В первый раз приступ острой головной боли случился у меня ещё в школе, в старших классах в девятом или в десятом, точнее уже не помню. Меня буквально подкосило. Сразу я даже не сообразил, что боль родилась в виске. Она словно высокая приливная волна окатила меня с головой, опрокинула на лопатки и протащила по прибрежной гальке и острым обломкам ракушечника. Я лежал оглушенный в проходе между партами и, борясь с тошнотой, пытался пробиться взглядом сквозь внезапно ставший марлево прозрачным и пугающе низким потолок. Сколько длилась мука, не могу сказать, но когда заживо меня поджаривающая электрическая дуга погасла, я сперва услышал, а после и ощутил мерные бухающие пульсации пытающиеся пробиться сквозь левый висок.
Я увидел склонившиеся надо мной испуганные лица одноклассников. Их голоса доходили до меня как из-под толстой пуховой перины. Меня подняли и куда-то поволокли.
Я закрыл глаза и увидел себя со стороны. Я вращался по очень близкой орбите возле умирающей звезды - красного гиганта. Звезда вздрагивала, и каждая её судорога отзывалась протуберанцем жгучей ненависти в черепе. Угасающее светило было переплетённым пучком сосудов - аневризмой в моём мозгу. Ещё один всплеск и сгустки плазмы и космической пыли осядут изнутри зрачков.
И вот тут я наконец-то окончательно лишился чувств.
Пиздец.
Пришел в себя я только дома.
Родители ходили вокруг меня на цыпочках горя желанием предугадать любой мой каприз. Только капризов у меня не было, как не было и простых желаний. Я медленно летел по нестабильной орбите вокруг своей звезды то, приближаясь к ней, и она занимала всё небо, то, удаляясь от неё, и она становилась всего лишь крошечным осколком стеклянной новогодней игрушки, лежащим всеми забытым на ветви празднично украшенной ели. К полуночи я забылся, как лохмотья на платье нищенки остались в памяти болтаться тусклые воспоминания. Даже не знаю было ли это на самом деле или я только бредил. Мать промокала мне губы влажной губкой, я жадно присасывался к ней, но как только капли влаги попадали на язык, поднималась тошнота и моя звезда неумолимо притягивала к себе моё изломанное тело. Отец заглядывал в дверную щель и смотрел, как надзирающий жандарм смотрит на заключённого, в его взгляде не было ничего, он просто выполнял свою работу. Потом появились белые призраки с лицами людей, и они тоже делали свою работу. Они сдавили бицепс моей правой руки широким эластичным бинтом удавкой, чуть не сломали мне кость, с шипением выпустили джина из резиновой груши. И дважды укололи меня в плечо, отчего я и....
Наутро я почти ничего не помнил и не соображал. В школу, разумеется, не пошел, но ближе к вечеру был в норме. Всеобщее возбуждение улеглось только через две недели, после обширного медицинского исследования и последующих уверений специалистов, что ничего страшного не произошло, виной всему перенапряжение в связи с предстоящими госэкзаменами и переизбытком гормонов в крови.
Ничего похожего не случалось со мной ещё очень продолжительное время, так что я, и думать об этом забыл. Я успешно закончил, общеобразовательную школу, поступил в не самый последний ВУЗ, расквитался и с ним. Вернулся в родной город, и недолго думая поступил по полученной специальности юрисконсульта в заслуживающую уважения контору. Время шло, я обрастал благородным жирком, как и приютившая меня контора, которая к тому времени честно получила право именоваться не менее как компания. Мои обязанности сокращались, а достаток рос. Мне это нравилось. Нравилось это и моим родным. Мать гордилась, а отец уже не смел, смотреть на меня жандармом.
Время шло. И я повстречал трепетную неалчную душу. Она обратилась ко мне всеми своими прелестями, и я был сражен в самое сердце или что там вместо него у юрисконсульта. Прошло совсем немного время, и у нас было всё. И два целующихся херувима на капоте белого семиметрового кадиллака, и пышная роспись в отделе ЗАГСа, и зёрна риса, вперемешку с розовыми листьями брошенные в лицо, и банкетный зал на сто пятьдесят человек, и поздравления, и подарки, и конверты с тонными купюрами. Всё было у нас.
Потом моя трепетная неалчная душа произвела на свет двух мальчиков одного за другим с перерывом в год. Мы все были счастливы насколько это вообще возможно.
Тот год, как и несколько предыдущих начался с речи президента и боя курантов. Мы с моей душой звякнули хрусталём и сделали по глотку шампанского. Мальчики погодки дружно бросились под ёлку терзать подарочные упаковки, один только пошёл в первый класс, другой готовился повторить его подвиг на следующий год.
Ровно в ноль часов пятнадцать минут раздался звонок в дверь. Пришёл ряженый Дед Мороз и разряженная Снегурочка. Парни взвизгнули и сломя голову бросились в прихожую. Когда я с фужером в руке и улыбкой на лице открывал дверь, мой красный гигант захватил меня в сферу своего притяжения во второй раз.
Всё повторилось в точности. Тот же низкий марлевый потолок, те же участливые лица и голоса из-под одеяла. И опять меня кто-то куда-то волокли, только на сей раз бережнее и нежнее. Опять мокрая губка на губах, тошнота и всплески ненависти в мозгу. И опять кто-то может и отец, заглядывал в дверную щель как надзирающий жандарм в глазок камеры. Всё, то же самое.
После выписки я ещё неделю приходил в себя.
К лету после натужной работы я стал компаньоном. Опять всё забылось. Тем более что компьютерная томография не выявила никаких аномалий. Моя душа опять была на сносях - беременна третьим мальчиком, и вовсю покупала разнообразные купальники для предстоящей поездки в ОАЭ. Мы как всегда были счастливы.
Перед отпуском у меня предстояла несложная командировка в Санкт-Петербург.
В моём СВ. была установлена плазменная панель. Я с удовольствием пересматривал третий фильм о Гарри Потере, как меня скрючило в третий раз. Свет померк, когда Гарри произнёс заклинание патронуса.
-Экспето патронум! - Он взмахнул волшебной палочкой, и я отключился.
Проснулся в обоссаных штанах и полным параличом памяти.
Привёл себя в порядок, переоделся и умылся. Только пятно мочи на ковровом покрытии пола купе казалось, кричало мне: не оставляй этого так парень, это уже не шутки.
После конференции по вопросам корпоративного права, я задержался в гостинице, обдумывая как поступить. Душа моя позвонила мне и разрешила все сомнения, сперва она дала поговорить с пацанами, потом приложила телефонную трубку к животу, а уж после сказала сама:
-Душа моя ты еле живой. Столько на тебя навалилось, если хочешь, я даже настаиваю, задержись в Питере на пару дней. Отдохни один. Целую тебя
Ту-у-у. Ту-у-у. Ту-у-у.
Решено. Остаюсь.
Первый день я не вылезал из номера и изучал местные, отдающие в желтизну газеты, нашел то, что нужно и на второй день с утра позвонил.
Трубку взяла помощница и бархатным голосом возвестила:
-Приёмная мадам Жозефины.
Я смутился и, запинаясь, напросился на приём, смутно объяснив свой интерес к таланту выше означенной мадам.
Ровно в указанное время я стоял на пороге квартиры мадам Жозефины. Помощница с бархатным голосом и как визуально выяснилось с вполне подходящим к голосу обликом, особенно утомляла взор её обширная в глубоком декольте грудь, соски величиною с голову новорождённого проступали даже сквозь поролоновую подкладку её бюстгальтера, пригласила меня войти. Оценив мой внешний вид, обладательница бархатного голоса и выдающихся форм предложила подождать в комнате для посетителей в компании чего-нибудь освежающего. Я согласился, тем более что после такой прелюдии хотелось чего-нибудь, чего угодно.
Я сел в удобное кожаное кресло и дождался виски с содовой. Помощница мадам больше не появлялась и я заскучал. Допил принесённый коктейль и кажется, задремал. Разбудил меня звук возбуждённого голоса, его признания в любви и вечной преданности и мне вконец показалось, что я в публичном доме. Только я собирался сделать заказ, и удалиться с пышногрудой нимфой как на моё запястье легла сухая твёрдая кисть, и голос над ухом позвал:
-Пойдёмте ваша очередь.
Голос не был бархатным, и прикосновение не было нежным, так что я разом собрался и вспомнил, зачем пришёл. Я поднял глаза, на меня смотрела мадам Жозефина. Сразу было понятно никакая это ни мадам, и зовут её как-нибудь проще: Маша или Даша, и никакая она не медиум, не экстрасенс не прорицатель. Но было в ней всё-таки, что-то такое чему повинуешься. Так что я встал и пошел.
В затемнённой комнате играл электрическими брызгами хрустальный шар, у меня в спальне вместо ночника стоял такой же только больше красивее и дороже. Мадам Жозефина пригласила меня сесть в кресло. Я сел. Она раскинула карты Таро и надолго задумалась. Пока она размышляла я, тоже вёл нехитрые калькуляции и обдумывал, во что мне станет этот поход к гадалке. Разумеется, один вид помощницы чего-нибудь да стоил, но естественно не той суммы, что проставлена в прайсе.
Мадам Жозефина сделала сосредоточенный вид и по итогу заявила:
-У вас пружина сдавлена, и уже давно.
-Что? - Ошалело спросил я.
-Пружина. - Ответила мадам Жозефина. - Нужно ослабить.
-Какая пружина? - Снова спросил я: - Это которая?
-В голове. - Спокойно ответила мадам Жозефина.
Я не то чтобы сразу повёлся на этот детский развод, для начала поинтересовался:
-И какие прогнозы?
-В Дубай на Жанейро-Бич ясная тёплая погода. Температура воды в Персидском заливе +27 по Цельсию. Пользуйтесь кремом от загара и не кормите супругу местными изысками, предпочтите традиционную кухню. Мальчиков можете не брать с собой, перелёт и всё такое. Тем более что ваше единение с супругой в эти дни стоит многого.
Я что называется не лыком шит, сперва естественно разинул рот, но очень скоро поправился и, улыбнувшись, сказал:
-Теперь понятно, почему у вас предварительная запись. Всё про меня узнали? А если бы я назвался другим именем? Как бы вы были хороши? Представляю.
И тут меня охватил лёгкий трепет, переходящий в самый настоящий ужас. А ужас состоял в том, что я именно назвался другим именем, да никто и не спрашивал его у меня. Когда я позвонил, мне просто назначили время и всех делов.
-Вы откуда знаете? - Спросил я.
-От верблюда! - Веско ответила мадам Жозефина.
Я представил себе верблюда, самого обыкновенного верблюда, жующего жвачку из колючки, надменно поводящего своим верблюжьим рылом из стороны в сторону, и между прочим нашёптывающим в ухо мадам Жозефине мои секреты. Я так живо представил себе эту проницательную скотину, что не удержался и спросил:
-А что он ещё сказал?
-Бросьте вы кривляться, давайте лучше попробуем найти кнопку.
-Давайте. - Согласился я. - А это как?
-Жопой об косяк. Голову давайте.
И опять воображение проделало со мной штуку. Я увидел безобразно кривляющеюся Соломею и голову Иоанна Крестителя на блюде. Однако мадам Жозефина так много не требовала. Она запросто притянула меня за уши поближе к свету и стала тщательно ощупывать мою голову, будто бы что-то ища на её бугристой поверхности.
Продолжалось это ровно до тех пор, пока гадалка радостно не вскликнула и что-то там не нажала на моём виске.
Сначала я услышал щелчок, будто сломали сухую ветку, а затем непроизвольно вытянул вперёд челюсть, как Марлон Брандо в "Крёстном Отце", скулы мои разошлись и состряпали потешную улыбку на харе. Затылок подался назад, и я почувствовал мозгами свежесть, словно мне залили в голову под завязку жидкого аммиака. Вонь стояла. Нос вошёл внутрь. Глаза как у мультяшного героя выскочили наружу, на пружинах. Глаза стали подпрыгивать и меня слегка замутило.
Мадам Жозефина поймала глаза в ладони и успокоила их пляску, чему я был безмерно благодарен, признаюсь. Пока она держала мои глаза в руках, череп раздался по швам. Я мельком подумал, что самая тонкая бумага прочнее моей памяти, и что моя память рвётся легче, чем калька. Тогда я воскликнул от боли, и гадалка сжала мои глазные яблоки. Гадалка сказала:
-Сиди тихо.
Я повиновался. Я ничего не видел. Мои глаза были плотно зажаты в горстях гадалки.
Мадам Жозефина милостиво расслабила пальцы, и я увидел одним глазом гадалку другим свой распахнутый череп. Могу сказать, что ничего похожего я никогда не видел. Боже Мой! Там не было того собачьего корма о котором писал Курт Воннегут, не было той щедро смоченной кровью губки весом в три с половиной фунта, там было чёрте знает что! Я никогда такого не видел! Винтики и шестерёнки, болты и гайки, пластмассовая коробка, набитая с верхом всякой чепухой.
Жозефина вытащила из ящика своего магического стола магическую плоскую отвёртку. И залезла ею в мой нестандартный мозг. Я видел, как Жозефина подцепила край пластины свившейся в клубок и резко надавила. Пружина развилась и боль прошла. И боль убила. Я прозрел, я увидел распахнутое надо мною лоно матери и пуповину, и всю свою последующую жизнь. Я увидел, насколько была ничтожна моя сущность. Я прозрел.
Мадам Жозефина поставила черепную крышку на место, так чтобы пазы совпадали с выступами, и, убедившись в точности подгонки, надавила на темя. Послышался и хруст, и металлический лязг. Потайная кнопка утонула в проёме.
Я почувствовал и воздушность, и толщу земной породы. Я почувствовал рай. Я почувствовал край той опоры что под ботинками, я плюнул вниз в пропасть. Я проснулся.
Мадам Жозефина разбудила меня. Она мне всё объяснила. Она ударилась в пространные рассуждения, которые я пропустил мимо ушей. Больше запомнилась заключительная часть её речи, а именно функциональная её составляющая и рекомендации по практическому применению новоприобретённых знаний и навыков.
Оказалось: Человеческий мозг устроен как обычные механические часы, с той только разницей, что главная пружина не раскручивается, а напротив, сжимается. И тем сильнее стягивается пружина, чем более увеличивается воздействие индивидуума на возрастание всепоглощающей вселенской энтропии. И когда между витками пружины давление приближается к критическому срабатывает предохранитель и равновесие восстанавливается.
Такое я услышал и притух. Я два года искал удобоваримое определение слова энтропия. И тут понял. Вся энтропия у кота под хвостом. Чем чаще кот гадит в угол, тем быстрее расширяется вселенная. Убей кота спаси вселенную. Мой девиз. Гринписссс!!!! умойся кошачьей мочой.
Предохранитель полетел ещё в школе в старших кассах то ли в девятом, то ли в десятом, не помню. Отсюда и головные боли, аневризма тут не причём. Не было никакой аневризмы. Что вообще такое аневризма? Сгусток крови в мозгу? Прекрасно. Нет ни крови, ни мозга, в его тривиальном исполнению. Можно сколько угодно разводить руками и посылать невинное тело в исповедальню томографа, поскольку тело безгрешно, тело принадлежит само себе, тело отдельно от души. Ну, а душа всё-таки привязана к телу. Дилемма проста, вытряси душу из тела, как вытрясают палас. Пыль по ветру. Вся недолга.
Так легко. И так странно.
Пружина.
Пружина стала моей притчей.
Я уволился. Я написал письмо своей жене.
Вот оно:
"Я вдруг. И вдруг. Я вдруг.
Я вдруг придумал, как мне тебя любить. Ведь не могу же я тебя не любить совсем. А любить совсем и насовсем, и тяжело и противно и совестно и невозможно. Я буду любить тебя исподтишка. Подло и не свято. Я буду представлять себе всякие грязности и перестану глядеть в твою сторону. Я буду мечтать о тебе, и презирать саму эту мечту. Я просто буду любить тебя, как прежде, только стану чуть дальше, может тогда, ты обратишь на меня внимание"
Такое письмо написал я сегодня и съел шоколадку. Я вполне понимаю то время, когда за какао-бобы убивали. Я бы убил за это. Я бы убил за это. Я бы убил за это. Я бы убил за это. Я бы убил за это. Я бы убил за это.
* * *
Главврач психиатрического диспансера-интерната Љ3 что по улице Командарма Белова, Наталья Сергеевна прочла измятые перепачканные шоколадом листы бумаги формата А4, и приобщила их к делу больного.
-Марья Николаевна! - Позвала она старшую нянечку, и та живо откликнулась.
-Да, Наталья Сергеевна.
-Николаевна как он сегодня?
-Кто?
-Филимонов.
-В говно собачье влез.
-Что, нарочно?
-Да кто ж его знает. Влез и всё. Лёшку у меня обидели.
-Я не о том. Страницы, где нашли?
-Как обычно под подушкой. Он их только там держит.
-Да, да. Ты не забывай забирать, а то, он нервничает, когда почта не уходит. Ты думаешь, он догадывается?
-Нет, - ответила Марья Николаевна, - он же дурак.
* * *
Я стоял в сортире и слышал их разговоры. Я знал многих людей считающих себя умнее прочих. Эти не исключение. Их право. Но эти, пожалуй, что правы.
Курнул.
Пукнул.
Нажал кнопку и спустил пружину.
Вселенная на мгновение замерла и пошла против своего хода.