси с встревоженным лицом обернулся, сжав в руке меч, и только хотел было отразить нападение тайного убийцы, как вдруг увидел стоящую неподалеку Нанисту в белом прозрачном платье с причудливым орнаментом, которое не скрывало ее стройного тела. Расшитый драгоценными камнями пояс обрамлял ее тонкую талию, а темно-каштановые волосы были заплетены в косы и уложены на голове в виде диадемы. Царица, поразившая своей неземной красотой присутствующих, приветливо улыбнулась и села рядом с царем, который не решился прогнать ее. Наниста гордо окинув присутствующих взглядом, сказала:
  - Сколько лучших мужей Урука и Уммы собралось здесь. Но никто так и не решится подумать, что ждет нас в будущем.
  У вельмож от столь дерзких слов, сказанных женщиной, кусок застрял в горле. Многие из них, откашлявшись, прочищали горло вином. Лугальзагесси весь побледнел, но так и не решился ничего ответить жене, хотя по закону ни одной женщине, даже царице, не пристало находиться в одном месте с мужчинами, да еще вести дерзкий разговор. По праву Наниста должна была бы понести тяжелое наказание, но она держалась с такой уверенностью, с такой гордостью, что все присутствующие волей-неволей поддались вперед, дабы услышать ее мнение:
  - Я, - продолжила царица, - всего лишь простая и слабая женщина, которую пристало защищать сильным мужьям нашего города. Но где вы, храбрые мужчины? Мой божественный супруг задал вам вопрос, на который ни у одного из вас не нашлось ответа. Стало быть, вы не знаете, как поступить.
  - Наниста, - вдруг сказал Лугальзагесси, теряя терпение, - думай, что говоришь!
  Царица низко склонила голову перед мужем и продолжила:
  - Супруг мой и царь мой, я отдаю отчет своим словам, богов призываю в свидетели. Но почему, скажите же кто-нибудь, почему никто из вас не понял, что Ур грозится нам войной? Правитель Урука высказал много слов, сладких как мед и финик, но за этими словами кроется таящая в себе угроза. Ур не хочет союза с нами, не хочет быть просто другом, так кем ему тогда остается быть? Только врагом.
  Тут из-за стола встал Сурру-Или. Подойдя к постаменту, где восседали царь с царицей, главнокомандующий склонился перед ними, а затем, обратя свой взор на сановников, проговорил зычным голосом:
  - Многоуважаемые поданные нашего царя и господина! Хочу напомнить вам, что собрались мы не для услаждения плоти и не для пустых разговоров. Все вы знаете, что города, еще неподвластные нам, косо смотрят в нашу сторону, и цари их ждут, когда можно будет нанести удар по нашим землям. Так стоят ли судьбы тысячи людей того, чтобы мы, великие мужи, сидели здесь, в этом зале, и ждали удара от Ура или Лагаша?
  Переведя дыхание, Сурру-Или мельком взглянул на Лугальзагесси. Тот одобрительно кивнул головой, как бы говоря, продолжай. Тогда главнокомандующий, более уверенно, заручившись поддержкой самого царя, продолжил:
  - Но вижу я и другое. Когда же на нашей земле женщины говорили устами мужчин? Или мы, мужи, настолько привыкли к спокойной жизни под боком у жен и наложниц, что не хотим замечать надвигающуюся опасность?
  Раздался недовольный ропот. Все сановники, и так уже униженные тем, что в их разговор вмешалась женщина, испытали еще один удар, но теперь уже от Сурру-Или, чья семья была не более прославлена, чем их семьи. Один из сановников, позванивая золотыми браслетами, встал из-за стола и громко проговорил:
  - Главнокомандующий, от тебя ли мы слышим столько дерзкие слова? Не забывай, наши отцы и деды имели не менее почестей, чем твои предки. Так пристало ли тебе говорить с нами, словно мы безграмотные простолюдины? Ты не имеешь право принижать нас, тем более, в присутствии царя и царицы!
  Остальные одобрительно закивали головами, словно все были в едином сговоре. Лугальзагесси, сдвинув брови к переносице, злобно взирал на весь этот балаган, где каждый хотел показать себя с наилучшей стороны не поступками, а богатством и знатностью. Хорошо еще и то, что Сурру-Или остался спокойным и равнодушным к столь дерзким словам, оскорбляющие его честь. И вместо того, чтобы осадить сановника, он поклонился совету собравшихся и ответил:
  - Господа, в моих мыслях не было ни грамма лукавства или неуважения. И я никоем образом не хотел принизить ваши достоинства или оскорбить вашу честь. Я лишь хотел напомнить вам, великие мужи Уммы и Урука, что только от нас зависит будущее царства и наши жизни. Я надеюсь, что никто из вас не захотел бы оказаться пленником других царей, которые вряд ли оставят нас в живых.
  В зале воцарилось молчание. Слышно было потрескивание свечей в алебастровых светильниках да журчание фонтана, бьющего за окном. В комнату влетела пчела. Кружась, она уселась сначала на ручку трона, а затем поднялась и с жужжанием перелетела в другой конец комнаты. Все собравшиеся как завороженные следили за полетом пчелы, будто это было не всего лишь насекомое, а некое божество, от которого зависели судьбы людей.
  Лугальзагесси устало расправил плечи, дабы казаться бодрее, чем был на самом деле, после чего дал знак Сурру-Или сесть на свое место. И когда тот вновь сел за стол вместе с остальными сановниками, произнес сильным голосом:
  - Я, Лугальзагесси, сын Укуша, правитель Уммы и Урука повелеваю: всем моим вассалам, а также олигархам, пожертвовать необходимую сумму для войска, которое я сам лично поведу в поход против непокорных. Мой личный секретарь Раббу сам будет вести подсчет средств. На сегодня совет окончен, мое величество удаляется к себе в покои.
  Когда царь встал вместе с ним встали и все остальные. По очереди подходили они к трону и низко склоняли голову перед царем и царицей, выказывали почтение и раболепие, но Лугальзагесси видел по их глазам и чувствовал сердцем, что они недовольны его решением, не такого указа ждали сегодня от него. Хотя что с них взять? Никто из сановников не пойдет воевать, никто из них не будет кидаться в бой, держа на перевесе копье в одной руке и секиру в другой. Никто из сановников не почувствует вкус дорожной пыли и запах крови, не узреет воочию тела павших врагов и своих товарищей. Для каждого из них главное в жизни - накопить побольше богатства, которое они демонстрируют перед народом и друг перед другом, похвалиться славными победами и подвигами предков и взять в свой гарем новую наложницу, превосходящую красотой предыдущих. Вот вся их жизнь, вот, что их заботит. И потому разговоры о войне они воспринимают несерьезно, словно их это и не касается. Но ничего, подумал Лугальзагесси, сжимая от негодования рукоять меча, я заставлю вас не только раскошелиться, но и опоясаться мечом. Хотя последнее добиться было гораздо труднее.
  Когда все сановники удалились, царь махнул рукой секретарю. Тот, поняв жест, взял все глиняные таблички и, пятясь назад, вышел из зала. Теперь их осталось трое: Лугальзагесси, Наниста и Сурру-Или. Лугальзагесси, скинув церемониальный плащ с золотым орнаментом, указательным пальцем поманил к себе царицу. Та, не теряя достоинства, встала с трона и направилась вслед за мужем. Когда они остались одни посреди темного коридора, Лугальзагесси сурово сдвинул брови и сказал:
  - Ты опозорила меня, женщина, перед лучшими мужами Урука и Уммы. Понимаешь ли ты, что натворила?
  Наниста опустила голову, но в ее взгляде читалась лишь насмешка - ни тени раскаяния или страха. И такое своеволие заставило царя густо покраснеть от негодования и злости. По обычаю, ни одна женщина не смеет переступать порога залы, где ведется совет, особенно, если это касается дел государственных. Место женщины - на женской половине, в гареме, а не среди сановников и военачальников. И какая неслыханная дерзость! Давать советы мужчинам в делах, о которых женщина не имеет ни малейшего понятия! Такая мысль разом пронеслась у него в голове, но сказал он совершенно иное:
  - По законам нашей страны женщина не имеет права присутствовать на заседании мужчин. А давать советы - тем более. За это идет суровое наказание, вплоть до смертной казни.
  - Если тебе хочется убить меня, то я здесь, - ответила Наниста, гордо глядя на мужа снизу вверх, - вот я перед тобой. Достань из ножен свой меч и проткни мое сердце. Уверяю тебя, я умру с любовью к тебе.
  - Ты гордая, царица. Но я не люблю таких женщин. Будь нежной и покорной, какой ты бываешь на нашем ложе. Я не хочу, чтобы кто-либо из моих вассалов думал, будто моей волей управляет слабая женщина. Но сегодня твой поступок перешел все границы: мало того, что ты явилась на совет без сопровождения слуг, так еще и оскорбила сановников, чьи предки не менее знатны, чем наши. Спасибо Сурру-Или, который вовремя пришел на помощь и развеял обстановку.
  - Тебя пугает не мнение сановников, привыкших тешить свою плоть в объятиях невольниц и наложниц, а то, что я, слабая женщина, дала вам дельный совет, о котором ты тоже думал, мой повелитель, но который боялся огласить сам, ибо не хотел терять поддержки этих толстопузов, погрязших в чревоугодии и прелюбодеянии. Ни один из них не решится надеть доспехи и, опоясав себя мечом, ступить на тропу воина. Что же, если ты так дорожишь такими вассалами, то мне нечего сказать.
  Наниста развернулась и только собралась было уходить, как Лугальзагесси удержал ее за руку и тихим голосом проговорил:
  - Куда ты уходишь? Мы еще не договорили.
  - О чем нам еще разговаривать, царь? Я ведь всего лишь слабая женщина.
  - Ты дерзкая на язык, но тебе нечего опасаться: я не стану казнить или наказывать тебя, потому что ты слишком красива, чтобы умереть.
  - При чем здесь моя красота, когда речь идет о законах нашей страны?
  - Потому как я искренне люблю тебя и не желаю делать тебе больно.
  - Одной ли любовь стоит заручаться, мой супруг? А как же честь твоих вассалов, которую я попрала?
  - Их чести ничего не угрожает. Слава богам, что Сурру-Или оказался быстрее меня.
  - Видишь, если у тебя есть такие друзья, то тебе нечего опасаться.
  - Не только на дружбе строятся отношения, Наниста. Нужен страх, дабы прогнуть под себя непокорных.
  - И ты хочешь снова пойти воевать? - теперь ее голос дрожал, на глазах выступили слезы, которые она сдерживала из последних сил.
  - Да, чтобы раздвинуть границы моего царствования и для моих потомков.
  - Боги подарили тебе победу над Уруком. Но не боишься ли ты, что небожители в один миг покарают тебя за пролитую кровь?
  - Ты же знаешь, Наниста, я не верю в предопределение. Меч - моя вера, а армия - опора. И теперь никто не остановит меня с намеченного пути. Если будет угодно судьбе, то я стану правителем всей Шумерии.
  - Да помогут тебе боги, - тихо проговорила Наниста и, опустив голову, пошла по темному коридору, ведущему в гарем на женскую половину дворца. За спиной она услышала голос Лугальзагесси: "Сегодня жду тебя в моей опочивальне".
  Вечером того же дня, когда жаркое солнце скрылось за кромкой пустыни, осветив предзакатными лучами землю и воду Тигра, в спальне, где в полном одиночестве сидел Лугальзагесси, отворилась дверь. Царь приподнял голову и устремил взор на дверь. И тут он увидел Нанисту, пришедшую к нему в окружении юных девушек, одетых в длинные разноцветные платья, подолы которых большими складками спускались до пола, а расклешенные от локтя рукава скрывали даже пальцы. Все девушки как одна блестели многочисленными украшениями: браслетами, монистами, длинными серьгами, кольцами причудливой формы. Волосы их были распущенны и смазаны душистыми маслами, отражающиеся при свете свечей. Царица, усевшись в кресло, властным движением руки приказала девушкам встать перед царем на колени и низко поклониться. После такого приветствия три из них уселись поодаль с инструментами в руках, а остальные, встав в центр принялись кружиться в такт музыки. Их длинные рукава и подолы развивались в разные стороны от движений, а сами они в разноцветных платьях: розовых, голубых, зеленых, фиолетовых, красных, желтых, белых, оранжевых, были похожи на райские бабочки, порхающих над цветами. Звон многочисленных украшений слился с музыкой, которой наполнилась вся комната. Девушки кружились и кружились, а Лугальзагесси смотрел куда-то в сторону, словно не замечая чарующей красоты.
  Когда танец закончился, он встал с места и сказал:
  - Уходите, мое величество останется с царицей!
  Девушки низко склонили головы и быстро, словно пушинки, выбежали из комнаты. Запах их духов еще какое-то время витал в воздухе. Оставшись наедине со своим мужем, Наниста гордо вскинула голову и подошла к кровати. Царь уселся подле нее и спросил тихим голосом:
  - Зачем понадобилось устраивать здесь и сейчас это представление?
  Царица обворожительно улыбнулась и, встряхнув длинными волосами, ответила:
  - Мой царь и супруг, я лишь хотела доставить тебе удовольствие, позвав самых красивых девушек из гарема в твою опочивальню. Они были несказанно счастливы станцевать пред тобой, ибо для них это - великая честь. В последнее время ты практически не уделяешь им свое внимание, а ведь каждая из твоих наложниц ежедневно ждет тебя.
  - Наниста, ты сама видишь, мои мысли сейчас только о государственных делах и предстоящей войне. Мне некогда проводить время среди наложниц, да и желания нет их видеть.
  - Тебя война интересует больше, чем женщины? - усмехнулась Наниста, поправляя на груди золотой кулон в виде розы.
  - Из всех женщин, живущих на свете, я предпочитаю лишь тебя, моя любимая. Ты превосходишь их всех по красоте, грации, стройности. Лишь ты одна можешь зажечь пламя в моей души. Лишь одну тебя я замечаю среди остальных жен.
  Царица улыбнулась, явно прельщенная его словами, и откинулась назад. Лугальзагесси лег рядом с ней в постель и, поцеловав ее высокий чистый лоб, прошептал:
  - Подари мне сына, моя ненаглядная. И если мне суждено будет пасть в бою от руки врага, моя душа будет счастлива, если мальчик, что плоть от плоти моей, займет трон, что ныне принадлежит мне.
  
  
  Все последующее время Лугальзагесси уделял армии. Встав рано утром, он принимал ванну, наспех одевался и на колеснице ехал в казармы, где проводил весь день до глубокого вечера. Его домочадцы редко видели своего царя, особенно не доставало его внимания женщинам гарема - женам и наложницам, томившихся в стенах дворца словно птицы в золотой клетке.
  Сановники и олигархи также не появлялись во дворце пред царем, который считал, что главная опора государства - армия, оснащенная всем необходимым, ибо только с помощью армии можно достигнуть могущества, покорив врагов и расширив пределы своего царства.
  Вельможи были недовольны новым положением, гласившее всем богачам и аристократам Уммы и Урука пожертвовать определенную сумму на нужды солдатам. Но свое недовольство они скрывали под маской лицемерной улыбки, ибо понимали, что царь Лугальзагесси не будет жалеть никого в угоду своих растущих амбиций.
  После сбора урожая, когда палящее солнце уступило место прохладным ветрам, дувших с вершин ассирийских гор, многочисленное войско под предводительством самого Лугальзагесси двинулось по направлению к Уру. Пройдя по болотистым топям и зарослям тростника, кишащих гадами, армия вышла к долине и направилась по раскаленной пустыне к своей цели. Прослышав о надвигающемся враге, жители Ура зароптали: весть о Лугальзагесси, который смог молниеносно покорить Урук, облетела всю Шумерию. И жители других городов гадали, когда же наступит их последний час, ведь враг настолько силен, что ни песчаные бури, ни болотистые топи не смогли стать для него преградой. Сам правитель Ура был в нерешительности: выйти ли навстречу врагу или же запереться в стенах города, заполнив до отказа амбары на случай длительной осады? И пока он гадал со своими приближенными о вставшем вопросе, Лугальзагесси был почти у цели. Воспользовавшись растерянностью противника, его армия осадила Ур, и вскоре город пал, его правитель был казнен, а все земли, подвластные Уру, были присоедины Лугальзагесси.
  Следующим на его пути стал древний, прекрасный город Ниппур. Лугальзагесси понимал, что взяв в свои руки столь драгоценную жемчужину, дорога к захвату всей Шумерии будет открыта. И хотя дорога была далека: необходимо было переправиться из Ура на другой берег Тигра, пройти на север через свои владения - Урук и Умму, и только тогда подойти к Ниппуру. Столь долгий путь заставил Сурру-Или усомниться в правильности решения царя, и глубокой ночью, оставшись с ним наедине, военачальник поделился своими сомнениями с Лугальзагесси. Тот, выслушав мнение друга, остался спокоен, хотя взгляд его метал гром и молнии. Были ощущение, что еще вот-вот, и он кинется на Сурру-Или с мечом, но ничего не произошло. Царь лишь скривил губы в усмешке и проговорил:
  - Мне ли, царю, покорившего уже два города, менять свое решение? Я сказал, что нам необходимо взять Ниппур, даже если на это уйдет несколько лет. Священный город Энлиля ДОЛЖЕН стать моим!
  - Как будет угодно твоему величеству, - с поклоном произнес Сурру-Или, явно недовольный решением царя. Встав со своего места, он направился было к выходу, как услышал за спиной голос Лугальзагесси:
  - Отдохни, друг мой, а завтра выступим.
  Военачальник глубоко вздохнул и вышел. Нет, не такого приказа он ожидал от царя.
  Оставшись наедине сам с собой, Лугальзагесси вдруг почувствовал легкий укор совести и очень удивился этому, ибо раньше с ним такого никогда не было. Будучи царем, он свято верил в свое превосходство над остальными и тому, что все, что он делает, является правильным и угодным богам. Но после разговора с Сурру-Или царь в нерешительности походил по шатру, измеряя его шагами, раздумывая свои дальнейшие действия. Поначалу он и сам уже было решил отказаться от столь дальнего похода, ведь придется идти на север на многие дни пути, если не месяцы. А что ждет впереди его войско, известно лишь небожителям. А вдруг пользуясь его отсутствием, царь Лагаша вместе с союзниками пойдет войной на его земли, и тогда чего стоило столько жертв ради покорения двух городов?
  Но, с другой стороны, подумал царь, было бы неразумно останавливаться на полпути, когда армия готова двигаться дальше. Враги, прослышав о его славных победах, сейчас стараются оставаться в стенах своих крепостей, дабы не лишиться владений и жизни. Этим замешательством стоит воспользоваться, и чем скорее, тем лучше, ибо промедлив немного времени, он даст врагам возможность прийти в себя и собраться с силами, а, может быть, и двинуться на него всем вместе. И тогда уж никакая армия не устоит перед столь сильным врагом.
  Лугальзагесси взял золотую чашу, в которой был налит елей и поставил ее на низенький столик, освещенный одной свечой. Взяв в руку свечу, царь наклонил ее над чашей, в елей закапал расплавленный воск, образовав на поверхности капли причудливой формы. Поставив свечу обратно на место, Лугальзагесси вгляделся в полумраке на воск, плавающий в елеи и проговорил:
  - Судьба посылает мне победу. Так стоит ли медлить и изводить себя ненужными мыслями? Что значит человеческая жизнь перед грандиозными планами, которые я собираюсь притворить в жизни? Боги избрали меня царем, а значит, я - их наместник, должен делать только то, что посчитаю нужным.
  Уверенность снова вернулась к нему. И царь, блаженно улыбнувшись, словно с его плеч спал тяжкий груз, уснул крепким сном.
  
  
  Наниста вот уже несколько месяцев томилась одна в огромном дворце. Государственные дела легли на ее нежные плечи тяжким грузом, но она как истинная царица с гордым видом несла его на себе, заручившись поддержкой преданных царю людей. Наниста отчетливо помнила наставления Лугальзагесси перед тем, как он отправился в военный поход. Вот какие слова произнес на прощание царь своей супруге:
  - Любовь моя, я покидаю тебя на долгое время. Может быть, пройдет год или два пока мы с тобой встретимся. А, может быть, я паду жертвой от руки врага, и тогда ты увидишь лишь мой холодный труп. Но не печалься, любимая, мне больно видеть твои слезы. Ты женщина, но прежде всего, ты - царица и моя жена, только это помни, когда останешься одна. Вот мой приказ тебе: как только я покину Урук, ты остаешься здесь главной и лишь твое слово будет законом для всех живущих на подвластных мной землях. Неповиновение тебе будет неповиновением мне, помни это. Сурово наказывай провинившихся, но и награждай тех, кто будет верно служить тебе. Я оставляю при тебе надежных людей: Абару, Харуту и Элию. Все они будут помогать тебе в решении государственных вопросов. Советуйся с ними, они не оставят тебя в одиночестве, положись на них. И еще, - Лугальзагесси кашлянул в кулак и, опустив глаза, сказал. - Когда ты разрешишься от бремени, немедленно отправь гонца ко мне, дабы тот известил меня о радостной вести.
  - А если снова родится дочь? - взволнованно спросила Наниста и густо покраснела.
  - Не может быть, чтобы у меня родилась еще одна девочка! Боги даровали мне победу, титул, так неужели они допустят, чтобы мой род прервался на мне?! Нет, Наниста, пусть у тебя родится сын. Я буду ждать его появления на свет, и лишь тогда, когда будет наследник, я смогу не бояться погибнуть в бою.
  Царица заплакала и прижалась к его груди. В тот момент ей казалось, что земля уходит из-под ног, а адское пламя уже лижет ее ноги. Она молила лишь об одном: пусть боги подарят ей сына. И когда армия растворилась в мареве за окрестными холмами, Наниста накинула на голову тонкую кисею и одним концом прикрыла нижнюю часть лица, дабы никто не смог увидеть ее слез, ибо царицам не позволительно было плакать при посторонних.
  С тех пор, как Лугальзагесси ушел в завоевательный поход для покорения городов, Наниста каждый день после завтрака, восседая на троне в окружении ближайших советников, принимала жалобщиков, прошения священнослужителей и аристократов, выясняла споры, вопросы о государственном преобразовании и ведения налогов. Бремя забот о государстве тяжким грузом легло на ее хрупкие плечи, а внутри, под самым сердцем, в ожидании рождения росло дитя. Пытаясь скрыть беременность от посторонних глаз, царица чаще всего надевала мешковатые платья, сшитые из шкур леопардов. Дорогие украшения ярко блестели на запястьях, шее и пальцах венценосной красавицы.
  Иногда, переодевшись в простого солдата, Наниста выезжала на саврасом коне за пределы дворцовых чертог и спешила скорее очутиться на переполненных улицах Урука, где со всех сторон ютились маленькие лавчонки продавцов, мастерские ювелиров, гончаров, ткачих, стеклодувов. Из кузниц, что находились в квартале рабочих, с утра до вечера слышался стук молотов и наковален. Разноголосый люд сновал вдоль узеньких улочек, крестьяне, восседая на тележках, погоняли мулов розгами, пастухи гнали перед собой отары овец или стадо коров, заполнивших улицы громким блеянием и мычанием.
  В один из таких дней Наниста, проезжая на коне в кожаных доспехах, увидела толпу людей, собравшейся вокруг большого деревянного столба. Поначалу царица не поняла, что происходит, ибо гул и крики мешали ей услышать хоть что-то внятное. Подъехав поближе, она увидела несколько мужчин, бросавших камни в женщину, связанную по рукам и ногам к столбу. Камни достигали своей цели, и тогда раздавался душераздирающий крик несчастной, чье платье было насквозь пропитано кровью. Спутанные длинные волосы лезли на глаза и больно прицеплялись к ранам, но ни убрать, ни стряхнуть у женщины не было возможности. Ее же мучители, злорадно насмехаясь и выкрикивая бранные слова, продолжали подбирать камни и целиться в нее, стараясь попасть либо в колени, либо в живот. И вот один из мужчин, схватив большой камень, со всей силы кинул его в женщину и попал ей в лоб. Из глубокой раны потекла тонкой струйкой кровь. Несчастная облизала окровавленные губы и громко вскрикнула. Толпа загудела, а мужчина, взяв второй камень, бросил его в женщину и выкрикнул:
  - Так тебе! Получай, гадина!
  Камень попал в живот. Женщина согнулась и бессильно упала на колени, ее тело сотрясали рыдания.
  Наниста, ужаснувшись произошедшим, въехала в круг собравшихся и, обратив лицо к толпе, громко спросила:
  - Что здесь происходит? Что за самосуд вы устроили. Или вы не знаете законов, по которым только суд может выносить смертный приговор?
  Толпа некоторое время молча смотрела на всадника, крепко сжимающего поводья в маленьких руках. Но ответить никто не мог. Тогда царица спросила еще раз:
  - Ну, чего вы ждете? Отвечайте! За что вы забиваете камнями эту женщину? Чем она провинилась?
  На середину вышел рослый мужчина, который кинул последние два камня и, поклонившись, сказал:
  - Господин, прости нас, но эта женщина, моя супруга, изменила мне с соседом.
  - Неправда! Это ложь! - вдруг закричала несчастная, обретя на некоторое время способность говорить. - Меня оклеветали! Я ни разу, даже в мыслях, не помышляла об измене. Я всегда с честью исполняла свой долг перед мужем. Прошу, сжальтесь надо мной.
  Наниста лишь мельком взглянула на женщину и, снова обратившись к толпе, спросила:
  - Это правда, что она говорит?
  - Да! - выкрикнула одна из женщин. - Я ее соседка и все видела. Телису никогда в жизни не изменяла супругу.
  - За что же тогда вы ее обрекли на смерть? - царица пристально глядела на толпу мужчин, готовых хоть сейчас разорвать несчастную.
  Никто из них не ответил. И лишь один старик, весь заросший бородой, подошел к всаднику и проговорил:
  - Телису и правда невиновна.
  - Тогда скажи, старик, - ответила Наниста, - раз эта женщина невиновна, зачем вы закидываете ее камнями? Вот на какой вопрос я жду ответа.
  - Супруг ее не хочет жить с ней, ибо давно ее разлюбил.
  - Тогда почему же он не разведется с ней? Что за проблема?
  - Его родители против столь позорного действия.
  - Так значит, - царица уперлась тяжелым взглядом на супруга Телису, - ты решил отдать свою жену на растерзание во благо своих целей? А знаешь ли ты, глупец, какое наказание ждет тебя за лжесвительство?
  Мужчина упал на колени и, коснувшись лбом горячую землю, воскликнул:
  - Молю тебя, господин! Не придавай меня казни!
  - Сначала освободи несчастную от веревок, а потом следуй за мной в дому правосудия, судьи сами вынесут тебе приговор, не я.
  С этими словами Наниста тронула коня и медленно поехала обратно. Лишь на короткое время она остановилась и оглянулась назад: Телису, вся в крови, теперь лежала на земле и, тяжело дыша, пыталась перевернуться на спину. Никто из соседей не захотел помочь ей добраться до дома. Покачав головой, царица посмотрела вперед и хлестнула коня, который во весь опор помчался по пыльным улицам Урука, вздымая копытами тучу песка.
  Приехав во дворец, Наниста приказала невольницам приготовить ванну и чистое платье, в котором она должна будет предстать перед советом вельмож, на котором будет решаться вопрос о том, посылать ли подмогу царю или нет, сколько нужно закупить провизии для армии, стоит ли поднимать налоги у населения или же пусть будет по-старому? Все эти заботы мало волновали Нанисту, но она дала слово Лугальзагесси, поклявшись всеми богами, что исполнит свой долг, каким бы тяжелым он не оказался.
  И теперь, проходя по коридорам, устеленными дорогими коврами, она думала: "О, боги! Когда же закончится эта ненужная война? Когда же, наконец, я вновь увижу своего супруга, который дороже и роднее моих собственных детей?"
  
  Подобно бури, что часто проносится по безводной пустыне, сметая все на своем пути, войско Лугальзагесси стремительно неслось по стране между Тигром и Евфратом, приступом беря один город за другим.
  Вот взят священный Ниппур - город, так трепетно почитаемый паломниками; за ним последовали Ларса, Эреду, Адаб и Киш. Правитель Киша - Ур-Забаба, выставил огромное войско неподалеку от крепостных стен, дабы сдержать натиск неприятеля, но был разгромлен. Лугальзагесси торжественно, в окружении своих военачальников въехал в Киш и стал полноправным его правителем. Это произошло в 2316 году до нашей эры.
  Сурру-Или, раньше так рьяно защищавший интересы своего друга и господина, теперь с немым укором смотрел на него, того, кого знал с самого раннего детства. И хотя военачальник считался правой рукой царя, удостоенный множества наград и привилегий за подвиги на поле брани, ничего его теперь не радовало. Оглядываясь назад, Сурру-Или видел лишь землю, залитую кровью да белые кости людей и коней, обглоданные гиенами и шакалами. От этого ему хотелось упасть на раскаленный песок и рыдать, до крови кусая губы. Золотые цепи с наградами жгли пальцы и тело подобно огню, и он, Сурру-Или, пытался каждый раз сбросить их, втоптать в грязь, ибо награды были не за спасения, а загубления стольких людских жизней ради тщеславной цели одного человека.
  Лишь однажды, еще под Ниппуром, Лугальзагесси дал своему войску перерыв, ибо из Урука прибыл гонец с весточкой от царицы, которая недавно разрешилась от бремени сыном. Эта весть словно лучик света нежностью упала на почерствевшее сердце царя и влило в него душевное умиротворение. Несколько дней воины праздновали рождение царевича, которого венценосный родитель назвал в честь покойного отца - Укуш.
  Перед отбытием гонец заглянул в шатер Лугальзагесси, который, восседая на подушках, указал на место против себя. Гонец, низко поклонившись, уселся и стал ждать приказа. Царь отпил вина и сказал:
  - Завтра на рассвете, как только прокричит петух, ты войдешь ко мне в шатер и я собственноручно вручу тебе послание к царице. Но помни: это тайное поручение. О нем не должен знать никто, кроме тебя и меня.
  - Мой повелитель, я сделаю все, что ты прикажешь, - ответил гонец и, поклонившись, вышел из шатра.
  Оставшись один, Лугальзагесси достал глиняную табличку, взял в руки тонкую палочку и принялся писать письмо жене, старательно выводя письменные знаки: "Любимая моя, ты прекрасна словно небесная Иштар. Твое тело благоухает точно райские цветы в обители богов. Ты подарила мне сына, которого я ждал все эти годы. Своим рождением наш долгожданный Укуш вдохнул в меня новую жизнь и теперь я точно знаю свой путь: ради него, нашего царевича, я обязан расширить пределы своего царствования, дабы ему в наследство досталась целая империя. К тебе, Наниста, у меня есть поручения, которые ты обязана выполнить ради меня и сына. Желаю, чтобы Укуш был вскормлен твоим молоком, а не молоком кормилиц. С этим молоком, что ты дашь ему, он впитает в себя гордость царей и их мудрость. Пусть сын наш с самого рождения знает, КТО ОН!
  Также приказываю тебе воспитать его царем, который гордо водрузит на себя царственный венец, когда придет его время. В твоих жилах течет кровь царей прошлого. Так кто же как ни ты, Наниста, должна стать для Укуша и матерью, и кормилицей, и учителем? Вот и все, что я хотел сказать тебе. Береги нашего сына, себя береги, и помни: где бы я ни был, я всегда рядом с вами".
  Закончив писать, Лугальзагесси довольно улыбнулся, поставил в конце царскую печать и завернул глиняную табличку в толстый кусок материи.
  Утром, когда гонец отбыл с тайным поручением, всему войску был дан приказ готовиться к походу, ибо до Ниппура было рукой подать. Но кто мог знать в тот момент, какой успех ждет Лугальзагесси, решившего покорить все города Шумерии?
  В один из дней, когда царь решил было выступать в поход против Ларсы, к нему во дворец один, без охраны и воинских доспехах, примчался Сурру-Или, одетый в одежду простолюдина. Стража, не признав в нем военачальника, хотела было отправить его восвояси, но тот скинул с головы большой капюшон, скрывающий лицо, и сказал:
  - Именем царя Лугальзагесси приказываю вам расступиться!
  Стражники, опешив, почтительно склонились перед ним и разрешили следовать дальше, в покои царя. Сурру-Или торопился. Ему хотелось как можно скорее встретиться с Лугальзагесси и поговорить с ним с глазу на глаз, ибо то, что он собирался сказать, возможно, прогневит государя.
  Лугальзагесси, ничего не замечая, сидел на террасе, пил вино из золотого кубка, предаваясь тщеславным мечтам. Мысленно охватывая земли, которые завоевал, он редко задумывался о том, что однажды может быть сражен. Если раньше , выступая в свой первый поход, он сомневался, то теперь не то что сомнения его не охватывали, но появилась вера в себя, которая толкала его идти дальше не смотря ни на что, ибо самым главным для царя было только одно - рано или поздно покорить враждебный Лагаш, после которого вся страна в Междуречье станет его.
  Такие мысли зародились у Лугальзагесси в голове в то время, когда Сурру-Или незаметно приблизился к нему. Поначалу, услышав звук шагов, царь вскочил на ноги и только хотел было вынуть меч из ножен, как почувствовал легкое касание чьей-то руки и знакомый голос:
  - Здесь нет твоих врагов, царь. По крайней мере, в этом дворце.
  Лугальзагесси обернулся и, увидев перед собой военачальника, облегченно вздохнул и ответил:
  - А, это ты. Я-то думал...
  - Что это тайный убийца? - договорил Сурру-Или и усмехнулся.
  - Всякое может быть. Я не чувствую себя здесь, в Ниппуре, спокойно. Кажется, из каждой щели, из каждого угла за мной следят шпионы царя Лагаша. Мне не спокойно на душе, я задыхаюсь.
  Сурру-Или перевел взгляд на небо, по которому плыли кучевые облака.
  - Должно быть, - заметил он, - пойдет дождь. Мне тоже душно.
  Лугальзагесси уселся в кресло и указал на второе пальцем, дав понять, что приглашает друга посидеть рядом с ним. Сурру-Или сел напротив царя, все никак не решаясь начать разговор, который может привести к вражде между ними, а, возможно, и его смерти. Лугальзагесси, внимательно вглядевшись в лицо военачальника, спросил:
  - Что привело тебя, Сурру-Или? Ты чем-то не доволен?
  - Я всем доволен, мой царь. Армия наша хорошо подготовлена, оружие исправно, кони сыты.
  - Тогда почему ты так смотришь на меня, а? Говори мне, я приказываю!
  Сурру-Или почувствовал, как холодок пробежал по его спине. Пальцы рук оледенели не смотря на осеннюю жару, и голос царя - резкий, грубый, заставил на миг усомниться: правильно ли сказать правду или нет? Но взяв себя в руки, он решил: делаешь - не бойся, и ответил:
  - Царь, я пришел к тебе не как твой военачальник и советник, а как друг детства. Еще детьми мы играли вместе, у нас была одна кормилица. Вскормленные одним молоком, мы всю жизнь держались бок о бок. Я всегда верил и поддерживал тебя, всегда, но сейчас...
  - Что ты хочешь этим сказать? - Лугальзагесси вперил тяжелый взгляд в лицо Сурру-Или, пальцы его тряслись. - Говори, ну?
  - Я прошу тебя, умоляю именем богов, прекрати войну!
  - Что?!
  - Прекрати войну, царь! Оглянись вокруг и посмотри, чью кровь ты проливаешь? Ты губишь собственный народ! Мы все шумеры. Зачем нам воевать друг с другом? Земля стонет от удара копыт, почву пропитала кровь наших братьев. Остановись, Лугу, прошу тебя! Мне больно смотреть, как гибнут люди. И ради чего? Ради чего?
  - Ради чего? - царь громко рассмеялся. - Ты военачальник, а рассуждаешь, словно мальчишка. Я воюю не ради самой войны, а ради того, чтобы на земле наших предков установился мир и покой.
  - Война ради мира? Я не понимаю этого.
  - Мир будет только тогда, когда Шумерия подчинится одному царю. В соседних странах все едино, там нет мелких царьков, готовых убивать друг друга. Вся власть подчинена одному правителю, вот потому так и могуществен Египет, что им правит фараон, которого египтяне почитают словно бога.
  - Ты хочешь, чтобы шумеры преклонялись перед тобой тоже?
  - Я хочу, чтобы власть в Шумерии была в руках одного правителя, и ни тебе судить меня, друг мой. Или ты думаешь, что вспомнив наше детство и назвав меня старым именем, сможешь отговорить меня от задуманного? Я уже давным-давно все решил, обратного пути нет. Если я сейчас не завоюю оставшиеся города, то Лагаш заключит с ними союз, а в одиночку мне с ними не справится. Вот потому я и тороплюсь, чтобы вскоре захватить Лагаш.
  - Понятно, - устало проговорил Сурру-Или и встал с кресла, собираясь уходить, - я думал, что ты, мой царь, прислушаешься к моим словам. Но, увы, мне не удалось переубедить тебя. Что же, пусть боги помогут тебе.
  С этими словами военачальник понуро опустил голову и пошел к выходу. Позади он услышал слова, обращенные к нему:
  - Ты стал глупцом, Сурру-Или, раз тебя так заботит жизнь каких-то солдат.
  На это у него не нашлось ответа. Комок рыданий туго сдавил горло, не давая дышать. Вытирая катившиеся по щекам слезы, Сурру-Или быстро шел по коридорам дворца, ибо не хотел здесь оставаться ни минуты.
  Оставшись один, Лугальзагесси нервно начал расхаживать по балкону, тяжело ступая по каменным плитам, на которых были изображены неведомые птицы и животные. Разговор с недавним другом оставил после себя неприятный осадок, который царь пытался заглушить, осушая одну чашу вина за другой.
  Теплый ветерок ласково коснулся горячих щек правителя. Ветви пальм и сикимор, что рядами росли в саду, склонили свои ветви под порывом ветерка. Постепенно ветер начал усиливаться, небо заволокло тучами, и на обожженную землю закапали крупные капли дождя. Стало холодно.
  Кутаясь в красную мантию, Лугальзагесси подставил лицо дождю, по нему потекли крупные капли. Продрогнув до нитки, царь поднял покрасневшие глаза к небу и, воздев руки над головой, воскликнул:
  - О, боги! Дайте мне знак: идти ли мне войной на соседние города или нет? Справедливы ли деяния мои или же мне стоит остановиться?
  Долго он ждал ответа, но с неба по прежнему крупными каплями падал дождь. Небожители так и не дали ответ.
  Рано утром Лугальзагесси проснулся от головной боли. Горло сильно саднило, на лице появилась испарина. Все его тело содрогала лихорадка, которая постепенно начала усиливаться. Кутаясь под одеяло, царь пригласил к себе слугу и велел позвать лекаря. Когда тот пришел, Лугальзагесси посмотрел на него страдальческим взглядом, под глазами появились мешки. Лекарь, произнося заклинания, приготовил лечебное снадобье, которое разогрел над огнем в курильнице, и дал выпить царю. Тот, сделав глоток, поморщился, но взяв себя в руки, выпил все до дна. Напиток теплом разлился по всему телу, и царь сразу же заснул.
  Несколько дней его трясла лихорадка. Иногда царь просыпался посреди ночи весь в поту и звал к себе лекаря, который тут же давал снадобье, после которого он засыпал крепким сном. Однажды ему приснился отец, почтенный Укуш, который глядел на сына тревожным взглядом, в котором сквозило негодование. Лугальзагесси попытался было окликнуть отца, но голос его, слишком слабый, потонул в вечности. Он пытался крикнуть вслед уходящему Укушу, но язык прилип к нёбу, его сотрясала лихорадка, губы пересохли, нечем стало дышать. И тут Укуш в последний раз обернулся и посмотрел на сына холодными, злыми глазами, и когда тот попытался подойти поближе, то указал правой рукой в сторону. Лугальзагесси повернул голову, куда указывал отец, и увидел реку, только вода в ней была алого цвета. "Это кровь!" - пронеслось у него в голове. Укуш еще какое-то время глядел на сына, а потом растворился в темноте.
  - Отец, подожди, не уходи, прошу тебя! - закричал Лугальзагесси, глотая катившиеся по его щекам слезы, и тут разом проснулся.
  Постель, на которой он спал, была измята, по лицу и спине крупными каплями катился холодный пот. Вытерев пылающие щеки тыльной стороной руки, царь приказал призвать лекаря и Сурру-Или. Когда те вошли в царскую опочивальню, Лугальзагесси приказал лекарю подать лекарство. Почувствовав после этого немного лучше, царь отослал его прочь и остался наедине с военачальником, который удивленно смотрел на него заспанными глазами.
  - Я пригласил тебя, друг мой, дабы объявить свою волю, - устало произнес Лугальзагесси, каждое слово давалось с трудом.
  - Я слушаю тебя, мой царь, и готов выполнить любую твою просьбу.
  - Вряд ли. Несколько дней назад ты сам пришел ко мне, дабы переубедить о начале военного похода. А сейчас я вижу твою покорность. Что же произошло с тобой за эти дни?
  Сурру-Или побледнел. Сглотнув слюну, он почтительно поклонился и ответил:
  - Тогда я погорячился. Прости меня, повелитель, за мою дерзость. Ты вправе лишить меня сана или казнить, но прошу тебя сохранить жизнь моей семье.
  Лугальзагесси глухо рассмеялся и проговорил:
  - О чем ты говоришь, друг мой? Разве стану я держать на тебя обиду? Я даже рад, что ты оказался смелее других и смог высказать свое мнение. Это я ценю даже больше, чем пресмыкание пред моим величеством. Я верю в тебя и знаю, что ты никогда не предашь меня.
  - Пусть боги испепелят меня на месте, если я даже мысленно покину тебя, царь. Я здесь, перед стопами твоими. Приказывай мне, я все исполню.
  - Я пригласил тебя, дабы объявить свою волю.
  Сурру-Или встал на колени и опустил голову, тем самым дав понять, что готов исполнить любой приказ.
  - Я приказываю тебе, - начал Лугальзагесси, - готовить войско к походу на Ларсу. Через два дня мы выступаем.
  - Мой царь, а не опасно ли это для твоего здоровья? Ты тяжело болел почти неделю. Может быть, подождать еще несколько дней?
  - Нет, Сурру-Или, ждать нельзя. Пока правитель Ларсы не готов встречи с нами, мы должны поторопиться. Я почти выздоровел, так что через два дня смогу легко держаться в седле.
  - Я понял тебя, повелитель, - с достоинством ответил военачальник и поклонился.
  Когда он уже собирался покинуть покои царя, то услышал позади себя голос:
  - Да, Сурру-Или, спасибо, что заботишься обо мне.
  Эти слова, такие простые на первый взгляд, были сказаны не властным царем, а другим человеком, таким человеком, каким знал военачальник Лугальзагесси много лет назад, в детстве.
  
  Земля богов, рай на земле, территория между Тигром и Евфратом, содрогнулась от конского топота и колес боевых колесниц. Снова армия Лугальзагесси двинулась в поход против непокорных царей. Снова по земле, раскаленной от зноя, потекла теплая кровь павших. Их кости, обглоданные шакалами, оставались лежать на песке. Вот пала Ларса, за ней Эреду и Адаб. За несколько лет власть Лугальзагесси, бывшего царя захудалой Уммы, возросла в разы. И теперь правитель Лагаша больше не насмехался над молодым царем, которого раньше считал ничтожным соперником. Когда почти вся Шумерия перешла во власти сына Укуша, Урукагин забил тревогу. Он послал гонца с письмом к Ур-Забабе, дабы тот присоединился к нему, дабы вместе выступить против неприятеля. Но, видимо, боги не наделили Ур-Забабу дальновидностью, ибо он наотрез отказался выставить войско, сказав в письме к Урукагину, что армия Лугальзагесси измотана долгими походами и, возможно, не пойдет на Киш. И как раз после этого Ур-Забабе донесли, что в несколько дней переходов показались вражеские войска и ведет их ни кто иной как сам царь Лугальзагесси. Делать было нечего, и правитель Киша, наспех собравший войско, повел его против врага. Но все понимали, что справиться с Лугальзагесси будет непросто.
  В один из переходов по каменистой пустыне, окруженной со всех сторон горами, войско Лугальзагесси встало на отдых. Вокруг запылали костры: солдаты готовили себе кушанье, поили усталых коней, чьи спины лоснились от пота. Для царя поставили отдельный шатер, внутри которого расстелили ковры, поставили низенький столик с богатой трапезой, и в довершении разожгли благовония, чей сладковатый запах впитался во все предметы, находившиеся в шатре.
  Сам же Лугальзагесси, возлежа на подушках, мягких как пух, ел гроздь винограда, отрывая по очереди ягоды, и с упоением вспоминал прошлые битвы и взятия городов, чьи правители не смогли отразить нападения. Совесть его не мучала: он шел к своей мечте целенаправленно, не останавливаясь ни перед чем. Для него не существовало преград. Стать единственным царем объединенной Шумерии - вот то, к чему так стремился Лугальзагесси, создавая собственную армию.
  Когда виноград был почти доеден, а вино допито, царь позволил себе немного отдыха. И только он было прилег на постель, сложенное из шерсти животных, как к нему в шатер вошел высокий незнакомец, завернутый в бесформенное одеяние. Лугальзагесси тут же вскочил на ноги и в одно мгновение вытащил меч из ножен, направив его острие на незваного гостя. Но тот спокойно оставался стоять на месте, будто бы не боялся быть заколотым на месте.
  - Кто ты? Отвечай! - вскричал царь, отступая назад, но все также держа меч наготове.
  - Успокойся, правитель, здесь нет твоих врагов, - раздался из-под капюшона спокойный голос.
  - Тогда покажи свое лицо, если ты пришел с чистыми намерениями.
  Незнакомец прошел вглубь шатра и скинул мантию, скрывавшую его тело. Тут Лугальзагесси увидел перед собой старого жреца, которого он сам избрал верховным священнослужителем храма бога Энлиля в Ниппуре. Старик низко склонил седую голову и проговорил:
  - Мой царь, дозволь мне поговорить с тобой.
  - Хорошо, жрец, я готов выслушать тебя, - спокойно ответил тот и убрал меч обратно в ножны.
  Жрец присел напротив царя и взглянул на него пристальным взглядом черных глаз. И от этого взгляда, бесстрашного, холодного, у Лугальзагесси задрожали пальцы на руках, будто бы он увидел нечто ужасное, но не подал виду, что был сильно напуган.
  - Так что у тебя ко мне, жрец? - повторил он свой вопрос.
  - Мой господин. С тех пор, как я стал главным жрецом в Ниппуре, мне приходится общаться и видеть много больше того, что видят другие. Ты великий царь, боги даровали тебе множество побед. Тебе покорилась почти вся страна, но... Но боги не любят, когда злоупотребляют их доверием.
  - Что ты этим хочешь сказать, старик? - изумился Лугальзагесси.
  - Не сердись на меня, мой царь, ибо моя речь покажется тебе дерзкой, но я готов сложить голову за правду, такова моя цель пребывания здесь с тобой.
  - Что за правда? Говори сейчас же!
  - Ради своей цели ты проливаешь слишком много крови. Наша земля - обитель богов, стонет от конского топота и стука колес боевых колесниц. Посмотри, царь, вся земля пропиталась человеческой кровью, она усыпана костями тех, кто пал в сражении. Опомнись, мой повелитель! Опомнись! Боги даровали тебе победы, но кто скажет, что они приготовили тебе назавтра? Остановись, посмотри вокруг. Не надо войны.
  - Жрец, - раздраженно ответил Лугальзагесси, - я царь, следовательно, я наместник богов на земле. Если бы небожителям не было угодно мое правление, я бы давно пал на поле боя. Но я жив и одерживаю одну победу за другой. Значит, сами боги на моей стороне.
  - Опомнись, царь! Ты проливаешь кровь собственного народа! Боги пока даруют тебе победы, но кто знает, что предначертано судьбой в будущем? Как бы не поплатиться за свои деяния. Все возвращается в этом мире на круги своя.
  - Ты говоришь такие речи, потому что боги открыли тебе знак, или же потому что, кто-то нашептал тебе их? А? - Лугальзагесси наклонился вперед, желая собственными руками задушить жреца.
  Тот, однако, спокойно посмотрел на царя и сказал:
  - Я лишь говорю то, что вижу. А я пока еще не слепой. Подумай, мой повелитель. Неужели тех земель, что ты покорил, не достаточно для тебя?
  Лугальзагесси встал и прошелся по ковру. Речи жреца задели его за живое. На миг он разуверился в своих замыслах, но лишь на миг. Когда он повернулся лицом к старику, то сказал спокойным голосом:
  - Я сам решу, когда прекратить войну. А теперь разрешаю идти.
  Жрец встал, высокий, худой, он излучал силу и жажду воли. В его движениях не было ни робости, ни страха. Он уверенными руками накинул на голову мантию и, поклонившись, вышел из шатра.
  Лугальзагесси остался стоять на месте, тупо уставившись в дверной проем. Почему он ничего не ответил на столь дерзкие речи старика? Или, может быть, потому что тот был жрецом, и не просто жрецом, а верховным жрецом бога Энлиля в Ниппуре? Неужто ему и в самом деле явилась воля богов, ради и чего он пришел в военный лагерь царя? И почему он, Лугальзагесси, полноправный правитель Уммы и Урука, не приказал казнить старого жреца, осмелевшего попрать волю своего господина? Ему сразу вспомнился тот давний разговор на царском балконе, когда Сурру-Или пришел также как и этот вразумить его и прекратить кровопролитную войну. Тогда Лугальзагесси с насмешкой отнесся к словам старого друга, но почему речь второго человека - жреца, которого он знал поскольку постольку, так сильно повлияла на его решение? Почему он, царь, остался стоять в нерешительности словно мальчишка, получившего плохую оценку? Неужели и в самом деле он совершает преступление, идя войной на соседние города? Тогда к чему все эти труды, с помощью которых он смог создать армию и покорить столько земель? Неужто и остальные придерживаются такой же точки зрения, как Сурру-Или и жрец? Нет! Такого не может быть! Его войны беспрекословно слушают волю своего царя и, если надо, отдадут жизнь ради него. Не все такие, как те двое. Ну что же, подумал Лугальзагесси, подбрасывая в курильницу шарики мирры, посмотрим, на чьей стороне боги.
  На следующий день царь приказал страже, охранявшей его шатер, пускать лишь командиров и военачальников. Всем же остальным вход в царский шатер был полностью закрыт. Таким образом Лугальзагесси оградил себя от подобострастных речей ханжей, не желавших понять, что лишь с помощью войны можно добиться мира, которого давным-давно не было на земле шумеров, усеянной междоусобицами. Постепенно слова, сказанные жрецом, стали забываться и вскоре рассеялись в тумане времени, так скоротечно бежавшего словно песок между пальцев.
  Лугальзагесси без труда захватил Адаб и Киш, и на его пути встал Лагаш. Царь понимал, что лишь покорив этот хорошо укрепленный город, он сможет стать единственным правителем Шумерии.
  
  Наниста полулежала на пуховых подушках под пологом, уставившись в потолок. Прошедшие годы, казалось, совсем не коснулись ее прекрасного лица. Время было не властно над царицей, чья красота пробуждала у мужчин самые сокровенные желания. Женщины в тайне ей завидовали и каждая из них мечтала оказаться на ее месте, хотя никто не знал, какие чувства скрывает ото всех Наниста.
  Да, царица родила детей, собственным молоком был вскормлен ее сын, но каково жилось ей, заточенной в роскошном дворце, где целыми месяцами она ждала весточки от супруга, который с головой окунулся в войну и практически вот уже несколько лет не бывал в кругу семьи.
  Были и другие причины для беспокойства. Сын Лугальзагесси и Нанисты, принц Укуш, рос слабым и хворым, часто болел. Даже самый легкий сквознячок возбуждал в нем приступы болезни, которые сопровождались лихорадкой, длившейся несколько дней. Наниста поначалу боялась писать об этом супругу, не желая навлекать на себя его гнев. Но, сходив в храм и положившись на волю богов, царица все же написала в одном из писем о болезни Укуша.
  "Царевич Укуш, - писала она, - снова заболел. Лекари денно и нощно дежурят у его ложа. Я тоже уже несколько ночей не смыкаю глаз, постоянно прикасаюсь к его лбу, дабы узнать, не горячий ли он? Каждый день я с другими женщинами из твоего гарема хожу в храм Энлиля, приношу богатые дары. Жрецы открыли мне, что боги услышали мои молитвы, и в скором времени наш долгожданный сын и наследник будет здоров".
  Получив такое послание после взятии Адаба Лугальзагесси не на шутку забеспокоился. Что, если правы были Сурру-Или и жрец? Неужели боги решили покарать его за чрезмерное кровопролитие посредством болезни его сына? Подняв глаза к небу, усыпанному мириадами звезд, царь прошептал молитву, наверное, первый раз в жизни от чистого сердца: "О, Энлиль! О, божественная Иштар! Сохраните жизнь моему сыночку, не дайте ему умереть, не забирайте его у меня. Даруйте ему, моему маленькому Укушу, здоровье. А взамен возьмите, что хотите, даже мою жизнь".
  И сейчас, стоя в одиночестве под звездным небом и вперив взгляд куда-то ввысь, Лугальзагесси вдруг ясно осознал, что в этом мире есть что-то нечто более важное, нежели власть и деньги. Его честолюбивые помыслы об объединении всех городов Шумера заменились мыслями о Нанисте и Укуше, о сыне, которого он ни разу не видел, но которого любил больше, чем кого бы то ни было, даже небожителей.
  Целый час царь ждал ответа на свою мольбу, но ночь продолжала хранить сонное молчание, не дав никакого знака.
  
  
  ЧАСТЬ III
  
  " Моя мать была высокой жрицей, своего отца не знал я. Моя мать, высокая жрица, зачала и носила меня втайне. Она положила меня в плетеную корзину, смолой запечатала крышку. Она бросила меня в реку, волны которой не залили меня". Так рассказывал о своем происхождении аккадский царь Саргон. В отличии от других царей, правивших в Шумерии, Саргон не был сыном царя и даже не имел аристократического происхождения. Приемный сын садовника, состоявшего на службе у Ур-Забабы, царя Киша, Саргон в последствии возвысился до виночерпия, чья должность соответствовала администратору, близкому к власти, а не просто подавальщику на стол. Сам правитель Киша, Ур-Забаба, впоследствии свергнутый Лугальзагесси, всецело доверял аккадцу, а иначе удалось бы ему, сыну неизвестного отца, прибрать к своим рукам власть своего бывшего господина?
  Восседая на пуховых подушках, Саргон с упоением вспоминал то время, когда, пользуясь смертью Ур-Забабы и началом войны и хаоса, он смог с помощью поддержки верных ему людей объявить себя приемником царя Киша и провозгласить себя царем.
  Узнав о появлении нового врага, Лугальзагесси пришел в ярость.
  - Кто он такой? Выскочка неизвестного происхождения, возомнивший себя равным нам, шумерам! Разве мы, славные шумеры, потерпим на нашей земле аккадское правление? Не для того я вот уже несколько лет веду войны, чтобы мой народ попал под иго иноземца. Не для того лилась кровь наших славных воинов, чтобы их имена стерлись в памяти истории.
  Переведя дух и набрав в легкие побольше воздуха, Лугальзагесси осмотрел тяжелым взглядом военачальников, сановников и жрецов, которые сидели за столами в главном зале урукского дворца, построенного талантливым зодчим в честь царицы Нанисты. Царь видел, как потупились взоры его вассалов: никому из них не хотелось попасть под власть аккадца низкого происхождения. И даже Сурру-Или, до этого часто говорившего о несправедливости войны, и то поднял на него глаза и ответил:
  - Мой царь, разреши слово молвить.
  - Говори, - проговорил Лугальзагесси, из последних сил стараясь не выдать своего смятения.
  - Ты покорил весь Шумер от юга до севера, от востока до запада. Кровь наших воинов лилась на раскаленную землю проливным дождем. Если мы сейчас же не выступим в поход против Саргона, то он придет сюда, к нам, со своей армией, славившейся лучниками, коих не сыщись нигде на всей планете. И если он завоюет нас, то грош цена всем нашим стараниям, которые мы приложили для объединения нашей страны.
  - Значит, ты за то, чтобы выступить первыми? - спросил царь, в душе согласный со своим военачальником. - А кто думает иначе?
  Из-за стола встал высокий человек с широкими плечами и мощной грудной клеткой. Окинув собравшихся тяжелым взглядом из-под нависших бровей, он проговорил низким хриплым голосом:
  - Царь, прикажи собирать войско!
  Остальные в один голос воскликнули: "Идем на Саргона! Идем на Саргона!"
  Лугальзагесси ликовал: впервые все его подданные едино разделяли его мнение. Что же, думал он, раз все придерживаются одной точки зрения, значит, боги на моей стороне.
  - Хорошо, - сказал он, подняв руку вверх, - вот моя воля: завтра моя армия выступает из Урука навстречу врагу. Да благословят боги наши деяния!
  Все присутствующие встали и подошли к курильницам, в которых жрецы уже зажигали священный елей. Слова молитвы разнеслись по всей зале, потонув в гуле голосов, вторящих священные гимны вслед за священнослужителями. Благовонный запах горящих смол окутал весь зал, одурманив присутствующих, которые в молитвенном раже повторяли одни и те же древнемагические молитвы.
  
  В царской опочивальне, украшенной двойным рядом резных колонн, на подушках перед маленьким столиком из черного дерева, украшенного золотым орнаментом, в молчании сидели Лугальзагесси и Наниста. Оба вот уже час не проронили ни слова, хотя царь еще на совете рьяно рвался к супруге, которая встретила его на пороге спальни в самом красивом одеянии: нежном персиковом платье, украшенном орнаментом из золотых нитей и камней. Блистая в лучах своей неземной красоты, Наниста изо всех сил старалась быть веселой и раскованной, но глядя на потухшие глаза супруга, в его озабоченное войной лицо, она поникла словно ветвь под проливным дождем.
  Догорал оставшийся факел, и в комнате стало непривычно темно. Лугальзагесси, отпив из кубка финикийского вина, взглянул на царицу и произнес тихим голосом:
  - Сколько времени прошло с тех пор, как мы последний раз оставались вдвоем, вот так, как сейчас...
  - Да, - ответила Наниста, едва сдерживая слезы, - я много раз молила богов, дабы снова вернуть то время, когда ты был рядом со мной. Мне так было одиноко в то время, как ты воевал с правителями других городов.
  - Я понимаю тебя. Ты женщина, но еще ты и царица, на которую возложена двойная обязанность. В мое отсутствие именно ты берешь бразды правления в свои руки и становишься моими глазами и ушами, ибо кому еще я могу довериться также как тебе? Сколько было пролито крови за эти годы ради одной цели - сделать Шумер единым государством, где правил бы один царь...
  - Но ты же достиг того, чего хотел. Вся страна у твоих ног. Ты поверг иных царей. Что же сейчас не так? Кто теперь в Шумерии сравнится с тобой в силе и могуществе?
  Лугальзагесси улыбнулся как улыбаются несмышлёным детям, и ответил:
  - До не давнего времени я думал и рассуждал также как и ты, но на горизонте появился иной враг, и похоже, что теперь боги посылают мне испытание, ибо враг этот превосходит силой тех царей, которых мне удалось победить.
  - Кто он? - настороженно воскликнула царица, явно не веря своим ушам.
  - Имя его Саргон, сам он родом из Аккада, по происхождению аккадец. Не знатного рода, отца своего не знал. Поговаривают, будто он сын какой-то жрицы, которая тайно зачала его и родила. В юности он был прислужником при царском дворе Киша. Но после казни Ур-Забабы, как только я двинулся с войском в Лагаш, этот Саргон захватил власть своего бывшего государя. Теперь мне предстоит новая битва, теперь уже с Аккадом.
  - Как этот выскочка низкого происхождения сможет помешать тебе? Как? Разве шумеры встанут под его знамя, коль он аккадец? Ты думаешь, наш народ восстанет против тебя?
  - За Саргоном стоит весь Аккад, признавший его царем. За него встанет аккадская армия, славившаяся отменными лучниками. Впервые в жизни я встречусь на поле брани с достойным противником, какого бы происхождения он ни был. Ведь воевал же я против царей, и что же? Их благородное происхождение не помогло им остаться в живых и сохранить власть. А этот царь... Саргон Аккадский показал, что он достойный противник. Уже то, что он сумел выбраться из низов бросает меня в дрожь. Вдруг я сложу голову в этой войне, кто тогда позаботиться о тебе и наших детях? Не о себе, о вас я беспокоюсь.
  Наниста заплакала. Теперь она не смахивала катившиеся по ее щекам слезы и не прятала лицо под вуалью. Она пододвинулась к мужу и крепко обняла его. Лугальзагесси, кусая губы, дабы не разрыдаться в ответ, крепко обнял супругу и пригладил ее волосы. Так сидели они, обнявшись, какое-то время не проронив ни слова. Каждый понимал, что, возможно, это последний их вечер, после которого они больше никогда не увидятся. Сколько прошло лет, как сильно они любили друг друга, и как теперь тяжело было расставаться.
  - Я буду молиться богам о даровании тебе победы, - прошептала на ухо супругу Наниста.
  - Молись, моя любимая. И знай, что я всегда любил, люблю и буду любить тебя сильнее кого бы то ни было, - проговорил царь, глотая соленые слезы, которые крупными каплями катились по его щекам.
  
  Долина, со всех сторон опоясанная холмами, была застелена мягким ковром желтоватой травы и степных цветов, которые пышно разрослись в этом году. Небо, по которому плыли редкие облака, поражало своей синевой, словно желала вселить в людях надежду на лучшее.
  Лугальзагесси, одетый в кожаные доспехи, гордо восседал на коне. На его бедре красовался меч в позолоченных ножнах, искусно украшенных иероглифами со словами молитвы. Позади царя стояла вся его армия: пешие, лучники, конница и в самом конце - боевые колесницы, запряженные рослыми конями. За войском, на самой вершине холма, расположился лагерь, в центре которого красовался царский шатер с развевающимся наверху знаменем.
  Напротив, на сколько хватало глаз, стояло войско Саргона Аккадского, внушающее страх неприятелю. Впервые в жизни Лугальзагесси, так легко покоривший Шумер, засомневался в своей победе. Еще ни разу у него не возникало мысли о поражении, но теперь, глядя на армию неприятеля, царь наклонился к уху Сурру-Или и тихо произнес, дабы его слова не услышали другие воины:
  - Видишь, друг мой, перед нами войско неприятеля, которое будет трудно одолеть в один раз. Боюсь, что нам придется положить больше половины нашей армии. Ты как думаешь?
  Военачальник глубоко вздохнул и внимательно посмотрел на войско Саргона. По одному взгляду, как он смотрел на аккадцев, было ясно, что он даже не верит в успех на поле брани, но не желая огорчать царя этим заявлением, ответил:
  - Нашим воинам придется туго, очень уж силен враг. Не думаю, что многие вернутся обратно. Но положимся на волю богов. Если будет суждено погибнуть, то что поделать?
  - Ты не веришь в нашу победу? - раздраженно спросил Лугальзагесси, хотя сам весь дрожал, предчувствуя неладное.
  - Все может быть. Но то, что битва будет затяжной и трудной, с этим нельзя поспорить.
  Лугальзагесси ничего не ответил. Он лишь хлестнул коня и поскакал к своему войску, готовое в любой момент ринуться на врага. Окинув прощальным взглядом воинов, царь собрал остаток сил и проговорил бодрым, на сколько это возможно, голосом:
  - Слушайте царя вашего! С помощью богов мне удалось покорить Шумер от севера до юга, от востока до запада. Я сам ходил с вами в завоевательные походы, мы дрались бок о бок с врагом нашим. И мы выходили всегда победителями. Но сейчас, глядя на войско аккадцев, я понял, что битва эта не будет столь легкой как прежние. Армия неприятеля хорошо вооружена, у них отменные лучники и конница. Прежде вам не удавалось сражаться со столь сильным противником. Хочу предупредить заранее: против каждого из вас будет пятеро, не много из вас, кто сейчас видит свет, вернется обратно живым. Я, царь Уммы и Урука, Лугальзагесси, сын Укуша, говорю вам: каждый, кому дорога собственная жизнь, могут вернуться домой, я не осужу выбор того, кто предпочтет еще пожить на этом свете. Ну, кто хочет вернуться, говорите. Обещаю вам: позор не падет на ваши головы.
  Наступила тишина. Было слышно, как в траве трещат кузнечики и как время от времени лошади фыркают, отгоняя от себя назойливых мух. Лугальзагесси ждал. Но никто из воинов не выступил вперед. Все молча склонили головы в знак глубочайшей покорности. Тут из войска выступил пожилой солдат и проговорил:
  - Мой повелитель! Мы дали клятву перед алтарем богов, что до конца пойдем за тобой, чтобы ни случилось. Никто из нас не хочет нарушать священную клятву, гласившую о долге и чести перед отечеством, царем и всем народом. Твои воины не оступятся и не повернут вспять, когда полчища врагов топчет нашу землю. Какой бы ни была битва, но мы все до единого будем стоять до конца, даже если это будет наш последний день.
  Остальные воины в один голос подхватили: "На врага! На врага!"
  На глаза Лугальзагесси навернулись слезы. В этот момент он понял, как преданы ему солдаты и командиры. Он готов был сам броситься на землю и склонить перед ними голову, но правила не позволяли сделать этого, дабы не посрамить достоинство царя. Смахнув слезы, он сказал:
  - Я искренне благодарен вам за преданность, которую вы только что доказали. Для меня каждый из вас, будь то командир или простой солдат, дороже собственных детей. Я буду молиться, чтобы вы вернулись живыми и вновь встретились со своими семьями. Да будет так!
  Лугальзагесси поднял руку, сжимающую меч, вверх и крикнул: "Вперед!"
  "Вперед!" - хором закричали воины и лавиной бросились на врага. И земля содрогнулась от оглушительного топота, эхом раскатившегося по всей долине. Тысяча ног и копыт лошадей подняли ворох пыли, которая вихрем вскружилась над землей, сокрыв на короткое время войско.
  Армии Лугальзагесси и Саргона Аккадского сошлись в поединке. И тут и там мелькали окровавленные мечи и наконечники копий. Конница, разметав первую линию обороны, наткнулась на штыки, что были глубоко зарыты в землю; множество лошадей вместе с седоками остались лежать на окровавленной землей со вспоротыми животами. На помощь им выступила пехота, которая, обойдя штыки, врезалась в неприятеля. Немногие из тех, кто сражался с ними, вернулся живым. Увидев смерть множества своих воинов, Саргон отдал приказ коннице. Лошади, защищенные от стрел латами, смяли пехоту Лугальзагесси; многие из пехотинцев, даже не успев развернуться, были раздавлены под копытами коней.
  Сам Лугальзагесси наблюдал за ходом сражения с вершины холма, где поставил свой шатер. Впившись глазами на поле боя, он с волнением наблюдал за тем, как его воины то накатывали на неприятеля, то уходили назад, уступая место другой линии. Царь от волнения крепко вцепился в поводья коня, то и дело теребя их пальцами. Стояла невыносимая жара. Солнце нещадно палило с небес, сильно нагрев металлический шлем, в который был надет Лугальзагесси. Но правитель Уммы и Урука был настолько поглощен ходом сражения, что даже не заметил, как голова его накаляется вместе со шлемом. В горле все пересохло, губы потрескались от жары и песка, но царь даже не попросил хотя бы глотка воды, все время моля богов о даровании ему победы.
  Подбежал слуга в набедренной повязке с золотым кубком в руках. Он протянул кубок Лугальзагесси и проговорил:
  - Мой повелитель, отпейте родниковой воды.
  Но тот, даже не взглянув на расторопного слугу, отмахнулся от него как от мухи и снова стал всматриваться в долину, где шла жестокая, кровавая сеча. Он взглянул на солнце: уже давно перевалило за полдень, а ему казалось что битва только что началась. Как быстро летит время, думал Лугальзагесси, прошло несколько часов, а мне казалось, что всего лишь несколько минут. Вернувшись в шатер, Лугальзагесси пригласил к себе Сурру-Или, и когда тот пришел, спросил:
  - Что ты думаешь об этом? - и указал рукой в сторону долины.
  - Мой повелитель, у Саргона поистине превосходные воины. Не думаю, что нам удастся их одолеть единым махом.
  - Каковы твои предложения?
  - Извини, царь, но боюсь, ты разозлишься, услышав мои слова.
  - Говори!
  - Нужно отступать, и как можно скорее. Иначе мы положим все наше войско.
  - Отступать?! Но еще же ничего не известно!
  - В том-то и дело, царь. Если Саргон прикажет своим лучникам выйти вперед, то никто из наших не вернется назад. Поистине, аккадские лучники - лучшие на всем Востоке.
  Лугальзагесси промолчал. Разумом он согласился с военачальником, но гордость не позволяла ему решиться к побегу. Ему, покорившего весь Шумер, не хотелось показывать спину какому-то аккадцу низкого происхождения, захватившего власть при помощи стечении обстоятельств. Но то, что армия неприятеля превосходила его армию, было трудно не догадаться и не признать. Призвав к себе одного из оруженосцев, Лугальзагесси сказал:
  - Позови ко мне в шатер Зару.
  Через несколько минут в шатре появился Зару. Из худенького юноши он превратился в рослого, плечистого мужчину с аккуратно подстриженной бородкой. Возвысившись до командира стрелков, он смог приобрести поместье в Умме. Несколько лет назад он похоронил свою мать в роскошной усыпальнице, а год назад у него родилась первая внучка, которую назвали Тиба.
  Зару, склонив голову перед царем, сел напротив него и спросил:
  - Чем могу служить, мой повелитель?
  - На тебя сейчас возлагаю большую ответственность: прикажи своим стрелкам готовиться к атаке, они не должны пропустить в наш лагерь ни одного вражеского воина.
  - Я понял тебя, царь. Можешь положиться на меня.
  - Тогда действуй. Да помогут тебе боги.
  Когда Зару встал и собрался выйти из шатра, то услышал позади себя голос Лугальзагесси:
  - Зару, ты должен вернуться живым.
  От этих слов у командира стрелков на глаза навернулись слезы. Он понимал, что битва эта будет решающей: кто победит, тот останется царем, а кто проиграет, тот будет убит или казнен на площади. Тяжелой поступью он вышел из шатра и дал приказ стрелкам встать в несколько линий и сдерживать натиск неприятеля.
  Оставшись один, Лугальзагесси взял в руки зеркало и взглянул на свое отражение. Он долго смотрел в него, пока вдруг не обнаружил седину в волосах и бороде. Раньше царь никогда не задумывался, что молодость быстротечна, а впереди старость. На протяжении двадцати лет он сражался с неприятелями, забывая об отдыхе и сне. Двадцать лет он потратил на то, чтобы захватить власть в стране. И ему казалось, что молодость будет длится вечно, что впереди еще столько много времени, а успеть нужно многое, и вот сейчас Лугальзагесси впервые в жизни задумался о конце. Неужели и к нему придет старость, а потом смерть, а он-то думал, что жизнь только-только начинается. Проведя ладонью по волосам и бороде, царь проговорил: "Сколько бы мне ни было отмерено времени, но я все равно не отступлюсь от задуманного". С этой мыслю он взял в руки меч и вышел из шатра. Глаза его метнулись туда, где шла кровавая битва.
  Вражеская пехота, попав под град стрел, прикрываясь щитами, стала отступать в быстрой спешке, но немногим удалось уйти живыми. Видя, как враг повернул вспять, стрелки под командованием Зару принялись кричать им вслед бранные слова, осыпая насмешками. Зару грозно заставил их замолчать и всмотрелся вдаль, где стояла стеной пыль, поднятая пехотой Саргона. В наступившей тишине было слышно лишь дыхание солдат, которые вдруг оцепенели от страха. Неподалеку, со стороны армии Саргона, раздалось конское ржание, после этого все услышали грохот и топот, словно содрогнулась вся земля. К подножие холма скатилось несколько камешков, которые упали к ногам стрелковой дивизии. Стрекли натянули тетиву и только собрались было пустить стрелы, как вдруг из облака пыли точно ночные духи выехали на поле боя боевые колесницы, запряженные рослыми конями, чьи тела прикрывала непробиваемая броня. Колесницы направились прямо на стрелков, которые в ужасе, побросав луки и стрелы, пустились бежать, но их тут же сбивали с ног кони. Подняться они уже не могли, ибо были раздавлены копытами и колесами.
  Началась всеобщая паника. Солдаты нигде не могли укрыться от колесниц, которые словно черные духи носились по полю, давя каждого, кто попадется на пути. Зару, в неистовей кусая губы, отдал приказ к отступлению, но его уже никто не слышал. Тогда он поймал чью-то лошадь и, вскочив в седло, ринулся на врага. С секирой в руке он сшиб одного из колесничего, после чего перебрался на его колесницу. Один, Зару бился с врагом не щадя жизни.
  Наблюдая за ходом сражения, Лугальзагесси глотал слезы отчаяния и подумал: "Что же теперь делать? Моя армия почти разгромлена". И тут же прокричал:
  - Все, кто остался в живых, и моя охрана, всем вступить в бой!
  - Но, царь! - воскликнул Сурру-Или. - Это не изменит ситуации. Посмотри, у врага в запасе много сил, а у нас ничего нет. Все, кто остался, не может сражаться.
  Лугальзагесси повернулся к нему. Взгляды их встретились. И военачальнику показалось, что перед ним стоит не царь, а сам демон, такое было у него выражение лица.
  - Я не спрашивал твоего мнения, - ответил Лугальзагесси, - я дал приказ идти в бой всем, всем! И тебе тоже.
  - Но, мой повелитель, ничего не изменить. Мы проиграли сражение! Нужно уходить, пока не поздно.
  - Уходить?! И бросить их? - он указал рукой на остатки своего войска, которое из последних сил сдерживало натиск врага.
  - Да.
  - Тогда прочь с глаз моих. Видеть тебя не желаю! - с этими словами Лугальзагесси пришпорил коня и ринулся в гущу боя с мечом в руке.
  - Царь, постой, вернись, ты же погубишь себя! - прокричал Сурру-Или, но тот его больше не слышал.
  Готовый рвать от отчаяния волосы, военачальник и друг детства Лугальзагесси, вскочил на своего коня и понесся вслед за царем к неминуемой гибели, а оставшееся в запасе малочисленное войско, а также личные телохранители царя - все ринулись вслед за ним в пучину боя.
  Лугальзагесси с ходу сшиб одного из противников, другого рубанул мечом по шее, и тот, упав на землю, захрипел в предсмертных судорогах. Кидаясь с одного места на другое, царь бился врукопашную вместе с простыми солдатами, которые даже не заметили присутствия своего повелителя. Ярость, до этого сжигавшее его нутро, вырвалась наружу, и теперь Лугальзагесси словно одержимый рубил врагов обеими руками. Несколько раз он был ранен, но в порыве гнева даже не чувствовал ни боли, ни катившиеся капли крови. Не видя и не слыша ничего перед собой, царь постепенно пробивался к шатру, возле которого восседал Саргон Аккадский. Заветной мечтой Лугальзагесси было собственноручно отрубить тому голову и выставить на всеобщее обозрение в Кише, который провозгласил простолюдина царем. Лугальзагесси уже видел темно-бардовый шатер, видел восседавшего на коне Саргона в кожаных доспехах, видел его приближенных, и радостная улыбка озарила его лицо. "Теперь ты от меня не уйдешь, аккадец", - только было подумал он, и как вдруг откуда-то сбоку пролетела стрела и впилась ему между ребер. Все вокруг расплылось словно в тумане, гул голосов и крики раненных отзывались глухим эхо. Его конь, испугавшись выстрела, встал на дыбы и скинул своего хозяина. Падая, Лугальзагесси сильно ударился головой о землю. Из последних сил он приподнял веки и мутно разглядел маленький камешек, который лежал подле его лица. Теперь он не слышал ни победоносные возгласы врага, ни предсмертные крики и стоны своих воинов. А солнце, ярко светившее с небес, продолжало также как и раньше нещадно палить землю, почерневшую от запекшейся крови.
  
  Но это был еще не конец. Очнулся Лугальзагесси поздно вечером, когда армия Саргона, празднуя победу, разожгла в округе костры, на которых жарили целые тушки баранов. Стоял смех, кто-то пел песню, прославляющую царя Аккада. Лугальзагесси, медленно открыв глаза, вгляделся во тьму. Все расплывалось перед взором, голова нестерпимо болела, из-за чего ему стало трудно сделать хоть какое-то движение. Он лишь видел образы людей в кожаных доспехах, сидящих подле костров, да стреноженных лошадей, что паслись неподалеку. Боль в висках усилилась, и Лугальзагесси снова закрыл глаза, провалившись во тьму.
  Очнулся он оттого, что кто-то плеснул ему в лицо кубок ледяной воды. Царь приподнял веки и увидел над собой лицо незнакомца, бледное от лунного света. Человек повернул голову и сказал:
  - Мой повелитель, он очнулся.
  -Хорошо, - отозвался низкий голос.
  Саргон, восседавший на походном стуле возле своего шатра, расправил широкие плечи и быстрым шагом направился к Лугальзагесси, который еще не пришел в себя. Аккадец взглянул в лицо поверженного врага и рассмеялся. От этого смеха у Лугальзагесси внутри все похолодело, словно его окунули в ледяную воду, что сбегает с горных кручин ассирийских гор. Аккадец наклонился к нему и прошептал на ухо:
  - Ты рад встречи со мной, царь Уммы и Урука, покорившего Шумер?
  Лугальзагесси силился что-то ответить, но не мог. Он лишь облизал пересохшие губы и издал слабый стон. Саргон выпрямился и сказал:
  - Я вижу, у тебя нет сил говорить, что уж говорить о войне. Ты проиграл сражение и потерял власть. Теперь я стал полноправным правителем Шумера, и скажу так: наши народы воссоединятся и будет существовать одна империя - Шумеро-Аккадская.
  С этими словами Саргон оставил Лугальзагесси одного. Тот, немного придя в себя, окинул взором долину и блуждающем взглядом всмотрелся в то, что его окружало. Вдруг его глаза остановились на толпе пленников, стоящих понуро неподалеку от царского шатра. Их руки были скручены сзади и связаны тугими веревками; среди них были и Зару с разбитым лбом и Сурру-Или, лицо которого скрывала темнота. Поверженные воины Лугальзагесси стояли с опущенными лицами, их участь была уже предрешена. Никто из них не вернется живым домой.
  "О, боги! - подумал Лугальзагесси, глотая катившиеся по его щекам слезы. - Даруйте хотя бы им жизнь, ибо они заслужили этого. Да возьмите мою жизнь, я искуплю все, что сделал на этой земле". Он всмотрелся в небо, но не услышал ответа на свою мольбу.
  На следующий день войско Саргона, окрыленное победой, собралось в путь. Сам Саргон , восседая на лошади, следил за сбором армии. Под конец, когда нужно было трогаться в путь, он подъехал к Лугальзагесси, стоящего рядом с остальными пленниками, и сказал:
  - Ты царь и ты благородного рода. Сын Укуша не может как простой смертный идти вместе с остальными пленными, и потому я повелеваю: посадить царя Уммы и Урука в собачью клетку и отвезти в Ниппур, дабы предоставить ему поистине царские почести.
  Лугальзагесси понял. Он смерил Саргона ненавидящим взглядом, словно хотел испепелить его на месте. Тот лишь усмехнулся и, отвернувшись, сел на коня, его телохранители последовали за ним. Царя же Уммы и Урука посадили в клеть, в которой держали собак, и крепко-накрепко заперев на двери замок, запрягли ее двумя волами с изогнутыми рогами. Процессия медленно растянулась по долине, направив свой путь в город богов, место, так свято чтимое паломниками, в благословенный город Ниппур.
  Солнце нещадно палило с небес; земля, покрытая мелкой травой, потрескалась от зноя. Все живое вымерло в здешних краях, и только лишь скорпионы ползали меж раскаленных камней. Лугальзагесси изнывал от зноя и жажды. Клетка зловонно воняла мочой и протухшим мясом, что оставили после себя собаки. Но взывать с жалобой к богам бывший царь не стал, ибо его участь была несказанно легче по сравнению с участью его поданных, что брели позади обоза, устало передвигая ноги, которые уже начали кровоточить от долгой ходьбы.
  Есть и пить им практически не давали, и пленники все время облизывали иссохшие губы, время от времени слизывая языком катившийся по щекам пот, что вызывало громкий смех у воинов Саргона Аккадского. Видя подобное зрелище, сердце Лугальзагесси сжималось от боли и жалости к тем, кто так самозабвенно был предан ему. О себе он не думал, ибо понимал, что теперь его слова не имеют значения, власть, которую он приобрел за двадцать лет была безвозвратно утеряна, а сколько трудов он вложил, сколько крови было пролито. И все оказалось напрасно. Зачем тогда он создавал армию? Зачем ходил в походы, забывая о семье и доме? Ради чего тогда было положено столько сил? Размышляя об этом, Лугальзагесси тихо плакал, сидя на корточках в клетке, которая поскрипывала в такт движению колес: "хрум, хрум". Иногда ему удавалось засыпать, но он тут же просыпался от нестерпимого зуда давно немытого тела. Его волосы и борода были всклокочены, ногти отросли, а кожу всю искусали блохи, что водились в грязной соломе.
  Однажды во время длительной остановки к нему подошел слуга, который молча протянул ему флягу с водой. Лугальзагесси, посмотрев на слугу, указал рукой в сторону своих людей, которых даже не собирались поить, и проговорил еле слышным голосом:
  - Дай им попить воды.
  - Мне приказано царем Саргоном отдать эту воду тебе. Им не положено.
  - Пусть твой царь подойдет ко мне тогда сам. Я требую, чтобы этих людей напоили и дали хотя бы немного поесть.
  - Не положено: таков приказ его светлости.
  - Тогда убирайся вон вместе с водой. Подавись ею вместе с твоим царем! - из последних сил прокричал Лугальзагесси и вышиб из рук оторопевшего слуги флягу.
  На крик сбежались воины аккадцев. Они принялись расспрашивать, что произошло. Слуга, весь сжавшись, сбивчиво рассказал о просьбе Лугальзагесси. Тогда один из воинов ушел куда-то и через какое-то время вернулся снова. Он грозно посмотрел на пленного царя Шумера и проговорил:
  - Мы выполним твою просьбу - напоим людей, преданных тебе, ибо таков приказ нашего царя. Но в следующий раз пеняй на себя.
  - Мне все равно уже, что вы сделаете со мной, - ответил Лугальзагесси, не мигая, посмотрев в глаза солдату.
  - Вот и хорошо, - сказал тот и ушел, а за ним и все остальные.
  Следующий день армия проходила через каменные горы. В ущельях, между огромных валунов, попадались кустарники с редкой листвой. Лошади и верблюды, шедшие среди обоза, жадно срывали на ходу эти чахлые листья. Лугальзагесси, сидя на корточках в клетке, из последних сил сдерживался оттого, чтобы почесать искусанное блохами тело. Ногти на пальцах рук поломались и теперь волосы, давно не мытые и нечесаные, путались между ними, что доставало не меньше неприятностей, чем блохи.
  Вечером Саргон приказал встать на ночлег в плодородной долине неподалеку от маленькой речушки, что так весело бежала среди зеленых полей. Когда его воины развели огни и поставили котлы с водой, дабы варить в них ужин, царь аккадцев сел на походный стул подле большого костра, возле которого был поставлен маленький столик с всевозможными яствами и кувшином вина, и потребовал, чтобы к нему привели пленного царя шумерского. Когда Лугальзагесси, весь грязный и растрепанный, в пропитанной потом одежде, явился перед его глазами, Саргон указал на стул напротив себя и сказал:
  - Я хочу разделить с тобой трапезу, сын Укуша.
  Тот сел, но не смотря на голод, давно мучавший его, не набросился на еду, а принялся пристально смотреть в лицо своего врага. Аккадца это позабавило и он ответил с довольной усмешкой:
  - Почему ты не ешь вместе со мной, царь Шумерии?
  - Я уже не царь и потому мне, недостойному, не подобает сидеть рядом с тобой, царь. Моя участь предрешена, так стоит ли уповать на милость богов?
  - Я понимаю твою гордость, царь без царства. Ты хочешь есть - это видно по твоим глазам, так жадно смотрящих на еду. Но ты не хочешь терять своего достоинства даже сейчас, когда я одержал победу над тобой.
  - Что говорить сейчас о том, что уже произошло, разве не так? Но я поступил бы нечестно, если бы отказался от трапезы с тобой. Я принимаю твое предложение и потому готов выпить немного вина в твою честь.
  - Ха-ха! - рассмеялся Саргон. - Ты рад приветствовать меня царем, хотя мог бы сейчас незаметно убить меня, тем более, что сейчас представляется такая возможность. Но ты не из тех, кто подло убивает. Я рад это видеть.
  - Благодарю тебя за такие слова, - проговорил Лугальзагесси и осушил свой кубок.
  В желудке словно зажегся огонь: давно не евший привычной пищи бывший царь немного захмелел. Саргон предложил ему кусок бараньей ножки, приправленной в соусе. Тот с достоинством взял ее словно волшебный дар и медленно съел, зная, что ест такую еду в последний раз. Когда стол опустел, Саргон посмотрел в глаза Лугальзагесси и спросил:
  - Я хочу спросить тебя, царь Шумера: на чем держится власть? Ведь ты правил двадцать лет, успев завоевать весь Шумер.
  - Ты правда хочешь знать ответ на данный вопрос?
  - Да.
  - Так знай же: только страх заставляет людей подчиняться тебе. Только с помощью страха можно удержать народ. Только с помощью страха можно создать такую армию, с помощью которой завоюешь весь мир.
  - Ты так думаешь?
  - Я знаю это.
  Саргон встал, Лугальзагесси последовал за ним. Поначалу оба молча смотрели друг на друга. Затем аккадец протянул руку и сказал:
  - Спасибо тебе за урок, царь Шумера. Ты ответил на давно мучавший меня вопрос, и потому я, как нынешний правитель Шумера и Аккада, предлагаю тебе: стань моей правой рукой, я верну тебе богатство, знатность, пост, ибо мне жаль расставаться с таким человеком как ты.
  Лугальзагесси засмеялся и ответил:
  - С твоей стороны было бы неразумно оставлять меня подле себя, ибо освободив меня от оков, ты непременно будешь сокрушен, ибо я сделаю все, чтобы низвергнуть тебя и снова вернуть себе трон Шумера. Но все равно спасибо, что ты захотел сохранить мне жизнь. Да благословят тебя боги.
  - И тебе спасибо, сын Укуша. Да благословят тебя боги в дальнейшей жизни, - с этими словами Саргон дал знак своим телохранителям увести Лугальзагесси в клетку, и долго еще стоял на месте, смотря ему вслед, пока он не растворился в темноте.
  
  Процессия медленно, но верно приближалась к Ниппуру, городу, так почитаемый шумерами. Лугальзагесси, сидя в клетке, долго и пристально всматривался в знакомые места. Приложив лицо к клетке, он с упоением вспоминал те дни, когда проходил этой же дорогой в окружении свиты и армии. Как долго он мечтал о том, чтобы присоединить Ниппур к своим владениям, и вот однажды его мечта сбылась.
  Как дорог ему сейчас был каждый камешек на дороге, каждый стебель чертополоха! Вспоминая прошлое, Лугальзагесси едва сдерживал слезы, которые выступили у него на глазах. Сердце сжималось от неимоверной тоски и мысли о несбыточной мечте - покорении соседних стран. Тогда ему казалось, что стоит завоевать весь Шумер и все беды испарятся сами собой. Теперь, съежившись в собачьей клетке, полной блох, Лугальзагесси готов был рвать на себе волосы; все прошло, все потеряно, осталось лишь одно: ждать смертного приговора, который зачтут ему у алтаря в главном храме города.
  Вот вдалеке показались стены Ниппура, но до них было еще далеко. Лугальзагесси блуждающим взором посмотрел по сторонам и вдруг увидел своего отца, который стоял у обочины дороги и протягивал к нему старческие руки.
  - Отец! - воскликнул он и только хотел было что-то еще сказать, как видение исчезло, и на том месте, где он увидел Укуша, стояло старое одинокое дерево, чьи ветви не приносили больше плодов и не были одеты в листву.
  Подняв глаза к небесам, где парил сокол, Лугальзагесси посмотрел на плывущие облака и взмолился, тихо шепча слова мольбы:
  - Отец, если ты слышишь меня, отзовись, дай мне знак.
  Сокол, пролетая мимо, издал протяжный тоскливый крик, и бывший царь Шумера вздрогнул всем телом: так стало страшно ему от этого крика одинокой птицы. "Вестник смерти", - подумал он и тихо заплакал, больше не стыдясь того, что кто-то может его увидеть.
  Стены Ниппура все ближе и ближе. Саргон, восседая на длинноногом жеребце с черными ногами, гордо огляделся и сказал своим приближенным военачальникам:
  - Вот мы и добрались. Велите гонцам как можно скорее оповестить горожан о моем прибытии, дабы они разостлали на дорогах пальмовые листья и отдали мне почести как новому царю.
  Когда трое гонцов на быстрых лошадях скрылись за воротами города, Лугальзагесси посмотрел им вслед налитыми кровью глазами, из последних сил стараясь не закричать от безнадеги. Он знал, что во дворце его ожидает прекрасная Наниста, которая даже не догадывается, какая участь постигла ее супруга. Наверное, думал он, сейчас она сидит на балконе с Нинеей и занимается вышиванием. Она всегда любила это дело. Но если бы царица знала, что ждет ее впереди, то закрыла бы свое прекрасное лицо вуалью и надела бы траурные одеяния.
  Процессия въехала в город. Толпа зевак, стоящих на обочине дорог, вперили свои взоры на нового царя Саргона Аккадского и бывшего царя Шумера Лугальзагесси, который, сидя в клетке, прикрывал пылавшее от стыда лицо грязными руками. Сейчас трудно было узнать в этом исхудавшем, немытом, непричесанном человеке великого государя, сумевшего еще будучи молодым, сокрушить врагов и водрузить на голову царский венец во имя объединения всего Шумера.
  - Кто это? - спрашивали горожане, указывая пальцами на пленника. - Неужели это наш царь Лугальзагесси? О, боги! Как вы несправедливы!
  Такие речи, хоть и сказанные шепотом, передавались из уст в уста. Народ жалел бывшего царя и смотрел на аккадцев словно на пришельцев, вторгнувшихся на их землю непрошенными гостями. Если можно было бы, люди разорвали бы и Саргона, и его вассалов, но большая, вооруженная до зубов армия, не давала шанса приблизиться к новому царю даже на расстояние вытянутой стрелы. Это было сделано специально, дабы оградить Саргона от неприветливых к иноземцам шумеров.
  Процессия подошла к главному храму Энлиля, поражавшего своими массивными резными колоннами, стоящими по краям большого зала, где и находилась статуя самого бога Энлиля, возле которой курились дурманящие благовония. У алтаря, запятнанным кровавыми жертвоприношениями, столпились жрецы в длинных мантиях. И когда Саргон вошел внутрь храма, главный жрец обернулся к нему и посмотрел на царя гордым взглядом, в котором читались нитки высокомерия. Аккадец усмехнулся про себя и сказал:
  - Жрец, благослови меня на царствование и возведи на чело мое царский венок.
  Священнослужители попятились, и лишь старый жрец, подойдя к Саргону, спросил:
  - Сначала я хочу видеть царя Лугальзагесси. Где он?
  - Ваш царь проиграл сражение и отныне вся власть перешла мне. Если ты хочешь видеть его, то следуй за мной, - с этими словами аккадец пошел во двор храма, где уже собрались толпы зевак, ждавших провозглашения вердикта над пленниками.
  Лугальзагесси обвел взглядом толпу, ища в ней ту, о которой думал все время, когда был на войне. Он знал, что Наниста после его отъезда решила покинуть Урук и уехать в Ниппур, дабы ежедневно молиться в храме Энлиля за его победу. Но Нанисты среди собравшихся не было. Тогда Лугальзагесси поднял голову и увидел Саргона, шедшего на шаг вперед от главного жреца, лицо которого было смертельно бледным, когда он увидел пленных шумеров и их царя. Жрец подошел к клетке, где сидел Лугальзагесси и, вытерев катившиеся по его щекам слезы, тихо прошептал:
  - Прости меня, мой повелитель. Ты всегда останешься для нас, шумеров, царем.
  - Все кончено, - проговорил тот, еле передвигая ссохшемся языком, - провозгласи Саргона царем и предай меня смерти на алтаре Энлиля.
  - Мне тяжело сделать это, мой царь.
  - Не называй меня так больше. Я больше не царь, у меня ничего нет, кроме тех обносков, что сейчас на мне. Я не держу ни на ком зла и пойму тебя, если ты самолично перережешь мне горло над алтарем.
  Жрец всхлипнул и повернулся назад к Саргону, который терпеливо дожидался развязки. Священнослужитель подошел к нему и, встав рядом, обратился к толпе:
  - Народ Шумера! Да благословят боги землю нашу, царство и обитель богов! Слушайте все, внемлите слово мое. Да будет вам известно, что царь Аккада с помощью небожителей покорил и разбил армию Лугальзагесси. С тех пор, как Саргон Аккадский стал победителем, то отныне вся власть переходит к нему. Приветствуйте нового царя!
  Говорить жрецу было трудно. Тугой комок рыданий сдавил его горло, ему стало трудно дышать. Скрепя сердцем, он водрузил на голову Саргона царский венец и провозгласил его царем именем Энлиля. Толпа молча склонилась в раболепном поклоне, хотя никто из шумеров не был до конца предан аккадцу, и в душе каждый из них желал бы поскорее избавиться от него и снова сделать царем Лугальзагесси, молча наблюдавшего сейчас за царской процессией и ожидая своей участи.
  Когда ритуал возведение в цари завершилось, жрецы длинной вереницей прошли в главный зал и воскурили множество благовоний пред алтарями богов, чьи статуи были украшены цветами. Главный жрец долго читал молитвы монотонным голосом, его руки дрожали, когда ему вспоминался поверженный царь Лугальзагесси, некогда утвердивший свою власть во всем Шумере.
  Молитвы завершились. Саргон, восседая в позолоченном кресле, инструктированном драгоценными камнями, которые ярко блестели в лучах солнца, отдал приказ священнослужителям проследовать в сад и привести к нему Лугальзагесси, о котором думал все время после битвы. К царю подвели Лугальзагесси. Его лицо, давно не мытое, поросло бородой, а спутанные волосы рассыпались по плечам.
  - Отведите его в купальню и приготовьте для него лучшие одеяния, - приказал Саргон Аккадский, по его выражению лица стало ясно, что он уже все решил, что станется с пленником, - остальных пленных приведите сюда, в главный зал, пусть они встанут возле вон той стены, что сокрыто колоннами, для них не будет никаких привилегий.
  Жрецы, уныло опустив головы в знак согласия, исполнили все, что им велели. Лугальзагесси, скованного цепями, повели мимо главного храма в небольшой одноэтажный домик, что стоял позади храмовых построек под сенью сикимор. В этом домике все верующие совершали обряд омовения перед тем, как опуститься на колени пред ликом Энлиля.
  В домике, разделенного на две комнаты, в одной из которых находился небольшой бассейн, а в другой комната для одевания, пахло мылом и маслами. Рабы, беззвучно расставив бутылочки с душистым мылом и натираниями, удалились. Лугальзагесси отвели сначала в комнату, где сняли с него грязную одежду, которую тут же бросили в корзину с тряпками. Затем две молодые жрицы, одетые в белоснежные одеяния, из-под которых просвечивались их стройные загорелые тела, взяли под руки пленника и отвели в ванную, где его ждала горячая вода, ароматические притирания и душистое мыло. Лугальзагесси, закрыв глаза, блаженно сидел в воде. Тело, долгое время не ощущавшее воды, привыкло к грязи и блохам. Но теперь, когда оно было вымыто, волосы и борода аккуратно подстрижены и умащены дорогими благовониями, ногти на ногах и руках спилены и покрыты светлым лаком, тогда он ощутил себя хотя бы на миг счастливым. Зуда не было, в волосах не прыгали блохи, от тела и новой одежды исходили сладковатые ароматы масляных духов, приготовленных специально для него. Лугальзагесси распрямил широкие плечи и быстрым шагом последовал за жрецом, который снова повел его по тропинке, умащенной гравием, в главный храм, где уже поджидали его появления Саргон и верховный жрец.
  В зале, где стояла гигантская статуя бога Энлиля, поражавшее всех своими размерами, жрецы воскуряли благовония пред алтарем божества. Другие жрецы менее высокого ранга приготавливали все необходимое для свершения кровавого жертвоприношения: белое полотенце, священный золотой кинжал, не оставляющий следов крови на лезвии, медный таз и позолоченную чашу с елеем.
  Внутри Лугальзагесси все сжалось, ибо он предчувствовал, что с каждым шагом, сделанным навстречу храму, он приближает приход своей смерти. Тогда, еще будучи в клетке, он не до конца осознавал, что это - умереть. Сейчас же, когда линия, разделяющая жизнь на начало и конец, была проведена, бывший царь Шумера испугался. Его смуглое лицо покрыла испарина, руки и ноги онемели при мысли о скорой кончине, но он даже и виду не подал, что боится, ибо чувствовал, что среди толпы собравшихся, которые уже ожидали кровавого представления, были люди, чья жизнь нераздельно связана с ним.
  "Как переживет мою казнь Наниста?" - подумал он, и пелена слез застелила ему глаза, комок рыданий подступил к горлу, не давая вздохнуть. Он обвел покрасневшими глазами толпу в надежде увидеть супругу, и он ее увидел. Наниста, чья красота затмевала сияние луны, стояла неподалеку в окружении Нинеи и служанок. Царица, понимая суть происходящего, надела длинное платье из обычной ткани, а на голову накинула длинное черное покрывало, бесформенно спадавшее до самого пола. Прикрывая нижнюю часть лица покрывалом, дабы никто не смог ее узнать, Наниста не отводила взгляд от Лугальзагесси, который уже подходил к алтарю тяжелой поступью.
  Поверженный царь Шумера побледнел, когда увидел в руках верховного жреца ритуальный кинжал, признанный резать горло жертве, предназначенной для Энлиля. Но не это сейчас беспокоило его. Лугальзагесси обратил свой взор на Сурру-Или, Зару и других пленников, стоящих поодаль и ждущих своей участи. Он взглянул сначала на друга и лучшего полководца Сурру-Или с рассеченным поперек лицом; затем его взгляд обратился к Зару, чье тело было покрыто множеством ран, кровь от которых давно запеклась на его почерневшем от солнца теле. И вдруг Лугальзагесси почувствовал теплоту, наполнившее его сердце при виде тех, кто до самого конца был искренне предан ему. Бывший царь Шумера еле сдержал слезы, выступившие у него на глазах. Почувствовав жалость к себе, к своим военачальникам, он повернулся к Саргону и произнес:
  - Я знаю, какая участь меня ожидает и не прошу о милости. Но единственное, чего жаждет моя душа, не дает мне умереть спокойно.
  - Говори и я постараюсь исполнить твое последнее желание.
  Лугальзагесси набрал побольше воздуха в легкие, тугой комок рыданий сдавил его горло, но он решил воспользоваться хотя бы этим последним моментом, последней надеждой в жизни. Вздохнув, он сказал:
  - Единственное, чего я желаю - это умереть мгновенно, не почувствовав ни капли боли. Но...
  - Говори, - ответил Саргон.
  - Но я хочу также, чтобы люди, которые были преданы мне всю жизнь, тоже умерли бы без мучений.
  Царь Аккада и Шумера повернулся к пленникам и долго смотрел на них, словно видел впервые. Наконец, немного поразмыслив, проговорил:
  - Даю слово, да будет так!
  - Спасибо, - произнес Лугальзагесси тихим голосом, ибо знал, что это будет последнее, что он скажет в этой жизни.
  Жрец поднес медный таз и поставил его на алтарь. Лугальзагесси наклонил голову над тазом и закрыл глаза, чувствуя, как сердце гулко забилось в груди. Жрец передал сакральный кинжал в руки Саргона, который прочитав молитву, обращенную к богам, приложил острый конец кинжала к горлу Лугальзагесси и надавил на кадык, после чего сделал более длинный и глубокий надрез. Из раны тонкой струйкой полилась кровь, тело Лугальзагесси содрогнулось в судорогах и безжизненно упало на каменный пол.
  - Энлиль принял жертву! - воскликнул жрец, подняв сухие руки вверх над головой. - Да послужит кровь, пролитая на алтаре, пищей богам!
  Остальные жрецы хором проговорили короткую молитву, сложив руки на груди. А на полу уже образовалась маленькая кровавая лужица, что стекала из раны Лугальзагесси.
  Наниста, до этого прячась в толпе, плотнее закуталась в черное покрывало и птицей взметнулась среди собравшихся. Отталкивая людей, царица метнулась к мертвому телу своего супруга и, громко рыдая, упала на него, бесформенное покрывало сокрыло ее тело. Целуя холодные руки Лугальзагесси, его безжизненные закрытые глаза, Наниста шептала одно и тоже: "Любимый мой, единственный, свет жизни моей. Почему ты оставил меня, почему ушел раньше? Позволь же и мне уйти вместе с тобой, ибо жизнь без тебя ничего для меня".
  Саргон бесшумно подошел к убитой горем царице и проговорил:
  - Кто ты, женщина? Встань! Я должен видеть твое лицо.
  Наниста, все еще плача, покорно поднялась, хотя ноги ее подкашивались от каждого движения. Прикрывая нижнюю часть лица, она невидящим взором смотрела на того, кто убил ее горячо любимого мужа. Саргон отодвинул ее руку от лица и долго смотрел на нее, любуясь столь дивной красотой.
  - Ты прекрасна и ты должна стать моей супругой. Никогда я не видел столь красивого лица. Должно быть, небесная Иштар благословила лоно матери твоей, когда та носила тебя.
  Наниста продолжала плакать, боясь сказать что-либо лишнее. Наконец, совладав с собой, она произнесла:
  - Прости меня, царь, но я не могу стать твоей супругой, ибо тот, кого я любила и который был отдан мне в мужья, мертв по твоему желанию. Так могу ли я принять твое предложение, предложение того, кто убил любовь всей моей жизни. Давным-давно, пред алтарем богов я поклялась в верности и преданности к Лугальзагесси, и я не отошла от своих слов. Так могу ли я сейчас нарушить клятву, данную богам?
  - Ты не только прекрасна как богиня, но еще и умна. Я ценю твои слова, но мне было бы жаль, если столько прекрасная женщина умрет. Подумай еще раз: я дам тебе все - власть, богатство, построю для тебя дворец, по красоте превосходивший дворцы фараонов. Разве этого мало?
  - Я благодарю тебя, царь, но даже если ты положишь к моим стопам небесный рай, я все равно не приму твой дар.
  - Ты хорошо подумала?
  -Да! - гордо ответила Наниста и вытащила из-под складок длинного платья золотой нож.
  Она закрыла глаза и направила лезвие себе в грудь там, где билось сердце. Мысленно царица уже простилась с этим миром и ей было не жаль покидать его. И в тот миг, когда она уже было пронзила себя ножом, как Саргон, подняв руку, выхватил оружие из ее рук и бросил на пол. Нож со звоном стукнулся о каменный пол. Наниста вся бледная смотрела на лезвие, которое должно было бы прервать ее жизнь, и молчала, не в силах что-либо сказать. Царь обернулся к телохранителям и сказал:
  - Отведите эту женщину на женскую половину и прикажите евнуху надеть на нее лучшее платье.
  Когда полуживую Нанисту отвели обратно во дворец, Саргон вышел из храма на свежий воздух и с улыбкой на устах взглянул на небо. Над сикоморами, что росли в саду вдоль тропинок, порхали белые голуби, а в глубине сада журчал арык, неся прохладу всем обитателям храма.
  Саргон рассмеялся, сам не зная почему. На душе у него было спокойно, он достиг всего, чего хотел. Теперь у него в руках сосредоточилась власть обоих государств - Шумера и Аккада, главное, не потерять бразды правления, как потерял их тот, кого он только что принес в жертву богу Энлиля. Но память о поверженном Лугальзагесси не долго тревожила мысли Саргона: царь почему-то сразу вспомнил о Нанисте, которой сам лично сохранил жизнь, сраженный ее красотой. Ему вспомнился момент в храме, когда царица, увлекаемая стражей, пыталась вырваться из их крепких рук, крича проклятия.
  - Убийца, узурпатор! - слышал Саргон ее последние слова, но вместо злости они вызвали в его душе лишь смех.
  "Бедняжка, - подумал он, - теперь ей придется полюбить меня, нового мужа".
  Стража подвела рослого коня белоснежного цвета с черными длинными ногами. Саргон легко вскочил в седло и поехал в окружении своей армии по Ниппуру, направляясь в царский дворец, где его уже поджидали сановники и олигархи города. Проезжая мимо стелы, которую некогда приказал установить Лугальзагесси, царь остановил коня и прочитал то, что было на ней написано: "Энлиль передал Лугальзагесси царство над народом, сложил все земли к его ногам и с востока до запада подчинил их ему; потом из Нижнего моря (Персидского залива), вдоль Тигра и Евфрата к Верхнему морю (Средиземному морю), Энлиль проложил для него хорошие дороги. С востока до запада Энлиль не допускал сопротивления ему; при его правлении земли оставались довольными".
  Прочитав до конца хвалебные заявления в честь Лугальзагесси, Саргон громко рассмеялся, а затем, подозвав одного из сопровождавшего его зодчего, приказал:
  - Я требую уничтожить все, что хотя бы немного напоминает о царе, раннее правившего Шумером. Отныне власть принадлежит мне и никто не вправе тягаться со мной. Пусть весь мир узрит воочию власть, ниспосланную богами в мои руки. И я хочу, чтобы во всем Шумере люди почитали меня, ибо я единственный правитель Шумера и Аккада, и власть моя теперь распространяется на многие земли. И пусть меня именуют "Повелитель четырех сторон света".
  
  ЭПИЛОГ
  
  Наступил вечер. На улице стало совсем пустынно и темно. Верхушки пальм склоняли к земле свои длинные листья. Где-то далеко за городом, в пустыне, бушевала песчаная буря, от которой не было спасения.
  В большом просторном доме, возле свечей, что тускло освещали комнату, стены которой были изрисованы сценами повседневной шумерской жизни да образами полубыков-полуптиц, сидела, склонившись за ткацким станком пожилая женщина в длинном шерстяном платье. Ее седые длинные волосы были туго стянуты лентой и доходили до талии. Неподалеку от нее сидели три девочки, младшей из которых было всего лишь пять лет.
  Старая женщина, имя которой было Маялу, вот уже много лет жила лишь ради своих горячо любимых внучек. Ее супруг Зару, сраженный врагом, так и не смог увидеть дочерей своих сыновей, служащие теперь казначеями во дворце наместника царя.
  Прошло много лет, а Маялу так и не оправилась от удара, когда получила известие о смерти мужа, которого словно барана принесли в жертву в Ниппуре, в храме бога Энлиля. С тех пор женщина, став вдовой, всем сердцем возненавидела нынешнего царя Саргона, который лишил ее мужа - опору ее жизни.
  Теперь от Зару остались лишь воспоминания да этот дом под сикоморами, расписанный в духе того времени, когда на трон взошел Лугальзагесси. Маялу, искренне любившая супруга, подолгу оставалась в этой комнате, в которой любил коротать вечера Зару, возвращаясь после охоты или государственного совета. Теперь дом словно опустел, погрузившись во мрак, и только благодаря внучкам Маялу нашла в себе силы жить дальше.
  Младшая девочка, самая любимая, подбежала к бабушке и взобралась ей на колени. Маялу отложила работу в сторону и пригладила шелковистые волосы девочки. Та радостно засмеялась и прижалась к ее груди. Женщина крепко обняла внучку и сказала:
  - Ну же, милая моя Инанна, поди, поиграйся еще со своими сестрами, а потом , когда закончу работу, расскажу вам удивительную сказку про волшебную страну, где все люди живут долго и счастливо, и где животные и птицы могут разговаривать.
  Инанна, серьезно взглянув на бабушку, нахмурилась и ответила:
  - Бабушка, ты же раньше обещала, что скоро домой вернется дедушка и мы сможем познакомиться с ним. Но прошло уже десять дней, а его нет. Когда же он будет?
  Маялу отвернулась на несколько секунд, дабы внучка не заметила выступившие из ее глаз слезы. Наконец, совладав с собой, она снова повернулась к Инанне и сказала:
  - Дедушка твой, имя которого Зару, всегда и везде будет рядом с тобой. Он живет у тебя в сердце, и даже если ты не сможешь увидеть его, он все равно будет рядом.
  - Но почему я не смогу увидеть его? - вновь задала вопрос девочка.
  - Ах, любимая моя, цветик мой ненаглядный, - проговорила Маялу, целуя ее в нежную щечку, - как бы я хотела, чтобы ты никогда не узнала этой кровавой и бесполезной войны.
  
  2012-2013.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"