Ермилов Александр Александрович : другие произведения.

Доброволец. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "В лабиринте проходов между домами не сразу найдешь выход или вход: окна одинаковые, двери подъездов одинаковые, и лица соседей за стеклами кажутся одинаковыми. С крыш стекали остатки дождя, смывая с грязи следы курьера, уходящего быстро и стремительно к следующему адресату. Курьер широко улыбался и поздравлял меня с первым пожертвованием, таким ответственным и важным, поднимающим меня далеко ввысь на одну полку с уважаемыми Добровольцами страны. Закурив украдкой, я вновь прочитал выведенные жирным шрифтом требования, снова и снова, но так и не смог понять, почему я что-то обязан делать, почему должен добровольно калечить себя"... "Дважды моргнув, старенький компьютер включается, запускает Игру, оглушая сигналами, приветствуя разноцветными красками. Симулятор жизни, прививаемый правильный образ мышления, тренировка перед окончанием школы, но и после все продолжают: зарабатывают очки, хвастаются каждому знакомому/незнакомому, машут перед их носами общим рейтингом. Я нажимаю на кнопки, а на мониторе пиксельный персонаж, подобный настоящему человеку, ест, спит, работает, и, главное, жертвует, отдает все: деньги, вещи, требуемые органы. Он становится счастливее, известнее, а я получаю в награду очки рейтинга. "
  Наморщив лоб, я перечитывал добровольческую записку, комкая уголок бумаги и сплевывая раз-другой себе под ноги. Здания надо мной ― высокие, хмурые ― теснятся, скрипят, склонились и словно заглядывают через плечо, рассматривая письмо. Глубоко вздохнув, я поднял голову, будто в поисках выхода: между домами натянуты веревки и взгляды соседей, громко хлопают створки окон на ветру, где-то вдалеке кричат и чего-то требуют. В лабиринте проходов между домами не сразу найдешь выход или вход: окна одинаковые, двери подъездов одинаковые, и лица соседей за стеклами кажутся одинаковыми. С крыш стекали остатки дождя, смывая с грязи следы курьера, уходящего быстро и стремительно к следующему адресату. Курьер широко улыбался и поздравлял меня с первым пожертвованием, таким ответственным и важным, поднимающим меня далеко ввысь на одну полку с уважаемыми Добровольцами страны. Закурив украдкой, я вновь прочитал выведенные жирным шрифтом требования, снова и снова, но так и не смог понять, почему я что-то обязан делать, почему должен добровольно калечить себя.
  Спрятав в кармане записку, забежал в подъезд, на этаж, в свою квартиру, где в полумраке лишь гулкое эхо телевизора, визг свистящего чайника и слабые тени родителей, разбежавшихся по разным углам огромной квартиры. В одной из комнат живет любовница отца, но тайная, словно и не известно об их связи ни матери, ни мне: ее подселили к нам, приказав заботиться, кормить и поить, ибо нет у этой девушки ничего и никого, а доброславный человек с большой жилплощадью обязан помочь. В углу на полке стоит икона Первого Добровольца, призывающая, обязывающая поклониться, помолиться, попросить прощения и благословения. Везде и всюду нам говорят, что Первый отдал свою жизнь, страдал за всех, пытаясь направить заблудших сыновей и дочерей на путь света после той большой громкой трагедии, о которой мы не молчим, но и часто не говорим, а по телеканалам ежедневно крутят-вертят видео Его Жертвы.
  Опасаясь отцовского гнева, я захрустел коленями, склоняясь перед иконой, бормоча неразборчиво и рьяно, всем видом выпрашивая прощения. Но увидев мои мольбы, отец не поверил бы в мою искренность, и хорошо, пусть сидит в комнате, читает или что он там обычно делает, заперев дверь и душу. Годы бормотания не прошли даром: ещё со школы все выучено, и слетает с губ моих, едва увидев образ Его.
  За обедом гремим тарелками и ложками, вилками и ножами, в молчании и окружении мотивационных роликов, вытекающих бурно и громко из всех включенных телевизоров в квартире и мониторов за окном на площади. Все приветствуют истинных Добровольцев, а диктор голосом четким и размеренным перечисляет трусов и эгоистов страны, отказавшихся от Обязательного Добровольного Пожертвования. Фотографии и номера их представлены на всеобщее обозрение, под каждым указано "Еретик!". Я замечаю хмурое лицо отца, его поджатые губы при виде предателей веры, и как сжимаются его кулаки, тесня вилку и нож, скрипя и щелкая. Едва ролик заканчивается, отец откашливается, вытирает рот и втыкает взгляд в меня:
  - Ты жертвовал сегодня?
  - Да, отец. Отдал часть своего обеда другу. Подал денег на улице случайному прохожему.
  - А как успехи у тебя в Игре?
  - Пожертвовал зуб и палец на ноге. Рейтинг вырос вдвое.
  - Хорошо. Сегодня день твоего восемнадцатилетия. Поздравляю, сын. Когда поступит добровольческая записка, ты, наконец, станешь полноправным гражданином нашей великой страны!
  Мне показалось, что записка в моем кармане при этом загорелась, грозя обжечь, выпрыгнуть, показаться всем. Удовлетворенно кивнув, отец поблагодарил жену за обед и вышел. Обнимая, мать поздравила меня, поцеловала, и отправила в комнату, напомнив молиться сегодня чаще и рьянее и не забывать читать Доктрину.
  Дважды моргнув, старенький компьютер включается, запускает Игру, оглушая сигналами, приветствуя разноцветными красками. Симулятор жизни, прививаемый правильный образ мышления, тренировка перед окончанием школы, но и после все продолжают: зарабатывают очки, хвастаются каждому знакомому/незнакомому, машут перед их носами общим рейтингом. Я нажимаю на кнопки, а на мониторе пиксельный персонаж, подобный настоящему человеку, ест, спит, работает, и, главное, жертвует, отдает все: деньги, вещи, требуемые органы. Он становится счастливее, известнее, а я получаю в награду очки рейтинга. В Игре, как и в жизни, жертвуй и будешь почитаем, молись Первому, являя собой образец доброславного верующего. Только одна религия Добровольца истинная, о чем напоминают при каждой загрузке Игры. И кажется мне, словно я вновь слышу учительницу на уроке религии, вставшую рядом и в ухо кричащую мне требование молиться и почитать, а затем цитировать Доктрину наизусть, громко, чтобы отскакивала и проникала в умы друзей и знакомых. Ошибусь, запнусь ― удар деревянной указкой по руке, по другой, а если не слышно в голосе проникновенности и понимания, то повторно читать и повторно терпеть наказание. Однажды я прекратил цитирование этого религиозного памфлета на середине стиха, и в звенящей тишине слушал недовольное сопение учительницы, вышагивающей гневно ко мне и уже замахивающейся указкой. Я опередил ее, осмелев и спросив, почему ученики читают Доктрину, а учителя только слушают, и учительница остановилась, почти споткнулась, но секунда-другая, и послышался свист и удар по моей руке. Не успел я закончить стих, как вновь включились по будильнику мониторы, транслируя старую запись пожертвования, совершенного Первым Добровольцем, его распростертое тело и вынутые органы на благо нуждающимся, пострадавшим.
  Вскоре я отправляюсь на прогулку, угловато перебегая по улицам города, забегая в соседние дома и приветствуя виртуальных и реальных друзей, зашедших в Игру, как и я, после учебы в пятницу вечером. Приветствуем друг друга, спешно строча личные сообщения и едва успевая добавлять комментарии в общий форум. В моей комнате звонит телефон, а в трубке хрипит простуженно мой друг, начинающий разговор о своей дикой усталости от необходимости печатать что-то круглые сутки, чтобы общаться с армией поклонников. И я не помню его имени, а только псевдоним Жмот, выбранный им для всех виртуальных путешествий. Вскоре мне, ему и всем истинным добровольцам присвоят номер после пожертвования. Я пытаюсь рассказать ему о добровольческой записке, но, не слыша меня, откашлявшись, он напоминает о задуманной нами дерзкой выходке, спланированной несколько дней назад, и теперь должной осуществиться через пару минут сегодня, в день моего совершеннолетия. Вдвоем мы бежим по густо заполненным улицам Игры, вдавливая кнопки клавиатуры и придерживая массивные телефонные трубки плечами возле ушей. Свернув, пробегаем дворами, прыжками по лестничным пролетам ближайшего подъезда и заходим в пустующую временно квартиру, незапертую, с мебелью и пыльными призраками воспоминаний бывшего жильца, изгнанного из дома за многолетние аморальные преступления, свершаемые им в жизни, а сейчас ― нами в Игре.
  Открываем створки шкафа, аккуратно и бесшумно входим и закрываем. Нащупав небольшую выпуклую заслонку в стене, отодвигаем и по очереди приникаем к глазку, ожидая. Хлопает дверь соседней квартиры, и в комнату заходят мужчина и женщина; лица и тела состоят из квадратов, иногда зависают в воздухе неподвижно, но вскоре вновь продолжают бесшумно сидеть рядом на диване, явно утонувшие в личном диалоге. В трубке хрипит друг, требуя пустить его к наблюдательной дырке, толкается и пихается, и я уступаю, а он недовольно вздыхает, чертыхается, спрашивая воздух вокруг себя, когда же эти двое договорятся о цене и молчании. И каждый вдох-выдох словно отсчет секунд, проходящих слишком медленно, стекающих липкой лентой. Я спрашиваю, есть ли перемены, но Жмот молчит, а потом я слышу его неровное дыхание и без предупреждения отталкиваю. В комнате мужчина и женщина уже без одежды, а их нагие пиксельные тела близко, один на другой, и двигаются, но все по-прежнему тихо, игрушечно, и хотя я чувствую что-то там внизу живота, какое-то волнение, я спрашиваю: "И это все?", а друг-то не теряется, тоже хочет посмотреть, втыкается квадратным глазом в дырку.
  В этот момент ко мне в комнату заходит мать, почему-то решившая на ночь постирать, убрать в квартире. Неуклюже уронив телефонную трубку, я цепляюсь руками за компьютер, поворачиваю монитор по траектории ее обхода вокруг меня. Собирая одежду, она спрашивает, чем это я занимаюсь, а я говорю, что жертвую, ищу виртуальных бездомных и жертвую им, не жалея ничего, и слышу приглушенный каркающий смех друга в трубке. Едва мать выходит, я вновь в Игре, но в той комнате никого и ничего, а Жмот вдохновенно шепчет о необходимости повтора, нужно снова спрашивать, следить на форумах, а у меня в голове все тот же самый вопрос: "И это все?". Понимая мое молчание, он говорит, что должны быть благодарны и за это, все лучше, чем ничего после чертова Запрета. И я говорю, помню, что эротические фильмы и журналы запрещены, сразу после принятой веры Добровольца, удалены из сети, сожжены прилюдно огромным костром. Но до сих пор в новостях рассказывают про найденный контрафактный товар, созданный силами компьютерной графики, даже нарисованный цветными карандашами, а кто-то, посмеиваясь, рассказывает о спрятанных вэхаэсках где-то далеко, за городом. Помалкивая, никому не рассказывая, мы втайне ищем подобные комиксы. Почти все и каждый громко спрашивают, для чего и зачем этот кустарный эротизм.
  И мне вдруг становится так противно, я вижу себя со стороны, согнувшегося возле компьютера, тайком просматривающего Это, и говорю другу: "Лучше девушку найти". А он хмыкает: "Думаешь, так просто найдешь, да и толку что, прыгнет сразу в твою полуторку?", и вновь смеется. И я понимаю его насмешливый тон, словно забыв, что религия Добровольца не позволяет связей вне брака, а брак не заключишь, пока не распишешься в своих обязательствах перед будущей женой жертвовать всем и вся, особенно ради нее и наших детей. И найду ли я такую, плюющую на обычаи, бунтарку? На прощание друг повторно поздравляет меня, и я вновь не успеваю рассказать ему о записке.
  Когда я вешаю трубку, в комнату вихрем ярости и гнева залетает отец, с пеной у рта, выпуклыми красными глазами, потрясая перед моим лицом добровольческой запиской, а позади него мать, все еще держащая мои джинсы, взятые незаметно в стирку, и любовница отца, почему-то смеющаяся беззвучно и по-детски. Отец орет, почему я скрыл, не рассказал, а затем громко зачитывает требования, что я должен незамедлительно добровольно пожертвовать, и добавляет: "Завтра же поедешь!". А я все это время молчал, поджав губы, но вот вскакиваю и дерзко плюю: "Нет!". И мой отказ вроде охлаждает его пыл, но внезапно он отвешивает мне пощечину-вторую, а затем вытаскивает ремень из своих брюк и хлестко бьет им меня по спине, по заду, вновь по спине, воспитывает, как раньше, несколько лет назад. Сквозь свист ремня слышу всхлипы матери, пытающейся остановить отца, и смешок сожительницы, а сам кричу: "Хватит, нет, нет!", но ремень хлыстом все опускается на меня, и жжет, обжигает. Вскоре отец выдохся, ремень выпал из его руки, а сам он, тяжело дыша, уставился на меня. Поднявшись с пола, я, не ожидая от себя, ударил отца кулаком в грудь, а потом в лицо, и он поник, упав, проехавшись спиной по стене, удивленно придерживая ладонью кровь, стекающую из носа и просачивающуюся между пальцами. Выхватив из рук матери джинсы, я, оттолкнув любовницу отца, выбежал в подъезд, босиком, как был в домашних штанах и футболке, а на улице бежал куда-то, быстрее и быстрее, между изгибами домов сквозь начавшийся ливень, почти сразу промочивший меня насквозь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"