Аннотация: Средневековье - без романтики и прикрас. Слабым нервами и желудком просьба не читать.
ПИТЕР ГОДЕНДАГ
- Эй, Питер, куда это ты так вырядился!
Веселая, кровь с молоком, Мари, дочка разбогатевшего торговца шерстью, не отличалась изысканными манерами. Но ради ее звонкого, как серебряные колокольчики, голоса Питер был готов простить все. Вот и теперь он ничуть не жалел, что сделал немалый крюк по дороге в кузницу, лишь бы пройти мимо ее балкона. В стеганной куртке, шлеме из толстой сапожной кожи и с деревянным щитом, что подвешен на шею. Воин, врагам на страх, юным девам на сладкие муки сердца... Пусть полюбуется!
- Разве не знаешь? - притворно удивился он. - В Генте и Брюгге собирается ополчение. Покажем французам, кто хозяин на нашей земле!
Мари прыснула. Вот так всегда, что бы он ни сказал! Пора бы привыкнуть, но неужели у этого ангела ледяное сердце? И нет в нем даже ни капли жалости? Оскорбленный в лучших чувствах, Питер уже собирался прошествовать дальше, но тут...
- Постой!
Юноша обернулся, как если бы у него за спиной открылись ворота рая. И словно упал в бездну огненную, когда Мари вдруг спросила:
- Там, на войне, ты ведь можешь встретить шевалье де Ланьи?
Питер лишь угрюмо кивнул. Он сам мечтал повстречаться с этим надменным хлыщом в бою. Благо воевать им не на одной стороне, уж точно!
- Тогда передай ему... от меня... - девушка смущенно запнулась.
Не успел Питер и рта раскрыть, как с балкона, прямо в его ладони, упал сверкающий позолотой кошель. Отделанный бархатом, расшитый умелою дамской ручкой. Наверняка внутри медальончик, прядка волос и клочок бумаги, исписанный трогательными каракулями. Или еще какая-нибудь дребедень. Балкон в тот же миг опустел, и, как ни странно, на душе у Питера стало легче.
"Свет, что ли, клином сошелся на этой Мари? - думал он, шагая по узким, извилистым улочкам родного города. - Толста, как капустный кочан, и ума не больше, чем в кочерыжке. Не до ее подарков будет нам с шевалье, если с Божьей помощью свидимся. Один из нас эту встречу едва ли переживет. А впрочем..."
Перед глазами уже стояла картина: поверженный в честном бою де Ланьи ждет гибели у его ног. Один удар - и все будет кончено. Но разве так поступают герои, славные воины Фландрии? Нет равных им в доблести, благородстве и милосердии к побежденным соперникам! Встаньте же, рыцарь, вы храбро сражались, пусть вам наградою весть от возлюбленной будет... Точно как мейстерзингеры в балладах поют!
Размечтавшись, юноша задел лбом притолоку над входом в кузню. В глазах потемнело - легкий кожаный шлем почти не берег от боли. Устав красоваться, Питер на время стянул его с головы. И смело вошел в захламленную, пропахшую дымом каморку.
- Мне нужен меч, - заявил он, переступив порог.
От громкого, дружного хохота вздрогнуло пламя в горне.
- И коня, коня благородному воину! - подхватил второй.
Питер молча сжал кулаки, готовый размазать насмешников по кривым, прокопченным стенам.
- Будет вам! - примирительно бросил кузнец, хлопнув его по плечу. - Много нынче таких воевать собралось, на всех мечей-то не напасешься. Да и навряд ли ты клинком хорошо владеешь. На вот, - шагнув в полутемный угол, кузнец пару раз громыхнул тяжелым железом. - Держи! Это годендаг, для молодых да глупых, вроде тебя. Маши, коли, пеших не подпускай, а конным на глаза лучше не попадайся. Может и вернешься цел-невредим, мамке с девкой своей на радость.
В руке у Питера оказалась толстая, грубая палка, окованная железом. Оправа, круглая, словно яблоко, переходила в похожее на кинжал острие. Кто-то из благородных может и скривился бы при виде такого оружия, но Питер, мясник и сын мясника, вмиг оценил его по достоинству. Железный шар, что легко проломит вражеский череп, и навершие - длинное, острое, будто нож забойщика... Только и остается, что славу в битве снискать. Да прозвище получить громкое, чтобы ужас на недругов наводило. Питер Годендаг - каково?
Даже не зная дороги, было бы трудно не отыскать площадь у ратуши, где собралось около пятисот вооруженных бюргеров. Пивом и чесноком оттуда несло за квартал, а крепкая ругань слышалась на другом конце города. Умело обходя знакомые тупики и выгребные ямы, Питер ускорил шаг. Пришлось торопиться - отряд вот-вот должен был выступить, чтобы примкнуть к ополченцам из Гента. Вместе им надлежало остановить сорок сотен отборной пехоты и цвет французского рыцарства, уверенного в своей победе как никогда.
- Здорово, сосед! - первым заметил Питера возле ратуши мельник Гийом. - Тоже решил попробовать красной каши?
* * *
Ежась от утренней прохлады, Питер устало оперся на древко. Сколько же можно стоять, дожидаясь битвы? Будь он во главе фламандцев - ударил бы первым, застал бы врасплох!
Знакомая до тошноты равнина за рекой Гренинг тянулась до самого горизонта. Ряды французского войска и осажденный замок Куртре казались лишь низкими облаками в рассветном тумане. И только быстрая, пенистая, бурлящая у самых ног речная вода, играя резкими бликами, мешала глазам слипаться.
Засмотревшись на перекаты, Питер не сразу понял, что за странный предмет вдруг выкинуло на отмель. Человек в этой груде мокрого тряпья среди растекавшихся по воде темных пятен угадывался с трудом. Из гривы длинных волос, что закрыли лицо и слиплись от крови, торчало тонкое древко испанского дротика. Знакомый почерк!
Поодаль, у противоположного берега, громоздился еще один труп. Пятна крови стремительно, друг за другом неслись по течению, оповещая о множестве тел, запрудивших Гренинг чуть выше.
- Бидали*! - стоявший рядом с Питером в сердцах сплюнул. - Бьют наших лучников за рекой, как дичь на охоте. Сейчас начнется...
Договорить он не смог - помешала стрела, со свистом пронзив беднягу насквозь. Французы, больше не опасаясь ответных залпов, вмиг подступили почти вплотную. Их арбалеты косили фламандцев рядами, будто колосья.
- Отходим, отходим все! - пронеслось по толпе.
Вслед отступающим загудела, завыла смертельная вьюга. Арбалетчики, развернувшись в линию, обрушили на противника все, что только могли. Их стрелы с грохотом ломали дощатые, кое-как сколоченные щиты, словно днища у винных бочек. Алые брызги и струи в самом деле напоминали вино.
Нерасторопный был обречен. Бидали в зеленых ливреях уже перешли вброд Гренинг и добивали отставших дротиками. А с другого берега сумасшедшим галопом, быстро, как молния, неотвратимо, как Судный День, приближались тысячи всадников в блестящих на солнце доспехах. Казалось, земля дрожит шатким мостиком под копытами - вот-вот опрокинется в ад!
Стрела пробила щит Питера чуть ниже локтя. Удар был настолько силен, что крепкого, плечистого юношу развернуло всем телом - так яростный шквал вертит флюгер на башне. Это спасло ему жизнь: наконечник лишь вспорол стеганку.
Упасть не дали. Плечо уперлось в стоявшего сзади, будто в гранит. Фламандцы, еще миг назад готовые побежать, не разбирая дороги, теперь вновь смыкали щиты, хоть мало их уцелело под арбалетными стрелами. Даже несведущий в воинском деле Питер сразу же понял, что это не зря.
Первый рыцарь, собравшийся на скаку преодолеть реку, едва не вылетел из седла. Конь под ним неуклюже осел, погружаясь по стремя в топкую грязь у самой воды. Другим повезло чуть больше, но время было упущено. Бешеный натиск конницы свела на нет мокрая, вязкая глина под слоем дерна, что не выдерживал лошадей с их закованными в железо всадниками. Они проваливались в трясину и судорожными, беспорядочными рывками пытались выбраться, топча при этом свою же пехоту.
И все-таки враг оставался грозною силой. Рискуя жизнями, бидали и арбалетчики помогали рыцарям спешиться. Еще немного - и дротики, стрелы, мечи ударят по уцелевшим фламандцам одновременно. Кого не прикончат враз, тех добьют пикинеры, что двинулись следом.
- Быстрее... собраться... вместе! - будто стонал человеческим голосом громкий рожок прямо над ухом Питера.
То был единственный путь к спасению.
Вновь поднялось упавшее знамя - насмешка над рыцарскими штандартами. Его сучковатое древко венчало чучело петуха, для пущей сохранности облитое дегтем. Стрелой ему оторвало голову, но тем красноречивее была надпись на грубой холстине под тушкою мертвой птицы:
"Когда петух сей запоет
Король французский Фландрию возьмет!"
Войска наконец сошлись, и Питер вновь ощутил знакомый с детства, так долго казавшийся благополучным и мирным запах семейного ремесла. Дух скотобойни.
Безумный вихрь вскружил голову, подхватил, понес ко всем чертям на рога. Доспехи, ливреи, стеганки, изрезанные лохмотья в грязи... Рыцарские мечи против еще недавно презираемых годендагов, в руках фламандцев стяжавших грозную славу.
Разбитые, перекошенные яростью лица мелькали, как искры из-под удара. В неразберихе ближнего боя пришлось много раз перейти Гренинг, и вскоре ноги уже не касались ни дна, ни воды. Поток, что местами мог скрыть с головой, был завален трупами.
Отбросив треснувший, бесполезный щит, Питер перехватил древко, чтобы сражаться двумя руками. И ринулся в самую гущу схватки, размахивая годендагом, как одержимый. Он словно стал частью единого целого, способного только крушить и резать, не зная устали, жалости, страха. И даже не удивлялся, что до сих пор еще жив.
- Храни нас Господь! - закричал кто-то в ужасе.
На поле боя - узкой полосе окровавленной грязи, что стала для многих братской могилой, - уже вытягивались в единый строй шеренги атакующих пикинеров. Гремели панцири, сверкали длинные острия. И не было измотанным в битве, едва державшимся на ногах фламандцам пощады - лишь чудо могло им помочь.
Перед французским строем, прямо по мертвым и раненым, скакали два рыцаря на огромных, одетых в броню першеронах. В гордой осанке одного из них угадывалась привычка повелевать людьми и событиями. Другой же... Питер не стал рассматривать. Он видел достаточно, чтобы с диким воплем встать на пути верховых, позабыв об опасности. Слишком хорошо был знаком ему этот сказочный зверь на щите - грифон с красной розой в пасти, фамильный герб де Ланьи!
Рыцари пришпорили лошадей одновременно. Видать решили посостязаться - кто раньше возьмет наглеца на копье. Они приближались стремительно и красиво, как на турнире, и даже бывалый воин не смог бы противостоять им. Но мясник знал, что делать.
Ближайший из всадников был вынужден натянуть поводья, замедлить бег, разворачиваясь для смертоносной атаки. Питер оказался проворнее. Железный шар с отчетливым треском переломил бедро чуть пониже крупа. Конь не заржал - захрипел, как раненый человек, давясь жестокой, невыносимой болью. И скрылся из глаз, неуклюже отпрянув куда-то в сторону. А следом уже налетел де Ланьи, и Питеру оставалось только упасть, распластаться в траве под копытами, без толку молотившими воздух, и словно пику вонзить годендаг в незакрытое конским доспехом брюхо.
Древко рванулось из рук, сдирая с ладоней кожу. Хлынули внутренности, смрадный дождь окатил с головы до ног. Сотни проклятых фунтов костей, мышц и стали обрушились на Питера горной лавиной. И наступила тьма.
* * *
- Эй, сосед! Живой?
Кто-то неосторожно тряхнул за плечо, выдергивая из-под конской туши. Дикая боль окончательно привела в чувство. Голос был странно знакомым. Так и есть, лысый Гийом, тот самый, чья мельница на окраине рядом с мясным кварталом! В родном городе он давно прослыл надоедливым болтуном, и вряд ли война его изменила.
"Такого разве что могила исправит!", - с ленивой злостью подумал вдруг Питер, еле ворочая мысли в гудящей, точно с похмелья, голове. - "И как он нашел меня в этом аду?".
Казалось, Гийом его понял.
- Тебя ж со всех сторон видно было! - хохотнул он, окинув взглядом усеянный телами берег. - Когда ты на рыцарей вышел, мы думали - не жилец! А вон как оно повернулось...
Глоток воды из кожаной фляги не утолил жажду. Вкус ее показался до того мерзким, что все выплеснуло наружу пополам с горькой желчью. Зато перестала трещать голова, в глазах прояснилось, и Питер сумел, наконец, подняться. Дешево отделался - лишь вывихнуто плечо, да висок рассекло слегка, должно быть рыцарской шпорой. "Заживет до помолвки!" - сказала бы мать.
- Хоть знаешь, кого с поля боя прогнал, как пса?
Питер лишь молча уставился на соседа.
- Эх ты, невежда! Сам граф Артуа со своим миньоном скакал впереди! Вел пикинеров в атаку, значит. Да на беду тебя встретил, и сразу не до того стало. Кое-как на хромой кляче удрал, за пехоту спрятался. Благородные - они ведь не нам чета, жизнь свою высоко ценят. А наши... - Гийом уже смеялся взахлеб, глумясь над пережитым страхом, - наши как увидали это, так и пошли на французов валом, сбили с них спесь! Кто конный остался - тех с лошадьми на куски, пеших - в клочья! От самой реки их гонят, что твое стадо, жаль мне уже не поспеть...
Сквозь рваную куртку Гийома виднелась набрякшая от крови повязка. Пятно на грубой, заляпанной грязью ткани росло с каждым приступом хохота. И как он только стоял на ногах, да еще и болтал без умолку с такой раной?
- Пустяки! - Гийом перехватил взгляд. - В мякоть да в кость, потроха не задело. Даст Бог само пройдет!
Питер впервые посмотрел на него с уважением. А чудаковатый мельник не унимался.
- Вино! - изрек он, по-собачьи нюхая воздух. - Я его, брат, за двенадцать лиг чую. А тут совсем рядом, должно быть вон у того молодца, - взгляд упал на шевалье де Ланьи, неподвижно лежавшего навзничь.
И Питер вспомнил. Как долго мечтал о встрече с соперником, как грезил о честной победе. А вышел позор один. По коню, не по всаднику бить - разве это достойный поступок?
- Жив, дышит, - заметил Гийом, ополовинив золоченый фиал, снятый с пояса рыцаря. - Сам знаешь, велено не щадить. Сейчас я его, прихвостня графского...
- Нет! - что есть силы вдруг выкрикнул Питер, и даже не испугался собственной дерзости.
Неповиновение в рядах ополченцев каралось смертью. Но Питер ни о чем не жалел - он уже прошел все круги ада.
- Ладно, - с готовностью согласился Гийом, отпустив древко. - Он твой. Ты начал - тебе и доделывать. Да и сподручнее мяснику как-то, я и с мертвых возьму что хочу. А так вот, живого да беззащитного, будто скотину какую - не по мне это, ох, не по мне! И без того столько душ сгубил нынче, что за свою боязно. Не подведешь, сосед?
Гийом не дождался ответа и тяжело заковылял прочь, держась за пробитый бок.
- Как-нибудь заходи, опрокинем по кружке! - бросил он, не оглядываясь.
Наверняка не хотел видеть, что происходит у него за спиной. Питера это вполне устраивало. Склонившись над рыцарем, он неуклюже пытался снять шлем и латы. Питер не раз видел, как на турнире упавший с коня вставал и без чьей-то помощи. Но эта броня оказалась слишком тяжелой, чтобы удержаться в ней на ногах.
Доспехи были великлепны. Одна украшавшая их чеканка стоила больше, чем Питер мог заработать за много лет. Но юноша твердо решил - он не возьмет ничего. И даже не тронет остатки вина в фиале, хоть вряд ли еще будет случай такое попробовать. Рожденный простолюдином, он пуще смерти боялся, что не способен на благородство, о котором поют в любимых балладах. И проклял бы себя, окажись в самом деле так.
- Кто вы? - услыхал Питер слабый, еле понятный шепот, когда все же справился с неподатливым шлемом.
Конечно, рыцарь не помнил его. Гарцуя под балконом Мари, разве мог он заметить какого-то бюргера, скромно стоявшего чуть поодаль? Ну и что! Главное - исполнить свой долг, а слава придет, непременно!
- Выпейте, - Питер поднес к губам де Ланьи его же фиал, ничего другого попросту не было. - Это поднимет вас на ноги.
Не помогало даже вино из замковых погребов. Когда Питер освободил шевалье от кирасы, набедренников и пояса с ножнами, тот по-прежнему и не пытался встать. Ни ран, ни ушибов - доспехи защитили хозяина. Так в чем же дело? Неужто разбитое горем сердце? От мейстерзингеров Питер не раз слыхал про такое, как и о том, что за средство может спасти.
Рука, сама собой потянувшись за пазуху, с трудом нащупала заветный кошель Мари. Найти подходящие слова оказалось гораздо легче. В них больше не было ни злорадства, ни благозвучной лжи - лишь вера, что поступаешь, как должно. Простые и сильные, они рванулись на свет из самой души и вдруг замерли на полпути в горле.
Привычный мир пошатнулся и рухнул, лишенный последних опор. Лицо внезапно вскочившего де Ланьи обернулось красивой и безразличной маской. Серые, со стальным отливом глаза были холодней острия кинжала, что сквозь прореху в стеганной ткани вошел по рукоятку в грудь.
* * *
Вырвав из раны лезвие, Франсуа де Ланьи брезгливо швырнул обмякшее тело наземь. Хоть в мыслях и благодарил небеса, что вовремя ниспослали этого грязного фламандского олуха, освободившего от неподъемных доспехов. А все же, чего он хотел? Чего добивался, играя на войне в благородство? Надеялся получить выкуп, или возомнил, что за свое милосердие будет посвящен в рыцари? Здравый смысл подсказывал: ни то, ни другое. И это вдруг привело шевалье в ярость - бесила сама невозможность понять.
В руке неведомо как очутилась дубина с железным шаром и острием, лежавшая рядом. В каждый удар по распростертому у ног телу де Ланьи вкладывал столько ненависти и страха, что едва не лишился сил. Но рассудок снова взял верх и лихорадочно заработал, выискивая пути к спасению.
Время торопило - годилось все, что могло оказаться полезным и было в тот миг под рукой. Стараясь лишний раз не смотреть на труп, рыцарь с проворством опытного охотника за трофеями принялся стаскивать с него сапоги. Рваная, в пятнах, пропахшая свежим мясом стеганка тоже оказалась как нельзя кстати. Пришлось надеть и ее, поборов тошноту. Теперь де Ланьи не отличался ничем от фламандцев, бродивших вокруг в поисках военной добычи. И можно было не опасаться, что его обнаружат.
В грязь упал незатейливый, без вензелей и гербов кошель. Такие обожали дарить влюбленные дочки бюргеров, как та, пышнотелая, имя которой де Ланьи не сразу и вспомнил. Мари вроде... Уже не глядя, он наступил на кошель ногой - едва ли в нем была хоть монета, что пригодилась бы беглецу. Жалеть стоило только меч и доспехи, оставленные врагам, но шевалье не могло смутить даже это. Он твердо верил: оружие, имущество, славу, не говоря уж о чести, можно вернуть с лихвой - если жив. А мертвого всякий, кому не лень, оберет до нитки и опозорит. Жить, выжить назло всему - вот настоящая сила и доблесть! Любой ценой!
Де Ланьи шагал бодро, размеренно, не позволяя себе сорваться на бег и тем самым навлечь подозрения. Прочь от окруженного победителями Куртре, прочь от битвы, медленно утихавшей неподалеку. И лишь когда горизонт заслонили высокие, с виду неприветливые стены монастыря, он наконец почувствовал, что спасен.
* Бидали - разведчики и метатели дротиков. В войске французского короля Филипа IV эту роль выполняли наемники из Испании.