Алекс, как мы его звали в своей компании, был чокнутый и одержимый айтишник. Я ему понадобился оттого, что был художником. Не профессионалом, а так, любителем. Мои картины не продавались, да я к этому не особенно и стремился. Меня увлекали не столько внешние атрибуты творчества -- успех у публики, гонорары и прочее -- сколько возникающие передо мной задачи и творческие перспективы. Я многого ещё не умел и страстно учился.
На жизнь я зарабатывал весьма прозаическим способом, работал в бригаде сантехников.
Первое, чего понадобилось от меня Алексу -- это просветить его в области истории изобразительного искусства. Ему нужно было собрать образцы картин самых разных направлений, жанров и эпох, и он искал подход к их освоению. Поскольку у меня было какое-никакое образование по этой части, я его немного просветил и навёл его, где искать материал в интернете. Я ещё не подозревал, насколько грандиозным был его замысел.
Потом он стал подкатываться ко мне с предложениями поработать у него подопытным кроликом. Ему, мол, надо иметь пример реально действующего художника для того, чтобы изучать процесс его работы. Поскольку моя трудовая деятельность сантехника состояла как из довольно авральных периодов, когда подворачивался удачный заказ (мы специализировались по новым загородным домам), так и длительных простоев, что оставляло мне время для моего хобби, я был удобной фигурой. Вопрос о том, насколько я хороший художник, не поднимался -- Алексу не по средствам было нанимать кого-то с именем, приходилось рассчитывать на друзей-приятелей.
На что Алекс потратился, так это на новейший экран виртуальной реальности, который отличался тем, что не использовались какие-то шлемы или очки. Он вбухал в него массу деньжищ, наодалживавшись у всех в его ближайшем окружении, особенно у меня. И занялся его программированием.
Появляясь набегами у Алекса, я постепенно наблюдал, как богаче и богаче становились возможности экрана воспроизводить объёмы и различные фактуры. Повидимому, кроме того Алекс занимался и другой стороной своих изысканий -- изучением мирового искусства. Его разговоры на эту тему становились всё более и более содержательными, его знания о стилях, художниках и картинах скоро начали превосходить мои.
Наконец, ему понадобилось перенести в компьютер процесс нанесения красок на холст. Я предупреждал Алекса, что каждый художник делает это весьма индивидуально, но он возразил, что с кого-то одного надо начинать. Я позволил ему устроиться со сложной съёмочной аппаратурой в своей мастерской, помучался некоторое время, потом привык, процесс съёмки перестал мне мешать. Алекс показывал мне результаты съёмок на своём экране, и я получил возможность в том числе наблюдать за тем, как под моей рукой оживает картина. Руки, правда, не было видно, но кисти были в наличии, точно такие, какими я работал. Зрелище оказалось захватывающим и поучительным. Следить за своей работой можно было и в замедленном воспроизведении. Эти наблюдения помогли мне улучшить технику своей живописи и понять некоторые нюансы. Попутно мы обсуждали с Алексом все тонкости этого дела, свойства кистей и красок, различные приёмы и лайфхаки, используемые художниками.
На следующем этапе пришёл черёд изучения механики процесса. Теперь в моей мастерской появились хитроумные датчики, сооружённые Алексом и ещё одним его приятелем, Сергеем. Они цеплялись везде -- на холст, прямо по ходу нанесения красок, на палитру, монтировались на кисти, встраивались внутрь и так далее. Всё это мешало гораздо больше, чем визуальная съёмка, но я уже понимал суть замысла моего приятеля, да и чувствовал, какой рывок в мастерстве я сделал за счёт наших занятий.
И вот Алекс позвал меня попробовать поработать виртуальной кистью. Постепенно мы отрабатывали её свойства, приближая их к свойствам привычных мне кистей. Немного неудобно было работать с виртуальной палитрой, поскольку она помещалась не на привычном месте, а на том же экране рядом с местом, отведённым под картину, зато некоторые программные хитрости позволяли создавать необычные оттенки. Впрочем, Алекса в первую очередь заботило как раз повторение тех пигментов, которыми работают художники без помощи компьютера. "А эту хрень, -- говорил он, -- накрутим позже."
Начав работать за виртуальным мольбертом, я завёл привычку повторять выполненные работы в своей мастерской на обычном холсте. То есть я рассматривал работу за компьютером как этюды к картинам, написанным традиционным способом. Пока что это были простенькие натюрморты.
Узнав про это дело, Алекс объяснил, что в дальнейших планах у него в том числе и воспроизведение виртуальных картин на реальном холсте. Но до этого ещё весьма далеко.
-- Вообще, -- сказал он, -- в какой-то момент эта работа должна сильно расшириться и вовлечь гораздо больше народу. Но для этого понадобится выйти на профессиональный уровень и вложить серьёзные средства. Ты уже сильно включён в нашу работу, твой трудовой вклад сравним с моим вкладом или вкладом Сергея. Не хочешь ли стать нашим полноценным компаньоном? Ведь ты и так уже вложил в дело немало денег, которые я быстро тебе точно вернуть не могу. Сейчас момент, когда дело ещё не приносит средства, а пожирает их в немалых количествах.
-- Но мне нечего больше вложить, я все запасы уже истощил, когда одалживал тебе на виртуальный экран.
-- Ты мог бы из художника-любителя превратиться в профессионала. Я же вижу, что твои картины сильно прибавили в уровне. По-моему, их пора продавать.
Это была идея, не лишённая смысла. Мне уже перестало хватать денег на краски и холсты, в связи с резко возросшей интенсивностью работы. Но к кому обратиться? Пришлось мне возобновить свои старые, сильно заброшенные с тех пор, когда я заводил себе мастерскую, связи среди художников. Я устроил сабантуй у себя в мастерской, показал работы и объяснил народу свои проблемы.
Народ дружно заключил, что пора, пора мне выходить в профи, но вот насчёт того, с кем связаться, возникла заминка. Все галеристы, по мнению собравшейся тусовки, были теми ещё гнидами, и дурили начинающих почём зря. Я выслушал немало историй про подлость этого племени.
-- Кроме разве что Поляковой, -- неожиданно решился кто-то предложить, -- но это нереально. Это совсем другой уровень. Она не со всяким станет возиться.
Завязался бесконечный и бессмысленный спор о том, достоин или не достоин ли я предложить свои работы Поляковой. Упомянули неких Гурвича и Костенко, которых Полякова некогда вывела на высшую орбиту, но из дальнейшего разговора стало ясно, что оба они плохо кончили -- Гурвич спился, а Костенко предал высокое искусство ради лёгких и быстрых денег. Никакого определённого заключения не получилось, сошлись на том, что, учитывая, насколько заметен мой прогресс как художника, можно рискнуть. Если Полякова увидит во мне перспективу, затея может и выгореть.
Я развёз хорошенечко наклюкавшуюся (за мой счёт) и укурившуюся (за счёт собственных запасов) компанию по домам на пикапе, принадлежавшем нашей сантехнической бригаде, имея в результате адрес сайта Поляковой в записной книжке.
Воспользоваться пикапом я придумал для того, чтобы иметь возможность уклониться от возлияний. Художники оказались не гордыми и охотно пили выставленное, несмотря на моё неучастие.
Я рискнул, обратился к Поляковой, послал ей снимки моих работ по емейлу, и получил предложение встретиться. Полякова сказала, что видит во мне перспективу. Я пригласил её в мастерскую.
Да, Полякова оказалась "совсем другой уровень". Её элегантность, её истинно королевская простота и деликатность в обращении, её уровень культуры, даже запах её духов -- всё было высочайшего класса. Сразу чувствовалось, что тётка вращается в недоступных для простых смертных кругах. Мы с ней славно поговорили. Полякову интересовало моё художественное образование (не слишком-то выдающееся), моё отношение к живописи, мои творческие планы.
Я объяснил ей, что на нынешнем этапе я сосредоточен на технических вопросах и ещё долго буду придерживаться того же самого -- до тех пор, пока это помогает мне прогрессировать как художнику. Что многие вещи, которыми обычно занимаются художники, к примеру, работа с натурой, в том числе обнажённой, мне не очень доступны, пока я любитель. Что предпочитаю работать по памяти, суммируя сложившиеся впечатления, сохранившиеся в голове.
Она написала мне расписки на отобранные ею полотна, я подписал разрешение на использование их в выставках, получил неплохой аванс и загрузил картины в её скромный Лексус.
От Поляковой я остался под огромным впечатлением. От неё просто так и веяло непомерными деньжищами и роскошным аристократизмом. До сих пор я представлял себе "акул капитализма" в достаточно карикатурном свете и, полагаю, они свою репутацию в целом заслужили. Но в Поляковой мне открылась другая сторона больших денег -- возможность личного совершенствования, которой она успешно воспользовалась. Я взялся за её портрет и написал его по памяти за три дня. Связался с ней, отправил фото картины. Она примчалась моментально. Долго рассматривала портрет... Было видно, что она потрясена.
-- Неужели я такая... деловая колбаса? -- наконец, прервала молчание галеристка. От неё такого выражения я уж точно не ожидал услышать, при её-то изысканности. На один миг я почувствовал в ней не машину для делания денег, а маленькую девочку. Пожалуй, надо взяться за новую версию портрета.
-- Вы ведь особо свою суть и не скрываете, -- ответил я, -- писать было легко.
Моментально девочка исчезла, заменившись привычным мне бизнес-обликом.
-- Если я выставлю портрет у себя в галерее, ваша карьера обеспечена. Но по личным соображениям я бы не хотела показывать его публике. Портрет без сомнения очень лестный, но при этом одновременно и довольно злая карикатура. Однако если бы вы ограничились только этим... А вы выставили на свет божий не только мои плюсы и минусы, но и простые человеческие слабости и боль. Я не могу позволить себе так откровенно раскрываться.
-- Так уж вышло, -- пробормотал я, -- я писал под очень сильным впечатлением от вас.
-- Я попробую придумать что-нибудь для того, чтобы обязательно раскрутить вас. Вы явно стоите планируемых усилий. Однако это полотно желательно не использовать. Как насчёт того, чтобы написать такой же портрет, но с кого-нибудь другого?
-- Не всякий так передо мной раскроется, и не всякий произведёт на меня столь же сильное впечатление.
-- Хорошо. Пишите то, что можете. Раскрутку я вам устрою. Портрет покупаю в личную собственность.
И она назвала мне цену в три раза большую, чем выданный за все остальные картины аванс.
-- Я готов подарить её вам, и прячьте сколько хотите.
-- Молодой человек! Вы собрались вступить в мир профессионалов, так ведите себя, наконец, профессионально! В скором времени эта картина станет стоить в десять, в сотню раз больше. А потом я приложу все усилия, чтобы ещё раз удесятерить цену ваших картин. Только эту я никому не уступлю. Так что я вам не делаю одолжения, не делайте и вы мне. Считайте, что вы мне её всё равно что дарите.
Я молча кивнул головой.
-- И не рассчитывайте, что за те работы, что я у вас отобрала, вы сразу же выручите столько же. Пишите что-то новое и столь же сильное, как мой портрет, -- добавила она мне на прощание.
Получая привалившие мне по милости Поляковой деньжищи в качестве моего взноса в дело, Алекс подробнее рассказал о своих наполеоновских планах.
-- В работе у меня пока что три проекта. Первый -- всё, что касается программирования самого виртуального экрана, второй -- часть, касающаяся кистей и других активных устройств, которые мы разработали сами, и третий -- система искусственного интеллекта, основанная на коллекции репродукций мирового искусства. Там ты тоже внёс свой вклад, как консультант, но в этом проекте много подводных камней, а твоя работа как консультанта достаточно ограничена. В общем, я предпочитаю зачесть твой вклад как взнос в первый проект, а за третий получать все шишки и плюшки единолично.
Но вот в первом и втором проектах твоё участие было ключевым, тут ты -- полноценный соавтор. Первый проект я мечтал бы продать Эпплу, но не выйдет. Аппаратура-то не их. Придётся скорее всего продавать Майкрософту. Эти всё сожрут и не поперхнутся.
Я подумал, что самоуверенности Алекса можно позавидовать. Однако вспомнил, как я сам из желторотого новичка в мгновение ока превратился в потенциального гения, сумевшего наладить деловые связи с самой Поляковой, и решил, что не боги горшки обжигают. Почему бы в конце концов и не Майкрософт?
-- Результат второго проекта я планирую оформить как патент, -- Алекс поморщился. -- Кислое занятие. На это и пойдут внесённые тобой деньги. Хитрость в том, что без патента первый проект сам по себе ничего не стоит. Можно попробовать создать предприятие, стартап, и продаться им целиком. Это будет выгоднее для нас, хотя гораздо хлопотнее. Посмотрим, что выйдет. Патент оформим на нас троих, я считаю, что вклад каждого существенный. Без твоих мучений с кистями результат так же немыслим, как без моих драйверов и диаграмм и без датчиков и расчётов Сергея.
Тем временем мучения продолжались, приближая успех.
Наконец, работать при помощи виртуального экрана стало настолько удобно, что я стал рисковать браться за более серьёзные замыслы. Однако кое-какие неудобства оставались. Я пожаловался Алексу, что над мелкими деталями трудно работать без опоры.
-- Да, сказал он, -- надо придумать какую-нибудь штангу для этой надобности. Я подумаю. Но сейчас как-то не до того. Помню, что в своей мастерской ты использовал для подставки под руку какую-то палку. А вообще у меня идея -- ведь виртуальную картину можно как увеличивать, так и уменьшать. Вот и новая задача для будущей бригады. Будешь работать как будто под лупой. Надо запланировать новую ветку разработки.
-- Такая палка называется "муштАбель". Я завтра принесу.
Назавтра Алекс с сомнением рассмотрел принесённый инструмент.
-- А зачем у него острый конец?
-- Не имею понятия, я им никогда не пользовался. Опираются на край картины, впрочем, если она большая, то и прямо на холст, вот этим -- и я ему продемонстрировал другой, утолщённый конец, обмотанный для мягкости матерчатым тампоном. Здесь экран не слишком велик, опираться я буду только на его рамку.
-- Как бы не попасть острым концом по самому экрану.
-- За кого ты меня принимаешь -- за психа или за умственно отсталого? Я же не собираюсь им махать почём зря во все стороны.
Через пару недель, увидев, как я бойко управляюсь с виртуальными кистями, Алекс объявил, что пора приступать к тому, что он сам назвал "experimentum crucis". Но перед этим показал мне ещё один фокус его системы. Он притащил и поставил рядом ещё один экран, только обыкновенный, а не виртуальный. Подключил его и сказал:
-- Нарисуй что-нибудь попроще.
Я нарисовал дерево. На дополнительном экране появилась надпись "Дерево".
-- А теперь смотри. Он стёр слово "дерево" и написал "цветок". Дерево с виртуального полотна исчезло, а появился схематично нарисованный цветок вроде ромашки. Алекс стёр слово "цветок", написал "Джоконда". На экран вылезла всем известная Мона Лиза Леонардо.
-- Понимаешь? У тебя есть возможность начинать не с нуля. И вносить изменения в картину ещё и текстовым способом. Он добавил "с усами". У Моны тут же появились усы. Он вписал перед "усами" слово "большими". Усы Моны заметно увеличились.
-- Нет уж! Сам забавляйся таким дурацким способом! А мне эта приблуда ни к чему.
-- Не зарекайся. Это просто примеры работы нейронной сети. Элементарные и оттого дурацкие. Но она способна и на большее.
-- Хорошо, хорошо! Но в этом эксперименте я ею пользоваться не буду. Сперва надо распробовать, что она может кроме глупостей. Так что отложи-ка эти пробы на другой раз.
-- Ладно, согласен. Ты полностью прав. Вот разве что это тебе должно понравиться, -- Он ткнул на текстовом экране расположенную снизу кнопку с надписью "Отмена". Усы у Моны уменьшились. правее "отмены" появилась кнопка "Возврат". Алекс тыкнул туда -- усы снова увеличились. Он потыкал на "отмену" несколько раз, и усы уменьшились, потом исчезли, потом вместо Джоконды появилась ромашка, потом вернулось моё дерево.
-- Хоть что-то полезное. Но так как я не привык этим пользоваться, то буду работать по-старинке, а кнопку нажму лишь в крайнем случае. И вообще позову тебя.
Перед началом Алекс притащил и установил где-то сзади над моей головой простенькую веб-камеру, объяснив, что она нужна для общего документирования эксперимента. Уже привычный ко всякого рода камерам и датчикам, я не слишком-то обратил на неё внимания. Не мешает -- и ладно.
-- Ну, вроде всё. Пиши шедевр!
-- Шедевра не обещаю, но постараюсь что-нибудь покачественнее.
-- Рисуй что хочешь, это уж на твоё усмотрение. Не буду тебе особенно мешать, разве что изредка загляну. Кое за чем я могу следить и от себя, Но не за главным процессом. Жалко, но у нас нет второго виртуального экрана.
Я задумал написать портрет девушки. Не какой-то определённой девушки, которую я бы помнил, а выдуманной, такой, какая бы могла стать моей мечтой. До сих пор никакой девушки в своих расплывчатых мечтах я не представлял. Следует учесть, что я был весьма молод, а в отношении женского пола ещё и порядком неискушён. Те несколько девушек, с которыми мне приходилось иметь дело более тесно, чем мне, признаться, хотелось бы, оставили во мне скорее отрицательное впечатление. И общее отрицательное же отношение ко всем девушкам. Но ведь должна существовать и такая, которая мне подойдёт!
Я набросал примерный силуэт, наметил окружающую обстановку (довольно общего вида водный пейзаж) и в каком-то лихорадочном, но сосредоточенном состоянии вдохновения начал набрасывать уточнённый портрет, на ходу принимая решения о деталях её облика. В ней не должно было быть ничего чрезмерного, чем отличались современные девицы. Ни накачанных ягодиц, ни накачанных бицепсов, ни накачанных губ, никаких татуировок. В девушке моей мечты всё должно было быть просто, естественно. Она появлялась из-под моей кисти словно сама собой. Не смейтесь надо мной! Простая, хорошая девушка -- вот о ком я мечтал.
В какой-то момент мне понадобилась остановка, чтобы уточнить тени. Я на минутку оторвался от работы. И обратил, наконец, внимание на то, что написано на текстовом экране.
Ничего интересного я там не нашёл. Сверху шли перечисления последних наложенных мной мазков, ниже какие-то повороты, наклоны и ракурсы, которые я сам ни за что не сумел бы вычислить и внятно выразить. Как я понял, это было похоже на последовательную фиксацию моей работы, расположенную снизу вверх. Но чем ниже, тем более общей она становилась, отдельные действия кистью уступали место каким-то формальным описаниям.
В следующий раз я отвлёкся, когда закончил в целом с лицом девушки, ну, хотя бы в первом приближении. Мне понадобилось оценить колорит этой части картины: я собирался перейти к фону, и надо было написать его согласованно. Прекрасный момент для того, чтобы поинтересоваться, а как там с описанием.
Описание совершенно отличалось от того, что я видел раньше. Я улыбнулся. Оно представляло собою смешную процентную смесь разнообразных образцов, в основном из русской классики, но и не только: столько-то процентов от "Девушки с персиками" Серова, столько-то от "Неизвестной" Крамского и тому подобное, с какими-то забавными вычислениями поворотов и ракурсов, позволяющих всё это месиво совместить в одно лицо. Попадались и иностранные авторы, и мне совсем неведомые. Там фигурировала даже Джоконда, хотя по моим представлениям она на девушку не слишком-то тянула. Разве что её включили за то, что я сумел повторить эффект "сфумато", то есть по-простому дымки? Слава богу, хотя бы без усов!
Отсмеявшись, я подумал, что программа вовсе не так уж неправа. Ведь я создал портрет из собственной головы, а чем она прежде всего набита? Как раз образцами из классиков. Так что же иное я мог получить в результате?
Но в результате-то я получил не "Неизвестную", больше известную как "Незнакомка", а свою девушку, которую создал именно я.
Я вернулся к работе. Фоном был выдуманный пейзаж, но в первую очередь он являлся воспоминанием о водохранилище, где я некоторое время назад проводил довольно много времени, впрочем, к этому примешивался какой-то процент впечатлений от других водоёмов и пляжей. Я вспомнил из Гоголя:"Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича..." (для точного повторения цитаты я уже при работе над текстом рассказа обратился к Гуглю) -- вот так и устроено моё творчество: девушку слепил из Крамского, Серова и Климта, пейзаж из нескольких, мне известных. Немного обидно, но справедливо.
Так я и работал, постепенно входя в равномерный ритм. Каждый раз, когда я доходил до завершения какого-то этапа, описание картины обычно резко уезжало вниз (и я, уже ожидавший такого эффекта, наловчился замечать это краешком глаза), уступая место новому варианту, сильно отличающемуся от прежнего, я делал передышку и заодно удовлетворял своё законное любопытство. Изощрённость программы в придумывании описаний на основе всё новых и новых образцов мировой живописи казалась неисчерпаемой. А ведь это была всё одна и та же девушка.
Потом я приступил к отработке совсем уж мелких и второстепенных деталей, и программа немного угомонилась. Новые строчки в описании стали появляться реже, в основном это были просто известные мне уже по предыдущему опыту описания отдельных поправок и мазков. Тем не менее, оставленная без внимания на долгие самостоятельные раздумья, она, уже независимо от моих действий, иногда выдавала что-нибудь новенькое.
Теперь программа жила как будто собственной жизнью.
Постепенно ожила и задышала и сама картина, задул лёгкий ветер, наполняющий парус лодки, медленно плывшей по водной глади, оставляя на ней еле видный след, затрепетал и парус при внезапных изменениях силы ветра, заколыхались кроны деревьев. И девушка ожила и задышала. Ветерок легко теребил подол её ситцевого сарафана, похоже, сшитого ею самой с маминой помощью по выкройке из модного журнала, лиф сарафана, вовсе не распираемый грудью постоянно, всё же заполнялся до конца при полном вдохе. Девушка жила, улыбалась, дышала полной грудью, сияла юностью и была счастлива!
Я не мог не влюбиться в такую. Для того я её и написал. Какая она была хорошая! И какая же она была хорошенькая! У меня просто перехватывало дух, когда я любовался ею. Ну да, Пигмалион и обязан влюбиться в свою Галатею. А ведь Пигмалион -- это я, и Галатея эта -- моя!
Я понял, что настало время определиться, не пора ли завершить работу. Нельзя было чересчур зализать картину, необходимо точно рассчитать тот миг, когда её следует отпустить в самостоятельный полёт. Я остановился, чтобы посмотреть на портрет ещё раз, общим взглядом. Мне было совершенно не до описания, которое сочинила программа. Я смотрел только на холст.
Похоже, в самый раз. Хорошенького понемножку. Я снова залюбовался на свою Галатею. Вот это я мог делать вечно.
Из любовного транса меня вывела показавшаяся мне какой-то скрипучей и завистливой реплика Алекса у меня за спиной:
-- А что, оказывается, и так можно было? Не ожидал, что моя нейросеть на такое способна. Надо было попробовать ввести такую строчку самому.
Я оглянулся, не столько на Алекса, сколько на его руку, попавшуюся мне на глаза раньше его самого. Алекс показывал мне на текстовый экран. На экране можно было прочесть самое последнее описание, изобретённое его программой:
"Лучший портрет девушки в мировой живописи".
-- Это что, по-твоему, достаточно ввести вот такую хню и без усилий получить портрет, стоивший мне такого труда?
-- Л-ладно, ладно! Я, я пошутил! -- от моего напора Алекс опешил и даже начал немного заикаться.
-- Или ты нарочно ввёл такую строчку со своего компа, чтобы поиздеваться надо мной?
-- Н-нет, что ты! К-клянусь богом! Нейросеть сама до такого додумалась!
Это было ещё обиднее. Я писал девушку, которую придумал сам, а не какую-то там "лучшую в мировой живописи"! И полюбил её сам! Она моя, и только моя! Что в этой формуле осталось от её неповторимости, от её прелести, от её счастья? Я так и знал, что эта подлая программа готовит мне какой-то подвох!
Кровь бросилась мне в голову, в глазах потемнело, ноги подкосились. Я только изо всех сил старался не проткнуть этим чёртовым муштабелем драгоценный виртуальный экран.
Очнулся я на полу. Рядом, то есть будет сказать точнее, частично подо мной лежал бездыханный Алекс. Сумев с большим трудом повернуть голову в его сторону, я увидел, что его поза ещё причудливее моей. Из его пропоротой острым концом муштабеля руки слабыми редкими толчками текла кровь. Но это было не главное. Главное, что дальше рука была пришпилена тем же муштабелем к его груди. Он торчал прямо из его сердца.
Я терял драгоценные секунды, пытаясь достать мобильник из кармана. Он запутался там, одной рукой не выходило, а левой я вообще не сумел двинуть. Наконец, я набрал 112.
-- Алекс... Он, кажется, ещё жив... Я пропорол ему сердце.
-- Адрес, адрес назовите!
С великим трудом я вспомнил и заплетающимся языком продиктовал вроде бы так хорошо известный мне адрес. Услышал ещё, как операторша повторила адрес, добавила "две бригады реанимации, срочно, бригаду спасателей, и полицию известите!" -- и отрубился.
Следующий раз я очухался, когда возле меня начали возиться с Алексом. Я не стал открывать глаз. Только слышал приказы врача: "Жгут! Скальпель! Колите!!", и вот Алекса оттащили, и следующая команда смогла приступить ко мне.
То, что проделывали со мной, больше походило на шаманство. Мне орали в ухо моё имя, пытались заставить делать какие-то движения, теребили, укладывали на носилки, не давали спокойно полежать на них, светили фонариком в глаза и даже пытались заставить улыбаться. Чего мне категорически не хотелось. Наконец, меня укололи в нескольких местах, включая большой палец, и носилки резко поднялись вверх. Подо мной щёлкнули какие-то рычаги. Я снова открыл глаза, точнее, только один правый.
Сперва я увидел забрызганный кровью Алекса виртуальный экран с моей картиной, потом в поле зрения попал текстовый экран. На нём красовалось окончательное описание, придуманное проклятой программой: