"ТРИНАДЦАТАЯ ЖИЗНЬ"

Жизнь номер 13

Было время, когда хотелось спрятаться от всего мира. Уткнуться лицом в подушку и рвать её зубами. Чувствуя, как трещит раздираемая в клочья ткань, как назойливо лезут в рот и в нос белые перья, бывшие несколькими минутами ранее содержимым этой самой подушки. Хрипя и задыхаясь в приступах бешенства, ломая собственные руки лишь для того, чтобы никто другой не пострадал. Ведь страдают, попадая под "горячую руку", обычно, невиновные. Мне не хотелось причинять никому вреда. И поэтому, я уходил подальше ото всех и там, бесновался. Выжигая дотла самого себя, испепеляя в адском огне душу, которая нам вовсе не принадлежала, а, просто, была сдана в прокат кем-то свыше. Интересно, как некоторым удавалось продать её? Я тоже одно время, совершенно был не против продать свою душу, дабы заполучить определенные материально-духовные блага, но как-то не случилось. Зато в то время видоизменилось сердце. Оно превратилось в некое подобие постоянно твердеющего камня, который то размягчался, то крепчал. Все зависело от обстоятельств.

На моих глазах приходили и уходили люди, рождались, умирали и весь этот обозримый мною промежуток времени все они куда-то шли. Я же оставался на одном месте, не изменяясь не внешне, ни внутренне. Но я не всегда был таким. Было время, когда крепли мышцы и кости, оттачивалась сталь нервов, постигались первые азы социальной обусловленности, неслучайных случайностей и прочее. Потом развитие остановилось и чем бы я ни занимался по прошествии определенного этапа, уже ничто не приносило ни малейшего удовлетворения. Были исключения, но они не имели отношения к развитию духовному, только стандартно-минутное физическое удовольствие.

Немного догадывался, как закончилась бы моя последняя тринадцатая жизнь, возведенная в ранг знака, если бы на моей спокойной реке характера не возвели плотину, состоящую из множественных запретов и еще целой кучи подобного стройматериала. Теперь я не знаю и не строю предположений по поводу конца жизни, ведь все может закончится в любую минуту. Видимой опасности нет, экшна и спецэффектов тоже, но что-то витает в воздухе тревожным запахом, забираясь в ноздри, проникая в поры кожи и впитываясь всем моим телом. Раньше часто случалось бояться многого, ведь страх неотъемлемая часть каждого. Сейчас я научился распознавать природу всех своих фобий и знаю, как с этим справиться. У меня осталось несколько нераспознанных страхов, и я спрятал их от окружающих, чтобы они даже не догадывались о существовании подобных вещей. От всех своих страхов не избавлялся еще никто, а утверждающие о своем бесстрашии, просто обманывают себя и пытаются сделать это с окружающими, приподнявшись как в их глазах, так и в собственных. Любой героико-сумасшедший поступок пытается скрыть под собой что-то, справиться с этим чем-то, задушить, задавить и загнать на глубину.

А, начиналось все это под легкий шорох листопада в самую первую жизнь. Странно, но тогда я даже не мог себе представить, что передо мной в одно мгновение промелькнет вечность в количестве двенадцати последующих жизней.

Смерть номер 1

Я впервые открыл глаза и увидел лес. Обычный осенний лес, наполненный звуками листопада и ветром, гуляющим в вершинах деревьев. Я не знал, где это, что это, но с уверенностью мог сказать, почему падают листья и зачем дует ветер. Это знание жило в моей голове и по мере поступления первоочередных вопросов немедленно выдавало ответ. Ответы стандартные, прочно вшитые в память неизвестно кем и неизвестно для чего. Еще знал, что где-то рядом мой дом, в который я могу в любой момент прийти, что должен, точнее сказать, обязан умереть. Так познался первый страх, а следом ненависть к этому месту, в котором все неизбежно.

Жить впервые - страшно, умирать тоже. Вот только какой из этих страхов сильнее или больше? Тогда, мне никто не ответил на этот вопрос.

Взгляд вверх, пробился сквозь стену умирающих на зиму ветвей и устремился в сине-белую высь осеннего неба. Оно звало за собой, твердя о бесконечном единстве. Я сделал свой первый шаг, но упал и покатился по желтой, пахнущей солнцем, палой листве. Поднялся. Отряхнул приставший к одежде мусор. Разведя руки в стороны и стараясь держать равновесие, я сделал второй осторожный шаг. Неоцентрованность вестибулярного аппарата насмешливо заявила о себе, потянув тело в сторону.

- Хоп!

Щека со всего размаха прижалась к стволу дерева. Немного сыроватая грубая кора с таким же сырым запахом, немилосердно раздирает кожу на лице. Одной сплошной ноюще горящей болью заливает всю правую часть.

- Хоп!

Я оторвался от корявой точки опоры и сделал еще один шаг.

Неокрепшие мышцы ног натужно пульсируют, ускоряя синтез белка и прочие метаболические процессы организма.

Разум чист и опрятен, как белый лист бумаги, только что вынутый из свежераспечатанной пачки. Он собирает информацию и копит, заполняя свободные гигабайты памяти. Эта сволочь знает, что должен умереть и поэтому проводит часы жизни с пользой для себя.

Я услышал шум еще задолго до того, как появились его создатели. Два человека не разбирая дороги, бежали на пределе своих сил и возможностей. Их дыхание раскрашивало чистый воздух осенний воздух свистящими хрипами. Одного из них я знал. Некто Брендибой. Память сама откопала где-то его образ, вместе с именем, но в общем зачете, я видел этих двоих впервые.

Оба одинаково грязные и оборванные, на обувь налипли куски грязи смешанной с желтой листвой. Лица небриты, зрачки глаз с лопнувшими капиллярами сужены до минимального предела. И снова ответ на подобное замечание пришел сам:

- Одно из двух, либо обдолбанные, либо их действительно, что-то испугало!

Завидев меня, Брендибой остановился, тяжело дыша и согнувшись пополам принялся отплевывать липкую слюну, поднимающуюся, казалось, из самых легких.

- У...ухо...ди! - прохрипел он, не поднимая головы.

Тонкая полоска слюны, тянущаяся из его рта к земле, ярко блестела в проникшем сквозь ветви солнечном луче. Второй испуганно озирался по сторонам, готовый в любой момент сорваться и бежать дальше. Его душили, сотрясающие все тело, приступы кашля. Вот, что значит вести не совсем здоровый образ жизни! Клокотание не растворяющейся слизи в их горлах, коробило мой слух, совсем непривычный к подобным звукам.

Первые шаги, новые слова и звуки - это интересно, хотя немного страшновато.

Эти двое немного отдышались, клокочущее дыхание выровнялось. Брендибой с изрядной долей ужаса осмотрелся по сторонам, махнул рукой, и они снова побежали куда-то прочь. Как можно дальше.

Я сделал очередной шаг, но уже твердый и уверенный. Перенес вес тела на поставленную вперед ногу, затем передвинул другую. Следующий шаг дался намного легче и более неосознанно. Вот она, первая радость победы, начавшейся с первого тотального поражения.

Медленно набирая темп, мои ноги, постепенно, перешли на бег. И вот я уже бегу, стараясь дышать как можно ровнее и правильнее. Выдерживая, подсказанный сознанием, ритм вдоха-выдоха, акцентируя внимание на продолжительностях и паузах. Но настал момент, когда в легкие вонзились тысячи крошечных игл, наполнив их болью. Появилась резь в боку, каждый глоток воздуха разливался по организму жидким огнем. Я бежал, беспорядочно хватая разлившийся среди деревьев прозрачный, бодрящий холод. Бежал, преодолевая небольшие возвышенности, перепрыгивал через крошечные овражки и стволы, поваленных непогодой и людьми, деревьев. Видел речушку, несущую свою ледяную воду по заросшим мхом камням, укрытую между двух обрывисто-глинистых берегов.

Надлежащая закалка отсутствовала, и силы уверенно истощались, готовые бросить тело на землю в любую минуту. Но где-то снова и снова находился новый резерв, ноги бежали сами.

Лес принялся редеть. Деревья расступались, расстояние между ними увеличивалось. Показалась залитая солнечным светом зеленая поляна, которую серым шрамом прорезала лесная дорога. Равномерно раскатанная грязь в виде двойной колеи, застыла угловатыми кусками. Она сторожила лужицы чистой дождевой воды. Мелкое болотце причудливо разложило на своем дне палые листья. Оно подавало мне знак. Я остановился, напряженно вглядываясь в символ на дне продолговатой лужи. Смысла знака не понял, зато впервые увидел свое нестабильное отражение в трепещущей воде. Черно-белый двойник смотрел на меня широко раскрытыми глазами и жадно глотал воздух.

Привел в порядок дыхание и не спеша пошел вдоль дороги, надеясь, что она выведет меня к дому.

Дорога стала немного ровнее, глубокая колея разгладилась и в покрытии появились вкрапления гравия. Немного дальше гравийка покрылась выщербленным асфальтом. Показалось некое подобие ограды, сделанной из стволов молодых деревьев. Затем другой забор, но уже из грубо отесанных досок. Воздух пах дымом, где-то рядом было человеческое жилье и мой дом. Знакомый крутой косогор, заросший редкими деревьями и усыпанный разноцветной листвой. Я знал, что скоро буду на месте.

* * *

Все что я увидел от своего дома - только печь, с торчащей в небо трубой и кучу дымящихся головешек. Другие дома постигла та же участь. На привязи жалобно скулил пес, осторожно ступая лапами по горячей земле. Я подошел к нему и наклонился, чтобы отпустить его. Он даже не почувствовал моего приближения, лишь когда я коснулся его шеи, пес вздрогнул и уставился на меня выжженными огнем глазами. Его морда была полностью обожжена, кожа под обпаленой шерстью бугрилась волдырями ожогов. Треснувший от нестерпимого жара нос, вздернутые вверх обугленные губы, обнажали покрытые влажной кровавой пеной клыки. Пес поочередно поднимал лапы, прижимая их к телу и жаловался на невыносимую боль.

Цепь, на которой он сидел до сих пор была горячей. Я отыскал застежку брезентового ошейника и осторожно расстегнул её. Ошейник с шеи пса снялся вместе с куском шкуры. Из горяче-красного живого мяса медленно выступили белесые капельки сукровицы. Собака тихо скулила. Я смотрел на все это и внутренне содрогался, даже не представляя, какую боль она испытывает. От этого тихого, грустного воя становилось не по себе. Помочь ей уже нельзя было ничем, но и оставлять подыхать в мучениях, тоже не хотелось.

Способ решения ситуации подсказал все тот же, холодный и расчетливый разум. Корявая, еще дымящаяся дубина, опустилась на голову пса, но она прошла немного вскользь. Удар, нанесенный неопытной рукой, содрал остатки кожи с головы собаки, подставив под лучи осеннего солнца, влажно блестящую кость черепа. Интонация воя пса даже не изменилась, он по-прежнему, монотонно негромко скулил. Следующий удар был более точным и уверенным, хотя изрядную долю дрожи в руках, да и во всем теле, так подавить и не удалось. Кость глухо хрустнула, и собака медленно улеглась на выгоревшую землю, положив голову на скрещенные лапы, как будто она собиралась спать. Но сон этот у неё был последним. Я же совершил свое первое убийство.

Глядя на мертвого пса, мне даже не пришлось испытать неимоверного прессинга со стороны жалости и вины за его смерть. Ведь, по сути, я был всего лишь взрослым ребенком с чистой, невинной душой, не познавший аспектов добра и зла, включая прочую бинарную ерунду. Единственно, что я сделал тогда - похоронил пса, выкопав для него небольшую могилку. Такие, обычно, копают для пластмассовых крокодилов. Уж это, я знал наверняка.

* * *

На краю деревни я наткнулся на мертвых людей. Их было много и все они были расстреляны. Тяжелый кровавый запах заполнял собой овраг, в который были свалены выгнутые под разными углами тела и поднимался оттуда влажным облаком. Там были все: дети, взрослые, старики. Одно тело шевельнулось и попыталось выбраться из этой канавы, но поскользнулось и упало обратно. Я прыгнул туда, чтобы помочь выбраться выжившему. Подошвы моих ботинок скользили по залитым кровью телам, наступали на лица, руки, ноги покойников. Что-то хрустело и чавкало, но я упорно пробирался к движущемуся телу.

Это была всклокоченная старуха с простреленной грудью. Пуля вошла в место, где сходится кость, идущая от плеча, с грудиной и вышла сзади, прихватив с собой изрядный кусок спины. Розовая пена застыла на её шевелящихся губах, в расширенных по максимуму зрачках полыхает пожар безумия. Каждый вдох ей дается с трудом, в дыре на спине пузырится и булькает черная кровь. Её морщинистое лицо все в крови, скрюченные пальцы тоже. Я осторожно поднял старуху и усадил на первое попавшееся тело. Она взглянула на меня и немного странно улыбнулась. Все это для меня было впервые. Я спросил её, указав на мертвецов:

- Кто это сделал?

Она глубоко вдохнула, пересиливая боль и ответила:

- Люди! - тут, старуха неожиданно плюнула мне в лицо липким комом крови, с ненавистью добавив - Такие как ты! Убийца!

Меня отбросила в сторону волна ненависти и злобы исходящей от неё. Я упал, споткнувшись о чей-то труп. Мои ноги и руки бессильно скользили по окровавленным телам, отыскивая точку опоры. Когда нервы немного успокоились и я смог поднялся, старуха была уже мертва.

* * *

Шли дни, месяцы, годы. Я тоже шел вслед за ними, но мой путь немного отличался от пути времени. Оно шло безостановочно, а я останавливался, где-то спал, что-то ел. Перед моими глазами мелькали разрушенные города, сожженные поселки, горы мертвых тел, раздолбанные дороги и мосты. Живых людей встречать не приходилось. Я вышел из леса и лишь поэтому, не закончил свою жизнь на священном алтаре.

* * *

Очередной разрушенный город, именно здесь, я встретил живых.

Первоначально мое внимание привлекло огромное здание, возвышающееся над руинами. Оно было совершенно неповрежденным лишь несколько десятков окон на верхних этажах темнели черными провалами разбитых стекол. Солнечный день разбрасывал тысячи дрожащих зайчиков от осколков битого стекла. Внутри здания, что-то гудело и я осторожно вошел в выбитые двери.

Большой зал первого этажа, высота потолков просто неимоверна, но приглядевшись я заметил, что из стен видны куски арматуры и неровности сбитого бетона. Перекрытия отделяющие один этаж от другого просто отсутствовали, чем и объяснялась высота потолков. Под самой крышей вращалось и гудело что-то непонятное. По всей площади помещения были натянуты тонкие стальные троса. Разум осторожно подсказывал, что трогать эти прочные нити, вовсе необязательно. Я пошел вдоль них, стараясь держаться от этих растяжек подальше. Глаза привыкшие к полумраку, стали различать копошащихся в центре огромного зала людей. Они были чем-то заняты. Перекладывали светлые куски ткани с широкой конвейерной ленты в корзины, которые тут же передавались дальше. Белый, горячий пар поднимался от ленты и от корзин, подаваемых куда-то вниз. Хреновина под потолком продолжала равномерно вращаться, не покидая своего места в пространстве.

Я подошел как можно ближе к людям, но те меня не замечали, занятые своим делом. Оставалось дождаться, когда у них будет перерыв и я уселся на псевдомраморный пол, разглядывая их лица.

Отрешенные от мира глаза, смотрящие на бесконечную ленту, которая доставляет им мятые, испускающие тепло и влагу куски ткани. Людские руки автоматически двигались, хватая распаренными красными пальцами материю и заталкивали в пустые корзины. Приходили другие, ставили освободившуюся тару и забирали полную.

Чувство того, что здесь обязательно что-то произойдет, не покидало меня. Согласно, жанру фильма ужасов, должны умереть все, но если не поголовно, то большая часть, как минимум. Я сидел и ждал, когда люди устроят себе перерыв или произойдет ужасающее событие. Дождался и того, и другого.

Лента, протяжно заскрипев, медленно останавливалась. Работники убрали от неё руки и запрокинули головы, глядя в потолок. Я тоже последовал их примеру. Хреновина под потолком начала вращаться немного быстрее, гул постепенно нарастал и еще. Она начала опускаться вниз, к людям! А, просто смотрели на этот огромный пропеллер. Огромная перевернутая вверх ногами буква "Т", обмотанная со всех сторон горячей тканью, опускалась все ниже и ниже. И вот она зацепила первого человека, тот просто развалился на кровавые куски, как разбитая глиняная кукла. Еще один попал под удар, следующий, еще и еще. Разбивались, горячие человеческие внутренности валились на пол, прилипали, наматываясь к горячей ткани. Брызги крови, куски кровоточащего мяса. Хреновина опустилась почти до самого пола. В мою сторону летят уже куски мяса, прошедшего температурную обработку. Оно уже не красное, просто серое, вареное мясо. Части человеческих тел цепляются за тонкие троса, и те рвутся, расплетаются, наполняя воздух тонким свистом и разрезая на более мелкие кусочки руки, ноги, головы. Кости им не помеха, троса их просто дробят на крошечные, секущие кожу на моих руках, осколочки. Осколки покрупнее пытаются пробить куртку и синюю ткань джинсов.

Я лежу на полу, закрыв голову руками и ожидаю, когда все это закончится. Разум молчит, он не знает ответа и объяснить смысла происходящего не может. Осторожно, по-пластунски я пробираюсь к выходу. На пол передо мной падает голова и тупо смотрит на меня белыми вареными глазами. Волосы с большей частью кожи головы отсутствуют. Я отталкиваю её в сторону и выбираюсь из здания. Там теперь пахнет консервами, не хватает лишь тонких ароматов специй.

На улице все также солнечно, но уже людно. Похоже, эти семь человек, ожидают меня.

- Пойдем с нами! - обращается ко мне самый старший из них, видимо, он у них за главного. - Не многие выбираются живыми из этого здания! Зови меня просто - Пастор! Раньше я был священником в лютеранской церкви, но потом она погибла, вместе с людьми находящимися в ней. Произошло примерно тоже, что происходит в этом здании. Из-под потолка опустился огромный сатанистский крест и убил всех. Спасся только я, но я ушел не с пустыми руками, кое-что мне удалось спасти и теперь собираю выживших, под крышей нашей общины. Я пытаюсь вдохнуть в людей частицу надежды, только вера в истинного бога поможет нам всем выжить в эпоху бедствий!

Я пошел с ними и на некоторое время задержался среди этих людей.

Когда-то здесь был парк, с озером посередине. Многочисленные ручьи сбегались к водоему со всех сторон. Домики, в которых проживала община, были сделаны из жердей. Их крыши накрыты осокой, обильно произраставшей по болотистым берегам озера. Множество мостиков перекинутых через ручьи, тоже были сделаны из круглых деревяшек. Весь интерьер поселения на воде был оформлен в стиле каменного века. Своеобразно и бесконечно интересно.

Пастор, каждый день призывал всех нас к молитве, и многие молились, некоторые, в число которых входил и я, просто молчали и слушали о чем просят бога другие. Еще Пастор проводил своеобразные занятия. Он рассказывал о боге, о христианских догмах и канонах. Люди задавали ему вопросы и священник на каждый старался ответить. Пастор тоже задавал вопросы, но всегда кому-нибудь одному. Однажды он задал вопрос мне:

- Скажи нам, что ты думаешь о единстве? Можешь привести в пример высказывание, кого-нибудь из великих!

Моя память относительно единства оказалась совершенно чиста, но я все равно ответил:

- Все мы под одним небом!

Аудитория удивленно уставилась на меня. Обернулись все. Пастор замер с открытым ртом. Больше он меня никогда не спрашивал. Ни о чем.

В одной из хижин располагалась библиотека. Здесь было собрано множество спасенных от огня книг. Они были совершенно разные по содержанию. Можно даже сказать, здесь было все. Начиная от синтементальных романов и заканчивая трудами маститых философов. Я часто проводил время среди книг, расширяя при их помощи кругозор и усваивая отдельные элементы представляемых ими жизнесхем.

Придя как-то раз в эту библиотеку, я обратил внимание на огромного ярко раскрашенного паука, который свил свою паутину на полке с книгами. За эти книги я решил приняться, именно сегодня и теперь с легкой долей разочарования смотрел на мохнатого паука, неподвижно замершего среди своей блестяще-прочной паутины. Не знаю, откуда у меня был этот страх, но я панически боялся всех этих представителей семейства паучьих. От этой фобии я так и не избавился. Пока я стоял перед этим арахнидом и размышлял, что же мне делать дальше, в библиотеку вошла женщина, которая порой советовала прочесть ту или иную вещь. Она тоже увидела паука и принялась прогонять его щепочкой, но тот не желал покидать занятого им места. Он вздрагивал всякий раз, когда рвалась паутина. И вот новая атака и паук, не выдержав нападок со стороны людей решил спастись бегством. Он покинул сплетенное им логово и остатки паутины упали на книжную полку. Быстро перебирая лапами он юркнул в небольшую щель между книгами и спрятался за картонной коробочкой, в которой когда-то давно были сигареты. На виду остались только его брюхо да пара мохнатых лап.

- Он ядовитый! Его нужно убить! - сказала мне женщина и вручила мне пневматический пистолет - На шарики! Зарядишь и стреляй, только, пожалуйста, в книги старайся не попадать.

Желтые шарики высыпались мне в ладонь. По одному, я затолкал их в специальный резервуар. Закрутил до конца винт, продырявив клапан баллончика с СО2 и нажал на курок.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Три раза лязгнул боек, подавая и отсекая газ. Серия хлопков и шариков ушли в коробку, насквозь прошивая её и спрятавшегося за ней паука. Он вывалился из-за пачки на полку, вверх брюхом при этом медленно шевеля лапами. Его мерзко-яркая головогрудь и брюшко были разорваны стальными шариками. Сквозь разрывы наружу выползали серые внутренности. Они причудливо извивались, складываясь в знак, которого я и в этот раз не смог расшифровать.

* * *

Я ушел из общины, когда начался сезон дождей. На широкой пустынной дороге, меня подобрал человек на совершенно новеньком автомобиле. Большую часть пути он восхищался своим приобретением. То и дело пытаясь воспроизводить некие ритуалы священнодействия, которые спасут его и автомобиль от несчастного случая. Он бросал руль, размахивал руками делая пассы во все стороны. За окнами шел дождь. По лобовому стеклу струились потоки воды. Щетки не справлялись и поэтому видимость была весьма отвратительная. Неожиданно на дорогу выбежал человек, водитель резко затормозил и машину начало заносить. Я узнал того человека на дороге - это был Брендибой. Мокрый и грязный. Колеса автомобиля бессильно скребли по асфальту пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь. Но мы необратимо падали в овраг, тянувшийся вдоль всей дороги. И вот мы уже на обочине. Машина медленно кренясь, валится вниз. Лопаются, выдавливаемые крышей стекла. Скрипит металл, хрустят мои кости и плоть, смешиваясь с автомобильной обшивкой. Кувырок, еще один, немного скольжения, остановка, падение, удар, скрежет, взрыв, огонь. Я еще жив и поэтому ощущаю боль, чувствую то, что чувствовал пес на пожарище. В мою грудь воткнулся искореженный металл, разодрав её. Я вижу, как бьется мое сердце и вдыхают горячий дымный воздух легкие, в ноздри лезет противный запах горящего мяса. Неожиданно, я прекращаю все это осознавать. Нет, ничего такого не случилось, меня никто не спас, просто, я умер. Впервые.

Смерть номер 2

Видимо, кто-то постоянно забывал щелкать меня по носу, чтобы я не помнил о предшествующих жизнях. Вначале, все шло нормально, как у всех, но наступал момент и эта память сваливалась неожиданным снежным комом, прямо в мою многострадальную голову.

Вторая жизнь началась тоже в лесу. Только в этот раз я был не один. Со мною были еще два парня и девушка. Вчетвером мы куда-то шли. За весь пройденный вместе путь, мы ни разу не разговаривали, несмотря на то, что хорошо знали друг друга. Молча шли, молча помогали друг другу преодолевать препятствия, молча останавливались на отдых, собирали дрова на костер, делились едой. Не было сказано ни одного слова в знак благодарности за помощь, но зато и не возникало конфликтов из-за пустяков. Молчание бывает угрюмым или веселым, наше было усталым.

Этот лес намного отличался от того, который я впервые увидел в жизни под номером один. Тот был сезонно меняющимся, а этот постоянным. Высокие кроны шумели зеленой листвой и скрывали от нас небо. Редкие солнечные зайчики, пробивали тонкими струйками душный, немного влажный сумрак и стелились желтыми пятнами по гниющим палым листьям. По ночам здесь было абсолютно темно и если не горел костер, то нельзя было даже разглядеть собственной ладони поднесенной к глазам.

Лес жил своей жизнью и не обращал на нашу молчаливую четверку никакого внимания. Мы уважительно относились к нему, а он в свою очередь к нам. Нас не беспокоили хищные звери, вот только досаждали крошечные москиты-кровопийцы. Множество разноцветных птиц щебетали свои песни на всевозможные лады, а по ночам испуганно верещали, потревоженные своими же снами или хищниками.

Иногда, встречались каменные идолы, давно умерших богов. Серый монолитные тела забытых божеств украшали сине-желтые пятна лишайников. Они всегда возвышались над мелкими ручейками, дно которых было усыпано гладкими камешками. Как в сказке. Лесная гниль под ногами неожиданно прекращалась, оборванная чистым берегом ручья и перед глазами появлялась речушка, а на другом берегу плотной стеной стоял волшебный лес. По каменистому дну, совсем неслышно бежала прозрачная, ледяная и безумно вкусная вода. Она невесомо окутывала собой каждый камешек, заставляя блестеть в солнечных лучах идеально ограненным бриллиантом. И каждый из них был неповторим, но стоило какой-нибудь из них вытащить из воды, как он тут же умирал. Влага моментально высыхала и немного шероховатая поверхность становилась тусклой, серой и пыльной. Красота - очень хрупкая вещь.

Наши рюкзаки опустели, запасы продовольствия закончились и мы вышли из лесу. Та часть пути, которую должны были пройти своими ногами, мы преодолели, так и не сказав ни единого слова. Теперь перед нами был гораздо больший отрезок пути, который должны пройти наши души.

Пыльная дорога поднималась вверх, петляя между безжизненных бетонных коробок, слепо таращившимися в безупречно синее небо, темными провалами проемов. Повсюду горы мусора. Пластиковые бутылки, какие-то тряпки, пакеты, пачки от сигарет, множество окурков и старые ботинки. Жарко и пыльно.

Мы добрались по этой дороге до самого верха и увидели море. Спокойное море. Издалека оно казалось безмятежным, светлым у берега и темнеющим немного дальше. Пляж, городок, раскинувшийся далеко внизу, тоненькая спичка маяка. Нам нужно было в этот город, это была наша конечная точка. Там нас ждали, теперь там мы будем жить и там, должны, умереть.

Дорога ведет нас мимо все тех же мертвых коробок и мусора. Кое-где встречаются праздношатающиеся люди. Немного в стороне, три типа ожесточенно избивают кого-то, лежащего без движения на земле. Слышны лишь глухие удары. Мы не вмешиваемся, просто идем дальше. Это не наше дело. Я заметил слезинку, скатившуюся по щеке нашей спутницы. Мы всего лишь тени, сбежавшие от самих себя. Холодные, равнодушные и немного синтментальные. Нам нет дела ни до чего в этом ненастоящем мире.

Море становится ближе. Оно потемнело и по нему бегут высокие волны с грохотом разбивающиеся о каменные волнорезы. На пляже полно народа, который удобно устроившись на солнцепеке, наблюдает за штормом с безопасного расстояния. В воде никого.

В городе нас с нетерпением ожидают. Подходят люди, поздравляют с прибытием в их благословенный край. Молча попрощавшись друг с другом мы расходимся каждый в свою сторону, точнее, нас уводят. Теперь мы часть этого города.

Должность, которая досталась мне, называлась просто - поводырь слепых птиц. Я должен был регулярно делать обход территории прилегающей к городу и собирать ослепших пернатых. За все время, что я занимал этот пост, мне не удалось найти ни одной птицы. Их убивали отдыхающие, которые стекались на этот курорт со всех уголков нашей необъятной страны. Большую часть времени я проводил на старом, заброшенном маяке, ожидая шторма, чтобы послушать грозную песню стихии. Изредка выбирался на гору Семи Смертей, туда где неизменная троица, ежедневно кого-то убивала. Своих спутников я больше не встречал.

Однажды, человек в форме пожарного, сказал мне, что те, на горе Смертей, убивают провинившихся горожан и при случае, любой может воспользоваться их услугами.

Я жил в огромной трехкомнатной квартире, совершенно один. Из мебели у меня были стул, стол и кровать. Зарплату, получаемую ежемесячно, я тратил, а что оставалось, складывал за спинку кровати. Как-то вернувшись домой, я обнаружил в квартире человека, увлеченно шарящего рукой там, где лежали мои деньги. Он даже не прореагировал на мое появление. Только тогда, когда я тащил его за воротник к горе Семи Смертей, этот тип удивленно посмотрел на меня, но не сказал ни слова.

Те трое спросили:

- В чем его вина?

- Он хотел украсть мои деньги!

- Воровство карается смертью! - и они принялись пинать его закованными в железо ботинками.

Потом тянулись долгие годы жизни. Я старел и как-то утром умер. Тихо, спокойно и незаметно для самого себя.

Смерть номер 3

Новый провал промежутком лет в двадцать и третье всплытие сознания. Эта жизнь мало чем запомнилась, помню только одно безудержное пьянство. Алкоголь вливался огромнейшими дозами. Все что творилось в пьяном угаре вспоминается с трудом. Отчетливо помню лишь один момент той самой жизни и её окончание.

Дело было под вечер, когда солнце спряталось за горизонтом и наша пьяная компания засобиралась по домам. Выбрали брошенную кем-то на стоянке машину, вдесятером влезли туда. Данный легковой автомобиль не располагал подобным количеством пассажирских мест, но мы поместились. Кто-то заявил, что хозяин аппарата будет неимоверно зол, кого-то стошнило в этой давке, кто-то тут же уснул. Я держался немного в стороне от общей толчеи, плечом и руками освободив себе место под зашедшим солнцем. Машина, натужно завывая двигателем и скрипя кузовом тронулась и начала набирать скорость, виляя по всей дороге из стороны в сторону. Через десяток километров, она сломалась и мы покинув её пошли пешком. Мимо закрытых на ночь магазинов и спящих домов. Во всю глотку орали песни, а душа требовала продолжения.

На одном из перекрестков, я заметил маячащую у под светофором знакомую фигуру. Люминесцентные фонари освещали её призрачным светом. Я узнал его - это был Брендибой. Все тот же потрепанный вид и небритая физиономия мачо-неудачника.

- Привет! - сказал он мне - Давно не виделись!

- Да! - ответил я - Как дела?

- Как всегда! - он развернулся и ушел в темноту.

- Кто это? - спросил один из моих собутыльников.

- Знакомый наркоман!

- А-а-а! - протянул он и тут же его озарило - Стойте! Я знаю, здесь недалеко одна тетка самогоном торгует! Сейчас продолжим! Вы нас здесь подождите, мы сейчас придем!

Он позвал меня с собой и мы отправились по ночным улицам.

Дорога медленно поднималась в гору. Я тоже знал куда мы идем и хорошо знал тетку, торгующую самогоном. Многоэтажки закончились и мы попали в частный сектор. Во дворах сонно кудахтали куры, чем-то вкусно чавкали свиньи. Деревня.

Вот и этот двор. Мой попутчик смело распахнул калитку и постучал в запертые двери. Ему открыли и он вошел. Я остался на улице, возле огромной лужи, раскинувшейся у самого забора. Мое внимание привлекли две собаки, которые отвязанные на ночь бегали по дороге. Одна была самая обыкновенная лохматая псина, а вторая больше походила на гиену. Особенно, я удивился белоснежной щетке гребня, которая шла у неё по позвоночнику. От самого носа до кончика купированного хвоста. Темнота придавала контрастности необычному виду собаке. Вот они обе подбежали ко мне, любопытно обнюхали мои ноги и потеряв всякий интерес к пыльным ботинкам, пристально уставились в мои глаза.

- У меня нет ничего съедобного! - пожаловался я им, но псы не уходили.

У той, что с гребнем, я заметил на темной морде три белых полоски шерсти. И мне показалось, что с другой стороны у неё должны быть такие же три полосы. Не долго думая, я схватил пса за морду и повернул его голову, чтобы рассмотреть, так ли это. С другой стороны полос не оказалось.

- Странно! - подумал я - А, ведь должны быть!

Но тут меня позвали, отвлекая от мыслей о сути пропорциональностей. Собаки неотступно последовали за мной, дружелюбно махая хвостами. Контрастному подобное мероприятие давалось сложнее, не в пример его лохматому сотоварищу.

- Смотри, что я еще приобрел! - ушедший за самогоном, продемонстрировал мне пластмассовый радиоуправляемый танк - Игрушка, просто супер!

Он поставил на землю пакет, в котором звякнули бутылки и включив аккумулятор танка, взялся за пульт. Тонко взвизгнув мотором, игрушка рванула с места, выбросив из-под резиновых гусениц всплески пыли.

- Огонь!

Ствол танка выплюнул тоненький хоботок огня. Раздался оглушительный взрыв, от которого во всей округе зазвенели стекла. Горел чей-то дом.

- Сматываемся!

И мы подхватив спиртное и танк, без оглядки побежали по ночным улочкам. Когда остановились, уже не было видно зарева пожара. Кое-как перевели дыхание и спокойно продолжили свой путь.

- Возьми этот танк себе! - внезапно предложил он.

- Зачем он мне? - поинтересовался я.

- Ты должен будешь разрушить этот мир! До основания! Мне этого нельзя, жена ругаться будет! Вооружим эту штуковину ядерными боеголовками и все! Хана!

Так потом и сделали, но танк сломался, а мир остался цел. Я умер зимой. Свалился в канаву, уснул и замерз. Помню, как бунтовало сознание, заставляющее подняться пьяное тело, которому было хорошо в этой, заполненной льдом и водой рытвине. Оно слишком устало и требовало покоя. Сон прекратил попытки инстинкта самосохранения заявлять о себе.

Смерть номер 4

Вместе с Пастором, я спускался в темные подземелья, для того, чтобы оттуда подняться выше неба. Заодно, он обещал показать одну занимательную вещь, изображенную на старинном барельефе, который был отыскан им в одном из помещений подземелья.

В этой жизни мы встретились с ним, как старые добрые друзья. Положение занимаемое им в обществе, по-прежнему, обязывало его наставлять на истинный путь заблудшие души. Меня Пастор даже не пытался перевоспитывать и ответ, почему он этого не делает, скрывался в подземелье.

Сначала мы катались по городу на синем трамвае и глазели на появляющихся новых пассажиров. Довольно глупое занятие. Потом вышли на конечной и отправились пешком за город.

При спуске под землю, Пастор достал припрятанные факелы и наш путь во тьме начался. Горячий огонь факелов оставлял черные, жирные полосы на низких потолках переходов. Я не заметил не единого условного знака, который отмечал бы путь, но Пастор уверенно вел меня за собой. Его память была нашим проводником и гарантом возвращения назад.

Прямые, как стрелы, коридоры были чисты, будто здесь недавно проводилась тщательная уборка. Свежий воздух. Даже показалось, что в мне в лицо дует легкий ветерок. Пастор, словно, прочитав мои мысли, сказал:

- Когда я впервые спустился сюда, тоже посчитал невозможным ветер в этих тоннелях, но как видишь: "Невозможно - не факт"!

- Долго еще идти! - поинтересовался я.

- К самому центру Земли! - усмехнулся он.

Мы продолжали плавно спускаться вниз.

* * *

Огромный каменный зал, стены которого покрывает, сделанный неизвестно кем и неизвестно когда, барельеф. Пастор ведет меня за собой, останавливаясь у некоторых фрагментов, сцен. Объясняет, что к чему. Сюжет, запечатленный в камне, определенно создан по теологическим мотивам. Ангелы, архангелы, престолы, святые и прочие. Все детали, даже самые мельчайшие, выполнены с поразительной точностью. Все кажется чрезмерно реальным и живым, даже слишком живым. Внимательные глаза образов всматриваются в посмевших нарушить их покой и тьму.

- Вот то, ради чего мы здесь! - Пастор опускается на каменный пол и подносит факел, чтобы лучше видеть изображение. - Смотри, это я, а это ты!

Человек, раздираемый когтями дьявола, действительно очень похож на Пастора. Он первый. Я следующий, кого должен растерзать дьявол. Мой образ в камне, тоже, ничем не отличается от оригинала. Даже одежда та, в которую я одет сейчас.

- В чем смысл всего этого?

- Я не знаю, но дьявол убьет меня первым, а ты будешь следующим!

- Когда?

- Думаю, что сегодня! Пойдем, нам надо успеть подняться на вершину мира! Это скоро должно начаться!

* * *

Следующий зал, но он залит солнечным светом. Я в легком шоке, ведь по моим расчетам мы все время спускались вниз и как минимум, должны находиться в пяти-шести километрах под землей. В каменном потолке идеально круглые дыры, сквозь которые сплошным потоком льется свет. Неба не видно, только мягкий желтый свет.

- Становись сюда! - Пастор указал мне на место рядом с собой.

Я рассмотрел на полу едва заметное очертание, такого же правильного круга, как и в потолке. Я занял место указанное мне. Почувствовал, как каменный пол немного прогнулся под моим весом. Словно, наступил на что-то живое. И это что-то начало свой подъем вверх.

Мы медленно поднимались, яркость света усиливалась, он окутывал нас со всех сторон. Проникая и занимая все мысли, полностью поглотив небо.

Я подошел к самому краю площадки и посмотрел вниз. Сердце вздрогнув, замерло. Липкие пальцы страха медленно сдавили ребра. Судорожно сглотнув липкий ком, застрявший в горле, я отошел подальше, уберегая сознание от созерцания бездны.

Пастор закрыв глаза, вдыхал полной грудью. Плавал в блаженной истоме от предвкушения единения с богом.

- Счастливый! - подумал я, глядя на него - А, у меня приступ панического страха, с которым даже не знаю как справиться!

Неожиданно Пастор открыл глаза, посмотрел вниз и сказал:

- Смотри! Брендибой появился! Интересно, что ему здесь нужно?

Преодолевая дрожь в коленях, я снова подкрался к краю и переведя дыхание, глянул вниз.

Крошечный, едва различимый, в солнечном свете человечек, крутился у самого подножия столба, который неотвратимо поднимался вверх. Внезапно, картинка увеличилась и я в деталях рассмотрел своего знакомого по прошлым жизням. Он нисколько не изменился, но сейчас в его движениях и выражении лица было что-то особенное. Такое, с чем идут на подвиг или нечто подобное. Брендибой кричал нам, предупреждая об опасности, которую скрывают заоблачные выси, размахивал руками, а мы его не слышали. Просто, глупо смотрели вниз, пытаясь понять, что же он старается донести до нашего слуха.

Видя, что мы его не слышим и не понимаем, Брендибой обхватил руками столб, который поднимал нас все выше и выше, и начал сдвигать его в сторону. Площадка под нашими ногами закачалась. Я тут же опустился на колени, приобретая дополнительные точки опоры, и неотрывно следил за его действиями. Пастор остался на ногах. Мне хорошо было видно, искаженное колоссальной тяжестью, побагровевшее лицо Брендибоя. Казалось, еще чуть-чуть и оно лопнет, забрызгав все вокруг кровью. Но события развивались несколько иначе.

Вокруг каменного столба, через каждые метр-два, были закреплены обыкновенные кожаные ремни с тяжелыми металлическими пряжками. В такт усилиям Брендибоя они напрягались и змеились легкой паутинкой крошечных трещин. Ближайший к лицу, перемещающего колонну, дал трещину намного большую, чем все остальные. Рывок. Площадка снова опасно закачалась и ремень лопнул. Стальная пряжка ремня глухим ударом вошла в голову Брендибоя и развалив череп на две, почти равные части, пошла дальше. Звонко звякнула о каменный пол и затихла. Человек некоторое время еще двигал столб. Всплески крови, перемешанной с мозгом, звонкими каплями падали вниз. Потом упал и Брендибой.

Пастор широко раскрытыми глазами смотрел на происходящее не в силах сказать ни слова. И тут за нашими спинами возникло ощущение дикой, необузданной злости, гнева и радости торжествующего зла. Я обернулся, но никого зримого не было. Сознание того, что здесь, кроме нас еще кто-то есть, леденило души и обездвиживало тело. Так страшно мне еще не было. Пастор повернулся, чтобы что-то сказать, а из умиротворяющего солнечного света, появилась когтистая ладонь и полоснула стальными когтями по груди, раздирая одежду и вспарывая плоть.

- Сатана! - прохрипел Пастор, выдержавший удар и устоявший на ногах.

Когти взметнулись снизу вверх. Человеческие внутренности вывалились на мягкую площадку. Метры кишок разматывались, выпрямлялись, складываясь в новый знак для меня. Но я снова ничего не понял. Пастор упорно держался на ногах, борясь с подгибающимися коленями. Следующий удар вырвал нижнюю челюсть и запрокинул голову непокорного вверх. Последний взгляд в несуществующее под землей небо. Зрачок, сокращаясь до минимума, ловит последний луч ненастоящего солнца и тело следуя за головой, медленно кренится назад и падает вниз. К Брендибою.

Мои мышцы напряжены до предела, я готов ко всему. Умирать не страшно, но только не так и не упав вниз. Собрав в кулак остатки воли и сил, я поднимаюсь на ноги, чтобы постараться умереть достойно. Обещания подвига никогда не давал и не дам. Как получится!

Тишина. Никого. Даже присутствие вселенского зла исчезло. Нет тех когтей, которые разорвут меня также как и Пастора. Ведь я следующий и последний в этой совсем небольшой очереди. Ожидание порой хуже самой смерти. Движение вверх прекратилось. Все замерло. Слышно, как камень впитывает свежую кровь, довольно и немного брезгливо чавкая при этом. Я смотрю по сторонам и никого не вижу, даже внизу никого не могу рассмотреть. Там все окутано мраком, который скрыл от любопытных глаз Пастора и Брендибоя. Гулко стучит сердце, тяжким молотом отдавая в висках. Немного похоже на морской прибой, который бывает во время небольшого шторма.

Два огромных серых глаза, появившиеся из желтого света, с интересом рассматривают меня. Я смотрю в них. Обычные человеческие глаза, немного покрасневшие то ли от слез, то ли от недосыпания. Да, мало ли от чего лопаются капилляры в глазах! Хорошо различимы усталость, тоска, многочисленные светлые точки на серой радужке и застывшая слезинка в самом уголке глаза. Очень знакомые. Я их очень часто видел, но где? Ответ приходит сам. Я смотрю на свое отражение в луже крови, оставшейся от Пастора, она теперь сверкает зеркальным серебром и снова поднимаю взгляд на те глаза. Я узнаю их - это мои глаза.

* * *

В тот день, когда я грязный и заляпанный кровью выбрался из катакомб, в городе ко мне подошла девушка с серыми глазами. В её покрасневших глазах тоже застыли усталость, тоска и слезинка в их самом уголке. Она молча протянула мне книгу в черном переплете и незаметно исчезла. Девушки с глазами как у меня, умеют незаметно появляться и исчезать, лучше всех других девушек.

"О ЧЕМ МОЛЧАТ ПЛАСТМАССОВЫЕ КРОКОДИЛЫ" - так называлась книга, которую вручила мне девушка с моими глазами. Я не прочел ни строчки из неё, потому что, умер вечером того же дня. Повесился. Прочная петля сдавила мое горло, передавив артерии, отрезала подачу крови и кислорода к мозгу, а может быть даже сломала шею. Мне было все равно, но вот механические часы на руке так и не остановились. Они громко тикали даже в морге, бесконечно раздражая покойников и спящий персонал.

Жизнь номер 13

Пластмассовый танк, которым я намеревался уничтожить все живое вокруг себя, сломался. Он не выдержал того обилия ядерных боеголовок, заложенных мной в его хрупкое чрево. А, все из-за того, что вокруг было слишком много специалистов и наставников, лучше всех остальных знавших, как взорвать этот мир. Боже, как давно это было! Жаль, что тогда ничего не получилось!

Этот мир насквозь иллюзорен. Нет ничего настоящего - это я понял давно, но слишком поздно решился дать жизнь зернам сомнения, посеянных мною на крошечном кусочке не вспаханной целине души. Наверное, кто-то понял ненатуральность этого мира раньше и предпринял попытку изменить все. Я не успел. Просто опоздал и теперь остается лишь вспоминать прошлые жизни. Беситься от бессильной злобы на самого себя, попутно ужасаясь, что нельзя ничего изменить.

Система взглядов внутреннего мира, выливающаяся в точку зрения на окружающий мир, сгорела оставив после себя невесомую горстку пепла. Тяжеленный дубовый комод тоже сгорел, но пепла от него оказалась намного больше. Так происходит, наверное, потому, что от подобных вещей гораздо больше толка, чем от понятных только мне моральных ценностей, которые я берег и лелеял в своей душе.

Смерть номер 5

В пятой жизни все было тихо и спокойно. Досаждали лишь воспоминания о прошлом, также как и в последствии память о пятой жизни.

Не знаю как, но совокупность взглядов сформировавшаяся в процессе этого самого бытия в корне отличалась от предыдущих, да и последующих тоже. Факт в том, что сознание подавляло любой бунт желаний перемен, оставляя все как есть. Такое неприметное мещанское существование, отметающее мысли о поиске никому ненужных истин. На любое высказывание неподдающееся обработке всегда был один и тот же ответ: "Та-а-а! Это все ерунда, этого никто не знает!". Если кто-то пытался высказывать свою точку зрения, то оттуда приходилось выбирать либо самые приятные, либо самые неприятные моменты, чтобы затем иметь начальную точку отсчета. Зато сам часто высказывал свое мнение к которому окружающие непременно должны были прислушаться и сделать так, как я говорил. В случае отказа от предложенных мной действий, жутко обижался и немедленно предпринимал действенные меры по исправлению того, что было сделано не так. Смотреть на то, как беснуются ослушавшиеся, доставляло изрядную долю удовольствия. Как они замыкаются в себе и соглашаются со всем, чтобы я не предложил. Но мне приходилось слишком часто сомневаться, постоянно оценивая правильность принятого решения и поэтому у меня часто менялись планы. Если бы срок жизни отведенный под то существование был немного больше, то я непременно бы начал учить близких мне людей, как правильно дышать, как правильно думать и все подобное в этом духе. Промывка чужих мозгов - было моим любимым делом.

Изрядная доля самодовольства и самохвальства постоянно присутствовала во всех моих рассказах. О том как я сделал то или это, порой не принимая в этом никакого участия. Главное, что все происходило под неусыпным контролем строгого ока. Этого было достаточно, чтобы смело заявить о всей проделанной работе. Примеров было множество, но я предпочитал не вспоминать о них в следующих жизнях. Глядя на окружающих со своей колокольни и высказывая непременно авторитетное мнение, я не понимал, как можно жить в вечном поиске перемен. Люди выделяющиеся из толпы вызывали самое настоящее отвращение и тогда я смеясь говорил:

- С ними в детстве родители плохо занимались, уделяли им недостаточно внимания и поэтому они стараются выделиться из толпы! Их внешний вид к самовыражению не имеет никакого отношения!

В той жизни я не прочел ни одной серьезной книги. При виде человека, читающего нечто серьезно-философское, сначала смотрел с удивлением:

- Как можно подобное читать?

А потом кривился. Из музыки предпочитал классику, добротные проверенные столетиями и симфоническими оркестрами произведения величайших композиторов. Эти вещи я мог слушать часами и приучал к этому окружающих, но они почему-то начинали ненавидеть её, хотя до моих наставлений относились к классике благосклонно. Музыка, которую слушали другие - раздражала. Особенно плевался, когда симфонический оркестр начинал исполнять что-нибудь современное, написанное совершенно для других инструментов и не вяжущееся никаким образом с классикой. При предложении прослушать подобный суррогат никогда не отказывался, чтобы потом вынести вердикт:

- Это все ерунда! И оркестр какой-то ненастоящий, я о нем никогда не слышал, да и дирижер, совершенно, неизвестный! Его имя мне ни о чем не говорит, а я знаю всех известных дирижеров!

В следующих жизнях, когда память подкидывала все эти воспоминания, у меня всегда начиналась долгая мрачная депрессия. Учитывая то, что обычно я шагал по черной полосе, эта полоса была настолько черной, что та чернота казалась нестерпимо белой. Я отгораживался от всего мира всем чем угодно, только бы он не проник в мои мысли. Брался за любое безнадежное дело, но оно не шло, даже не двигалось, потому что все валилось из рук. Память и мысли вращалась там, в пятой жизни. Я поставил диагноз тому правильному мещанскому существованию - паранойя. И понял одну хорошую вещь: "Лучше быть беспечным шизофреником, чем вечно сомневающимся параноиком!"

Смерть номер 6

Она появилась из ниоткуда, как те, мои глаза в облаках. Из ниоткуда, но знание того что это для меня жило во мне, стараясь разгадывать значения знаков преподносимых жизнью. Порой, вспоминая события той жизни, я начинал подозревать, что Черная Вдова - плод моего воображения. Образ, как человек или человек, как образ. Когда, я вспоминал про неё в присутствии женщины, то та, которая была в этот момент со мною, считала, что я рассказываю про неё. На самом деле все обстояло совершенно иначе.

Черная Вдова была идеальной во всех отношениях, вот только слишком часто говорила о любви, как о чувстве, совершенно не зная что это такое. Не буду утверждать, что я любил её. Мы просто были рядом очень продолжительное время. Совершенно чужие и идеально близкие друг другу люди. Когда, по каким либо причинам, она пропадала из поля моего зрения, я тосковал и не находил себе места. Когда пропадал я, она вела себя точно также. Почему так происходило, я не знаю.

Свободные и независимые, мы разговаривали о черном теплом небе с миллиардами крошечных искорках-звездах, сидя на крыше многоэтажки, прижавшись спиной к спине. Слушали ветер, поющий в ночи и наше дыхание, размеренный стук, переговаривающихся, сердец. Космическая музыка, льющаяся из её распахнутого под самой крышей окна, дополняла картину. Мы пили вино и разговаривали о вечном. Возникающие паузы раскрашивали огоньками сигарет ночное небо, добавляя на нем еще парочку недолговечных звезд.

Я знал, что придет время и Черная Вдова убьет меня. Не знал только как и не знал за что. Теперь знаю, но если бы встретил её снова, то остался бы с нею рядом. Навсегда. До самой смерти.

Так было в самом начале.

Шло время и я понимал, что все что у меня есть, принадлежит ей и нисколько этому не противился. Даже наоборот, я с готовностью отдавал все что имел. Мои мысли, желания, сны - это тоже принадлежало Черной Вдове. Принимая все мои материальные и нематериальные подарки, она с мягкой улыбкой убирала их в свое бездонное хранилище ненужных вещей. Для неё мне ничего не было жалко. Отдавал без капли сожаления, не получая ничего взамен и постепенно превращался в пересохший колодец, наполненный лишь пустотой.

Оберегал её покой, максимально ограждая от воздействия внешнего мира. Тугими кольцами сворачиваясь вокруг неё, я старался не причинить её вреда. Всего лишь небольшой всплеск эмоций и она была бы мертва, но постоянный контроль над собою не позволял сделать подобного. Ведь Черная Вдова была единственным, чем я дорожил и ценил гораздо выше собственной жизни.

Потом, когда понял, что у меня больше ничего нет, я снова стал тенью. Тенью без радости и без желаний, лишенной воли и сил. Она сказала мне:

- Я вижу, ты отдал мне все, что имел! Я благодарна тебе за это! Не сказав ни слова о любви, ты по-настоящему учился любить и в какой-то мере научился! Подойди ко мне на полшага ближе, теперь тебе это можно!

Я подошел, как она и хотела. Её теплые руки обняли мое прохладное, лишенное тепла, тело. Горячие губы коснулись моих пересохших и потрескавшихся, спасая их от разрушения спасительно-влажным поцелуем. В груди что-то качнулось и на мгновение замерло. Затем раздался глухой удар, распирающий ребра. Один, но его было достаточно, чтобы умереть.

Это взорвалось сердце. Первое и последнее сердце, которое умерло красиво. Подобного испытать мне больше не было суждено. А, жаль!

Жизнь номер 13

И снова оборачиваюсь назад. Повернувшись лицом к прожитым жизням, напряженно всматриваюсь в их ссохшиеся глазницы. Глазные яблоки, давно не орошаемые слезой, покрылись хрупкой корочкой и немигающе смотрят на меня. В остановившихся зрачках нет жизни, как и в самой жизни. Этот взгляд из прошлого обильно посыпан мелким песком, вызывающим нестерпимую резь при малейшем движении пергаментных век.

Похоже на один долгий, чрезмерно затянувшийся сон. Не тот, который снится за мгновение до пробуждения, а из тех, что запускают в сознание свои цепкие лапы. Те, которые, словно издеваясь, немного отпускают к поверхности, дают хлебнуть немного живой субстанции для поддержания сил и снова тянут на дно.

* * *

Вчера перед внутренним взглядом возник мыслеобраз Черной Вдовы и помер в непроглядной тоске по давно ушедшим дням. Откровение, понимание и ответы на многие вопросы из той самой жизни пришли сами, как нечто гениальное.

Суть в том, что тогда мне казалось, будто я отдаю все, ничего не получая взамен, но при ближайшем рассмотрении оказалось совершенно иначе. Думая только о себе, я не обращал внимания на других. Отбирал нужное, отметал в сторону ненужное и дарил совершенно бесполезные вещи, казавшиеся мне в те времена невыносимо ценными.

И тут же возник вопрос:

- Кто же из нас двоих на самом деле был Черной Вдовой? Я или она?

Это уже целых два вопроса, на которые пришлось ответить просто, честно признавшись самому себе:

- Я!

Телефонный номер из глубины памяти, одиннадцать цифр из прошлого. Невероятно, но оператор соединил два телефона. Мой и тот, другой. Приятный женский голос в трубке сказал:

- Да, я вас слушаю!

От неожиданности слова застряли где-то в горле. Мысли лихорадочно метались подбирая слова и подвергая тщательному сравнительному анализу голос, интонации, манеру говорить. Всё не то.

- Извините! Похоже я ошибся номером!

- Ничего бывает! - немного разочарованно посочувствовала женщина и положила трубку.

- Не она! - телефон мягко лег на крышку стола.

Рука сама поднялась к подбородку. Пальцы коснулись щетины и со скрипяще-шуршащим звуком принялись потирать её. Взгляд в очередной раз принялся скользить по линиям сгиба потолка и стен, оценивая их геометрическую точность.

Жизнь вокруг наполнена экшном и динамичным развитием событий, а я ощущаю лишь белёсый сумрак в своем сознании, который нередко бывает после жуткой попойки. Мягко и ненавязчиво кто-то требует сменить тариф и начать жить заново.

Смерть номер 7

Не создавая ничего в прошлом, я чувствовал себя лишенным чего-то важного и неотъемлемого. И если моя бессмертная душа все же существовала, то ей, определенно, не хватало нового обличия, или если сказать немного иначе, нового, сугубо, материального тела, в котором она могла бы оставить частицу себя. Не на века, но на миг больше, чем любая из прожитых ранее жизней.

Проект "ие" и "ка в сочетаниях", как я называл его, был навязан мне добровольно принудительно. Других вариантов не было, да и заниматься чем-то большим мне не хотелось и поэтому я равнодушно дал свое согласие. Вначале все было спокойно и планомерно, затем медленно и верно втянувшись в этот проект, я принялся отдавать ему всего себя. Весь тот минимум, который был в моем распоряжении.

Шли дни, месяцы, годы. Планы ширились, "ие" крепчал, питаясь моими силами, деньгами, временем, хорошим и плохим настроением. Впитывал, как губка, мою суть и частицы бессмертной души, стремящейся продлить свое существование. Я таял, бесследно исчезая и растворяясь в "ка". Приобретал новые, более жесткие формы, шипы и углы.

Под неусыпным контролем и многочисленными советами, тех кто помогал мне работать над проектом, я достиг многого, но к сожалению, не совершенства. Внимая советам и внося нечто неповторимо-незаметное, я ухитрялся обходить стороной бдительных контролеров. Создавал личное душевное пристанище.

На разных этапах приходилось по разному относиться к "ие". Мне это нравилось или же я был просто влюблен, иногда ненавидел. Но всегда одинаково отдавал все что мог дать. Причины любви и ненависти были хорошо знакомы и известны. Любил за то, что все я сделал сам. Немногословно и мрачновато. Ненавидел... "Ие" нельзя было, по-настоящему ненавидеть, ведь он неодушевленным обьектом-предметом. Ненавидел я людей, которые контролировали меня и по-прежнему досаждали своими советами. Когда все только начиналось, я относился к их словам с изрядной долей уважения и благодарности. Принимал и внимал щедро выдаваемым мне наставлениям. Но изо дня в день мой личный опыт ширился и множился. "Ка", как творение, становилось только моим и ничьим больше. Обильные советы продолжались сыпаться со всех сторон и в итоге пришлось перестать их слушать. Любое предложение из вне воспринималось с долей агрессии и неприятия. Все бы ничего, да вот только, "ие" как объект мне не принадлежал. Он принадлежал им, советчикам, по праву собственности.

Слыша рассказы полноправных хозяев проекта, тем, кто приходил посмотреть как идут дела, о том как они все это сделали и что намерены сделать. Я задыхался от приступов бешенства. И понятно почему, - ведь огромную долю всего я сделал сам, в одиночестве. Больно слышать, как другие хвалятся результатами чужих трудов, присваивая себе лавры творцов, а слушатели восхищаются и одобрительно поют хвалебные оды, пытаясь разгадать смысл тайных желаний.

Вот она суть зеркала жизни, отразившее одну из моих ипостасей, в точности, да наоборот.

Наступил день, когда работа над "ие" была завершена. С головой окунувшись в это совершенно новое, до боли родное и знакомое. Пахнущее моей кровью, потом и слезами. Близкое в каждой мелочи и детали. Восторженная душа не удержалась и разделившись надвое поселилось здесь вдохнув в бездушное творение жизнь. Подвластную лишь мне и не приемлющую чужаков.

Но радость и ликование по случаю победы, как правило, длятся недолго. Все это было омрачено настойчивыми советами-приказами о том, что все неправильно и необходимо все изменить, подвергнув тщательной переработке. Это мне не понравилось и сохраняя ледяное спокойствие, тихим, усталым голосом я сказал:

- Я знаю! Все это не имеет ко мне никакого отношения, но "ка" я сделал для себя, таким, каким хотел бы его видеть и поэтому, если кто-то хочет перемен, то пускай их устраивает! Мои руки ничего здесь менять не будут, а глаза не желают видеть изменений! Я к проекту больше не имею никакого отношения!

Такими были мои последние слова. Я ушел, не сожалея ни о чем и не жалея никого. Ушел в никуда.

Мой путь был долгим, в целую, лишенную половины души жизнь. Когда становилось совсем плохо, я вспоминал "ка" и становилось безудержно грустно и тоскливо, но светлый луч заполнял теплом пустую половинку.

Очередная смерть подкралась тихо и коварно. Она разверзла подо мною зыбкую почву трясины, навсегда укрыв тело из плоти и крови, зеленым покрывалом ряски и клочьев тины.

Часть меня, оставшаяся в "ка" медленно умирала, так и не дождавшись обратно своей второй половины, забирая с собой души тех, кто пытался владеть так и не завершенным до конца проектом. Он приобрел дурную славу и его уничтожили, но все же "ие" на миг пережил своего создателя.

Смерть номер 8

Я всегда чувствовал себя пришельцем из иных миров. Немного понимая окружающих меня людей, совершенно не ждал взаимопонимания с их стороны. Не объяснял причин своих поступков и поэтому с окружающими часто возникала череда конфликтного недопонимания. Они не понимали меня и мои поступки. Немного странный, даже для самого себя, слегка отрешенный и постоянно множественно обращенный во внутрь собственной сущности.

* * *

Мягкий комбинезон серебристого цвета, едва слышно хрустит металлом при каждом движении. Непонятного фасона обувь, из того же материала. Все это, несмотря на обманчивую металлизированность великолепно согревало в любой холод и навевало мотивы далекого будущего. А, так хотелось вернуться обратно! Левая рука бережно поддерживала свою поломанную правую пару, оберегая от потрясений и стараясь облегчить её боль.

Шаг назад и я оказываюсь среди ревущей толпы беснующейся у сцены, которая извергает киловатты звука. Облако различных запахов крепко обнимает мое обоняние. Сливается и разделяется на множественные элементы: пот, табак, алкоголь, что-то неуловимое и сладко-непонятное. Покалеченная рука в такт музыкальным ритмам, заставляет скрипеть зубы, сжатые для борьбы с болью.

Круглый микрофон, в руках человека на сцене, старается без искажений передать каждое слово, донести до безумствующего слушателя смысл. Нервная дрожь всеобщей атмосферы заставляет мыслить иными вершинами, но для меня это слишком. Мне нужна квалифицированная медицинская помощь. Здесь этого нет.

Шаг вперед. Все тот же серебристый комбинезон без единого кармана, сломанная рука и жуткий никотиновый голод. Кажется, что стоит закурить и все пройдет, даже срастутся кости, даря старую радость движения и физических нагрузок.

Мрачные, бесконечно длинные коридоры огромного здания ведут в никуда. Нос еще слышит запах толпы, но тот постепенно вытесняется новыми флюидами. Теплый, немного влажный воздух неподвижен, но под теплым комбинезоном кожу сковывает морозный озноб, заставляющий леденеть все внутренние органы и замирать солнце в нехороших предчувствиях.

Гулкий звук шагов забегая далеко вперед, предупреждает обитателей этого странного места о моем присутствии. Прячущиеся за стенами не появляются, слышен только их тихий шепот:

- Уходи! Здесь тебе никто не поможет!

Тень, как темное пятно, маячит за моей спиной. Она наблюдает за мной и знает, что я знаю о ней практически все. Эта тень всегда со мной. Я знаю кто это и никогда не произношу её имени вслух.

Сырость полутемных коридоров поглотила все принесенное мною из вне. Осталась лишь боль, да тихий говор обитателей, твердящих чтобы я убирался отсюда. Здесь делать тоже нечего.

Шаг вправо доставил меня на оживленную улицу. Рев двигателей внутреннего сгорания, гомон людской толпы, лязг дверей общественного транспорта. В истерике бьется ребенок, лет десяти-двенадцати. Заливаясь слезами, он катается по заплеванному асфальту улицы, норовя попасть под ноги случайных пешеходов. Отталкивает в сторону свою мать, которая старается поднять его на ноги и успокоить. Или наоборот, успокоить, а потом поднять. Захлебываясь клокочущим в носоглотке веществом, истеричный мальчик неразборчиво выплевывает гневные тирады в адрес родительницы. Ему сообщили, что кто-то старше и умнее его. Хмурый мужик закрыв ладонями уши, брезгливо морщится и бросает короткую реплику матери ребенка:

- Да, заткните же пасть этому ублюдку!

Его слова растворяются в неизвестности, никто их не слышит.

Древний старик опираясь на сделанный из алюминиевой трубы костыль выходит из подворотни и внимательно осмотрев улицу, принимается размахивать свободной рукой. Старается привлечь к себе нужный ему взгляд, который находится на той стороне улицы. Поток автомобилей, неугомонная железная река, выдыхающая в атмосферу октановые числа внезапно замирает. Обычное городское явление - затор на дороге, "пробка".

Старик поднимает к небу помятый костыль и ожесточенно размахивает им в воздухе, дублируя движения руки.

Сквозь тонированное стекло микроавтобуса на меня пялится черная тварь. Просто так. Из любопытства. Видимо здесь тоже помощи ждать неоткуда. Рука надсадно ноет.

Шаг влево. Я не спеша вбиваю свои следы в бетонную гладь дорожки. Вперед. Назад. Снова вперед.

- Сколько время? - спрашивает меня старик, сидящий на лавочке, примостившейся у самого края дорожки - Двенадцать уже наверное?

Не зная который час, я утвердительно киваю головой, соглашаясь с его предположением:

- Может быть! - и продолжаю расхаживать по выбранному мною участку.

- Сядь! Покури! - старик снова обращается ко мне - Твое время никуда без тебя не уйдет!

В этих словах я услышал нечто знаковое, но не придал этому значения. Пресс болевых ощущений не давал разумно принимать решения.

Холодный ветер бросил мне в лицо одинокую снежинку. Прозрачной талой каплей она прокатилась по щеке и упала на бетон, оставив на серой поверхности мокрое пятно. Я посмотрел в небо и глубоко вдохнул пахнущий снегом воздух.

- Скоро Новый год! - внезапно оформилась в голове мысль.

Взгляд брошенный по сторонам отметил несколько девушек с выразительно очерченными глазами и блестящей мишурой в волосах.

- Праздник! - тоскливо выдохнул я, обращаясь к самому себе и пошевелил пальцами правой руки. Они не двигались - Калека!

Потом посмотрел в хмурое небо, роняющее редкие снежинки. Оно не выглядело праздничным, точно также как и я. Тяжелым серебристо-серым облаком поднялся вверх и посыпался на землю белыми пушистыми хлопьями белого цвета. На миг представив себя новогодним праздником. Затем коснулся теплой, не успевшей достаточно остыть после жаркого лета, земли, растаял и умер, чтобы когда-нибудь возродиться вновь.

Я поднялся, тень осталась внизу и запрокинув голову, наблюдала мой путь наверх. Она поймала призрачной ладонью мою снежинку и долго рассматривала, читая узоры крошечных кристаллов льда. Затем поднесла её ко рту и глубоко вдохнула, скрывая в себе непостоянную часть меня. Стемнело. Сквозь прорехи серых облаков стало заметно ночное небо с перевернутым ковшом Большой Медведицы, которая вновь принялась сливать на землю все то, что накопилось в ней за целый год. Тень тяжело вздохнула и растворилась во мгле.

Снег не ломает собственных рук, но чувствует боль и поэтому умирает, растворяясь в земле. А, по земле уже шагал настоящий праздник - Новый год!

Жизнь номер 13

Они называют меня нищим и дураком. Я ничего не говорю им по этому поводу, не возражаю против выдвигаемых обвинений. Может быть они и правы, но мне хватает ума не называть дураками их.

* * *

Мною отмечена странная закономерность: Чем пышнее женщина, тем меньше джинсы она старается на себя натянуть, чтобы лучше обозначить и без того заметные формы.

* * *

Сердце - там, где и должно быть. Небо - за спиной и это совершенно не значит, что его нет. Пусть и не заметное, но оно есть.

Смерть номер 9

Величайшее изобретение человечества, пожирающее мозги миллионов, миллиардов людей. Оно стремиться к совершенному господству в сознаниях. Гениальное, как изобретение и ужасающее, как орудие власти в ловких руках. Неимоверно был прав тот, кто додумался внедрить это чудовище в массы, сделав его доступным для всех.

Зная о его существовании, я старался просто не замечать эту тварь. Но видя, как другие заворожено поклоняются ей, меня захлестнуло обыкновенное любопытство. Всегда интересно наблюдать за теми, кто открыв рот и позабыв обо всем на свете, заталкивают свою голову в многоканальную пасть этого чудовища. У меня складывается впечатление, что они хотят получить кроху того ума, который во всю рекламируется тварью в обмен на взгляд. Я держусь в стороне и, наверное, поэтому непохож ни на кого. Моя голова на месте, но у меня твердое решение поместить её в ту самую пасть. Хочется почувствовать то, что ощущают они, стать таким, хотя бы на время, как они.

* * *

Итак, я выбрал время и взвесив все "за" и "против" сунул голову в пасть техногенному чудовищу, чтобы стать хоть капельку умнее. Его холодные, скользкие щупальца проникли в мой мозг. Отыскали необходимые центры управления, приковали взгляд к разноцветному действу, держа меня на безопасном расстоянии.

Властные, приказывающие, доверительные, очаровательно-нежные голоса сменяли друг друга, рассказывали мне последние новости и факты. Странно, но отчего-то хотелось верить им, делать и поступать так как они говорят. Собственное мнение уже не имеет значения. Попса обильными потоками крови, насилия, лжи струится в мое сознание, разлагая и превращая в перегной все то, что мне казалось добрым, разумным и вечным. Эта опухоль разрастается, заполняет собой всё, предлагает новый образ жизни, которого я был лишен по собственному желанию.

Хочется уйти и я делаю попытку отдалиться от этой твари, но она цепко держит единственным глазом-пастью, ухмыляясь и демонстрируя плотно сжатые зубы. Четыре, едва заметные, черточки по краям соединяются тонкими линиями, образуя примитивную сетку прицела. Тварь целится в мой разлагающийся, но еще сопротивляющийся мозг, чтобы последним ударом вышибить из него тягу к прежней жизни.

За сеткой прицела мельтешат окровавленные руки, обнаженные тела, уважаемые люди в строгих костюмах, гремят выстрелы, раздаются крики помощи и торжества.

- Вот она настоящая жизнь! Ты должен подражать им, стать таким как они! - тварь вкрадчиво шепчет мне на ухо, тревожа скользкими щупальцами нейроны и возбуждая кору головного мозга.

Тонкие линии укрупняются, добавляются круги. Я чувствую себя добычей, загнанной в угол. Охотник медленно, растягивая удовольствие взводит курки, рассматривая меня сквозь прицел. Щелчок, еще один. Мгновение и прозвучит воображаемый выстрел.

Руки пытаются отыскать что-нибудь, чем можно защититься от твари, а взгляд намертво приклеился к единственному глазу чудовища. Тяжелая бензиновая зажигалка, старая, но безотказная, увесистым грузом приятно холодит руку. Теперь все зависит от того, кто из нас быстрее.

Вспышка - знак.

Медленно вращаясь зажигалка летит в самый центр глаза. Тварь удивлена.

- Одним меньше! - удовлетворенно шепчу я.

Замедленная черно-белая картинка.

Стальной квадрат медленно вонзается в глаз твари, ломая её зубы. Хлопок. Чудовище разевает пасть и плюет в меня осколками зубов. Я вижу, как острые обломки стаей летят ко мне. Мелкие и пронырливые кусочки, острые, как бритва, успевают немного раньше крупных. Они секут кожу на лице, превращая её в кровоточащую маску. Затем появляются осколки покрупнее. Эти уже не режут кожу, они просто отдирают куски плоти от кости, выбивают глаза, вонзаются в мягкое горло. Я не вижу, но судя по вспышкам боли, мой путь не закончен. Сильный удар в голову, отчетливо слышу хруст кости. Снова удар, дыхание с хрипом и клокотанием рвется наружу, игнорируя носоглотку.

Сказочное тепло и умиротворение разливается по всему телу. Жаль только, что эти ощущения противно-липкие, как свежая артериальная кровь.

Смерть номер 10

Развалившись в кресле, Брендибой изучал меня сквозь табачный дым, плотным облаком окутавший небольшую комнату и вел непринужденную философскую беседу со мной, но по большей части сам с собой. Прозрачное содержимое очередной бутылки, выставленной на заваленный обертками, окурками и пустыми целлофановыми пакетами стол, медленно таяло. Пропущенные сквозь призму алкоголя мысли - преломлялись, слова переплетались, приобретая, если вдуматься, изрядную долю божественной истины. Рассеяно ловя на себе расплывающийся взгляд собеседника, я никуда не торопясь курил и пытался осмыслить все то, что он хотел до меня донести.

- Возможно, я повторяюсь, но мне, совершенно, не стыдно говорить об этих вещах именно с тобой! Боже! Сколько раз мы уже умирали и рождались, чтобы умереть снова? Ты знаешь? А, вот я нет! Если об этом скажу кому-нибудь то меня немедленно запрут в психушке, мне никто не поверит! Или отправят в наркодиспансер, лечиться! Я знаю свои слабости, я таков, какой я есть и не хочу менять свою судьбу! Пусть я наркоман, но я знаю и вижу этот мир таким, каков он есть. Ты не наркоман, но если заикнешься о куче собственных рождений и смертей, тебя тоже закроют в помещении с желтыми стенами и белыми потолками. Если меня будут лечить от наркомании, то тебя - от реального взгляда на жизнь, да так, чтобы напрочь отшибло память о прошлой жизни. Ну, загнешься ты в тех стенах, ну и что? Кому ни будь от этого станет легче? Нет, о тебе даже никто не вспомнит. Вот так-то! Подставляй стакан!

Уверенно дрожащей рукой Брендибой плеснул в мой и в свой стакан. Мы молча подняли их и одним махом опрокинули в себя. По лицу моего собутыльника колючей змейкой побежала судорога. Он скривился и вытер мокрые губы ладонью.

- Ну и гадость! - немного поразмыслив о чем-то личном, заявил Брендибой - Так на чем я остановился? Впрочем - это уже не важно. Не знаю как ты, а меня все эти жизни раздражают. Суть не в бесконечном постоянстве и не в том, что я не пытаюсь что-то изменить. Мне нравиться подобный образ жизни, мне нравиться убивать самого себя. Возможно в этом есть некая доля странности и абсурда, но это часть меня. Ты слышал о таком понятии - митридатизм? Это понятие идет из мрачных времен, когда все решалось просто, либо война, либо убийца с ножом и ядом. Так вот этот самый Митридат, помня о смерти собственного отца, которого, как ни странно, отравили, начал принимать яды небольшими дозами. Делал он это систематически и тем самым, возможно, и развил в организме своеобразное привыкание к их действию. Так в токсикологии и появился этот термин. Но парадокс ситуации в том, что его не отравили, а банально зарезали. Так вот, что-то я снова ушел в сторону от главного!

Брендибой разлил остатки содержимого бутылки, посмотрел на свет сквозь прозрачное стекло и убрал её под стол. Взамен достал другую. Судя по выражению его лица - последнюю. Налил в мой стакан.

- Давай! Наше здоровье!

Огненная жидкость, обжигая пищевод потекла куда-то вниз, впитываясь в кровь. Моя голова уже ничего не соображала. Пространство вокруг пребывало в лениво-тягучем тумане. Я с трудом воспринимал рассуждения Брендибоя о вечности, о том, что настал момент изменить все и навсегда. Со мной что-то происходило, в какой-то момент времени я перестал ощущать собственное тело, дыхание стало прерывисто тяжелым и горло принялся сжимать болезненный спазм. Вдох получился весьма убогим и не приносящим радости наполнения крови кислородом. Раньше я никогда не задумывался над подобными вещами, зато сейчас мгновенно протрезвел и попытался вскочить из-за стола. Мои ноги подкосились и я рухнул на грязный усыпанный мусором пол. Несколько раз дернулся и затих.

Брендибой сквозь табачный дым внимательно посмотрел в мои стекленеющие глаза. Закурил новую сигарету, налил в свой стакан из последней бутылки и подняв его к потолку, торжественно объявил:

- Извини, но я решил попробовать закончить этот путь так! Надеюсь, кто-то из нас не обретет новой жизни! Хорошая вещь мышьяк, но для убийства не годится - оставляет следы, а для самоубийства - незаменимая вещь!

Он одним глотком опрокинул содержимое стакана в себя и устроившись поудобнее, закрыл глаза и принялся ждать конца очередной жизни. Голова бессильно упала на грудь.

Смерть номер 11

- Ты веришь в сказки? - спросил меня Огнедышащий Дракон, не отрывая взгляда своих немигающих глаз.

- Нет!

Мы были с ним одни среди огромного зеленого поля, волнующейся в порывах ветра травы. В высоком синем небе прочертила белую полосу серебристая точка сверхзвукового самолета.

- Почему? - немного разочарованно снова спросил он.

Я посмотрел вверх, а Дракон ожидая моего ответа принялся чертить кончиком хвоста геометрические фигуры на земле. Треугольники, овалы, квадраты сплетались при помощи зигзагообразных линий.

- Хотя бы потому, что все сказки умерли и в этом мире не осталось ничего сказочного или того во что можно верить!

- А, как же я? - Дракон выдохнул облачко черного дыма направляя его в мою сторону.

- Ты не в счет! Ты ведь обитаешь в моем сознании, на самом деле тебя нет тоже!

- Ошибаешься! А, что скажешь по поводу вон той тени!

- Ничего!

- Возможно, ты не догадываешься, что это прекрасная принцесса, которую надо освободить!

- Еще как догадываюсь! Я даже знаю её имя!

- Тогда почему ты еще не сразился с огнедышащим драконом и не расколдовал принцессу?

- Если я это сделаю, что-нибудь изменится?

- А, ты попробуй! - Дракон усмехнулся и клацнув когтями по металлу протянул мне полутораручный пламенеющий меч.

Луч солнца, попав на волнистое лезвие, раздробился и убежал сотней солнечных зайчиков в разные стороны. Оплетенная кожаным шнурком рукоять удобно легла в ладонь.

- Я готов! - сказал я Дракону и тот не спеша потянулся.

Под чешуйчатой кожей заиграли шары мышц, хрустнули кости.

- Молодец! Начали!

Огнедышащий Дракон выгнулся дугой и выпустил в мою сторону жаркую струю огня. Я лишь успел почувствовать как затрещали от высокой температуры волосы, как затлели джинсы, как лопнула кожа на пальцах, сжимающих рукоять меча. Мое обугленное тело упало на выжженную землю.

- Действительно, он был прав, изменить ничего нельзя! - Дракон, как кошка выгреб лапой в земле ямку, столкнул в неё еще дымящегося меня и закопал.

Немного постоял у свежей могилы и осмотревшись по сторонам взмыл в небо.

Смерть номер 12

Моя жизнь под двенадцатым номером была самой короткой, а смерть быстрой и ничем не примечательной.

Я осознал себя орущим розовым младенцем, в стерильно-белой палате. Неярко горели лампы, освещавшие несколько кроваток с такими же крошечными и беспомощными существами, как и я сам. За окнами было темно. Я оценил это состояние как ночь. Глядя своими прозрачными глазенками в темные стекла, я видел отражавшихся в них спеленутых, мирно спящих собратьев. Затаил дыхание и приказал остановиться тихо стучащему сердцу. Я умер младенцем.

Мое сознание еще долго находилось рядом с покинутым телом. Оно наблюдало, как врачи и медсестры реанимации пытаются вернуть ему жизнь. Потом провожало до холодного морга. Женщина, принявшая маленький трупик, долго смотрела в его закрытые глаза, а потом сказала:

- Тебе, как знаку - это не свойственно!

И убрала в железный ящик. Затем пришли патологоанатомы и вскрыли покинутое мной маленькое тело при помощи блестяще-острых инструментов, устанавливая причины смерти.

Жизнь номер 13

Моя последняя, тринадцатая жизнь началась с полного понимания того, что она будет дорогой, ведущей в вечность. Я готов ко всему. Твердость духа и тела заменяется всепобеждающей мягкостью. Твердое не может побеждать и поэтому умирает, разрушаемое мягкостью. Вот только понимание этого пришло слишком поздно.

Взгляд назад, на все прожитые жизни, подтверждает, что пройдено, сделано и осмыслено достаточно, чтобы делать заход на новый цикл бытия. Все мысленные процессы бушующие в голове не оставляют на лице и жестах даже легкой ряби от идущей изнутри волны. Спокойный бесстрастный взгляд равнодушно рассматривает мир, оценивая варианты его гибели. Умрут все, но для меня это уже не имеет значения. Осталось решить только как.

- Тебе, как знаку, это не свойственно! - фраза, предназначавшаяся мне еще в двенадцатой жизни, наконец-то достигла своего логического завершения.

Я стал знаком, так и не поняв, когда и почему это случилось. Считая себя кем угодно, даже иногда бывало, что и человеком в полном смысле этого слова, я стремился к постоянному самосовершенствованию. Но чтобы стать знаком! Похоже, что сам того не подозревая, я перешел ту невидимую грань отделяющую живое существо с его радостями и печалями от мертвого, холодного знака.

Сил, чтобы что-то изменить, больше нет, я стал слишком слаб и мягок. Ноги и те, едва удерживают вес собственного тела. Колени предательски дрожат, готовые в любой момент подогнуться. В мышцах неприятный озноб, растекающийся повсюду. Я сам, добровольно отказался от крепости мышц и духа. Везде есть свои преимущества и недостатки, но пока я ощущал только минусы. Слишком много ошибок было совершено, чтобы оставлять все как есть.

Людская толпа, гудя тысячами голосов и стуча каблуками по плиткам тротуара, обходит меня стороной. Они не знают, что это их последние шаги и слова. Здания подпирают своими крышами вечное небо, в надежде заполучить от него частицу бессмертной вечности.

Я был этим миром, не частицей его, а именно им и этот мир был мной. Мы с ним были едины, прочно связаны невидимыми путами. Куда бы я ни шел, он всегда следовал за мной и наоборот. Теперь мы остановились и решали, что делать. Вернее, решал я, с его молчаливого согласия. Он всегда молчал и делал что-то свое.

- Знак "Тринадцатая жизнь" имеет право на существование! - сказал я и лишившись мизерных остатков, оставленных для себя сил, медленно опустился на колени.

Никто даже не догадывался, насколько я устал. Физически и морально.

Чаши весов, безупречный символ человеческого бытия и мироздания, покачнулись и мир затрещал от самых своих истоков. Прочные стены домов зазмеились сетками трещин. Рухнуло одно здание, подняв огромное облако пыли, за ним следующее. Рвущиеся линии электропередачи разбрасывали вокруг себя снопы радужных искр. Вздыбившийся асфальт дорожного покрытия принялся переворачивать свистящие тормозами автомобили, а огромный зев провала, пожирать их один за другим. Чаша весов опускалась все ниже и ниже, мир умирал, погружаясь во тьму. Люди на фоне общей разрухи были незаметны, зато со всех сторон слышались их проклятия в адрес мира, который уничтожал все живое и неживое.

Небо почернело, росчерки молний освещали тот крохотный кусочек уцелевшего асфальта на котором, я стоял на коленях. Вокруг меня, в медленном танце кружили, вырванные с корнем, деревья, куски бетона с торчащими из них прутьями арматуры, горящий автомобиль, изломанное человеческое тело. На все это я взирал сквозь завесу волос, упавших на глаза. Все закончилось для меня и для мира. Нам больше никуда не надо было спешить или что-то делать. Я поднял к глазам правую руку и посмотрел на ладонь, затем протянул вперед и вывернул её как можно неестественнее. Вспышка молнии на мгновение осветила созданную мной ирреальность, раскат грома последовал три секунды спустя. Эпицентр грозы где-то совсем рядом. Левая рука ушла за спину. Голова опустилась еще ниже, позвоночник искривился до хруста в позвонках. Резкий порыв сильного ветра заставил немного быстрее вращаться поднятые в воздух предметы и тела. Мой взгляд устремился вперед, во тьму и я неподвижно застыл, изображая знак "Тринадцатая жизнь". Понятный только мне и разрушенному мной миру.

январь 2006

Эр Ромский