Когда я в двадцать девять лет начал жить самостоятельно, в своей хоть и малогабаритной, но двухкомнатной квартире, мои отношения с соседями по этажу, да и в целом по дому, складывались по жизненным правилам, заложенным моими родителями: доброжелательность, отзывчивость, открытость.
Вполне добрососедские отношения сложились с соседом справа - молодым полковником главного разведывательного управления. О его месте работы я, по идее, не должен был знать, но почему-то знал, да и он особенно не скрывал. Его жена, красивая "полковничиха" постоянно пыталась меня познакомить со своими, не менее красивыми, незамужними подругами, дамами постарше, но учитывая что, в тот период, да впрочем и всегда, я любил помоложе, усилия соседки не увенчались успехом.
По-отечески ко мне относился сосед слева, дядя Коля, бывший водитель-дальнобойщик международных перевозок, объездивший на своей машине всю Европу, а ко времени нашего знакомства - семидесятилетний, овдовевший пенсионер, вечно выясняющий отношения со своим другом и ровесником, тоже одиноким пенсионером, живущим в соседнем доме. А весь сыр-бор происходил из-за дам, за которыми оба одновременно, по несчастливому совпадению обстоятельств, пытались ухаживать, чтобы наладить свою неустроенную сексуальную жизнь. Иногда он выходил на свою часть лоджии, которая отделялась от моей тонюсенькой перегородкой и кричал: "Миш, выдь на секунду - поговорить надо", - и рассказывал мне о своей очередной несчастной любви и о подлом закадычном дружке - Кузьмиче, который хоть и хромой, с клюкой, а туда-же. После этих рассказов я, возвращаясь с балкона на кухню, каждый раз давился от смеха и в красках представлял себе стариковские амурно-сексуальные страсти. Молодой был, глупый и сегодня, когда мне столько же лет, сколько дяде Коле в ту пору, его переживания не кажутся мне такими уж смешными: и в 70 лет жизнь продолжается и может иметь подчас яркие краски и оттенки.
Мило раскланивались и иногда, на ходу, о чём-то, сегодня уже и не вспомню о чём, но скорее всего, ни о чём, говорили с известной кинематографической парой, актрисой-красавицей Будницкой и режиссёром Орловым, у которых вечно кутили их знаменитые друзья, очень известные артисты. Однажды, вернувшись домой, увидел сидящего на ступеньках, около комнаты консьержей, сильно пьяного Валентина Гафта, ожидавшего своих друзей -кинематографистов. Засыпая, а через секунду - вздрагивая и вскидывая голову с широко открытыми глазами, просыпался, а потом - снова медленно опускал голову, вновь ненадолго засыпая. Мне его стало жалко и я предложил: "Пойдём, Валя".
За несколько месяцев до этой встречи, меня знакомил с Валентином Иосифовичем в ресторане Дома кино мой товарищ, очень известный в то время кинорежиссёр - Леонид Марягин. Правда, Гафт, скорее всего, меня даже и не запомнил, потому что на момент нашего знакомства он тоже был уже, что называется, в "кондиции". Открыв глаза и направив свой замутнённый взор в мою сторону, пытаясь сфокусировать меня в своих зрачках с целью идентификации моей личности, но так и не поняв, кто таков, он, на всякий случай, сказал: "Ну...пойдём", - даже не спросив, куда. В те годы ему было около сорока- сорока пяти лет, выглядел он моложаво, но в тот момент - не очень презентабельно, а всё-таки, даже сильно загруженный алкоголем, оставался Гафтом. У меня дома, под "хороший разговор", в котором артист пытался, что-то сказать, но получалось только: "Как тебя зовут?" , мы распили, ожидавшую подходящего момента, бутылку армянского трёхзвездочного коньяка, который, как ни странно, оказал на Гафта благотворное действие и он понемногу начал приходить в чувство. Поняв, что больше выпить у меня нечего, а его друзья, режиссёр и актриса, задерживаются, с трудом поднявшись, сообщил, что уезжает, подошёл ко мне, прижал мою голову двумя сильными руками к своей голове лоб в лоб, посмотрел мне прямо в глаза, затем, отпустив, похлопал меня по плечу, сказав: "Молодец",- и на прощание улыбнулся своей фирменной, "гафтовской" улыбкой Воланда, оголив ровные зубы, отбыл в неизвестном направлении.
Кстати, о зубах. Однажды, выходя из дома, я увидел вылезающего из припаркованного рядом с моей машиной автомобиля - новой бежевой "Волги"- молодого, симпатичного, крупного телосложения человека, постарше меня на год, или два. В те годы быть обладателем автомобиля "Волга-Газ -24" - это, как сегодня, ездить на "Мерседес" S класса. Хозяин машины-мечты большинства мужского населения Союза - улыбнулся и сказав: "Привет", - поинтересовался у меня: давно ли я поселился в этом, нашем доме. Доброжелательность молодого человека меня подкупила и я с удовольствием ответил на его вопросы, после чего представился, назвав своё имя. В свою очередь, мой собеседник протянул свою визитку, что для того времени было абсолютно нетипично, в которой я прочитал: Юрий Валентинович Маркин, заведующий стоматологической клиникой. Номер сейчас уже за давностью лет и не вспомню, но точно помню, что тогда она располагалась на Молодогвардейской улице Москвы. В последствии я часто бывал на различных торжествах в его семье, в их хорошей по тем временам трехкомнатной квартире, тремя этажами выше, а они - у меня. Однажды я оказался косвенным виновником царапины на его любимой "Волге", он мне ничего не сказал, но я отчетливо услышал скрип его зубов.
Правда , через день его пациенты из сервиса отремонтировали машину и мне показалось, что она стала ещё лучше, о чём я ему, шутя, сказал, а он только улыбнулся в ответ. Через много лет Юра стал вторично моим соседом, после того, как развёлся и переехал в квартиру в доме, в который я переселился за несколько лет до него и помог ему с парковочных местом для его "Мерседеса", пользуясь добрососедскими отношениями с председателем нашей стоянки, красивой женщиной, Ириной - женой таможенного генерала, которая была весьма заинтересована в услугах хорошего дантиста.
Жил в нашем доме и известный цирковой эквилибрист, заслуженный артист, мой тёзка. Как Мишка держал равновесие на доске, поставленной на десяток труб, катающихся одна по другой в произвольных направлениях - мне не ясно до сих пор. Я его часто встречал в подъезде нашего дома и никогда не видел трезвым: он всегда, сильно раскачиваясь, с трудом держался на ногах, словно отрабатывал свой предстоящий цирковой трюк. Однажды, по-видимому, сильно поскандалив со своими домочадцами, и изрядно "нагрузившись" по этому поводу (а, может быть, и до этого),
он срочно решил излить кому-то душу. Для этой цели он, почему-то, избрал меня и, перегородив дорогу перед лифтом, глядя мне прямо в глаза, с надрывом произнёс: "Я тёщ с детства ненавижу!". Видимо, он ждал моего понимания, а я ничего не мог поделать и жутко расхохотался, так как не понял: почему он ненавидит тёщ, да ещё и с детства.
Много лет спустя я, балагуря за хорошим ужином, рассказал эту историю моей жене и её маме. После этого моя тёща, воспринявшая этот рассказ на свой счёт, надолго затаила обиду. Правда, эта навязчивая идея у неё прошла со временем, особенно, после того, как я в разгар пандемии перелетел с другого континента, чтобы найти нужных врачей и продлить ей жизнь.
Очень сдружились мы ещё с одним соседом - сыном известного учёного, руководителя Сухумского обезьяньего питомника, Аркадием Лапиным. Мы стали не только соседями по дому, но и коллегами по работе; аспирантами-металлургами. В последствии , в постперестроечные годы, он стал крупным предпринимателем. К сожалению жизнь его трагически оборвалась на самом пике его интересной , насыщенной бизнес-карьеры. Мы часто общались с ним: либо у него, в однокомнатной квартире, где он проживал со своей женой , но чаще у меня - в квартире, в которой я проживал тогда один. Обсуждали какие-то дела, интересующие нас в то время, часто играли по выходным в преферанс с ним, с его другом студенческих лет, впоследствии ставшим первым официальным советским миллионером, Артёмом Тарасовым и другими, постоянно меняющимися приятелями-партнерами. В их числе был наш общий с Аркадием приятель, отчаянный преферансист, известный в то время поэт-переводчик, Володя Равич. Ему нравились мои детские песенки и он взялся их протолкнуть на Всесоюзное радио. Однажды он приехал ко мне домой в компании дамы-редактора, намного старше нас, которая сходу решила мне объяснить: как и при каких условиях мои песни могут зазвучать там, где надо. Выйдя с Володькой на кухню, я спросил его: "Что ей надо?". " А тебе, что жалко дать ?" - ответил он коротко. Мне было жалко, поэтому моя "карьера" поэта и композитора детских песенок так и закончилась, даже не начавшись.
Жила в нашем доме пожилая красивая дама, на вид, очень строгая, мама знаменитого поэта Роберта Рождественского. Он часто к ней приезжал на своём сверкающем автомобиле "Волга" экспортного варианта, с женой и дочкой, пухленькой молоденькой девушкой. Сейчас девушка уже давно выросла и сама стала бабушкой, очень похожей внешне на свою статную бабушку. Теперь Екатерину Рождественскую часто вижу на экране телевизора, читаю её статьи и разглядываю интересные фотоработы со знаменитостями в различных глянцевых журналах и в Фэйсбуке.
Девушки нашего дома - это особый случай: все, как на подбор, красотки. А, может, мне так просто казалось в то время, когда интересуют абсолютно все девушки и чем больше и разнообразней - тем лучше. Молодость имеет свои приоритеты! Да и я, не женатый обладатель двухкомнатной квартиры и "Жигулей-шестёрки", что было в то время необычно, у некоторых из них пользовался вполне объяснимым интересом. И только соседи снизу, как я их для себя почему-то определил - антисемиты, сильно меня невзлюбили. Им мешало всё: что я живу вообще, хожу у них по голове, играю на фортепиано, слушаю, даже в положенное время, музыку... и так далее. Они постоянно чем-то долбили по батарее, стучали шваброй в свой потолок, но это им не помогало и не оказывало разрушающего действия на мою нервную систему. А в отместку, после их стуков, в моей квартире каждый раз появлялись девушки и до одиннадцати часов своими каблуками исполняли симфонию дятла, а скидывать туфли я разрешал только за пару минут до окончания допустимого времени, во избежание эксцессов с правоохранительными органами, которые постоянно вызывались ко мне соседями снизу. Это всегда был ложный вызов и милиция перестала реагировать на их звонки. На каком-то этапе, устав от борьбы со мной, они перестали донимать меня, а потом со словами, адресованными мне- "антисемит поганый" - и вовсе куда-то испарились, как я позже узнал - в Израиль.
А потом я обзавёлся семьёй и во время начавшейся перестройки, улучшая свои жилищные условия, переехал в другой дом, где у нас появилось много новых, интересных соседей. Но это уже совсем другая часть жизни и совсем другие истории.
Сейчас, часто проезжая по Кутузовскому проспекту по дороге с дачи, в центр Москвы и обратно, мимо дома, в котором я когда-то жил, перед глазами пролетает тот период жизни, когда был молод, бесшабашен и казалось, что уже всего добился... Но оказалось, что самые главные и лучшие события в жизни ждали меня в будущем...