Город, широким полотном раскинувшийся у меня под ногами, больше всего похож на чей-то сон. Здесь не бывает дня и ночи, здесь всегда царит полумрак, и даже в самую ясную погоду на небе не видно звезд. Это небо не имеет ни границ, ни очертаний - густая и вязкая пелена, непроницаемая шаль, наброшенная на город чьей-то могущественной рукой; мутный, неопределенный полог - вечно колеблющийся, вечно размытый; бесстрастно вбирающий в себя все то, что происходит внизу.
Разветвленная сеть улиц напоминает паутину - бесконечный, ветвящийся, запутанный лабиринт, спроектированный создателем так, чтобы единожды попавший в эту сеть никогда уже не покинул ее. Из этого лабиринта нет выхода - он непрерывно изменяется, и сколько бы ты ни бродил по его улицам, которые никогда не станут тебе знакомыми - ты обречен, тебе никогда не вырваться за пределы города. Этот город - огромный паук, поймавший своих обитателей в нерушимые сети. День за днем, каплю за каплей, он выпивает их жизни - целенаправленно, монотонно, безжалостно.
В этом городе нет ничего постоянного, и, в то же самое время, в нем ничего не изменилось с тех пор, как он появился на свет. Он похож на живой организм, и его незримое сердце ни на минуту не прекращает своей сосредоточенной деятельности, вяло перегоняя по сосудам тротуаров и улиц бесконечный поток невзрачных эритроцитов-прохожих, бредущих из одного неуютного "никуда" в другое - ничуть не более комфортное.
Я стою на крыше дома, и зловонный ветер бьет мне в лицо, принося с собою запах разложения и сырости. С трудом преодолевая подкативший к горлу комок тошноты, я спускаюсь вниз по узкой винтовой лестнице. Из-под моих ног с противным хрустом вылетают частички ржавчины и краски, голова кружится и преодоление того расстояния, что отделяет меня от земли, стоит мне неимоверных усилий.
Сливаясь с людским потоком, я становлюсь частью целого - невыносимо тошнотворного целого. Все тот же ветер обезумевшим псом выскакивает из-за угла и набрасывается на меня, на других прохожих; хлещет по лицу густым смрадом, ехидно усмехается вслед, пытаясь то ли вырвать нас из дремотного оцепенения, то ли, напротив, сделать еще более покорными. Краем глаза я замечаю невысокую, сгорбленную сверх всякой меры старушку. Она стоит у стены и держит в руках крошечный букет невзрачных фиолетовых цветов - и я понимаю, что не знаю их названия, несмотря на то, что видел эти цветы тысячи раз.
Ветер, наконец, определяется со своей жертвой - он яростно набрасывается на старушку и вырывает букетик у нее из рук - лишь миг, и ладони ее пусты - и подкидывает его высоко вверх. Я невольно провожаю его взглядом, слежу за его полетом, точно завороженный, но букетик очень быстро скрывается где-то в перекрестье проводов и крыш. Я смотрю на старушку. Она плачет.
У самой поверхности мостовой клубится плотная серовато-зеленая дымка. Она всегда была под ногами, сколько я себя помню. Дымка эта настолько густа, что ее можно зачерпнуть ладонью - она улетучится не сразу, а лишь немного погодя, оставив на пальцах черные следы копоти. Я где-то слышал, что на вкус она горька, как полынная настойка, но сам никогда не решался попробовать. А еще я слышал, что дымка эта соткана из человеческих переживаний: горя и слез, отчаяния и тоски, напрасных ожиданий и несбывшихся надежд. Я не знаю, кто мог сказать мне нечто подобное. Я забыл. Я слишком многое забыл за все эти годы.
Тусклый оранжевый свет покосившихся фонарей не освещает и не проясняет картины - он лишь очерчивает контуры происходящего, придавая ему еще более зловещий оттенок. Здесь ничто никогда не меняется, и в то же время - каждый раз все иначе.
Я ныряю в подворотню, невольно пригнувшись - угрожающе нависший над моей головой каменный свод кажется живым и рассерженным, словно готовым в любую минуту обрушиться на меня всей своей массой. Из открытого окна доносится приглушенный женский плач. Хлопает на ветру незакрепленная ставня.
Проникаю во дворик. Ветер немного угомонился, лишь из подворотни еще доносятся отголоски его недовольного ворчания, но и они постепенно стихают. Я усаживаюсь на старые, покосившиеся от времени качели - их ржавые петли протестующе скрипят, но все-таки соглашаются держать вес моего тела. Дрожащими пальцами достаю из кармана сигареты. Спички отсырели, и добыть огонь удается лишь с пятой попытки. Густой дым мягкой неторопливой волной скользит по гортани, осторожно проникает в легкие, наполняет грудь - и на короткое мгновение грызущая меня изнутри тоска отступает... отступает, чтобы тут же вернуться вновь.
Я оглядываюсь по сторонам. В одном из окон на втором этаже теплится едва различимое глазом свечение - вполне достаточное, однако, для того, чтобы я мог разглядеть трещину, наискось пересекающую грязное стекло.
По ту сторону окна - девушка. Света слишком мало, и я не могу разглядеть черт ее лица во всех подробностях. Меня она, кажется, не замечает - отсутствующим взглядом смотрит во двор, и ее тонкая, неправдоподобно белая рука скользит по грязному стеклу - словно выводит на его поверхности какие-то загадочные символы. В колеблющемся неверном свете, льющемся из комнаты, все это смотрится жутковато - девушка куда больше похожа на призрак, чем на живого человека.
Я вздрагиваю, и горящий уголек сигареты падает на рукав моего пальто. Пытаясь стряхнуть его, я окончательно нарушаю хрупкое равновесие, установившееся вокруг - пронзительно взвизгнув, качели приходят в движение, и я вынужден приложить максимум усилий, чтобы не упасть на землю.
Только сейчас, кажется, девушка обнаруживает мое присутствие. Она смотрит на меня. Я смотрю на нее. Наши взгляды встречаются, и вдруг с пугающей отчетливостью, точно в зеркале, в ее глазах я вижу себя. За это короткое мгновение я успеваю прочитать ее в глазах многое - боль, тоску, отчаянную надежду на что-то совершенно невыразимое словами; мольбу, больше похожую на сдавленный крик о помощи - и все это обращено ко мне. Я балансирую на грани понимания, мне кажется - еще чуть-чуть, и я смогу осознать все то, что она хочет сказать мне. Губы девушки шевелятся, но я не могу разобрать слов, она пытается подать мне какой-то знак рукой - и вдруг испуганно оборачивается назад.
Поверхность стекла стремительно мутнеет, подергивается странной дымкой - я лишь успеваю различить слово, написанное на стекле, - это слово "МАРА" - и все заканчивается. Призрачный свет гаснет, и вот я уже не вижу ничего - только черный бессильный квадрат окна.
Какое-то время я просто сижу неподвижно, уже прекрасно понимая, что ничего более не произойдет, но где-то в глубине души теплится надежда. Что же это все-таки было? Видение?
Откуда-то издалека доносится звук одинокого выстрела. Продолжает хлопать на ветру открытая ставня. Журчит вода в канаве. Злобно шипят, перекатываясь под ногами, сухие листья. Жалобно мяукает в темноте котенок.
- Кис-кис-кис, - произношу я и поднимаюсь с качелей. Петли облегченно вздыхают.
- Кис-кис-кис, - повторяю я, вглядываясь во тьму. Мяуканье на миг смолкает, и я слышу шорох крошечных лапок по мягкому гравию, а затем снова - жалобное и пронзительное: - мяу!
- Кис-кис-кис, - невесть откуда взявшиеся слезы застилают мои глаза, - где ты?
Я слышу его. Я чувствую, он где-то рядом - замерзший, одинокий, голодный, перепуганный - но никак не могу найти его. Всякий раз голос котенка раздается в другой стороне - словно он тоже пытается отыскать меня, но ему это никак не удается - и он пугается все больше и больше, его голос становится все жалобнее и тише...
- Кис-кис-кис-кис-кис!
И в этот момент ветер набрасывается на меня с яростью голодного хищника. Он бьет меня по лицу - наотмашь, расчетливо, безжалостно. Я пытаюсь противостоять ему, бороться хоть как-нибудь - но все это бесполезно, и я рычу от бессилия, до крови закусывая губу. Меткими, точными ударами ветер гонит меня прочь со двора, через подворотню, на проспект, толчки становятся все более настойчивыми и сильными - и мне остается только бежать, не разбирая дороги, пытаясь хоть как-то спастись от обезумевшей стихии. Это продолжается так долго, что мне начинает казаться - этот бег никогда не закончится, и остаток вечности мне теперь придется провести именно таким незамысловатым образом. Но постепенно напор ветра стихает, и я могу, наконец, перейти на шаг и оглядеться, чтобы понять, куда меня, собственно, занесло. Что ж, все могло обернуться и хуже.
Я стою на одной из многочисленных городских площадей - все они похожи друг на друга, точно однояйцевые близнецы, и в то же самое время между нет ни малейшего сходства. Эта выстроена в форме огромной восьмерки. В центре одной из ее петлей расположен небольшой гранитный трехгранник - постамент, на котором никогда не было памятника. Гранит потрескался от времени и покрылся странным желтоватым налетом. На одной из граней крупными неровными буквами высечено непонятное слово: "Тескатлипока", под ним угадывается еще одно, более древнее и не менее загадочное - "Кецалькоатль" - буквы явно старались замазать, они почти полностью стерты и заплыли грязью. Различить их можно, лишь приблизившись к постаменту вплотную.
В центре другой петли восьмерки когда-то был фонтан, теперь же на его месте - зловонная лужа неопрятно-зеленого цвета, над которой вьются тучи мошкары, а по дну ползают толстые белые черви.
Я захожу в небольшое кафе, расположившееся сразу за площадью. Буквы вывески давно смыло дождем, и теперь она представляет из себя грязный холст, покрытый бурыми пятнами, но я и без вывески прекрасно знаю, что оно называется "Бардо". Внутри кафе так ничего и не изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз.
В углу, за столиком, сидит невысокий черноволосый парень. Он всегда здесь сидит, погруженный в свои мысли, и никогда не обращает внимания на внешние раздражители. Голова его перевязана красной нитью. Не знаю, зачем ему это надо, а спрашивать - бесполезно. Он все равно не ответит - только посмотрит бессмысленным и отсутствующим взглядом, чтобы тут же вернуться к своим размышлениям. Он много курит и подолгу водит погасшим окурком по дну стеклянной пепельницы, рисуя ему одному видимые и понятные знаки.
За столиком у окна, как и всегда, устроились две девочки - темненькая и светлая. С первого взгляда они кажутся совершенно разными, отчаянно непохожими друг на друга, но стоит всмотреться внимательнее - и станет ясно, что их роднит нечто особенное, неуловимое, ведомое только им одним - что-то такое, что позволяет им достигать взаимопонимания с полуслова. Один короткий взгляд, случайное движение губ, небрежный жест, легкий намек - и чувства одной становятся чувствами другой. Чтобы понимать друг друга, им даже не нужно слов.
Но, несмотря на это, они говорят - говорят с наслаждением и подолгу, вполголоса, приглушенно - опасаясь, что кто-нибудь посторонний может вникнуть в суть их разговора, интенсивно жестикулируют, то и дело оглядываясь по сторонам. Иногда они берутся за руки и молчат, и в этом молчании я не могу заметить ни капли напряженности - только исполненное глубочайшего смысла таинство, предназначенное исключительно для двоих. Мне кажется, мысль о том, что есть нечто в мире, способное их разлучить, внушает этим девочкам невероятный страх.
У барной стойки - хозяин кафе - седовласый грузный мужчина с красным лицом и грустными глазами. Он смотрит на девочек - кажется, он испытывает к ним симпатию настолько сильную, что это невероятно смущает его самого. Хозяин - человек добродушный, ненавязчивый, немного робкий и стеснительный. Вряд ли даже в собственных мыслях он позволяет этой симпатии перерасти в нечто большее, чем неоформленная грусть о чем-то несбыточном.
Все, как всегда. Ничего не изменилось. И в то же время...
Что-то не так.
Эта люстра висит здесь уже многие годы. В ней нет ничего необычного. Нет ничего необычного в игре ее света и теней. Я видел эти тени тысячи раз.
Но именно сейчас я смотрю на геометрическую фигуру, образованную тенью от люстры, и не могу отвести взгляда. Четыре концентрические окружности, вложенные одна в другую - две побольше и две поменьше. Две внутренние соединяются между собой шестью отрезками-радиусами, напоминающими спицы колеса.
Я знаю, что это за фигура. Я знаю, но знание это никак не желает оформиться в виде слов. Оно бессильной птицей бьется о глухие стенки моего рассудка, и я задыхаюсь от собственного бессилия.
Парень с красной нитью на голове меланхолично водит сигаретным окурком по дну своей пепельницы. И вдруг с пронзительной ясностью я понимаю, что же именно он старается написать, возможно, и сам не отдавая себе в этом отчета. День за днем, год за годом, он сидит в этом кафе и пишет несуществующим пером на несуществующей поверхности одно и то же слово. Это слово - майя.
Мне не хватает воздуха. Я стою посреди кафе - нелепый, беспомощный, отчаянно пытающийся собрать воедино те осколки разрозненного знания, что упали в мои руки - знания, которым я обладал всегда, но почему-то забыл об этом. Мир кружится перед моими глазами.
И в этот момент одна из девочек у окна поворачивает ко мне голову. Ее чистые, пронзительно-голубые глаза сосредоточенно изучают меня какое-то мгновение... а потом она улыбается. Мне.
Господи. Как я мог забыть!
Быть может, всему причина то, что я уже много тысяч лет не видел улыбок на лицах людей?
Эта улыбка остановила судорожное кружение мира. Все вдруг встало на свои места. Все фрагменты мозаики образовали единую целостную картину.
Букет фиолетовых цветов в руках старушки. Женский плач. Ставня, хлопающая на ветру. Трещина на грязном стекле. Отчаяние в глазах неизвестной мне девушки. Мара. Одинокий котенок, плачущий в темноте. Яростные удары ветра. Вывеска над входом в кафе. Красная нить на голове у парня. Слово "Майя" на дне стеклянной пепельницы. Тень люстры на полу. Улыбка голубоглазой девочки. Вечный полумрак. Город, который невозможно покинуть.
Я вспомнил все. Я никогда об этом и не забывал. Ведь проще этого нет, и не может быть ничего на свете.
Ноги сами выносят меня на улицу. Ветер ревет в моих ушах - яростно, но обреченно - у него нет больше власти надо мной. Сам того не ведая, он привел меня сюда. Обратную дорогу я должен найти сам.
Нет ни тени сомнения. Серые дома, пустые перекрестки, заброшенные дворы - все это проносится мимо меня с пугающей быстротой и исчезает где-то вдали... туманной, хмельной дали. Я не останавливаюсь - мне заранее ведомо, в какой проулок свернуть, какой поворот выбрать, что принять за очередной ориентир. Город сдался. Я больше не его пленник, и никогда им не был. Потому что у города нет собственных сетей, кроме тех, что придумали люди.
Я пришел. Передо мной - глухая стена из серых камней, поросшая мхом и сочащаяся влагой. Я касаюсь ее руками, и под толстым слоем мха скорее нащупываю, чем действительно вижу глубоко вдавленные в камень буквы. Они складываются в слово.
Майтрея.
- Майтрея, - срывается с моих губ.
Вот теперь я понимаю действительно все.
Стена передо мной неожиданно подается вперед, и я понимаю, что в ней - дверь. В образовавшуюся щель льется ослепительный солнечный свет.
Солнце. Господи. Я никогда не видел солнца.
Что-то заставляет меня обернуться. У меня за спиной стоят те самые девочки из кафе. Они выглядят напуганными и, в то же время, невероятно счастливыми. Они улыбаются - робкими, но все-таки настоящими улыбками.
- Простите, - говорит одна из них, - мы за вами следили. У вас был такой счастливый и загадочный вид там, в кафе, что мы просто не смогли удержаться.
- А потом мы поняли, - подхватывает вторая, - что заблудились, и у нас уже не оставалось другого выхода, как только следовать за тобой до конца.
- И как вам такой конец? - улыбаюсь я.
- Мы никогда раньше здесь не были, - говорит темноволосая.
- Но нам здесь нравится, - говорит вторая, - ведь нам же теперь не обязательно возвращаться обратно?
- Я бы даже сказал - нежелательно, - киваю я, - да и разве вам хочется?
- Конечно, нет, - хором отвечают мне девочки.
- Смотри, - говорит светлая, - мы нашли по дороге котенка! Не правда ли, он восхитителен?
В ее руках действительно котенок - крохотный, пушистый комочек белого меха с круглыми голубыми глазами. Он уверен в себе и в руках, что держат его, и он бесконечно счастлив.
- Он прекрасен, - соглашаюсь я.
- Ну что, нам пора? - спрашивает меня светловолосая девочка, - пойдем туда?
Темненькая протягивает мне руку.
- Идите, - говорю я.
- А как же ты? - недоуменно смотрит на меня девочка.
- Мы с вами обязательно встретимся там, за стеной. Но сейчас я должен вернуться в город и показать дорогу остальным. Если мы с вами сумели пройти этой дорогой, то и остальные смогут. Если, конечно, захотят.
- Но ты точно сможешь вернуться? - с тенью испуга в голосе спрашивает меня девочка. Светловолосая девочка с пронзительно-голубыми, точно безоблачное небо, глазами. Та, что улыбалась мне в кафе.
- Я постараюсь, - улыбаюсь я. - Я очень постараюсь.