Александр Александрович Ведерников слыл личностью хмурой и не отзывчивой. В детстве он щеголял озорным румянцем, чем несказанно радовал родителей, к сорока же с лишком годам приобрёл цвет перезрелого с белой побежалостью лимона. Работа не приносила ему ни денег, ни удовлетворения. Жена и дети удалились, другой родни не было за исключением рахитной сестры в доме-интернате. Друзья его скорее терпели, нежели искали. Так что вся сфера его интересов сводилась... сводилась.... Вот ведь штука не было у Александра Александровича Ведерникова никаких интересов. Не было у него мечты. Вся его натужная и совершенно никчёмная жизнь сводилась, к сожалению и мизантропии.
В тот беспримерно жаркий по майским меркам день, день, несомненно, роковой для Александра Александровича, стоял наш герой на трамвайной остановке после тяжёлой заводской смены и ждал нужного ему номера. Стоял и медленно наливался желчью. Вокруг него толпились такие же, как и он сам работяги, курили, сально подшучивали друг над другом, обменивались новостями и сплетнями, поругивали начальство и проч., и проч.... Ведерников стоял особняком, не вступал в разговоры, и его лицо всё более заволакивали тучи. Трамвая не было уже пятнадцать минут, а народ с проходной всё подходил. Понятно, что занять место в салоне и с комфортом доехать до дома, не выйдет, тому же эта ужасающая жара! Мученически закатив глаза, Александр Александрович послал немое проклятие в небо. И как бы в ответ на это в ту же самую минуту, воя и подвизгивая, показался из-за поворота долгожданный красный с белым верхом вагон.
Толпа напряглась как единый организм, и слегка осадив назад, стала напирать, грозя спихнуть передние ряды на рельсы. Поднялось волнение, в котором Ведерников умудрился протиснуться вперёд, без всякой впрочем, надежды попасть в вагон.
Тяжело ударяя колёсными парами и пугая звонком, трамвай подходил к остановке. Кто-то ударил Ведерникова локтём в бок, он ударил тоже. Трамвай встал. Загремели цепи механизмов дверей. Проём распахнулся. Началась давка. Всё потемнело перед глазами Александра Александровича, его подхватил бурный поток и понес куда-то вверх, он целиком отдался течению, только судорожно хватал ртом воздух, чтобы не захлебнуться. Как утопающий он барахтался в людском водовороте, пытаясь ухватиться за что-нибудь рукой. Провидение спасло его, он схватился за поручень. Намокшая от пота кисть готова была разжаться в любой момент. Нечеловеческим усилием он подтянулся, перехватил руку, на мгновение повис в воздухе, задержал дыхание и нырнул в бездну не чая больше вынырнуть. Но ему вновь сказочно повезло. Перед ним оказались два свободных места, и он прямо влетел на кресло у окна. Однако, не успев даже насладиться нежданной удачей, горько разочаровался. Поскольку место его, оказалось, по ходу движения спиной чего он терпеть не мог и вдобавок на соседнее кресло с каким-то всплеском плюхнулся невероятно грузного сложения гражданин, прижав своей тушей субтильного Ведерникова к окну. Дюралевый ободок оконного блока больно и глубоко врезался ему подмышку. Александр Александрович хотел, было протестовать, но апеллировать напрямую к толстяку постеснялся, так как и всякий прирожденных хам был трогательно как-то по-детски душевно и откровенно трусоват. Одно дело крикнуть что-нибудь обидное издалека в спину и совсем другое сказать это в лицо и уж совершенно третье сказать в лицо, втрое превосходящее тебя в размерах. Поэтому Ведерников вновь ограничился немым проклятием небесам и тем, что совершенно почернел от злости.
Гнусавый голос в динамике дал предупреждение об отправке и объявил следующую остановку. Дверь со скрежетом закрылась. Трамвай тронулся.
Ад начался для Ведерникова.
Его сосед отличался не только чрезвычайно внушительной фигурой, но и нестерпимо едким козлиным духом. Пот тёк по его лицу шее и рукам насквозь пропитал одежду и удушал и без того слабую кислородом атмосферу салона. Открытые окна не спасали, ведь людей набилось так много, а на улице было так жарко. И если бы один толстяк портил воздух, все оплывали как стеариновые свечи, и всем было невмоготу. Но Ведерникову казалось, что страдает один только он, и оттого сердце его леденело, несмотря на духоту как в преисподней. Он мысленно совершал не укладывающиеся в мозгу злодеяния, поочерёдно убивая всех пассажиров, но больше других доставалось, конечно же, жирдяю. Каких только изуверств не совершил в воображении над ним Александр Александрович. Он и сажал его на смазанный жиром остро заточенный кол и подвешивал за ребро на мясницком крюку и сдирал заживо кожу и четвертовал и колесовал и сжигал в медном быке и попросту незамысловато забивал до смерти кулаками в морду. И вот в самый разгар этого дикого средневековья Ведерников сообразил, что с начала поездки что-то ещё помимо духоты и тесноты как бы подспудно заедает его. Он прислушался к себе и понял, что именно не даёт ему покоя. У правой ноги на самом полу что-то лежало и мешало удобнее устроиться. Это-то чувство дискомфорта и терзало его сильнее всего прочего даже сильнее толстяка.
Раздосадованный Ведерников попытался выпнуть мешающий ему предмет, или хотя бы протолкнуть его взад или вперёд, но у него никак это не получалось. Он вертелся как уж, напрягаясь всем телом, всё впустую. Толстяк настолько плотно притиснул его к стенке, что пошевелить ногой никак не получалось. Тогда он предпринял новый способ. Глубоко вздохнув, он попытался хоть сколько-нибудь расставить локти. Неимоверными усилиями ему это удалось, несколько сантиметров были выиграны. Его сосед казалось, даже не замечает, какие неудобства доставляет несчастному мученику. Он сидел спокойно, как ни в чём небывало, чем ещё больше настроил против себя Ведерникова. Но у того дела заметно поправились. Он почти полностью отвоевал сидение своего кресла и теперь потихоньку наклонялся вперёд и чуть в сторону. Вот упёрся лбом раскаленной ручки впереди стоящего кресла и стал нашаривать у своей правой ноги.
Сначала он подумал, что это, старый брошенный здесь зачем-то башмак. Без сомнения плотная кожа, из которой был сделан предмет, ввела его в заблуждение. Он ещё раз провел пальцами по поверхности, как ему показалось башмака, и. ... Нет, какой же это башмак. Пронеслось у него в голове. Нетерпение сменилось любопытством затем вновь нетерпением и, наконец, оба чувства объединились в одно. Что же это, черт возьми, такое? Сердце оборвалось у Ведерникова, когда он нащупал на странном предмете хлястик, а на хлястике кнопку.
Нет! Не может быть! Это... это... Александр Александрович не решался даже мысленно проговорить мелькнувшую у него догадку. С кем угодно это могло произойти, но только не с ним. Только не с ним. Он слышал много раз о подобных случаях, и каждый раз представлял себя на месте очередного счастливчика, понимая в душе, что с ним никогда ничего подобного не произойдёт. Не та планида хранила его, чтобы судьба одарила таким неожиданным и таким желанным подарком. И вот, пожалуйста! Он нежно оглаживал найденный бумажник. Мысли его путались как бреду. Перед глазами мелькали недооформленные образы будущего благополучия. Рисовались картины одна фантастичнее другой. Он уже мнил себя обладателем какой-то совершенно заоблачной суммы. И главное открывалась бездна возможностей. Открывалась новая, его собственная и ничья больше, жизнь. Деньги оглушили его, и не просто деньги, а целая охапка, куча денег. Ведерников мало заботился мыслями о том, как бы могла поместиться в пусть и довольно внушительном портмоне пригрезившаяся ему куча наличности, он вообще туго соображал в тот момент. Он представлял себе, как вытащит на свет божий толстую пачку денег, и в ней будут тысячные и пятитысячные купюры и даже несуществующие десятитысячные и пятидесятитысячные наминалы. Как уже было сказано он, буквально потерял рассудок от предвкушения, от одного только предвкушения, готового обрушиться на него счастья.
Александр Александрович взял портмоне в руку. Тяжесть сладкой жизни приятно кольнула его самолюбие. Вес бумажника, в самом деле, внушал уважение, в нем действительно могла оказаться немаленькая сумма. Только наш счастливец потянул находку вверх, как тяжелая мокрая от пота рука соседа толстяка придавила его хилое плечо, и портмоне сам выпал из ослабевших разом пальцев на пол на прежнее место. Эта внезапно упавшая рука разом вернула Ведерникова в реальность и почти лишила надежд, лишила жизни. Разумеется, это толстяка бумажник и сейчас он потребует его обратно. Всё было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Ведерников скис, он ещё касался кончиками пальцев своего сокровища, и это были последние его прикосновения к мечте. Всё кончено! Теперь только в петлю!
-Вам нехорошо? - участливо спросил сосед.
-Что? - оборванным голосом переспросил Александр Александрович, как бы, не веря тому, что слышит.
-Вам плохо? - повторил толстяк.
-Да, то есть, нет. Просто, просто..., - потерялся от нежданно вернувшейся надежды и, не зная, что соврать Ведерников.
-Сердце? - не унимался толстяк.
-Не знаю, кольнуло что-то. - Заметал следы хитрец.
-Вот возьмите. - Толстяк высыпал на мокрую ладонь из маленькой узенькой склянки таблетку нитроглицерина и протянул её симулянту.
-Под язык, под язык. - Подсказал он.
Ведерников послушно положил таблетку под язык, ощутив только вкус пота сердобольного соседа, который всё никак не хотел оставить своей заботы.
-Плавно дышите носом, не паникуйте. У меня тоже частенько прихватывает к тому же диабет. Знаете с моей комплекцией...
-Я отдохну, разрешите? - Оборвал его Ведерников и в притворном изнеможении прикрыл глаза.
-Конечно, конечно, - протараторил толстяк и оставил-таки нашего героя в покое.
А тот меж тем успокоился и теперь обдумывал план действий с холодной головой. Торопиться не следовало. Незачем привлекать к себе внимание. Народ подрассосется и тогда без спешки можно будет присвоить бумажник. Так думал Ведерников, за исключением только слова присвоить. Не присвоить, а взять своё, вот каковое намерение имел Александр Александрович. Он успокоился, по крайней мере, внешне и принялся ждать удобного случая, умыкнуть бумажник и умыкнуться самому из трамвая. А там счастливая долгая жизнь. Теперь дискомфорт у правой стопы не только не раздражал, но наоборот ободрял и вселял душевное равновесие.
Люди выходили, и почти никто не заходил, стало свободнее, но Александр Александрович всё не решался поднять бумажник с пола. И главной загвоздкой был толстяк, который никак не хотел покинуть своего места. Старые мысли об освежёванном мясе вновь пришли в голову Ведерникову, лютая ненависть напоила его, а за ненавистью пришел страх. Он уже проехал свою остановку и до конечной их оставалось всего три. А ну как эта жирная харя поедет до конца? Ведерников не на шутку струхнул. Весь его план мог пойти прахом из-за этого сального кома. Однако следующая остановка возродила веру Ведерникова что сегодня, пожалуй, его день. Толстяк сошел, не преминув пожелать своему нечаянному попутчику доброго здоровья. На что вымотанный и долгим ожиданием и тайным страхом Александр Александрович прицедил сквозь зубы: - "Спасибо", - при том, имея огромное желание плюнуться ядовитой слюной в ни в чём не повинного толстяка. Но он отбросил эти несвоевременные мысли, поскольку пришло его время!
Как только толстяк вышел, и трамвай тронулся, проныра Александр Александрович делая вид будто бы потягивается, наклонился к своей добыче неуловимым движением сцапал её и запихнул себе за пояс. И всю дорогу до следующей остановки он сидел, не шелохнувшись из боязни, как бы кто не увидел его махинации.
Он так и спустился с подножки трамвая, прижимая руки к животу к тому месту, где квадратной грыжей выпирал бумажник. Путь до дома измучил его не меньше а, пожалуй, что и больше чем кошмарная поездка с толстяком соседом. Проехал от своего дома он прилично целых четыре остановки, но у него и мысли не возникло сесть в общественный транспорт, а вдруг выронит, а вдруг ограбят. Впрочем, того что ограбят он боялся и на улице, поэтому шел, постоянно оглядываясь, избегая дворов, и время от времени перебегая на противоположную сторону улицы, как бы, не давая тем самым никому увязаться за собой. Говоря по совести, вёл себя Александр Александрович глупо и вместо того чтобы идти спокойно и не привлекать лишнего внимания, поступал с точностью до наоборот. Он всем своим видом давал понять, что владеет какой-то тайной, которой не намерен ни с кем делиться. Просто чудо, что ему не повстречался наряд милиции. Он не мог бы не возбудить у них интереса, а при том что за поясом у него находился чужой бумажник объяснение было бы тяжелым.
Так ли иначе, но через сорок минут с момента начала движения Александр Александрович Ведерников стоял во дворе своего дома, прислонившись спиной к тополю, прижимая к себе бесценную свою ношу. Времени и главное подходящего места, чтобы заглянуть внутрь бумажника у него до сих пор не находилось, поэтому он всё ещё находился в томительном предвкушении, не зная обладателем какого же сказочного состояния является. Он стоял у дерева и пытался прийти в чувство, чтобы не возникли ненужные вопросы у домашних, от которых твёрдо решил скрыть свою находку. Внезапный оклик дворового алкоголика смешал его карты и в ужасе заставил броситься к своему подъезду:
-Эй, Саныч! Куда полетел? Саныч! - неслось в спину Ведерникову. Он бежал. Он бежал не останавливаясь.
Вот он уже в подъезде. Вызвал лифт. Заработала лебёдка, кабинка медленно пошла вниз. Пританцовывая на месте Александр Александрович, не утерпел, и бросился вверх по лестнице, не дождавшись лифта. Площадки мелькали одна за другой, ступеньки слились в сплошное серое полотно. Каких-нибудь полторы минуты и он на седьмом этаже. Перед глазами пятна, дыхание рвётся наружу, руки трясутся. Ключ дважды выпал из рук Ведерникова, прежде чем ему удалось вставить его в скважину. Два оборота. Ригель отошел. Дверь распахнулась.
Не разуваясь, Александр Александрович, в страшном волнении, вошел в большую комнату, там положив ногу на ногу, сидел на диване его сын недоросль и слушал через наушники свою кошмарную музыку, отрешённым взглядом следя за кончиком подпрыгивающей на ноге тапки. Невнятно ругнувшись, Ведерников дернул дверь другой комнаты, его оглушил истошный девичий визг, это его старшая дочь примеряла колготки. Весь, пойдя пунцовыми пятнами, Ведерников бросился на кухню и столкнулся взглядом со своей женой. Всклоченная перепачканная мукой она кромсала ножом на разделочной доске что-то окровавленное.
-Да что же это!? - В сердцах воскликнул вконец загнанный Ведерников и ударил в стену рядом с кухонной дверью, так что задребезжало стекло, а по косяку посыпалось. Жена коротко взглянула на мужа и резко, словно кость собаке, презрительно бросила:
-Свинья.
Александр Александрович взвился на месте, не нашелся, что ответить, и внезапно озарившись улыбкой, метнулся прямиком в ванную.
Запершись на шпингалет, он стал судорожно выдирать из-за пояса портмоне. Уронил его на пол, бросился на колени, схватил закостеневшими пальцами и стал рвать кнопку на хлястике. Опять затмение. И мысли, мысли, мысли.... Кнопка поддалась. Он раскрыл бумажник. Разноцветный обрез внушительной пачки показался наружу. Уткнувшись носом в купюры, Ведерников глубоко вдохнул вожделенный запах свободы и роскоши. Не веря до конца случившемуся, он осторожно вытянул всю пачку. Разноцветные банкноты буквально слепили его своим блеском.
-Какие красивые. - Сказал вслух Ведерников и про себя добавил: - Неужели евро?
Он снова прижал деньги к лицу. Мечты обрушились на него. Среди прочего мелькнула перед его носом, смуглая подтянутая и очень красивая женская грудь. Ведерников даже успел улыбнуться своим шаловливым мыслишкам, прежде чем сообразил, что грудь он видит воочию. Что такое? Как такое возможно? Нет! Нет! Нет!
О, ужас!
Глупый неуместный розыгрыш!
Его мечты! Всё прахом!
Пачка купюр оказалась куклой, правильной прямоугольной нарезкой из мужского журнала. Какой-то шутник подбросил этот муляж в надежде накрутить нос простофиле. И простофиля, конечно же, нашелся.
Александр Александрович тихонько поскуливая, завалился на бок, засунув голову под ванную. Слёзы горького разочарования застили ему глаза. Горько в голос плача он сучил ногами, проклиная в третий раз за день небо. Когда в дверь постучалась жена, он грубо послал её по матушке, но всё же, нашел в себе силы подняться. Всхлипывая как ребёнок, он поднял с пола несколько бумажек. На одной из них прочел заголовок какой-то статьи: "СМЕХ ПРИНУЖДАЕТ К ЖИЗНИ". И тут же он помимо своей воли выдавил из себя первый смешок. Он смотрел вокруг себя, не понимая, что происходит, при этом подпуская и подпуская совершенно неуместные гыканья. И через минуту уже совершенно потеряв над собой контроль Александр Александрович Ведерников смеялся во всю и не мог остановиться. Смеялся так же горько и искренно как до того плакал. Смеялся и разбрасывал по всей ванной разноцветные бумажки, постепенно наливаясь тем самым розовым цветом, которым так радовал в детстве родителей.