Аннотация: Написано для литсекции "Созвучие". Тема: "Границы дозволенного"
Гордость
Олег вернулся под утро. Вика не слышала, как он вошёл. Последние два года они спали в разных комнатах, а входной замок, после того, как его смазал свёкр Терентий Иванович, открывался беззвучно.
По пути в ванную Вика наткнулась на облезлый рюкзак, брошенный посреди прихожей. Олег никогда не отличался аккуратностью. Предметы быта, продукты, шмотки, гаджеты и даже свои любимые виниловые пластинки он бросал там, где они переставали его интересовать, в тот самый момент, когда необходимость в них отпадала. Подразумевалось, что тот, кому они мешают, тихо уберёт. Или не уберёт, и тогда он сам воспользуется ими, когда придёт время.
Не о таком спутнике жизни она мечтала в девичестве, не такого отца семейства рисовала себе в мыслях до того, как пойти под венец.
Румяное яблоко оказалось с червоточиной, по выигрышному билету вручили бутафорский кубок из папье-маше.
Ну неужели нельзя соблюдать хотя бы минимальную видимость порядка в доме, чтобы она могла гордиться своим выбором, своей семьёй, индивидуальным раем, построенным вдумчиво и на правильной основе? Гордиться - как женщина. Как мать. Как хозяйка, обладающая тонким и безупречным вкусом.
Вика сначала объясняла, смеялась, переводя всё в шутку. Потом уговаривала, просила, пыталась устанавливать правила. Ругалась, выдвигала ультиматумы, говорила обидные слова, затевала показательную уборку, превращая её в шоу. Ничего не действовало.
Шкафы оставались открытыми, как и крышка унитаза. Брюки, джинсы, шорты, сорочки, майки, грязные носки могли оказаться где угодно, да хоть на кухонном столе. Тарелки с объедками в лучшем случае сгружались в мойку. Зарядки для телефонов вечно торчали в розетках, бессильно свесив провода. Переполненная пепельница не вмещала в себя стоптанные окурки. Пылесос не справлялся с остриженными ногтями, скомканными салфетками, кусками скотча, а порой и с презервативами, отправленными щедрой рукой Олега под кровать.
Мусор в жилище не тяготил Олега, хаос был его стихией. Даже, пожалуй, именно в этом хаосе он чувствовал себя наиболее комфортно.
Сил не было. Отвращение разъедало душу. Виталина и Алёшка понемногу перенимали от папы не самые лучшие его черты.
Вика приоткрыла стеклянную дверь.
Запах перегара, смешанный с ненавистным ей запахом "J'adore", устремился в прихожую. Шлейф от "рыбалки" был весьма красноречивым.
Животное! На какой спиннинг ты ловишь свою рыбу?
Испытывая отвращение, она откинула ногой в сторону ком, состоящий из штанов и заношенных трусов рыболова, поставила на полку оброненную невесть когда книгу, поддела пальцем со стола громадную стеариновую кляксу (свечкины слёзки), расправила скукоженную занавеску.
Эх, топором бы ему прямо по кумполу!
Олег спал - нечувствительно и беспробудно.
Вика помассировала виски и двинулась на кухню. Взяла с полки жёлтенькую "турку", наполнила её водой и поставила на огонь. Когда вода закипела, Вика подхватила "турку" матерчатой рукавицей и вернулась в логово супруга.
Она стояла и смотрела, как он лежит навзничь поперёк кровати, беспорядочно разбросав руки и ноги. Она смотрела на его мерно вздымающуюся грудь с редкими волосками, на его твёрдый, как стиральная доска, живот, на бёдра, на его идеально круглые коленки... Она старалась не задерживаться взглядом на том, что собиралась уничтожить. Олег всегда спал голышом и даже с появлением детей не переменил своих привычек.
Вика твёрже сжала ручку раскалённой "турки" в ладони.
Она уже мысленно слышала необузданный рёв ошпаренного самца и старалась подавить в себе сладкую судорогу.
Стиснув зубы, она представила, как Олег мечется по комнате, как ищет смартфон, чтобы позвонить в скорую, как зовёт на помощь её, детей, предусмотретительно отправленных к бабушке, соседей... а она тем временем, провернув замок на два оборота и прихватив с собой все телефоны и ключи, едет в лифте на первый этаж, чтобы ничего этого не видеть и не слышать.
Вика зажмурилась. Белый, острый свет полыхнул у неё под веками.
Она шлёпнула "турку" на гору фирменного винила и, задыхаясь, выскочила на лестничную площадку, вцепилась сведёнными судорогой пальцами в деревянные перила.
В ней росло чувство, ощущаемое смутно, но крепнущее с каждой секундой.
Самолюбование? Самоуважение?
Как же это она удержалась? Не рухнула. Не поддалась.
Покачнулась, но устояла.
Сколько лет! Сколько отравленных, серых лет!
Кухарка! Домработница! Предмет мебели, через который всегда можно легко перешагнуть... Хотел, чтобы я до конца жизни казнилась и каялась? Чтобы я таскалась с тобой по больницам? Облизывала тебя и докторов? А вот фиг!