Аннотация: Мистические приключения помогают преодолеть герою страх собственной памяти о детстве. Основная идея, что все пройдет и перемелется.
Проблеск.
Недобрая сказка.
Посвящается той, с кого все началось...
Вместо пролога:
Мне было всего десять лет, но я отчетливо помню даже сейчас, когда уже отпраздновал свое пятидесятилетие, то с чего все и началось. Нехорошо было начало, но из песни слов не выкинешь. Да и почему нехорошее? Для злой сказки вполне ничего такое начало. Сказочно злое.
Это случилось тогда, когда отец уехал на север на заработки, а я остался с мамой в маленьком городке Латвии в ожидании, когда и мы уедем следом. Время шло, а мы все не уезжали. Тянулись месяца ожидания. А ведь, забери нас отец сразу с собой, пусть и не на обустроенное место, ничего этого не случилось. И не вспоминал бы я то, чего якобы не было. Но от чего до сих пор меня бросает в холодный пот.
Это произошло, когда еще бился в конвульсиях издыхающий Советский Союз, а я был пионером. Пионерия это нечто. К чему это я говорю? Многие уже не помнят, кто такие пионеры. А я помню. И далеко не самое хорошее. Когда я рассказал об увиденном мной своей вожатой, меня еще долго дразнили и припоминали о рассказанном. Как я жалел, что не утаил. Как я страдал от насмешек. Как я пытался доказать, что это правда...
Мне уже пятьдесят и я так и не смог убедить никого в том, что все мною сказанное тогда, случилось на самом деле. Что последующие события лишь подтверждают мои слова. На меня смотрят как на фантазера, излишне сильно поверившего в собственную фантазию. Я, иногда, даже сам себя пытался убедить, что виденное мною лишь плод моего больного разума. Убеждал, а потом снова разочарованно смотрел на прошлое и содрогался от воспоминаний...
В итоге, сознаваясь перед самим собой, я невольно думаю, что сделал в свое время неправильный выбор. Что, может, надо было идти... Идти к свету. К проблеску в кромешной тьме.
Глава первая. Латвия.
Подвал, в который меня завело мальчишеское любопытство, был мне знаком и раньше. Именно сюда мы бегали, чтобы в тайне от взрослых покурить и напиться утащенной Янисом у своего отца браги. Комнатка, в конце длинной и трудной тропы, между затопленных нечистотами подвальных помещений, была для нас подобием подарка. Ее построили старшие мальчишки и, ввиду того, что сами редко там появлялись, разрешили нам "малышне" собираться в ней. В светлой, даже всего от одной лампочки комнатке не было ничего кроме кровати под самым духовым оконцем и пары стульев. Но разве больше мальчишкам нужно, чтобы убивать время? И меньшего бы хватило. А девчонок в этот подвал мы никогда не пускали. Как бы они не просились с нами. Оттого и удивился я...
Я ведь лично видел, как старшеклассники втащили ее сюда. Девочку, что отчаянно кричала и отбивалась, пытаясь привлечь внимание взрослых. Но окружающие подумали, что это очередные игры детишек и не обратили своего слуха к ее крикам. Я же наоборот, бросив гонять мяч по двору со своими друзьями, устало сел на траву и уставился на вход в подвал, куда взрослые мальчики ее затащили. Ушибленная нога отчаянно болела и я ее беспрестанно тер, дожидаясь, когда боль ослабнет. Очень хотелось подкрасться к отдушине и подглядеть что же там делают эти трое. Но когда на улице снова появились те старшеклассники, я даже не смог понять что это с ними. Глаза у них были откровенно ошалелые, а на лицах читалась такая неприкрытая растерянность и страх, что даже я понял - что-то случилось. Они быстро убежали, а я десятилетний писюк, поковылял к входу в подвал, силясь понять, отчего девчонка, да еще не самая смелая, я ее чуть знал и она мне нравилась, решила остаться в мерзком, вонючем подвале, а не выскочила за теми двумя следом.
Я соскочил с лестницы на песок и направился к затопленной канализацией части дома. Скоро я уже скакал на больной ноге по маленьким островкам в этом зловонии, отчаянно стараясь не дышать. До комнатки я добрался так ни разу и не соскользнув в зловонные лужи на полу. Что было, кстати, удивительно при моей вечной неуклюжести.
Я чуть подождал, прежде чем войти, перед самодельной дверью, прислушиваясь к звукам изнутри. Тишина. Какая-то неправильная тишина. Плотная и душащая. Даже звуки с улицы не доносились в тот момент в глубину подвала.
Наконец решившись, а может просто устав стоять на ноющей, ушибленной ноге, я осторожно потянул на себя дверцу и вошел в освещенную комнатку. Я, конечно, сразу заметил, что вся одежда, натасканная сюда нашими пацанами и служившая лежанками на досках пола, скинута на кровать. И не удивился такому делу. Мало ли людям было неудобно на пружинистой, ржавой кровати. Вот и решили закидать ее.
Я уже почти смело подошел к ней и потянул на себя верхнюю куртку, немедленно собираясь навести порядок. Хотя... Я не могу точно вспомнить, отчего я это сделал. Мне сейчас кажется, что я должен был, просто, взглянуть в пустую комнату и выйти. Просто должен был. Что же меня заставило зайти в пустое с виду помещение? Да еще и стянуть эту замасленную всю в дырах одежду? Я не знаю. Но я сделал это и под курткой я увидел белую, чуть посиневшую в свете из окошка, ногу. Я испугался. Еще бы не испугался. Я рванулся обратно к двери, даже не соображая что, потянул за собой зажатый в пальцах рукав. Куртка окончательно свалилась с кровати, приоткрыв мне, обернувшемуся у входа, голову девочки.
Ее рот был раскрыт, словно она умерла, еще продолжая кричать. Ее глаза, широко распахнутые, с болью смотрели в потолок над собой. А рука отчаянно сжала пальцами какую-то тряпку.
Я выронил рукав и закричал. Закричал настолько громко, что невольно закрыл руками уши. Потом я побежал. Я, кажется, уже не разбирал куда бегу. Проваливаясь по колено в болота нечистот, я, безумно крича продолжал пробираться к выходу. На воздух.
Вот и выход. Вот и мои друзья, что еще гоняют мяч на площадке перед девятым домом. Но я, не обращая на них внимания, захлебываясь криком и плачем, бежал домой.
Мама, только дав мне воды, смогла узнать, что я видел в подвале восьмого дома. Она стала сразу какой-то непонятно жесткой. Словно одеревеневшей. И взгляд у нее был в тот момент такой, кокой я никогда у нее не видел. Отсутствующий и серьезный одновременно.
Она немедленно позвонила коменданту нашего военного городка и тот уже через пару минут зашел к нам в квартиру. Благо жил этажом выше в нашем подъезде. Он расспросил меня, вздрагивающего и всхлипывающего, о том, что я видел и, вызвав солдат из гарнизона, ушел с ними. Только вечером я узнал от мамы, что мальчиков убивших мою знакомую уже ищут, и я сделал правильно, что так быстро добежал до дома и рассказал ей об этом. Комендант, пришедший позже, еще немного поговорил со мной. Он был серьезный мужик, и я до сих пор вспоминаю, как он смог мне десятилетнему объяснить скупо, но честно, что девочку изнасиловали и убили. Он попросил меня, чтобы, когда убийц задержат, просто для формальности, я зашел посмотреть на них. Они это или не они.
Вечером маме пришлось давать мне валерьянку и успокаивать рассказами, что этих ребят поймают и они понесут заслуженное наказание. А я никак не мог уснуть: сразу виделись раскрытые в крике губы девочки и ее глаза отчего-то вдруг смотрящие именно на меня. Я промучился пол ночи и промучил маму, которая уже и не знала, как меня успокоить.
Уснул я только около трех и проспал до обеда. Что для меня было делом редким. Но не это удивительно, а то, что один отрывок из сна я до сих пор помню настолько отчетливо, что страшно становится. Я бежал по длиннющему подвалу, еле передвигая ноги в жиже помоев и экскрементов. А сзади меня, медленно, словно нарочно пугая, брела девочка все с таким же раскрытым ртом и вытаращенными глазами...
Мальчиков нашли через три дня в лесу, где они жили в землянке, каждую минуту опасаясь, что их сыщут и накажут. Когда их доставили в офицерскую гостиницу, туда же привели и меня, специально забрав с уроков.
Я зашел в комнату, где на стульях сидели эти мальчики и, конечно, немедленно узнал их. На меня смотрели с ненавистью и презрением. Я искренне боялся этих взглядов, тем более, что вид их, был ужасен сам по себе. Все в грязи. На одежде налипли хвойные иголки. Руки, перепачканные в сосновой смоле и оттого казавшиеся совсем черными от налипшей грязи. Я побыстрее ушел, надеясь больше никогда их не видеть.
Комендант вечером снова зашел ко мне и поблагодарил за помощь. Я тогда смог выдавить из себя вопрос, что же с ними теперь будет? Комендант пожал плечами и сказал, что это суд решит.
Весь военный городок стал ожидать суда. Нас там жило не так много, чтобы кто-то чего-то не знал. К тому же на похоронах девочки были почти все жители.
Ее хоронили в белом подвенечном платье. Отчего я не знал. Рот ей закрыли и глаза тоже. Кто-то даже смог придать лицу девочки умиротворенное выражение. Я долго не мог оторваться от него взглядом, запоминая каждую деталь ее красивого лица. И это учитывая что я, как и любой десятилетний, до ужаса боялся мертвецов.
Похороны шли своим чередом. К открытому гробу подходили подруги девочки, друзья ее родителей. Просто соседи. Они прощались с ней молча, без слов. Лишь не многие позволяли себе плакать. Я лично не позволил себе. До того самого момента когда
отчетливо понял, что девочка в гробу на меня смотрит.
Да ее глаза были закрыты, но маленькие щелочки, сквозь которые я увидел блеск, я помню до сих пор. Мама на мой испуганный вопрос сказала, что мне показалось. Но я то знаю что это не так...
Ее звали Ольгой. На памятнике, поставленном за счет городка, это имя было написано не как на остальных надгробиях печатными буквами, а прописными с наклоном. Даже в этом я увидел что-то неправильное. Что-то из ряда вон выходящее. Какое-то исключение нехорошее.
Я, не первый раз был на похоронах. Я знал, как больно людям терять своих близких. Сам просто представил однажды что и мама может умрет. Это вот раннее мое понимание сказывалось и на моем поведении. Я не позволял себе на кладбище громко говорить или того хуже смеяться. За меня моей маме было не стыдно. Но она все-таки решила увести меня пораньше оттуда. Может, чтобы чересчур не травмировать. Дома я спрятался в свою комнату и не выходил из нее до вечера. Моя мама изредка заходила и приглашала к столу, за которым они с тетей Ирой нашей знакомой, тихо поминали девочку, но я отнекивался и мотал головой.
Сейчас жизнь значительно изменилась. А раньше бы и вопроса не возникло, почему посторонние люди поминают? Или если бы вы жили в военном городке, то знали бы. У нас было все еще запущеннее, чем в деревне. Мы не просто знали довольно неплохо всех жителей, но и еще могли детьми постучаться в любую квартиру и попросить воды попить или в туалет сходить! Вы представляете, как мы жили? Новый год праздновался всем городком, причем заранее нельзя было спланировать, где ты его, у кого в гостях, закончишь праздновать. А майские праздники так вообще превращались в шоу. Летчики проносились над нашим городком в строгом строю, словно над красной площадью. Рев их двигателей глушил нас, но и приносил радость с восторгом. Мы забирались на пятиэтажки чтобы лучше увидеть тяжелые корпуса "мигов" и "сушек" что, поднимаясь с недалекого аэродрома, делали разворот и заходили на городок. И все знали, чьи это отцы, братья или мужья ведут сейчас свои машины в нелегком параде на потеху маленькому двухтысячному городку.
Отец похороненной девочки был командиром эскадрильи. И его, разумеется, знали так же все. Они только прибыли из Анголы, где выполняли интернациональный долг. Сейчас, когда много пишут о стремлении Советского Союза присутствовать во всех конфликтах, я думаю, что это, наверное, было и не плохо. По крайней мере, летчики прошедшие Афган, Анголу, Вьетнам... эти летчики были первоклассными пилотами. И вся семья Ольги гордилась тем, что их отец и муж один из ассов. Латвия куда их выводили, казалась для их семьи каким-то, безусловно, спокойным и хорошим местом. Они не догадывались, что на родине, в Советском Союзе их дочь проживет всего год и будет убита. Да и как мы или кто другой можем предсказывать? Едешь на отдых в Абхазию, а там война начинается...
Я тогда впервые задумался, что мир может быть несправедливым не только ко мне, но и к другим. И еще я подумал, что мои беды с джинсовым костюмом, который мама не могла мне купить из-за его стоимость в пятьдесят рублей, и вечные проблемы с мопедом, это пустяки в сравнении с такой вот страшной смертью в ее то четырнадцать лет. Я помню, как, размышляя над этим, страшно испугался, что со мной обязательно тоже что-то плохое случится в этом возрасте. Я был уверен что не переживу этой страшной для меня цифры... Найдутся подобные отморозки, которые на дискотеке или где еще могут и ножом ударить и еще чего удумать...
Суд признал в итоге подростков больными и отправил их на лечение. Весь городок считал, что это несправедливо. Все хотели, чтобы их отправили в колонию или тюрьму, тем более что обоим было уже по шестнадцать и они отвечали по закону. Но возмущение стихло вскоре, а об этом случае и об Оленьке старались больше не вспоминать. Все словно забыли о трагедии, кроме ее родителей и, наверное, меня.
Она оставила такой глубокий шрам в моей душе своим взглядом из-за прикрытых век, что я иногда даже плакал ночами и по прошествии года с той истории.
Однако на моей жизни до тринадцати лет это мало отразилось. Учился себе потихоньку. Летом купался в Даугаве - самой лучшей, на мой взгляд, реке в мире. В двенадцать на спор переплыл ее в самом широком месте. Зимой катался с ледяных горок, играл в хоккей. Обычная жизнь мальчишки. Были драки, были шпынянья со стороны взрослых пацанов. Я рос хоть и с мамой, но за себя постоять мог как не многие другие. Конечно, если не напрягали дылды типа метр на два. Отец несколько раз приезжал с севера, но мы оставались жить в Латвии. Намечалось, что уедем мы, когда он там получит квартиру и не надо будет жить в общежитии. Хотелось уехать как можно быстрее. Хотелось посмотреть мир. Но мы оставались. И ждали. И дождались...
Три года прошло с той поры как двери психушки закрылись за убийцами. И вот они снова на свободе. Мне всего тринадцать, а они... Их по понятным причинам не взяли в армию, и они целыми днями слонялись по городку в поисках развлечений. Уходили они совсем пацанами, не знающими жизни и ее нравов, а вернулись полными, на мой взгляд, отморозками. Не было тех в нашем городке, кого бы не затронуло их возвращение. Дети при виде этих чудовищ старались уйти подальше. Мы, подростки, испытывали что-то типа ужаса, когда они появлялись в местах наших игр. Но сбежать нам редко удавалось. И тогда мы получали ни за что. И это не были банальные щелбаны или подзатыльники. Они на нас отрабатывали удары по болевым точкам.
Меня по понятным причинам они любили больше всех. Я уже только при их приближении судорожно сжимался и боялся даже посмотреть им в лицо. Меня часто избивали ногами в кровь. Моя мама, в конце концов, не выдержала и написала заявление в милицию. Им сделали внушение, но и только. Посадить их, оказывается, было нельзя, как мне потом сказали. Они стали меня целенаправленно выискивать и демонстративно избивать. Я плакал так часто, что для меня все мое тринадцатилетние слилось в один сплошной плач. Моя мама не знала, что и делать в такой ситуации. Она общалась с другими родителями и узнала, что кроме нее еще несколько подавали жалобы, но безрезультатно. А мне стало даже до школы не добраться. Учась во вторую смену, я просто не мог не пересечься с этими даунами, которые ошивались возле неофициальной школьной курилки, выколачивая из моих друзей сигареты и обеденные деньги. Что вы! Заметив меня они бросали моих друзей и спешили за мной пытаясь перехватить по дороге ко входу. Я стал бояться ходить в школу. Тем более что в три из пяти дней учебы я все равно первый урок всегда пропускал, умывая кровь в туалете.
Я не знаю, как они того добились... Со временем многие из старших ребят видя, что меня избивают эти отморозки и им это сходит с рук, тоже стали прикладываться. Теперь уже не было дня, чтобы я не дрался или не был избит. От меня отвернулись многие из друзей. Это аксиома, никто не хочет быть с тем, кто вечно ревет. А ревел я часто. От бессилия и гнева. От боли и разочарования в жизни. Воистину чертов год тринадцатый. К лету, к школьным каникулам, я был не просто изнасилован морально, но и еще вдобавок не видел выхода из этой ситуации. Друзей у меня не осталось совсем. Я сидел дома и даже боялся в магазин пойти, когда меня просила мама. Я непременно нарывался на неприятности. Словно я их притягивал. Так вот и наступило лето.
Отпуск и каникулы мы проводили в городке. Мне стало полегче от того, что многие разъехались на юга и по родственникам. Я стал чаще бывать на улице и даже завел себе новых друзей, из тех с кем раньше почти не общался. Среди моих друзей оказались и латыши: Янис и Валлис. Они откровенно называли меня оккупантом, что впрочем, не мешало им со мной мастерить луки и на спор выбивать жестяные мишени позади кладбища на горке. Кроме них со мной завели дружбу еще Федя и Кирилл. Нас было пятеро, кто на каникулы не собирался, и кому было достаточно не плохо в общей компании. Мы рыли землянки и строили шалаши. Жгли вечерами костры и бегали на речку купаться. Я научил их ездить на мопеде, а они помогали мне возиться с ним. Находили бензин и масло для бака. Вместе и часто уматывали на велосипедах за тридевять земель, играя в первопроходцев на новой обетованной планете. Даже на рыбалку несколько раз ездили. Я даже не верил в свое счастье, что не пересекаюсь с теми... из психушки.
Но счастье, а это было именно оно, не может длиться вечно. Однажды когда мы играли позади кладбища на склоне, нас заметила парочка этих психов. С ними были и девушки, их ровесницы. Вот уж воистину бог отвернулся от меня в тот момент. Уж я так и не понял, зачем они решили оставить своих подруг, чтобы поймать меня. А бегал я уж поверьте быстро. Год насилия меня научил любить спорт. Но они меня поймали, когда я спустя минут пятнадцать дикой гонки между деревьев, упал в какую-то яму и попытался спрятаться в ней. Они меня нашли словно по запаху. А может по слуху. Мое сердце казалось, бьет как набат.
Выволокли наверх и, заломив руки, потащили к тому месту, где оставили девушек. Я плакал всю дорогу и просил отпустить меня, но они только били меня коленями в ребра и тащили дальше.
Наконец они меня доволокли до своих подружек и бросили на землю.
- Вот - сказал один девушкам - вот это чмо нас и сдало тогда коменданту.
- Это за ту телку? - спросила одна из девиц.
- Ага. Это говно нас видело.
- Надо был тогда его еще еб...ть. - заявила вторая и я ужаснулся. Я то надеялся, что девчонки пожалеют меня и остановят этих кретинов, а они сами... Я не мог понять, зачем они унижают меня, и от этого ревел в голос. Наверное, мерзкое зрелище ревущий тринадцатилетний пацан? Но я сам себя со стороны не видел.
Дальше было просто ужасно. Они пинали меня все вчетвером. Потом поднимали и заставляли унижаться перед ними. Приказывали мне говорить, что я "чмо и лох" и что я занимаюсь онанизмом ночью и в ванной. Девушек это забавляло, и они придумывали все новые предложения для меня. Я был настолько избит и унижен, что повторял все, чтобы не приказывали. Девушки и эти психи ржали над моими унижениями. Один, вот ведь урод, пока я отвечал сзади расстегнул ширинку и справил нужду на мои ноги. Я до сих пор вспоминаю эту мерзкую струю стекающую на мои носки. И не судите меня строго, все, что я смог это отскочить и снова умолять, чтобы меня отпустили. Они даже несколько раз порывались меня освободить, но когда я уже радовался про себя этому, они передумывали и задавали мне еще одну трепку. Наверное это была такая игра для них. Дать надежду, что отпустят, а потом начинать все сначала.
Поймали они меня в обед, и я ужаснулся, когда понял, что вокруг стало совсем темно. Но даже тогда они меня не отпустили. Эти твари, в кульминацию повалили меня на живот и, задрав мне майку и спустив трусы, тушили об меня сигареты. Казалось что я не переживу этого вечера. Я уже плохо соображал, точнее совсем ничего не понимал, когда они в очередной раз меня поставили на ноги и приказали меня назваться фашистом и прокричать "хайль гитлер". Что после этого последует очередное избиение с криками "бей фашистов" я не сомневался. И тогда мои уже в мясо порванные губы проговорили:
- Это вы фашисты. Вы твари! Гады! Ненавижу вас! - Кричал я исступленно, даже когда меня ударили в пах, и я снова повалился на землю.
Я орал на весь лес, что я их ненавижу. А они, веселясь и смеясь, били меня, норовя попасть по голове и между ног.
Я четко помню следующий момент. Но никогда я не мог объяснить даже себе, почему я прокричал:
- Я проклинаю вас! Своим именем я проклинаю вас. Именем Ольги я проклинаю вас.
После этого от удачного удара в голову потерял сознание окончательно. Да и этот последний мой крик вырвал из меня и силы и душу. Позже, много лет спустя, я подумал, что именно тогда я понял, что погибаю. И сделал последнее что мог - проклял своих убийц. Я даже вроде припоминаю что, вспомнив Ольгу в тот момент, вспомнил, и то, как думал ночами, что не переживу рубеж в четырнадцать лет.
Я отчетливо помню, что в обмороке моя душа жила своей жизнью. Она словно оторвалась от тела и провалилась в неизвестность и пустоту. Я был слепцом в ней, но я чувствовал, что я не один. Кто-то или что-то было рядом и словно вилось вокруг меня. Оно рассматривало меня, как бы оценивая, и потом, решившись, приблизилось. Я почувствовал его колючие прикосновения и очнулся.
Я был абсолютно гол. Все мои вещи исчезли. И шорты, и майка, и трусы с носками и даже драные кроссовки. Я лежал на хвойных иголках и меня, живьем, поедали комары. Целый ковер их был на моем животе и ногах. Только я почувствовал боль, как взвыл и дернулся в судороге всем телом. Жужжащая туча поднялась с моего тела и роем повисла надо мной. Я вскочил и неуверенно наступил ногой на землю. Попавшаяся под ногу шишка принесла боль, но не такую сильную, что уже жила в тот момент во всем теле.
Сначала потихоньку, а потом все быстрее и быстрее, я зашагал в неизвестном направлении, надеясь скоро выйти на тропинку или дорогу. Я почти бежал, терзая свое тело, руками пытаясь унять чесотку от укусов. Я так и не понял, в какое время все-таки вышел в городок. Огни горели на всех улицах, но никто уже не ходил. Мне повезло. Если бы кто увидел меня в тот момент, потом бы всю оставшуюся жизнь как-нибудь прозывали типа голого спринтера. Я забежал домой и моя мама, вся в слезах от нервного ожидания, совсем чуть не лишилась сознания от моего вида. Хорошо она у меня сильная женщина. Преодолев себя, она немедленно затащила меня в ванну и налила ее полной теплой воды. Я стал отмокать. Через некоторое время она принесла тройной одеколон и смазала все места укусов. Мне было безумно стыдно. А уж как больно особенно в тех самых местах, вы не поверите. Но потом опять ванна и скоро я разомлевший уснул прямо в ней.
Проснулся я в собственной постели и увидел рядом с кроватью милиционера и мою маму. Милиционер долго и подробно расспрашивал меня о случившемся, и я ему все рассказал. Мама только охала и ахала от подробностей. Милиционер нахмурился, оттого что они заставляли меня говорить, что я фашист. Кто помнит те времена, тогда в народном фронте Латвии встречались и откровенные нацисты. Впрочем никуда они и не делись сейчас. И она будет еще долго лечить свой спрятанный в глубину Земгале и Латгале недуг. Милиционер ушел, особо отметив националистический выпад, а спустя десять дней моей болезни я узнал, что и это сошло моим мучителям с рук. Девушки свидетельствовали, что они все вместе провели вечер в недалеком поселке Лиелварде. На квартире одной из них. Я даже не знал, что делать мне теперь. На улицу я не мог появиться. Если они до такого-то докатились, то своими тринадцатилетними мозгами я понимал, что и убить они вполне могут.
Моя мама тоже заламывала руки в бессилии. Она уже совсем собралась было увозить меня к отцу на север и бросать свою работу на Огрском комбинате, когда я вдруг преобразился непонятным даже для себя образом. Я сам отказался от прогулок. Я принял вполне резонное решение, что так безопаснее. Я повесил в комнате турник и, подтягиваясь, представлял, как я, еще сопляк, буду их бить. Я научился преобразовывать страх в ненависть. То есть я, попросту говоря, научился ненавидеть. И не просто ненавидеть, а всем своим существом излучать эту ненависть. Помните слова Высоцкого: "Ненависть юным уродует лица" ?
В сентябре я пошел в школу. Я знал, что теперь уже не смогу скрываться и с лютой ненавистью ждал очередной встречи. Я даже решил для себя, что как их увижу, сам брошусь на них и там... хоть помирай. Я буду бить их в горло и глаза, я буду кусать их, пока мне не выбьют все зубы. Я буду царапать их и рвать, пока меня не забьют насмерть или не переломают руки. Каждое утро начиналось с внушения, что я иду на войну. И в моей войне все против меня.
Я готовился к встрече только с теми двумя психами... А зря. Очень многое быстро узнается в маленьких поселках. "А правда что ты фашист?", "А тебе не стыдно дрочить по ночам?", "ЧМО! Ты сам сказал, что ты чмо!". И я дрался. Со всеми и против всех...
Я понял, что побеждаю не сразу. Я понял это когда подрался сразу с тремя. И я победил, к собственному, кстати, изумлению! Я разбил им носы и, заливаясь кровью, они валялись и просили их больше не бить. Тогда я был благороден и милостив. Я уходил, не издеваясь больше над побежденными. Меня начали называть отморозком. Я никогда не уклонялся от драки. Но если вы думаете, что моя плаксивость прошла, вы ошибаетесь. Она стала притчей. Я плакал от горести проигрыша, они еще случались, и от радости победы. Я ревел от натуги, пережимая горло ногами здоровенному лосю и требуя его сдачи. Я кстати плакал, когда видел кровь в большом количестве. Эти мои слезы достали меня больше, чем кого бы то ни было. Но я медленно и верно со слезами на лице пробивал дорогу в неприкосновенность. Такое кто забыл, в школе есть. Когда даже захотят тебя все равно не трогают. Что с ним драться, когда синяков будет одинаково, а удовольствия от победы не получишь с выбитым зубом? Я полз наверх и все еще мечтал о встрече с теми двумя психами.
И вот в один прекрасный солнечный почти зимний день они приперлись к школе и снова стали сшибать деньги и сигареты. Я шел, поправляя на плече сумку с книгами, и даже по сторонам не смотрел. Я не заметил, как один из них подбежал с сзади и ударил меня в спину. Я все понял только уже лежа на асфальте.
Видно плохо я готовился. Глядя на своих врагов перед собой, я снова наполнился животным ужасом. Меня словно парализовало при виде моих мучителей. Я заскулил. Снова полились слезы из глаз. А они начали меня обрабатывать с криками "Стукач и падла". Я, который уже со всей школой сцепился и дрался наравне от этих двадцатилетних уродов уползал на коленях с белужьим ревом и потоком слез. Я даже не защищался. Я дополз до крыльца школы и там они меня отпустили. Я весь первый урок как раньше умывался и ревел в туалете. Иногда в него заходили, и другие ученики и я видел их издевательские улыбки и только сильнее взвывал. Наверное, во всех классах было слышно, как я страдаю.
Но на этом ничего не кончилось. Хоть я и просидел на подоконнике до закрытия школы внизу меня ждали эти отморози и, наверное, готовили мне не кислый разбор. Я вышел из школы с учителем пения. Я думал он меня защитит, когда они попытаются меня избить. Он оказался трусом, и максимум на что его хватило это погрозить пальчиком и быстро убраться. Я остался один на двоих. Старше меня они были, как я понимаю на шесть лет. Умом, по-моему, младше меня на столько же. Зато с силой и изуверством у них было более чем хорошо.
Вы думаете, что я собрался с силами и бросился в атаку? Нет. Еще хорошо в моей памяти сидели избиения при девушках и девушками. Я не мог преодолеть страх. Я сделал то, что делать научился превосходно. Я убежал. Я понесся ветром за школу, где начинался подъем на кладбищенскую гору. Взлетел, потеряв по дороге сумку с учебниками, на откос и побежал, лавируя между хаотично разбросанными могилами. Они, тяжело дыша, скакали по пятам. Мат сопровождал каждый их вдох или выдох. Я радовался последний раз в жизни, что не курю. Я просто обошел их на длительной дистанции. Скоро я начал забирать влево, чтобы, сделав круг, вернуться за сумкой и сбежать домой. Но они оказались не лыком шиты и, разделившись, продолжили преследование меня. Я смог снова добраться до кладбища, но не найдя сумки потерял уйму времени. Когда я опомнился, то оказался в западне. По склону поднимался один, а второй шел изнутри кладбища, прижимая меня к обрыву. Паника и до этого прочно сидевшая в моей голове заполнила каждую клеточку моего тела. Я метнулся глупо почти в руки нижнему подонку и отскочил от него успев унюхать алкоголь. Чуть не попавшись, второму я подбежал к семиметровому обрыву и замер над пропастью. Внизу под обрывом была кладбищенская свалка. Там среди стащенных деревьев виднелись и стекла и камни. И я стоял перед этим мусором, чувствуя сзади приближение врагов. Они уже протянули руки к моей куртке, когда я искренне сказав маме "прощай" оттолкнулся и прыгнул вниз.
Я не должен был выжить. Да ладно выжить. Я не должен был обойтись без переломов и ушибов. Однако обошлось. Бог миловал.
Чуть придя в себя, я взглянул наверх и замер... Вместо моих преследователей я увидел ЕЁ. Сначала я увидел развивающееся свадебное платье. Но и его хватило мне, чтобы испугаться. И я совсем ошалел, когда разглядел ее чуть улыбающийся аккуратный ротик и прикрытые веки. Из под них на меня сверкнули ее глаза. Она подняла медленно вверх левую руку и так же медленно помахала мне. Я лежал на спине на вырубленных кустах и не мог пошевелится. Девочка опустила руку и спиной вперед отошла от края. Я потерял ее из виду.
Ужас, наконец, отпустил меня и я со стоном собрался. Все-таки я подвихнул ногу тогда. Ковыляя, я добрался до подъема на кладбище и нашел в самом низу среди высокой травы свою сумку. Я готовился к тому, что сейчас на меня по откосу свалятся мои преследователи, но они так и не появились.
Хромая я дошел до дома и успокоил маму, сказав, что просто подвернул на физкультуре ногу. Уже совсем поздно ночью я рассказал ей обо всем. Что поделать, когда растешь с мамой, лучшего друга кому доверить тайны у тебя и быть не может. Но мама только улыбнулась, посчитав мой рассказ фантазией. Ее и тогда у меня было чересчур. И зачастую ей было трудно отобрать истину из моего рассказа.
Наутро у нас было собрание пионерской дружины. И вот кто придумал такую чушь, что надо о своих страхах говорить при товарищах. Мол, тогда и страхи пройдут и товарищи помогут если что. Только что закончившая среднее педагогическое, вожатая настойчиво требовала, чтобы мы сознались в своих тайнах. Извращенка думаю я сейчас, а тогда я все рассказал. Представляете, толпа пионеров, а я байку про мертвую девочку, которая помахала мне рукой. Я проклял тот день...
Само собой за мною закрепились несколько прозвищ. Одно из них "Злодей". От моей фамилии тогда, а второе "профессор". Но было еще и третье, самое обидное для меня. "Некрофил", мол, девочки ему мертвые грезятся. И так далее. Снова дрался. Снова бился со слезами на лице. Снова побеждал, иногда проигрывал. И ждал встречи с теми двумя психами. Уже более осторожно ждал.
Они не появлялись долго. Я даже, верите, нет, устал их ждать. Устал бояться наступающего дня и того, что он может принести. Однажды я нагло подошел к толпе ребят, с которыми враждовал и дрался почти без перерыва, и спросил где эти отморозки. Ребята от такой наглости даже не стали ссору разводить и честно сказали, что их друзья психопаты снова в психушке. У них случился знатный кризис, и собственные родители отправили этих двадцатилетних даунов в желтый закрытый дом.
Вам, наверное, не надо говорить, что я был рад? Да к черту... Я был счастлив! Я даже не смог сдержать улыбки на лице и такой вот счастливый вернулся домой. Я рассказал все маме, и она меня обняла, сказав, что теперь уж точно все будет нормально.
Целых полгода я жил счастливым. Я смог получить впервые за всю жизнь четверку в четверти по математике. Я на крыльях летел на английский. А на физ-ре я покорил сальто через "козла". Да так что наш латыш физрук захотел, что бы был у него в группе легкой атлетики. Я отказался.
Я занялся компьютерами, и всерьез собирался связать с ними жизнь. Я паял ZX-Spectrum и откровенно плакал от счастья, когда он у меня без лишней наладки заработал! Мой отец, конечно, добивал эту технику до ума, он тогда приехал с севера, готовясь нас забирать, но я сделал это своими руками! Я много что успел в те полгода. Я отошел от страха подальше и обещал себе, что больше никогда никого я не буду бояться. Я еще не знал о моих грядущих впереди проблемах в жизни. Выполнить свое обещание я смог только в двадцать семь. Но тогда в детстве я этого еще не знал. И я клялся себе всем возможным, что не буду бояться ни в бою, ни в мире. Я пообещал научиться убирать инстинкт самосохранения, и я этому научился. Позже, конечно, в двадцать три. И не полностью, но научился. Многое я обещал себе... С осторожностью, пообещал что, уезжая, пойду на могилу Ольги и возьму с собой частичку земли. Не знаю, зачем я это пообещал. Но перед отъездом я пошел к ней на кладбище с баночкой из под лекарства.
Это была суббота. Мы уже собрали вещи и должны были выехать в Ригу к бабушке, чтобы там ждать вахтовый самолет до Ноябрьска. Мама отпустила меня попрощаться с друзьями. У меня их не было практически и, не зная как убить время, я пошел на кладбище. Собрал все силы и пошел.
Я пришел в полдень и, для субботы, было странно наблюдать совершенно пустое кладбище. И как не храбрился, я немного поеживался от мысли, что я совершенно здесь один. С трудом я нашел могилу Ольги. Помню, подошел к памятнику с ее написанным курсивом именем и, наклонившись, зачерпнул с могилы земли.
Не понимаю отчего, но когда я разогнулся, у меня закружилась голова и, не устояв, я упал на дорожку. Больно упал. Хоть и мягким местом.
И не сдержавшись, засипел от боли. Даже зажмурился. Но, преодолев боль, я встал. Огляделся и...
Конечно, Она была там. Ведь я пришел к Ней. Она сидела на могильном памятнике в метрах тридцати от меня и легкий ветерок раздувал ее подвенечное платье. Она улыбалась и чуть наклонив голову, смотрела на меня в щелочки между веками. Подняла левую руку и, как в тот памятный раз на откосе, помахала мне. Я, наверное, к своему стыду оцепенел от ужаса. Помните, я до этого обещал, что ничего больше не буду бояться? А тут вот взял и оцепенел, покрывшись испариной. Я до сих пор вспоминаю, что у меня схватило спазмами живот.
А она... Она словно понимая мой страх, помахала мне рукой, чтобы я не боялся и шел к ней. На негнущихся ногах, с потом текущим ручьем по спине, я сделал шаг. Потом еще один. Я подошел к ней и остановился в метрах трех. Я слишком явственно слышал шуршание атласного свадебного платья. Она положила ручку на камень, предлагая мне сесть рядом. У меня пошли слезы. Я даже не понимал от чего. Но не от страха это точно. Точнее не только от страха. Страх был, но чуть-чуть. А слезы... От ее улыбки, наверное. Это была самая прекрасная и самая пугающая улыбка на свете. Я до сих пор вижу ее во сне. А тогда она улыбалась мне наяву. И было в ее улыбке и сочувствие к моим страхам, и нежность, и еще что-то.
Она снова показала мне на место рядом с собой. Я "сломал" себя и, подойдя сел рядом подвинув ледяное на ощупь платье, чтобы его не помять. Сидя в сантиметрах от нее я чувствовал лед ее тела и платья, но терпел и что самое интересное этот лед даже не вызвал мурашек на моей спине.
Она смотрела на меня, открыв глаза. Я только искоса увидел, что она раскрыла их, и боялся взглянуть прямо ей в лицо, предпочитая смотреть на землю под ногами. Тогда она подняла руку и указала куда-то вперед. Я невольно посмотрел и увидел что на могильном камне напротив нас свежая надпись белой краской. Я долго рассматривал ее, прежде чем понял, что она на латышском. Я со второго класса его учил, но не смог перевести. Тогда прямо на моих глазах надпись стала размываться и спустя мгновение она снова стала четкой. Только в этот раз я читал уже по-русски: "Запомни: Проклятье, до самой смерти связывает проклявшего и проклятого. И коли не исполнено оно, то ложиться бременем на плечи потомков".
Девочка опустила руку и снова посмотрела на меня.
Я решился. И закрыв глаза, повернул голову к ней. Наверное, я надеялся, что морок исчезнет и, раскрыв глаза я не увижу ни ее, ни этой надписи, а может, вообще, проснусь дома. Когда же я, сжав зубы, открыл глаза, то подавился криком. То есть заглох напрочь.
На ее красивом лице вместо глаз были черные выпуклые... я не знаю до сих пор как назвать их... Глаза, в которых белок чернее ночи, а зрачки сливаются с чернотой белка. Я опустил глаза ниже и посмотрел, что она больше не улыбается. Верите нет, но я стал молиться. Тогда она снова улыбнулась. Поднялась и пошла, выметая подолом своего драгоценного платья дорожку. Отошла чуть и поманила меня за собой. Мне хоть и было страшно, но успокаивало то, что она не сделала до сих пор мне ничего плохого. Я поднялся и подошел за ней. Девушка взяла меня под руку, и я отдернул локоть от внезапной боли. Я посмотрел на кожу и увидел, что в месте прикосновения она покраснела словно от ожога. Я подумал тогда что такое и от льда может быть. Но больше всего меня удивило, что она всплеснув руками прижала ладони ко рту и было, похоже что она испугалась за меня. Я невольно выдавил вымученную улыбку, потерев обожженное место. Она тоже извинительно улыбнулась. И показала рукой вперед. Мы пошли рядом, и я вслушивался в звуки шуршащего платья. Как она пугающе... красива, думал я, пока мы неспешно спускались к откосу. Но это я о ее лице, а не о глазах. Они меня пугали до дрожи. Но девушка снова прикрыла их оставив маленькие щелочки. Но даже так мне казалось, что сама тьма на меня смотрит. Что кто-то темный и страшный рассматривает меня из этих глаз словно из окон. Она проводила меня до откоса и показала рукой на школу. Я понял это как жест, чтобы я уходил. Я еще раз посмотрел на ее вновь появившуюся печальную улыбку, вбивая очертания губ себе в мозг раскаленным долотом. Каждый изгиб. Сейчас я уже не нарисую ее лица. Но вот улыбку... Улыбку у меня никто отнять не сможет. Как и фразу: "Проклятье, до самой смерти связывает проклявшего и проклятого. И коли не исполнено оно, то ложиться бременем на плечи потомков ".
Я спустился к школе и посмотрел назад. Она стояла на склоне развернув обнаженные плечики, ее пальчики теребили платье, которое развивалось как от ветра при полном штиле. Гордо вскинув головку и смотря на меня через чуть прищуренные глаза, она как бы прощалась со мной. Или нет. Она провожала меня. Провожала, зная, что мы еще встретимся.
Я вернулся домой и понятно, что ничего не рассказал маме и отцу. Я не хотел попасть туда, куда засадили этих гавриков. Я хотел успеть еще мир поглядеть. Сразу после моего возвращения мы вызвали машину и, не спеша, поехали в Ригу.
У бабушки мы пробыли почти неделю. В ожидании вахтового самолета мне предоставили полную свободу и я исползал еще раз до каждого камушка такую знакомую Ригу. Планетарий уже не работал в то время. Он еще не превратился в собор, но уже не работал. Я разочарованно пошел в кинотеатр "Пионерис" неподалеку и просмотрел подряд три фильма. Один в большом зале и два в маленькой комнатке, где крутили фильмы с видеомагнитофона. Я тогда страдал по Брюс Ли. Да все тогда страдали по его фильмам. Вот я и таращился, слушая приятные отчего-то мальчишескому уху звуки ударов и гнусавый голос переводчика. Я ушел только под вечер из кинотеатра. Сразу уехал в Межциемс. Это район рядом с бикерниекской гоночной трассой. Там на улице Гайлезерс жила моя бабушка. Я не пошел, конечно, домой. Наоборот я решил аернуться домой совсем поздним вечером. Я словно понимал, что больше никогда не смогу возвратиться в Латвию. Надо было набраться этого воздуха. Этого спокойствия. Этого шума сосен над озером. Лишь искупавшись на лесном озере, я решительно направился к дому. Но еще долго сидел перед подъездом, сквозь просвет домов, наблюдая за закатом.
На следующий день меня снова выпустили в город и я пересмотрел фильмы в "Риге" и "Палладисе". И так я гулял все оставшиеся дни за исключением тех, в которые мы окончательно собирали вещи.
Небольшой самолет принял нашу семью на борт и мы, в компании уже от трапа пьющих нефтяников, поднялись в воздух. На самом дне моей сумки лежала коробочка из под лекарств с землей моей родины, и с могилы девушки, которую я так плохо знал, но которой обязан тем, что я стал тем, кем стал.
Самолет поднимался под крутым углом. Аэропорт Риги проносился подо мной. Вот его сменили леса. Вот вдали после разворота я вижу Ригу и отчего-то мне горько на душе. Родители непонимающе смотрят на меня, когда я говорю "Прощай..."
Глава вторая. Ноябрьск. Тюменская область. Росиия.
В школу я пошел здесь в самую лучшую. В восьмую. В математический класс к лучшему на мой взгляд математику за мою жизнь Тишкину. Он был нашим классным руководителем вдобавок. Если сказать, что нас "драли", это ничего не сказать. Он никогда не кричал, но иногда я думаю, что в этом был наш кошмар. Два часа лекций, как в институте, а в конце контрольная на усвоенный материал. И он, постукивая линейкой по ладони, ходит молча между нами всматриваясь в написанное в тетрадях. В следующий раз сначала урока десятиминутная контрольная по пройденному и лекции с последующей контрольной. Мы вешались. Причем все одинаково. Что отличники, что такие двоечники как я. Физику нам преподавали на таком же уровне. Через полгода и я и Тишкин взмолились. И ему и тем более мне было понятно, что в классе мне делать нечего. Мы прекратили взаимное насилие и я ушел в девятую школу, где после Тишкина, мне так ничего нового и не преподали. Потом мне в жизни пригодились только знания, полученные у него за каких-то полгода. В девятке я откровенно забил на все точные науки только потому, что в Восьмой уже проходил институтскую программу. Зато приналег на историю и Литературу. Как можно приналечь на литературу? Перечитать всех классиков в округе. Попробуйте. Голова кругом от количества.
С англичанкой мне повезло. Инна... отчества не помню. Да и не важно это сейчас, все равно мы ее Иннушкой звали. Она нас учила с точностью до наоборот, от педагогики Тишкина. Она занималась только с теми кто хотел учится, но как занималась! Я до сих пор вспоминаю ее хорошими словами. Я потом в Училище только вспоминал английский, а не заново учил. Тихой сапой я осваивал науки.
Про мою дворовую жизнь могу сказать просто. Многие не знали, что я прошел, и обожглись крутенько на этом. Хотя были и те, от которых я получил ожоги на всю последующую жизнь. В частности господа милиционеры, пытавшиеся выгородив одного мальца и ни за что ни про что посадить меня, когда я даже в том районе не был, заставили меня задуматься первый раз о хозяевах жизни. Они же мне и привили неискореняемую ненависть к себе. Все остальные мои стычки с Внутренними органами и их жесткость и кровавость обуславливались моими подростковыми воспоминаниями об избиениях на третьем этаже ГОВД. Четыре пьяных мента мочалили меня, заставляя подписать чистосердечное признание. Хрен вам! Спасибо родителям успели вытащить до того, как я бы уже согласился сесть за незнакомого мне, но так отчего-то дорогого ментам пацана.
Во дворе я пользовался репутацией, если не отмороженного, то уж и не вменяемого точно. Я специально создавал такой ореол, чтобы не сталкиваться с дерьмовыми "кто круче". Я мог и зажигалку в глаз воткнуть... Я встал на ноги как личность, наверное, именно в тех дворах. И еще именно во дворах я стал забывать о Ней. Она мне даже почти не снилась. И если я раньше спрашивал у Нее совета и она как бы отвечала мне, то скоро и эта игра разума улетучилась.
Это был уже одиннадцатый класс, когда прошлое напомнило о себе. История это длинная, и достойная внимания. И своей фантастичностью и своими последствиями она сказалась на всей моей судьбе...
Я познакомился с одним пацаном, Олегом Кировым. Фамилия героическая... Мы с ним долго общались после школы на разные темы и он мне открыл интересную на тот момент вещь. Оказывается не я один встречался с различной мистикой в жизни. Он был вообще кладезем этого, как бы помягче назвать. Вокруг него происходили страннейшие вещи. Под его взглядом человек мог уронить свою ношу. А мог и вовсе упасть. Он видел ауру человека и говорил по его руке о том, кто он, что он и зачем он. Даже в чем именно интересы человека он мог сказать. Олег на мой взгляд был почти богом. Интересный человек.
Сошлись мы с ним тоже интересно. Я пил пиво на стадионе за школой и забавлялся, глядя на девчонок второй смены сдающих кросс. Он подошел ко мне и сказал:
- Я вот за тобой наблюдаю и в толк не возьму...
Само начало разговора меня удивило до той степени, что я поперхнулся пивом. Мало того, что за мной наблюдают так еще и анализируют. Вот ведь не лень...
- Что? - спросил я.
- На тебя ничего не действует.
- Что не действует?
- Ничего. - Сказал он присаживаясь. - Стою на балконе, курю, тебя заметил. Вижу тебе делать нечего... Ты, словно на ипподроме сидишь, смотришь, как лошади бегают. Я этих десятиклассниц имею ввиду. Дай, думаю и я над тобой приколюсь. А ты, как ни в чем не бывало, сидишь и в ус не дуешь.
- Да ты о чем? - вообще ничего не понимая, спросил я - И кто ты вообще?
На вид он был младше меня. По голосу наглее меня и вдобавок увереннее. Я решил повременить с посылом его куда подальше до поры до времени.
- О чем я? - переспросил паренек и указывая на бегущую по кругу девушку сказал: - Видишь ее... сейчас она упадет.
Я со смешанным чувством смотрел, как девчонка, пробегая мимо нас, спотыкается на ровном месте и падает, до крови расцарапывая себе локти и колени. Дорожка, посыпанная гравием, не приспособлена для падения. Подбирая челюсть, я спросил, пытаясь выдавить ухмылку.
- И что?
- Что? - снова переспросил он. И тут произошло совсем невероятное. Все бросившиеся к плачущей девушке ее подруги во главе с тренером упали на гравий в одну секунду и недоуменно поднимаясь, стали озираться вокруг. Придя в себя, они все же поспешили на помощь плачущей.
Я сообразил, что девушка может быть случайностью, но не весь класс.
- Пойдем-ка отсюда. - Сказал я делая со всем старанием строгое лицо. За которым по-детски прятал изумление ситуацией..
- Ну, пошли. - Забавляясь сказал он.
Мы прошли до магазина, и я взял еще две бутылки пива. Одну протянул ему со словами:
- Это за аттракцион.
- Ага. - согласился он. - Пойдем сядем?
В детском садике в одной из беседок мы устроились друг напротив друга. И честно вам сказать, я даже не знал с чего начать-то. Мне было интересно многое, а начинать-то надо с одного.
Предугадывая мои мысли, он сказал:
- Не ломай голову. Треск же слышен. Кто я? Я Олег. Фамилия Киров. Даже не родственник. Как я это делаю? Всегда молча. Меняю фокусировку взгляда, вхожу в состояние, когда осознаю душой, что мне надо, и вперед. Если не умеешь, сейчас и не пробуй. Прецедентов чтобы на кого-то не действовало, у меня еще не было. Ты первый. Теперь кто ты? Ну, давай, говори.
Отпив пива и закурив, я сказал, подражая ему:
- Кто я? Вадим Злодеев. Фамилию оправдываю. Таких как ты еще не видел. Ты первый. Пробовать, как ты это сказал... Менять фокусировку... даже не собираюсь.
Олег усмехнулся и сказал:
- А кто тебе сказал, что ты оправдываешь фамилию? Это ты имя оправдываешь. Оно к себе неприятности должно тянуть. А судя по фону, ты далеко не злодей.
- Как понять оправдываю имя?
- Ну, есть такая даже наука о воздействии имени на психику человека и на окружающих. Может, потом расскажу о примерах. Но твое имя тяжелое. Не каждому по плечу. Это тебе не Владимир. Это Вадим. Вадимир. Приводишь и уводишь мир. Кому талисманом, кому проклятьем. Но всегда ты виноват даже когда прав.
- Это что-то новое.
- Но... мы же не об этом? - Улыбнулся он и мне, по-настоящему, понравилась эта нагловатая улыбка.
- Ага. А кстати о чем мы?
- Почему на тебя не действует? - Напомнил он свой дурацкий вопрос.
Я задумался и высказал, дурачась идею:
- Иммунитет.
- Вероятно. Но он должен был отчего-то возникнуть. Расскажи мне.
Я смотрел на него, изучая, и потом попросил:
- Знаешь что. Для чисто эксперимента и прочищения мне мозгов. Сделай еще что-нибудь.
Он засмеялся. А потом пояснил свой смех:
- Ты знаешь это на уровне знания другого языка. Ты его к примеру знаешь... Вот к тебе подходит человек, который в нем как свинья в апельсинах и говорит восхищенно: Вот вы этот язык знаете!? Скажите что-нибудь на нем... Так же ты и меня просишь.
Я его понял и начал с вопроса:
- Двигать предметы?
- Нет. Могу работать только с одушевленными предметами. Кстати трава, деревья, животные в них входят. Я уж не говорю о человеке.
- Хорошо. Вон дерево... можешь его наклонить.
- Нет. У дерева нет моторных функций. Точнее есть, но они мизерны и неуправляемы. Легче заставить цветок сложиться как на ночь.
- Мда? Ну, хорошо. - Оглядевшись я предложил: - Вон пацан идет с бутылкой кваса. Пусть он ее уронит.
Я еще не договорил, а пацаненок шарахнулся от выпавшей из подмышки стеклянной бутылки. Тогда квас был в бутылках по ноль пять. Я почесал затылок и спросил:
- То есть, ограничений нет?
- Есть, но только моральные.
- И откуда ты такой? - с подозрением в голосе спросил я.
- Родился на Кубани. Сюда с родителями приехал лет восемь назад. Вот с ними и живу.
- А ЭТО откуда?
- ЭТО? Не знаю. Я только смог это понять и научится управлять. А так... наверное оно всегда со мной было.
- Ну, у других-то нет?
- Мне кажется, есть у всех. Причем в детстве у всех одинаково. Это потом жизнь либо тушит ЭТО либо заставляет развиваться. Я же слепой был от рождения...
- Чего? - не понял я.
- Да! Хочешь верь, хочешь нет. В восемь мне операцию сделали. Я первый раз увидел небо.
- Не верю. Те, кто от рождения слепы, уже практически неизлечимы!
- А меня вот вылечили. - Упрямо с улыбкой сказал он.
Я посмотрел на него, изучая лицо. Ничего примечательного. Кроме улыбки. Она была слегка ехидной и надменной одновременно.
- Итак?
- Что?
- Откуда у тебя этот иммунитет?
- Не знаю. - Честно сказал я. - Как и ты не знаешь, откуда у тебя то... То что ты умеешь.
- Я же сказал что оно от рождения. - сказал Олег.
- Значит у меня иммунитет от рождения.
Мы с ним топтались на одном месте около часа. Он, развлекая меня, заставил за это время и собачку потанцевать, как он сказал, попеременно раздражая нервные узлы. И бабульку старую-престарую заставил пробежаться метров сто. Его не смутили ни ее старость, ни вообще... такое насилие над ней.
- Родители твои знают об этом? - спросил я.
- А как же. При них то все и начиналось. - Кивнул парень.
- И как они? - осторожно спросил я.
- Просят не афишировать. - Пожал Олег плечами.
- А что ж тогда ко мне подошел?
- Так ты ж один такой. - Снова со смешком сказал он. - Я подумал, что ты умеешь то же, что и я и поэтому непробиваем для меня.
- Но ты же понял что я не такой.
- Ты интереснее. - Заявил Олег. - Ну, представь, что вот ты встречаешь старого знакомца. У вас есть и темы для разговоров и повод для них. Но вы обсуждаете волей неволей прошлое. Что с кем случилось, что и как произошло. Кто из вас теперь кто... И как этим КТО стал. А вот если ты встречаешь незнакомца, да еще в нем состоит интерес. То по-любому этот интерес на будущее. Изучая, его ты планируешь настоящее и будущее. А уж если он обладает чем-то важным для тебя, то это только на будущее работа. Так что ты интереснее.
Я помню, что в тот момент растерялся и даже чуточку испугался его самоуверенности. Мне, конечно, было тоже интересно. Да что там... я такое видел впервые и был удивлен до забывания вопросов. А такая степень удивления последняя. Но кроме всего, меня подтачивал страх. Передо мной кто? Маг, волшебник, демиург, воплощение бога? И что он может сделать со мной, если по каким-то причинам соврал насчет моего иммунитета.
- Только ради бога не вздумай испугаться - предупреждая меня, сказал Олег - это и глупо и мне противно.
- А ты бы не испугался? - спросил я его неуверенно.
- Нет.
- Ты че такой крутой? - спросил я и скептически улыбнулся.
- Нет. Просто... трусость как сказал Булгаков, это самый страшный грех. Ты можешь не умереть от выстрела в упор даже в голову, но у тебя все шансы на это, если кто-то выстрелит над ухом в воздух, когда ты этого не ждешь. Или наоборот, когда ждешь, что тебя застрелят. Ты скажешь, что испуг это инстинкт? На фиг мне такой инстинкт нужен. Я его себе удалил.
- То есть ты вдобавок еще и ничего не боишься? - уже открыто улыбался я.
- В твоем понимании нет. Я бываю осторожным. Особенно с другими. Но это далеко не страх.
Я прикинул про себя, долго ли проживет человек на одних мозгах без инстинкта самосохранения. Получалось не очень...
- Ты о чем там мозгами скрипишь? - спросил он меня, ставя пустую бутылку на дощатый пол беседки.
- Да думаю об услышанном. - Признался я.
- Ты что-то чересчур осторожничаешь. - сказал Олег.
- Приходится думать, о чем говоришь.
- Скажи одно. После увиденного ты мне веришь?
Я пожал плечами и сказал, что да верю. Тогда он задал следующий вопрос:
- Тогда откуда у тебя иммунитет?
- Я не знаю.
- Это нечестно. Я открыл тебе себя. А ты не хочешь мне открыть свою фишку. Расскажи о своем детстве...
Мы проболтали с ним до вечера. Выяснилось, что он учится в шестой школе и свято блюдет обещание не глумиться над людьми там. Что его жизнь не смотря на умение, скучна и однообразна. Мол, друзей у него нет совсем да и не может быть друзей, если над каждым он может обрести контроль. Олег рассказывал что даже гулять редко ходит предпочитая сидеть на балконе и читать когда тепло или дома на диване глотать книгу за книгой. С книгами, мол, ему интереснее, чем с людьми. Я почти не перебивал его. Мне было действительно все интересно об этом парне. Не каждый день такого чудака встретишь.
Когда он, наконец, засобирался домой, я подумал что не плохо было бы встретиться еще раз. Договорились на следующий день в станции юных техников, где он частенько играл на компьютерах. Я подумал, что и сам с удовольствием поиграл бы в "дюну". Так и порешили.
Ночью, поверьте, мне было о чем подумать. О чем голову ломать. А утром в школе я откровенно забивал на то, что препод говорил. Сидел, рисовал в тетрадке что-то совсем левое и думал об этом уникальном пацане. На станцию я пришел много раньше его и, оплатив час, засел гонять в хвост и гриву Атрейдесов играя за Харконненов. Я прошел три миссии, когда почувствовал что он, стоит за спиной и так же несерьезно улыбается. Повернулся. Поздоровался. Он был с двумя бутылками пива. Одну протянул мне и сказал:
- Это за честные ответы. Я всю ночь не спал и, если не ответишь, помру от бессонницы.
Я про себя улыбнулся, подумав, что помирать от любопытства мы будем на пару.
...В тот раз я рассказал ему свое детство. Он только приговаривал: "Не то! Не может такое... Тоже не то" Он искал ответ, а я ему рассказывал только то, за что стыдно не было. Наконец ему надоело и он заявил:
- Ну, будем работать или Ваньку валять? Давай обо всем, что было странного в твоей жизни. Страхи, переживания, НЛО, приведения, чертики зеленые... Все давай. Мои уши железные я все стерплю.
ЕЁ он не стерпел. Он вошел в состояние близкое к коматозу. Потом долго переспрашивал. Задавал кучу второстепенных вопросов. Много говорил непонятных слов и, в конце концов, утвердительно кивнул: "Оно".
- Нашли. - Сказал он как-то печально.
- Ты во все это веришь? - спросил я его. - Я сам иногда думаю, что мне это примерещилось все. А ты веришь.
- А я всему верю. - Просто сказал он. - Я такое повидал... Я же тоже привидение видел в детстве. Хотя может это и чушь. Представляешь, стою я трехлетний, смотрю за темное окно на балкон, а там вдруг глаза появляются светящиеся и контур какой-то темный с ночью сливается. Мне потом родители говорили, что я с глазами спутал окна пятиэтажки напротив. Но я то помню... Я потом по ночам в своих снах частенько с ним встречался. Страшно до жути было. Ну, это поначалу. А потом привык и научился снами управлять.
- Чего? - мне показалось, что я ослышался.
- Снами управлять. Нет, ты не понял. Это не сюжет задавать, но коррекцию событий проводить. Интересно становится, будто книгу читаешь. А мне такие сны снятся! И про другие миры. И про Землю, но в других местах. Мне пару раз было такое во сне... будто я за сон чью-то жизнь прожил. Интересно до чертиков.
- Я так не умею. - признался я.
- Научись. Для этого надо научится управлять глубиной сна. Как дремать знаешь? Чуткий сон. И глубокое состояние знаешь, да? А по середине там пластов не меряно! Че хочешь со своим сном сделать можно.
- Попробую.
- Я тебя научу. - пообещал Олег.
- Окей.
- А ты меня научишь своей непрошибаемости. - сказал он снова улыбаясь.
- Я не смогу.
- И не надо. Я сам научусь. Буду рядом и со временем пойму.
Мы встречались каждый раз либо в СЮТе либо на стадионе. Я знал, где он живет, но ни разу не заходил. Как-то повода не находилось. Чем мы занимались? Пиво пили. Говорили. Много говорили. Иногда он ради забавы показывал на людях свои фокусы. Мы обычно по часа четыре вот так бродили и рассуждали о всякой всячине. Сказать, что мне с ним было интересно это соврать. Нет. Он был наглым, навязчивым со своими идеями и трюками. Он был несдержан на язык и меня иногда это прямо бесило. Но он был не такой как все и я хотел искренне понять, как это у него получается. Хотел научиться такому же. А что плохого, если, как он утверждал, я тоже такое могу. Раз каждый такое может. Но я не понимал. А он не мог объяснить по-человечески. Больше нескольких часов я его не выдерживал и сбегал к своей недавно обретенной подруге Инессе. Уже с ней я отдыхал и телом и душой от этого странного человечка и его странных взглядов на жизнь.
Ина ничего не знала об Олеге. Я не решился ей о нем рассказывать. Мало ли не правильно поймет. Да нам было чем заняться и без Олега. Я у нее то понятно не первый был да и предпочитала она парней постарше, но у меня она была первой любовью. И я как и всякий не переживший этого чувства с головой нырнул не удержавшись на краю простого знакомства или постели. Она училась в параллельном классе и была для меня все равно что спичкой для пороха. Когда она подходила я прямо вспыхивал чувствами. А когда смотрела готов был спалить весь мир ради нее. Но это обыкновенные детские чувства. И я был полон ими как бочка водой. Чуть ослабнет стенка разума и хлынут они на объект обожания лавиной. Я ходил к ней домой где меня благосклонно принимали ее родители. Мы гуляли по городу и мне честно говоря многие завидовали. Она была не просто красива... Она... Я не могу даже описать ее. Могу нарисовать. Хотя например сейчас это удастся сделать с огромным трудом. Я боялся ее со своими друзьями знакомить, опасаясь что мне предпочтут кого другого. Так и с Олегом я по первой не хотел ее знакомить. От Олега я хотел только одного научится его фокусам.
Ни он, ни я ничему не научился. Через неделю наших встреч он не пришел. А я его как раз хотел со своей подружкой познакомить. Иннушка Хижнякова тогда была со мной моей королевой. Я решился развлечь ее с помощью Олега и в назначенное время мы пришли к стадиону. Хорошо я ничего заранее не говорил и мне не пришлось краснеть. Он не пришел. Я тогда повел подругу к его дому. Нам было все равно где гулять от постели до постели. Оставив ее на скамейке перед подъездом, я поднялся к нему домой и позвонил. Я у него еще ни разу не был, но могу спорить, открыл мне дверь не его отец. Молодой еще парень осмотрел меня и спросил что мне нужно. Я просил позвать Олега. Парень ответил мне, что они больше здесь не живут. И только тогда я заметил под тяжелой курткой ремни кобуры. Я тогда посчитал, что это мент и поспешил быстрее смыться.
На мой ошалелый вид Инесса ничего не сказала и мы позже разговорились о чем-то банальном и глупом. Помню, я отвечал и говорил рассеянно, не прекращая думать о человеке с кобурой в квартире Олега. Ночью я так и не смог уснуть. Все думал и гадал, где он и что с ним. Я просидел на кухне со включенным светом, раздражая родителей, которые велели мне спать. Но я погряз в своих вопросах и мне спать никак не хотелось.
А утром я почти усыпал на уроке. И уснул бы если бы мозги закипая не представляли себе самых страшных картин. Я передумал все к обеду и, решившись, снова пошел на квартиру к Олегу. Я долго и настойчиво жал кнопку звонка и, наконец еще один незнакомый мне не старый человек открыл дверь. Я почему-то сразу обратил внимание, что этот-то без кобуры. И даже подумал, может это и есть отец Олега.
С плохо скрываемой тревогой снова попросил позвать моего друга. Но и этот человек, внимательно присматриваясь ко мне, ответил, что они переехали. Я спросил, куда и мужчина сказал дословно такую фразу:
- Это не важно. Главное что он никогда сюда не вернется. Так что мальчик не ходи сюда больше. Если не хочешь неприятностей себе и родителям.
Я спросил, понимая, что играю с огнем:
- Вы его арестовали?
Мужик оттолкнул меня от двери и сказал криво усмехаясь:
- Ты все слышал? Давай топай отсюда. Что бы я тебя больше не видел.
Я уже спускался вниз, когда дверь снова открылась и голос крикнул вниз:
- Эй, парень постой-ка!
Я сбежал. Мои легкие от курения уже не были такими выносливыми, но убежать я смог. Из дома напротив я через дверную щель видел, что человек перед Олеговым подъездом суетится, мотаясь вправо и влево и что-то говорит по огромной рации.
Я пошел не домой, а к Ине. Кстати наши ней в ту пору отношения до сих пор мне не шибко понятны. Я даже не знаю, любила ли она меня или это было такое возрастное решение сексуальных проблем. Я был таким заморочным пацаном, что не уверен, испытывала ли она ко мне какие-то сильные чувства. Я же любил её разве что не до беспамятства. Но кого любишь тому и доверяешь. Я сныкался у нее, а потом мы уже вместе пошли к ее подруге Марине и у нее какое-то время пили чай.
К ночи я все-таки осторожно вернулся домой и сразу спросил родителей, не заходил ли кто ко мне. Оказалось, что нет. И даже никто не звонил. Я чуть успокоился. И снова задумался об Олеге. Только ближе к утру я уснул. Организм хоть и молодой не понимал такого насилия над собой в виде двух суток без сна.
В школу меня так и не добудились. И я не пошел. После занятий ко мне зашла Ина и мы, готовящиеся к последним экзаменам, решили сделать передышку в учебе, отправившись на крышу загорать. Загорание на крыше превратилось в сексуальное приключение, а сами мы еще долго смеялись и краснели, случайно увидев разглядывающих нас из окон недалекой высотки людей. Наглые такие физиономии.
С Иной я не мог оставаться серьезным ни минуты. До сих пор вспоминаю, как легко и быстро рядом с моей любовью рассеивались все мои тяжкие думы и куда-то исчезали вечные проблемы. Совершенно понятно, что скоро, а точнее спустя две недели после выпускного, я уже и думать забыл об Олеге. И вспоминал его, как и Её. Словно два призрака промчались через мою жизнь, а не один. Но, как и ОНА, он скажет свое слово позже. И как и ее так и его слова навсегда перевернули... и наверное искалечили мою жизнь.
Но тогда я еще не думал о таком готовясь поступать в Высшее военное заведение. Так получилось, что я сам хотел стать офицером. И желательно морским. Даже не могу сказать, откуда у меня такое желание возникло. Может оттого, что дед был военным моряком, а может, просто фильмов героико-патриотических пересмотрел. Навроде "Секретного форватера". Так или иначе, я возмечтал о черной форме и золотых погонах.
Пролетели последние деньки перед моим отбытием в Санкт-Петербург. Я каждый день морально насиловал Ину вопросом, а любит ли она меня. Естественно это гуманное создание отвечало, что да. На вопрос будет ли она меня ждать, я тоже получил утвердительный ответ. Со спокойной душой я был готов отправляться.
Я почти созрел морально ехать - прибыть в Училище надлежало в конце июня, единственное, что меня удерживало это безумная тоска по оставляемой мной девушке. И все вечера мы неразлучно проводили с ней. Я часто сидел на кухне с Инушкой и пил чай, слушая ее рассказы о своих подругах. Я о чем-то сам смешном рассказывал ей и одновременно как бы успокаивался. Ведь я был молод и верил в людей. Верил что Инна меня дождется. Верил что вернусь к ней в парадной форме и заберу ее туда где мне предстоит учиться. И даже, вот странно, для меня казались будущие пять лет учебы чем-то мимолетным. Чем-то что очень быстро пройдет. Пролетят, мол, эти годы, как и те, что отделяли меня от моего давно забытого пятого класса.
В один и таких говорильных вечеров мама и подала мне конверт который нашла в почтовом ящике. То-то я удивился. Даже насторожился, прочитав, что оно от абсолютно незнакомого мне человека. Аккуратно я извлек из конверта письмо и вчитался в первые строчки:
"Привет, Вадим. Я все-таки смог отправить тебе письмо. Это было, поверь не легко. Я в Подмосковье. В специальном учреждении, где ученые изучают таких как я. Нас тут пять пацанов и шесть девчонок. Родители живут здесь же при нас. Нам разрешают гулять по территории, но не дальше. По одному из наших даже стреляли, он пытался сбежать. Обошлось. Я понимаю, что ты волнуешься, так как наш разговор не закончен. Да и еще этот спешный отъезд. Но хочу предупредить тебя, старайся не попасться им в руки. Я нечаянно рассказал им о тебе. И ты знаешь, их твой дар заинтересовал, чуть ли не больше нашего. Я, сам понимаешь, не мог ничего скрыть. Тут расскажешь все что знаешь и еще спасибо скажешь, что разрешают говорить. Они знают о тебе. Они не знают твоего места жительства, но думаю, по имени и фамилии им много времени не понадобится, что бы тебя найти. Сможешь - скройся. А иначе попадешь к нам или еще куда".
На этом письмо заканчивалось. Обрывалось так ничего и не объяснив лишь вывалив на меня ушат новых вопросов на которые просто не у кого было спросить ответы.
Я зашел в ванную и умыл лицо, покрывшееся испариной, словно я получил письмо от мертвеца. Вышел из ванной и вдруг почувствовал уже забытый холод ЕЕ близости. Я, и это я помню точно, даже услышал шуршание платья. Моя голова как тогда на кладбище закружилась, и я начал валиться на бок, судорожно расставляя руки и ноги. В глазах совсем потемнело, и я услышал испуганный крик Инны. И скоро надо мной засуетилась мама.
Меня привели в чувство и я еще раз умылся сидя на краю ванной. Ноги были совсем как чужие и я боялся стоять на них. Да чего там... Адреналин, вброшенный страхом в кровь, даже руки мои заставил трястись. Лишь чуть погодя я вышел на дрожащих ногах и подошел к маме. Решение странное, но, как мне казалось, исключительно верное, возникло сразу.
- Я должен уехать не двадцать седьмого, а как можно быстрее...
Сказано - сделано. Билет на двадцать третье я получил уже на следующий день.
Наверное, стоит сказать, что я так никому и не показал того короткого письма. Я сжег его на лестничной площадке, а пепел растоптал. Ина тоже ничего так и не узнала. Я подумал, что об этом не стоит говорить.
Ну, как ей объяснить кто такой Олег. Как рассказать всю эту историю, что бы она поверила? Не знаю. Я и о Ней-то умолчал. А уж о нем и подавно надо молчать, считал я тогда...
Последнюю ночь мы провели вместе с Иной и я к своему стыду разревелся, словно научился чувствовать будущее. Я помню, что мне говорили друзья, когда я уезжал. Что она меня не дождется. Я, наверное, теми глупыми слезами прощался с ней. И хотя ночь прошла не вся в слезах, оттенок горечи был во всем, чтобы мы не делали. Она же наоборот кажется искренне клялась, что будет ждать и что приедет ко мне в гости в Питер.
- Оставить девушку на гражданке, - шутил я - это все равно, что бутылку водки на дороге.