Моё стихотворение "фламинго бьётся об оконное стекло" время от времени притягивает внимание критиков сложными нелинейными связями между образами, порождая отзывы, которые я называю отзывами на тему "о птичьих повадках". Недоумение критиков достаточный повод для того, чтобы перестать, наконец, отмалчиваться, прояснить, что же там к чему, и ответить на основной, по видимому, для критики вопрос - так куда и зачем бьётся фламинго?
Для начала приведу сами отзывы, в той их части, которая непосредственно касается исследуемого стихотворения.
Фламинго бьется об оконное стекло (Зачем бьется, почему? Хорошо это или плохо, что он бьется? Может, они всегда так бьются? С какой стороны он бьется - изнутри или снаружи? На фиг оно ему вообще надо - биться в это стекло? Все это неизвестно. Иными словами, автор не предписывает читателю своей программы восприятия. Хочешь - смейся, а хочешь - плачь. Свобода воли - основа морали).
Вначале попробую сформулировать, чем искусство отличается от "не искусства". Начну с примера фальшивого искусства, восхваляемого тут до небес. "Якобы поэтесса" рисует такой образ. Некий "фламинго бьётся об оконное стекло". Далее речь идет о церкви. Поскольку образы увязаны, нужно думать, что фламинго бьется о стекло окна церкви. У птиц разный нрав. Нрав фламинго мне неизвестен. Я имела дело с воронами. Когда не было холодильника, я держала продукты за окном, и ко мне повадились летать вороны, коим иногда удавалось опрокинуть мои заграждения и украсть еду. Потом вороны обнаглели и стали залетать в комнату, и мне приходилось выгонять их веником. Ни одна ворона не билась о стекло - они вылетали через то окно, в которое влетели. Маленькие птички бьются о стекло, залетев в комнату. Ну а фламинго? Во всяком случае, сказать можно одно - птица бьется о стекло, когда рвется из закрытого помещения наружу - но не наоборот. Посему надо думать, что фламинго летал внутри церкви. Откуда в церкви фламинго? Не поясняется. Видимо, сбежал из зоопарка. Фламинго не только летал по церкви, но и кричал, но уши прихожан его не слышали - почему, не поясняется. Видимо, те слишком усердно творили молитву. При этом свечи в церкви горели зловеще. В конце концов фламинго разобьется о стекло насмерть, и "по шее трупа растекутся бусы". В этот момент "дрогнет колокол последней церкви". И это - конец стихов.
Вообще образ крыльев, бьющихся о стекло, в поэзии не нов. Вспомним Бальмонта:
Помню я, бабочка билась в окно.
Крылышки тонко стучали
и т.д.
Образ сам по себе ярок: он символ. Крылья ассоциируются с полетом мечты, их обладатель рвется на простор, к свету, и это жест отчаяния. Если заменить бабочку на фламинго, получится ли новый образ? Чем плоха бабочка? Она не может кричать, и у нее нет крови. Конечно, еще Козьма Прутков заметил:
Кто с детства, владея стихом по указке,
Набил себе руку и с детских же лет
Личиной страдальца, для вящей огласки,
Решился прикрыться, - тот истый поэт!
Думаю, выбран фламинго, а не иная птица, именно из-за размера- крупная птица, у нее много крови и кричит она громче других. Сам факт заимствования еще не означает отсутствия художественности. Особенно много заимствований у Гейне. Но когда Гейне заимствует сюжет, скажем, из комедии Аристофана (в полночь покойники встают из могил и веселятся), он окрашивает речи мертвецов немецким колоритом, кой и составляет ценность произведения. Гейне берет чужую канву, но вышивает ее своими красочными нитями. Тут автор тоже берет чужую канву (крылья, бьющиеся о стекло), но вышивает ли ее вообще? Вроде бы фантастическая ситуация - фламинго в церкви. Приемлема ли она с точки зрения фантастики - каковы законы фантастики?
В математике есть такое понятие, как "изоморфизм", когда одно множество элементов преобразуется в другое множество, которое может быть на него вовсе не похожим, но все связи между элементами при этом остаются: если две точки были связаны линией, линия связывает и их образы. Думаю, искусство в некотором роде - это "изоморфное изображение" действительности. В терминах математики, это отображение может быть "конформным", когда сохраняются не только связи, но и углы между линиями - в литературе это отображение называется "реализмом": всё рассматривается под "реальным углом зрения". Чем более искажаются углы, тем фантастичнее изображение, но "изоморфизм" не исчезает.
Вспомним стихи Есенина:
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосёт...
Это "изоморфное" отображение мира животных в мир растений: молодой клен "уткнулся" в крону старого, как детеныш утыкается в грудь матери. Образ изменился до неузнаваемости, но связи между элементами остались. Изоморфизм узнается, и вызывает эмоции в нашем мозгу. Там, где нет изоморфизма, и искусства нет. В отношении абстрактного искусства это тоже справедливо. Более того, это справедливо в отношении направления, ставящего своей целью рисовать всякие уродства и безобразия. Стремление изображать уродство возникло в живописи, музыке, скульптуре, архитектуре и поэзии почти одновременно. Искусствоведы подразделяют это течение на сотню "подтечений". Я не искусствовед и называю всех скопом "дети помойки". Наиболее ярким представителем "детей помойки", видимо, нужно считать Пистоллето, наиболее ярко воплотившего квинтэссенцию всего движения, ее символ в своей "якобы скульптурной композиции" "The Venus of the Rags (Венера лохмотьев)". Возле груды рваных тряпок стоит безобразная, дешевая копия статуи Венеры. Композиция вызвала много негодования. И всё же изоморфизм в ней есть, ибо в груде тряпок угадывается "храм", т.е. автор отразил образ "Венера у храма", перенеся его с небес на помойку. По сути эта картина является в каком-то смысле клеветой на бедных людей, ибо живя на помойке, можно молиться настоящей, прекрасной Венере и проектировать образы, наблюдаемые на помойке, на небеса. Автор изобразил не Венеру лохмотьев, а Венеру художественного течения "дети помойки". И все-таки в каком-то смысле эта композиция является "произведением искусства", ибо изоморфизм в ней есть.
Бабочка, бьющаяся о стекло, - образ реальный. Бальмонт перенес мир символов (крылья, бьющиеся о стекло - "верх отчаяния") в мир реалий "бабочка у окна". Это "изоморфизм" и есть настоящее искусство. Фламинго никак, никакими связями не связан с церковью. "Изоморфизма образов" нет. Его нет и во фразах. Кровь не может растекаться как бусы - бусы "дискретны", а поток крови - непрерывен. Кровь может растечься нитью, на худой конец - ожерельем, но не бусами, ибо бусы - это "совокупность дискретных бусинок". Подобная "топология" связей между элементами не может нарушаться. Это вообще не произведение искусства, а бессвязный набор слов, и я бы никогда не обратила внимания ни на него, ни на его автора, кабы не сей хор дифирамбов в адрес последнего.
Так куда и зачем бьётся фламинго?..
Итак, чтобы ответить на вопросы уважаемых критиков, я сделаю саморазбор стихотворения, обозначу его слабые и сильные стороны, но для начала придётся сказать о времени его написания, иначе картина будет неполной и неясной. Стихотворения написано весной 1988 года, когда мне, только что исполнилось 14 лет. Отчасти именно возрастом автора объясняются многие художественные недостатки стихотворения, но я никогда не стала бы публиковать его, если бы считала совершенно безнадёжным именно в художественном смысле.
Вот полный текст:
***
Фламинго бьётся об оконное стекло,
Приносит смерть живое серебро,
Стозвонной кровью обливается закат,
Зловеще свечи по церквям горят.
Болят глаза, что смотрят за огнём,
Не слышат уши крика бедной птицы,
Закат кровавый в окна к нам стучится -
Его не замечают день за днём.
Наступит миг - заплачут все иконы,
Кровавый пух опустится на землю,
По шее трупа растекутся бусы,
И дрогнет колокол последней церкви...
апрель 1988г. г. Шахты (Ростовская область).
Для меня самой "фламинго бьётся об оконное стекло" - это, прежде всего, эмоциональный отклик на социально-политические перемены конца восьмидесятых годов, которые совпали с моим отрочеством и юностью. Конечно, такие перемены не могли не отразиться в индивидуально воспринимаемой картине окружающего бытия. "Фламинго" - стихотворение единственное в своём роде, я позиционирую его как философскую лирику, но зачаточного вида, что вообще присуще психологически незрелому внутреннему миру подростка.
Картинка, нарисованная стихотворением, конечно, апокалиптическая, все образы - один страшнее другого - возведены до символов, и потому анализ их имеет смысл сделать не только на уровне лексико-грамматических связей, но идя чуть дальше - от обозначенного элемента структуры к подразумеваемому. В первой же строфе дан ряд образов-символов апокалипсиса - "бьющийся об оконное стекло фламинго", "живое серебро, приносящее смерть", "обливающийся кровью закат", "свечи, зловеще горящие в церкви" . Каждый образ равноправен и независим от остальных, поэтому и соединение их на уровне синтаксиса - просто перечисление через запятую - должно показать читателю, что перед ним квадрат самостоятельных категорий, описывающих мироздание. Отсюда ясно, что оконное стекло, о которое бьётся фламинго, не может находиться в церкви. В православной церкви окно вообще не является значимым элементом, который бы имело смысл возвести до образа-символа. Образы первой строфы описывают мир внешний, не связанный с человеком, мир, который его окружает, поэтому все образы первой строфы на уровне действия статичны, словно бы определены как данность. О дискретности предмета и действия я подробнее скажу несколько ниже.
Вторая строфа построена на том же перечислении равноправных объектов, но при этом аппелирует уже к миру людей, правда, опосредованно, через состояние некого собирательного метафизического человека: "болят глаза", "не слышат уши", "его не замечают день за днём" . Образы второй строфы напрямую связаны с образами первой и эта связь подчёркнута техническим приёмом - начало второй строфы отталкивается от концовки первой - "глаза, что смотрят за огнём", здесь огонь - это те самые свечи , которые "зловеще горят по церквям". Вся остальная последовательность того же рода, то есть каждому образу-символу первой строфы соотнесено какое-то одушевлённое действие во второй.
Третья строфа открывает картину будущего, к которой предпосылают первые две. Здесь опять можно видеть прямую связь с образами первой строфы, которые даны уже в полном и окончательном развитии - "заплачут все иконы, // кровавый пух опустится на землю, // по шее трупа растекутся бусы", за исключением последней строки все образы выражают крайнее состояние величайшей беды, глобальной непоправимости. За исключением последней строки, потому что с моей точки зрения, она даёт лазейку надежде - ведь если "и дрогнет колокол последней церкви" - значит, даже и посреди вселенской катастрофы есть возможность возрождения, очищения через духовность. Таким образом, структура стихотворения очень чёткая и выверенная, что можно отнести к его художественным достоинствам.
Теперь разбор недостатков. К таковым прежде всего надо отнести несколько образов-шифров неархитипического ряда - так называемые красивости. Прежде всего, это "живое серебро". Я имела в виду ртуть, и её ядовитые свойства. Образ несколько неясный, но контекстно укладывающийся в структуру первой строфы - ртуть ли, серебро ли - и то и другое металлы, причём "живые" и "приносящие смерть". Появление образа неслучайно - прошло всего два года после Чернобыльской катастрофы, стихотворение написано в апреле 88-го, примерно в те дни, когда в соответствии с календарём, вся пресса полна была статьями об экологии и последствиях того пожара - такой фон, разумеется, не мог не оказать влияние на 14-тилетнего автора. "По шее трупа растекутся бусы" - имеется в виду всё то же "живое серебро" и труп, конечно, не птичий, а человеческий, но не в индивидуальном, а в более обобщающем смысле - труп человечества, повесившего на свою шею в виде украшения то, со смертоносным действием чего само же не смогло справиться. Другой недостаток - обилие штампов, которым автор не добавил нового звучания. Это, прежде всего, "кровью обливающийся закат", "кровавый пух", "плачущие иконы", "зловеще горящие свечи" - стихотворение обильно перегружено образами апокалиптического ряда, не хватает разве железных птиц и пришествия антихриста. Если говорить о недостатках поэтической техники, то сравнение "кровью обливается" - вполне в стиле лагерных страшилок, однако не будем забывать, что автору всего 14 лет.
Самый сильный образ стихотворения - "фламинго, бьющийся об оконное стекло". Из предыдущих рассуждений ясно, что окно не церковное. Тогда какое же? С какой стороны и почему птица в него бьётся? И, в конце концов - что подразумевает этот самый фламинго? Как уже было сказано выше, фламинго вместе с большинством образов-символов первой строфы олицетворяет элемент окружающего мира - а именно живую природу. В этом смысле птица бьётся, конечно же, с наружной стороны стекла, отделяющего человека от братьев наших меньших. С другой стороны - розовая птица - это наши мечты, несбыточные желания, иллюзии, разбитые надежды - каждый может продолжить этот ряд в соответствии с опытом. В этом смысле фламинго бьётся с внутренней стороны окна - мечта, не смотря ни на что, ищет своего воплощения в реальной жизни каждой личности. Если копнуть ещё глубже - то фламинго - это как раз моё самоощущение в том возрасте - неоформившееся изящество подростка - несуразная голенастая девочка, с непропорциональным клювом комплексов, в розовом оперении предвкушения опыта взрослой жизни и первых разочарований при его обретении. Это он - фламинго нашего детства, бьётся о стекло обыденной реальности в душе каждого из нас. В сборник "Демисезонье" вошло стихотворение из цикла "Осознание" - "Цепи кованые" - один из его образов "твой фламинго уже грязно-ал" - прямой наследник своего бьющегося об оконное стекло собрата. Для меня вообще характерны сквозные образы, кочующие из одного стихотворения в другое, особенно в тех стихах, которые претендуют на нечто большее, чем просто эмоциональная зарисовка.
В завершение скажу несколько слов об общем строе стихотворения и его сверхзадаче. Формальный строй прост, хотя чуточку коряв - три строфы по четыре строки в каждой, в каждой строфе разные типы рифмовки - в первой ААББ, во второй АББА, в третьей точная рифма отсутствует. Первая строфа вводит четыре образа-символа, определяет их дискретность и независимость друг от друга, очерчивает квадрат, четыре угла которого равноправны, но взаимозавязаны в общую структуру мироздания. В первой строфе нагнетается тяжёлая атмосфера ужасного состояния мира за счёт определений к каждому объекту. Вторая строфа привносит в картину неодушевлённого мироздания метафизический образ человека, действия (а точнее - бездействие) которого собственно и являются причиной страшной картины мироздания. Автор причисляет и себя к собирательному образу человечества, "закат кровавый в окна к нам стучится". Каждый образ-символ первой строфы наложен на какое-то одушевлённое действие во второй, от этого создаётся ощущение управляемости катастрофы, но в то же время - её абсолютной неизбежности. Третья строфа - ожидаемая развязка положения, нарисованного в первой и второй строфах, но отнесённая в будущее. Типичный юношеский фатализм (за исключением последней строки) - "наступит миг" - катастрофа неотвратима. Отсутствие рифмы - один из явных недостатков, но интонация, нагнетание рока путём достаточно техничного использования пауз, несколько спасают положение. Кроме того, композиционно в третьей строфе повторены практически все образы-символы первой, но в своём окончательном виде. Если бы я решилась на правку стихотворение из сегодняшнего дня, я прежде всего заменила бы слово "последней" на "сгоревшей", чтобы окончательно закольцевать первую и третью строфу. Но я этого делать не стану.
Концовка всё-таки оставляет человечеству слабую надежду на возрождение, да это и естественно, ведь в 14 лет никто не верит по-настоящему в то, что мир и вправду может погибнуть на твоих глазах, даже если всё идёт к этому.
***
Подобный разбор я могу произвести для любого своего (и не только) стихотворения - но надо ли писать километры занудной критики и себя-критики, надо ли из сегодняшнего дня корректировать день вчерашний? Не лучше ли воспринимать мир, таким, каким он нам дан - в его сверкающем несовершенстве? В том числе и стихи - свои и чужие...