Пригласили меня в Москву, как ветерана войны, на праздник Победы. Предупредили, чтобы я надел все награды, какие есть у меня, потому, как мы будем проходить по Красной площади, как в том далёком 45-ом.
Вытащила моя старуха со дна сундука всё, в чём я вернулся тогда с войны, нарядила меня во всё тогдашнее, всплакнула, глядя на меня в медалях, перекрестила, и всей деревней проводили меня в Москву. Собралось тогда там народу - то много. И наши ветераны, и гостей приехало много. Я по началу - то, малость растерялся. Хотя и встретили меня хорошо, как давно знакомого, а всё равно думал, как я тут буду - то, ни кого не знаю. Но , потом быстро освоился.
Мы как - то сразу сроднились. Все в военной форме, при орденах. Вроде как, все друг дружку давно знаем. Воспоминания, разговоры. Вскоре и у меня появились дружки, с которыми я вместе ходил в одной шеренге. В общем, быстро освоился. Даже как - то весело стало. Вроде как и помолодел. Харчи хорошие, дармовые. Походим по плацу немного, послушаем, что нам расскажут, и сам себе вольный казак. А то ещё кино покажут, или свозят куда - ни будь в музей. Не жизнь, а малина. Вот бы так пожить с годок, и про все хвори забудешь.
Приключилось у меня в этом многолюдии встреча с одним немцем, из гостей. Я по началу его не признал. Он узнал меня первым. А уж потом и я его признал. Ну, где ж его сразу узнать. Каким он был тогда, когда я с ним познакомился, и каким он стал теперь! Ну разве узнать! Стал такой важный. С усиками, гладкий, с животом. Ну, куда там. А как присмотрелся я к нему получше, так он мне и вспомнился, голубчик. Он мне на ломаном русском языке объяснил, что если бы не я, то он вряд ли остался бы в живых. Вот так - то.
А познакомились мы с ним во время войны. Это уж сколько прошло - то? Выходит , что больше пятидесяти годков. Во как! Мой внук Сенька, за это время уже дедом стал. Да... за это время можно забыть многое, но... не всё. Время летит быстро, если на него взглянуть из далека. А он, немец - то, видать по всему, крепко запомнил меня.
Встретились, значит, мы с ним тогда...дай Бог памяти... Где же это было? Дорога - то моя тогда длинная оказалась. От Минска до Москвы и обратно, аж до Берлина. И всё с поворотами, то в Сталинград, то в Ленинград с заходом под Курск. Ох, и поколесили мы тогда. Редко когда на чём подбросят, а то всё пешим порядком. Правда, пришлось однажды, и на самолёте - кукурузнике к партизанам добираться. Но всё же я вспомнил, где это мы с этим Паулем встретились. Тогда -то его звали просто Фриц. Да тогда их всех Фрицами звали, и его тоже.
Всё вспомнил, и даже в подробностях. Для меня только бы за что зацепиться для начала. Пол Ельней это случилось. Вот как сейчас помню, тогда еще там очень жарко было. Вот нас туда и бросили. Ну надо же, как всё в памяти встаёт. И даже деревню помню -Надёжино... или Надеждино. Вот тут, малость, запамятовал.
Стояла эта деревня вроде как на вспупье каком. От деревни - то, к этому времени уже ничего, почитай, не осталось. Жалко смотреть. Одни трубы, да печки. А где и труб -то нету, одни развалины кирпичные. От церкви кое-что осталось. Эти сделаны на века. Чай из - за неё и деревни - то не стало. Её отовсюду видно, но и с ней, вся округа как на ладони. Вот наша задача и была в том, чтобы разведать это Надёжино. Считалось оно у начальства важной, господствующей высотой, владея которой можно было рассчитывать на дальнейший успех.
Подошли мы к этому самому месту скрытно, тёмной ночью, до начала рассвета, и приостановились в лесу, который был недалеко от деревни. Надо было разведать, есть ли и какие силы немцев в деревни. Было очень подозрительно спокойно там. Пока командиры решали, как да что, нам разрешили отдохнуть.
Осторожно выдвинулись мы на самый край леса. Лежим под кустами, курим себе в рукав, смотрим на эту бывшую деревню. По всему видно, красивая была деревня. И место-то уж больно удачное. И речушка, и лес рядом, и поля вперемежку с лесом. Говорят, где-то тут и озеро не далеко. Ничего не осталось. Всё порушено. Вон от дерёв - то, одни обломки от стволов остались. Одни развалины кругом. А что с людьми - то сталось? Пади, кто тут погиб, кто в партизаны подался. Ну, думаю, Бог даст, обойдётся дело без боя. Вроде как пустая деревня. До деревни - то рукой подать. Вот спуститься в лощинку, там, говорят, небольшая речушка, если верить, не больше ручья, а на пригорке и то, что осталось от деревни.
Не успел я докурить самокрутку, смотрим, от ручья фрицы появляются, как из под земли вырастают. Мы так и приросли к земле. Первых - то уже во весь рост стало видно, а за ними всё выползают и выползают новые. Идут, по всему видать, к лесу. Значит, не знают, что мы только что тут появились. Уж больно вольно, без опаски идут. Видать, только что перед нашим приходом, они проверили лес - то этот. Но, думаю, это вам так не пройдёт.
К этому времени уже совсем рассвело, и такая тишина кругом. Только чуть слышно, где - то вдалеке погромыхивает канонада. Уже и голоса ихние противные стало слышно. Идут вольно , болтают. И тут я почувствовал, вроде как легкий озноб по мне пробежал. Это со мной всегда так бывает, когда я услышу немецкую, вроде как, лающую речь.
Вон их сколько повылезло! Прикинул я так, что фрица по три, а то и с гаком, примерно, придётся на каждого из нашего брата. Но, думаю про себя, надо мне не менее как четверых на свой грех брать. Не известно ещё, что там у них за этими печками спрятано.
Подпустили мы их совсем близко, чтобы не могли они от нашего огня быстро отойти и укрыться в лощине. Ну и началась тут обычная картина. С нашей стороны молчаливая, упорная с ожесточением работа. Пока немцы пришли в себя и очухались, не многие успели скрыться в лощине. Если только те, кто был сзади. Остальные все тут остались лежать. Думаю, мы выполнили свою работу. К этому времени по окраине леса приударили и миномёты из - за печек. Мы стали спешно отходить в лес.
А дальше - то как получилось. Как только мы стали отходить из - под миномётного огня, немцы, видать поднялись и пошли за нами к лесу. В это время и миномёты попритихли, изредка кидая мины впереди нас, боясь попасть в своих.
Одна из таких шальных мин и угораздила недалече от меня. Я только и помню, что меня сильно шибануло по обеим рукам и под самое дыхало. Вроде, как всю верхнюю часть тела перерубило поперёк. И больше ни чего не помню. Убило, значит. Ну что ж, на войне это не в диковинку. Убило, значит убило.
Сколько я так провалялся мёртвым, не знаю. Только почувствовал я, что и до меня дошёл черёд. Что и моя душа стала востребована к Богу на правосудие. Почудилось мне, что будто бы я лечу, и с непривычки меня поташнивает. И, что лечу я как - то неуверенно, низко, и всё кругами, кругами. Всё меня в одну сторону куда - то тянет. И все время меня мутит. И грудь у меня болит. Так болит, ну просто, спасу нет. Ну, думаю, это о родных и близких, о родной деревни и родных полях так сильно болит грудь. Умер - то не попрощавшись ни с кем, не по христиански это. Лечу, готовлюсь к правосудью, а сам думаю, что- то уж больно медленно я лечу. Это когда же я долечу так - то. Чай не ближний свет лететь - то. Приоткрыл я один глаз, хочу посмотреть, где это я лечу. Вижу, вокруг меня кружится лес. Ещё больше меня затошнило. И снова я забылся, и стал мне сниться сон. По началу всё что - то городилось, что и передать невозможно. Всё кувыркается, я никак не могу набрать в себя воздуха. От этого мне очень плохо и, что - то так тяжело на душе, ну, просто, мочи моей нету. Потом, постепенно сон мой упорядочился, голова кружиться стала меньше, стала проходить и тошнота. Полегчало, малость.
Наконец, я очнулся и понял, что я живой. Поначалу я испугался этого. Боялся шевельнуться. Боялся открыть глаза и увидеть кровь, а рядом с собой свои внутренности (была сильная боль в животе). Насмотрелся я этого и всегда боялся такой смерти. Испугался, что снова придётся умирать, но теперь не легко, как это было в первый раз, а трудно, в муках. Попробовал пошевелить руками. Почувствовал их целыми Пальцы шевелились и слушались. Это меня, почему - то, не обрадовало. Уже смелей, я пошевелил пальцами ног. Убедился, что и ноги целы и слушаются меня. Трудно сказать, что я обрадовался и этому. Преодолевая страх, я стал осторожно, руками ощупывать траву рядом с собой, потом свой живот, грудь, боясь нащупать липкую, тёплую кровь. Ничего этого не нащупав, теперь я уже с радостью стал ощупывать себя всего. Всё было цело! Ни где ни какой крови! Значит пронесло. Опять, значит , жив.
Что было со мной? Где наши? Где мой автомат? Где немцы? Я приподнялся и, ещё сидя, увидел перед собой свой автомат. Глядя на него, я понял, что произошло со мной. Мой неизменный друг и на этот раз спас меня. Но на этот раз спас меня, пожертвовав собой. Крупный осколок мины должен был навылет пробить меня чуть ниже груди, но его остановил мой автомат, которого я прижимал в тот миг к себе. И вот теперь он лежит у моих ног изуродованный, связанный ремнём, с разбитой ложей. Глядя на него, моя первая мысль была, как же я теперь без него один в лесу? Мы же всегда были вместе. Он ни разу не подвёл меня. Я ведь, почти, четыре года спал с ним в обнимку, Ухаживал за ним, И вот... Ещё сидя, я взял его в руки и погладил его холодное, теперь уже безжизненное железо. При этом я почувствовал, что это прикосновение к своему спасителю, вернуло мне прежние силы. Я до боли сжал в гневе зубы и встал с земли на ноги во весь рост, держа в руках своего погибшего друга. Я верил, что раз он меня спас от верной смерти, значит, я ещё нужен на этой земле. Значит, мы ещё повоюем.
Ничего нельзя придумать хуже, чем почувствовать себя безоружным в лесу, в котором на каждом шагу можно встретить вооруженного врага. Пригнувшись и оглядываясь по сторонам, я двинулся в сторону, куда должны были пойти наши. Не успел я сделать и десяти шагов, как увидел немца. И даже не немца, а в кустах одну голову в пилотке. В начале я не понял, что это он делает, сидя на корточках, опустив голову. Я ещё раз осмотрелся кругом, убедился лишний раз, нет ли вкруг ещё кого. Нет, вроде не похоже. Одни мы. Посмотрел на свой автомат. Он безжизненно висел на мне. Мне нечем было даже заставить врага встать и поднять руки.
Тут я , как кошка к мыши, стал приближаться к этому фрицу, благо он был спиной ко мне. Когда же он стал мне видеться весь, я чуть не удержался от смеха. Ну, я понимаю, нужда заставила. Да разве ж можно, на войне - то, как у себя на огороде. Вон как расположился, и сбрую свою скинул вместе с кобурой. Рядом лежит. Это теперь, так и знай, не местный, не обстрелянный. Скорей всего из тылу прислали. Мне, даже, стало его немного жалко. А что делать? Придётся его побеспокоить, чтобы впредь был поосмотрительнее.
Возьму ка я его живым, подумал я. Будет он у меня на счету пятым. Не упускать же такой редкий случай. Ведь грех великий убивать такого птенца, когда он может оказаться хорошим языком. Как раз и к нашему заданию подходит.
Я кошкой кинулся на фрица, наступив ногой на его сбрую, и сильным ударом кулака в макушку, усадил его. Что бы вгорячах не убить его своим железом, я сбросил его с себя в сторону, повернул фрица лицом вниз, и стал быстро вязать ему руки за спиной.
Из своего опыта я знал, что моего кулака ему хватит минуты на две и он очухается. За это время я должен был приготовить его. Фронтовая жизнь учит многому. Вот и у меня, вместо брючного ремня прилажена была длинная, метра четыре с гаком, парашютная стропа. Удобная и очень необходимая во всех случаях вещь. Вот взять хотя бы этот случай. Как бы я стал его вязать? Солдатский ремень короткий. Им связать можно только кисти рук. А это впопыхах бывает не надёжно. Связанные в кистях руки и, даже за спиной, в локтях гнутся, а это не годиться, в таком случае. А тут, для надёжности, руки надо вязать от самых кистей до самого верху, до лопаток. Тогда они в локтях не гнуться, и когда потянешь за верёвку, у связанного врага появляется ломота в плечах и послушание к тебе. Вот оно как получается. Даа...
Ну связал я его как надо, сижу у него на спине, сложил его пилотку чередом, и как только он у меня стал прочухиваться, перевернул его на спину. А как открыл глаза - то, да стал мычать да ворочаться, как дождевой червяк, я и поставил ему кляп. Я к этому времени отдохнул малость, успокоился. Кляп - то тоже надо поставить вовремя да умеючи. А то ведь, не ровён час, и задушить вражину можно бесполезно. Пропадет понапрасну весь твой труд и риск жизнью.
Как вспомню этот случай, так смех и грех и деваться некуда. Всего - то не расскажешь. Вот до этого - то , четверых языков я приводил на этой самой верёвочке своим командирам, этот будет пятым. Там - то дело было куда сложнее и с большим риском для своей шкуры. И не один я ходил, а с товарищами, и при живом друге. А тут, как в спектакле каком. Один, с голыми руками. И вот тебе, на пожалуйста. Как говориться, не было бы счастья... Ну как тут не поверить в Бога!
Ну, пришёл мой немец в себя. Лежит на спине, мычит, головой мотает. Глазищи свои вытаращил на меня. Перепугался, видать по всему, до смерти. Объяснил я ему, как мог, что убивать я его не буду, если он будет вести себя. как следует. Вроде, малость, успокоился. Перестал мотать головой. Растолковал я ему, что пока, временно, кляп вынуть не могу. Посмотрим, мол, что будет впереди. Время покажет.
Вот я вам рассказываю, а всего не говорю, вроде как бы стесняюсь, что ли. А чего же стеснятся - то. Вы же помните, в каком положении я этого фрица застал. Не мог же я ждать, пока он закончит свое дело, приведёт себя в порядок, наденет на себя свою амуницию, и вытащит из кобуры свой пистолет. Вот. Сами видите. Как только я его усадил на место кулаком - то, и пошла вонища. А пока возился с ним, стыдно сказать, и его всего испачкал, да и сам об него ...уделался. Ну а что поделаешь? Надел я его амуницию на себя, намотал на левую руку свободный конец стробы, в правую руку взял его пистолет, на шею повесил своего друга. Не захотел его бросать. Совестно мне перед ним как - то сделалось. Там видно будет, что с ним делать. Ну, и надо отправляться в путь дорогу.
Помог я фрицу подняться на ноги и с Богом пошли. Не прошли и двадцати шагов, как обнаружилась некоторая неприятность. У меня начали сползать штаны. Я стробу - то со своих штанов снял, и на другое дело пустил. А идти и всё время поддерживать свои штаны, во время войны, такое дело не годиться Вот он, живой пример у меня на верёвочке. Остановил я немца, снял у него с брюк ремень, подпоясался им, и почувствовал себя другим человеком. А то, случись что в дороге, а у меня штаны спадают. Куда же это годиться. Двинулись мы дальше.
А дальше началась сплошная комедия. Теперь у немца начали сваливаться штаны А они у него в сапоги заправлены, и до конца - то не спадают. Так - то бы ладно, пусть они себе свалились, стряхнул бы их с ног и шагай себе дальше, его - то дело. А тут они у него повисли на сапогах, путаются в ногах. Спасу нет. Не дают ходу. Мне спешить надо. Я его погоняю. Тычу его стволом в спину - то, мол, давай поспешай, пока время наше. Немец вроде и старается, семенит ногами, а всё равно штаны - то мешают. Ну, думаю, едок мы и до самой ночи не доберёмся до своих. Уж когда он второй раз упал, зацепившись штанами за что - то ( ведь не дорогой же идём), тут я его посадил, снял с него сапоги, связал их ушами, перебросил их ему через плечё, и отправились дальше. Брюки стаскивать с него я не стал по понятным причинам. Они были в таком виде, и от них так несло, лучше и не вспоминать. А он вскорости, и сам стряхнул с ног и брюки и исподние, потому, как падать ему со связанными руками очень не сподручно.
Теперь дело пошло пошустрее. И фриц бежал повеселее, на босую ногу, в одном кителе, с кляпом во рту. Он и мне помогал, потягивая меня за верёвку. Не нравились, видать, ему мои тычки в спину. А когда пришло время, и я понял окончательно, что мой немец совершенно не обстрелянный штабной офицер, я пожалел его и вынул у него изо рта кляп. Боялся, что он не выдержит и упадёт окончательно задохнувшись от кляпа. А потом мне его тащить, а у меня самого силы были на исходе. Он покивал мне головой. Пытался что - то сказать непослушным после кляпа ртом. Наверное, благодарил меня. После этого мы отдельные участки дороги преодолевали рысцой.. Мало ли, вдруг, своих не застанем на месте. Ищи их потом.
В скорости нас встретили наши. Шутки шутками, а я как только узнал своих, только и смог сказать:
- Отведите его в штаб. Да скажите там, что бы помягче с ним. Да чтобы верёвку - то сберегли. Сгодиться ещё. - Больше ни чего не помню. Потом уже в госпитале мне ребята наши рассказывали:
- В роте так и решили, что ты погиб. Ведь один ты и не вернулся тогда из этой вылазки. А когда караульные увидели двоих бегущих к расположению части, и, подпустив вас поближе узнали тебя, их удивлению не было конца. Ты то тогда сразу и упал. А когда тебя принесли, батя сразу отправил тебя в госпиталь. После этого, вся рота умирала от смеха. Целую неделю только и говорили о том как ты привёл в часть языка на верёвочке в одном кителе. Язык - то оказался штабным офицером и дал очень ценные сведения. Батя сказал, что ты своим пятым языком спас от смерти, может не одну сотню солдатских жизней. Вот так! И тебя за это представят к награде. Но, главное, батя обещал ходотайстствовать, чтобы тебе представили отпуск с поездкой домой для поправки здоровья.
Отпуск мне дали. Целых три дня со своей старухой был. Ну , тогда - то ей до старухи ещё очень далеко было. Да и я помоложе был, особенно после госпиталя, где отлежался к тому времени, да и откормился на вольных харчах. А как уезжать из госпиталя - то, меня пригласил к себе сам начальник госпиталя, и спросил меня, что правду про меня рассказывают, будто бы ты, будучи, безоружным, привёл на верёвочке в свою часть немецкого офицера без штанов, вообще. Это, что правда, что ли? Не верил разговорам подполковник - то. Может, и вы не верите? А вот оно, доказательство - то. И старый солдат ткнул пальцем в награду на правой стороне груди.