Рыжики росли по окраине болотца за густой осиновой рощицей в получасе ходьбы от околицы деревни. Что это были за рыжики - знаменитые! один к одному, плотные, на толстой ножке с красивыми разводами на шляпке и не одного червивого. А как приятно сочно хрустел маринованный рыжик, словно сам прыгнувший в рот с зубьев вилки, как разливался его вкус по нёбу, перебивая только что опрокинутую рюмку водки за праздничным столом. Как взволнованно трепетали ноздри обонявшие запах всё тех же маринованных рыжиков. А лучшие рыжики и это бесспорно творили вдохновленные богом засола и маринада руки Анастасии Ильиничны.
Только солнце просушило вставший после холодной ночи туман, и осенний воздух перестал колоться, Анастасия Ильинична зычно на всю избу крикнула мужа, вновь задремавшего на диване после сытного завтрака:
-Вань!
-Чиво? - Встрепенувшись, отозвался со своего места угревшийся мужичонка средних лет с круглым без складок лицом измождённого изнеженного тунеядца.
-Вань сходи к болотцу за рыжиками.
-Мать да чё идти-то с того года ещё три банки осталось.
-Так-то с того года. А я свеженьких наделаю. К тому же три банки ты со своими алкашами в один присест умнёшь и добавки попросишь. Давай, давай, иди не рассуждай. Слушать не хочу.
Зная, что с женой, женщиной довольно крутого нрава хоть и снисходительной, спорить бессмысленно наш Ваня, крякнув и вздохнув, поднялся с дивана ответившего ему продавленными пружинами таким же тяжёлым вздохом. Быстро собравшись, он накинул на плечи большой сплетенный из ивы пестерь и вышел на улицу.
Минуя околоток Ваня, не снимая пестеря, заглянул на короткое время в кособокую хату и почти сразу же вышел, неся за поясом маленькую склянку, наполненную чуть мутной картофельной слезой, верным средством от сельской скуки и вообще любой меланхолии.
Пройдя поле и перемахнув два холма, Ваня с удобством расположился у опушки леса и с удовольствием для себя в два приёма опростал бутылочку первача, закусывая чёрным хлебом с салом и свежим огурцом. В промежутке между заходами курил и радостно щурился на играющее сквозь желто-бардовую листву солнце. Градус заметно повысил его самочувствие. В общем-то, поход с самого начала не был ему в тягость, а теперь так и вовсе сердце блаженно ёжилось и замирало, как от лёгкой щекотки и предстоящая тихая охота рисовалась в радужном переливе. Курнув ещё на дорожку, Ваня встал, накинул пестерь и двинул в лес.
Пробравшись овражком и оставив позади ивовую рощу, Ваня вплотную приблизился к краю болота. И в глазах его зарябило, словно раскинулась перед ним щедрая скатерть-самобранка.
Россыпями скоплениями и поодиночке стояли нарядные рыжики, с круговым рисунком и жиденькой бахромой по кромке шляпки они напоминали бутафорию, настолько неестественно привлекательно выглядели.
Ваня поставил на землю пестерь, размял руки и спину, вытащил из голенища сапога самодельный нож и принялся собирать урожай. Ярко оранжевый, будто ядовитый, сок тёк по рукам с разрезов ножек грибов, дух стоял потрясающий. Ваня увлёкся. Через сорок минут пестерь был полон с верхом. Спина у Вани затекла в серёдыше и подмышками вспрело, но он был рад, даже не смотря на долгий обратный путь с тяжёлой ношей за спиной. Дав себе отдых на перекур и созерцание замершей на последнем выдохе природы, Ваня собрался, просунул в лямки пестеря руки и усиленно сопя, отправился хорошо знакомой дорогой домой.
Старательно выглядывая под ногами, чтобы не зацепить носком сапога за корень кочку или ветку Ваня не слишком увлекался посторонними видами, и это его чуть не подвело. Странный рыкающий звук насторожил его ухо, и он остановился. Поднял глаза и обомлел.
Впереди метрах в десяти от него сидел бурый медведь и что-то с аппетитом обгладывал с покрытой мхом кочки. Ваня моментально промок, а горло напротив, обложило сухой и шелестящей как калька плёнкой. Он попытался сглотнуть, но чуть не подавился собственным кадыком. Осторожно, чтобы, ни, боже мой, прошелестела хоть одна складочка на одежде, Ваня снял с плеч тяжеленный пестерь, поставил его у своих ног, и как тот тать в нощи, сгорбившись и прищурившись, стал медленно, пятится назад.
Предательски хрустнула сухая ветка под сапогом. Медведь вскинул свою огромную башку. Зная, что совершает глупость, но не в силах бороться с накатившим на него страхом Ваня истошно завопил и, размахивая над головой руками, бросился напролом в чащу.
Потревоженный медведь заметался было на месте, но поборов стыд повёл мутным похмельным взглядом в след убегающему, выругался сложной трёхуровневой конфигурацией и с досадой плюнулся. Потом подтёрся припасённым пучком хвоща. Встал на задние лапы, одел линялые галифе с кожаной вставкой образца гражданской войны и неуверенно позвал:
-Ванёк ты? Вань!
А Ваня уже давно скрылся из виду и только прерываемый плачем и матом вопль смутно указывал направление его бегства. Послышался смачный удар, словно кто-то от большого ума с размаху саданул поленом по пустой деревянной бочке. Затем повисла гнетущая тишина. Но ненадолго, снова раздался горький плач и причастие божьей матери.
После Ванины вопли, перекрывая силу прежних его воплей, послышались опять быстро удаляясь, ослабели и погасли навек.
Ваня бежал так, словно ужасался опоздать выкупить душу из залога у самогонщицы. Тенета мерзко липли к лицу, ветви хлестали как плети палача. Ваня слышал позади рёв кровожадного зверя ещё миг, и тупые двадцатисантиметровые когти стеганут в спину, сломают рёбра и выдерут хребет. Но удар пришёлся в голову, в лоб. Свет разом погас.
Умер!
От ужаса Ваня почти сразу воскрес и, превозмогая дикую боль, бросился, не разбирая дороги, прочь от когтей и клыков. Правда теперь он держал глаза открытыми, вернее они сами собой распахнулись, приобретя размер и форму иллюминаторов водолазного шлема. Перед его взором мелькали стволы сначала берёз и осин затем шершавые точно покрытые лемешинами мощные кряжи сосен. Земля ходила ходуном, подпрыгивала до подбородка и проваливалась на несколько метров. Бежать и орать одновременно не хватало воздуху. И без того затуманенный страхом и сильным ударом головой о дерево мозг мглился всё больше. Наконец Ваня, обессиленный безумной гонкой, рухнул под корень упавшего дерева и прерывисто дыша, свернулся клубком готовясь погибнуть окончательно.
Ему вспомнились тёплые сухие и очень мягкие бабушкины ладони. Они нежно лежали на его щеках, оглаживали, ощупывали, и вдруг бабушка резко и больно дёрнула его правое ухо.
Ваня встрепенулся и нашел себя зарывшимся в кучу прошлогодних и свежих только что опавших листьев. Их запах вернул силы, только поганый сучок, вылезший откуда-то колол в ухо.
Не веря счастью, Ваня сел, отряхнул дрожащими руками волосы. Небольшой пустой пятачок и одиноко растущий раскидистый клён посередине да ещё поваленное полусгнившее дерево под чьим корнем он лежал стали его прибежищем, а вокруг сосны. Разве так бывает? - задался он вопросом, и сам себе ответил: бывает. Чего только не бывает, и яйцо икает, и луна моргает. Ваня блаженно опрокинулся в листву и только тогда окончательно ожил.
Но беда, как известно не ходит одна. Вполне насытившись чудесным спасением, Ваня поднялся на ноги и пройдясь вокруг клёна несколько раз при этом поглаживая всё более набухающий на лбу шишак и стараясь удержать тревожный тремор во всех конечностях понял что совершенно не знает того места где очутился. Сначала он нисколько не обеспокоился таким незначительным затруднением, по сравнению с диким зверем это казалось сущей чепухой. Но лишь вначале. Постепенно начавшийся как лёгкое беспокойство испуг перерос в беспощадную всепоглощающую оглушающую до беспамятства панику.
Через два часа после чуда воскрешения вы бы обнаружили Ваню совершенно растерянным, бродящим меж проклятых деревьев, породы которых он уже не различал. Его гуля налилась соком, разрослась на половину лба и полностью захватила правый глаз. Он потух, намертво закрылся как устричная раковина, и ничего не видел. Ваня старался подбодрить себя пел про, "по Дону гуляет", и пытался вспомнить с которой стороны обрастают мхом деревья. Он остановился у одного и долго рассматривал здоровым глазом зелёный нарост на его стволе. Отвлёкся какой-то мыслью, снова запел и пошел бродить дальше.
Говоря по совести, знай, он наверняка, где север это ему всё равно бы ничего не дало, поскольку не знал, в какой части света находится его деревня.
Ваня блуждал. Солнце клонилось. Холодало. В порыве озарения Ваня вспомнил из разряда начальных знаний что-то про муравейники. Опять без толку.
Найдя муравейник он забыл, зачем его искал и в ярости разорил его, распинав ногами во все стороны, в которой-то из этих сторон лежала его деревня. Но вот в которой? Загадка. Паника сменилась уверенностью, уверенность смятением, смятение всё той же паникой, за час пять раз. Небо ещё теплилось, а в лесу хоть последний глаз выколи. Ваня понял, что не выйдет из леса нипочём и никогда. И тогда он снял с себя куртку, вывернул её наизнанку и снова надел, переобул правый сапог на левую ногу, а левый на правую, пошел задом, повторяя вслух:
Ваня оступился, сильно ударился затылком о дерево, сполз по странно гладкому стволу и отчаялся. Он больше не двигался с места, решив умирать там, куда его вывел леший.
Наступила холодная ночь. Как капли инея на лбу покойника в морге проступили звёзды, они мерцали, предвещая скорый конец. В северном полушарии звёзды не такие яркие и каждая казалась одинокой, но среди и тех немногих особенно отрешённо рдела зеленоватым огоньком Венера. И от этого Венера показалась Ване особенно близкой, родной, по несчастью что ли.
Он с мертвенной тоской молил к ней без слов одним взглядом, подозревая в ней могущественную силу имеющую власть надо всем в этом несправедливом мире и над ним в том числе. Ваня не знал Венеру по имени и поэтому не обращался к ней лично и ничего не просил. Он просто смотрел на неё сквозь слезу в единственном глазу и вроде как тепло пробиралось к нему под кожу.
Время шло. Поднялся ветер и загасил звёзды тучами, последней погасла Венера, и последние слова Ваня обратил к ней:
-К мамке бы.
Тут же закрапало. Вдали бухнуло, как кулаком в лист оцинкованного железа. Через минуту ударило ближе. И вдруг полоснуло по небу над самой Ваниной головой электрической изуродованной дугой, словно моментально проступила на не зашторенном темном окне огненная трещина. Лес выпрыгнул из темноты и потонул в ней. В ушах заложило. В воздухе накопился, словно гигантский ком свежести.
Капли стали крупнее и чаще.
Полыхнуло.
Громыхнуло.
Ливануло.
Гром и молнии слились. Ване показалось на секунду что он где-то в окопе при артподготовке. Ваня полностью промок и оледенел, он задрал голову как можно выше, ища спасения у бушующего неба. Молнии били реже, и в короткий миг зарева он увидел распахнувшийся над ним крест. Ударило с такой силой, что отдалось в ногах. Вспышка. Крест не померещился. Ваня сидел, прижавшись спиной к его столбу. Он развернулся и обнял крест, закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока не пришли за ним спасатели МЧС. Они обнаружили его в двух километрах от деревни, стоящим на карачках, крепко держащимся за старый телеграфный столб. Когда Ваню отрывали от столба, он не помогал и не сопротивлялся, но пальцы держал скрюченными намертво.
По выписке из больницы, где Ваня из-за воспаления лёгких и сотрясения мозга провел, чуть ли не месяц его встречали скромно жена и сосед Анастас, в своё время названный так в честь легендарного наркома, оставившего в наследство новой России лучшие в мире истребители и не самую лучшую в стране колбасу.
Ваня приехал в родную хату по первому снегу. Анастасия Ильинична и Анастас окружили его теплом и заботой. После бани ждали Ваню парное мясо в чугунке, нежное развалистое почти без соли. Картошечка огурчики крупно нарубленный оливье. И, конечно же, две бутылочки водочки на столе и две про запас в сенцах под лавкой.
После четвёртой рюмки Анастасия Ильинична замахала как веером ладонью перед ртом и запричитала:
-Хватит мне, хватит. Вы уж тут сами. Сидите, кушайте. Пойду в комнату, не буду мешать.
И тут словно опешила, как-то взглянула точно в себя и стала оправдываться:
-Ой, дура совсем забыла. Щас, щас, щас. - Встрепенулась и убежала в кухню.
Стукнула крышка погреба, послышались, суетливы шаги по ступенькам, какая-то возня, звон стекла, а потом всё тоже, но в обратном порядке. Анастасия Ильинична возникла перед столом и торжественно водрузила на него банку маринованных рыжиков.
-Вот свеженькие. - Сказала она.
Взгляд Вани упёрся в банку разносола, дыхание его улетучилось, он только успел спросить:
-Что это?
Анастас пустился в рассуждения:
-Ты когда побёг я твой пестерь нашел ну и Анастасии принёс. Сам понимаешь за грибами пошел, а тут приспичило и ты как нарочно. Одно к одному. Взял свою корзину, пестерь твой заодно накинул. Анастасия, конечно, расстроилась, но не пропадать, же добру. Ну, уж она у тебя мастерица. Чудо женщина. Давай-ка снимем пробу под рюмашку.
Анастаса Ваня не слушал и не слышал, вспыхнула вдруг в его голове изумрудной точкой планета Венера, вспыхнула и погасла. Ваня повалился на бок, потащив за собой скатерть со стола.
Рыкнул медведем Анастас ошпаренный мясом из чугунка. Взвизгнула Анастасия Ильинична, когда банка рыжиков разбилась у её ног. Один только Ваня молчал, он лежал на спине, на полу и блаженно улыбался, ощущая на щеках тёплые мягкие и сухие ладони своей бабушки.