Я не мог слышать от Бертрана сразу весь этот рассказ беспрерывным цельным повествованием в течение многих ночей - о, нет, я складываю его сейчас, как мозаику на бумаге из обрывков, воспоминаний и слов, недомолвок и намёков, картин, открывшихся мне страницами книги, развёртываясь передо мной нечаянно в кровавых видениях...
Временами я сбиваюсь, будто перехожу от повествования к письмам, надеясь, что когда-нибудь Бертран их прочтёт. И пусть будет так.
Однажды вечером мы с Бертраном возвращались с охоты домой, взлетев в низкое, затянутое тучами небо. Оно ответило нам крупными прохладными каплями, вначале редкими, но вскоре омытые и вымокшие насквозь под струями весеннего ливня, мы распахнули свои объятия этому дождю и друг другу, ты подхватил меня на руки, когти с неистовой страстью впились в спину, протыкая одежду. Прямо на крыше одного из домов под стук дождя я сбросил намокший колет - из красного, расшитого золотом он приобрёл цвет запёкшейся крови, скинул одежду, как дракон или змея - старую кожу. Тонкий батист затрещал под твоими пальцами, и успевшая вымокнуть рубашка полетела вниз, словно увядающий букет белых цветов. Как я люблю эту ткань, она для меня - лепестки и нежность, я любуюсь и почти ревную, когда вижу, как со складками, пышными рукавами и манжетами с изысканным кружевом она облегает твоё тело, касаясь бледной шёлковой кожи. Я теряю себя, когда твои глаза меняют цвет от ледяного с отблесками стали к полынному или цвету волны северного моря и вдруг прорастают яркой зеленью с изумрудными всполохами, в безднах зрачков теплится кровавая искра жажды и страсти, и я утопаю в ней...
Мы вернулись домой, и пламя свечей танцевало, колыхалось под лёгким дуновением ветерка, отражалось в тёмных ночных окнах под звон умолкающего дождя. Прошло около двух недель, как мы с Бертраном были вместе, но я уже не мог представить свою жизнь без него.
- Бертран, - спросил я тогда, - а как ты стал вампиром? Кто и когда обратил тебя?
- Я расскажу, - немного помолчав, ответил ты, - возможно, мой рассказ будет долгим. Но начну с самого начала.
Я родился на Юге Франции в провинции Лангедок в замке, и течение реки неподалёку теперь делает изгиб, но тогда ещё она текла прямо, по другому руслу. Знал бы ты, какие это прекрасные края! - Бертран прикрыл глаза. - Я до сих пор помню летние запахи скошенной травы, цветов, лаванды и яблок, а зимой сильные ветры и колючий снег, бьющий в окна, и потрескивание огня в камине... К югу от замка раскинулась гористая местность, но горы в тех краях невысокие и покрыты лесом - это северные склоны Пиреней - а к югу простиралась долина с деревнями, пахотными землями, лесами, полями, пастбищами. В лесах в изобилии водилось зверьё и я часто ездил на охоту. Река сбегала с гор бурным потоком, но внизу замедляла свой ход, вилась, и в её заводях цвели белые водяные лилии,
Замок расположен на возвышении и со всех сторон окружён стенами, а в случае нападения неприятеля мог долго держать оборону. Во дворе был не один колодец с чистой водой, и внутри стен, где хозяйственные постройки, держали кур и домашний скот. И ворота, и стены хорошо охранялись.
В подвалах замка раскинулся целый лабиринт подземных ходов, и один из них вёл далеко за пределы стен, но существовании его знал только сеньор, и эта тайна передавалась лишь при переходе власти от отца к сыну. Такой была традиция на протяжении многих веков.
- А как называется замок? - спросил я.
- Шандори. Это не изначальное его название, он был переименован с первой половины XIII века, со времён крестового похода против катаров. Так его назвал мой предок в честь своего венгерского побратима, который вначале спас ему жизнь, а потом замок и владения, о чём повествует одна из легенд моего рода.
- А старое название?
- Мориньяк.
- Это ведь тот легендарный замок, о котором говорил мой отец! Он хранит в себе великую тайну... быть может, там даже спрятан Святой Грааль, а тот, кто отправится туда, отыщет и сумеет вернуться назад живым, сможет видеть духов всех стихий, понимать их язык и говорить с ними!
- Интересная легенда. Сомневаюсь, что замок действительно дарует такое умение, но небольшая доля правды в этом есть. Мой род уходит корнями ещё во времена первых Меровингов. У короля Фарамонда, о котором очень мало известно, был сын Хлодион. Супруга Хлодиона родила троих детей: имя одного из её сыновей неизвестно, второго звали Меровей, и он унаследовал трон, а дочери дали имя Йеранна. По одним легендам, Йеранна была рождена от какого-то огненного духа или дракона, а по другим - Меровей - от морского чудища. Йеранна вышла замуж, но даже через много лет оставалась молодой и прекрасной. Дети её повзрослели, и в ночь, когда муж умер, она попрощалась со всеми и исчезла, будто растворилась в воздухе. Как ни странно, именно она, а не её муж Дагоберт, считается первой из моего рода.
- Она не могла быть стихийным духом? - спросил я. - Йеранна? Очень похоже на саламандрино имя! Лахатарское! Я ведь рассказывал тебе о своей семье.
- Возможно...
- Твой род восходит ещё к Меровингам? - удивился я, пытаясь вспомнить "Историю франков" Григория Турского.
- Да, но ни я, ни мои предки не стремились к власти. И я всегда предпочитал молчать об этом. Правда, некоторые из моих соседей-дворян хоть и смутно, но помнили, что мой род уходит корнями далеко. Даже через двести лет после того, как замок поменял своё название.
- А как это случилось? Ты упомянул легенду, связанную с катарами...
- Да. Мой далёкий предок, рыцарь Жоффруа де Мориньяк, возвращался из Святой земли, и так случилось, что судьба занесла его в Венгрию. Он остался на ночлег, но ночью в доме вспыхнул пожар. Жоффруа не смог выбраться, на нём загорелась одежда, и он задыхался от дыма. И вдруг он увидел человека очень высокого роста, одетого во всё чёрное и ходившего среди огня. Пламя совсем не обжигало его. Жоффруа протянул к нему руки, моля о спасении. И тот вынес его из огня.
"Как твоё имя, спаситель?"
"Зови меня Шандор".
"Ты здешний?"
"И да, и нет, - странно ответил он. - Те, кто много путешествует, теряют родину".
"Ты спас мне жизнь и теперь ты мне как брат".
Жоффруа вынул меч из ножен и провёл лезвием по своей ладони, чтобы из пореза выступила кровь. Именно так становятся названными братьями, хоть это обряд, не лишённый колдовства. Но Шандор в ответ лишь покачал головой. Он взял руку Жоффруа в свою ладонь. По порезу и выступившей крови мгновенно пробежали мелкие искры, и ранка исчезла.
"Как мне отблагодарить тебя? Хочешь, поезжай вместе со мной в мой замок Мориньяк во Францию и оставайся там, как гость, сколько захочешь. Думаю, мой брат, сеньор замка, не будет возражать".
"Благодарю, - отвечал Шандор, - но сейчас я не могу принять твоё приглашение. Потом, быть может, я приеду к тебе погостить".
"Как мне найти тебя?"
"Если пожелаешь позвать меня, или если я буду нужен тебе, напиши мне письмо, но не отдавай его гонцу и не вели никуда везти. Я вынес тебя из огня, и ты, написав письмо, сожги его. Я прочту, где бы я ни был".
Жоффруа подумал, что назвавшийся Шандором - колдун, но не стал ничего говорить, ведь тот только что спас ему жизнь. Да и в роду Мориньяк было немало тех, кто занимался тайными науками и стремился постичь знания, сокрытые от людей. На том они распрощались.
Жоффруа вернулся на родину и узнал, что за время его странствий старший брат умер, не оставив наследника, и все владения переходят к нему.
Прошло два года. Он не забыл о том, что случилось в Венгрии, написал своему побратиму послание и бросил его в огонь. В тот же вечер в ворота постучали: явился Шандор. Он получил письмо, но не сообщил, как и откуда, но прибыл без коня и без оружия, кроме кинжала со странной рукоятью в виде дракона и булатным рисунком по лезвию, напоминающим языки пламени, и его одежда, снова чёрная, не была в дорожной пыли.
Шандор гостил в замке, но время от времени куда-то удалялся или вообще исчезал в неизвестном направлении. Не участвовал в охоте и турнирах, предпочитая одиночество, и часто прогуливался вдоль русла реки.
Однажды вернувшись, Шандор был печален и поспешно распрощался с Жоффруа, сказав, что ему необходимо срочно покинуть замок, и неотложные дела ждут его. Кто и как мог сообщить ему это, оставалось загадкой. Быть может, кто-то написал ему такое же письмо...
Прошло ещё несколько лет, и Жоффруа услышал, что на юг движется крестовый поход с целью уничтожить катаров. Жоффруа никогда не был ревностным католиком и к катарам относился хорошо, часто принимал их в своём замке. Когда же его спрашивали, какой он веры, их или католической, он отвечал: "Бог один, даже если эти добрые люди считают, что их два. Но они чисты душой, и я не видел от них ничего дурного".
Замок расположен в стороне от главной дороги с севера на Тулузу и Каркассон, но Жоффруа знал, что войско не преминет явиться к стенам замка, ставшим одним из оплотов катаров. Конечно, крепость долго могла держать осаду, но Жоффруа знал, что сражаться с надвигающимся войском, представляющим интересы церкви и короля, по меньшей мере, глупо. Да и король не упустил бы возможности присоединить к своим владениям эти земли.
И Жоффруа написал Шандору. Он не знал, как и чем сможет помочь его побратим, но выхода не было. Неловко ему было во второй раз прибегать к помощи того, кто уже однажды спас ему жизнь. И снова Жоффруа бросил письмо в огонь. Шандор явился очень скоро, через час или полтора после того, как Жоффруа сжёг письмо. Как он узнал и откуда приехал, осталось загадкой, и снова не было у него ни лошади, ни оружия, ни доспехов, один лишь упомянутый кинжал. Он выслушал Жоффруа и сказал только: "Я тебе помогу".
Войско подошло к самым стенам, и вначале к ним вышел Жоффруа. На вопрос, не прячутся ли в его крепости катары, он ответил, что не пускает таковых в свои владения. Это не было правдой, но он солгал ради их спасения. Тогда войско во главе с Симоном де Монфором потребовало открыть ворота.
Жоффруа медлил. Он уже давно отдал приказ, и замок был готов к осаде.
"Я не сдамся без боя", - сказал он.
"Боя не будет, - ответил Шандор. - Я сам поговорю с ними".
"Откройте ворота! - слышались голоса и звон мечей. - Замок Мориньяк!"
Шандор вышел к ним.
"Куда вы хотите войти? - спросил он. - В какой замок?"
Жоффруа стоявший рядом, потом клялся, что глаза его странного побратима так полыхнули пламенем, что даже он отшатнулся.
"Мориньяк... - закричали снова и вдруг замерли, раскрыв рты от удивления. - Мы обознались! Замок давно сгорел! Вряд ли кто-то станет ютиться в этом остове среди обугленных и разрушенных стен, где осыпаются камни, и гуляет ветер.
Жоффруа, стоявший рядом был удивлён, но не подал виду: он-то видел замок прежним! Но понял, что это морок. "Силён Шандор, если может, наслать морок на целое войско и даже священников и епископа!"
Войско повернуло назад, и Жоффруа не знал, как отблагодарить того, кто теперь уже дважды спас его. И тогда, в знак благодарности и почтения к своему гостю он переименовал замок Мориньяк, о котором и так ходила недобрая слава, назвав его в честь своего загадочного друга и спасителя: Шандори, сказав, что отныне он может жить в замке сколько пожелает на равных с хозяином правах, и отдал половину своих владений. Но Шандор даром не воспользовался, остался лишь ненадолго и вскоре, попрощавшись, снова исчез - теперь уже навсегда.
С того времени даже все окрестные соседи уверились, что осада была, и крепость пала, но была отстроена заново и поменяла своё название. И на протяжении всей долгой войны с катарами войска обходили её стороной.
- Мне кажется, Шандор только назвался так, - сказал я, когда Бертран закончил рассказ. Глубоко запала мне в душу эта история. - Он мог быть одним из духов стихий. Только меня учили, что саламандрам нельзя часто появляться среди людей, и тем более - брататься или заводить дружбу.
- Мне тоже не раз приходило в голову, что он не был человеком. История моего рода очень тесно переплетена с духами стихий. Я никогда не видел своей матери. Она умерла при родах, и я остался единственным наследником.
Когда Бертран произнёс это, я вспомнил о книге, которую нашёл в библиотеке. Но быстро отогнал от себя эту мысль: на следующую ночь книга исчезла, а я, скорее всего, прочитал в ней кое-что мне не предназначенное. Пусть лучше Бертран сам расскажет, когда сочтёт нужным.
- Когда я первый раз пришёл в замок, ты отдал мне гербовое кольцо? - решил уточнить я.
- Да. Оно перешло мне от отца.
Я вспомнил над воротами герб. Сегодня на руке Бертрана кольца не было, оно лежало на столе.
- Но как ты доверил мне его, совсем меня не зная?
- Во-первых, увидев его, тебя точно пропустили бы, причём немедленно - ты ведь ещё не умел по-настоящему пользоваться внушением. Во-вторых, ты бы не смог его присвоить.
- Я?? Зачем мне родовое кольцо с гербом?
- Вот именно. Герб, который ты видел на воротах - изменённый и самый поздний вариант. Его перевезли из моих южных владений, когда я переселился в Лилль.
Я вспомнил, как впервые поразил меня этот герб, да и потом часто засматривался на него. Треугольный щит, и на чёрном поле летящий красный дракон, сжимающий меч, и алая роза внизу. Я не был силён в геральдике, но, разумеется, знал о правиле не смешивать металлы и тинктуры, и для меня это нарушение придавало гербу величия, возвышая над всеми. Как в былые времена на гербе Иерусалима, где, будто в реторте Великого Делания, смешались золото и серебро, на гербе рода Бертрана сошлись ночь и кровь. Щит был увенчан золотой дворянской короной с четырьмя золотыми листьями и жемчужинами, с графским шлемом, изображённым в три четверти. Щит поддерживали дракон и грифон или феникс, а вместо почвы и травы под их ногами взвивались языки пламени.
Пламенным был и девиз, начертанный золотыми буквами на алой ленте внизу, и я мог себе представить, в какое замешательство повергали рыцарей эти слова:
Из пепла - в пламя.
- Щитоносцы менялись почти шесть раз, - нарушил моё молчание Бертран, наблюдая, как я рассматриваю дракона и феникса и пытаюсь понять, что за алхимическая мистерия развернулась передо мной. - Вначале изображали ангелов: белый - надежда, с поднятыми крыльями и чёрный - скорбящий - со сложенными. Потом, во время войн против катаров стали поговаривать, что на гербе изображены Тёмный и Светлый демиурги катарской веры. После изменения названия замка Мориньяк на Шандори фигуры были изменены на женские. Правда, через несколько лет мой предок, уже упомянутый Жоффруа, заметил, что негоже женщинам нести щит, или нет в замке мужчин? Щитоносцев вновь заменили, но теперь уже двумя единорогами, потом конями, но и они продержались недолго. Коней заменили драконами, но вскоре одного дракона стали изображать красным, а другого чёрным. Последнее изменение произошло уже при моём отце. Возможно, я даже застал это, но тогда ещё был совсем ребёнком, а потому не могу вспомнить. Мой отец распорядился, чтобы вместо чёрного дракона изображали феникса, а вместо почвы и травы - языки пламени. "Это более соответствует девизу", - сказал он. Что именно он пытался сказать этой сменой герба, какую тайну зашифровал - так и осталось загадкой.
- Есть в нём что-то... - я пытался подобрать слово, но напрашивалось лишь одно, - лахатарское.
- Быть может, - задумчиво произнёс Бертран. - Ты хочешь узнать, почему летящий дракон изображён на чёрном поле?
- Да. Мне показалось, это даже возвеличивает его над другими. А почему на щите роза? Насколько я помню, роза - эмблема седьмого сына...
- На оба твои вопроса я отвечу, и это ещё одна легенда моего рода. В середине XII века у моего предка, графа Шарля де Мориньяк было семеро сыновей. Но несмотря на большое количество наследников, замок и земли ушли во владение к самому младшему, седьмому сыну. Граф скончался, будучи уже не молод, но ещё не стар, и, как упоминалось в летописях нашего рода, при весьма странных обстоятельствах, о которых теперь уже вряд ли что-то можно узнать. Смерть поразила его мгновенно, но не от яда или болезни - граф, как и многие мои предки, отличался крепким здоровьем.
Наследником стал старший сын по имени Раймонд, но и он правил недолго в тех землях, скончавшись от раны, полученной на охоте.
Второй брат по имени Филипп, не ведая, что Раймонд будет сеньором столь непродолжительное время, отправился вместе с крестовым походом в Святую землю, да так и не вернулся на родину, и ничего о нём известно не было. Я не упомянул, что среди семи братьев были две пары близнецов: Ролан и Робер - те, что старше, а Тристан и Тибо - младшие. Долго думали, кому - Ролану или Роберу становиться сеньором, ведь они родились в один день и были похожи так, что не отличить, а двоих младших различали лишь по одной маленькой родинке на щеке. Ролан и Робер были черноволосыми как их отец, а Тристан и Тибо пошли в мать и чертами лица, и золотисто-каштановым цветом волос. Несмотря на то, что речь шла о наследстве, Ролан и Робер не только не пытались присвоить себе все владения, но каждый склонен был уступить брату. Ещё с детства за обеими парами близнецов была замечена одна особенность: они всегда держались вместе и старались надолго друг от друга не отлучаться, а уж о том, чтобы Ролан уехал куда-нибудь без Робера или наоборот, не могло быть и речи. Такие же отношения были у Тристана и Тибо, но младшие близнецы были тогда при дворе короля. Тогда Робер и Ролан рассудили, что справедливо было бы поделить владения поровну, и, вопреки обычаям, в замке стало два сеньора.
Вскоре проходил турнир, и оба брата участвовали в нём. Они явились с гербами рода Мориньяк на щитах: на серебряном фоне летящий красный дракон, сжимающий лапами меч, а розы тогда ещё не было. На турнире Робер был тяжело ранен. Но, страдая от раны, он не хотел покидать места турнира, увидев, что Ролан бросил вызов его противнику, до того торжествовавшему победу, и сразил врага в поединке. И лишь увидев финал их битвы, Робер умер. Ролан склонился над братом, поцеловал погибшего в обе щеки и вдруг, схватившись за сердце, упал рядом, хотя в бою противник не нанёс ему ни одной раны. Так нашли свою смерть близнецы Робер и Ролан. И когда посмотрели на их щиты, то увидели, что на обоих серебряное поле почернело, а красный дракон истекал живой кровью или, быть может, это была кровь их противника, поверженного на турнире. Началась гроза, и полил дождь, словно и небеса оплакивали погибших близнецов. Вода смыла кровь, но серебро так и осталось чёрным, и предки мои увидели в этом знак скорби.
Сеньором должен был стать Тибо или Тристан, или оба брата, как было с их предшественниками, но младшие близнецы давно уехали. Из замка Мориньяк к ним отправили гонца с письмом.
Братьям лишь недавно исполнилось семнадцать. Однажды на королевском пиру их увидела юная Элеонора, придворная дама, лишь недавно прибывшая в столицу и полюбившая Тибо с первого взгляда. "Кто это?" - спросила она свою подругу. "Тибо де Мориньяк, рыцарь его величества", - ответила та. Тристан тогда исполнял поручение короля и явился лишь к концу пиршества. Элеонора, поражённая сходством, вновь спросила у подруги, но уже сама догадалась, что они близнецы. В замешательстве она смотрела на обоих братьев, но могла отличить их лишь по одежде. Потом, подойдя ближе, она заметила, что у Тибо на левой щеке маленькая родинка, а у Тристана такой не было. И эта родинка показалась ей такой милой и прекрасной, будто её возлюбленный был отмечен знаком свыше. Она перевела взгляд на Тристана, и, быть может, огонь факелов и игра теней сыграли с одним из братьев злую шутку, но в этот миг она увидела его лицо искажённым, словно в насмешку над её любимым. И таким он ей показался страшным, что она даже на миг подумала, что злой демон принял обличье Тристана, выдавая себя за его брата-близнеца. В тот вечер она испугалась, но в последующие дни всё больше убеждала себя, что Тибо - прекрасный рыцарь, а Тристан - демон, под видом брата везде сопровождающий его с самого рождения, чтобы погубить его душу. Она рассказала об этом священнику на исповеди, но он сказал, что братьев давно знают при дворе. Тогда она сама решила извести демона, и однажды Тристану принесли кубок, в который был подсыпан яд, а Тибо - кубок с обычным вином. Тристан отпил лишь немного и отставил кубок, и Тибо сделал так же. Внезапно Тристану стало плохо. "Что с тобой, брат, ты болен?" - спросил Тибо и, перепутав, допил из кубка Тристана, а свой поднёс брату. Вскоре и он упал рядом. Элеонора, в один день лишившись и возлюбленного, и мнимого врага своего, долго оплакивала обоих и ушла в монастырь.
Прибывший гонец с письмом из замка Мориньяк увидел лишь два бездыханных тела. Так земли моих предков лишились ещё двоих наследников. Вскоре сеньором стал седьмой сын по имени Адальберт. Тогда на гербе и появилось изображение розы. Адальберт был графом тринадцать лет, у него было три сына и две дочери, но однажды он вдруг внезапно исчез, и больше никто никогда не видел его и ничего о нём не знал. Поговаривали, что он уехал куда-то ночью, но сколько ни искали - не нашли, лишь его конь один вернулся в замок к утру.
И только потом, когда прошло уже лет двадцать после моего обращения, однажды в Париже я повстречался с вампиром из старого Французского клана. Его звали Адальберт де Мориньяк. Подозреваю, что не без его участия по Европе пошла легенда о том, что именно седьмой сын может стать вампиром.
Под впечатлением от всего услышанного я задумался: прошлые века, катары, рыцари, турниры, легенды, герб этот странный, будто саламандрами начертанный...
- Так у тебя больше прав на французский престол! Неужели никто из твоего рода никогда не заявил об этом?
- Сомневаюсь, что что-нибудь бы вышло даже при смене династии. Уже было так, когда один из моих предков по имени Шарль решил попытать счастья при дворе перед приходом к власти первых Валуа. Он исчез. Думаю, его отравили или подослали убийц. С давних времён у нас было поверье, что последний, на ком прервётся род, будет избранником божьим, но умрёт рано, не оставив наследников. Теперь я не знаю, насколько это предсказание сбылось. Уже упомянутый Шарль, уехав в Париж, был убеждён, что избранник - он. Ему было двадцать три года, он потерял жену, но у него осталось двое сыновей. Старший из них стал его преемником.
- Значит, избранник - ты?
- Нет... - не сразу ответил Бертран. - Когда-то я и сам думал так, но судьба распорядилась иначе. С детства меня учили всему, что нужно знать сеньору: грамоте, фехтованию и искусству боя, танцам, музыке, латыни, греческому и, конечно, умению управлять и вести дела, быть строгим, но справедливым господином для своих подданных. Учили, как вести хозяйственные дела, что требовать с деревень, как командовать гарнизоном, чтобы защитить замок в случае нападения. Отец назвал меня в честь катарского патриарха Бертрана Марти, до последнего защищавшего крепость Монсегюр. Потом, когда я пытался узнать значение своего имени, так и не смог понять: в книге говорилось, что оно происходит от двух слов: "светлый" и "ворон". Ничего, кроме белой вороны, которой я и весь наш род и так казался соседям-дворянам, мне в голову не приходит.
Меня вдруг осенило:
- А если это не только христианское имя? У меня ведь было два: Эрнан - саламандрино и Эрнест - для других людей, но я не считаю его своим, меня так называла инквизиция, там оно и умерло. Но твоё... Бертран... знаешь, сколько раз я повторял его, когда ещё следил за тобой, учился у тебя, когда понял, что я тебя люблю! И чем чащё, тем сладостней становилось его звучание! Именно тогда оно открылось мне совершенно по-другому, почти как полная луна только начиная показываться из-за облаков, вдруг является на миг своим потаённым ликом во всей красе!
- Алхимик... - улыбнувшись, проговорил Бертран, - и какое же это значение?
- Лахатарское! Имя Анна как христианское, так и саламандрино, и переводится с лахарана как "огненный камень". А бэрэт или бэрт именуют того, в чьих жилах течёт королевская кровь. При соединении этих двух слов вторая р могла пропасть, как и окончание -а в слове "Анна", относящееся к женскому роду. То есть, персона королевского рода, хранящая огненный камень. - Я взглянул на руку Бертрана, на которой при свете свечей сверкал рубин, оправленный в серебро. - Но есть и второй вариант: имена, оканчивающиеся на -ран означают "сын такого-то", как, например, моё Эрнан Лхаран означает "Эрнан, сын Лхаранны", но здесь небольшое сокращение. А ты, получается, тот, кто из рода короля. Разве не так? Ты ведь говорил о Меровингах.
- Интересно... - Бертран задумался. - Но ведь если это имя на языке духов, то я должен бы вести своё происхождение от стихий. Хотя... мой род переплетается с ними...
- Я попытался перевести твоё имя с лахарана, хотя и сам помню лишь некоторые слова. Я ведь не ушёл в Лахатар, а остался в этом мире. Иногда, редко вдруг что-то всплывает и снова забывается, словно сгорает и гаснет.
Бертран посмотрел на меня, и в его глазах сверкнули красные огоньки, как бывало, если он голоден, перед охотой в предвкушении крови. Но в ту ночь мы давно уже насытились, а цвет искр был ярким, как пламя закатного солнца, который именуют лхара. Вспыхнули и погасли.
- Волею случая, - продолжал Бертран, - меня так и не удалось крестить. Думаю, потому что отец назвал меня в честь катарского священника, а не католического святого, а ведь катары не крестили детей. Когда меня младенцем принесли в церковь, кюре, выходя, оступился и сломал ногу. Меня записали в церковную книгу, но обряд крещения так и не провели. Я случайно услышал об этом в детстве, но слухи потихонечку просочились за пределы наших владений, и это стало причиной сплетен и косых взглядов со стороны соседей.
Когда мне было лет пять или шесть, мой отец - Эврар де Шандори - женился во второй раз на старшей дочери одного из наших соседей. Возможно, так он хотел примириться с окружением, настроенным враждебно по отношению к нам. Мачеха невзлюбила меня, но при отце не подавала виду. Лишь иногда я видел её сжатые губы и взгляд, полный злобы и ненависти. Но когда мне было десять лет, отец погиб на поединке с одним из местных дворян. Причиной вызова было оскорбление, брошенное моему отцу, что я вовсе не его сын и что мать родила меня от дьявола, потому и умерла при родах. То, что мой отец погиб, для наших врагов стало лишь доказательством правоты его противника. Я помню, как протиснулся сквозь толпу и подбежал к нему, взял за руку, но рана была столь тяжела, что он только сумел прошептать: "тайна, Бертран..." и глаза его закатились. Я так и не смог узнать, о какой тайне он говорил. Поначалу мне думалось, что о сокровищах или реликвиях, спрятанных в подвалах замка. Возможно, это была тайна моего происхождения, ведь он почти ничего не говорил мне о матери. Никто кроме него так и не узнал, что она была ундиной. Отец и при мне не проронил об этом ни слова, вероятно, считал, что я ещё слишком юн. Лишь потом я случайно нашёл в библиотеке его записи. Но в миг, когда я увидел, что он погиб, я при всех поклялся, что когда стану взрослым, вызову и убью его врага, который сделал меня сиротой. Отец быстро скончался от раны, и тело его после смерти приобрело синеватый оттенок, а значит, он был убит не в честном бою, но отравленным клинком. Дядя Робер, младший брат отца, тоже видел это и вызвал лекаря для освидетельствования, но тот утверждал, что рана была смертельной. Думаю, врача подкупили.
Со времени смерти отца и до того момента, как мне должно было исполниться пятнадцать, владения перешли к дяде. У мачехи детей не было, ходили слухи, что она не способна была родить, и её ещё больше злило, что я остался единственным прямым наследником. Дядя готовил меня к тому, что всего через несколько лет я стану полновластным сеньором, и особенное значение придавал обороне и охране замка. Он распорядился, чтобы я сам служил в гарнизоне два года плечом к плечу с гвардейцами и знал на собственном опыте, как всё устроено. Отношение мачехи ко мне дядя не воспринимал всерьёз, считая её сварливой вдовой. Мачеха знала, что по достижению моего пятнадцатилетия ей уготована одна дорога - в монастырь, но, привыкшая к богатству, вовсе не желала сдавать своих позиций. Тайком она распускала обо мне самые грязные слухи, надеясь испортить мне жизнь, когда я вступлю в права наследования. Но люди в замке хорошо знали меня, и, наоборот, докладывали мне о её происках. Как она мечтала, чтобы я внезапно погиб от какого-нибудь несчастного случая на охоте, а ещё лучше - если вместе с дядей, но предпринять какие-либо действия не решалась, боясь быть разоблачённой. Многие знали о её ненависти ко мне. Каким взглядом она провожала меня, когда я уезжал в лес! На её лице будто написано было, она только и ждала, что я упаду с обрыва или погибну в схватке со зверем. Я любил охотиться на крупную дичь, а не на уток или зайцев, от которых и проку мало.
Тогда, в горах, поросших лесом, моё одиночество исчезало, сменяясь азартом охоты. Какие у меня были борзые! Сильные, грациозные, эти собаки знали и любили меня. Моя свора была лучшей в округе, а быть может - и во всей Франции!
Однажды - мне тогда недавно исполнилось четырнадцать лет, хоть выглядел я старше - на охоте я загнал кабана, но в самый неподходящий момент во время удара копьё сломалось. Кабан вырвался и, разъярённо крича, стал бешено носиться с наконечником и обломком древка в боку. Собаки с лаем бегали вокруг, но броситься не решались. И тогда я сам прыгнул с коня с одним охотничьим ножом. Мне повезло: с первого удара я сумел всадить кабану нож прямо в глаз. Не знаю, как он тогда не зацепил меня клыками - удача была на моей стороне. Потом я больше никогда не ходил на кабана с копьём, предпочитая добрый меч.
И после этого случая на охоте будто что-то оборвалось во мне. Раньше я с нетерпением ждал, когда мне исполнится пятнадцать, я стану полноправным хозяином и наконец-то избавлюсь от мачехи, я считал месяцы и дни и торопил время. Она тоже понимала это.
Хозяйство она вела отвратительно, о чём мне часто докладывали: то она пыталась обложить деревни непосильным оброком, то была не в меру расточительной. Я не раз пытался говорить с нею, но она только кричала на меня.
Вскоре после того случая на охоте я садился обедать, нечаянно задел и сбросил со стола тарелку. Мне было неловко: раньше со мной такого не случалось. Подбежал мой любимый пёс - лучший из всей своры борзых, я сам обучал его, играл с ним, когда он был щенком, и он стал моим верным другом и на охоте, и дома. Он слизал опрокинутую на пол еду и... забился в судорогах. Промучившись около четверти часа, пёс умер. Я был потрясён, и не знаю, чем больше: тем, что мне подмешали яд или внезапной гибелью любимой собаки. Я велел позвать повара, но тот с ужасом смотрел то на меня, то на мёртвого пса. Я понял, что яд подсыпали не на кухне, а позже. Слуги тоже ничего сказать не могли. Когда я наедине спросил мачеху, она начала твердить, что яд подослал кто-то из соседей. При этом я заметил, что она сильно нервничала. Конечно, я не мог доказать её вину, но её вражда зашла слишком далеко, чтобы мне ждать ещё год до вступления во владения. Я ломал голову над тем, как доказать вину и судить её.
Но... мачеху погубила её привычка на закате прогуливаться на стенах у одной из башен замка, любуясь прекрасными видами и заходящим солнцем. Однажды вечером, заметив её там, я снова собирался поговорить с нею, тайно надеясь, быть может, на этот раз мне удастся в разговоре уловить какое-нибудь слово, которое косвенно выдаст её. Но когда я поднялся на башню, чувство, очень сходное с тем, что ощутил я на охоте перед боем с кабаном, овладело мной. Потом я даже не сразу вспомнил, как это произошло в охватившем меня мгновенном приступе ненависти. Мачеха не видела, как я подошёл сзади, и, не проронив ни звука, схватил за ноги и сбросил с башни вниз. Она даже не успела ничего понять или закричать. Я быстро спустился и вернулся в замок. Никто не видел меня на башне, никому даже в голову не пришло бы, что это сделал я. Её смерть посчитали несчастным случаем, предполагая, что мачеха оступилась или у неё закружилась голова. Но те, кто знал про попытку подмешать мне яд, за самоубийство в страхе быть разоблачённой, а значит - доказательство её вины. Многие, узнав о её смерти, вздохнули с облегчением.
Тогда дядя Робер счёл, что вовсе не нужно ждать ещё год, и передал мне правление замком, но остался до моего пятнадцатилетия, во многом помогая мне, и взял на себя часть обязанностей сеньора. Теперь я сам стал объезжать окрестности, проверяя, как идут дела в деревнях и однажды... я встретил мою Марию Луизу, которую я всегда звал просто Мари Лу.
- Твоя жена?
- Нет, Мари Лу была крестьянкой, и хоть она мне очень нравилась, я не мог жениться на ней. Мне было четырнадцать, я часто заглядывался на девиц, а порой и уединялся с какой-нибудь хорошенькой крестьяночкой. А они, затаив дыхание, тайком смотрели на меня, надеясь мне понравиться - ведь по традиции, принятой в наших краях, рождение ребёнка от сеньора сулило щедрую награду. Мне кажется, и Мари Лу, хоть и происходила из простых крестьян, была не без дворянской крови: внешне мы были почти как брат с сестрой, у неё такие же вьющиеся чёрные волосы и зелёные глаза. Помню, как впервые мы встретились жарким летним днём - там, где река замедляет своё течение, срываясь с гор невысоким, но бурным водопадом. Я купался нагишом, думая, что поблизости никого нет, но, подплыв к берегу, заметил девушку, которая вначале спряталась и подглядывала за мной. Выйдя из воды, я спросил, нравлюсь ли я ей, и она кивнула и, нисколько не смущаясь, ответила: "да". Нам было хорошо вместе у реки, где деревья склонялись над белыми звёздами кувшинок. Я был у неё первым, до меня она не знала мужчин. Потом я часто ездил к ней - никак не реже раза в неделю. Мы были влюблены друг в друга. Я дарил ей подарки - то, что могло быть полезным в хозяйстве, добротные ткани, а иногда и драгоценности, камни, что могли бы стать для неё хорошим приданым и спасти от нужды. Из тканей она предпочитала шерсть и лён, и когда я по молодости хотел нарядить её, ответила: "Куда же я, крестьянка, в шелках и бархате пойду?"
Когда Мари Лу сказала мне, что ждёт ребёнка, пока ещё это не было заметно, я выдал её замуж за мельника. Но потом её замужество никак не помешало нашим встречам. Помню, я обучал её грамоте - она всё понимала и схватывала очень быстро, но в деревне среди крестьян по-прежнему притворялась неграмотной, чтоб не возникало вопросов, кто её научил. Дома у неё всегда было чисто, тепло и уютно. Я до сих пор иногда вспоминаю её длинные волосы, большие зелёные глаза, пышную грудь и точёную фигурку. У неё было много детей, и могу поклясться, что четверо из них - трое сыновей и одна дочь - точно мои. Они не были похожи на мельника, но в деревне считали, что в мать пошли. Через несколько лет, когда мельник умер, Мари Лу с детьми уехала в город. Я щедро одарил её, чтобы она и её семья не имели нужды.
В замке был мальчик, служивший при мне пажом, сын одного из наших соседей, сумевшего сохранить с дядей дружеские отношения. Мальчик был лишь немногим младше меня: когда мне было шестнадцать, ему - двенадцать или тринадцать. Помимо всего прочего, он выполнял обязанности моего личного слуги и должен был приносить подогретую воду, мыть меня, а потом и одевать. В отличие от других владений, где мытьё считалось вредным, а многие думают так и поныне, у нас полагалось мыться не реже раза в неделю. Этот обычай мои предки привезли из Святой Земли.
Когда тот юный паж - теперь я даже не могу вспомнить его имени - поливал меня водой, как он смотрел на меня! Как его горящий взгляд скользил по моему телу! А однажды после этой обычной процедуры я заметил, что он плакал. Я сделал вид, что не обратил внимания, совершенно не поняв, что сам был причиной его слёз. И только когда я уже стал вампиром, понял, что бедный мальчик был безумно влюблён в меня. А ведь тогда мне такое и в голову не приходило. Не то, чтобы я вообще не знал о мужской любви - наш повар так развлекался с поварятами, и я, будучи совсем юным, иногда подглядывал за ним. В замке многие знали о его пристрастиях, но он был одним из лучших поваров во всей Франции и прекрасно знал своё дело. Но, даже зная о том, что любовь, страсть и желания могут быть столь разными, я никогда даже представить не мог что-либо подобное в отношении себя. Потом паж перевёлся на службу в гарнизоне, о чём, помнится, просил меня самого, а щёки его пылали, как два красных яблока. И я, разумеется, внял его просьбе, даже не подозревая, что он уходит, пытаясь забыть и как можно реже со мной встречаться. Когда парню было четырнадцать, он уехал в город. И я бы, вероятно, навсегда забыл о нём, но позже, уже став вампиром, я торопился из Трансильвании и повстречал на дороге одинокого путника. Конь его оступился и сломал ногу, и в город ему пришлось идти пешком. Я выпил несколько глотков его крови и по ней вспомнил и узнал того самого пажа и его прежнюю юную страсть ко мне. Нет, я не убил его, конечно, но и говорить с ним мне уже было не о чем и некогда: я очень спешил. А потому после столь внезапной и краткой встречи мы разошлись каждый - своей дорогой.
Когда мне было около двадцати лет, в наши земли пришёл странствующий учёный и алхимик по имени Мишель. Мне стали интересны его опыты, и я разрешил ему поселиться в замке. У меня всегда была тяга к знаниям, я собирал библиотеку, заказывал отовсюду редкие книги. Я хорошо знал латынь и греческий и часто проводил время за чтением. Иногда мы вместе с Мишелем проделывали алхимические опыты, но охота и постоянные дела в замке и во владениях постоянно отвлекали меня от этой тайной науки.
Временами мне хотелось отправиться в путешествие - на Восток или в Индию, повидать дальние страны. Но кто бы в таком случае остался наследником и сеньором всех владений? Дядя Робер с супругой тогда жили в большом доме неподалёку, к северу от замка.
Я редко думал о женитьбе: мне нужен был наследник, и желательно не один, но на окрестных дворянок и соседских дочерей смотреть не хотелось. Я не мог забыть чудовищный пример одной из них в лице моей мачехи. Я отклонял все предложения их родителей, зная, что их, разумеется, интересовали мои владения, замок, земли, титул, но никак не я сам. Кое-кто из них предпочёл бы, чтобы я был дряхлым стариком. И что такая жена способна была дать мне взамен? Родить ребёнка, а потом незаметно подсыпать мне яд и остаться богатой вдовой и матерью наследника. Я знал, что мои соседи частенько обсуждали, кто станет моей избранницей. Ходили слухи, будто я замахнулся слишком далеко, собираясь взять в жёны герцогиню или даже принцессу - происхождение мне позволяло. Однажды я и сам задумался об этом всерьёз, но мне не хотелось появляться при дворе и быть вовлечённым в паутину борьбы за власть, интриг и лицемерия.
Однажды мимо замка проезжали бродячие артисты. Развлечений в наших краях было мало, и мне захотелось посмотреть представление. Вечером, когда стемнело, они играли на музыкальных инструментах, били в барабан, водили обезьянку на поводке, жонглировали, выдували огонь. Была среди них танцовщица - совсем ещё юная девочка, внешне похожая на испанку или цыганку в алом, как роза, платье. Я заворожённо смотрел, как она кружилась, отбивая крохотными ножками в звенящих браслетах ритм, стучала кастаньетами, А потом жонглировала факелами. Она сама была как пламя!
Её танец сводил меня с ума! Я был очарован ею и влюбился с первого взгляда! После представления я подошёл и спросил её имя.
"Йеранна", - помолчав, ответила она.
Я был потрясён: так звали первую женщину в нашем роду, сестру короля Меровея! Больше нигде - ни в жизни, ни в книгах - я не встречал этого имени. И, что самое главное, в честь неё мои тётя и дядя назвали свою единственную дочь, пропавшую без вести ещё в младенчестве при странных обстоятельствах и считавшуюся погибшей. Потом у них ещё были дети, но слишком слабые, и ни один не дожил и до трёх лет.
Я неотрывно смотрел на танцовщицу: если бы Йеранна была жива, ей было бы около четырнадцати или пятнадцати лет. Быть может, среди этих бродячих артистов моя кузина, девушка дворянской крови?
Всё это молниеносно пронеслось в моей голове. Я понял, что даже если захочу жениться на ней, перечить будет некому, а тётя с дядей будут счастливы вновь обрести своё потерянное дитя. Мало того, я должен сообщить им об этом и уберечь девушку дворянских кровей от бродячей жизни, полной опасностей и вовсе не подобающей для благородного происхождения. Если же я смолчу, то мой поступок будет недостойным, я стану жалеть и, скорее всего, искать её. Мне нужен наследник, и, так или иначе, но мне всё равно придётся искать себе невесту. Теперь могу сказать, что за всю жизнь - как до, так и после обращения - ни одна женщина кроме неё и Мари Лу не тронула моё сердце.
"Йеранна?" - переспросил я.
"Да, - повторила она, кивнув и слегка поклонившись. - Это моё настоящее, хоть и странное и тайное имя. Его знаю только я, артисты и теперь вы, господин граф. Я не могла вам ответить по-другому, но для всех остальных меня зовут Лусия".
Она говорила с заметным испанским акцентом. Снова поклонилась мне и уже собиралась вернуться к шатру артистов, но я чуть задержал её.
"Господин граф желает, чтобы я ещё раз станцевала? Я очень рада, что господину понравилось, как я танцую".
"Да, мне очень нравится танец, но моя просьба будет совсем другой. Вы не та, кем привыкли себя считать, и за кого принимают вас другие, вы дворянской крови и одного со мной рода. - По-рыцарски я встал на одно колено, и все вокруг были поражены. - Йеранна! Я предлагаю вам свои руку и сердце, и хочу, чтобы сейчас, в этот же вечер вы обвенчались со мной и стали моей супругой! Йеранна, вы согласны быть моей женой?"
"Нет, я говорю совершенно серьёзно, даю вам слово дворянина".
"Но... у меня нет ни приданого, ни титула, я всего лишь танцовщица".
"Есть, только вы об этом ничего не знаете. Важно лишь ваше слово: согласитесь ли вы или разобьёте мне сердце".
"Я согласна..." - выдохнула она, глядя на меня широко раскрытыми глазами и всё ещё не веря столь неожиданному повороту судьбы...
Артисты уехали, получив щедрую плату за выступление. "Мы всегда знали, что она счастливая", - говорили они, прощаясь.
Я послал за священником. Мне не хотелось долгих приготовлений и пышной свадьбы, опасаясь, что кто-то попытается её расстроить или начнёт распускать слух, что я женюсь на простолюдинке. Дяде и тёте я решил отправить письмо на следующий день. Пусть не в богатом, свадебном, но в алом, как цветок, платье моя Йерри казалась мне прекраснейшей из всех женщин.
Незадолго до полуночи мои люди привели священника. Он был издалека, проездом в наших краях. Я настоятельно просил найти кюре не из ближайшей церкви, но из других мест. Он, видимо, ничего не понял и решил, что его торопят на исповедь, а потому, приехав, спросил:
"Где умирающий?"
"Умирающих здесь, к счастью, нет, - ответил я. - Я женюсь на этой девушке, и вы сейчас же обвенчаете нас".
Он слегка подозрительно посмотрел на меня и проговорил:
"Венчание происходит днём в церкви, а не ночью в замке. Боюсь, вы затеяли тёмное дело, граф, и тогда я отказываюсь в нём участвовать. К тому же можно ли считать этот брак действительным, учитывая совершенно не известное происхождение невесты?"
"Мне оно известно, - ответил я. Не в меру ретивый священник начинал меня раздражать. - Она приходится мне кузиной, пропавшей в детстве".
Кюре спросил её имя. Моё он знал.
"Люсия, - привычно ответила она, но я покачал головой. Вопросительно взглянув на меня и мгновение помедлив, она ответила: - Йеранна".
"Девушка, носящая такое имя, не может быть крещена в католической церкви, следовательно, я не могу вас венчать", - пробубнил кюре.
Я сослался на имена, принятые в моём роду, но он продолжал упорствовать. Я подошёл к нему и пристально посмотрел в глаза:
"Если вы обвенчаете нас сейчас же - я вас вознагражу. А если откажетесь - никто даже не вспомнит, куда вы собрались ночью и почему оступились на горной дороге и сломали шею".
"Вы мне угрожаете?!" - вскричал он.
"Да, - спокойно ответил я. - Делайте, что я говорю, если действительно служите Богу и не хотите приумножения греха".
Священнику ничего не оставалось делать, и в ту ночь я обвенчался со своей вновь обретённой кузиной Йеранной де Шандори.
В первую же брачную ночь под утро, целуя свою жену, я вдруг увидел на её левой руке чуть выше запястья клеймо. Тогда я слышал, что обычно клеймили людей, нечистых на руку, а также продажных женщин, но последнее никак нельзя было отнести к Йерри, потому что, несмотря на свою бродячую жизнь, она была девственницей. Я не стал ни о чём её спрашивать. Кто знает, из-за чего её наказали, да и справедливо ли или незаслуженно, из-за ложного навета. Если она и решилась на воровство, то её, вероятно, вынудили к этому нужда и отчаяние. Когда Йерри проснулась, отдёрнула руку и со страхом посмотрела на меня, боясь, что я разгневаюсь, могу расторгнуть брак и выгнать её прочь с позором как недостойную. Но я поцеловал след от ожога и сказал: "Не бойся. Кто ещё увидит или узнает об этом? А я не скажу никому".
- Бертран, я восхищаюсь тобой! У тебя нет предрассудков, которые гордо именуют дворянскими правилами: сомневаясь, кем была Йерри по происхождению, ты даже не стал ничего выяснять или доказывать её родство, как сделал бы почти любой на твоём месте. Даже мне не пришло бы в голову жениться на девушке из другого сословия.
- Ты сразу полюбил Мари, но, кстати, женился на ней против воли её родителей. Я считаю, что часто люди, бездумно прикрываясь заученными громкими фразами, возводят множество преград на пути к собственному счастью. Не спорю, возможно, и я иногда бываю таким. Но если бы я, увидев клеймо на руке Йерри, объявил бы брак недействительным, то сделал бы и ей, и себе ещё больнее, чем если бы и вовсе не подходил к ней после представления. На одну ночь приблизить, подать такую надежду и потом вдруг выставить за дверь? По-моему, это гораздо большее предательство. И - самое главное - остался бы я счастлив? А она? Ведь я успел полюбить её! Нет, я не враг себе и тем, кто мне близок.
На следующий день я записал в книге моего рода, что пропавшая без вести моя кузина Йеранна, дочь дяди Робера и тёти Клер - полное имя тёти было Эсклармонда - вернулась в родной дом и стала моей законной супругой. Приехавшие родственники признали в ней свою потерянную дочь - Йерри и правда чертами лица была похожа на дядю Робера и всю мою родню - и были счастливы.
Так Йеранна стала графиней де Шандори. Это было самое счастливое время для нас обоих. Мы были вместе, гуляли вечерами, иногда я играл на лютне. Как прекрасно Йерри танцевала! Конечно, поначалу ей многое приходилось объяснять и многому учить, к чему я был привычен с детства, но она всё очень быстро понимала. Меня она обожала, почти боготворила и успевала соскучиться, пока я был на охоте или объезжал окрестные деревни. Я заказывал ей лучшие платья и драгоценности, осыпал цветами и подарками.
* * *
Я давно заметил, что Бертран не расстаётся с кольцом - серебряное, с рубином каплевидной огранки оно всегда было на среднем пальце его левой руки. И я признался, что однажды в библиотеке нашёл книгу о духах стихий и читал то, что было написано от руки на вложенных в неё листах.
Бертран пристально смотрел мне в глаза, потом кивнул. Я больше не собирался ничего утаивать.
- Я хотел спросить тебя про это кольцо... это ведь о нём там написано?
- Да. Когда я был ещё ребёнком, отец рассказывал мне, что, возвращаясь с охоты, нашёл этот камень в пещере. Это было во время моего рождения. Я не знаю, кто оставил его там, обронил или потерял. Рубин был у меня с тех пор, как я себя помню, но вскоре после моей свадьбы я заказал ювелиру сделать кольцо.
Я посмотрел на потемневшую серебряную оправу, в узоре которой при свете свечи виделись мне всполохи и языки пламени. Показалось, нечто похожее я видел однажды в оформлении какой-то старой книги, но я не мог вспомнить - когда и какой.
- Искра огня и капля воды в тёмном пламени, - проговорил я, будто какой-то невидимый и тайный друг шепнул мне эти слова.
- Красиво, - отозвался Бертран, - и очень похоже. С тех пор, как рубин был оправлен в кольцо, я ношу его, не снимая, уже больше века. Ювелир из Тулузы хорошо знал своё дело. А через год после нашей с Йеранной свадьбы родился Арно.
- Арно?
- Мой сын. Его так назвала Йерри в честь менестреля Арно Даниэля.
- Избранник рода? - спросил я, вспомнив легенду.
- Не знаю, был ли он избранником, но - да, он стал последним в нашем роду и не оставил наследников. - Бертран грустно улыбнулся. - Арно был очень красив, хотя внешне совершенно не похож на нас. Со стороны казалось странным, что он наш сын: белоснежные волосы, большие ярко-синие глаза, но при этом тёмные брови и ресницы и очень правильные, я бы даже сказал - совершенные черты лица. Иногда мне казалось, он похож на ангела, но характером пошёл в меня.
Когда он был маленьким, мы сильно баловали его, возможно, даже слишком, дарили ему игрушки - у него были маленькие фигурки рыцарей, луки, мечи, одежда из лучших тканей. Помнится, однажды, стреляя из игрушечного лука, он разбил большое венецианское зеркало. Порой я был суров с подданными, но Арно я не мог строго наказывать - мы очень любили его.
- У вас с Йерри не было других детей?
- Нет. Арно был единственным. Когда ему было около пяти лет, алхимик Мишель покинул замок. Он не раз упоминал, что его старший брат живёт в Париже, и что ему несколько раз приснился дурной сон о брате и собрался в дорогу. Возможно, в случае смерти брата ему могло что-то перейти по наследству. Мишель уезжал и раньше, но не так далеко, в город за книгами и веществами, ведь он был не только алхимиком, но и учёным, разбирался в медицине и лечил людей. Сам я к тому времени давно забросил занятия алхимией - после свадьбы и рождения сына у меня не было на это времени. К тому же нашумевшая история Жиля де Ре произвела на меня слишком сильное впечатление, ведь я знал, что Жиль не был виновен во всех тех злодеяниях, которые ему приписывали.
Мишель так и не вернулся назад, но я не беспокоился о нём, зная, что он мог остаться в Париже, хотя за те годы, что он жил в замке, я успел привыкнуть к нему. Я слышал, что его брат тоже был учёным и какое-то время путешествовал в поисках знаний, но потом вернулся во Францию. Мне самому было уже двадцать шесть, и впоследствии я так и не изменился.