КРЫЛЬЯ

* * *

От края до края, от пустоты к пустоте, от вечности к вечности. Раз за разом повторяется одна и та же картина. Одни и те же ситуации, одни и те же драмы. И даже актеры похожи друг на друга, точно близнецы, точно монеты одного достоинства и года выпуска.

Да только и вовсе не было ничего. Херня все это.

Черно-белый мир и за окном - ночь. Ночь окутала реальность вязким, безграничным покрывалом - густым и безысходным, непробиваемым и обманчивым в ощущении собственной теплоты. Точно так же замерзающий посреди холодных пустошей Антарктики путешественник чувствует умиротворяющее, сладкой истомой разливающееся по телу тепло - перед тем как мороз окончательно сожмет его в своих ледяных объятиях. Навсегда.

Дождь стучится в окно, оставляя на стекле короткие полоски воды - точно трассирующие следы пуль - мерцающие в свете уличных фонарей. Эти следы похожи на кровоточащие раны каких-то неведомых существ, живущих не здесь. Не сейчас. И, наверное, совсем не так, как мы с вами.

Совсем не так, как она.

Дождь - бездомный щенок, скулящий под дверью. Осторожно скребущийся, умоляющий пустить его внутрь. Скорбно вопрошающий о доме, которого у него никогда не было. Одинокий, грустный, всеми забытый и брошенный. Никем и никогда не любимый. И все это - дождь. Холодно, настойчиво, тоскливо - он все стучит и стучит в окно, он плачет и зовет за собой. Он помнит все, он все знает и никогда ничего не прощает. Дождь - немой свидетелей всех ее горестей и бед.

Он всегда был рядом.

Слезы переполняют ее глаза, стекают вниз, по щекам; падают на бледные, тонкие и почти прозрачные, как папиросная бумага, руки. Прозрачными ниточками слезы ползут дальше - вниз, вдоль ужасных рубцов давно заживших ран, мимо пугающих бездн ран незатянувшихся. Параллельно сжимающимся в отчаянии и боли венам. Огибая кратеры сигаретных ожогов.

Слезы осторожными движениями подбираются к неловко раскинувшимся, повисшим в воздухе тонким пальцам, катятся по ним - и срываются с их кончиков, чтобы где-то там далеко внизу, почти в другом измерении, разбиться о поверхность пола неслышным даже самому чуткому уху всхлипом.

Она ненавидит этот черно-белый мир, каждый вечер подкатывающий к горлу невыносимым комком тусклой депрессии, мир терзающий и выворачивающий наизнанку. Она отторгает этот мир точно так же, как мир отторгает ее; но вечер за вечером они вынуждены сосуществовать друг с другом. Не находить компромисс, не искать точки соприкосновения - а просто сосуществовать, не в силах окончательно расстаться. Она боится умереть ничуть не меньше, чем боится жить; и за это ненавидит себя, окружающий мир, стук дождя, далекую лампочку на потолке - с каждым днем все больше и больше.

О, этот злобный, ненавистный мир, погруженный в тягостную, невыразимо отвратительную игру, в которой не может быть ни победителей, ни проигравших. И меж тем значительная часть его обитателей день за днем уверяет себя в возможности окончательной победы, и детей с самого младенчества учат искусству побеждать, прививают им стремление к победе везде и во всем, считая это "хорошим" и "правильным". Более рациональные и трезвомыслящие, понимая порой, что побед на всех многочисленных обитателей этого мира не хватит, учат своих детей еще и искусству проигрывать - но проигрывать достойно, пытаясь превратить при этом каждое свое поражение в миниатюрную, пусть и утешительную - но все же победу.

Какими забавными и какими нелепыми кажутся ей все эти потуги - ведь из этой игры невозможно ускользнуть ни живым, ни мертвым; в ней нет и не может быть ни победителей, ни проигравших. Эта игра повторяет сама себя кон за коном, раз за разом; свиваясь в ужасающую спираль, вовлекает в свой процесс все больше и больше жертв - и ни один не уйдет, не исчезнет безнаказанным.

Вот такие мысли проносятся у нее в голове, и она все смотрит в окно, и мир вокруг нее подобен серой плесени, заполоняющей собой все. Тусклый свет уличных фонарей, такой же черно-белый, как и все остальное. Нескончаемый поток прохожих; взгляд каждого из них устремлен внутрь себя и никому нет дела до окружающих. Никто из них не боится упустить нечто важное и слушает только себя, свой никогда не прекращающийся - от первого и до последнего вдоха - внутренний монолог.

А быть может - думает она - именно в этот момент любовь всей их жизни, которую они так отчаянно ищут, плавной походкой ускользает в далекое, неведомое "никуда", напоследок всего лишь легко коснувшись их плечом. Может быть, к каждому из них обращается Бог, в очередной бесполезной попытке пытаясь достучаться до их душ. Может быть, они упускают сейчас самый важный момент в своей жизни.

К ней никогда не обращался Бог, и сказочный принц, любящий ее бесконечной и безграничной любовью никогда не проходил мимо. Хотя - равнодушные ко всему серые небеса тому свидетели! - она всегда этого ждала. Быть может, даже больше чем все прочие обитатели этого скудного на эмоции мира. Быть может, ни один человек за все времена не нуждался в любви и понимании больше, чем она... кто знает, кто знает.

Да, природа обделила ее красотой (трудно сказать, было ли так на самом деле, но у нее самой сомнений в этом прискорбном факте никогда не возникало). Ну и что ж, - думала она, - все эти красавцы и красавицы, все эти глянцевые модники и расфуфыренные Барби ничуть не счастливее меня, даже если у них и хватает сил внушить себя иллюзию обратного. В каждом из них, где-то глубоко внутри, подобно зародышу спит их собственное горе, которое только и делает, что ждет своего часа. Чтобы пробудиться и воспрянуть, подобно демону из преисподней, во всей своей красе; уложить несчастного обладателя своего на обе лопатки и разинуть пасть в яростной злобе, заходясь в истошном, проникающем в самые глубины души, злорадном смехе.

Не судите эту девушку строго. Она действительно несчастна, здесь и сейчас, этим вечером, возле этого окна. Слезы текут и текут из ее глаз, и черные волосы, каскадами спадающие с плеч, больше напоминают безжизненные мотки пакли. Лицо искажено мукой отчаяния и страдания, а в мокрых глазах немым укором стоит вечное непонимание. Ни один человек не согласен просто так взять и примириться с глобальной вселенской несправедливостью. Она - не исключение. Несмотря на всю ее боль, на все отчаяние - надежда все-таки теплится где-то глубоко внутри. Каким бы глупым чувством ни была надежда - она сейчас единственное, что поддерживает жизнь в ее болезненном, истерзанном теле. Как бы ни были глупы и пусты ее мечты - они выполняют роль новокаиновой блокады, притупляющей и облегчающей невыразимую внутреннюю боль.

С другой стороны, быть может, эта же надежда и эти же мечты - и есть то, что привело ее в сегодняшнюю пропасть невыносимого бытия?

И все же - не судите ее строго.

А дождь все так же молотит по стеклам, с настойчивостью садиста, истязающего свою жертву.

* * *

И надо же было тому случиться, что как раз в этот момент мимо ее окна пролетал ангел. А вот здесь позвольте остановиться подробнее.

Был этот ангел самым, что ни на есть, обычным ангелом - таким, каким всем ангелам и положено быть. Прекрасное создание, живущее вне времени и вне измерений, все помыслы и устремления которого лежат где-то далеко-далеко за пределами нашего с вами скорбного мира.

Но есть здесь один довольно тонкий момент, о котором вы, возможно, ничего не знали. Или просто никогда об этом не задумывались. В любом случае, чтобы наш рассказ имел возможность быть продолженным, я вынужден буду остановиться на этом аспекте ангельского бытия. Он многое проясняет в дальнейшем повествовании.

Общеизвестным является тот факт, что ангелы, по самому своему определению, являются существами бесполыми. Также (и это было упомянуто мной чуть выше) живут они, по обыкновению, вне привычных нам, человечеству, рамок времени и пространства. Строго говоря, у ангелов в обычном их состоянии нет, да и не может быть, никакого тела. Существо, живущее в нематериальном мире не способно иметь никаких материальных атрибутов.

Однако, все ангелы время от времени в силу каких-то своих задач вынуждены как-то проявлять себя в нашем мире, мире грубой материи и человеческих страданий. И проявить себя здесь они могут только одним способом - обретая вполне материальное, живущее во времени, тело.

Вполне могу предположить, что тело, обретаемое ангелом, в принципе может быть любым. Но данный конкретный ангел, о котором пойдет речь в настоящем повествовании, в этот момент обладал телом, вполне согласующимся с нашими общими представлениями об облике ангелов. То есть огромные крылья, белоснежные, сияющие одеяния, пылающий каким-то неземным светом взор и прочие причиндалы, положенные всякому уважающему себя ангелу, в наличии имелись.

Имелось у него и то, в чем наши общепринятые представления ангелам обычно отказывают. А именно - пол, так что ангела, пролетающего мимо окна нашей героини со всей определенностью можно назвать мужчиной.

Одному богу ведомо, какие цели преследовал в этот момент ангел, по какой такой специальной миссии перемещался через грубое материальное пространство нашего бытия. Но факт остается фактом - горящий неземным светом ангельский взор проник через покровы окна и упал на нашу героиню, сжимающуюся в муках экзистенциального отчаяния.

Одной секунды хватило ангелу, чтобы осознать происходящее. Взгляд его проник сквозь такие ненадежные, хрупкие покровы человеческого "Я", сквозь все глубины и пропасти, сквозь всю боль и отчаяние, на самое дно - туда, где сжавшись в крохотный болезненный комочек обитало то, что принято называть душой. Туда, где в абсолютном одиночестве, в кромешной тьме, томилось то, что составляло основу личности нашей героини.

И ангел прекратил свой полет. Трудно сказать, что двигало им в тот момент; какие мысли пришли ему в голову (если у ангелов вообще могут быть какие-то мысли); какова была его мотивация - да и нужно ли в это вникать? Ведь все, что касается устремлений и целей ангелов, все равно лежит за пределами человеческого понимания. А мы с вами - типичные люди, не так ли?

Одно только можно считать неоспоримым фактом - прекративший свой полет ангел сложил крылья, улыбнулся каким-то своим мыслям и потянулся к окну. Поверхность стекла раскрылась ему с неслышным для человеческого уха вздохом, покорно и без лишних споров расступилась - словно и не существовала вовсе. И ангел вошел в комнату, сияя своими белоснежными одеяниями.

* * *

Только миг - и черно-белый мир комнаты вдруг озарился радужно-золотистым, ослепительным сиянием. Реальность вдруг предстала перед ней во всем своем великолепии - такой, какой она была прежде - в каком-то полузабытом, почти сказочном и ненастоящем "давным-давно", ушедшем, казалось, навсегда и безвозвратно. Реальность снова обрела цвета.

И из самого сердца этой обновленной, возращенной к жизни реальности, к ней приближался ангел.

Далеко не каждый может похвастаться готовностью к чуду. Мы все - во всяком случае, значительная часть нас, по большому счету совершенно не готовы к чудесам, и только делаем вид, что ждем их каждую минуту. Стоит же в нашей жизни случиться подлинному чуду - и мы стыдливо и испуганно, подобно страусу, прячем голову в песок, закрываем на происходящее глаза, отворачиваемся, делаем вид, что ничего особенного не происходит. Мы пренебрегаем чудом, отказываем ему в праве на существование, игнорируем его всеми доступными нам способами, не замечаем, проходим мимо - и в результате создается впечатление, что никакого чуда и не было (а если и было что, то просто-напросто почудилось); что наша жизнь течет своим ровным, размеренным и невыносимо скучным чередом, становясь день ото дня все серее и тоскливее. И от каждого упущенного чуда нам становится все больнее и больнее, мы все с большей силой ждем нового чуда - и все повторяется вновь. Вот потому в нашей жизни и нет места к чуду.

Но, к чести нашей героини, к чуду она оказалась вполне готова. Не упустила его, не отвернула голову - напротив, уверенно, сладострастно и с отчаянно-радостной улыбкой на искусанных, измученных губах шагнула ему навстречу. Видно и впрямь дошла до последней черты, и только чудо могло вернуть ей хоть какое-то подобие жизни.

Ангел приближался к ней беззвучно, но неотвратимо. На губах его играла - или ей только показалось это? - сочувствующая, ободряющая улыбка - подобная лучу света в стране, залитой абсолютной тьмой; подобная прохладному журчанию ручейка в знойный день; подобная первым, зарождающимся аккордам прекрасной музыки в царстве совершенной тишины. И она, не раздумывая, бросилась в его распростертые объятия, и он сомкнул свои руки; она плакала - но слезы ее не были более слезами отчаяния, то были слезы облегчения, слезы избавления от невыносимой, бесконечной муки и тоски. Она плакала и говорила, говорила - а ангел слушал ее, не произнося ни слова, только ободряюще кивая в такт ее льющимся словам; и все та же сочувствующая легкая улыбка блуждала по его лицу. Она прижималась к его груди - умоляюще, отчаянно - точно боясь, что неожиданное чудо вдруг исчезнет так же внезапно, как и появилось. Но ангел никуда не исчезал - он все стоял, слушая ее прерывающееся, спутанное бормотание, ощущая встревоженный, испуганный стук ее сердца, глядя на слезы, стекающие по ее щекам. Ангел все знал, он все понимал, ангел был в этот момент ее лучшим другом и единственным утешителем; средоточием всего доброго и прекрасного, что еще могло остаться в этом немилосердном мире.

Все так же не произнося ни слова, он обнял ее, прижал к себе крепко, но невероятно нежно. Крылья его чуть ощутимо затрепетали. Поток слов из ее уст прекратился, и она подняла голову. Их взгляды встретились, и вся боль, все ее отчаяние, притаившееся на дне измученных страданием глаз в один момент растворились, исчезли в золотистой безмятежности вечного океана спокойствия и блаженства, в бескрайнем и бесконечном рае, светившимся в глазах ангела. Ничто не нарушало их молчания, и ангел протянул к ней свою ладонь. Она прижалась к ней щекой, как тонущий человек цепляется за последнюю возможность спастись, и длинные тонкие пальцы ангела скользнули по ее лицу, стирая прочь последние остатки слез, унося с собою боль и страх. Как ей тогда казалось - навсегда.

Она потянулась к нему, не только всем телом, но и всей душой, вложив все свои силы в это движение, ее губы, холодные и твердые нашли губы ангела и вдруг словно оттаяли, размягчились, и первый, самый сладостный и прекрасный поцелуй на мгновение превратил их в единое существо. Сердце ее замирало от страсти и восхищения, но о чем думал в тот момент ангел - неясно.

Время замедляет свой ход. Тишина наполнена только гулкими ударами двух сердец, бьющихся в такт друг другу да тяжелым, счастливым пением воздуха, что врывается в легкие, сладостным ароматом наполняет грудь, разливается по телу и вновь вырывается наружу обреченной на свободу птицей, радостно расправляющей крылья. Срываются все покровы и маски, мир выворачивается наизнанку, предстает во всей своей полноте и красоте, сводясь в то же время к одному лишь ощущению, одному лишь объекту; и летят прочь одежды - нет в них больше никакой нужды, и два совершенных тела - человеческое и нечеловеческое - предстают друг перед другом без всех этих лицемерных фиговых листков, во всей своей первозданной искренности и красоте. И повисают комом в горле слова, более не актуальные и не нужные, и время все замедляется и замедляется, сворачивается в кольцо и исчезает совсем, и даже тиканье часов больше не напоминает о его ходе; только удары сердца, да движение воздуха в груди - да и те больше не имеют ко времени никакого отношения. И все, что происходит далее, не нуждается ни в описаниях, ни в словах - подлинное чудо, таинство бытия, чурающееся посторонних взглядов, чувств и слов, уютная и комфортная вечность на двоих.

Но немилосердный прибой неумолимого времени все же выносит ее на тот холодный и неуютный берег обыденного существования, прочь из вечности, обратно в жизнь. Но вечность не проходит бесследно, оставляя на губах легкий привкус счастья... и неуловимое, смутное ощущение-обещание когда-нибудь вернуться вновь. Теперь уже - навсегда. Все возвращается на круги своя. Мир теряет свою безупречность, и ангел уходит, на прощание легко коснувшись ее лица своей рукой. Он улыбается, и его золотистые, бездонные глаза смотрят добро, но чуть грустно. На его губах играет улыбка, он по-прежнему не произносит ни слова, но в его медленном, аккуратном уходе чудится ей все то же смутное обещание. Обещание вернуться вновь.

Ангел уходит сквозь стену, та словно растворяется, распахивается перед ним, без малейшего сопротивления пропускает его сквозь себя. Вот и нет его, словно и не было его никогда - странного чуда, неумолимой тайны, случившейся внезапно и необъяснимо.

О чем же он все-таки думает?

* * *

Слышишь ли ты меня, Господи? Видишь ли мои глаза, что отчаянно ищут тебя среди холодных и пустых небес?

Вот тебе моя молитва, Господи, если ты все же способен услышать меня.

Я хочу стать ветром. Свободным, неуловимым ветром, способным мчаться в любом направлении - не встречая на своем пути ни преград, ни ограничений. Только бесконечные дали, зовущие и манящие; солнце, отражающееся на поверхности воды, далекое таинственное пение небес, раскинувшихся над головой, яростный стон ускользающей прочь земли.

Небо так похоже на реку, раскинувшуюся над головой, и белоснежные, чуть прозрачные барашки над головой похожи на гребни волн, или на след от лодки, или на блестящие в глубине чешуйки невиданных рыб. Эта река не имеет ни границ, ни направления, она течет из ниоткуда в никуда - всегда, безостановочно и безупречно. В ней нет ни грамма несовершенства, все очень точно и выверено. В небе можно утонуть раз и навсегда, раствориться в этой безупречности, стать ее частью, стать ей самой - особенно если ты - ветер.

Ты слушаешь меня, Господи? Ты все еще слушаешь меня?

Я хочу стать ветром. Знаешь, Господи, что испытывает ветер, разгоняющийся над полем, когда верхушки полевых трав, чуть пригибаясь от его бега, щекочут его, раздвигаются от его дыхания, купаются в его живительном тепле? Знаешь ли ты, какие чувства испытывает ветер, несущийся навстречу восходящему солнцу, к малиновому горизонту, за которым скрывается то, о чем ни сказать, ни помыслить невозможно - даже Тебе?

Не для того ли ты создал меня, Господи, чтобы понять и почувствовать все это?

* * *

Мир, единожды приобретший свои краски, уже не желает вновь становиться черно-белым. И долгое время она живет простым воспоминанием о далеком прекрасном чуде, случившемся с ней; долгое время вечность все еще остается глубоко в ее сердце, питая и поддерживая своей силой, не давая вновь скатиться в пучины черно-белого существования. Ее вполне можно назвать счастливой, и каждый вечер она ложится спать с улыбкой - в ожидании снов, где ее встретит маленькая уютная безупречность, и ее ангел вновь будет с ней.

И хотя он не произнес ни слова, она, без всяких сомнений, знает - ее ангел когда-нибудь вернется к ней. Кто знает, когда и зачем?

Быть может, он возьмет ее с собой. В тот мир, где больше не будет потребности быть несчастной.

Шрамы на ее руках затягиваются, кожа лишается своей привычной пепельной бледности, а на губах все чаще играет улыбка.

Но чем больше проходит времени, тем слабее становится зов вечности, все меньше и меньше счастья живет в груди, ширится морщинка на лбу, а в глубине глаз вновь появляется грусть и легкое ожидание грядущего страдания. Неуловимое предчувствие отчаяния.

Как быть, если он никогда не вернется? Быть может, и не было никакого обещания, а все это она придумала сама - ведь с этим знанием, знанием неизбежности одиночества - было бы совершенно невозможно жить дальше. Особенно после того, как чудо все же коснулось ее своим крылом.

Проходят дни, месяцы, года, а она все так же живет в своем одиноком мире, в ожидании возвращения великого чуда. А оно все не приходит и не приходит.

Мир снова теряет краски, становится тоскливым и черно-белым, и дни опять похожи один на другой. И старые раны снова кровоточат, и давно забытая боль снова начинает оседать тяжестью на сердце. Забывается прекрасное. Далекий свет призрачных небес больше не согревает ее, и она вновь погружается в пучины отчаяния.

Милосердны ли ангелы? Я не могу вам этого сказать, но в один из этих дней тот же ангел вновь подлетел к ее окну. Он посмотрел на нее, затрепетавшую в предчувствии, все понял - а, может быть, вспомнил, и шагнул сквозь стену, навстречу ей.

И она бросилась к нему, но в самый последний момент что-то остановило ее.

И так они встали друг напротив друга, и глаза ее неотрывно смотрели на него. Прошло несколько мгновений, а может быть и часов - тут сложно быть точным.

Глаза ангела вдруг стали злыми и безжалостными, в них на секунду вспыхнул какой-то до невероятия яростный и обжигающий до самых глубин сознания огонь. Она отшатнулась, но не сумела уйти от губительного действия этих сметающих все на своем пути лучей, ноги ее подкосились и она рухнула на колени. Безмолвно вскинула руки, словно умоляя о пощаде, но силы оставили ее и она опустилась на холодный пол. Былые ее раны раскрылись и из них хлынула густым потоком черная кровь. Затем все прекратилось - и вот уже нет ее здесь, в этих пределах и этих измерениях. Она мертва, мертва окончательно и неизбежно, и только на лице ее, внезапно утратившем привычную жесткость, отразилась последняя, мягкая улыбка - словно вечность сумела-таки коснуться ее и взять под свое крыло. Навсегда.

Ангел стоял в полной тишине, осунувшийся и немного сгорбившийся, словно под тяжестью непосильной ноши. Все тело его как-то сразу утратило свой блеск и неземное сияние, и мир вокруг него стал таким же серым и невыразительным. Одинокая, пронзительно голубая на фоне окружающей серости слеза скатилась по его щеке и упала на пол, без следа растворившись в океане ставшей теперь безупречно алой крови. Он встал на колени и беззвучно склонил свою голову.

Затем тяжело поднялся, развернулся и раскрыл окно. Его лицо снова обрело былую невозмутимость и безупречность, глаза засияли радостным огнем и тело наполнилось светом.

Он шагнул на подоконник и взлетел вверх - к своим пустым и холодным небесам. За спиной его все раскрывались и закрывались размеренным вздохом огромные черные крылья.