Пришла ночь и обитатели 3-ей палаты психиатрического диспансера-интерната Љ3, что по улице Командарма Белова угомонились, кто сам по себе, а кто благодаря заботам персонала и своевременному приёму фенозипама. Некоторое время ещё слышалась полузадушенная возня особо беспокойных постояльцев этого странноприимного дома, то в одной стороне скрипнет пружина под матрацем, то в другой кто-то натужно закашляется. То пролетит странный шепоток, то раздастся отчётливое, но тоже не вполне земное слово. Однако вскоре всё совершенно успокоилось, и палата наполнилась привычными звуками спящей комнаты, в которой помещались на койках в два ряда у окна и стены пятнадцать душевнобольных мужчин.
В других более комфортабельных и рассчитанных всего на четверых постояльцев палатах, в которых размещались по преимуществу инвалиды и одинокие старики и прочая пьянь жизнь потихоньку теплилась.
В палате Љ 2 Семён Вахрамеев и собутыльники в количестве семи человек, в их числе четверо пришлых из палаты Љ9 уминали под консервированные фрикадельки в томатном соусе и тихую незлобную матерщинку третью бутылку марочного портвейна Љ777 более известного в народе как "Три топора". Вовка Иванченко после недавнего припадка почти не пил, больше слушал, как взрослые мужики делились накипевшим накопленным выстраданным и, конечно же, наболевшим. Было тесно и весело.
В палате Љ5 расслабленные маразмом и скованные артритом три старика похожие на мифических Парок не мигая смотрели телевизор с выключенным звуком. Он не был им нужен. Уши троих мудрецов уже сто лет как заросли густой седой щетиной. Старики дожидались, когда о них вспомнит ночная нянечка, придёт, выключит телевизор, погасит свет и тогда они по выработанному долгими годами рефлексу улягутся поверх одеял и, затаив дыхание будут ждать с открытыми глазами, когда наступит утро, чтобы сделать новый вдох и опять смотреть свою бесконечную телевизионную передачу при выключенном звуке.
В палате Љ7 трое безногих колясочников похожие под простынками на престарелых детей или обрубки тунцов на разделочном конвейере спокойно спали, а подселённый к ним на позапрошлой неделе лилипут Ромка самозабвенно обшаривал их тумбочки и карманы. Калеки не знали о болезненной наклонности нового соседа, и потому один лишился свёрнутых трубочкой и перевязанных резинкой трёх сотен рублей в пятидесяти рублёвых номиналах, второй утратил кварцевые часы с розой ветров на циферблате и поддельным золотым браслетом. Третий колясочник остался при своём, поскольку ещё три дня назад вчистую, продул Лившицу остатки пенсии. Однако пожадничав номер третий (будем для простоты именовать колясочников порядковыми номерами: номер первый, номер второй и номер третий) подсунул Лившицу собственноручно нарисованную поддельную денежку на сумму двадцать шесть рублей сорок три копейки, а сами деньги спрятал от греха подальше под подушку, почему Ромка их и не нашёл. Лившиц подмене не огорчился, поскольку хоть и мастерски играл в буру очко преферанс, и ещё с десяток других карточных игр, а всё-таки был дурак, кстати, в дурака он тоже играл весьма незаурядно.
В палате Љ8 обустроенной как жилая комната разгадывал кроссворд Георгий Лукьянович Маленький - завхоз и по совместительству сторож и санитар, ну, или, что-то в этом роде, его поставил в тупик неразрешимый конфликт логики и здравого смысла вызванный вопросом о русских народных росписях на липовой доске. Все буквы кроме второй были открыты, и получалось, что издревле русичи забавлялись тем, что расписывали друг другу.... Нет, такую похабень Георгий Лукьянович себе вообразить не мог, а поскольку ничего другого придумать был не в состоянии, сидел, глубоко задумавшись, ухватив себя обеими руками за волосы.
За дверью с цифрой 10 был личный кабинет и приёмная главврача Натальи Сергеевны. Она была не одна, старшая нянечка Марья Николаевна составляла ей компанию. Женщины о чём-то переговаривались, обсуждая текущие дела.
Палаты Љ1,4,6 пустовали и были либо завалены различным хламом, либо приспособлены под хозяйственные нужды.
Пост находился на первом этаже в вестибюле. Там за конторкой дремала, напротив подвешенного под потолком телевизионного экрана, дежурная сестра - средних лет женщина - приятная, но слегка полноватая. Вдруг она очнулась. Потянулась, встала с места, обошла конторку и не спеша поднялась по лестнице на второй этаж. Первым делом она зашла в палату к трём мудрецам и обрубила электричество. В наступившей темноте было слышно как старики, кряхтя и поскрипывая костями, легли в кровати и затаили дыхание. Затем заглянула в общую палату для сумасшедших и приоткрыла фрамугу, сделав небольшую щель, воздух задохся и вобрал в себя отдушку поданных сегодня к ужину щей из кислой капусты гуляша и компота из сухофруктов. После дежурная сестра проверила троих гонщиков (так персонал и прочий контингент называли за глаза безногих калек колясочников) и лилипута Ромку, тот уже успел всё, что удалось украсть и как следует спрятать, поэтому в палате Љ7 тоже царили тьма и покой. К Георгию Лукьяновичу женщина понятное дело заходить не стала. А зря, может, разрешила бы тогда мучавшую его загадку относительно народного промысла. Напоследок дежурная сестра проведала уже чуть тёпленькую компанию Пархоменко и собутыльники. Она пересчитала восьмерых паразитов, как обозвала их про себя, погрозила пальцем, и сделала наставление:
-Марья Николаевна и Наталья Сергеевна обе ещё здесь! Не шумите! Вовка, а тебе вообще пить нельзя. Опять скрючит как рогалик.
-Мы тихонько Оленька, - заплетающимся языком возразил Пархоменко. И тут же получил шепотом отповедь на вполне приличном дворовом диалекте:
-Какая я тебе Оленька, мудила ты задрыганная. Зенки свои проморгай бздунок сморщенный, пока я тебе язык твой падлючий в зад не затолкала!
Пархоменко вроде как протрезвился и поспешно добавил:
-Мои пардоны Ольга Михайловна! Всё будет в лучшем виде.
-Сиди уже и чтобы ни-ни. - Ответила женщина и для убедительности после своих слов вновь выставила указательный палец как восклицательный знак.
Последний визит строгая Ольга Михайловна нанесла, как и положено главврачу. Предупредительно постучав костяшками пальцев в косяк, и тихонько прокашлявшись, дежурная сестра отворила дверь, и вошла с докладом.
-Всё в порядке Наталья Сергеевна. - Сказала она и осведомилась на счёт возможных поручений:
-Что-нибудь нужно?
-Нет, Оленька спасибо. Мы скоро уходим. Закрывай вестибюль, мы выйдем как обычно задом, я закрою своим ключом. Спокойного дежурства. До свидания.
-До свидания, - ответила дежурная сестра и вернулась к себе на пост.
Не успели ещё старшая нянечка и главврач уйти домой как мимо дверей кабинета бесшумно, лишь сквозняком потянуло, прошмыгнула согбенная тень. Тень втянулась в сортир, и там обретя плоть Филимонова, очень забавного сумасшедшего со смешным и абсолютно не выговариваемым диагнозом, распрямилась и, прижав ухо к стене возле сливного бочка на длинной трубе, стала прислушиваться. Филимонову показалось, что за стеной говорили о нём, так это или нет, осталось тайной. Только Филимонов ехидно подмигнул сливному бочку, пукнул и стал вытворять со своей головой что-то невероятное. Зрелище из-за гримас шизика было настолько отвратительное, что окажись рядом посторонний наблюдатель он непременно бы отвернулся и тогда бы на противоположной стене увидел потрясающее представление театра теней. Тень, ставшая минуту назад Филимоновым и вновь ставшая сама собою, сначала вытворяла дикие бесшумные пляски. Затем словно ей вбили в глотку кол, выпрямилась, раскинув в стороны руки, на короткое время замерла и стала медленно, будто погруженная в густую суспензию приближать руки к голове. Затем тень Филимонова как филлипинский хилер по-шарлатански запихнула себе в череп пальцы, что-то там поискала, раздался щелчок, словно сам Филимонов выстрелил языком из-за губы и всё кончилось. Филимонов, ставший сам собою, только очень вспотевший и с запавшими глазами пришибленный, вышел из сортира, прошел мимо кабинета главврача распахнул единственную в отделении стеклянную дверь своей палаты, раскачиваясь и держась за изголовья коек, как за поручни шаткого корабельного трапа добрёл до своего места рухнул еле живой и тут же захрапел.
Но помимо Филимонова не спал в третьей палате ещё один человек, он терпеливо дождался возвращения из туалета полутени-получеловека, ухода Натальи Сергеевны с Марьей Николаевной и когда успокоятся алкоголики во втором номере, а их гости вернутся к себе в апартаменты. Этот человек ждал, затаившись как эхо в колодце. И дождался. Кто-то сказал, вставай и он встал. Это был не кто иной, как Вахрамеев. Его настоящих, фамилии и имени с отчеством не знал никто, собственно не было у Вахрамеева ни того ни другого ни третьего. Вахрамеевым его прозвали в честь сержанта обнаружившего бесцельно блуждающего вдоль железнодорожного полотна человека без документов, без верхнего белья, без памяти.
У Вахрамеева в его личной карточке кроме краткой истории и диагноза стояли прочерки. Везде он числился как неизвестный, ну а кроме всего прочего он имел кличку: огурец. Это было его персональное прозвище. Как оно ему досталась и составляет предмет нижеследующего повествования. Всё остальное лёгкая прелюдия призванная возбудить аппетит и вообще желание узнать, что там было дальше.
Итак, наш персонаж проявил себя.
Он распахнул зенки, и тихонько как спускающийся воздушный шарик выдохнул:
-Пфф-ффф-пф, - встал и крадучись и как-то ошариваясь точно боясь, ошпарится о воздух, протёрся к выходу. Замер у стеклянной двустворчатой двери вобрал воздуху:
-Фп-ффф-ффп.
Оглянулся и вышел в коридор.
Создавалось впечатление, что Вахрамеев замыслил нечто тёмное беспринципное и возможно уголовно наказуемое. Но по порядку. На цыпочках как злодей прокрался Вахрамеев к лестнице и, задерживаясь на каждой ступени, медленно спустился на первый этаж.
Дежурная сестра, уронив голову на сложенные в замок руки, никого не скрываясь, спала. Вахрамеев прошел мимо, пугливо поглядывая на спящую Оленьку, видимо ожидая от неё подвоха, что она проснётся и застукает его за преступлением. И ему было чего опасаться, такое уже случалось и не раз. Казалось спящая дежурная сестра, вдруг открывала глаза, и всё рушилось в мгновение ока. А дальше как по нотам. Приходил поднятый тревожной кнопкой Георгий Лукьянович Маленький и препровождал понурого Вахрамеева в палату, привязывал его тремя широкими ремнями поперёк тела к кровати и оставлял беспомощного до утра.
Вылазки Вахрамеев совершал регулярно раз в две-три недели и, несмотря на то, что всякий раз тщательно составлял план и обдумывал детали, удачной оказывалась только каждая третья попытка. Честно говоря, он и сам не знал, зачем совершает то, что совершает, но, тем не менее, слепо следовал гнавшему его инстинкту. Просыпался среди ночи, когда дурдом полностью замирал, прислушиваясь к каждому шороху, спускался с лестницы, прокрадывался мимо поста и....
Миновав пост, Вахрамеев перевёл дыхание. Самая трудная часть предприятия осталась позади, однако сделать предстояло ещё немало. Он проскользнул в тёмный коридор первого этажа и оказался, словно в затопленном нефтью тоннеле. Знакомое чувство страха, которое посещало его всякий раз, когда удавалось зайти так далеко, заставило остановиться в нерешительности и затаить дыхание. Он боялся захлебнуться нефтью пролитой в коридоре, но очень скоро в его горле защекотало от нехватки кислорода. И ему пришлось сделать выбор вернуться назад или сделать вдох. Он вдохнул, успокоился и пошел дальше, ощупывая пальцами обоих рук стену.
Третья по счёту дверь была его. Он толкнул её без всякой надежды. Дверь, конечно же, оказалась запертой. Вахрамеев сплюнул на ладонь, спрятанную за щекой крупную канцелярскую скрепку, обтёр её от слюны о кальсоны и разогнул, превратив в десятисантиметровый отрезок проволоки, чем скрепка и была в прошлой своей жизни. Но на этом её реинкарнации не закончились. Вахрамеев ловко и умело свернул из проволоки подобие крючка с петлёй. Найдя ладонью замок он, просунув указательный палец в петлю, а крючок вставил в скважину и стал, им скрести и ворочать во внутренностях замка. Что-то щёлкнуло или сломалось, тогда Вахрамеев перехватил петлю и резким движением провернул крючок по часовой стрелке. Ригель отошёл, замок отомкнулся, дверь открылась.
Вахрамеев вошел в комнату и прикрыл за собой дверь. Похлопав рукой по стене с лева от себя, он нашёл выключатель и зажёг свет. Нефть впиталась в стены, и вновь дышать стало легко.
К противоположной стене был прислонён высокий двустворчатый стеклянный шкаф, перепоясанный металлическими покрытыми белой эмалью уголками. В правом углу на стекле коряво от руки красной краской был нарисован крест. И уже ниже поперёк обеих створок всё той же красной краской так же коряво с подтёками была намалёвана надпись: МЕДИКАМЕНТЫ. Шкаф блестел и манил, как рождественская ёлка и тоже был заперт. Вахрамеев приблизился к сияющему чудовищу, и лишний раз убедился в этом. Повторив фокус с куском проволоки, он вскрыл шкаф.
Острый медикаментозный запах и так густо висевший в воздухе запретной комнаты кинулся в лицо Вахрамееву новой более острой волной. Крылья его носа нервно затрепетали. Алюминиевые и бумажные облатки таблеток коробки пилюль и ампул патронташи разнокалиберных одноразовых шприцев, ничто из этого не заинтересовало Вахрамеева. Он протянул трясущие руки к индивидуальной аптечке и схватил её.
Затем Вахрамеев совершил уже абсолютно непонятный поступок. Он спустил до колен кальсоны, открыл аптечку и поставил её на стеклянную полочку. Надорвал упаковку ваты, натискал полный кулак пушистых волокон и скатал тампон. Далее Вахрамеев открыл пузырёк "зелёнки" щедро полил ею ватный тампон и стал промокать им свой вялый пенис. Работал он довольно долго и очень тщательно, время от времени прерываясь, чтобы критически осмотреть дело рук своих и дать собственную оценку творца, столь неожиданному проявлению художественного таланта.
Закончив с покраской, Вахрамеев полностью вылез из кальсон, сбросил тапочки, снял с себя больничную распашонку, и уже не скрываясь и не никого не опасаясь голый с прямой спиной, вышел в коридор. Подойдя к посту, Вахрамеев вдруг заколотил со всей силы кулаками по полированной доске конторки, чем, разумеется, очень удивил Ольгу Михайловну. Она сидела с широко распахнутыми глазами мяла левую грудь и делала вдох за вдохом, забывая выдохнуть. Её бока раздувались всё шире и шире, а где-то глубоко в чёрных расширенных зрачках застрял и никак не мог пробиться наружу вопль сорвавшегося в пропасть человека.
А Вахрамеев уже летел вверх по лестнице, оглашая безудержным криком всё внутреннее пространство психушки. На втором этаже он стал пинать подряд во все двери, забегать в палаты, прыгать по койкам наступая на пациентов, опрокидывать мебель и разбивать посуду. Больше прочих досталось постояльцем из палаты Љ7. Вахрамеев уронил колясочников Љ1 и Љ3 на пол, а колясочнику Љ2 и лилипуту Ромке оттоптал животы и головы.
Поднялся такой переполох, какой и вообразить невозможно. Везде включили свет. Колясочник Љ3 выполз из палаты и чуть не лишился жизни, под ногами мечущихся в панике людей. Сумасшедшие смешались с алкоголиками. Только Лёшка лежал под кроватью одинокий и зарёванный. Садом и Гоморра представлялись детским утренником на фоне учинённого бедлама. Так случалось всегда, если Вахрамееву удавалось украсть "зелёнку", но привыкнуть к этому никто не мог. Наконец общая суета несколько упорядочилась и все принялись ловить злоумышленника, а как поймали, то принялись учить и чуть не поучили до смерти. Степан Якушев откуда-то приволок портновские ножницы, и угрожающе щёлкнув блестящими лезвиями возле гениталий Вахрамеева грозно прошипел:
-Огурец паскуда! Отхвачу сейчас конец со всем хозяйством, нечего красить будет.
Отошедшая от испуга Ольга Михайловна и подоспевший её на подмогу завхоз сторож и санитар в одном лице Георгий Лукьянович Маленький еле отбили Вахрамеева от требующих крови пациентов.
Вахрамеева связали вафельными полотенцами и бросили на пол в захламлённой, нежилой четвёртой палате, дожидаться утра и праведного суда Марьи Николаевны, в чьей компетенции были и поощрения и наказания.
Дурдом остыл не сразу. Как взлохмаченный неуклюжим сапогом илистый осадок опускается на дно водоотводной канавы, так и растревоженные сумасшедшие, калеки и прочие алкоголики долго не могли успокоиться. Они гомонили, огрызались между собой и перечили начальству. Единственные кого не затронуло ночное происшествие это трио человеческих истуканов из пятого номера. Они покоились в согласии на своих одеялах, и казалось, внушали всем прочим мир и покой. Так и случилось. Вскоре всё и все погрязли в безмятежности как мухи в меду, ещё немного подёргивались, но деться уже никуда не могли.
Нарушитель спокойствия лежал как его и словили: голый с зелёным половым членом. Вахрамеева знобило от холода, но чувство удовлетворения, граничащее с эйфорией, совершенно измотало его. Так что он уснул моментально и не просыпался до обеда пока его не выволокли на свет и не накололи полную задницу препаратов из того-самого стеклянного шкафа который он ночью ограбил.