Я не знаю как у них, а у нас в Московии, с нашей оболганной историей и с пережитым в результате деяний Петра тотальным национальным унижением, культура является системообразующим фактором существования общества и государства, и даже основным фактором национальной безопасности.

  Специалистами по социологии сформулировано понятие «менталитет национальной культуры», под которым понимают глубинные структуры, определяющие уникальность мировосприятия каждого этноса. Чтобы не исказить невзначай сути понятия, пойду-ка я проторенной тропой тупого цитирования: «Основу культуры этноса составляют культурные смыслы. Это ментальные сущности, сформировавшиеся в результате длительного исторического развития этнической общности».

  Также существует понятие «инфицированность социокультурного пространства деструктивной информацией». Применительно к России эта инфицированность выглядит как вброшенная при Петре, развитая при Екатерине «великой» и не умирающая по сей день ложь о тотально заимствованном характере русской культуры и об отсутствии у русских зачатков государственности до так называемого призыва варягов. Культурно-исторические концепты обладают свойством неограниченного проникновения в сознание людей, формируя национальный характер, и сложившаяся в результате этого вброса «ментальная сущность» до сих пор лишает русских людей уверенности в праве на достойную жизнь. Собственно, об информационной войне, начавшейся с «явления» Петра, резко обострившейся на рубеже XIX-XX веков, и не утихающей до наших дней, а также о русском противостоянии и пойдёт речь в этой главе.

  Народ и культура — близнецы-братья, мало того, они сиамские близнецы, что имеют общее кровообращение — они не могут быть отделены один от другого, и смерть одного означает неминуемую смерть для другого. Это я уже к «реформам» Петра, если кто не понял. Это первое приближение к теме «Что же такое ужасное сотворил Пётр над Россиею, если она после его деяний (не в эпическом, а в уголовном смысле — «деяний») всё борется и борется за национальное освобождение, и борьба эта протекает не только с переменным успехом, но и сопряжена с огромными жертвами?».

  Оперируя словом «Пётр», я вовсе не подразумеваю под ним конкретного двухметрового урода с миниатюрными ножками (рост 204 см, 39 размер ноги, по сведениям из музея «Домик Петра I», С-П), обладателя жидких кошачьих усов (а борода у него и вовсе не росла) и выпученных бешено вращающихся глаз. Чтобы эдакое сотворить с огромной, сильной и процветающей страной, нужен не двухметровый неадекватный карлик, тут нужен прям-таки злой гений, а Пётр гением уж никак не был — ни злым, ни, разумеется, добрым. Само собой, тяжёлая психопатия Петра добавила своеобразия в дело разрушения страны и приведения её к английской ноге, но не в этом суть. Отлично отработанные технологии ведения тайных войн, слаженная работа спецслужб, методы, в общем-то, стандартные, но гибкие, легко приспосабливаемые к условиям разных стран — вот что не давало сбоев в борьбе англосаксов за мировое господство.

  Утрата единства нации, разрыв культурной традиции, возникновение пропасти между народом и властью, дискредитация объединяющей людей религии, внедрение комплекса национальной неполноценности — сочетание любых двух из перечисленных факторов, по мнению знатоков вопроса, не может не привести к гибели не только отдельных народов, но и целых цивилизаций. А ведь всё вышеприведённое разрушительное изобилие было принесено нам Петром. В этой главе я буду говорить не только о том, зачем и почему условный Пётр (напоминаю, мы уже договорились насчёт того, что Пётр — это не только и не столько собственно Пётр) топором перерубил Россию, а о том, почему он всё-таки её недорубил.

  Чей труд, чей гений, чьё подвижничество, несмотря ни на что, возвращали Россию саму себе?

  Василий Осипович Ключевский считал, что «одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьет час, он соберет свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном великом человеке или в нескольких великих людях, которые и выведут его на покинутую им временно прямую историческую дорогу».

  Россия собрала все свои нравственные силы, воплотила их в Пушкине, и он в одиночку пошёл путём, которого не было. Своей жизнью и деятельностью, и не только на литературном поприще, но и в качестве выдающегося политического мыслителя Пушкин сумел пробить монолитную скалу, воздвигнутую так твердокаменно, что образованное русское сословие накрепко забыло, что оно является частью народа, которого к концу XVIII века уже привыкло считать своей законной кормовой базой и полагало свое право владеть людьми «священным». Один из самых глубоких русских философов начала XX века С.Л.Франк писал: «Задача заключается в том, чтобы перестать, наконец, смотреть на Пушкина как на «чистого» поэта в банальном смысле этого слова, т. е. как на поэта, чарующего нас «сладкими звуками» и прекрасными образами, но не говорящего нам ничего духовно особенно значительного и ценного, и научиться усматривать и в самой поэзии Пушкина, и за ее пределами (в прозаических работах и набросках Пушкина, в его письмах и достоверно дошедших до нас устных высказываниях) таящееся в них огромное, оригинальное и неоцененное духовное содержание... величайший русский поэт был также совершенно оригинальным и, можно смело сказать, величайшим русским политическим мыслителем XIX века... Политическое миросозерцание Пушкина... — суть размышления о политической судьбе России после Петра Великого».

   По открытому Пушкиным пути продирались Тютчев, Гоголь, Лесков и Достоевский, и к концу XIX века это уже была не щель в скале, а столбовая дорога, и она, вбирая в себя всё самое умное и талантливое, привела к необычайному взлёту русской национальной культуры. В последние два десятилетия XIX века Россия во второй раз переживала свое Возрождение. Первое произошло после освобождения от трёхсотлетнего татаро-монгольского ига, второе — после двухсотлетнего английского ига, навязанного нам при содействии Петра.

  Получается, окончательной катастрофы не произошло, но что же тогда произошло — там, в конце XIX века? Ведь, кажется, автор (по причине дамского пола в дальнейшем именуемый «авторша») полагает, что при Петре всё же случилось нечто непоправимое, нечто такое, от чего даже и к XX веку тянутся цепкие щупальца. (Я не буду развивать тему, что рубежом XIX- XX веков дело не ограничивается, просто безответственно сболтну об этом в скобках.) Расцвет науки, подъём экономики, дягилевские сезоны, транссибирская магистраль — всё, казалось бы, совсем неплохо, а вот интонация авторши какая-то неликующая. Нет того веселья у авторши. Вот и название главы — «Охота на мамонтов» — определённо настораживает.

  Да, кое-что произошло, и это «кое-что» стало прямым следствием проигрыша России в информационной войне в эпоху Петра. Вероятно, информационная война Англии против России в начале XVIII века была первой среди такого рода войн. Главными идеологами в ней были сначала английский политик лорд Роберт Харли, а затем Даниэль Дефо, многолетний глава английской разведки и контрразведки. А главным оружием в руках англичан был Пётр Романов. Даниэль Дефо, который более известен как автор замечательной книги «Жизнь и приключения Робинзона Крузо» был, безусловно, весьма талантливой личностью. Хоть и не он основал английскую разведку — эта, пожалуй, первая организация такого рода ко времени Дефо существовала уже более двухсот лет, — но именно он создал политическую и экономическую разведку, стал первым в мире политтехнологом и разработал все основные из известных на сегодня методы ведения тайных войн.

  

Даниэль Дефо (1660-1731гг.)

  

  Даниэль Дефо первым понял, что настроения и ценностная ориентация элиты страны-конкурента могут стать мощным орудием в ловких английских руках. Манипуляция настроениями общества, формирование выгодных Англии взглядов, мнений, мотиваций, установок, стереотипов поведения с подачи Дефо превратились в наиболее эффективные средства борьбы англосаксов за установление мирового господства.

  Соответствующие специалисты считают, что страны, проигравшие информационную войну, проигрывают ее навсегда. Действия по изменению ситуации потребуют огромных усилий, но окажутся малоэффективными, так как будут контролироваться и нейтрализовываться победившей стороной. Именно по причине эффективности, не сравнимой с другими видами ведения войн, затраты на создание информационного оружия в мире на сегодняшний день превышают объем затрат на ракетно-ядерные и космические программы. Разновидностью информационной войны является информационно-психологическая война, задачей которой является вмешательство в представления людей о самих себе и окружающем мире. Самая мощная разновидность информационной войны — культурно-идеологическая, с созданием негативного образа страны-противника. В случае России она была представлена как «конфликт цивилизаций»: мрачной и деструктивной византийской — с одной стороны, и созидательно-гуманистической европейской — с другой.

  Динамическая устойчивость мира определяется наличием в нём самых разнообразных и всегда уникальных культур, и богатство каждой из них определяется, прежде всего и нагляднее всего, её языком. Окружающий мир познаётся людьми через язык, который фиксирует обобщенные многими поколениями представления об окружающей действительности. И русская культура в этом ряду предстаёт необычайно богатой уже потому, что русский язык необычайно богат и необычайно семантически насыщен. Академик Д.С.Лихачёв в работе «Культура как целостная среда» так подтверждает это положение: «Русская культуросфера одна способна убедить каждого образованного человека в том, что он имеет дело с великой культурой, великой страной и великим народом. Для доказательства этого факта нам не требуется в качестве аргументов ни танковых армад, ни десятков тысяч боевых самолетов, ни ссылок на наши географические пространства и залежи природных ископаемых».

   «Да бросьте, такую ли великую культуру несла в себе Россия, если её влёгкую перерубил топором один человек с забрызганными кровью руками, пусть и присвоивший себе силовым путём неограниченную власть, пусть и поддерживаемый командой джентльменов в белых перчатках?», — может возникнуть у некоего читателя таковое сомнение. «А Китай? А Индия? — они, может быть, тоже, по-вашему, не являлись великими цивилизациями? — невежливо ответит вопросом на вопрос авторша. — Неужели кто-то сомневается в грандиозности индийской культуры? А ведь англичане поработили и дочиста ограбили Индию, обрекли огромный народ миллионами вымирать от голода. И китайцев они привели к своей ноге, размазали по Великой китайской стене великий Китай, и так размазали, что Россия XVIII века, и тем более XIX, на их фоне выглядит почти благополучной страной. Государство-пират — ведь именно на пиратстве взошла Англия, государство-работорговец — ведь вполне себе официально, под королевским флагом, англичане вплоть до первой трети XIX века занимались работорговлей, и так успешно, что на их совести оказалась половина чёрных африканских рабов (а неофициально они занимались работорговлей до начала XX века), стало государством-наркоторговцем. Специально развели плантации на индийской земле, войны вели, которые так и назывались — опиумными, чтобы иметь возможность легально накачивать наркотиками Китай — вполне себе по-джентльменски, не правда ли? Во всяком случае, «русские европейцы» аплодировали действиям англичан. Особенно громко они аплодировали английскому премьер-министру лорду Пальмерстону, инициатору опиумных войн. И это при том, что Пальмерстон, которого его соотечественники полагали наиболее полным олицетворением Англии, главным врагом английской короны считал нашу страну, и публично заявлял, что ему «тяжело жить, когда с Россией никто не воюет». Проходили столетия, а результаты выигранной англичанами информационной войны не ослабевали. Дело Петровских «птенцов» унаследовали российские «либералы», на смену им пришло странное образование, именующее себя российской интеллигенцией, и через них Англия успешно продолжала политику победившей стороны. (О том, почему «либералы» тут забрано в кавычки, о том, имеют ли либералы местного розлива какое-либо отношение к либеральной идее, а также о том, из какого теста были испечены российские либералы — из того же, что их европейские тёзки, или из совсем из другого, чуть позже.)

  

Курильщики опиума

  

  И не водкой рисовой пользовали китайцев, а тем, к чему у них обнаружилась обусловленная генетически низкая резистентность, тем, на что они подсаживались с пол-оборота — и это задолго до открытия генов и всего такого прочего. Ещё раз повторю: в завоевании мирового господства огромную роль играли (и продолжают играть) в совершенстве разработанные англосаксами методы ведения тайных войн — вот, в XIX веке без учёных-генетиков обошлись, наблюдательности шпионов хватило, чтобы найти, как управиться с Китаем.

  А в конце XVII века они сумели подобрать подходящий метод против России. У нас можно было ставить только на законного царя, русский народ непременно сплотился бы против иноземных завоевателей и поступил с ними как в своё время с поляками. Другое дело — свой царь, русский, законный.

   Народ в своём большинстве не принял «царя-Антихриста», допуская различные версии подмены Петра — в одном из бытовавших вариантов настоящего царя «в Стекольне в столб заклали», в другом — заключили в Бастилию, в третьем — ещё в детстве подменили на сына Лефорта. Разумеется, русский народ не безмолвствовал — рабски покорным его выставили «либеральные» историки. Во времена Петра власть контролировала (и то весьма относительно) только крупные города и самые большие дороги. Повстанческие армии (наши «либералы», разумеется, называют их разбойниками) защищали от преступной власти целые уезды и, поддерживая там порядок, давали народу возможность заниматься хозяйством. В каких-то случаях атаманы шли на компромисс с петровыми засланцами и выплачивали причитающиеся налоги, в каких-то — вырезали всех кто сунется на их территорию.

   Были случаи, когда повстанческие отряды брали уездные города и освобождали схваченных петровской армией людей — я уже писала, что в рекруты набирали, как набирают в рабство — с цепями и кандалами. На войне как на войне — согласившихся на службу у Петра русских дворян и всех без разбора иноземцев убивали. Впрочем, иноземцам и в «немецком» Петербурге не жилось спокойно — русские не смирились с иностранным порабощением. Саксонский резидент писал в 1723 году: «Девятитысячная толпа воров, предводительствуемая отставным русским полковником, вознамерилась поджечь Адмиралтейство и другие присутственные места Петербурга и перерезать иностранцев. Поймано тридцать шесть человек, которых посадили на кол и повесили за ребра».

  

   Когда Петр отрекся долу, тогда разбойник исповедал горе.

  И.Златоуст.

  

   Нередко солдаты, которые должны были бы усмирять «разбойников», переходили на сторону повстанцев. Повстанческие армии формировались преимущественно из беглых крестьян и беглых солдат. Точная численность повстанцев неизвестна, но если учесть что только с 1719 по 1727 год в бегах числилось 200 тысяч крестьян и приблизительно столько же солдат, армия получилась бы нешуточная, однако наряду с организованными движениями, крупнейшими из которых были булавинское и некрасовское, существовало множество обычных разбойничьих шаек — люди уходили в разбойники от безысходности. «Нищета увеличивается со дня на день. Улицы полны бедняков, желающих продать своих детей. Опубликован приказ, ничего не продавать нищим. Чем же остается им заниматься, кроме грабежа на большой дороге?», — писал современник.

   Не от хорошей жизни Пётр произвёл «раскладку войска на землю» — ему и кормить своих вояк было нечем, и страну без оккупации армией — собственной! — было не смирить. При Петре в армии воспитывались не воины, а отмороженные головорезы — пройдя выучку по принципу «семерых забей, одного выучи», выжившие обращались с народом, по выражению В.Ключевского, «хуже татарских баскаков». «Мужикам бедным страшен один въезд и проезд офицеров и солдат, комиссаров и прочих командиров, тем страшнее правеж и экзекуции», свидетельствовал современник.

  Народ бунтовал, но всё же не объединился против «царя-Антихриста». Прочно утвердившаяся в коллективном сознании русских людей истина, что царь — это помазанник Божий, власть данная свыше, не позволила восстать всем миром и сбросить ставленника иноземцев, несмотря на его бесчисленные злодеяния. В этом и заключался английский расчёт, как обычно, безошибочный.

   За русский счёт, на костях русских людей, Пётр сооружал в болотах Ингерманландии карликовое государство, эдакую «новую Голландию», в рабском подчинении у которой должна была оказаться вся Россия. Не «вся остальная Россия», а вся Россия — герцогство Ингерманландское намеренно создавалось не на русской земле. Другое дело, что игры Петра в Ингерманландию были смешны англичанам — у них на Россию были свои виды. Русские, эти животные, по выражению Петра, слабо подходили на роль европейцев-ингерманландцев, но особых проблем в этом смысле не возникло: проходимцы из Европы тут же посыпались через прорубленное окно. Это настолько удачно согласовывалось с планами англичан, что не приходится сомневаться, с подачи каких именно людей из своего окружения Пётр заселял (и засилял) страну иностранцами.

  

   Если бы я не был русским царем, то желал бы быть английским адмиралом.

  Пётр I

  

  Новому государству нужен был новый язык — не на одном же языке с животными было говорить просвещённым европейцам и тем аборигенам, кто сумел вписаться в новые условия — тем, кто выдержал проверку на любую подлость, на любую жестокость, на способность весело рубить головы, на готовность «быть пьян во все дни», охотно принимать участие в царёвых непотребствах, но главное — на всечасную готовность выражать ненависть и презрение к «дремучему» русскому народу, «понимающему только кнут и виселицу». И аборигенская элита вслед за царём аборигенов заговорила на глупейшем сленге — с «фрыштыками», «некапабелями», «бизариями», «повоирами», «сотворением мемории» и прочим попугайством.

  Из общего числа дворян при Петре половину составляли иностранцы, и они находились в привилегированном положении по отношению к этническим русским дворянам. Так, жалование офицера-иностранца было в три раза выше, чем русского, находившегося в том же чине и при тех же обязанностях. Все ведущие должности занимали иностранцы — 8 тысяч главных чиновных мест было занято ими, и даже если «для блезиру» где-то стояли русские руководители, к ним приставляли иностранных заместителей, не дававшим своим начальникам ни шагу сделать без их согласия. В случае особой строптивости аборигена, будь он хоть губернатор, его и в «железо» могли заковать — в кандалах и железном ошейнике заставляли служить как велено. Русскую одежду стали надевать на шутов и в наказание на нерадивых учеников — выставляли на посмешище. Быть русским стало унизительно. При таком положении вещей «русские ингерманландцы» не могли не испытывать комплекса неполноценности и старались как можно меньше походить на русских.

  Национальный мазохизм надёжно закрепился в генах потомков вечногалдящих «птенцов гнезда Петрова», поносить «дикую» Россию «на века стало хорошим тоном».

  Как пишет А. Буровский: «Самый верный России, самый приличный и нормальный человек начинал жить как бы в двух разных мирах одновременно. Он осознавал себя русским человеком... Но одновременно все русское считалось диким и отсталым, худшим, чем европейское. Дворянин был православным — но глумился над православием и вообще над верой в Бога. Он был частью русского народа — и в то же время чем-то вроде французского или немецкого эмигранта». Русский национальный мазохизм бережно сохранялся победившей стороной, и в XIX веке Ф.М.Достоевский с горечью констатировал: «Двести лет вырабатывался этот главный тип нашего общества под непременным, еще двести лет тому указанным принципом: ни за что и никогда не быть самим собою, взять другое лицо, а свое навсегда оплевать, всегда стыдиться себя и никогда не походить на себя — и результаты вышли самые полные. Нет ни немца, ни француза, нет в целом мире такого англичанина, который, сойдясь с другими, стыдился бы своего лица, если по совести уверен, что ничего не сделал дурного».

  Русские образованные люди потеряли свою национальную идентичность, и начнут мучительный труд по её восстановлению только в XIX веке. О том, что вплоть до второй половины XIX века это удалось осуществить в совершенной степени только одному человеку — Пушкину, заявившему: «Клянусь, я не хотел бы иметь других предков, и никакой другой истории, кроме истории моих предков!», и что по этому поводу говорил Ф.М.Достоевский, я писала в одной из предыдущих частей. Однако вослед Пушкину пойдут далеко не все. Антирусскость «русских европейцев», меняя внешние формы, по сути, будет оставаться прежней. Об «инстинктивной» природе этого явления в 1867 году писал Ф.И.Тютчев: «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей... Раньше они говорили нам, и они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.д. и т.п., что именно бесспорным наличием в ней всего этого им и нравится Европа... А теперь что мы видим? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. Они никогда так сильно не ненавидели прежние установления, как ненавидят современные направления общественной мысли в России. Что же касается Европы, то, как мы видим, никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации нисколько не уменьшили их расположения к ней... Словом, в явлении, о котором я говорю, о принципах как таковых не может быть и речи, действуют только инстинкты... ».

  Ф.М. Достоевский, наблюдая процесс наследования русским образованным сословием антинационально направленной ментальности, с горькой иронией писал: «Я ведь совсем как англичанин, — рассуждает русский, — стало быть, надо уважать и меня, потому что всех англичан уважают».

  

Ф.М.Достоевский

  

  Яростный национальный мазохизм не мог не вызвать к жизни свою как бы противоположность, которую Достоевский назвал ущемлённым патриотизмом. Первое явление, предполагающее непринятие всего, что связано с русской культурой, русской историей и вообще с русским народом, казалось бы, должно было нейтрализоваться столь же яростным неприятием всего, что приходило из Европы. Однако нейтрализации не произошло, да и не могло произойти, так как происходило из одного источника — из петровского «унижения россиян в собственном сердце», по выражению Н.Карамзина. Александр I и Николай I, разрабатывавшие программы по раскрепощению крестьян и предпринимавшие реальные шаги в этом направлении, не могли положиться ни на «западников», ни на «славянофилов». Первые заявляли, что «этот дикий народ» не сможет жить без угнетения — уж такова его рабская природа. Вторые вместо разработки механизма освобождения крестьян с достаточным наделом земли и без выкупа, как предлагали оба этих императора, носились с утопическими прожектами. Так возник знаменитый приём «забалтывания», при помощи которого либералы будут старательно парализовывать все начинания власти, направленные к национальному освобождению.

  Напомню, что к началу XIX века 9/10 российской внешней торговли, её финансовая система и основные недра находились в руках англичан, российской промышленности практически не существовало. Всё это безобразие держалось на том, что правящее сословие России удовлетворялось существующим положением дел, так как было подсажено на иглу рабовладения. Начинать «котрреволюцию революции Петра» (Пушкин) было необходимо с раскрепощения народа, с высвобождения его созидательных сил. Но для дела освобождения нужно было любить Россию, а европеизированное сословие «эту страну» не любило и не уважало. Зато выказывание неприятия всего, что связано с допетровской Россией, приносило определённые дивиденды, и далеко не всегда лишь моральные. Вопрос: От кого ожидались эти дивиденды, если царь Николай Павлович не только был на стороне «контрреволюции», но и возглавлял её? Ответ: от тех, в чьих руках со времён Петра находилась реальная власть — от нескольких семей компрадорской верхушки, управляемой непосредственно из Лондона.

  В Пушкинскую эпоху компрадорский клан возглавляли бессмертные Строгановы и супружеская чета Нессельроде. О Строгановых, об их разрушительной роли в российской истории, об их «дружбе» с англичанами, я уже писала в предыдущих частях, и ещё буду писать, когда речь пойдёт об охоте на Пушкина. Граф Нессельроде, который по многочисленным свидетельствам современников «не любил русских и считал их ни к чему не способными», возглавляя министерство иностранных дел, последовательно проводил антироссийскую политику. Её нам до сих пор упорно выдают за проавстрийскую, хотя история Крымской войны, и особенно история её дипломатического завершения, со всей очевидностью продемонстрировала, что «работал» Нессельроде исключительно в интересах англичан.

  Жена Нессельроде — «усатая Нессельродиха», как называл графиню ненавидевший её Пушкин — обладала в российском обществе влиянием не меньшим, если не большим, чем её супруг. Покровительства графини Нессельроде добивались, и за определённую мзду она оное оказывала. Тех же, кто попадал в число её врагов, «Нессельродиха» изводила клеветой, сплетнями, не допускала продвижения по службе, добивалась перевода в провинцию. По воспоминаниям завсегдатая ее салона М.А. Корфа, эта женщина обладала «необыкновенным умом и железным характером... Но вражда ее была ужасна и опасна. Она любила созидать и разрушать репутации». В салоне «Нессельродихи» раздавались должности, устраивались и разрушались карьеры, объяснялось, кого хвалить, кого подвергнуть остракизму, кого читать, а кого не читать. Отсюда указания «Нессельродихи» расходились кругами и соблюдались неукоснительно — российский «либерализм» от самых истоков носил тоталитарный характер. «Нессельродиха» «не рекомендовала» подписываться на пушкинский «Современник», число его подписчиков тут же стало стремительно падать, и журнал оказался на грани закрытия. Речь о журнале, который, несмотря на то, что издавался при жизни поэта всего один год, успел стать явлением не только художественной и публицистической, но и общественной жизни, речь о журнале, открывшем миру Гоголя, Тютчева, Кольцова, о журнале, стоявшего на голову выше всех российских периодических изданий. «По блестящему качеству литературных материалов он стоял на исключительной высоте не только среди тогдашней периодики, но и всей русской журналистики» (Л.Гроссман). По признанию современников, воздействие на развитие русского самосознания было неоценимо. В журнале, ставшим выразителем творческих и философских воззрений Пушкина, без деклараций и стонов о «счастии народном», проводилась политика, направленная на подъём уважения к собственной стране и собственному народу. Разумеется, такой журнал следовало бойкотировать. Вот когда после гибели Пушкина его возглавит неистовый Виссарион Белинский, и журнал займётся любезным сердцам «либералов» раскачиванием государственных устоев, «Современник» уже не будет никого раздражать.

  

Пушкин на смертном одре. Рисунок А.Н. Мокрицкого. 29 января 1837 г.

  

  Осенью 1833-его года едва приехавший в Россию Жорж Дантес в салоне Нессельродихи попал, что называется, с корабля на бал — был обласкан, отлично пристроен к службе, введён в высшее общество. Во времена НиколаяI иностранцы для получения офицерской должности должны были сдавать экзамен на знание русского языка. Дантес язык «дикого народа» осваивать не пожелал, экзамена не сдавал, однако из салона Нессельродихи дирижировали его стремительным взлётом, и вот, через полгода он уже корнет, ещё спустя два года — поручик «вне очереди».

  Дело не в огромном уме и свойствах характера Нессельродихи, как наивно полагал Корф, а в том, что она была представительницей реальной власти в стране. Муж был тайным проводником английской политики, а жена открыто демонстрировала силу тех, кто стоял за спинами этой парочки. По нескольку месяцев в году Нессельродиха и Строганиха проводили заграницей. Близко общаясь с женами английского и голландского послов в Париже, они «настраивали» линию поведения России, а в награду получали право распоряжаться в Петербурге как в собственном хлеву. Приближённые царя, включая Бенкендорфа, которого у нас кличут «царским сатрапом», выбирая кому служить, выбирали власть сильную — национальная власть в России только-только начала укрепляться.

   И ноги всего этого безобразия растут из задницы Петра. Засилье иностранцев в армии, на государственной службе, в системе образования, предательство национальных интересов петровскими прихвостнями стало исходной точкой нарушения целостности нации. Служилые люди — «на Руси дворянин, кто за многих один» — дворянство, которое ещё недавно было частью народа, и было связано с ним общей службой государству, общим языком, верой, обычаями, стало чужим русскому народу.

  

  Страну вашу чужии поядят

   Пророк Исайя.

  

  Нация может существовать только при условии единства культуры, языка и при наличии общих обязанностей. В результате «петровских преобразований» в России вместо единого народа «возникли, как бы два особых народа: «совершенно различных по вере, миросозерцанию, языку и одежде и быту». Российское дворянство вместе с изменой национальной и культурной идентичности изменило своему народу, из воинов-защитников превратившись в компрадоров-рабовладельцев. После такого глубинного раскола русская нация должна была исчезнуть. Деяния Петра и затем Екатерины «великой» по лишению нации целостности оказались фатальными, и это до сих пор является главной внутренней угрозой существованию нашего государства.

  

  Да, он грустит во дни невзгоды,

  Родному голосу внемля,

  Что на два разные народа

  Распалась русская земля.

  

   А.К.Толстой

  

   Граф Алексей Константинович Толстой при всём к нему уважении видел проблему с позиций своего класса — нарушение целостности нации он представлял как распад надвое. Тем не менее, учитывая, что «европеизировавшаяся» часть общества составляла всего 2% (эти бессмертные 2%, навсегда присвоившие себе право на элитарность!), точнее будет говорить не о расколе народа, а об «отколе» от него «народика», по выражению Ф.М.Достоевского. «Народик» оказался удивительно живучим (только не нужно думать, что он размножается самосевом, у «народика» всегда были и есть многоопытные агрономы), и спустя почти двести лет после «деяний» Петра Ф.М.Достоевский писал о нём: «Это теперь какой-то уж совсем чужой народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность. И вот, оказывается теперь даже и с желанием своей собственной веры».

  

   Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем своим отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом. Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого (то есть свое же общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренно страдающего.

  Ф.М.Достоевский

  

  О том, что истоки нарушения целостности нации лежат в «деяниях» Петра, первым догадался Пушкин, с его подачи это открытие со скрипом стало усваиваться обществом. «Со скрипом» — в силу глубокой укоренённости в российском сознании петровского мифа. В середине девятнадцатого века даже славянофилы признавали необходимость петровских преобразований — пусть так, но всё же это лучше, чем никак. Поразительна сила неумирающего петровского мифа! А ведь к тому времени уже должно было быть абсолютно ясно, что никаких петровских реформ никогда не было, вместо них были: 1.разгром государства, приведение его в положение полуколонии; 2.порабощение русского народа. И всё! И ровным счётом больше ничего!

   «Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государства, подобно физическому, нужное для их твёрдости», — писал в личной записке Александру I Н.Карамзин.- Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце», — государственный историограф, действительно, понял, в чём заключается главная проблема государства Российского. Но мнение Карамзина осталось без последствий. Позже к такому же мнению самостоятельно пришёл Пушкин, и тоже представил царю свои выводы, но и Николай I не решился на снос главного российского мифа. На государственном уровне миф Петра не был развенчан никогда, и поэтому мы до сих пор не справились с последствиями его «деяний».

   Пётр понимал европеизацию до идиотизма поверхностно: в его представлении это означало носить «немецкое платье», не мыться в бане, безудержно пить, курить, разговаривать на тарабарской смеси голландских, немецких, английских и русских слов, ах да! — ещё завести академию на европейский лад, и не беда, что академики там все проходимцы (за исключением Леонарда Эйлера, двадцатилетним юношей, ещё никак не проявившим свой талант, попавшим в Россию), не беда, что там не занимаются ни наукой, ни обучением. Ах, ещё музей — как в Европах! — Кунсткамера. И не беда, что из всех экспонатов там окажутся только заспиртованные уродцы. Зоологическая коллекция и редкие минералы появятся в Кунсткамере значительно позже, а пока Пётр много времени проводит в своём музее, любуется привезённым из Голландии уродством, и собственным ноу-хау — заспиртованными отрубленными головами. Ирония истории: Пётр в виде памятника, выполненного Б.Растрелли, отцом знаменитого архитектора, более полувека проведёт в Кунсткамере в окружении других монстров и отрубленных голов.

   Дальнейшая европеизация принимала всё более угрожающий безопасности страны характер — «русские европейцы» и в XVIII, и в XIX веке упорно и слаженно действовали против интересов собственной страны. Во времена «великой» Екатерины, когда власть приняла откровенно компрадорский характер, Г.Р.Державин взывал к «элите:

  

   Ваш долг: спасать от бед невинных,

  Несчастливым подать покров;

  От сильных защищать бессильных,

  Исторгнуть бедных из оков.

  

  Не внемлют! видят — и не знают!

  Покрыты мздою очеса:

  Злодействы землю потрясают,

  Неправда зыблет небеса.

  

   Не вняли. И это понятно: все, от кого зависели решения, были вполне довольны положением вещей: императрица без устали развратничала и играла в вольтерьянку, рабовладельцы удобно устроились на шее у народа, заставляя матерей кормить грудью борзых щенков вместо их утопленных младенцев, сажая на цепь и запарывая насмерть непокорных, а тем временем англичане, присвоив себе 9/10 торговли России, финансовую систему и недра, вполне благопристойно, не тратясь на военные действия, грабили нашу страну. «Понаехавшие» колонизаторы вкупе с аборигенской «элитой», окружая трон «жадной толпой» в XIX веке блокировали все попытки властей вырвать народ, экономику и финансы из цепких английских лап.

  Александру I на этом пути пришлось тяжелее всего, ибо он был плотно сдавлен со всех сторон бессмертными «птенцами гнезда петрова». «Птенцы» открыто демонстрировали, что реальная власть в стране — они, без стеснения подкрепляя это своими связями с Лондоном. К тому же руки императора были связаны огромным долгом перед английским банковским домом Ротшильдов, навешанным на Россию «великой» Екатериной.

  Александру I пришлось бесконечно хитрить и изворачиваться, чтобы страна смогла сделать первые осторожные шаги в сторону собственных интересов и независимой политики. Наблюдательный прусский министр барон Генрих-Фридрих Штейн рассмотрел это качество русского императора, скрытое под маской дипломатической любезности: «Он нередко прибегает к оружию лукавства и хитрости для достижения своих целей». Шведский посол в Петербурге граф Лагербильке подтверждал это наблюдение Штейна: «В политике Александр тонок, как кончик булавки, остер, как бритва, фальшив, как пена морская».

   Во внутренней политике императору тоже приходилось приспосабливаться к сложившемуся положению вещей, использовать противоречия между властными группировками для укрепления своих позиций, идти на компромиссы и жертвы, как это было в случае с М.М.Сперанским. Александр плакал, когда вынужден был отправить в ссылку Сперанского — по его словам, совершая это, он дал отсечь свою правую руку.

  

   Мир управляется совсем другими персонажами, нежели себе могут представить те, кто не находится за кулисами.

  

  Премьер-министр Англии Бенджамин Дизраэли.

  

  Положение Александра I, пришедшего после «деяний» Екатерины, в сущности мало отличалось от того положения, в которое в своё время попала Анна Иоанновна. Та же правящая верхушка, целиком контролируемая из Лондона, та же финансовая удавка, наброшенная Англией. Всерьёз рассуждать о том, что император, связанный по рукам и ногам, должен был радикально изменить всё и сразу, не приходится, предоставим право трындеть на эту тему нашей либеральной интеллигенции. Пушкин был, кажется, первым, кто сумел понять сложность положения Александра I. В юношеский «вольнодумный период» он, не слишком тщательно конспирируясь, кипел праведным гневом:

  

   Самовластительный Злодей!

  Тебя, твой трон я ненавижу,

  Твою погибель, смерть детей

  С жестокой радостию вижу.

  Читают на твоём челе

  Печать проклятия народы,

  Ты ужас мира, стыд природы,

  Упрёк ты Богу на земле.

  

   Ода «Вольность» 1817г.

  

  Прошло время, Пушкин «вовремя созрел», стал видеть ситуацию глубже, и в 1834 году он писал о своём изменившемся отношении к Александру Павловичу. Придя к власти, Александр скоро понял, что всё его окружение — негодяи (он именно так формулировал — «негодяи»), а честных и способных к управлению государством людей на их место взять негде. Вся «элита» государства состояла из антигосударственных и антироссийских «негодяев», и это было неизбежным результатом проигранной при Петре информационной войны. Граф А.А.Аракчеев так характеризовал создавшуюся ситуацию: «Трудно найти в России половину Пожарского, но целые сотни есть готовых идти по стопам Робеспьера и Сантера».

  Александр решил «ковать» собственные кадры, с одной стороны, предоставив самым широким слоям населения возможность получать образование — всесословное и на нижних ступенях бесплатное. Были открыты приходские, уездные и губернские училища, гимназии. Для преобразований, задуманных Александром, требовались не паркетные шаркуны, а специалисты в самых разных областях. В его царствование были открыты 6 университетов, а с открытием Главного инженерного училища в России стартовало создание современной системы высшего технического образования. С другой стороны, Александр открыл три привилегированных учебных учреждения — Царскосельский, Ришельевский и Нежинский лицеи, где из детей представителей всего дворянства, подавляющая часть которого не имела отношения ни к политике, ни к дворцовым интригам, должны были воспитываться государственные деятели высшего эшелона.

  Но Александр не знал, что законы проигранной информационной войны не дают сбоев — образование и воспитание, так же как и средства массовой информации навсегда остаются в руках победившей стороны. Из лицеев вместо государственных деятелей (кроме Горчакова), будут выпархивать безответственные «вольнодумцы», которые тут же примутся расшатывать устои государства. При Николае Павловиче число учащихся утроится, количество гимназий увеличится от 800 до 2500, откроются ещё 10 высших учебных заведений. Армия разночинцев, созданная усилиями Александра и Николая Павловичей, разумеется, тоже попадёт в «либеральное» поле антигосударственных и антироссийских идей.

  

  Не то мясник, а может быть ваятель -

  Не в мраморе, а в мясе высекал

  Он топором живую Галатею,

  Кромсал ножом и шваркал лоскуты.

  Строителю необходимо сручье:

  Дворянство было первым Р.К.П.,

  Опричниною, гвардией, жандармом

  И парником для ранних овощей.

  Но, наскоро его стесавши, невод

  Закинул Петр в морскую глубину.

  Спустя сто лет иными рыбарями

  На невский брег был вытащен улов.

  В Петрову мрежь попался разночинец,

  Оторванный от родовых корней,

  Отстоенный в архивах канцелярий -

  Ручной Дантон, домашний Робеспьер...

  

  М.Волошин.

  

  Вот ведь исторический парадокс: два брата-императора, больше которых, кажется, никто и не послужил России, своими руками создали социальную страту, из которой проявится странное явление — русская интеллигенция. Самочинно присвоив себе право выражать от имени народа суждения, которые всегда будут единственно верными, интеллигенция быстренько научится блокировать необходимые стране преобразования, бессовестно врать, запутывать, замалчивать, забалтывать, гореть святым огнём и, в конце концов, похоронит под собой Империю (ничто не ново под луной).

   В довершение всего нас запустят в семантический лабиринт из кривых зеркал, где слова «интеллектуал», «интеллигент», «интеллигентный», «интеллигентский», «интеллигенция» «псевдоинтеллигенция» будут чудесным образом менять свои смыслы, многократно преломляясь в зеркалах, создавать иррациональный континуум, в котором вообще исчезают все смыслы. Интеллигенция сама будет решать, кого принимать в свои ряды, кого нет (и это не зависит ни от степени образованности, ни от рода деятельности), а кого делать своим лицом. Так, Чехов стал настолько родственен понятию «интеллигенция», что даже появилась идиома «интеллигент чеховского типа». А между тем, Антон Павлович неоднократно выражал своё неприятие русской интеллигенции — иронично в художественной форме, и вполне однозначно, когда говорил лично от себя.

   В рассказе «Рыбье дело», написанном в 1885 году, Чехов даже не иронизирует, а откровенно издевается над интеллигентским фарисейством.

  

   Голавль. Рыбий интеллигент. Галантен, ловок, красив и имеет большой лоб, состоит членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит щук, но тем не менее поедает рыбешек с таким же аппетитом, как и щука. Впрочем, истребление пескарей и уклеек считает горькою необходимостью, потребностью времени... Когда в интимных беседах его попрекают расхождением слова с делом, он вздыхает и говорит:

   — Ничего не поделаешь, батенька! Не созрели еще пескари для безопасной жизни, и к тому же, согласитесь, если мы не станем их есть, то что же мы им дадим взамен?

  

   А вот выдержка из его личного письма от 1899 года: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр. Я верю в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям — интеллигенты они или мужики, — в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т.д. и т.д. — и все это делается помимо... интеллигенции en masse и несмотря ни на что».

   Впрочем, интеллигенцию отношение к ним Чехова не смущает, и они продолжают бойко размахивать им, как своим знаменем.

  

А.П.Чехов 1899г.

  

   Даже к Ф.М.Достоевскому интеллигенция осторожно примазывается, хотя уж он-то крыл её на чём свет стоит, называя интеллигентов «разрушителями России, врагами России». «Исполняется 30 лет с тех пор, как Россия потеряла одного из гениальнейших и своеобразнейших своих писателей — Федора Михайловича Достоевского, — писал в 1911 Л.А.Тихомиров в «Московских ведомостях». — И теперь еще найдутся люди, помнящие день его похорон, соединивший вокруг гроба почившего самое удивительное разнообразие «интеллигентных» почитателей.... Почивший был для них не просто противник, но даже, некоторым образом, «изменник». Он когда-то принадлежал к кругам крайней социалистической интеллигенции, судился по политическому делу Петрашевского, был приговорен к смертной казни, провел ряд долгих мытарств на каторге и в результате отвернулся от освободительных программ космополитической интеллигенции и стал проповедником „реакционной” формулы „Православия, Самодержавия, Народности”».

   Но интеллигенцию это не смущает.

   От какого-либо отношения к интеллигенции открещивались обеими руками практически все выдающиеся деятели русской культуры и науки (вернее те из них, кто удостоил своим вниманием это загадочное явление). Знаменитому российскому учёному-генетику Николаю Владимировичу Тимофееву-Ресовскому принадлежит знаменитая реплика: «Я не интеллигент, у меня профессия есть!», позже эту фразу многократно цитировали, парируя «обвинения» в принадлежности к интеллигенции, в том числе и Лев Николаевич Гумилёв. Но интеллигенцию это не смущало и не смущает, её вообще вряд ли возможно смутить, так как, несмотря ни на что, она пребывает в глубоком убеждении, что является мозгом нации и единственным оправданием существования «этого народа».

  С определением «интеллигентный» ещё как-то можно разобраться, и то, скорее, на ассоциативно-эмоциональном уровне. Это понятие трудно точно обозначить, но оно как-то внутренне понятно человеку, родившемуся и воспитанному в России. «Интеллигентный» — это порядочный, деликатный, умный, отзывчивый человек, не равнодушный к ситуации в стране и в мире, то есть это человек с правильно организованной психической деятельностью. Получается, интеллигентным может быть инженер, рабочий, крестьянин, граф, дворянин, а представитель интеллектуальной профессии интеллигентным может не являться. Но в таком случае — интеллигенция — это что? Это сообщество людей, обладающих правильно организованной психической деятельностью? И кто создал это сообщество, кто его защищает, чтобы туда случайно не попали люди неделикатные, неумные, непорядочные и равнодушные? Может быть, это такая своеобразная профессия? Но порядочность не может быть профессией. Или это какие-то особенно умные люди? Но умные люди не превозносят свой ум, не презирают всех, кто не согласен и их мнениями, как это делают интеллигенты. И почему интеллигенция не сумела создать ничего выдающегося, если она такая умная? И почему к интеллигенции с самого начала её возникновения так негативно относились лучшие люди России? И почему интеллигенция — это чисто российское понятие, категорически не переводимое на другие языки? Может быть, в других странах нет деликатных, умных и порядочных людей? И почему интеллигенции с самого её возникновения отказывали даже в принадлежности к образованным людям, хотя уж это, вроде бы, является её имманентным свойством? Так, литературовед и языковед академик Д.Н.Овсянниково-Куликовский в работе «Интеллигенция как социальный феномен» писал в конце XIX века: «...смешивать интеллигенцию с образованным классом страны, людьми занятыми в интеллектуальной сфере, — грубая ошибка. Хотя, действительно, интеллигенция действует в сфере культуры, и склонна идеологически подчинять себе культуру и монополизировать интеллектуальную сферу вообще...». Непонятно. Не интеллектуалы, но интеллектуальную сферу монополизировали. Вот и философ Николай Бердяев добавляет непонятностей: «Многие замечательные ученые-специалисты, как, например, Лобачевский или Менделеев, не могут быть в точном смысле причислены к интеллигенции, как и, наоборот, многие, ничем не ознаменовавшие себя в интеллектуальном труде, к интеллигенции принадлежат».

  Так кто же к ней принадлежит, в конце концов? И что же это за зверь диковинный, «коего во всём свете не водится» — российский интеллигент?

  Неужели прав был И.М.Желов, высказавшийся в 1890-ом году столь резко: «У нас были „люди ученые”, затем „люди образованные”, наконец, хотя и „не ученые” и „не образованные”, но все-таки „умные”. „Интеллигенция” же и „интеллигент” не означают ни того, ни другого, ни третьего. Всякий недоучка, нахватавшийся новомодных оборотов и слов, зачастую даже и круглый дурак, затвердивший такие выражения, считается у нас интеллигентом, а совокупность их — интеллигенцией».

   Не может быть! Неужели всё вот так просто, и каждый дурак может относить себя к интеллигенции? Но по каким же тогда качествам подбирается эта страта? Возможно, это лучшие специалисты в своих областях — лучшие инженеры, лучшие врачи, лучшие учителя, лучшие журналисты, но по свойствам характера, как то: деликатность, скромность, они не могут громко заявить о себе, поэтому и выглядят как нечто маловразумительное? И опять не то. В знаменитом альманахе «Вехи», вышедшем в 1909-ом году, когда подводились итоги национальной трагедии, громко обозначенной интеллигенцией как первая русская революция, и когда осмысление феномена интеллигенции было не менее актуальным, чем сейчас, известный публицист А.Изгоев писал: «...средний массовый интеллигент в России большею частью не любит своего дела и не знает его. Он — плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист, непрактичный техник и проч., и проч. Его профессия представляет для него нечто случайное, побочное, не заслуживающее уважения. Если он увлечется своей профессией, всецело отдастся ей — его ждут самые жестокие сарказмы со стороны товарищей». Вот и Л.Н.Гумилёв спустя столетие придерживался того же мнения: «Нынешняя интеллигенция — это такая духовная секта. Что характерно: ничего не знают, ничего не умеют, но обо всем судят и совершенно не приемлют инакомыслия...».

   Теперь что-то проясняется: это секта с главным признаком тоталитарности — жёсткое единомыслие.

  

   И ты поймешь, что нет над тобой суда,

   Нет проклятия прошлых лет,

   Когда вместе со всеми ты скажешь — да!

   И вместе со всеми — нет!

  

   А.Галич

  

   Секта вот уже полтора столетия неутомимо создаёт миф о самой себе, как об уме, чести и совести русской нации, миф о святой русской интеллигенции. Эта секта вовлекает нового адепта льстивым уверением, что если его принимает интеллигенция, стало быть, он умён и порядочен, и этот примитивный приём, как ни странно, отлично срабатывает. Неофиту остаётся только не разочаровать своих духовных наставников и тех, кто уже утвердился в самопровозглашённой элите под названием «интеллигенция». А то ведь, шаг влево, шаг вправо, и отвернутся от него интеллигенты, запрезирают, куда же тогда ему податься, неужели в обратный зад — в быдло, то есть в то, что интеллигенцией не является? Страшно падать с таких духовных высот.

  

   Чего я не встречaл, — усмехнулся дед, — тaк это людей, считaющих себя глупыми. Между прочим, это может окaзaться одним из секретов влaсти... Легко упрaвлять людьми, которые ни при кaких обстоятельствaх не способны покaзaться себе глупыми в собственном предстaвлении. Поэтому им нaдо льстить, восхищaться их умом, чтобы они никогдa не стронулись с местa. Хорошо, в этом смысле, всем дaть обрaзовaние, чтобы уж никогдa не могли они посчитaть себя глупее других.

  

  А.Битов «Пушкинский дом»

  

  А может быть, пусть их резвятся, пусть объявляют себя солью земли русской, властителями дум, да хоть александрами македонскими, пусть тешатся своей исключительностью — кому они мешают, убогие? Да, они сидят на шее у народа, которого почитают быдлом, челядью, биомассой, плебсом, но ведь они, по сути, безвредны. Они как бы персонифицировались в Васисуалии Лоханкине, который лежит на диване и размышляет о судьбах русской интеллигенции, а презираемая им «волчица» Варвара должна всего лишь предоставлять открытый доступ к большой белой груди и к своему жалованью. Или всё же проблема интеллигенции далеко не так забавна? Но ведь именно она контролирует нашу историю и нашу культуру, и это уже совсем не забавно.

  

   Кто контролирует настоящее, тот контролирует прошлое. Кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее.

   Дж. Оруэлл.

  

   Исходя из того, какими возможностями обладает интеллигенция — в информационной войне против России вот уже на протяжении полутора столетий ей отводится ведущая роль — дело обстоит не так безобидно. Итак, имманентными свойствами интеллигенция не обладает, то есть, нет качеств, присущих ей изначально, вне зависимости от конкретного исторического контекста. Вместо утверждения своих качеств (которых нет), интеллигенция строит свои отношения с государством и обществом исключительно на противопоставлении. Создавая миф о себе, интеллигенция провозглашала, что она всегда противопоставляла себя власти, всегда была оппозиционно настроена к любой власти.

  

  На месте утверждьенья — отрицанье,

  Идеи, чувства — все наоборот,

  Все «под углом гражданского протеста».

  Он верил в божие небытие,

  В прогресс и конституцию, в науку,

  Он утверждал (свидетель Соловьев),

  Что «человек рожден от обезьяны,

  А потому — нет большия любви,

  Как положить свою за ближних душу».

  

  М.Волошин.

  

  Однако, не всегда интеллигенция враждовала с властью. Нам хорошо памятен тот октябрьский вечер 1993-его года, когда по призыву Е.Гайдара интеллигенция бросилась защищать компрадорскую власть. Достаточно или недостаточно был хорош тот Верховный Совет, это другой вопрос, главное — они пытались остановить грабительскую приватизацию, но интеллигенция так громко выла «Убейте гадину!», что эхо этого воя раздаётся до сих пор. Во времена первой, провальной, половины правления Николая II, когда всесильный министр финансов Витте (в Лондоне его называли российским диктатором), ставленник банкирского дома Ротшильдов, своими «реформами» создавал наивыгоднейшие условия для иноземного разграбления страны, интеллигенция оченно даже ему симпатизировала. Отставка Витте, после которой ситуация в российской экономике начала выправляться, была встречена тем же самым интеллигентским воем. Витте, изгнанный из России, поливал желчью российского императора, Столыпина, вообще всю российскую власть, и эта желчь до сих пор бальзамом растекается по интеллигентским душам. Егор Гайдар совершенно справедливо считал себя последователем «реформ» Витте, и это очень располагало к нему отечественную интеллигенцию. А ведь с чего, спрашивается в задачке, интеллигенции так любить Витте — он много лет был представителем власти, поэтому к нему по определению полагалось относиться оппозиционно. Ан нет. С интеллигентнейшим Сергей Юльевичем нашу «образованщину» роднит отношение к русскому народу, о котором он выразился что это «зверь, который не остановится, пока не проглотит все, что не его породы».

  

   «Повесить бы подлого Витте» —

  Бормочет исправник сквозь сон.

   «За что же?!» — и голос сердитый

  Мне буркнул: «Всё он» ...

  Пусть вешает. Должен цинично

  Признаться, что мне безразлично ... ».

  

  Саша Чёрный. 1909 г.

  

  На самом деле интеллигенция противопоставляет себя не власти, а российскому государству. Меняется власть — меняются взгляды, убеждения. Сотрудничать с государством ей всегда было западло, но кроме периодов «реформ» Витте и ельцинских «реформ». Интеллигенция блокирует любые правительственные инициативы, даже самые необходимые и благие, огромное количество нужных дел погублена в бессмысленной интеллигентской говорильне.

  Дмитрий Мережковский в начале ХХ столетия задался вопросами об интеллигенции: «Откуда она явилась? Кто ее создал?». Кстати, этот идеолог российской интеллигенции на закате своей бурной общественной деятельности летом 1941-ого года выступил с речью на немецкое радио, в которой приветствовал нападение Германии на СССР. Мережковский сравнивал в своей речи Гитлера с Жанной д'Арк, призывал к победе духовных ценностей, которые понесут на своих штыках немецкие рыцари.

  Как-то вот так насчёт всей правды о русской интеллигенции.

  Но вопросы, заданные Мережковским, действительно, интересны, особенно в такой постановке. Её именно что создали. По этому поводу нужно или писать отдельную работу, или ответить коротко со ссылкой на мнение самой интеллигенции, которая считала себя порождением Петра. И это, действительно, так. Созданный Петром «народик», враждебный к России, к её народу, наполовину состоявший из иностранных колонизаторов (а со времён Екатерины «великой» иностранцы будут составлять больше половины всего дворянства), в XIX веке породит уродливое явление русского либерализма.

  А уж между либералами отечественного розлива и интеллигенцией разница в основном в названии. Конечно, некоторые различия всё же имеются: либералы первой половины XIX века были представлены почти исключительно дворянами, а те, кто самопровозгласил себя интеллигенцией, были изрядно разбавлены разночинцами. Вот, собственно и вся разница. Мы говорим «либералы» — подразумеваем «интеллигенция», то есть словосочетание «либеральная интеллигенция» не что иное, как тавтология. Впрочем, термин «интеллигенция» встречается ещё в 1836 году, и тогда он относился даже не к дворянству, и тем более не к разночинцам, а к самой что ни на есть аристократии. Его употребил В.А.Жуковский в своем дневнике: «...осветился великолепный Энгельгардтов дом, и к нему потянулись кареты, все наполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которые у нас представляют всю русскую европейскую интеллигенцию». То есть, общий смысл ясен: интеллигенция — это некий отдельный культурный слой, слой «русских европейцев».

  Представляется, что терминологическая путаница внесена не случайно: уж больно русские «либералы» скомпрометировали себя во время принятия крестьянской реформы 1861-ого года — это они заблокировали вариант реформы, который начал разрабатываться ещё при Александре I и был завершён при Николае I. «Либералов» никак не устраивала реформа, по которой крестьяне без выкупа и платежей получали достаточные наделы (их норма колебалась в зависимости от плодородия почвы в разных районах страны). И, что необычайно символично, против такого решения сильнее всех ярился князь Меншиков, правнук Алексашки, неграмотного академика, графа Священной Римской империи и герцога Ингерманландского. Вот таковские «либералы», потомки созданных Петром «русских европейцев», и провели реформу, в результате которой крестьяне попали в положение значительно худшее, чем то, в котором они находились до отмены крепостного права. (Вернее, нужно говорить о половине помещичьих крестьян, оставшихся не освобождёнными при Николае I — половина была им освобождена не только без выкупа и с достаточными для пропитания семьи наделами земли, но ещё и с материальной помощью при переселении. А государственные крестьяне при Николае I были освобождены все полностью). Чеховский Фирс говорил о реформе 1861 года как о несчастье, что предоставило нашим интеллигентам возможность ещё раз повеселиться по поводу рабской природы русского человека. И это вместо того, чтобы понять, что пытался сказать Чехов: с несколькими миллионами наших соотечественников произошло несчастье, и эту ситуацию необходимо изменить.

  Либералы-интеллигенты, считая своим предтечей Петра, находят в его деяниях мощный дух либерализма. Понятное дело, уничтожение всех независимых групп людей, максимальное упрощение структуры общества и тотальное подчинение его государству, порабощение крестьян, использование преимущественно подневольного труда, отсутствие каких-либо личных свобод во всех слоях общества, неприкосновенности частной жизни и имущества, произвол и террор,- это и есть путь к созданию общества свободных людей и к всеобщему благу. Если исходить из программного положения, что либерализм провозглашает права и свободы каждого человека высшей ценностью и устанавливает их правовой основой общественного и экономического порядка, то Пётр выходит либералом изрядным. А вот генерал Б.А.Штейфон, который в своей ненависти к большевикам дошёл до сотрудничества с Вермахтом, обнаружил в деяниях Петра совсем иной дух. В книге «Национальная военная доктрина». Штейфон приводит высказывание С.Платонова, что Петр исповедовал «идею государства, как силы, которая в целях общего блага берет на себя руководство всеми видами человеческой деятельности и всецело подчиняет себе личность». Вывод Штейфону, одному из теоретиков фашизма, было сделать не сложно: «Иными словами, за два с лишним столетия до нашего времени, русский Царь Петр I уже осуществил идею современного фашизма, подчинив личность государству». И любой непредвзятый человек может понять, что в выводе Штейфона нет натяжки.

  Взаимоотношения сильного государства и либерального движения в обществе — непременное условие для успешного и устойчивого существования любой независимой страны. Подчёркиваю — независимой страны. Между европейским и российским либерализмом общим является только название — фантик, в который завёрнуты совсем разные конфетки. Европейский либерализм возник с появлением новых классов, с появлением новых производственных отношений. Европейская буржуазия, сформированный рабочий класс, возросшее количество людей интеллектуального труда — все они нуждалась в изменении общественного порядка, и они стали этого добиваться. Российский «либерализм» возник в недрах не желавших сдавать свои позиции класса рабовладельцев, а нарождавшаяся отечественная буржуазия, представленная, в основном, промышленно-торговым купечеством, была заинтересована в тех преобразованиях, которое проводило государство, поэтому не вставало на сторону «либералов». Европейские либералы нуждались в сильном государстве, так как только сильное государство может обеспечить права и свободы граждан. Российские «либералы» с самого своего возникновения стали расшатывать основы государства. Либеральные партии европейских стран были национально ориентированы, российские «либералы» всегда действовали в антинациональных интересах.

  Возник российский либерализм в эпоху Александра I, окреп и окончательно сформировался при Николае I, и не потому что при этих императорах стали ограничивать свободу граждан, в этом смысле всё происходило как раз наоборот. Значительно большее количество граждан — не только дворянство, но и самые широкие слои населения — получили доступ к образованию, к государственной деятельности, при этих двух императорах начала поднимать голову отечественная промышленность и возникло свободное предпринимательство с наёмным трудом (использование подневольного труда в промышленности, как это было при Петре и окончательно окрепло при Екатерине, было законодательно запрещено), общество начало жить по законам, а не по произволу и фаворитизму. Возникший в эту эпоху русский «либерализм» был направлен против преобразований, и в первую очередь против освобождения крестьян на тех условиях, чтобы они не превратились в дармовую рабочую силу.

  Проблема существования крепостного права в деле проведения деколонизации была первейшей, это понимали и Александр, и Николай Павловичи. «Целая половина населения империи — писал В. О. Ключевский, — ... зависела не от закона, а от личного произвола владельца... Крепостное русское село превращалось в негритянскую североамериканскую плантацию».

   Российский «либерализм», в дальнейшем именуемый «российской интеллигенцией» был создан, и создан теми же политтехнологами, что и класс «русских европейцев» при Петре с единственной целью — остановить деколонизацию.

  В первую половину XIX века начался процесс возрождения древней русской культуры. Организовывались экспедиции по поиску древних книг и рукописей, и не для того, чтобы их уничтожать, как это было при Петре и Екатерине «великой», а для того, чтобы сохранять и изучать. Проводились первые археологические изыскания и поиски русских святынь. В частности, была отыскана и восстановлена могила князя Пожарского, которую Екатерина сравняла с землёй. И это стало символом возрождения народной памяти. (К слову: точно также неслучайно Хрущёвым была «закатана в асфальт» могила великого реформатора П.А.Столыпина, и восстановление её в наши дни тоже несёт символическую нагрузку). В России возрождался патриотизм, появилась русская опера М.Глинки, высочайше поощрялась живопись на патриотические темы. Русский язык стал языком официального общения, при дворе не рекомендовалось разговаривать на других языках, и русским «европейцам», многие из которых и вовсе не знали русского языка, пришлось заняться его изучением.

   Разумеется, всё это не могло не бесить «русских европейцев», и они принялись с удвоенной энергией изливать свой «фиал ненависти» на всё русское. В 1835 году русский дворянин, университетский профессор и бездарный поэт В.Печёрин написал ставшее необычайно популярным в «либеральной» дворянской среде стихотворение, где были такие строчки:

  

  Как сладостно отчизну ненавидеть,

  И жадно ждать ее уничтоженья,

  И в разрушении отчизны видеть

  Всемирного денницы пробужденья.

  

   Разумеется, скоро Печёрин окажется в Лондоне, разумеется, потом он будет водить дружбу с Герценом и Огаревым, главными российскими «либералами».

  

  Ты просвещением свой разум осветил,

  Ты правды лик увидел,

  И нежно чуждые народы возлюбил,

  И мудро свой возненавидел.

  

   А.С.Пушкин

  

  Утверждение, что российский «либерализм» изначально был направлен против деколонизации России, подкреплено многими доказательствами, и одним из самых очевидных является создание феномена Герцена, которого российские либералы-интеллигенты считают одним из своих столпов. На деньги Ротшильдов (и это доказанный факт), под началом Ротшильдов (это тоже доказанный факт), Герцен в преддверии Крымской войны развернул массированную информационную кампанию, направленную на разложение российского общества и создание образа России как «империи зла», которую необходимо уничтожить.

  Напомню, что Крымскую войну, которую в Лондоне называли Восточной и даже Священной, России объявила англо-французская коалиция (в ту пору Франция наряду с Турцией, была уже в кармане у Лондона, и военные действия велись преимущественно французскими силами, а так же силами английских колоний). Крымская война не была маленькой, но позорно проигранной, как нам о том вещают либеральные публицисты. Англия набросилась на Россию, собрав силы половины Европы, Османской империи и своих индийских колоний, общая численность задействованных вражеских войск составляла около 600 тысяч. Россия, сражаясь с половиной мира, не закидывала противника трупами, как нам о том рассказывают. Безвозвратные потери составили со стороны русских 129477 человека, со стороны вражеской коалиции — 166646 человека. Россия не сражалась вилами против парового европейского флота. Да, паровых кораблей не хватало — отечественная промышленность только ещё вставала на ноги. Напомню, во времена Екатерины «великой» России «не рекомендовали» иметь собственную промышленность, и Россия как страна зависимая политически, экономически и финансово не могла возражать против таких «рекомендаций». Но в ходе Крымской войны было задействовано более 80 паровых военных кораблей современного класса — канонерских лодок, корветов и клиперов, построенных на заводах выдающегося русского инженера и предпринимателя Николая Ивановича Путилова.

   Россия не начинала войны, она защищалась, а местные «либералы», поддерживаемые из Лондона Герценом, требовали прекращения военных действий. Герцен открыто заявлял, что желает победы английского оружия, и российские «либералы» не имели ничего против: ведь воевать с цивилизованной Европой — это моветон! Во время ведения военные действий богатый барин Николай Огарев писал из Лондона:

  

  Да будет проклят этот край,

  Где я родился невзначай.

  

  И российские «либералы» бросятся распространять эти вдохновенные строки в многочисленных списках.

  

   В воззваниях к героическим защитникам Севастополя Герцен призывает переходить на сторону врага, но российские «либералы», несмотря на этот вопиющий факт националпредательства, до сих пор продолжают почитать его патриотом — настоящим, не «квасным», а реально желающим блага своему отечеству.

   Россия не была побеждена в Крымской войне, падение Севастополя было не общим поражением, а военным эпизодом, ставшим удачным моментом для предложении России мирных переговоров. Если и говорить о поражении, то оно было дипломатическим, и этим мы обязаны графу Нессельроде. Одно хоть хорошо — этот самый долгоиграющий министр в царском правительстве потерял, наконец, своё место, когда со всей очевидностью выяснилось, проводником чьих интересов он на самом деле являлся. Князь А.М.Горчаков, друг Пушкина, главный переговорщик со стороны России, сделал всё возможное, чтобы минимизировать дипломатические потери, и официально поражение России признано не было, она не понесла сколько-нибудь существенных территориальных потерь, не должна была выплачивать западным державам контрибуцию, что было тогда непременным правилом в случае поражения. Однако либеральные вопли о позорном поражении России в Крымской войне, которое как бы со всей очевидностью доказало «гнилостность» царского режима, продолжают раздаваться до сих пор. Можно добавить, что Крымская война имела бы совсем иной исход, будь жив Николай I.

  

Александр Горчаков, рисунок Пушкина.

  

  Война закончилась, но Герцен продолжал бить в свой «Колокол», и звон его разносился до 1867-ого года, когда Герцен вдруг стал не нужен Англии, и вскоре он и его дочь, единственная наследница, умерли во Франции при загадочных обстоятельствах. Что ж, такова, вероятно, участь всех «лондонских сидельцев». Сделали своё дело — и в расход, а то слишком много знают. Умолк герценский «Колокол» по одной простой причине — в 1867-ом году под колокольный звон и вопли «либералов» Александра II вынудили, наконец, продать Аляску. Деньги за её продажу до России так и не дошли, но это уже совсем другая история.

  

   Напрасный труд - нет, их не вразумишь, -

  Чем либеральней, тем они пошлее,

  Цивилизация - для них фетиш,

  Но недоступна им ее идея.

  

  Как перед ней ни гнитесь, господа,

  Вам не снискать признанья от Европы:

  В ее глазах вы будете всегда

  Не слуги просвещенья, а холопы.

  

  Ф.И.Тютчев. 1867 г.

  

   Российский «либерализм» у нас часто уничижительно называют «доморощенным», однако он таковым не является, он был выращен английскими политтехнологами, и для России эта искусственно созданная конструкция стала исключительно вредоносной. «Абсолютно мирных времён, - это всякому младенцу известно, - нет. В самое мирное время нации ведут самую ожесточённую войну. Когда люди не бьют друг друга по шее, бьют по карману», — ещё в начале XX века писал известный публицист, фельетонист, критик и автор известной книги о Чехове Влас Дорошевич. Вот и знаменитый военный немецкий писатель Карл фон Клаузевиц без стеснения заявлял, что, политика — это всего лишь «продолжение войны другими средствами». Но наши либералы-интеллигенты всегда упорно делали вид, что не понимают этих очевидных истин и действовали в антироссийских интересах во имя «общечеловеческих ценностей».

  

Влас Дорошевич

  

  Приведу мысль Ф.М.Достоевского, которую писатель озвучил через одного из персонажей романа «Идиот» Евгения Павловича Радомского: «Русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные и который, может быть, в сущности самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!). Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное... Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел».

   К этому добавлю только, что высказывание Ф.М.Достоевского «Наш либерал это прежде всего лакей, который только и смотрит кому бы сапоги вычистить», вполне доходчиво разъясняет происхождение так называемого отечественного либерализма — из-под английского сапога. А фраза Фёдора Михайловича «Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы», станет пророческой.

  Подходящей почвой для внедрения «либерализма» в нашей стране стала поверхностно понятая европеизация. Как ни старались «русские европейцы», они не могли глубоко воспринять достижения европейской культуры — это познание возможно только через культуру собственную.

  

   Чем более мы будем национальны, тем более мы будем европейцами (всечеловеками).Ф.М.Достоевский

  

  Русский философ С.Булгаков писал в 1909 году («Вехи»): «В настоящее время нередко забывают, что западноевропейская культура имеет религиозные корни, по крайней мере наполовину построена на религиозном фундаменте, Культурная история западноевропейского мира представляет собою одно связное целое, в котором еще живы и свое необходимое место занимают и средние века, и реформационная эпоха, наряду, с веяниями нового времени... Дерево европейской культуры и до сих пор, даже незримо для глаз, питается духовными соками старых религиозных корней... Наша интеллигенция в своем западничестве не пошла дальше внешнего усвоения новейших политических и социальных идей Запада, причем приняла их в связи с наиболее крайними и резкими формами философии просветительства. ... Вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, т. е. просветительство, материализм, атеизм, социализм, — вот несложная философия истории среднего русского интеллигентства. Поэтому в борьбе за русскую культуру надо бороться, между прочим, даже и за более углубленное, исторически сознательное западничество... Духовно больна наша родина».

  

   Всё это было только скука,

  Безделье молодых умов,

  Забавы взрослых шалунов.

  

  Пушкин

  

  Александр Павлович и Николай Павлович у нас представлены малоосмысленным бонвианом и, соответственно, жандармом всея Руси и даже Европы, а между тем, заслуги двух этих императоров в деле освобождения русского народа и русского государства огромны. Разумеется, Николаю I удалось совершить значительно больше, чем его предшественнику, но ему всё же было несколько легче, так как, срезав верхушку гвардии, со времён Петра являвшейся главной силовой структурой компрадорской власти, он уже мог не слишком опасаться военного переворота (речь о так называемых декабристах, если кто не понял). А вот Александру открыто угрожали военным мятежом, когда он решился подтвердить манифест о трехдневной барщине, провозглашённый его отцом. Сенатор И.В.Лопухин разъяснял императору, что манифест Павла ограничивает власть помещиков над крестьянами «не сходно с общею пользою», потому что «в России ослабление связей подчиненности крестьян помещикам опаснее нашествия неприятельского» и «ничего не может быть пагубнее для внутренней твердости и общего спокойствия России, как расслабление оных связей». Так что Александр, заявивший в начале своего царствования: «С Божьей помощью крепостное право будет уничтожено еще в моё царствование», вынужден был в этом направлении двигаться крайне осторожно. Вряд ли он хотел повторить участь своего отца, и погибнуть, не успев послужить России — о том, что российские императоры, начиная с Павла, принимая трон, осознавали, какой крест они принимают на себя, сохранились достоверные свидетельства.

   10. Другие источники.

---

Комментарии: 92, последний от 16/10/2019. © Copyright Эрде Анна ( rd4m@yandex.ru) Размещен: 01/11/2013, изменен: 16/01/2014. 84k. Статистика. Статья: История

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"