Аннотация: Легенда и реверс знака Дзато. Основа Четвёртого из Цикла "Хокку для Оригами".
История Чу - величайшего из кантских прибрежных мудрецов.
Всю свою долгую жизнь старик Чу провел у моря или в море: по молодости, с матерью Чу нырял за жемчужницами, подросши, рыбачил с отцом в заливе, а потеряв отца, стал водить на промысел уже своих детей. Лишь две беды было у простого работяги Чу... И нет, были то не налоги достопочтимого дайме, и не его же самураи. Не дурость народная, и уж, конечно, не запыленность осененных волей богорожденного императора дорог. Даже сольные спинные боли не стали Чу преградой, чтоб просиживать последние годы на скальном насесте берега, принимающего в себя мерные удары волн.
Да и как бы соли в спине могли помешать Чу сидеть, коль чтоб встать требовалась ему крепкая рука сына или внука?..
Бедой Чу была галька. Простая морская галька - округлая, отшлифованная языками вод, выношенная берегом, нянченная пеной, от антрацитово-черной до изумительно белой с прожилками разводов, - любая галька была Врагом Чу. Бывший рыбак питал нескрываемою слабость к хорошей и вкусной еде, а моллюски хоши-сю плодится желали лишь на песке!
О, детство беззаветное, полное бликов солнца по пестроте прибоя, сильные ноги матери, тонущие по щиколотки в зыби отмелей, вылизываемых океаном... Зыби полные моллюсков хоши-сю! У деревни же на переходы вокруг: галька, галька, галька!
Так и вижу я, как букашки-глазки Чу с яростью негодования прищуриваются, превращаясь в щелочки, и довольное упоение его, когда очередная волна чуть-чуть, но подтачивает ненавистного Врага. Есть ли картина сладостней? Только возвращение лодок сыновей с богатым уловом, да редкие дни Боса-шу, когда приплывал с островов брат старикана Чу, Дзоно, везя в корзинах, глиною подбитых, любимые родичем хоши-сю.
Дорогой читатель, ты все еще не понимаешь, почему Чу почитают Величайшим Мудрецом побережья Канто (Хосю)? Полагаю, что тогда Вы - иноземец.
Что ж...
Я расскажу Вам.
В один беспардонно жаркий до серости небес день молодой пацаненок Оши нес "Скальному поморнику" воду в плошке. Нес и горько плакал. Саднили и дергали у Оши разной свежести синяки на теле. А все незакрывающийся рот его! Ну, кто, скажите, будет подсматривать за Кихару-доно с Мизуки-сама, да еще и болтать об увиденном после? Срамота! И зачем (какому глупцу?) придет в голову рассказать о "подвигах" банды Гокуды? Да так, что и старик Чу знал, кто донес! Вай-Вай...
- Опять косишься на бок? - Мрачно поприветствовал старик местного дурачка.
- Шмыг-шмыг, - Вот и ответ весь, как волна плеснула, да две влажные дорожки обронила следами.
- Ты что ж воду носишь мне, а в себе переводишь? Не дурак ли? - Скрюченные временем до вспухших вен руки с жадностью отобрали у Оши подношение, а тонкие губы припали к божественной влаге растрескавшимися за утро каймами. Хоть и сидел Чу в тени, да под искривленной сосенкой, а лето брало свое.
- Иииии... - Вздох, как ветер, заплутавший в щелях скал.
- Уууу, - передразнил старик Оши, неодобрительно сведя брови. Разве ж есть в лопоухом недоразумении с фингалом окривевшей рожицей хоть что-то от благородного танца залива?
- Сам дурак, так ума займи. - Важно сказал Чу, властным жестом отдавая плошку зареванному носильщику. - Видишь гальку?
Узловатый палец, достойный украшать лапу грифа, указал Оши на пляж под ними, где прилив небрежно ворочал тяжеленные булыжники.
- Ви-и-жу, - Выдавил, заикаясь и вздрагивая всем худеньким телом паренек.
Заходили кривовато острые плечи от спазмов, повело ключицы, неровной волной прокатился впалый живот, да дернулся сухим глотком кадык, - все не то! Как печенное яблочко, усыхая на печи, темнеет, покрываясь складочками, сморщилось в раздражении лицо Чу.
Что за бездарь?!
- Так чего ты ждешь?! - Яростно воскликнул старик, заставив Оши по-цыплячьи втянуть шею в плечи и шире распахнуть покрасневшие наивные глаза. И, видя лишь искреннее непонимание, еще сильнее озлился Чу. - Иди, сплети корзину покрепче, собери в нее гальку покрасивее - принесешь мне, скажу, чем лечить твою глупость!
Понявший, чего же от него хочет "Скальный Поморник", Оши повеселел, и окрыленный надеждой, глубоко поклонился Наставнику, едва не отправив в полет со скал доверенную ему плошку. Ох, и всыпала б бездельнику мать!
Оши уже ускакал молодым козленком в деревушку, а старик Чу еще размышлял, печально смотря на линию прибоя, за что его Хоноко послали Боги столь непутевого сына. А потом и мысли о семье, и жар летнего светила, вновь вытеснила созерцательная ненависть к "каменным катышкам".
Долго ли коротко ли... Прости, мой терпеливый читатель, не та история...
Так вот... Корзины полюбили Оши не больше, чем односельчане. Каждый день и ни по разу ходил к скалам мальчонка, но порадовать испытывающий взгляд деда было ему нечем. Мудрено ли? Попробовали бы сами сплести корзину, что морскую гальку выдержит! Смеялись деревенские над Оши, но да над ним и раньше смеялись, а потому плел тот корзины: из водорослей, и из сушняка, из тростника, и из сосновых игл на глине замешанных. Плел, как перья чаек ложатся, и как чешуя рыбы стелется, как старики завещали, и как бог пошлет, - перепробовал все Оши. Как-то незаметно стихли смешки в деревне и из презрительных стали взгляды на макушку его патлатую да лопоухую задумчивыми. Много корзин и коробов поломал Оши, а еще больше и вовсе признал негодными. Но что негодно гальке, то рису сгодится! Обросли дома деревенские корзинами "бракованными", перестал из села староста короба возить, уж сами повезли в село диковинной прочности тару на продажу.
А галька все труд Оши ломит!
Озлился юноша, из кожи рыбы Плагу (да-да и из кож плел свои короба Оши) пошил он короб, оплел им контур, днище - что щит боевой, а крепость...! Ну, да, детали. Чудо-короб выдержал и гальку морскую, и первенца Оши сверху. Успел наш Мастер, пока трудился, женой обзавестись, чтоб дом держала, делом - надо же на что-то материалы заморские покупать для экспериментов, - связями деловыми оброс, как сом усами...
В тот жаркий день, когда небо выцвело от пала до сиреневой дымки и даже чайки лениво нежились на волн прохладе, предгрезя бурю, по широкой мощеной тропе с редкими ступенями поднимался молодой мужчина. Плечи его сутулились под тяжестью ноши за спиной, взмокло поджарое тело, но на лопоухой обветренной фзиономии в упрямую линию были сжаты губы, мутноват от натуги цвета древесной смолы взгляд.
Изменилось и логово "Скального Грифа": проросла на камнях беседка тенистая да узорчатая, вывернутыми полами крыш, как витками раковина улиток, украшенна. Дорогими подушками покрылись лавки вокруг стола, на котором никогда не пересыхал попыхивающий в углях медный чанок для чайного отвара. Пиалы напитка мудрецов теснила доска для игры в го, а подле старого Чу почтительно вились достойнейшие из внуков деревенского старосты.
- Приветствую тебя, мудрейший, - Мягко начал Оши. И с первыми его словами застыла жизнь в беседке, будто обернулся мир реальный диковинной гравюрой кисти Ву. Притихли у опор крыши внуки Сахебы-доно, даже море у скал притихло отливом.
- Я принес тебе короб. - Неожиданно высокомерно и гордо объяснил свое вторжение в уютный мирок Оши, но не повернул и головы к нему "Гриф", продолжая изучать берег да попивая чай из фарфоровой пиалы.
- В коробе гальки на вес взрослого мужчины или трех детей! - Прорвался вызов в голос Оши - глубокий и гулкий. Нахмурились стрелы бровей. - В нем лучшая кожа и крепчайшие жилы! Сам хейга-сан и кэнгё-доно заказывают у меня короба для оружия, а советники их - чехлы для свитков своих, чтоб в пути уберечь документ и в реке сохранить его целым! У десятки подмастерьев моих, и те славятся на весь берег Канто, не то что Мастерская моя!
Но не интересны Грифу Чу мастерские, ведь точит волна гальку на берегу, полирует неровности в боках ее. И мальчишки, что по углам беседки застыли, заражены невозмутимостью своего покровителя.
- У тебя шесть внуков, дед... - Растерянно с мысли на мысль перескочил Ошо. Но старик Чу и не забывал о том, сколько ртов кормит его море. К чему очевидное?
- Я двадцать лет ваял этот короб для тебя, не уж-то я не заслужил одного взгляда?! - В ярости метнулся к беседке Оши, но на пути буйного мигом выросли из скальных впадин тени-стражи. Личные убийцы кэнгё - дар властителя земель Большому Другу и Наставнику.
- Ответь мне!!! - Но толку множить эхо, если глухо сердце гальки?
Старик Чу допил свой отвар и обстоятельно передал пиалу ближайшему к нему мальчику.
- Ты натер плечи ремнями. Товары Мастерской твоей по карману лишь кэнгё и его советникам, а гонору в тебе на целого Гокуду. Помнят ли твои бока еще его заветы? - Повернулся старик Чу к внуку: смотри в глаза - не хочу! Да как посмотреть-то? И непосильной показалась тяжесть морской гальки для Оши, и жуткой жарой обернулся теплый день, не ссадинами на плечах - самими боками вернулось прошлое плевком.
- А может ты не Оши? Ты - Гокуда? - Хохотнул старик, хлопнув себя, как гриф крыльями, ладонями по бедрам. - Отведаешь ли чаю заморского со мной, Гокуда-сан?
И сделал шаг назад Оши от протянутой одним из мальчишек старика Чу пиалы, что вмиг наполнилась живительной влагой. Свело судорогой пересохшее при подъеме горло Оши, неповоротливым стал язык, что так часто подводил своего хозяина. Мастер Созерцания смотрел на Мастера Коробов безынтересно и раздраженно, как когда-то смотрел на дурачка деревенского, что носил ему воду по приказу матери.
Молча, поклонился Мастер Коробов деду - как спина только не подломилась от веса гальки, перекатившейся с шелестом да стуком в таре?! - и, повернувшись, начал спускаться в разросшуюся до маленького городка деревушку.
Молча, смотрел ему в след старик Чу, прикидывая сколько унес молодой Оши за плечами с берега гальки, качал головой только, удивляясь: "По что его Хоноко послали Боги столь непутевого сына?"
С того дня Мастер Оши изменился. Нет, не стал он характером проще, а коробы его дешевле, но десяток тар через порученцев отправились в "Храм Старого Грифа", а в дни праздников всегда накрывал Мастер для селян общий стол на площади, к которому и начальнику стражи заглянуть с "инспекцией" не совестно бывало.
Много за стариком Чу таких историй. Приходили к нему простаки и воины, ремесленники и вдовы, - всем Чу своей гальки отсыпал рукою щедрой. И кто говорит, что камень не дает всходов? Возражения поэта Лю Сяу Мина даже вошли в летописи Канто:
- Я что ж тебе старик, по камню мастер?
Я кружев слов слагаю паруса!
- Оно заметно, - пыхнул Чу ответом:
"Галька надежней, чем твои слова!"
В своих мемуарах придворный поэт не устает повторять:
"Что за слова?
Стихи должны быть камнем,
Чтоб из него хоть дом весной сложить!"
/Авторитетное мнение искусствоведов- современников Коротышку Лю поддерживает, но... Это тоже другая история.)/
Финал же нашей истории, неотвратим, как морской прилив. Вряд ли опишу его я лучше Лю, но поднатужусь,- не было б греха...
В облюбованной стариком Чу беседке, на простоватых подушках покоилось седалище Великого Сёгуна Наболу - воин, стратег, правитель огромных земель и просто масштабный мыслитель, - сёгун жаловался своему другу на судьбу.
- Я строю стены - лезут через щели! Куют оружье - тут же его гнут... Налоги прячут, и, с неделю, советники уже восстанья ждут...
Пиалы с чаем были подзабыты, пред собеседниками стыл суп из моллюсков. Сёгун хотел Совет - не чуда чародея, ведь был совсем мужик не глуп, не чужд искусств и просвященья. Совет под стать тому, что сделал его Главным/Великим и по списку прочитать... Но Чу молчал, охаживая супчик, и не спешил надежду подавать.
Любой Владыка может подождать!
Наболу Терпеливый надувался и умолкал, не породивши крик. Не для того за столько ли примчался, чтобы его прогнал старик. Чу суп доел, вздохнул лишь на добавку и, смежив веки, пальцем ткнул в залив.
- Опять таскать мне предлагаешь гальку?! - Сёгун аж взвился, плошку уронив. Но взгляд поймав пронзительно-колючий, убавил звук - вновь песня волн слышна. У скал залива, ровных, как подошва, златой песок тревожила волна.
И Чу, вздохнув, налил себе добавки.
Моллюски хоши-сю - как божий дар!
Наболу сел, подперши подбородок в кулак, что то сжимал, то разжимал. Правитель царств - для старца лишь ребенок, каким того он в море загонял горстями гальку поднимать к беседке.
Чу, что хотел - сказал. Тут не ходи к соседке!
Но...
- Умный, но дурак ты, мой владыка, - Чу и второю плошку дочерпал. - Творишь, что подданным не любо, и строишь, чего сам б не пожелал. Скажи, как прозвало пол мира тебя-строителя? Кровавым, верно помню? Смотри в залив, как набегают волны и точат камни, убирая сколы. О чем здесь могут быть иные разговоры?
- Так царство требует...
- Гармоний мысле-дел.
С залива ветер продувал беседку, гоня к "деревне" дивный аромат...
- Ты супчик ешь, в нем твой ответ: азарт.
- Уж лучше б я пошел грузить щебенку...
Смотря в залив, ведь ясно и ребенку, что если находящий старикан, сумел отстроить без копья доплаты себе моллюсков ферму, дом-палаты, беседовать с Владыкою на ты... То, где твой ум Сёгун?! И кто с ним рядом ты?
Давно уж Боги взяли Чу в обитель, Набору и дела его остыли (да, были, были! С мудростью жестокой мятеж провинций там же и зарыли, но после ни намека на восстанья вы в книгах не найдете пыльных. Зато есть признаки годов обильных, цветущих и всецело урожайных.) Храм Чу обрушился в пожар и дом светшался, зато как символ, берег - лишь песок! На память гальку брали благодарно? Тут каждый сам себе пророк. И под июнь на скалы Канто снисходит урожай моллюсков - народ готовит суп-чуси. А почему? Сами б понять могли...
_____
* Плагу - акула-молот.
Прим.1. Рассказ имеет свой реальный прототип в 1500-1600 гг. Японии. Лю Сяу Мин - псевдоним поэта и "китайского советника" при дворе императора Японии, был казнен по приказу Тоётоми Хидэёси, косвенно, в том числе и за этот памфлет, ибо Т.Х. утвердившись во власти взял курс на расширение границ империи за счет Кореи и Китая. Лю, объединяя два образа Оши и Набору, создает портрет Т.Х.: мальчишки из низкого сословия, побиваемого отчимом и презираемого деревней, мальчишки, что рискнул, бросив все, стать воином, а через смекалку и талант, поднялся до должности дайме - второго лица страны. Т.Х. - наследник идей Ода Набунанги, объединивший Японию. Предположительно, памфлет был местью за уничтожение буддийских храмов и их монахов во время процесса объединения. Хотя, кто поймет душу творца и интригана, шпиона и заложника...
Прим.2. Тоётоми Хидэёси - предположительно четвертое или пятое имя легендарного объединителя. По традиции тех лет у человека было три имени: данное при рождении, данное при совершеннолетии и данное после смерти отца, в знак уважения к предкам. Т.Х. получил третье имя до второго, а, покинув деревню, выбрал свою судьбу и имя сам. Позже имя "Хиёси" модернизировал Ода Набунанги, как поощрение к изменению статуса, а имя Тоётоми Хидэёси, предположительно, является собирательным из иероглифов имен великих деятелей той эпохи, как квинтэссенция стремления бывшего мальчишки к объединению земли, власти и достоинств в себе и в Японии.
Прим.3. Существовало мнение, что памфлет на самом деле являлся одой, написанной в своеобразной манере, как дань уважения приговоренного к смерти собственной страной, гению противника. В любом случае, имя Лю было стерто из истории. Существовал ли прототип у старика Чу... Остается привлекательной тайной.