Я продолжал писать, словно и сейчас слышал слова Бертрана, окунувшись в память, как в глубокий и тёмный омут...
Мишель отсутствовал больше года, но однажды вечером, когда уже стемнело, в ворота замка вошёл путник - дворянин лет сорока пяти, наверное, и, думаю, сильно обедневший, судя по тому, что явился он пешком, и потёртая одежда была вся в дорожной пыли. Немного выше среднего роста, худощавый, длинные до плеч тёмные волосы с заметной проседью были зачёсаны назад, отчего и без того высокий лоб казался ещё выше и подчёркивал резкие и жёсткие черты лица. Назвался он Жильбером, братом Мишеля, но мне показалось, что алхимик, упоминая о брате, называл какое-то другое имя, возможно, Жорж или Жерар, но какое - я почему-то никак не мог вспомнить, и это было странно и как-то подозрительно. Странными мне показались и почти неестественная, особенно для наших южных краёв бледность, и вспыхивающий порой на миг почти безумный блеск в его взгляде. Жильбер говорил, что они вместе с братом направлялись в Испанию, но Мишель задержался в дороге, и они договорились встретиться в замке, где алхимик должен будет забрать кое-что из своей лаборатории и библиотеки. Я предложил ему ночлег в комнате, где раньше жил Мишель, но втайне приказал слугам не спускать с него глаз.
На следующий день Жильбер вышел из своей комнаты только вечером, уже после заката, сказав, что весь день был занят изучением какого-то древнего манускрипта, который привёз с собой, но ещё не успел прочесть. Я заинтересовался этой старой книгой, но разговор будто невзначай ушёл в сторону, и я забыл. Потихоньку я расспросил слуг о том, что делал гость днём, но они ответили, что нигде его не видели. Йерри с самого утра вдруг почувствовала слабость и головокружение и полдня не вставала с постели, хотя всегда отличалась крепким здоровьем, и подобных недомоганий у неё не было. Я не отходил от неё, но втайне надеялся, что, быть может, причина её плохого самочувствия в том, что она беременна, и мы скоро будем ждать появления второго наследника. Я спросил её, но она ничего не сказала. Если бы я знал тогда, что это была не болезнь...
Через день я получил печальное известие: умерла тётя Эсклармонда, пережившая своего супруга, дядю Робера всего на год. Она всегда была очень добра ко мне. У меня не осталось родственников кроме моей собственной семьи. Я направился к их дому. Йерри была всё ещё очень слаба, чтобы сопровождать меня, и упросила, чтобы Арно остался с нею. Арно было тогда шесть лет, и мне не хотелось брать его с собой. Я уехал один. Через два дня я вернулся в замок и застал ужасную картину...
Йерри лежала в постели в объятиях Жильбера... она - сама! - обнимала и страстно целовала его... В приступе гнева и ревности я схватил меч и кинулся на изменника, но Жильбер бросил на меня быстрый пристальный взгляд, и вдруг моя рука сама выронила меч, я остановился на месте, не в силах сделать ни шагу ни вперёд, ни даже назад, не мог произнести ни слова. Он будто околдовал меня, и мне оставалось лишь закрыть глаза или смотреть, сдерживая рыдания, как она ласкала его...
А потом она подняла голову и, увидев меня, рассмеялась мне в лицо безумным хохотом. И в этот проклятый миг я мгновенно охладел и к ней, и, наверное, ко всем женщинам. Ослеплённый гневом, ревностью и своим бессилием, я тогда не понимал, что она тоже была околдована, и только потом, уже став вампиром, осознал, что Йерри лишь подчинялась приказам Жильбера. Но тогда я думал только о мести, а потом молился, чтобы Арно ненароком не зашёл в комнату и не увидел всё это.
- Он не придёт! - вылезая из постели, отозвался Жильбер.
- Что ты сделал с моим сыном?! - в бешенстве я поднял меч, но был всё ещё не в состоянии сойти с места.
- Хочешь - посмотри сам.
Я смог сделать шаг, другой... и снова кинулся на Жильбера. Он и не думал защищаться, но только я замахнулся, рассчитывая одним ударом снести ему голову, как вдруг будто невидимая рука остановила мою, и я опять выронил меч. Тут же моё оружие оказалось под ногой у Жильбера. Он снова засмеялся. Я был вне себя... хотел найти Арно, потом позвать слуг и охрану и с их помощью отправить колдуна в темницу, а днём выдать властям и церковному суду... но невольно взглянул на Йерри...
Она лежала на постели на боку, повернувшись ко мне спиной. На горле её краснела рваная рана, как от клыков дикого зверя, на подушке алела кровь. Я не мог поверить своим глазам: неужели это сделал Жильбер? Когда они были вдвоём, не в силах смотреть на них, я закрыл глаза и молился, думая об Арно. Неужели Жильбер убил её? Йерри не кричала... или это взбесилась одна из моих собак? Но в спальне нет собак...
А может, всё это наваждение - от начала до конца? "Нет, Йерри, нет, - путались лихорадочные мысли, - это всё сон, кошмарный сон! Мы сейчас проснёмся, и всё будет... как раньше..."
Но я знал, что это не сон. Выхватил из-за пояса нож - я недавно приехал и не успел переодеться, а в дороге по охотничьей привычке носил его с собой - я замахнулся на Жильбера, но он лишь сказал "Брось!", и пальцы разжались, нож со звоном выпал из руки. Меня снова пронзила мысль об Арно, и я кинулся прочь из комнаты искать сына.
Я всё ещё надеялся созвать стражу и расправиться с проклятым колдуном.
Пробежав вниз по лестнице, я увидел Арно. Руки его были привязаны к перилам. Он плакал, тщетно пытаясь высвободиться. К счастью, он остался невредим. Рот у него был завязан, а потому кричать и звать на помощь он не мог. Я хотел освободить его, но не успел - за моей спиной появился Жильбер. Странно, но никого из слуг не было, все будто попрятались. Колдун оттолкнул меня, и я был потрясён, насколько он сильнее.
- Отпусти моего сына немедленно!
Но Жильбер лишь стоял и ухмылялся.
- Отпусти Арно!
Я схватил со стены факел и, не имея другого оружия, с огнём кинулся на колдуна. Жильбер то ли отступил на шаг, то ли увернулся и, мгновенно оказавшись у меня за спиной, перехватил факел и, держа на расстоянии вытянутой руки, осторожно вернул на прежнее место.
"Значит, он боится огня", - отметил я, но сразу же будто забыл об этом.
Я снова пытался освободить Арно, но опять не мог сойти с места и словно на мгновение потерял сознание или провалился куда-то, а когда очнулся - Жильбер держал меня за обе руки, и моя попытка вырваться оказалась тщетной. Он был, наверное, вчетверо сильнее меня, хотя я не представлял, как такое возможно. Я слышал, как за моей спиной Арно плачет и зовёт меня.
- Теперь ты понял, что ты в моей власти? - проговорил Жильбер своим низким с хрипотцой голосом. - Кажется, ты должен принять решение добровольно... Ты пойдёшь со мной?
- Нет! Я уничтожу тебя, кем бы ты ни был - хоть сам дьявол, явившийся из ада!
- Ты не слушаешь меня, - продолжал он, - но ты видел, что я могу приказывать, и ты не сумеешь ослушаться.
- Тебя будут судить и сожгут на костре за колдовство и убийство!
"Выбирай! - губы его не шевелились, но голос прозвучал в моей голове, - или ты пойдёшь со мной, или я сейчас убью твоего сына, а потом и тебя, но не сразу, не в эту ночь".
- Нет! Отпусти Арно!
"Так. Значит, ты согласен?"
- Да. Но только если ты отпустишь его.
Он отошёл от меня, и вновь я был неподвижен, будто ноги мои стали каменными, как у статуи. Жильбер освободил Арно, и, к моему ужасу, мальчик побежал наверх, в спальню, где лежала Йерри...
- Арно! Беги вниз! - крикнул я.
Он обернулся, но Жильбер будто перехватил его взгляд, как-то странно затуманившийся на мгновение. Арно кивнул и побежал дальше.
- Арно! - в отчаянии звал я.
Жильбер усмехнулся:
- Пусть мальчик останется жив - пока. Если ты, конечно, сам не убьёшь его, когда земные родственные связи уже не будут иметь для тебя значения.
- Я тебя убью!
- Это я уже слышал.
- Клянусь, я тебя убью!
- Нет. Ты станешь моим слугой.
Забыв о том, что я не могу сдвинуться с места, я снова пытался броситься на Жильбера, но силы будто окончательно оставили меня...
* * *
Я очнулся прикованным в подвале...
Новая страница. И эта первая строка колотится во мне...
Бертран...
Рука замерла, стала какой-то чужой, или я только сейчас заметил это. Пальцы дрогнули, выронив перо, и оно покатилось, оставляя на бумаге чернильную кляксу и несколько капель, одна за другой, мелких, как следы, ведущие прочь от этой чёрной бездны.
Близилась полночь, и ветер ударил в окно, швырнув сорванный осенний лист. Три стука.
Бертран!
Я жду тебя, жду бесконечно давно...
Лишь ветер.
Я распахнул окно.
Ветер. Растрепал мои волосы, коснулся губ, словно поцеловал, погладил по щеке... Невидимый вестник, неведомый сильф, ты прилетел рассказать мне о Бертране?
Всё смолкло. Тишина, почти штиль. Лишь зияет чёрным провалом клякса.
Когда я пишу начисто, нередко вспоминаю отца. Он бы сказал, что эта страница книги никуда не годится.
И был бы прав. Я вырвал лист из тетради, аккуратно, чтобы не повредить остальные, положил на ладонь... и посреди чёрного пятна вспыхнула искра. Прости, Тарн, брат мой, четыре века назад ты ушёл в Лахатар и воцарился в хранилище сгоревших книг, сменив прежнего библиотекаря. С тех пор каждая охваченная огнём страница переходит в твои владения. Я и сам не знаю, зачем тебе в Лахатаре эта строка.
Порыв ветра ворвался, разметав пепел по комнате.
- Рукописи жжёшь? Зачем?
На пороге возник Джеймс. В светлых брюках и рубашке, один рукав закатан, у другого манжет расстёгнут и свисает поникшим цветком. Да и сам Джеймс как призрак не прошлого, но, быть может, будущего, глаза поразительно светлы в темноте, будто в них вселилась луна.
- Черновик, - ответил я. - А ты? Не спал?
- Боролся с одним из своих видений или снов - тех, что никак не хотят становиться явью. Странное существо иногда приходит ко мне, как только я начинаю засыпать. Оборотень, наваждение, он принимает облики разных зверей и птиц: чаще всего коня или, возможно, единорога, но иногда волка, кота, чайки, совы... но все они всегда белые. И сколько бы я ни пытался изобразить его - маслом, пастелью, акрилом или сделать хотя бы набросок - я просто рисую зверя или птицу. Не его. Самое главное - его суть, душа, всегда ускользает от меня. Вот и сегодня снова взялся, хотя недавно пообещал себе больше не делать попыток, всё равно не идёт. И снова без толку.
- Осень...
Сентябрь, и Самайн ещё не скоро, но чем ближе к нему, тем сильнее бьётся пространство хрустальным колоколом, оттого воздух даже в городе прозрачен. Порой я вижу эти стеклянные трещины, грани между мирами, они манят и завораживают, как прожилки на пожелтевших листьях, переплетения сна и реальности, тропы и паутина богов. Их звон бьётся ветром о грудную клетку и отзывается во сне вспышками осенено пламени.
Но больше всего в такие ночи я люблю летать, падать в облака, в пух безбрежного неба, купаться в клочьях тумана.
- Странная сегодня ночь, - повторил я, - какая-то дикая...
И закрыл окно, словно не хотел, чтоб и Джеймс увидел её взгляд, встретившись лицом к лицу со своим белым оборотнем.
- А у тебя почему?
- Не могу писать дальше.
На миг Джеймс наклонил голову, будто пытаясь лучше разглядеть меня в темноте. Включил боковой фонарь, осветивший комнату тусклым желтоватым светом.
- Что с тобой? Это... слёзы? Ты плакал?
- Наверное...
- Ещё позавчера я прочитал главу о замке. Бертран рассказывал о собственной жизни, и я почему-то так ярко всё это вижу, словно и сам жил там, прогуливался вдоль стен, взбирался на башни... а может, я мысленно рисую всё это, будто во сне или какой-то другой, параллельной реальности прошлого? Скажи, замок Шандори ведь где-то на юге?
- Да. Сейчас он принадлежит Этьену, учёному нашего Клана. Но замок не сохранился с прежних времён, он был разрушен во время войны и потом отстроен заново. А ты хотел там побывать?
Джеймс задумался.
- Нет, наверное...возможно, я бы даже хотел нарисовать его, но там всё уже давно по-другому. А в твоей книге, в рассказе Бертрана всё красиво, будто в сказке, но как-то очень хрупко... в каждом слове тень дурного предзнаменования, ещё немного, и случится непоправимое, из которого если кто и выйдет живым, никогда не останется прежним. И если ты вдруг оставишь книгу...
Джеймс не договорил. Увидел лежащую на столе открытую тетрадь, и невольно пробежал глазами страницу, невольно пролистал назад... и я не посмел остановить его...
Оглянулся на миг, и лунный взгляд его показался мне каким-то одиноким и угасшим. В комнате воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь перелистыванием страниц и завываниями ветра за окном.
- А дальше?.. - растерянно прошептал он. Рука, чуть дрогнув, положила тетрадь на стол, и расстёгнутый рукав рубашки качнулся сломанным птичьим крылом.
- Я не могу сказать. Бертран почти не рассказывал мне о его первых годах после обращения. Однажды он вскользь упомянул, что и сам не заметил или не понял, как стал вампиром.
- Разве это возможно?
Я не смог ответить. Словно кто-то невидимый упирался ладонями мне в грудь - не больно, но будто просил: "Не говори, не надо..."
- И ты никогда ничего не слышал от других вампиров? Не видел, когда пил его кровь, пусть даже нечаянно?
- О, нет, только не по крови! Когда я ощущал её вкус, я растворялся в ней, в своих чувствах к Бертрану и даже боялся увидеть то, что мне не предназначено... как если бы кто-то вдруг выдернул из моей памяти инквизицию.
При этом слове Джеймс то ли вдохнул, то ли тихо вскрикнул, пытаясь подавить слёзы.
Я не случайно сейчас вспомнил о ней, об инквизиции. Из некоторых фраз, оброненных вскользь или недомолвок, мрачных взглядов или горькой задумчивости я понял, что первые три или, быть может, четыре года после обращения Бертран оставался пленником Жильбера в подвале собственного замка.
- Но там был Арно... он ведь выжил? - тихо спросил художник. Голос его дрогнул, и вопрос прозвучал как утверждение.
И луна вновь заворожила меня: в её свете лицо Джеймса преобразилось, став на миг каким-то нездешним, то ли призраком, то ли ангелом с печальным лицом, белоснежными волосами и глазами цвета неба, в котором загораются первые звёзды. Кто ты, Фейри, что смог зачаровать источник Клана?
- Арно...
- Что? - переспросил я, стряхивая наваждение. - Прости, я отвлёкся. Арно отослали в дом неподалёку, где прежде обитали родственники Бертрана. Мальчик жил в окружении слуг и учителей, во всём старавшихся угодить молодому господину. В возрасте семи или восьми лет Арно познакомился с художником по имени Алессандро, итальянцем по происхождению, который был в тех краях проездом. Арно всерьёз заинтересовался живописью, и это занятие столь сильно увлекло его, что он решил посвятить ему свою жизнь. К десяти годам он уже писал свои первые портреты.
- Я хорошо его понимаю, - кивнул художник и улыбнулся, но вдруг снова помрачнел, или луна за окном скрылась за облаками. - Он не знал, что отец его... больше не человек?
- Нет, не знал. Скорее всего, Жильбер внушил ему забыть о том, что случилось в тот вечер, чтобы мальчик никому ничего не рассказывал. Бертран редко виделся с сыном - не чаще, чем раз в полгода, и Арно думал, что отец его живёт где-то далеко в городе, а потому редко навещает его.
- Это было долго? - брови художника сошлись на переносице, он смотрел сквозь меня, будто сам силился что-то понять или увидеть, и я еле удержался, чтобы не заглянуть в обуревавшие его мысли.
- Года три или четыре, я не могу сказать точно.
- Мне кажется, Бертран и этот Жильбер, несмотря на связь крови, стали врагами... - медленно проговорил Джеймс.
- Да. Бертран убил его.
Джеймс молча покачал головой, а потом повернулся, и, погасив лампу, ушёл к себе. Кажется, он направился в мастерскую.
* * *
Я сам издал закон об ответе за новообращённого в Клане Дракулы, когда, наконец, осознал, что власть над Кланом в моих руках, но было это уже в конце XX века. До этого считалось, что наставник волен поступать со своим подчинённым так, как ему заблагорассудится. Он, конечно, обязан спросить перед обращением, готов ли тот, так сказать, к вечности, а потом должен обучить всему, что знает сам, но на выполнение этих двух пунктов очень часто закрывают глаза, особенно на первый. Зачастую случается, что кандидат в вампиры находится в таком состоянии, что ни слова в ответ сказать не может. Как я, например. Никто не уточнял, как должно проходить обучение. Жильбер испытывал наслаждение от истязаний своего обращённого, сменял один приказ - другим и не торопился освобождать.
Мне, изначально свободному, сложно понять, как это...
Стоит наставнику лишь приказать что-либо делать, и если обращённый не подчиняется, его вдруг охватывает нестерпимая боль, столь сильная, будто всё тело начинает распадаться на мелкие частицы, и каждая мельчайшая капелька крови стремится выполнить приказ. Сопротивление бесполезно, но стоит лишь смириться и повиноваться, как боль резко исчезает.
Я никогда не ощущал на себе силу приказа, но слишком хорошо знаю, что такое боль - накануне обращения я почти обвенчался с нею, она уже забрала меня в свои тёмные сырые чертоги без единого окна. Я и представить не могу, как можно научиться терпеть и пытаться действовать вопреки, сохраняя при этом не только способность мыслить, но и скрывать свои мысли. Бертран долго готовил себя к этому методом проб и ошибок, провалов и наказаний. Какую силу нужно иметь, чтобы каждый раз преодолевать и приказ, и голод и - самое главное - научиться так прятать мысли, чтобы их не сумел увидеть тот, для кого каждый образ, появляющийся в голове - как открытая книга. Жильбер недооценивал своего подчинённого.
Людей, живущих в замке и окрестностях, оповестили , будто хозяин после внезапной смерти супруги уехал на неопределённый срок, назначив Жильбера своим управляющим. Жильбер не трогал Арно, считая его заложником, выжидал, когда мальчик повзрослеет, собираясь обратить и его. Бертрану он разрешал видеться с сыном не раньше, чем раз в полгода, да и то на несколько часов, под строгим приказом вернуться к утру. Бертран говорил, что все это время жил лишь с мыслью о сыне...
Слова замирали в воздухе, как капли крови, упавшие в паутину, так и не решаясь воплотиться на бумаге. Тишина металась, и вились мелкими перьями сбитой птицы бесшумные мысли, не смея нарушить плен молчания.
Оставшись один, я вновь будто провалился в прошлое. В памяти всплыл один разговор с Бертраном, когда мы уже почти полвека были вместе, остались позади и Трансильвания, и хитросплетения интриг со старым Французским кланом. Тогда я впервые побывал в замке Шандори, и его мрачные тайны пробудились, как призраки от долгого сна, и пустились в дьявольский хоровод...
И их свистопляска, Bal Macabre, звучал не только в моей душе...
* * *
Началось, помнится, с одного вопроса. Бертран упомянул про некий клан Чезаре, и я спросил:
- Что это за клан? Итальянцы? Я раньше не слышал о них.
- До меня тоже доходили лишь смутные вести от Жильбера и потом я слышал о нём в Трансильвании. Была война с Кланом Чезаре, но я узнал о ней много позже. Я не знаю, в каком из городов Италии это произошло, но точно не в Риме. Алхимик и чернокнижник по имени Чезаре искал эликсир бессмертия и способ превращать металлы в золото. Он вызывал духов, вопрошал их и делал всё, что они ему якобы говорили. В своих исканиях Чезаре не остановился бы ни перед чем. Он прослыл колдуном, и его дом, стоявший на окраине, обходили стороной. Не знаю, как на него не донесли инквизиции. Вскоре в город пришла чума, и в этом обвинили колдуна Чезаре. Ночью чернь подожгла его дом, и в лаборатории во время пожара произошёл взрыв, но Чезаре выжил. Толпа, увидев его выбравшимся из огня живым, усмотрела в этом происки дьявола и кинулась на расправу с колдуном. Искалеченный, изуродованный Чезаре был близок к смерти, когда в него вселился дух. В ярости новоявленный глава будущего клана разорвал на части всех, кто оказался рядом. Другие в страхе бежали и ещё долго рассказывали, что видели дьявола или само воплощение чумы во плоти. Возможно, Чезаре стал помешанным на крови вампиром, а может быть, сошёл с ума, но за ночь он выпивал кровь пяти человек, хотя никто и не искал их в заражённом городе.
- Ты говорил, что когда я был новообращённым, я мог выпить за ночь кровь десяти человек, - перебил я, пытаясь найти ответ на вопрос, давно интересовавший меня.
- Было такое, правда, я тогда не считал и не следил за тобой.
- Куда вся эта кровь помещается?
- В таком состоянии вампир очень силён даже по сравнению с другими, он почти равен жрецу или даже главе клана, но это как сосуд с дырой на дне, и дыра эта растёт. Чем больше он пьёт крови, тем быстрее растрачивает силу, и тем больше жаждет ещё. Его сложно привести в чувства, потому что для каждого этот способ индивидуален, но некоторые приходят в себя после дневного сна. А некоторые - нет. Но существует некий порог, после которого возвращение из состояния помешательства на крови почти невозможно.
- Какой?
- У вампира, помешанного на крови, радужка глаза всегда ярко-алая, каким бы ни был её естественный цвет. Но если у него сплошь красные глаза без белков, скорее всего, он уже не вернётся.
- Кажется, Орландо считал, что я не вернусь. Мари так рассказывала. Впрочем, Орландо мог сказать, что угодно - он ведь считал меня своим соперником и предпочёл бы от меня избавиться при любом удобном случае. Но что это за помешательство? Это как сумасшествие или болезнь?
- Да, кровавое безумие. Одни вампиры ему подвержены, другие - нет, с одними приступы случаются часто, с другими - очень редко. Я не знаю, от чего это зависит. Вероятно, от личности, от характера, от жизни.
- С тобой было так?
- Нет, - покачал головой Бертран и, помолчав немного, продолжил рассказ. - Чезаре верил в то, что именно дьявол спас ему жизнь и наградил силой и бессмертием, но считал, что и сам должен служить своему повелителю, совершая чёрные обряды и человеческие жертвоприношения. Его клан рос с огромной быстротой - за три года в нём уже было около пятидесяти вампиров, это слишком много за такое короткое время. Чезаре учил, что все они теперь стали слугами дьявола, а потому должны бояться распятия, святой воды, серебра и чеснока и не появляться в церкви. Также они считали, что после обращения их души перешли во власть сатаны, и они не могли отражаться в зеркале или в воде. Всё это стало особенностью их клана, потому как всем им это внушили сразу после обращения, так и не открыв истинные способности и умения, присущие вампирам. Помимо того, что количество вампиров клана Чезаре стремительно возрастало, им было абсолютно всё равно, кого выбирать жертвой и кого обращать, хотя эпидемия чумы к тому времени уже прекратилась. Но в своём безумии и фанатизме они столкнулись с интересами нашего Клана, что всё равно произошло бы рано или поздно. Поначалу наши вампиры во главе с Дракулой пытались объяснить, что дела обстоят совсем не так, как тем представлялось, и никакое поклонение сатане вовсе не нужно, ведь подобные нам существуют в мире с древнейших времён. Но эти фанатики ничего не хотели слушать и объявили войну. Я не знаю точно, что тогда произошло, но клан Чезаре был побеждён, хотя и с нашей стороны были погибшие. Чезаре не успел никому передать свою силу.
- Разве можно кому-то передать власть над кланом? - удивился я.
- Можно. Тогда к власти приходит новый вампир, становясь главой клана. А прежний, если и остаётся, что случается редко, то становится по силе равным жрецу.
- А как это происходит?
- Точно не могу сказать. Думаю, он отдаёт всю свою кровь, сопровождая каким-то древним обрядом.
При этих словах Бертрана мне стало не по себе, и я не мог понять, почему.
- После окончания войны почти все вампиры клана Чезаре погибли, - продолжал Бертран, - осталось лишь несколько, не больше пяти, и они ушли в долгий сон, как всегда бывает с уцелевшими, если клана больше нет. Им повезло, если они сумели спрятаться, чтобы утром их не сожгло солнце. А победившая сторона старается не оставлять в живых никого из побеждённых, дабы они, проснувшись даже через века, не начали мстить.
- А почему глава клана уходит от дел и подолгу спит? Казалось бы, наоборот, надо править своими подданными и вести дела и войны.
- Поскольку дух вселяется в человека из-за сильных потрясений, от боли, потерь, отчаяния и внезапно обрушившегося бессмертия прежняя личность, какой бы сильной она ни была, постепенно начинает выгорать. Вампир уходит в сон, но и он бывает не менее важен: во снах глава клана может увидеть то, чего никогда бы не узнал наяву. Есть такая старая вампирская поговорка: "неисповедимы сны источника".
- А почему источника, а не главы? Разве это не одно и то же?
- Это как две стороны, неразрывно связанные друг с другом. Глава - это власть над вампирами клана, а источник - сила крови и, как говорят, древняя память. Я слышал, что один дух может вселиться в двоих одновременно, и тогда глава и источник клана будут разделены. Никогда раньше ничего подобного не было, но существует предсказание, что однажды такое свершится, и это будут братья. С них начнётся новая эпоха существования вампиров.
Бертран замолчал надолго, а я всё слышал эти слова и даже будто видел из глубины бездонного колодца, яркими звёздами глядящими на меня. Одна вдруг сорвалась и стремительной искрой упала между нами. Я невольно схватил руку Бертрана и поднёс к губам...
* * *
Однажды я спросил:
- Бертран, а как тебе удалось убить Жильбера? Ты сжёг его взглядом?
Слова вылетели сами собой, и мгновением позже я пожалел о них, почувствовав, что причинил боль, и вновь открылась кровоточащая рана...
- Если бы я знал, что можно так просто... но Жильбер никогда не упоминал о способности вампиров нашего Клана поджигать взглядом. В то утро я чувствовал, что Жильбер уже отправился спать, а потому решил разведать его местонахождение. Я боялся, что моя, пусть даже мысленная слежка может разбудить его. Я тихонько потянулся, словно дотронулся тонким лучом: ничего не подозревая, Жильбер спал в гробу в одном из дальних ответвлений подземного коридора. Я был удивлён, что он предпочитает отдых в гробу, а не на ложе, и лишь потом узнал, что это соблюдение очень древней традиции.
Я безошибочно чувствовал время, засыпал перед самым восходом и просыпался, когда наверху таял последний луч заката. Жильбер пробуждался от сна позже. Я ощущал людей в окрестностях замка, научился внушать им на расстоянии и приказывал явиться ко мне. Я не хотел впутывать в это слуг и людей из замка, всё ещё считая их своими подданными, да и Жильбер, столкнувшись с ними в замке, мог бы увидеть в их памяти и всё выведать. Так я приманивал жертв и уже перестал страдать от голода, но никогда не убивал, а отпускал, чтобы не заострять внимание Жильбера. Он наверняка знал, но предпочитал закрывать на это глаза.
Я чувствовал, что солнце ещё не показалось из-за гор, и мысленно оставил спящего Жильбера. По дороге, бормоча молитвы, брели двое монахов: один был уже в преклонных годах, другой молод, и только недавно принял постриг.
"Братья! - мысленно сказал я, - совершите благое дело!"
Они одновременно услышали в голове мой голос и стали оглядываться, но, не увидев никого, осенили себя крестом.
"Братья! Видите замок? В нём таится зло, которое под силу одолеть только вам. У ворот охране скажете, что прибыли по поручению сеньора Бертрана де Шандори. Вас пропустят. В замке найдёте лестницу, ведущую вниз, и спуститесь по ней до конца, а дальше пойдёте по самому правому коридору. - Хотя перед восходом силы уже покидали меня, я подробно объяснил, как найти в подземельях место дневного сна Жильбера. - Вы найдёте дверь, но отпирать её надо не ключом, а надавить на камень, выступающий из стены. В помещении вы увидите гроб и лежащего в нём мертвеца. Это не мертвец, но зло, от которого уже несколько лет терпят бедствия замок и его окрестности. Вынесите это чудовище на солнце и убедитесь сами. Но помните: вам нужно успеть до заката! С наступлением темноты мертвец пробудится и восстанет для своих чёрных дел. Только вы можете избавить от него эти земли. Свершив всё, ступайте в ближайшую церковь и не говорите никому о содеянном, но до самого заката пребывайте в молитве".
Слыша мой голос, монахи неоднократно крестились и решили, что с ними говорит ангел. Кажется, они даже поняли, что речь шла о вампире.
Я почувствовал, что наверху показались первые лучи солнца, но я ещё долго не мог уснуть. Если у монахов получится исполнить всё, как я сказал, то после захода я собирался вновь призвать их, чтобы они освободили меня. В знак благодарности я пообещал себе не пить ни капли их крови, но щедро одарить их и только стереть из их памяти некоторые факты, которые могли бы привлечь внимание церкви. Да, церковь знает о существовании вампиров, но не догадывается о численности и некоторых способностях нашего народа. Днём я провалился в полусон-полубред без сновидений, но полный какого-то безумного опьяняющего ожидания, как смесь воздуха и крови, отчаяния и надежды. Перед самым закатом мне приснился Арно. Во сне он, кажется, был немного старше, чем во время нашей последней встречи, смотрел на меня и улыбался, и я вдруг заметил у него клыки. Арно рассмеялся, но смех был горьким, будто он сдерживал слёзы, и глаза его горели кровавым огнём...
Я проснулся будто от собственного крика, когда наверху таял последний закатный луч. Потянулся мыслью к тем двум монахам, и лишь на миг вспыхнула во мне надежда, но сразу же угасла, утонув в беспросветной тьме. Я так и не смог понять, почему монахи нашли Жильбера лишь на закате... и конечно, они стали его жертвами, и по их крови он понял все мои замыслы.
В несколько мгновений он оказался в моём подвале, глядя так, будто собирался испепелить меня.
Я выдержал его взгляд. Казалось, тонкие, раскалённые добела лучи схлестнулись, свились, запутались, не желая отпускать, мир прорастал ветками молний или венами с пульсирующей, закипающей лавой.
Жильбер отвёл глаза и вдруг расхохотался:
- Думаешь, ты сможешь пойти против меня?! Я давно знаю, что ты иногда подумываешь от меня отделаться! Такое ещё никому не удавалось, ты - слуга, раб, ничтожество! Но я накажу тебя за бунт и покушение, на этот раз по-настоящему! Я знаю, кто виноват, ради кого ты не хочешь смириться со своей судьбой и моей властью! Я долго ждал, когда мальчишка подрастёт, - голос его вдруг понизился до вкрадчивого шёпота и стал напоминать змеиное шипение. - Ему сейчас сколько? Десять? Он станет моей... нет, не жертвой - я, конечно, очень люблю юную кровь, но людишки такие слабые создания, не успеешь их укусить, как они уже мертвы. Нет, он станет моей игрушкой, я приведу его сюда сегодня ночью, сейчас же! Ты порой думаешь, что тебе плохо у меня живётся, но всё это покажется тебе раем, когда ты увидишь, что я сделаю с ним!
Арно, обращённый раб и слуга Жильбера...
Никогда!
Ослепительная ярость белой обжигающе-ледяной волной поднялась, готовая обрушиться. Она стала почти осязаемой и замерла на миг, как тигр перед прыжком... мир взорвался, рассыпаясь на тысячи осколков, в одном рывке звякнули и разомкнулись цепи, меня вновь охватила боль, но именно она, словно плеть, подхлёстывала меня, придавая сил. Ненависть, замешанная на крови, копившаяся годами, сплелась с болью неразрывным клубком.
Я бросился на Жильбера. Он пошатнулся и отпрянул со взглядом, полным изумления и ужаса.
- Как... ты должен подчиняться мне!
И в следующий миг он понял, чему я учился, зачем останавливал свои мысли и шёл против приказа.
Слишком поздно. Раскалённая добела, смесь ярости и ненависти словно демон, вселилась в меня, слилась с душой, со всем моим существом, и я стал её воплощением. Руки не замечали боли, они схватили Жильбера за шею. Хрустнули позвонки, и я вдруг до безумия захотел его крови - это было сильнее голода, я никогда не испытывал такого.
Жильбер дёрнулся: перелом начал срастаться, и я, нанеся ему ещё несколько ударов, жадно пил его кровь. Всё это время я действовал против приказа, и боль стала моей второй кожей, моими мыслями, моей плотью, воздухом, который я вдыхал, моим голодом и жаждой. И первый глоток показался мне горячим, стремительным, сметающим всё горным водопадом... мир рухнул во второй раз за эту ночь так внезапно и мгновенно: боль отступила. Я даже пошатнулся, будто опьянел с одного глотка. Я был свободен.
Воспользовавшись моим промедлением, Жильбер пытался вырваться, а я так сильно перехватил его руки, что сломал ему запястья. Он закричал, и этот крик отозвался во мне всепоглощающей местью, безумной и ненасытной. Я пил его кровь глоток за глотком, не останавливаясь.
Не могу сказать, что много узнал о его судьбе - тогда она интересовала меня меньше всего, я упивался собственной победой и свободой, казавшейся невозможной и ему, и мне. И лишь потом, через пару ночей мне удалось вспомнить то, что я по крови узнал о нём.
Жильбер сошёл с ума, попав в тюрьму инквизиции из-за предательства тех, кого он считал своими друзьями. Дракула, с которым они были знакомы, став главой Клана, нашёл его и обратил и даже сделал своим жрецом, думая, что рассудок вернётся к Жильберу. Среди других вампиров Жильбер ничем не отличался, но был помешанным на власти. О, да, на власти! Он обратил меня, чтобы я стал его рабом, пленником, с которым он мог бы делать всё, что ему вздумается. С каждым глотком связь между нами становилась всё тоньше. Жильбер однажды проговорился, что собирается стать главой Клана. Он часто повторял, что ему некуда торопиться, но в действительности он очень спешил. Услышав о войне с кланом Чезаре, он хотел тайно пробраться в Италию, разыскать самого Чезаре и выпить всю его кровь, пока наш Клан боролся с отдельными вампирами. Он хотел стать равным Дракуле, но не знал, может ли вампир другого клана пить кровь источника. Вначале он собирался подослать к итальянцам шпиона, чтобы тот всё разузнал и доложил ему, и конечно, таковым должен был стать я. Но у Жильбера было слишком много сомнений относительно осуществления своих планов, а я в то время вообще перестал подавать надежды на то будущее, каким его хотел видеть Жильбер. В войне клан Чезаре потерпел поражение, оставшиеся несколько вампиров отправились спать. Жильбер был в ярости, и эту ярость он вымещал на мне.
Это остановило его, но ненадолго: он надеялся, что со временем попытается захватить власть над другим кланом, малочисленным или, если повезёт, совсем новым, только что появившимся, в кратчайшие сроки соберёт новых обращённых и начнёт вести войны. Он жаждал власти над всеми вампирами, над миром, даже не подозревая, что единственный его обращённый подчиняется ему лишь для вида - такова слепая уверенность безумия.
Я увидел и то, что до меня он обратил девушку по имени Николетта, она была знатного дворянского рода. Под видом женитьбы он увёз её в свои владения в Пуату. Что он только ни делал с нею, и ей, возможно, досталось ещё больше, чем мне: поначалу она думала, что любит его. В его памяти я уловил её черты: круглое личико, небесно-голубые глаза, прямой носик, но больше всего запомнились её длинные волосы цвета белого золота, будто залитые солнцем. Как она была прекрасна, уезжая с ним ночью, влюблённая в него до безумия... если бы она знала, что это не истинные её чувства, а внушение вампира. И каким измученным, истерзанным, полным боли и страдания существом стала она потом. А ведь ей было не больше четырнадцати лет. Она не сразу после обращения поняла, что Жильбер никогда не любил её, а потом он стал поступать с нею как с игрушкой или рабыней. Николетта впала в отчаяние, и именно отчаяние толкнуло её на решающий шаг. Перед рассветом она вышла во двор и, сунув руки в заготовленные заранее верёвки, оказалась привязанной к лестнице, чтобы избежать малодушной, как она считала, попытки спрятаться от солнца. А Жильбер стоял и смотрел, мало того, он смеялся своим отвратительным безумным смехом, а потом ушёл. Он счёл это показухой, думал, что в последний миг Николетта оборвёт верёвки и укроется в сарае. Он не видел, как её сожгли солнечные лучи и, на следующую ночь вернувшись во двор, нашёл лишь пепел.
Тогда Жильбер решил, что сделает своим слугой кого-то совершенно отличного от этой светловолосой девочки. Как я давно догадывался, он вовсе не был старшим братом Мишеля: алхимик стал его жертвой, и по его крови вампир узнал обо мне и моём замке.
Но всё это я вспомнил потом, через пару ночей. А когда я пил его кровь, передо мной вдруг возник образ Йерри и то, как Жильбер развлекался с нею. Поначалу он подумывал обратить и её, но, вспомнив Николетту, решил, что лучше убить. Гнев и ненависть снова охватили меня, я выпил всю его кровь и с силой отшвырнул в угол. Хрустнули кости. Он повалился на пол.
- Бертран... - прохрипел он, впервые называя меня по имени. - Пощади меня... я обратил тебя, учил... ты теперь свободен от моих приказов, ты можешь делать, что хочешь. Зачем тебе убивать меня?
Но два видения, два образа сошлись, сплелись, спаянные как два куска металла: Йерри с разорванным горлом и тот, что он обещал: взгляд безумных, горящих болью и голодом глаз Арно-вампира.
Жильбер продолжал умолять и просить, но он тянул время, пока раны срастались. На миг он приподнялся, и наши взгляды снова схлестнулись, будто горящая стрела, выпущенная из лука, вдруг сталкивается на своём пути со встречной такой же стрелой. Нет, они обе не упали вниз и не изменили движения, но слились, будто две ветки молнии в одну и, замерев на мгновение, как натянутая до предела струна, лавиной обрушились на Жильбера. Он заметался по полу, охваченный пламенем, не в силах подняться на ноги, чтобы сбить огонь. Я и сейчас помню его крик, то ли птичий, то ли звериный, потрясший стены подземелья. И в каждом отсвете, в каждом языке пламени сгорали мои боль и отчаяние, уходя в небытие. В какой-то миг мне показалось, над ним выросла тень, простирающая руки, словно это было отражение меня самого. Жильбер прохрипел и больше не двигался.
Вскоре от него осталась лишь кучка пепла.
Я без труда разогнул и отбросил прочь обрывки кандалов и цепей, всё ещё остававшиеся на мне. За время, прошедшее с тех пор, как я стал вампиром, я с трудом осознавал, что отныне принадлежу лишь самому себе и никогда уже не услышу хриплого голоса, произносящего слово "приказ".
* * *
В окна холодным ветром колотился рассвет. Я перечитал написанное и понял, что никогда не покажу это Джеймсу.
И, пока художник спал, я снова вырвал листы тетради и, чтобы не будить его и снова не пугать запахом горелой бумаги, распахнул окно и взлетел на крышу. Прости, Тарн, я снова пишу и сжигаю и доверяю тебе даже не свои тайны...
Молю тебя, храни их, чтобы никто из вампиров магией, видениями, наяву или во сне не смог прочесть их.
Листы вспыхнули и сгорели в несколько мгновений, словно и сами спешили покинуть этот мир. И ветер разметал по крыше клочья пепла.