Шахерезада умерла на застеленной постели. Едва успев досказать последнюю сказку. Султан, порадовавшись действенности нового яда, отправился играть с собаками. Любимого щенка его звали Барзах, и он был самым быстроногим на свете. Когда убегал далеко, не возвращаясь до вечера, султан приказывал избивать евнухов палками для того, чтобы те ползали за щенком по склонам.
Когда Шахерезада очнулась, к ней ровными дугами склонялись тонкие, легковесные травинки. По травинкам расхаживали маленькие девочки в красивых джильбабах фиолетового цвета с открытым лицом, настолько умело сделанные, что можно рассмотреть даже цвета их глаз, вдобавок все разные. Они отражались в каплях росы на травинках, с обратной стороны стебля, поэтому не сохли под ярким слепящим солнцем. Шахерезада попыталась поговорить с девочками, но они молчали, только расхаживая туда-сюда по стеблю и красуясь. Это поразило Шахерезаду, потому что завтра, если девочек увидит мужчина, их строго накажет муж или мужья, она перевела взор на солнце, потому что он мужчина и уже видит девочек. Почему же молчит и не зовет их мужа или отца?
Солнце не ответило Шахерезаде ни слова, только смотрела на нее сверху, не жмурясь, видимо, не зная, что можно сказать. Но вняло ее просьбе, спрятало девочек, когда Шахерезада снова оглянулась к тем, их не было видно, только травинки качались рядом, все вместе, как будто совершая намаз.
За травинками расстилается сколько хватит глаз белый-пребелый песок. Такого она никогда не видела и о том, что это песок, могла только догадаться, хотя может быть это сахар, рассыпавшийся в чьих-то неосторожных руках по шалости или несоблюдению приличий? Солнце медленно гладит песок и отводит свои лучи обратно, значит это не сахар, сахар под песком бы таял. Было бы очень сладко, всем вокруг очень сладко дышать.
Если закрыть глаза, попытавшись подтянуть хиджаб ниже, становится понятно, что вокруг не слышно ни звука, травинки кланяются молча, и не слышно даже плеска воды, которой должен заканчиваться песок, когда-нибудь должен заканчиваться. Заканчивается и твое молчание, потому что неизвестно, сколько минут уже прошло, но ты слышишь звук шагов, тихих шагов по песку. Этот человек похож на великого визиря неверных, которых тебе приходилось видеть на приемах во дворце твоего мужа, по крайней мере одет также. Высок, поэтому лица не видать, через закрывающий лоб край хиджаба, а сбросить его тебе не позволено, солнце наблюдает за каждым твоим движением. Ты можешь только смотреть вверх, задрав голову, ловить взглядом его руку, поймать его руку, держать его руку просительно, ты могла бы еще встать, вровень с ним, посмотреть в лицо, но уже забыла о том, что это можно было бы сделать.
Голос его начинается почти сразу, как затихает плеск шагов, он негромок, а разобрать слова ты можешь начать только после того, как нашла его руку:
- Где она может прятаться, эта недостойная, отверженная Аллахом рабыня? Ты не видела здесь никого?
- Ты отвергаешь меня, о хозяин очей моих? - робко спрашивает Шахерезада. Слова гостя звучат очень грозно, и кажется, может последовать удар, она постарается опустить еще ниже голову для того, чтобы он не попал по глазам.
- Нет, ты тут не причем. Я ищу только эту старую отверженную гусыню. Где мы, где мы? Шайтан увидит это, я, кажется, шагнул не в те ворота!
Звучит голос незнакомца очень взволнованно, рука его мечется туда-сюда, дергая в разные стороны за собой Шахерезаду. Кажется, визирь видит что-то еще, что не видела она, что-то кроме песка. Слова его звучат непонятно, Шахерезада хочет уже подняться, но ее останавливает его голос:
- А кто ты, государыня? Туман затуманивает мои глаза, когда я наблюдаю твою несравненную красоту.
Лицо великого визиря неожиданно оказывается совсем рядом с Шахерезадой, так что она могла бы дотронуться до него. Лицо белое, как лица неверных, без бороды и усов только над верхней губой проведена черная полоса, и на подбородке еще немного черной краски, как у многих неверных, что воевали с султаном или приходили во дворец для переговоров. Она хочет отдернуться от него в страхе, но ощущает, что рука неверного уже крепко обнимает ее, и она не в силах, ей остается только подчиниться. Вторая рука, тонкая, уверенная и настойчивая, уже грубо разрывает подол.
- Так ты взял меня, величайший из воинов? - шепчет Шахерезада, катаясь по траве и закусывая губы, так что все ее тело пронзает легкая боль.
И не слышит ответа великого визиря, потому что он пропал, растворился в лучах заходящего солнца, или далеко в песках. Там куда не добежать, даже если она встанет на ноги. Поэтому она побежит в другую сторону, в ту, откуда пришел незнакомец, тем более травинки за ее спиной куда-то пропали вслед за девочками, и она даже не помнит, какая из сторон та, вокруг только белый песок и солнце, с которым они подружились еще днем, но лучи его уже ослабели. И Шахерезада будет бежать, пока солнце не растает, а потом упадет и будет снова подниматься, двигаясь вверх-вниз в бесконечном намазе, как пропавшие травинки. Будет повторять это, пока не придет утро, или пока не появится незнакомец, пока не вернутся силы, для новой ходьбы навстречу.
Завтра все уже будет по-другому. Рассвет наступил, и она не видит песка. Уже вообще ничего не видит, Шахерезада ослепла, ее ослепили забившиеся в глаза струи песчаного света. Но она знает что все изменилось, потому что со всех сторон слышит громогласный рев, и дрожа поворачивается по сторонам, похожая на флюгер на крыше дворца ее потерянного мужа. Осознание того, что она видит саму себя, придает ей новых сил, она теперь сделает еще шаг, сюда, в сторону, хоть здесь и рев, и полетит, уменьшившись в размерах, станет, как вчерашние утренние веселые девочки. Посмотрев вниз, увидит этих странных животных, больших четвероногих, но без рогов и без грив.
Можно парить в воздухе, ничего не боясь, наверное, ничего. Теперь можно раскрыть глаза, медленно и осторожно, так что жемчужины, которые, как рассказывал ей в детстве отец, заложил в глаза Аллах, не выкатились наружу, а то они могут разбиться. Кажется, что не получается, потому что она не видит, и они не упали, свистящий ветер подтверждает, что не упали, потому что иначе она почувствовала бы, как выпадают.
Ей не страшно, она опускается вниз и, сделав еще одну попытку открыть глаза, охватывает, наконец, взглядом город. Сейчас действительно утро, золотятся в только что родившемся свете башни минаретов, а дворец ее мужа, султана, все равно выше всех и виден издалека, но она не пойдет туда. Она подождет, пока откроются лавки купцов, пойдет и наймется, будет носить на согнутой спине кувшины с водой, с самого утра до заката солнца, а когда наступит ночь, уходить куда-нибудь за пределы города, так чтобы ее не видели, и не могли найти. Мимо нее проходит старый потрепанный дервиш, не оглянувшись, как будто даже не замечая, и половины лица у дервиша нет, она изгрызена солнцем. Может быть, нет и самого дервиша, это просто мираж, и если она подбежит к фигуре странника, та растает без следа? Но Шахерезада уже умна, она уже научилась не выказывать открыто своих намерений и того, что ощущает, поэтому она решает заговорить, обращается к дервишу:
- Возьми меня к себе в обучение, отец.
- Я ношу с собой узелок, а где мне дадут кров, это известно только Аллаху, - отвечает дервиш, и голос его кажется похожим на тонкую струю льющегося песка. - Чему я могу научить?
- Впрочем, смотри, - отвечает он сам себе через несколько мгновений, сворачивает в сторону, садясь на землю. Проводит обратной стороной палки, к которой привязан его узелок, круг на земле. - Раздели круг наполовину, и ты увидишь чудо, - аккуратно поднимается на ноги, пристраивает узелок обратно за спину.
- Это легко, - кричит Шахерезада, и от крика ее дервиш вздрагивает, заглядывает ей в лицо, говорит удивленно, прокатывая слова во рту, как будто они не хотят выбираться наружу:
- Я где-то видел тебя, прекрасная госпожа. Не ты ли являлась мне во снах так часто и так свободно?
Шахерезада не знает, что ему ответить. И уже попробовав, разделить проведенный им круг и ощутив, что не может дотянуться до земли пальцами, она не знает, что еще сделать. Молча смотрит на дервиша, и не единого звука не может поколебать тишину.
- Может, мы пойдем? - спрашивает она, наконец. - Я могла бы пригласить тебя во дворец, но только позавчера, сейчас же вынуждена искать гостеприимного общества других.
- Прыгнуть во времени - это так несложно, - отвечает дервиш, и серые глаза его сияют. От веры в то, что перед ним жена султана, или от чего-то еще. - Какой из вчерашних дней ты хотела бы увидеть, госпожа?
Шахерезада не успевает ответить, потому что слышит звук кнута, и топот копыт проносящейся мимо повозки мулов. Она не успевает повернуть голову, потому что это кажется ей, что повозка проносилась мимо, на самом деле копыта животных сбивают ее с ног, одно ударяет по голове. Только ударяет, не проникает внутрь, не проваливается в черепную коробку, но глаза все равно зажмуриваются сами собой, от боли.
Когда она открывает их снова, вокруг все тот же песок. Хоть песок и не бывает таким белым, как не высвечивай его солнце. Дервиша рядом нет, но начерченный им круг висит перед Шахерезадой, ей кажется, что именно висит, потому что на песке нельзя прочертить круг ровно, неровна сама его поверхность. Но она снова не может даже проверить это, она не ощущает поверхность круга. И только видит его, сколько не жмурься, он все равно будет перед глазами.
А если их поднять, Шахерезада увидит где-то вдалеке фигуры. Ее муж султан с великим визирем, наклонившись перед маленьким столиком, играют в шахматы. Чем сильнее моргать, тем менее зыбкими кажутся их фигуры, Шахерезаде даже кажется, что они увеличиваются в размерах. Ее муж уже, конечно, очень стар, она может разглядеть, как трясется его нога. Если подойти поближе, она сможет вглядеться и в лицо великого визиря. Если сможет бежать по песку, оставив круг за спиной. У великого визиря оказывается лицо дервиша, никак не перепутать, половина, обгрызенный солнцем неровный край. Она рада, что законы теперь издает столь умудренный жизнью человек, достойный и свободомыслящий, она готова была бы ему отдаться, если бы он повернул к ней лицо. Но они оба не видят ее, ведут тихую беседу, переставляют фигуры. Надо крикнуть погромче, позвать их, но ей кажется, что солнце сейчас уже спрячется, они пропадут в его мареве.
У нее опять закрываются глаза вместе с подкашивающимися ногами, она, уже падая, кричит, но слышит только собственное эхо.
Хотя нет, это не она, это птицы поют. И она не будет сразу разжмуриваться, встанет на ноги вслепую, не упадет, потому что обе ноги ей послушны. Деревья вокруг усеяны диковинными разноголосыми птицами из хрусталя, а поют они звонко, как будто бьются друг о друга, бьются и никак не могут разбиться. Шахерезада хочет прикоснуться к одной из них, но хрустальная птица перелетает от ее движения, на соседнюю ветку.
Хочет она и того человека, который спешит к ней по тропинке, сразу понимает это, потому что этот тот самый мужчина, которого она уже видела, видела и чувствовала, человек с лицом, раскрашенным черным. На этот раз он не говорит ни слова, просто становится рядом. Ждать. Можно медленно повернуться в сторону, протянув к нему руку, опять найти его ладонь. Она все понимает, она послушна и готова.
Если она увидит, что ее мужчина уже устал и засыпает, изо рта его медленно, неровно, дергая всю голову, вытекает вода, она встанет и пойдет дальше искать нового мужчину. Мужчин здесь очень много, сильных, уверенных мужчин, которые не куда не уходят, просто ждут, слушая птичье пение, на каждой полянке. Не все из них европейцы, много и верных мусульман, и Шехерезада будет идти, пока не найдет дервиша с изглоданным солнечными лучами лицом.
Дервиш протянет ей кифару, старенькую, но струны на ней еще целы, она начнет перебирать струны, трогая каждую, так, как будто это струна живая. Как будто они летят вместе далеко в небесах. В звуке кифары будет тонуть мир, и вокруг их дерева задвигаются черные мужские фигуры. Это уже другой город, новый, еще неизвестный.
Но они не видят Шахерезаду, а значит, звука струн мало, надо петь. Дервиш не может петь, он постарел, начал заикаться и знает мало слов. Шахерезада споет сама, громче вот этих птиц. Звук ее голоса закроет весь мир собой, так что старый султан тоже услышит.
Она может отправится в гости, в тот дальний мир, взять здесь на лужайке собаку, другую собаку, быстрее, чем Барзах, но добрую, с мягкой густой шерстью и тихим, почти человеческим, голосом. Девочку, она ее так и назовет.
Но сначала надо поговорить с дервишем, спросить у него, почему он не смог сговориться с ее бывшим мужем, тогда, под закатным солнцем. Помешали тени, или отсутствие города? Может быть, старый султан торопился домой, а может быть, не признал самого Гаруна-аль-Рашида? Да, она тоже не признала, и во всем виноваты предания, которые забыли про съеденную солнцем половину лица. Предания, которые не видели нарисованный на земле круг.
Она попросит Гаруна-аль-Рашида помочь ей. Пролить на землю дождь из золотых.
Бедняки будут поднимать монеты, их хватит на всех. Одни наберут сразу помногу, спрячут под риду, принесут домой своим женам. Пойдут собирать еще, весь вечер стоя на улице. Наутро разбогатеют. Снова появятся бедные, те которые, собрав первые из монет, отправились сразу в лавки. Собравшие много монет выберут нового султана, вместо старого, который полез ночью на минарет, и его сбило монетным дождем. Новый султан не будет убивать бедных девушек.
И Шахерезада сможет вернуться домой. Она попробует стать женой еще и нового султана, или, если Гарун-аль-Рашид согласится вернуться на землю вместе с нею, упросит назначить его великим визирем. Несмотря на половину лица, это не мешает мудрости. Это не помешает и ей, стать его женой. Конечно, это непривычно, просыпаться и видеть рядом с тобой только половину лица, но она привыкнет к нему за то время, пока на землю сыплется дождь из монет. Ведь это не одну ночь будет? Давай не прекращать?
Гарун-аль-Рашид уже очень стар, а нового султана она совсем не знает, хоть, конечно, и время рассмотреть предоставится, но для уверенности она возьмет с собой того, предыдущего, европейского визиря, со смелыми руками, простив ему то, что он принадлежит к неверным.
- Мы смотримся, как факиры, - слышит она говорящий в левое ухо грубый голос, хочет обернуться, вместо этого падает.
Для того чтобы не видеть, как приблизится к ней земля, надо закрыть глаза. Вместо удара о траву, рука за спиной дергает ее за чадру, выпрямляет, она падает, то есть встает, на ноги. Соприкосновения с землей почти не чувствует, только согнутые колени дрожат перед тем, как выпрямиться окончательно.
Рука за спиной продолжает держать, но если рвануться, можно оставить в ней кусок ткани, а самой броситься бежать. Или ударить его по руке своей, ошеломив и заставив отпустить. Но то, как этот человек держит Шахерезаду, кажется ей знакомым, рука похожа на руку того самого неверного, которого она только вспоминала но, оглянувшись, она не может узнать его, потому что вокруг непроницаемая глубокая тьма. Его жаркое дыхание на лице. И не вырваться никуда в сторону.
А если посмотреть вверх, то в темноте летят маленькие звездочки, пятнышки на лице бесконечности. Страшно хочется полететь к ним, и ведь ты летала только сейчас, но ты очень мала, а летала вместе с ним, он твои крылья, или он тебе вместо крыльев. Когда ничего больше не сделать, можно, хотя бы попробовать понять, где они находятся, но и это получается с трудом. Разве что дышать удается, и быстро и медленно, значит, вокруг есть воздух.
Мужчина обнимает Шахерезаду очень грубо, очень настойчиво, это успокаивает, все-таки тот самый, которого она помнит и знает. Когда только это было, прошло, казалось, уже несколько жизней, не беременна ли она? На этот вопрос можно ответить только тогда, когда станет светло.
Для того, чтобы включить свет надо вырваться из объятий партнера, или, по крайней мере, потянуться от него, крича и царапая босые ступни ног. Ее не отпускают, тогда, нащупав на груди великана узел, сухой, круглый и свернутый, она дергает изо всех сил, как звонок, которым вызывают прислугу. Дергает несколько раз, мужчина звонит с хрипом, на третий уже не отвечает. Кто-то должен открыть эти вязкие объятия, он перестал даже шевелиться, и теперь это большой недвижный мешок, который надо столкнуть.
Ладони у нее маленькие, хрупкие, она боится, боится придвинуться к его крупному телу, стучит кулачком в его грудь, отскакивает, стучит снова, сильнее, потом оборачивается и просто отводит в сторону его руки. Теперь она может поймать одну из пролетающих мимо звездочек. Звезда жужжит и не дается ей в руку, но почему-то не отлетает далеко, носится вокруг ее ладони. Она теперь на привязи. Осталось поймать еще несколько, но правая рука уже занята, на правую руку они не летят, поэтому она быстренько схватывает еще одну левой. Так чуть светлее, хотя свет от звездочек почти не исходит, они чуть помигивают изредка, но в целом неподвижны, как прорезавшие мир вокруг нее тонкие острия пик.
Но это не имеет значения, Шахерезаде надо бежать отсюда, она устремляется вперед и с громким стоном оседает, врезавшись в плотную каменную стенку. У нее были выставлены перед собой руки, кулаки болят, она не может вернуться и одолжить лишнюю пару у лежащего на земле человека, ей нечем отрезать. Но останавливаться тоже нельзя, если не получается бежать, надо прыгнуть. В любую сторону, кроме как вперед. Шахерезада взмывает вертикально вверх, она ощущает, какой стала легкой, ее тело летит в струях воздуха. Остановившись на ступени, которую при свете никто не увидел бы глазом, она делает еще одно движение, еще один скачок вверх. Нащупывает руками обнаружившееся здесь свободное пространство, ступает, осторожно ступает на ноги. Руки надо держать вытянутыми перед собой, для того, чтобы не наткнуться на еще одну стену, или на еще одного грубого мужчину, который вдруг начнет трогать ее за грудь.
Впереди ничего нет, под ногами, наконец, твердая опора, надо бежать вперед. Но поднятая нога снова застывает в воздухе, ветер как будто просит ее двинуться дальше вверх. То есть нога уже не может бежать, может только прыгать. Когда у нее кончатся силы и она перестанет, чувствовать опору, застынет в дряблом ночном воздухе. Полетит, послушная ему, огромной кометой с развевающимся хвостом-чадрой. В воздухе уже ничего не слышно, да и воздух ли это? Она перестала дышать, заменила дыхание на что-то другое, сама не поняла на что, но не заметила это, прошла мимо, как мимо минарета, мимо которого ходишь каждый день, и можешь не заметить, как он обрушится.
Она летит вперед, навстречу большому и яркому, который раскроет свою красную пасть и проглотит ее.