Аннотация: Тяжёлый для меня самого и для всего моего творчества рассказ. Кроме как здесь, я его нигде больше не опубликую. Это больше чем проза. Это жизнь
Игорь Федоровский
Последняя песня полуночи
-Можно сыграть волны? - спросил я у Глафиры
-Можно, - ответила она, - только тебе для этого нужно стать морем.
Разговоры позавчера
"А за окном проходит время и бегут года и не исчезнет боль, оставшись навсегда..." - надрывался Фактор в агрессивно-важных колонках, которые мешали мне соображать и слушать чужие разговоры. Хотя, о чём говорят в "Рубиконе" я мог бы без особого труда догадаться. Афира. Её последний концерт в родном городе. Последний - я-то уж это знал точно. А скоро это будет известно и всему миру.
Тупо автоматически посмотрел на часы - пятнадцать минут одиннадцатого. А концерт должен был начаться в десять вечера. Афира задерживалась, а мне так хотелось, чтобы всё поскорее закончилось. Я вдыхал прокуренно-наодеколоненный воздух свободы и понимал, что скоро он уйдёт. Надолго. После того, как я вытащу свой маленький пистолет и убью её. А на следующий день появлюсь на первых страницах всех газет и журналов, и там будет написано, что я убил Афиру, которую когда-то любил в безумно-сопливой юности...
Я поморщился от этой мысли. Журналисты. Они всю грязь выдернут из нашего прошлого и развесят её на верёвке людям на обозрение. А люди будут читать и смаковать подробности, облизывая пальцы на которых остался крем от безумно вкусного торта. А мне вряд ли дадут почитать, да и зачем? Я не знаю, сколько мне дадут за это преступление, мне это неинтересно. Всё равно: тюрьма, решётки и ещё раз решётки. А может, меня признают невменяемым? Тогда лучше: будут ходить за мной толпы врачей, совать разные ерундовые картинки, на которых плачущая девочка сквозь слёзы глядит на довольного мальчика, отобравшего у неё куклу. Правда и там охрана и решётки, решётки...
Афира... Надо же, какое красивое имя! А ведь я её знал, когда никакой Афиры ещё и на свете не было. Первый курс факультета культуры и искусств. Холодная осень не помню какого года. И наша первая встреча в пустом и одиноком коридоре. Все студенты давно разбежались по домам, а мы остались, отмеряя шагами время, которое было нам дано. Тогда её звали Глафира, - меня Денис, но время прошло - она стала Афирой, любимицей многих, Афирой, о которой день ото дня трубили газеты..., а я... я стал никем. Меня сейчас так редко называют по имени, что я начинаю подумывать, зачем оно мне вообще сдалось?
А завтра оно появится на первых страницах. Вместе с её именем. И мы опять будем вместе. Хотя бы один день.
Ну почему, почему так долго?
А потом должна уйти та боль, которая сейчас грызёт меня изнутри. Я не сплю третью ночь подряд, потому что в город приехала она. Я почти перестал есть, любая еда вызывает у меня отвращение, потому что я вспоминаю, как мы ходили с Глафирой в ресторан... "Голубая долина", кажется. Правда, там мы съели или слишком много или слишком не то, потому что всю последующую ночь нас тошнило, и мы съели весь запас угольных таблеток, который был в моей квартире.
И у тебя были чёрные зубы, Афира. И ты смеялась, глядя на себя в зеркало, и я бы может, тоже смеялся, но мне было очень уж плохо, и любое, даже самое незначительное движение причиняло боль.
А сейчас мне больно всегда.
Потом я неделю провёл в больнице, и ты пару раз приходила меня навестить. Назвала мою палату хмурой, холодной пустотой и ушла, оставив мне свою улыбку, которую сейчас даришь миллионам.
Ну почему так долго? Я сдохну здесь в этом кресле, просто не выдержу ждать!
А уж улыбаться я разучился давно. С тех пор, как ты познакомилась с тем коротышкой со второго курса. Я не запомнил его лица, помню лишь крупный нос, на котором мирно поживали прыщи да тоненькие чёрные усики над верхней губой. А! У него постоянно мёрзли руки, и он ходил в перчатках. Даже когда здоровался со мной не снимал перчаток, может, он был уверен, что моя рука такая ледяная, что, прикоснувшись к ней, он отморозит свою? Не знаю.
Как его звали? Ах, да Серёга Апрелев. Он всё время появлялся там, куда ходили мы, и, похоже, понравился Глафире. Я понял, что надо что-то делать, но после сессии лучших студентов отправили в лагерь, где-то в Чернолучье. Я тоже хотел поехать, но мне нужно было пересдавать историю, и ни в какой лагерь меня не взяли. А она поехала. И он тоже.
Историю я так и не сдал, и из университета меня вышибли. Сразу же задорно и весело пришла повесточка, мол, ваша отсрочка кончилась, должны послужить во благо Отечеству. И меня забрали в армию: четыре года я проторчал там, два, потому что нужно, а ещё два, потому что сам захотел, не желая видеть ни Глафиру, ни её нового парня. Боль. Она тогда проникла в моё поверженное сознание да так и прижилась там.
А сегодня? Уйдёт ли она сегодня?
А Глафира времени даром не теряла. Она поехала покорять Москву, поступила там на худграф. А я устроился в охрану, потому что больше меня никто не хотел брать. Образования у меня не было, девушки тоже, да и на хлеб с молоком не всегда хватало. В такие минуты я приходил домой, открывал свой пустой холодильник, у меня всё время создавалось ощущение, что там должно ещё что-то быть. Тупо шарил рукой по полкам, вздыхал и ложился спать голодным.
И думал о ней. Тогда она впервые появилась на обложке какого-то супермодного журнала. Я достал старые ножницы, вырезал её портрет и повесил над своей кроватью. Потом фотографий стало всё больше и больше, и скоро над моей кроватью больше не было места. Я читал всё, что писали о ней, начинающей талантливой певице Афире. Однажды я услышал её голос в радиоприёмнике. Она пела "Последнюю песню полуночи".
Её живой пронзительный голос ворвался в мою холостяцкую квартиру, утопающую в грязи и пыли. Он поселился во мне её голос, я вспоминал, как она пела, когда мы возвращались домой из университета. Вместе. Я вспоминал свою размазанную по стенке юность. Втоптанную в грязь вместе со всеми моими чувствами к Афире.
Но голос скоро умолк и по радио зазвенела знакомая попсовая песня. Но с тех пор я не отходил от радио, когда был дома. Я хотел услышать её, но больше так и не услышал. Однажды ночью под моими окнами девчонки исполняли эту "Последнюю песню полуночи". Я слушал, слушал, пытаясь представить, что никакие не девчонки, а сама Афира поёт под окнами. Для меня. Песня давно закончилась, а я всё стоял и думал. Потом крикнул с балкона девчонкам, чтоб не мешали спать, и обессиленный, рухнул на койку. Но эту ночь я не уснул. Я думал о ней, лишь о ней и... немного о себе. Спрашивал себя, почему? не находил ответа, вздыхал, снова спрашивал, снова не находил. В висках истерично бился пульс, то моё разорванное сердце не находило уюта. Под утро я уснул сном покойника, и мне не снилось ничего. Впрочем, если бы приснилась она, было бы ещё хуже!
Половина одиннадцатого. Мёртвый голос неизвестно откуда сообщил, что знаменитая Афира появится через пятнадцать минут. Я не верил этому голосу, знал, что он обманывает. Сегодня все против меня, сегодня героиня Афира, и если даже она не придёт, она всё равно останется героиней. А я, наверное, пущу себе пулю в лоб - что, я напрасно протаскивал этот пистолет через сумасшедшее число охранников?
Правда, у входа в "Рубикон" мне повезло, попался один мой знакомый, который старательно убеждал всех, что я парень свой, и обыскивать меня особо не надо. Зато у входа в зал постарались основательно. Но я четыре года был в армии и научился прятать оружие так, что никакой охранник у меня его не найдёт. Маленький пистолет я привязал себе между ног, так, чтобы он свободно болтался и надел свои старые поношенные штаны. В карманы натолкал мелочи, положил телефонную карточку - пусть заставляют выворачивать карманы, пусть видят!
Билет я заранее купил на первый ряд, чтобы было удобно. И когда в зале потушили свет, и стало совсем темно, я расстегнул свою ширинку и вытащил пистолет. Правда, в последний момент он чуть было не запутался в трусах, но меня это сейчас мало бесило. Освободив пистолет, я сунул его во внутренний карман пиджака и стал ждать.
Парни... Сколько их было у неё после меня? Сначала этот тип с тоненькими усиками... Потом - Москва, какой-то, кажется, адвокат, писали в газетах. Те же газеты и журналы в один голос горланили о первом муже Афиры Кирке Томпсоне, помешанном на героине и английском роке. Говорили о пышной свадьбе в Лондоне, все уши прожужжали этой свадьбой, а, в конце концов, ничего и не вышло: просуществовав шесть месяцев вместе, они расстались - похоже, Кирк любил героин и английский рок больше чем Афиру. Правда, о разводе писали мало - так, бросили для виду несколько строк и всё. Видно всё вышло просто, как у людей, - не сошлись характерами.
О втором муже я лично ничего не помню. Как-то всё стёрлось с моей памяти, словно в этот момент я делал перезагрузку своей памяти, и не мог выполнять другие сложные операции.
А сейчас газеты трубят о новом женихе Афиры, мультимиллионере Иване Прокоповиче. У него в Москве своя студия анимационных фильмов, а Афи... Глафира всегда мечтала стать художником-аниматором. Вот почему это её последний концерт в родном городе, потом её рисованные фильмы увидит весь мир.
Не увидит.
Всему когда-нибудь приходит конец. Пришёл конец и моим страданиям.
И тут неожиданно я услышал музыку. Не ту, дребезжащую из противных колонок, а другую. Её музыку. Я напрягся словно ржавая, ни на что не годная струна скрипки, по которой, однако, ещё водит смычком музыкант, потому что у него нет ни сил, ни средств купить новую.
Да и возможно ли это? Свою жизнь ведь заново не сыграешь.
А ты говорила, что и волны можно сыграть, только для этого нужно хорошо потрудиться.
Я видишь, не смог.
И... появилась она. Я растерялся, увидев её, словно и не потратил почти всю свою зарплату на билет в первый ряд.
К ней.
А потом я задохнулся. Этим прокуренно-наодеколоненным воздухом повседневности. Я-то знал, что она не терпела этот воздух, ей тоже было трудно дышать им.
В тюрьме воздух не чище.
Ах, улететь бы с тобой, Глафира, далеко-далеко, как мы и хотели, помнишь? Деревушка, в которой ты любила отдыхать, весёлое соломенное детство!...
Но ничего не вернуть.
Я закашлялся, и она неожиданно взглянула в мою сторону. И... и, похоже узнала меня. А я не мог ни за кого спрятаться, потому что сидел в первом ряду, а газетки с собой сдуру не взял.
Нет, она не могла! Я изменился: морщины, мешки под глазами... Да мы тыщу лет не виделись!
Афира запела. Не знакомую мне песню на английском языке. Без фонограммы, я знал, что она их ненавидела. Я не разбирал слов, но слушал, слушал, слушал... А пистолет неприятно холодил мне грудь, ему, наверное, тоже несладко было лежать там в кармане и ждать.
Я осторожно разглядывал её. Она нисколько не изменилась с момента нашей последней встречи. Только, может, стала чуточку выше Похожее змеиное платье, которое так шло к её тёмно-русым волосам. В сопливой юности волосы ей могла расчёсывать только мама, а сейчас наверняка, на подкрепление брошены толпы стилистов и парикмахеров.
Вряд ли.
Моя Глафира никогда не будет такой как все, я знаю это.
Я следил за ней, осторожно, чтобы случайно не поймать её взгляд. А она посматривала в мою сторону, часто. Порой даже чаще, чем было нужно.
Добрые серо-голубые глаза. Ты что, Глафира, думаешь, если стала Афирой, то я забуду, как ласково иногда они на меня смотрели?
Но это было давно. Сколько прошло лет? Я не знаю. Я давно потерял счёт времени, на что мне оно, когда никого нет рядом.
И тут зазвенел знакомый мотив. Музыка волн, и я напрягся, и правая моя рука нырнула во внутренний карман, столкнулась с противным холодком пистолета и... машинально отдёрнулась.
Что это с тобой? Не хочешь завтра попасть в газеты?
Смелее! Ты увидишь, как всё будет просто. А завтра ты станешь героем, про тебя столько напишут!...
Тюрьма, безжалостные решётки...
Да к чёрту тюрьму! Я умру, если не сделаю это.
И маленькая рукоять пистолета скользнула в мою дрожащую ладонь.
С музыки волн начиналась "Последняя песня полуночи", и я замер в ожидании. Надо же! Ровно полночь. И как быстро утекло время!
Как быстро!
Афира жила этой песней, я это чувствовал. И ждал. Первый куплет..., второй... Моя рука с пистолетом напряглась, и я медленно направил его на Афиру. Сейчас прозвенит музыка волн, и...
Я тебя люблю, Глафира! Если бы ты знала как!
И тут я услышал два сухих мёртвых хлопка. Удивился, потому что не слышал музыки волн и испугался, потому что не чувствовал как нажимаю курок.
Но откуда эти выстрелы? Может, кто-то вздумал пошутить?
Я открыл глаза и столкнулся с её взглядом. Она смотрела на меня с укором, смотрела, а я не мог никуда убежать, потому что видел боль в её глазах. И... и два расползающихся кровавых пятна по такому красивому, приковывающему взгляды змеиному костюму.
Это не я, Глафира! Это не я убил тебя! Ты веришь? Скажи, ты мне веришь?
А Афира медленно стала оседать на пол. Я хотел кинуться к ней туда, на сцену, поддержать её, посмотреть, может, ей нужна помощь, но понял, что всё уже без толку, что поздно куда-то бегать, зачем? Я в последний раз взглянул в потухающие глаза Афиры и почему-то вспомнил голубей. В моём дворе стояла голубятня, и Глафира любила подкармливать голубей, зная, что им нелегко переживать такую холодную зиму. Её глаза тогда сияли радостным блеском, тогда она смеялась.
Это не я!
Но почему все молчат, не кричат, ничего не делают? Человек умер, в конце концов!
Рухнул на весёлую праздничную сцену.
А с ним и свадьбы, и анимационные фильмы, и песни, и улыбки... Сколько ещё она могла принести тепла людям!
Я не хотел.
Тут я заметил проснувшихся охранников, понял, что у меня в руках пистолет, и нужно как-то от него избавляться и...
Увидел его. Крупный нос с прыщами и тоненькие чёрные усики. Я подошёл к нему. В руке Сергей Апрелев держал пистолет. Маленький, может, даже ещё меньше, чем у меня. Но не это мне было интересно. И не то, что руки у Апрелева были в перчатках. Его голова. На ней были сплошь седые волосы, хотя он был, может, на год старше меня. Серёга посмотрел на меня, увидел мой пистолет и печально улыбнулся. Он видел, что к нам со всех сторон летели охранники. Я тоже увидел их, но не стал улыбаться Серёге в ответ, а лишь произнёс:
-Почему ты не дал ей допеть последнюю песню полуночи? Это была её самая лучшая песня.