Аннотация: Шестая вещь в цикле. Название, собственно, и есть аннотация.
"Приключения домового Геньки."
Свои считали Геньку домовым с вывертом, где-то даже с левой резьбой в голове. Нет, он был не прочь поморочить людей, мог ночью и попридушить спящего. Вполне нормальный молодой домовой, способный и на весёлую, и на злую шутку. Но было, было в его душе нечто непонятное нежити. Впрочем, Геньку это мало беспокоило. И как бы он удивился - вознегодовал! - если бы ему сказали, что это нечто - ничто иное, как чувство справедливости. Это надо же! У нежити справедливость?! Быть такого не может!
Генька и сам замечал, что изредка приходит в неописуемое бешенство, видя, как сильный обижает слабого, и с красными, светящимися от гнева глазами, кидался на защиту, как правило с печальным для себя исходом: там, синяк в полфизиономии или подбитый глаз. Но это-то как раз и не удивляло: кто же из нежити упустит случай подраться? Два необъяснимых поступка Геньки создали ему, если так можно выразиться о домовом, славу оригинала.
Однажды Генька забрёл в гости к лешему Трифилию. Стоял конец мая. Недавно пробудившаяся природа бурно возвращалась к жизни. Под ласковыми лучами солнца душа мягчела и неудержимо тянуло сделать что-то хорошее. Так тянуло, что Генька пошёл в лес и заглянул к Трифилию. Обычно суровый леший тоже разомлел и после одуряющего зимнего одиночества даже с радостью встретил домового. Они уселись на лужайке вблизи болота и под медовуху повели неспешный серьёзный разговор, и так им увлеклись, что подпустили к себе людей. Конечно, была вина и медовухи.
На лужайку вышел неизвестный им, чужой в этих краях, мужчина и рядом с ним хорошо знакомая Геньке, да и, пожалуй, Трифилию, сирота-нищенка. Годков ей было чуть больше шестнадцати и жила она случайно попадавшейся работой и подаяниями. Тихое, безответное существо. У Геньки всегда щемило сердце при взгляде на неё.
Дальнейшее произвело на домового жуткое впечатление. Впоследствии он, если и вспоминал это, то только в кошмарных снах, насылаемой злобной ведуньей. Одним словом, мужчина снасильничал, придушил сироту и утопил в болоте.
Генька рванулся было в ярости, но леший твёрдо остановил его:
- Сиди! Забыл верно? Чем больше злобы и гадости среди людишек, тем нам, гыт, лучше!
Домовой, переборов себя, опустился на пень. Он понимал, что здесь сила лешего, его владения. Он только молил своих богов, чтобы этот мужик ещё раз повстречался ему, лучше один на один. Прощаясь с Трифилием, Генка сказал:
- Ну, Трифилий! В деревню лучше не приходи - шкуру сдеру!
Домой он вернулся с огромным фуфлом под глазом и полез за печку отмачивать синяк в зверобое. Но боги услышали Геньку!
В вечер того же дня этот мужик попросился на ночлег как раз в ту избу, где проживал домовой. Хозяева радушно встретили гостя, накормили, и хозяин семьи обратился к Геньке за разрешением переночевать пришедшему. Обычно, если домовой был согласен, то выражал своё разрешение ясным позвякиванием миски. На сей раз он задумался. С одной стороны, ему нестерпимо хотелось, чтобы мужик остался, а с другой, учитывая, что собирался Генька ему учинить, пришлось бы врать. Между тем мужик издевательски расхохотался и воскликнул:
- Эх, темнота лапотная! Бредни всё это!
Генька как бы в возмущении дёрнулся и ненароком задел миску, которая чуть звякнула.
- Кажись, разрешил хозяин, - неуверенно произнёс отец, - да непонятно как-то. Бог с тобой, оставайся.
Гостю постелили на широкой скамье. Ночью, когда все заснули, Генька выбрался из-за печки, вскочил мужику на грудь и принялся душить его. Мужик застонал, захрипел. Люди проснулись, запалили лучину. Генька быстро юркнул к себе.
- Ох, не к добру это, - покачал головой дед, не принял тебя, парень, хозяин.
- Предрассудки всё это, - возразил гость. - Просто душно у вас и накрыли вы меня, эва, какой овчиной!
Генька выждал, пока все вновь заснут, снова вскочил мужику на грудь и крепко ухватил его сильными длинными пальцами за горло. Опять начался переполох.
- Уходи, парень, - сказал хозяин, - не мы тебя гоним, сам против. Глянь, у тебя всё горло расцарапано!
Не на шутку перепуганный гость засобирался. Этого Генька допустить никак не мог. Он отдал приказ, и табуреты заскакали по полу, как необъезженные кобылы, выгоняя хозяев на двор. Ухват забил рукояткой и загнал обезумевшего мужика в угол. Когда они остались одни, Генька, не опасаясь, что гость запомнит его, вылез из-за печки и явился ему в своём истинном обличии: лохматый, длинноволосый, с жилистыми руками до полу, двадцати вершков росту. На шум прибежал банник и, увидев происходящее, в азарте заорал:
- Давай с него шкуру живьём сдерём!
- Нишкни! - цыкнул на него Генька и со злобой прошипел подвывавшему мужику. - Это тебе за сиротку.
Генька задушил его, крепко вбил головой в печку и только после этого успокоился.
Хозяева рискнули войти в избу лишь под утро. Приехавший из района оперуполномоченный долго скрёб затылок, вздыхал, и постановил, что неизвестный угорел вследствие преждевременно закрытой вьюшки. Генька усмехался: в конце мая печь топить! - спятил уполномоченный.
И ещё. Как-то раз Генька взял на воспитание проклятую. Этим, кроме нечистой силы, занимались только банники. Но, если нечисть навсегда оставляла у себя воспитанников, то банники выращивали их, заботились и в своё время возвращали проклятых людям. Наверное, злобная натура банников иногда требовала отдохновения и они делали эти добрые дела. Да ещё у них имелась баня, где можно незаметно вырастить проклятого.
Геньке как-то сразу по сердцу пришлась эта зарёванная сопливая девчушка двух годков от роду, со страшными проклятиями вышвырнутая матерью из дому. Домовой крепко заехал по шее оказавшемуся тут как тут анчутке, звезданул по сопатке подвернувшемуся суседу-баннику Югре - тот, отлетев в сторону, обиженно забормотал: "Нужна мне эта сопля! Психический!" - и забрал девчонку к себе. Он поселил её в заброшенной бане и растил до шестнадцати лет. В это время Генька даже не всегда добросовестно выполнял свои обязанности по поддержанию благополучия в доме, и люди вздыхали: "О-хо-хо! Знать, чем-то мы прогневили Хозяина". Ну, затем как обычно. Генька подыскал Арине жениха, подбил его зайти ночью в баню, и там девушка взяла с него слово, что он женится на ней. Парень, да и его родители, долго сомневались, пока один колдун не сказал им: "Дураки! Её сам домовой сватает! Будет у них счастье!" Так оно и вышло. Но Генька не ушёл жить к молодым, а остался в своём доме, свято храня ему верность.
Между тем что-то менялось у людей. Деревни медленно, но верно пустели. Лес вырубался и хирел. Водяные время от времени с дикими воплями выскакивали из воды и бежали, незнамо куда. Трифилий, вспоминая людей, каждый раз грязно ругался и неизменно добавлял: выродки! Сначала изредка, а затем всё чаще и чаще дул тяжёлый, зловонный ветер, от которого Генька мучительно кашлял, пугая своих хозяев, всё ещё живших в доме. Домовой наверняка бы решил, что это гнусный смрад Змея Горыныча, если бы не знал, что почти все они уже передохли от едучих дождей и какой-то невидимой заразы, носившейся в воздухе, а оставшиеся забились в бездонные пропасти и сипло дышали, выпуская изо рта вонючий дым.
Генька уже было решил: всё, помирать пора! Хотя, какое там помирать? Триста лет - разве это возраст для нежити? Вон, Трифилию за десять тысяч перевалило, он и сам не помнил сколько. И лишь то, что в его доме живут, останавливало Геньку. Потому что тем временем деревни почти обезлюдели, и домовые разбрелись кто куда. Что бы там они не говорили, но без людей они, в отличие от водяных, леших и других, жить не могли. Кто сгинул без следа, кто в город подался, и многие уже там сгинули - только перевёртыши безболезненно приживались в городе.
Трифилий вновь завёл дружбу с Генькой - больше не с кем было. Впрочем, Трифилий тоже слыл оригиналом, но по иной, нежели Генька, причине, он на дух никого не переносил, окромя домовых. Обо всех изменениях в людском мире Генька узнавал от лешего, а тому вести зверьё, да птицы приносили.
- Жуть, что деется в городах! - говорил Трифилий. - Смрад, грязь, светопреставление! - далее шла непечатная ругань и обязательное. - Выродки!
Бежали годы, наматывались десятилетия. Остался один и Генька. Последнюю старушку похоронил он; переломил себя, вырубил крест и установил его на могилке, и безутешно плакал над сиротливо-свежим бугорком земли. Совсем стало плохо домовому. Ладно, хоть Трифилий его изредка подкармливал. Но Генька так и не привык к лешачьей пище. Однажды он не выдержал и разграбил охотничью заимку. И пусть её уже лет пятьдесят никто не посещал. Всё равно, ах, как нехорошо! Генька покаялся в содеянном грехе лешему. Тот вздохнул и сказал:
- Надоть тебе к людям идти! Гыт, сгинешь! Чавой-то они други стали. Мне, вона, сказывали, в городах боле не живут - расселились по земле-матушке. Природу не гадють. Сам, гыт, видишь, последне время дышать легче стало. Да и водяные не выскакивают, как оглашенные, из воды. Иди, Генька.
- Куда идтить-то? - возразил домовой. - Я не знаю. Страшно.
Трифилий достал диковинную книжицу и смущённо пояснил:
- От людей, называется: записна книжка, для памяти. Иди на заход солнышка, на два перста правее. Дойдёшь до этой, как её? - леший заглянул в книжицу. - Ав-то-стра-ды.
Генька обалдел:
- Чего?!
- Автострады. Дорога такая. Насыпана. Аршин шесть вверх. Переходи осторожно. По ней, эти, - леший опять заглянул в книжку, - спидли, а, может, и спиддели, пёс их знает, ездють. Вжик! Только их и видели. Такой тебя долбанёт и по этому... по се-ми-ко-ну размажеть. Перейдёшь дорогу и топай дале. Через день наткнёшься на... монорельс. Да ты пасть-то захлопни! Это тоже вроде автострады, но на ней две железяки положены. По одной в одну сторону поезд идёть, по другой - в другую. Поезд - это вроде колбасы, но большой.
Услышав слово колбаса, Генька судорожно сглотнул слюну. Леший продолжал:
- Там... платформа есть, это что-то навроде сцены для танцев. Взберёшься на платформу - поезд и встанет, двери сами откроются, автотически. Войдёшь в поезд, он тебя и довезёть, куда надо.
- Да куда ж мне надо?! - взвыл Генька.
- Туда! Вот, я тебе мясца припас, да хлебушка раздобыл - на дорогу хватит. Мы, гыт, нежить не есть по полгода могём. Иди! Так тебя, да растак! Пропадёшь без людей. Устроишься - меня навести, не забудь.
- Конечно! - заныл Генька.
Они крепко расцеловались, и домовой отправился незнамо куда.
Генька, надо сказать, за всю свою жизнь не уходил далеко от дома. Изредка навещал Трифилия, а уж о том, чтобы добраться до владений другого лешего, и речи не было. Домовые - они на то и домовые, потому что любят свой дом, и совсем не любят отлучаться из него. Поэтому сам путь, да ещё неизвестно куда, являлся для Геньки отчаянным предприятием. Но Трифилий правильно отметил: домовые не могут без людей. И те, и другие издревле жили вместе, и образовали обоюдовыгодный симбиоз. Теперь их пути разошлись. Люди смогли обойтись без домовых и вообще без нежити. И все спокойно, по крайней мере, на первых порах, перенесли разлуку, все, кроме домовых. Эти взбалмошные, далеко не всегда приятные существа оказались в сильной зависимости от, на словах отчасти презираемых людей. Конечно, домовые никогда, даже самим себе, в этом не признавались. Но! Природу не обманешь.
Генька с опаской, можно сказать, со страхом отправился в путешествие. Он и раньше-то плохо представлял, как живут люди везде, кроме его села. Всю информацию он получал из третьих рук. Информацию, зачастую перевранную до полной неузнаваемости. Что же говорить про нынешние времена, когда в жизни человечества произошли столь существенные изменения, что даже Трифилий не взял на себя смелость оценить их. Домовой конечно отметил, что леший, говоря про людей, не добавлял привычного: выродки! Около ста лет назад, Генька интуитивно судил об этом, люди чуть не сгубили Землю, но сейчас обстановка явно изменилась к лучшему. Хотя, нет-нет, да и проливались кислотные дожди, и изредка доносился гнусный смрад химического производства. Но всё же Генька отметил, что лес не хиреет, а, наоборот, растёт и набирает силу. В нём множилось зверьё, а в реках - рыба. Всё это радовало домового, так как позволяло надеяться на удачное окончание его путешествия по поиску людей. Удачное - в смысле его совместной жизни с ними. Но Генька боялся поверить себе, и он на протяжении всего пути иногда прижимался к какому-нибудь дереву и спрашивал:
- Как вам живётся сейчас?
- Хорошо, - мягко шелестело оно в ответ, - сейчас хорошо.
- Давно?
- Лет пятьдесят, если мерить твоими годами.
- Рубят вас?
- Нет-нет, наоборот, помогают.
"Ах, как славно!" - думал Генька и веселее шагал вперёд. Запасы продовольствия, выданные лешим, он, не удержавшись, доел на третий день и теперь перебивался ранними грибами и лесной ягодой. Пища далеко не самая приятная. Конечно, Генька мог обойтись и без неё. Нежить без всякого вреда для себя умела голодать по два-три месяца и не пить по нескольку недель. Но домовой справедливо полагал, что эти способности ему ещё пригодятся, и не трогал запасы, отложенные у него в организме.
На восьмой день Генька вышел к автостраде. Он, вспомнив слова Трифилия, сразу узнал её по высокой насыпи. Но помнил он также и про эти, как их, спиддели. Он представлял их чем-то вроде огромных медведей, прижавших короткие уши к голове и стремительно несущихся на врага. Генька с опаской, поминутно останавливаясь, взобрался на насыпь и замер в нерешительности. Вправо и влево уходила широкая, совершенно прямая полоса тёмно-серого с небольшой прозеленью цвета. Генька заозирался, выискивая свирепых спидделей. Справа на горизонте показалась ярко-оранжевая точка. Генька и чирикнуть не успел, как - вжик! - что-то бесшумно, если не считать свиста рассекаемого воздуха, пронеслось мимо него и в мгновение ока исчезло. Домовой волчком крутнулся на месте и кубарем слетел вниз. Минут пятнадцать он сидел, затаившись в кустах, применив все свои знания и умения к маскировке и мимикрии. Наконец, отдышавшись, он вновь упрямо полез наверх. Только он выбрался, как - вжик! - спиддель пронёсся в обратную сторону. Генька, забыв про всё своё достоинство, беспорядочно скатился по насыпи и, спугнув ужа, забился в узкую щель под корягу. "Да что ж это деется? - заныл он. - Так и кидаются, так и кидаются!" Раз шесть он поднимался и в нерешительности топтался на краю обочины. Ну и, конечно, дожидался очередного "нападения" и в ужасе сигал обратно. "Вот сволочи! - уже со злобой думал он. - И как они меня видят? Кажись, и попрозрачнел - дальше некуда, и лучи солнышка пустил в обход. Так нет - видят! Нет, знать, люди совсем ополоумели - вишь, каких зверюг вывели."
Долго бы, наверное, Генька ещё сновал туда-сюда и, может быть, только ночью, когда движение по автобану замирало, сумел бы перейти на другую сторону, если бы один из "страшных зверей" не замедлил ход, свернул на обочину и остановился. У домового, когда он увидел, что "хищник" нацелился прямо на него, душа ушла в пятки, а, так как Генька от страха замер, как вкопанный, то, намереваясь зарыться в землю, запросилась наружу. Но ничего страшного не случилось. По бокам спидделя как бы поднялись два крыла, и из образовавшихся отверстий вышли мужчина и женщина. Генька проявил постыдную медлительность, впрочем, вполне объяснимую. Во-первых, его душа не спеша возвращалась на место и, находясь где-то на уровне коленок, мешала двигать ногами. Во-вторых, он так давно не видел людей, что это зрелище доставило ему неизъяснимое удовольствие. Люди, не имея возможности увидеть домового, едва не наступили на него, и, если бы он не опомнился и бесшумно не шмыгнул в сторону, быть бы конфузу. Уже удобно устроившись неподалеку от парочки, Генька с удовольствием отметил тот отрадный факт, что люди всё-таки его не видят, а только эти заразы - спиддели!
Домовой совершенно растрогался от встречи с людьми и, смущаясь собственных чувств, жадно их рассматривал. Людей, конечно. Он готов был их расцеловать! О-хо-хо, вот до чего дошла нежить. Особенно ему приглянулась девушка: невысокая тоненькая, с чёрными, как смоль, короткими волосами и тёмными глазами. Её нежное, с детской припухлостью личико выражало участие и даже сострадание к сопровождавшему её юноше. Как удивился бы Генька, если бы узнал, что юноше сорок семь, а девушке двадцать пять лет и что юноша опытный космодесантник, первым успешно осуществивший высадку на Гарпию, а девушка как раз собиралась на эту непонятную планету в составе научно-исследовательской экспедиции. По правде сказать, может быть и не удивился, даже скорее всего не удивился, так как эти слова: космодесантник, научно-исследовательская экспедиция - абсолютно ничего ему не говорили.
Домовой, как упоминалось, с жадностью рассматривал людей, и особенно девушку. Необходимо отметить, что он питал определенную слабость к слабой половине человечества, что объяснялось именно слабостью и ни чем иным, кроме слабости. Между тем, парочка спустилась с насыпи, расположилась на ярко-зелёной траве и продолжила начатый в спидделе разговор.
- Лена! - сказал мужчина. - Я тебя ещё раз очень попрошу, откажись от экспедиции.
- Оставим, Карл, - вздохнула девушка.
- Да пойми ты, это страшная планета.
- Ну почему же? Ты сам сообщил, что как раз ничего страшного не обнаружил, только непонятное.
- Она страшна своей непонятностью, страшна своей чужеродностью! Мне повезло - я вернулся. А куда пропали сначала Ведерников, и вслед и Сыроежкин? Гарпия противопоказана человеку! Ты же знаешь, я голосовал против экспедиции, категорически!
- Потому, что в ней я должна принять участие! - воскликнула Лена.
- Да, и поэтому, - ответил Карл и с мукой в голосе произнёс. - Ну почему я не могу лететь с вами?
- Потому что дальние разведчики летают в одиночку, ты же знаешь, вы не можете работать в коллективе.
- Да, - с горечью согласился Карл. - Но прошу тебя, не употребляй это новомодное слово. Я - космодесантник! - и его глаза загорелись нехорошим огнём.
"Вот сейчас я его тресну! - азартно подумал Генька. - Сейчас, сейчас, вот ужо!" Он совершенно не понимал, о чём они говорят, он и половину слов-то не разобрал.
- И потом, - продолжала Лена, - я бы с тобой не пошла в одной экспедиции. Не будем об этом.
Карл печально кивнул головой:
- Да, я знаю, не будем, - и воскликнул. - Чёрт меня дёрнул объясниться тебе! Жил бы себе в неведении и замирал бы каждый раз при встрече. А так, тьфу! - плюнул он и попал точнёхонько в глаз подвернувшемуся анчутке.
Генька беззвучно захохотал, наблюдая, как анчутка от неожиданности подскочил и в страхе кубарем скатился с насыпи. Домовой уже и позабыл, что сам несколько минут челноком сновал вверх и вниз.
Лена залюбовалась придорожной ромашкой. Карл заметил и сказал, протягивая руку:
- Давай-ка, я погадаю.
- Не надо, у тебя чётное количество лепестков.
- Ты права, - согласился он, - а ты не хочешь? Тебе с каким числом найти, чётным или нечётным?
- Лена пожала плечами:
- Я сама не знаю. Не надо, пускай растёт.
- А что, есть предмет для гадания? - грозно спросил он, и Генька вновь напрягся.
- Есть, Карл, прости.
Он обмяк:
- Да нет, Лена, это ты меня, дурака, прости. Поехали.
Они поднялись и сели в спиддель. Геньке очень хотелось последовать за ними, но он не решился влезть в брюхо зверю, хотя и догадался, какой-то аппарат для передвижения, вроде автомобиля, которые Генька как-то видел.
Оставшись один, домовой собрался с духом и с наибольшей быстротой пустился через автостраду. Ну и конечно, справа, с той стороны, куда уехали Лена и Карл, на него набросился очередной спиддель. Раздался зубодробящий визг тормозов. Генька, уже ничего не соображая от ужаса, скатился вниз по насыпи уже по другую сторону автострады и вжался в землю. Спиддель проюзил по полотну метров сто, но остановился, не доехав до Геньки, что, в конечном итоге, и спасло его, и он успел перебежать автостраду. Из аппарата вышел мужчина, недоумённо осмотрелся и спросил кого-то внутри:
- Ты что-нибудь видел?
- Нет.
- И я тоже. Наверное, заяц. Вот только, как он защитный барьер пересёк? Непонятно. Сообщи-ка Борису.
- Да чего сообщать? Что ты не знаешь эту автоматику, настроенную на биомассу? Врёт, как старый маразматик.
- Сообщи, сообщи.
Спиддель уехал, и Генька, преисполненный гордости от совершённого подвига, весело отправился дальше.
Однако веселье недолго радовало домового. Его вновь посетило беспокойство, мучавшее до этого всё время пути. Ну, например, Геньку насторожил ответ, что деревья больше не рубят. А из чего же тогда дома строят? Ему, конечно, рассказывали про жуткие каменные коробки, в которых селились люди. Домовые в них практически не уживались. Неужели и Геньку ожидает та же участь? По мимолётной недавней встрече домовой понял, что люди не такие, к каким он привык. Другими стали люди. Он почти не понял, о чём они говорили. Да навыдумывали всякого! Одни спиддели чего стоят! О-хо-хо, куда ты идёшь Генька? Не лучше ли повернуть обратно? Только мысль о том, что вновь придётся с боем форсировать автостраду, останавливала его.
Через три дня он вышел к монорельсовой дороге. Всё было так, как описал Трифилий. Справа виднелась платформа. Генька сразу узнал её. Для человека, конечно, столь высокая точность выхода по ориентиру: на два пальца правее захода солнышка - кажется невероятной. Но необходимо помнить, что шёл не человек - домовой. Для нежити подобная точность в порядке вещей.
Генька подошёл к платформе и крепко задумался. Платформ оказалось две: одна по оду сторону и вторая, напротив, по другую. На какую идти? Об этом Трифилий не сказал. Леший и сам по прошествии нескольких недель вспомнил об упущении, послал вдогонку Геньке птиц, но поздно. Ехать-то надо было обязательно влево, и ни в коем случае вправо. Там, по разведданным Трифилия, монорельс упирался в страшное, заколдованное место - космодром. Его даже самые глупые птицы облетали за десять вёрст. Изредка оттуда с диким рёвом, извергая могучее пламя, поднимались кошмарные чудища, которым Змей Горыныч и в подмётки не годился. Леший, не получая известий от Геньки, корил себя за совершённую оплошность и уверился, что тот ошибся и сгинул на космодроме.
Генька, просидев в неподвижности около часа, резонно рассудил, что, раз и спросить не у кого, то ехать всё равно в какую сторону. Но, если взойти на ближайшую платформу, то не придётся переходить дорогу, а этого после автострады домовой пуще огня боялся.
Ждать поезда долго не пришлось. Минут через пятнадцать после того, как Генька поднялся на платформу, он медленно и беззвучно подошёл, остановился и открыл двери. Генька был один. Он поозирался по сторонам, но из поезда никто не вышел. Вообще, поезд, в отличие от спидделя, вёл себя на удивление спокойно: не кидался, не охотился, а терпеливо ждал. Домовой вздохнул и юркнул внутрь. Двери закрылись, и поезд плавно набрал скорость.
Генька осмотрелся и остался недоволен. Помещение, в котором он оказался, ему явно не понравилось, пустое, прямоугольное, холодное. Это и понятно - тамбур! Генька обнаружил дверь и озадаченно уставился на неё. На двери не было ручек и он закручинился, не зная, как войти. Дверь была плотно пригнана и отсутствовала малейшая щель, в которую, без сомнения, домовой сумел бы просочиться. Но ему ещё повезло, что он не заметил дверь напротив. Можно себе представить, какого страху он натерпелся бы, оказавшись в проходе между вагонами. Неожиданно дверь раскололась, и две половинки разъехались в разные стороны, открывая проход в вагон. Генька, обратив внимание на несколько удивлённых взглядов людей, сидевших на передних креслах и взиравших на пустой проём, не стал мешкать, и, никем не замеченный, вошёл в вагон. Двери с некоторым запозданием, как бы подумав, закрылись.
Генька, преодолев страх, с интересом обследовал вагон. Особенно ему понравились никогда ранее не виданные сидения, мягкие, с подлокотниками и высокими спинками. Домовому очень хотелось есть, и всё же он не опустился до постыдного воровства и не полакомился снедью, обнаруженной в сумках людей. Генька выбрал пустующий ряд кресел и удобно устроился у окна. Он с огромным удивлением смотрел в него, поражаясь скорости передвижения - лес по сторонам дороги сливался в зелёную стену - и мягкости хода.
Изредка поезд останавливался, и входили новые люди, но больше выходили. Вагон пустел. Генька на первой остановке на всякий случай нырнул под кресло и затаился. Потом он уже не делал этого.
Наконец, в вагоне осталось всего шесть человек. Поезд опять остановился, но через короткий промежуток времени не отправился, как обычно, дальше. В вагон вошли два мужчины в форменной одежде. Геньке это сразу не понравилось. Один из мужчин обратился к сидящим людям:
- Господа! Кто из вас везёт ребёнка?
Все недоумённо переглянулись и отрицательно покачали головами.
- Нехорошо, - укорил мужчина, - ребёнка - в спецзону, нехорошо. Придётся осмотреть вагон. Стив, где он прячется?
- В этом вагоне, а точнее не установить. Ты же знаешь разрешающую способность аппаратуры - плюс-минус двадцать метров.
Мужчины прошли по вагону, внимательно заглядывая в каждую щёлку. Генька забился под кресло и сидел ни жив, ни мёртв.
- М-да, - почесал нос первый мужчина,- не нашли. Ты точно уверен, что кто-то здесь прячется?
- Точно! Масса, правда, выдаётся как-то размыто, от двадцати восьми до сорока одного килограмма.
- Ну что ж, придётся пригласить Альму.
Первый мужчина вышел и вернулся с огромной восточноевропейской овчаркой.
- Господа, прошу вас на время покинуть вагон. Ищи, Альма!
Генька загрустил. Собака, конечно, увидеть его тоже не могла, но учуяла бы обязательно. Овчарка довольно быстро прошла между рядами и уверенно ткнулась в то место, где прятался домовой. "Молчи, сволочь!" - мысленно приказал он. Альма чуть подумала и открыла рот, чтобы гавкнуть. Генька быстро выдрал из бороды клок волос и с размаху всадил ей в пасть. Собака поперхнулась, а домовой пригрозил: "Молчи, гадина, а то пришибу!" Альма испуганно взвизгнула и побежала дальше. Генька же опрометью кинулся из вагона. По окончании осмотра мужчина бросил своему напарнику:
- Дрянь твоя аппаратура! Только людей напрасно потревожили.
Стив недовольно покрутил головой:
- Странно это. Вон, и Альма как-то необычно себя вела, и на автобане три дня назад похожая ошибка случилась: система охраны зафиксировала пересечение дороги биологическим объектом. Зверь, наверное, но как он сквозь барьер проник? Это совершенно невозможно! Надо будет Борису сообщить.
Генька вместе со всеми вошёл в вагон и через полчаса вышел на конечной станции. Перед ним открылась необычная картина: бескрайнее ровное поле. Вдалеке возвышались какие-то строения. Домовой окончательно обнаглел и вместе со всеми влез в нечто напоминающее спиддель, только значительно больше. Автобус за несколько минут домчал его до построек. Генька вылез, осмотрелся и понял, что только один дом предназначен для людей, остальные являются техническими сооружениями. Естественно, что он этих слов не знал, но интуитивно суть определил правильно.
Домовой с замиранием сердца - что-то его ожидает? - приблизился к дверям. Они, как и тогда в поезде, несколько секунд "подумали" и открылись. Генька вошёл внутрь и поморщился: а дом-то не жилой, нет, не жилой. Он знал, что есть дома, где люди не живут, а работают. Этот был из таких. Но всё же, не очень надеясь на своё чутьё, домовой решил обследовать здание. Он проходил по помещениям, ничего, конечно, не понимал, но всё больше утверждался в первоначальном мнении.
Он зашёл в одну из комнат и остановился озадаченный. Пол и стены комнаты были выложены холодными гладкими плитками. "Ишь ты, - подумал Генька, - сколько колодцев! Но какие чудные - белые и узкие. Ведро сюда не запустишь. Но напиться не мешает." Дверь неожиданно отворилась и в комнату вошёл мужчина. "Во дают! - изумился Генька, когда мужчина сделал свои дела и вышел. - Совсем ополоумели люди, колодцы гадють." Он влез на раковину и, повторив действия человека, напился из-под крана.
Генька ещё немного побродил по диспетчерскому пункту. В одном из помещений он наткнулся на спятившего мужчину, тот разговаривал сам с собой. Домового осенило: "Да это же дом для психических! Точно! Скорее, скорее отсюда!"
Он выскочил наружу и осмотрелся. День клонился к вечеру. Оранжево-красный солнечный блин заваливался за видневшиеся вдалеке четыре строения совсем уж странной формы - домовой не знал этого слова: пирамидальной. Пора было думать и о ночлеге. "Пойду, что ли, проверю," - решил Генька и отправился по пустынному шоссе к необычным домам.
Три ему сразу не понравилось. Уж очень они имели дикий цвет: чёрные, с прозеленью, кое-где виднелись прогары. А вот четвёртый его заинтересовал своей чистой серебристой поверхностью. Домовой приблизился и обозрел открывшуюся картину. Размеры дома впечатляли. Цилиндр диаметром около ста метров глубоко уходил в шахту. Сверху на цилиндре стоял конус. Общая высота составляла метров четыреста. Но самой удивительной была ажурная арматура, оплетающая дом. Что это, Генька совершенно не представлял. От вершины дома внутри арматуры спустилась бочкообразная капсула. Из неё вышли два человека. Один сказал другому: "Завтра докончим." Они сели в стоящий рядом спиддель и уехали.
Генька не рискнул, да и не знал как, воспользоваться лифтом и пополз по лесенке, вьющейся вдоль дома, вверх. Приблизительно через час он забрался на последнюю площадку и крепко вцепился в перила. На этой высоте дул устойчивый сильный ветер. Домовой глянул вниз и ему стало нехорошо. Он с усилием оторвал взгляд от бездны и уставился на дверь, ожидая, когда она откроется. И действительно, с некоторой задержкой она сдвинулась в сторону. Генька шагнул вперёд и застыл. Прохода-то не было! Под серебристой стеной оказалась коричневая. Домовой нерешительно поскрёб её пальцем и совсем обалдел: палец, преодолевая некоторое сопротивление, погрузился в стену. Генька в страхе отдёрнул руку, подождал и повторил опыт, на сей раз погрузив руку по локоть. "Да что же это деется! - возопил он. - Никто, кроме колдунов и оборотней, не умеют сквозь стены проходить. Караул!" Домовой пощупал серебристую поверхность. Нет, сквозь неё рука не проникла. Он догадался: "Ишь, какая хитрая стена!" Генька сжал кулаки, зажмурил глаза и отчаянно шагнул вперёд.
В помещении стояла полная темнота и это его обрадовало. Он в темноте видел так же хорошо, как и при свете. Но сейчас темнота представлялась ему безопаснее. Генька в очередной раз принялся осматривался. Неожиданно, секунд через восемь после того, как он вошёл внутрь, зажёгся свет, и домовой сполошно заметался по большой пустой комнате, не находя укрытия. Он увидел дверцы в стене, сладко напоминавшие ему шифоньер. Но открываться они не пожелали, и Генька напрасно скрёб длинными ногтями по их поверхности. Наконец, он успокоился и подивился: "Вишь, как делать всё стали - ни щёлки нет!"
Генька отправился исследовать дом. Он уже устал удивляться и равнодушно отнёсся ко всему необычному. А как раз домовому было чему удивляться. Из длинных перепутанных коридоров множество дверей вело в самые разнообразные помещения. Встречались похожие на те, которые он видел в диспетчерском пункте. Но, главное, Генька нашёл жилые комнаты. И это его очень обрадовало. Комнаты ещё не заселились, отсутствовал в них ещё человеческий дух, но можно было надеяться, что когда-нибудь в них станут жить люди.
На всём пути Геньку сопровождал свет, предупредительно зажигаясь впереди и угасая далеко сзади. Двери открывались и закрывались автоматически, правда, не сразу, а с некоторой задержкой. Но Генька привык к этому и без раздражения дожидался срабатывания. Он обнаружил, что дом многоэтажный, но решил отложить обследование на следующие дни. Это и понятно, домовой очень устал, его оглушало всё новое, необычное. Уже засыпая под пультом управления командного пункта, он подумал: "А где же окна?" - и захрапел.
Генька крепко разоспался, и только человеческие голоса разбудили его. Точнее будет сказать, не разбудили, а присели в уже привычное состояние настороженности. Он ещё сквозь сон услышал шаги, но приходил в себя необычно долго. В помещение командного пункта вошли двое мужчин.
- Ну что, Петька, - сказал один, - проверяй ноль. Если опять уплыл, нам головы оторвут! Итак второй день на крейсер никого не пускаем.
- Чёрт! - выругался Пётр.
Генька внимательно посмотрел по сторонам и, не обнаружив чёрта, злорадно подумал: "Ага! Сила нечистая - меня боится!" Первый мужчина воскликнул:
- Что?!
- Опять уплыл. Двадцать восемь килограммов массы показывает.
- Быть того не может! Мы же с тобой вчера всё проверили.
- Что значит, не может? Сам посмотри: мы весим сто шестьдесят три килограмма, а он показывает сто девяносто один.
- М-да! - почесал нос первым. - Давай, обнуляй и пойдём всё ещё раз проверим. Если к вечеру вновь уплывёт, хоть топись!
Мужчины поставили сумки на пол и куда-то ушли. Генька вспомнил про окна. Не было окон в этом доме. Вместо них, да и то не везде, на стенах висели какие-то чёрные прямоугольники. Домовой тщательно изучил их и убедился, что это точно не окна. Прямоугольники состояли из малюсеньких стекловидных шестигранников, плотно пригнанных один к другому.
Генька отправился обследовать дом. Многое, очень многое, оказалось для него удивительным и непонятным. Выше того этажа, где он спал, находился ещё один, состоящий из одной странной большой комнаты. Её стены и потолок образовывали полусферы и были выложены по всей поверхности такими же шестигранниками, как и чёрные прямоугольники в других комнатах. Посередине в ряд стояли четыре кресла. Генька недоумённо пожал плечами и пошёл осматривать нижние этажи. Да и понятно, как ему было не удивляться, если он ни разу в жизни не то, что не видел, но и слыхом не слыхивал про ходовую рубку.
Глубже шести этажей вниз Генька не сумел спуститься. Сколько он ни ждал, они так и не открылись. И к лучшему! Бог знает, к чему это могло привести. Думается, очень несладко пришлось бы Геньке, не смотря на то, что он домовой, сумей бы он при своей настырности влезть в ёмкость с активным веществом.
Налазившись вволю, Генька захотел есть. К счастью, вода в туалете была и он не рисковал умереть от жажды. Но с едой дело обстояло плохо. Он вспомнил про сумки, оставленные людьми на командном посту, и, сломленный голодом, решил: "Пёс с ним! Если есть что съестное, хоть кусочек уволоку!" Какое там кусочек! Он вытащил из сумки все восемь бутербродов с ветчиной и четыре яблока, и ещё пожалел, что поздно пришёл. Судя по крошкам на полу, люди уже перекусывали.
В замкнутом, отрезанном от внешнего мира помещении домовой потерял счёт времени и не знал, что день близится к окончанию. Мужчины вернулись на пост.
- Сейчас поедим, предложил Пётр, - а потом проверим окончательно, - и изумился. - Василий, ты мои бутерброды слопал?
- С ума сошёл?
- А где они?
- Откуда я знаю? Сам, наверное, сгрыз и не заметил.
- Да не ел я их!
- Ну, тогда только одно: ушли тебя искать, все в слезах!
- Тьфу!
- Да не переживай, у меня много - на двоих хватит. Давай, сначала проверим, а потом поедим. Так. Всё в норме: сто шестьдесят три килограмма. Пошли по помещениям. Так... всё отлично: везде ноль.
- Да обожди ты с проверкой! - не унимался Пётр. - Куда вся еда делась? Вот, и яблок нету!
Генька заволновался: "Ох, найдут меня. Чудные они стали. Пора тикать!" Он схватил бутерброды, яблоки и незаметно выскользнул с поста. Трудно сказать, повезло домовому или нет, но его бегство спасло его от неминуемого разоблачения. Останься он, так не сейчас, но обязательно позже его непременно обнаружили.
- Дались тебе эти бутерброды! - возмутился Василий. - Сейчас командный пост проверим и займёмся их поиском. Так... отлично: сто шестьдесят три килограмма. Ну, и общая масса: тоже сто шестьдесят три килограмма. Порядок. Хорошо бы, конечно, завтра ещё раз проверить.
- Ну да! - возразил Пётр. - Завтра! Тут завтра такой тарарам поднимется! Толпы народа нагрянут, туда-сюда сновать будут, входить-выходить. Сам понимаешь, трёхдневная готовность к старту. Ничего не проверишь! Мне одно непонятно: к чему на научно-исследовательском крейсере аппаратура фиксации биологически активной массы? Мороки с ней, да надёжность ещё невысокая, да вес приличный.
Василий хмыкнул:
- Так-то оно так, но последнее время при полётах на предельную дальность произошло несколько случаев массового психоза, связанного с "наличием" чужака на борту. Вот, чтобы хоть как-то обезопасить экипаж и поставили. Пётр поморщился:
- Знаешь, что мне не понравится? Число двадцать восемь килограммов. Неприятное совпадения, и у Бориса, на его участке, в двух местах тоже зафиксировано двадцать восемь лишних килограммов. Да вот и бутерброды пропали.
- Тьфу! - плюнул Василий.
А бутерброды они так и не нашли.
На следующее утро действительно началось столпотворение и продолжалось три дня. Сотни людей сновали по новому Генькиному дому, залезали в самые сокровенные уголки, и домовой метался, как оглашенный, следя только за тем, чтобы на него ненароком не наступили или не придавили чем-нибудь. На четвертый день он решил: "Надо переждать суматоху" К тому же он соскучился по свежему воздуху, ветерку, тёплому солнышку, и поэтому собрался с утра выйти наружу. Однако очередной день начался полной тишиной. Никто не вошёл в дом, и домовой, в очередной раз озадаченный, на всякий случай выждал полдня. Наконец, это ему надоело и он направился к выходу. Только он собрался приблизиться к дверям, как они раскрылись и через эту странную коричневую стену, шлюзовую мембрану, в дом один за другим начали входить люди, необычные люди. Все в одинаковых серебристых костюмах: штаны, переходящие непосредственно в куртку. Генька насчитал тридцать четыре человека. Были среди них и женщины. Увидев женщину в комбинезоне, домовой осуждающе покачал головой: срамота! "Пусть, пусть идут, - размышлял он. - Войдут все и я отправлюсь погуляю."
Неожиданно он заметил ту самую девушку, с которой встретился при попытках форсировать автобан. Всё в нём радостно всколыхнулось: Алёна!
Генька позабыл все свои намерения и отправился вслед за ней. Она прошла в одну из кают, достала из сумки различные вещи: одежду, бельё, книгу, расчёску и ещё много всяческой мелочи, незнакомой домовому, и разложила в шкафчике и большом стенном шкафу. "Здесь я и буду жить! - обрадовался Генька. - В этом шкафу." Он дождался, пока Алёна выйдет и начал устраиваться, выгораживая себе в углу шкафа потаённое место и укладывая в нём свой нехитрый скарб, который до этого всегда носил с собой в торбе. Устроившись, он подумал: "Теперь - гулять, гулять."
Генька прошёл по коридору и оказался в большом, сейчас безлюдном, холле. Неожиданно раздался громкий, идущий ниоткуда, голос:
- Службам крейсера доложить о готовности к старту!
Домовой замер и принялся лихорадочно вертеть головой, пытаясь дознаться, кто же это орёт?
- Остальные члены экипажа, все в противоперегрузочных креслах?
- Все!
- Двигатели - на прогрев!
По кораблю прошла дрожь, у Геньки мелко застучали зубы, и он сполошно заметался по холлу: ткать отсюда, тикать скорее!
Вибрация прекратилась, но послышался тонкий, вроде комариного, вой. Генька, ничего не соображая, в страхе вжался в угол.
- Старт!!
Раздался дикий рёв. Дом зашатался, как пьяный. Домовой обезумел от ужаса, сердце у него оборвалось. Неожиданно на него набросилось невидимое чудище и начало с силой прижимать к полу. "Отпусти, сволочь! - забарахтался Генька. - Вот зараза! Отпусти, тебе говорят!" Он уже опомнился и пытался отбиться от чудища, беспорядочно размахивая руками. Вдруг рёв прекратился, но чудище не исчезло, всё так же пытаясь крепко вжать Геньку в пол. Довольно быстро он сообразил, что как-то необычно его притискивает: каждую частичку тела совершенно одинаково. Домовой смирился, лёг на спину, сложил руки на груди и приготовился умирать.
Сколько он так пролежал, он не знал. Но не умер. Из динамиков донеслась новая команда:
- Вывести противоперегрузочную защиту на расчётный режим!
И чудище пропало. Генька ещё немножечко полежал, спохватился и понёсся к выходу. Не тут-то было! Сколько он ни стоял у дверей, сколько ни матерился, они не открывались. Он смачно плюнул и отправился к себе.
На корабле потекла обычная полётная жизнь. Генька уже смекнул, что что-то он, куда-то он не туда забрался. Не бывает так, чтобы люди безвылазно сидели в доме. Да и дом, если признаться, уж очень удивительный. Какими бы там люди не стали, но это не простой дом. Домовой, конечно, узнал, что находится он на космическом крейсере первого класса "Валдай", но это ему совершенно ничего не говорило. "В тюрьму я, что ли, попал? - недоумевал Генька. - Вроде не похоже."
Двери наружу по-прежнему не отворялись, и пришлось домовому смириться с вынужденным заключением. Неделю, может быть, две, ему было интересно. По сравнению с тем, что он видел за первые четыре дня, многое изменилось. Правда, ему так и не удалось проникнуть в нижние ярусы корабля. Генька, издалека наблюдая за людьми, узнал, какие двери ведут вниз. Но, когда он подошёл к ним, раздался скрипучий нечеловеческий голос: "Код?" - и повторил это слово несколько раз. Домовой, испуганный не столько непонятным вопросом, сколько тембровой окраской голоса, счёл за благо удалиться и больше не приближаться к этим дверям.
Первое время его занимали невиданные зверушки самой разнообразной величины: от маленьких, с мышку, до больших, со стол, появлявшиеся то тут, то там и занятые непонятными Геньке делами. Люди не обращали на них никакого внимания. Домовой сперва относился к ним настороженно, но вскоре убедился, что они безопасны. Он обнаглел, вставал у них на пути и они, если он был в тот момент невидимым, наткнувшись на него, испуганно замирали. А если Генька не скрывался, аккуратно огибали его и отправлялись по своим делам. Впрочем, довольно быстро Генька понял, что не такие уж они безопасные. Однажды Генька сидел один в каюте. В помещение вкатил автомат размером с небольшую собаку и с лёгким жужжанием принялся ползать по мягкому ворсистому покрытию пола. Домовой с интересом наблюдал за ним и понял, что это дворник: он своим носом с раструбом протягивался к малейшей соринке и пожирал её. Генька, оставаясь невидимым, взял кусочек печенья и раскрошил его перед автоматом. Тот охотно съел предложенное. Тогда Генька намусорил чуть в стороне. Но и тут автомат учуял пищу и проглотил её. Домовой осторожно поднёс руку к отверстию, пытаясь понять, как же это пища сама пролетает в пасть зверю. Неожиданно мощным потоком воздуха Генькину руку всосало внутрь. Автомат натужно взвыл, затих и тревожно замигал красной лампочкой. Руку крепко заклинило внутри. Генька ополоумел. "Отпусти! - зашипел он, опасаясь орать и тем самым привлечь внимание кого-нибудь из людей. - Отпусти, супостат!" Домовой заметался по каюте, таская за собой пылесос. Ну что ты будешь делать с этим ворогом?! "Отпусти! - взмолился Генька. - Я тебе ещё печенья дам. Конфетку! Отпусти только." Ничего не помогало. Тогда домовой проявился в видимом свете - ну вот я, видишь? Двери каюты распахнулись, и появилось ещё два автомата. Один направился к пылесосу, а второй устремился к домовому. "А-а!" - дико взвыл тот, с силой рванул руку, вытащил-таки её, оневидимился, юркнул в шкаф и забился в потаённое место. "У-у! Зараза!" - думал он, зализывая ободранную конечность. С тех пор Генька прекратил эксперименты с киберами.
Домовой в своей предыдущей жизни привык к тому, что он всегда при желании может скрытно перемещаться по дому, в котором живёт, и его весьма раздражало, что здесь это не удаётся вполне. Нет, сам-то он мог оставаться невидимым. Но вот двери! Они, всегда закрытые, раскрывались только при приближении человека или домового, а щели, как уже упоминалось, отсутствовали, и, хочешь, не хочешь, приходилось ждать пока двери удосужатся тебя пропустить. Причём, если перед человеком они раскрывались сразу, даже заранее, то перед Генькой - с некоторой задержкой. Более того, он понял, что пока не встанет на определённое место перед дверью, она вообще не откроется. Геньке не нравилось, что он может определить, есть ли за дверью человек или нет, только в радиусе три-четыре метра, и, следовательно, заметив, что двери открываются сами по себе, люди могут, пусть и косвенно, узнать о присутствии домового. Естественно, несколько необычное поведение дверей не осталось незамеченным, и два мужчины из экипажа недели две бились над проверкой настройки автоматики, но, конечно, ничего не обнаружили и оставили всё как есть до возвращения на Землю.
Вскоре Геньке стало скучно. Действительно, ни пообщаться не с кем, ни погулять. Даже, в общем-то, невинные шутки ему пришлось оставить. Вначале-то Генька принялся резвиться. То завяжет ночью у кого-нибудь штанины на комбинезоне узлом, то пощекочет, да не один раз за ночь, спящего. Особенно ему нравилось наблюдать за ошарашенным лицом человека, который за обедом, повернувшись к своей тарелке, обнаруживал, что есть-то уже и нечего. Но Генька убедился, что люди тупые какие-то стали. Вместо того, чтобы понять, что с ними заигрывает домовой, они сердились, злобились, незаслуженно упрекали друг друга, ругались. "Ах, как нехорошо! - думал Генька, слыша в очередной раз: опять эти идиотские шутки! - Я должен поддерживать мир и порядок в доме, а вместо того, вон, всех перессорил. Ах, как нехорошо!" И он перестал забавляться, и добывал себе пропитание, молниеносно собирая объедки. Но теперь молока, которое он любил до умопомрачения, ему не доставалось. И это его тоже огорчало. Скучно стало Геньке!
Он даже подумывал, а не открыться ли людям? Но, потеряв всякую уверенность, не решился и на это. Единственной отрадой у него осталось наблюдать за Алёной. Но и это были короткие пять-десять минут перед сном. С утра она уходила и проводила день за непонятными Геньке штуками. После ужина она или беседовала вместе с остальными, - в их беседах домовой и слова-то не все понимал, - или веселилась в компании. А вот человеческое веселье домовой, в силу сущности нежити, точнее, по их патриархальным жизненным принципам и пустому упрямству, просто не переносил. По вечерам Алёна читала перед сном, а чаще сидела в задумчивой грусти. Как только она начинала собираться ко сну, Генька деликатно удалялся.
Домовой вскоре догадался о причине её грусти. Алёна была влюблена. И не в кого-нибудь, а в самого командира, единственного человека на корабле, которого Генька по-настоящему боялся. Высокий, худющий, с костистым лицом и ёжиком коротко стриженых волос, он подавлял домового неизменно ровным настроением, спокойствием и уверенностью. В самых жарких перепалках, вызванных ли Генькиными глупыми шутками, или возникших по иной причине, командир сохранял предельную корректность и хладнокровие. Домовому ещё не встречались подобные люди, и маска человека без нервов гипнотизировала его. Генька из-за этого сердился на себя и его так и подмывало сотворить с командиром какую-нибудь более злую шутку, чем простое подбрасывание горсти мусора в постель, но он боялся. Домовой боялся - уму непостижимо!
Однажды вечером в каюту Алёны постучались, и голос командира спросил:
- Можно?
Генька обратил внимание, что в чужую каюту человек мог войти только после поучения разрешения хозяина. Только домового автоматика, видимо шалея при опознании объекта, почти всюду пропускала беспрепятственно. Алёна встрепенулась:
- Да, да, войдите!
Командир уселся в одно из кресел, немного помолчал и сказал:
- Елена Денисовна, я к вам с деликатным и, видимо, не очень приятным для вас разговором. Поэтому заранее прошу прощения.
- Я слушаю Вас, Виктор Игоревич.
- В последнее время вы слишком явно выказываете мне своё предпочтение перед остальными.
Алёна вспыхнула и заалела как маковый цвет. "Ах, как хороша! - залюбовался ею Генька и захорохорился. - Вот обидь её - ужо я тебе покажу! Вот, ужо дам!" Но в глубине души он ужасно боялся этого.
- Мне подобное внимание весьма лестно, - продолжал командир, - и, поверьте, в любой другой ситуации я был бы рад, но не сейчас. Наш полёт из-за чьих-то весьма неумных шуток протекает довольно нервно, - Генька сконфузился. - Вы женщина, безусловно, красивая и именно поэтому я прошу вас относиться ко всем ровно. Мне особенно неловко сейчас, потому что мне, по крайней мере, мне так кажется, вы отдаёте предпочтение. Но не сомневайтесь, окажись на моём месте любой другой, я всё равно пришёл бы к вам с этим разговором. Я вас настоятельно прошу не оделять меня своим расположением: не надо приносить чай на командный пост, не надо, ни к чему заботиться, чтобы я вовремя поел, ну и тому подобное. Я надеюсь, вы поняли? - Алёна кивнула. - Нам необходимо восстановить на крейсере атмосферу доверия и доброжелательности. Ещё раз простите.
Ночью Генька слышал, как Алёна не могла заснуть и тихо плакала в подушку, и он сорвался. Утром домовой с интересом ожидал, среагирует ли командир? Среагировал. Перед завтраком он встал и, сохраняя внешнее хладнокровие (Генька-то видел, что он с трудом сдерживает бешенство), сказал:
- Я хочу предупредить нашего неуёмного шутника, чтобы он поостерёгся. Я не могу гарантировать его целостность в случае его раскрытия.
Раздались вопросы:
- А что он ещё отмочил?
- Именно отмочил - залил в мои ботинки воды, - равнодушно бросил Виктор Игоревич и сел.
Алёна была готова провалиться от стыда: ей казалось, что командир смотрит на неё. А Генька удовлетворённо отметил про себя: "Ага! Проняло!" Вообще-то, он не воды налил в ботинки, но это не так существенно. Но домовой поклялся себе самыми страшными клятвами, что больше шалить не станет.
К концу первого месяца полёта Генька совсем затосковал. Он просто устал от одиночества и даже начал шёпотом разговаривать сам с собой. Он вновь начал подумывать, а не раскрыться ли? Но, во-первых, он не знал, как это сделать, - люди, с которыми он встречался до этого, всегда знали, что он есть. И, во-вторых, его останавливало пустое тщеславие нежити. Ну как же, он, домовой, пойдёт на поклон к людям? Не бывать этому! И всё же он сдался и решил-таки дать знать о своём существовании Алёне. Генька как-то вечером начал тихонечко поскрёбываться в шкафу. Но добился лишь того, что Алёна долго рассматривала внутренность шкафа, а на следующее утро за завтраком заявила:
- Вы знаете, у меня в шкафу, кажется, мыши завелись - скребутся.
Геньку очень огорчило, что она не догадалась, кто скребётся. И он продолжал ломать голову: ну как же дать о себе знать? Ничего, по-видимому, не оставалось, как взять и появиться перед ней. До такого стыда Генька ещё не докатился. Да и боялся он испугать Алёну своим неожиданным появлением - видок у него был ещё того.
Вскоре домовому стало не до контактов. Режим жизни на корабле неожиданно и резко переменился. Люди перестали проводить время в праздности. За исключением коротких часов сна они занимались непонятными Геньке делами. Его изредка трепали кратковременные, но интенсивные перегрузки. И к домовому вернулись прежние страхи. Однажды на него, после малопонятных переговоров по громкоговорящей связи накинулось уже знакомое чудище и долго прижимало к полу. И опять всё исчезло без следа. Лишь Генька ощутил необыкновенную лёгкость в теле. Откуда он мог знать, что сила тяжести на Гарпии составляет всего 0,7g?
Не сразу он обнаружил, что люди выходят погулять наружу. Генька уже и думать забыл про прогулки. Да и выходили люди не через те двери, в которые вошли в крейсер на Земле. Они спускались, как узнал домовой, на антиграве глубоко вниз, и там оказался ещё один вход-выход. Генька внимательно изучил, что делают люди, чтобы выйти. Особенно его поразило, что они надевают на себя диковинные шкуры: горбатые, с прозрачным горшком вокруг головы.
Всё разузнав, Генька решил: что ж, пора и мне погулять. Он выждал момент, когда в приёмно-выпускающем шлюзе никого не было, встал на цыпочки и дотянулся до того места, к которому люди прикладывали ладонь, прежде чем выйти наружу. Створка двери сдвинулась в сторону, и перед ним возникла знакомая коричневая стена. Генька весело шагнул вперёд.
Жгучая боль хлестнула по глазам и схватила костлявой рукой за горло. Генька поперхнулся и волчком завертелся на месте. Крепко зажмурившись, он слепо тыкался в разные стороны, пытаясь вернуться. К счастью, секунд через двадцать ему это удалось. Генька впал в корабль, вздохнул воздух, судорожно закашлялся и повалился на пол. Вся кожа нестерпимо горела, из глаз лились слёзы.
Шатаясь из стороны в сторону, ничуть не заботясь, что его кто-то увидит, он с трудом добрался до каюты и забился в свой уголок. Ему было очень плохо. Каждый вдох разрывал грудь и прерывался глухим надсадным кашлем. Помирал Генька. Вечером вернулась осунувшаяся от усталости Алёна. Домовой, чтобы не напугать её, затаил дыхание, но не выдержал и опять закашлялся. Девушка испуганно вскрикнула:
- Кто здесь?!
Генька, ничего не соображая, вывалился из шкафа и распластался у её ног.
- Господи! Кто вы?
- Домовой, - просипел он.
- С ума сойти! Что с вами?
- Погулял... на улице.
- Погулял? - ужаснулась Алёна. - Без скафандра?
Она выхватила из кармана пульт оперативной связи и нажала кнопку. Через десяток секунд в каюту вплыл чёрный ящик - кибер-доктор, КОДО. Надо признать, что он мгновенно оценил ситуацию и принялся за Геньку. Опутал его длинными щупальцами, всунул в лёгкие трубку. Домовой было дёрнулся, но, обессиленный, тут же затих. В эту ночь он спал на койке Алёны, а она устроилась на полу. Утром она спросила:
- Ну, как ты?
Домовой пошевелился и неуверенно ответил:
- Вроде хорошо.
- Звать-то тебя как?
- Генька.
- Ну, вот что, Генька, лежи, из каюты носа не показывай. Дверь я запру, никто, кроме КОДО, не войдёт. Еда на столе. Вечером всё расскажешь. Мышка! А может шутник?
Когда она ушла, домовой с аппетитом поел, с удовольствием выпил стакан молока, но на койке не остался, а забился в свой уголок. Любой человек на месте Геньки вряд ли и пошевелиться толком0то сумел после такой передряги, а вот домовому ничего.
Вечером перед ужином Алёна на минутку заглянула в каюту и, естественно, никого не обнаружила. Она присела на краешек кресла и растерянно прошептала:
- А может мне всё приснилось?
Генька высунул свою мордашку из шкафа:
- Не приснилось, - и для убедительности повторил. - Не приснилось!
Алёна вздохнула:
- Ну ладно, жди меня, я быстро.
Она поспешно поела, вернулась и позвала:
- Генька!
Он охотно вылез наружу.
- М-да, - она критически осмотрела его. - Домовой?
- Домовой.
- И вы всегда так выглядите?
- А чё? - захорохорился Генька.
- Да ты в зеркало посмотрись!
Генька глянул в зеркало и недоумённо пожал плечами:
- По-моему, нормально.
- А по-моему, - сердито сказала Алёна. - Форменное безобразие! Ты когда мылся последний раз?
Генька принялся сосредоточенно загибать пальцы на руках.
- Ты что считаешь? - гневно спросила Алёна.
- А чего? Эти, десятки.
- Десятки чего?
- Лет.
Алёна в изнеможении села:
- О, господи! Ну вот что, я не знаю, как ты здесь очутился. Ты мне всё ещё расскажешь. Но, раз уж ты здесь, изволь подчиняться правилам.
Генька гордо закудахтал:
- У домовых свои правила!
- Это ты на Земле свои правила устанавливай, а здесь - будь любезен! И без меня никуда ни ногой, а то сгинешь!
- Ой! - испугался Генька. - Что делать-то?
- Пройди в ванную, вон туда, стой смирно и ничего не бойся.
Генька в сопровождении трёх киберов прошёл в ванную, и оттуда сквозь шум льющейся воды доносилось его смущённое хихиканье: "Уй-ю-юй, щекотно!" Минут через тридцать он, похорошевший, вернулся в каюту.
- Ну вот, - удовлетворённо отметила девушка, - совсем другое дело.
Генька зыркнул в зеркало и... понравился сам себе. Молодой стриженый домовой, короткая бородка, исчезли привычные лохмы и у Геньки неожиданно обнаружился высокий благородный лоб. Домовой, подбоченясь, крутился и так, и эдак. Смущал его несколько комбинезон. Во-первых, наспех переклеенный кибером, он кое-где висел мешком, да и срамота! Но всё же и он придавал Геньке определённый шарм.