У меня какие-то странные отношения с музыкой: я к ней отношусь очень хорошо, а она ко мне не очень. Сказать, что у меня нет слуха, это было бы неверным. Он у меня есть, но какой-то односторонний. Я очень хорошо слышу фальшь в музыкальном исполнении или пении других людей, и совершенно не слышу себя
В детстве я, как и все люди с дефектами слуха, много и громко пел, что, по непонятным для меня тогда причинам, окружающими воспринималось не слишком благосклонно. Бабушка, женщина музыкально одаренная, тактично пыталась довести до моего детского сознания общеизвестную истину: "Можешь не петь - не пой!". Несправедливость народной мудрости возмущала,- ведь я так хорошо, а главное, громко пою. Мама была более конкретна:
- Родной мой, ты орешь рядом с мелодией.
Но, видать, это соседство настолько далекое, что по сей день все мои слушатели деликатно советуют заткнуться. Многократно отвергнутый в своем незатухающем стремлении с помощью вокала выразить свои чувства близким людям, я, в конце концов, наступил на горло своей песне в прямом смысле этого выражения. Сейчас уже не пою, но все равно очень хочется.
Родители решили возместить мне нехватку музыкального общения учебой игры на фортепиано. Два раза в неделю приходил учитель музыки с желто-коричневыми от никотина пальцами, стойко пахнувший табаком и пивом. После первого же урока, стало ясно, что меня обрекли на несколько лет каторжных работ с иезуитским видом на каток и теннисный корт, где в это время резвились мои друзья. Оказалось, что музыка сама не играется, надо часами, днями и месяцами сидеть у этого проклятого черного ящика, чтобы через четыре года обучения я смог продемонстрировать родителям свои успехи. Прослушав, как я не быстро играю гаммы в одну сторону и совсем медленно - в разные, с каким упоением ковыряюсь в двух-трех музыкальных пьесках Майкопара и этюдах великого Гедике, они все поняли. Бедного учителя рассчитали, инструмент тут же продали и приобрели диван, на который перебрался с раскладушки мой отец. Музыкальное образование приказало долго жить. Рихтера из меня не получилось.
Но тяга найти себя в прекрасном, а может быть даже выступать перед публикой, осталась. Следующая попытка была сделана уже в старших классах - я по собственной воле определился в кружок бальных танцев. Не хочу лукавить, кроме стремления совершать под музыку изящные замысловатые движения, очень хотелось дотронуться до живой девочки. Мы же учились раздельно, а гормон уже во всю начинал давать о себе знать.
Изучив досконально все танцевальные тонкости падеграса, падекатра и иже подобных, которые потом не станцевал ни разу в жизни, и поняв, что общение со школьницами - вещь малоинтересная и, можно, сказать, скучная, покинул эту обитель Терпсихоры.
По настоящему повезло мне с высоким искусством лишь в Академии, когда сопровождая своего друга Шурку Близнюка на его ежедневные музыкальные занятия в клуб, наткнулся в каком-то шкафу на старенький саксофон-тенор. Не надо было даже ходить к гадалке, чтобы понять - он послан мне Богом. Учитывая прежнюю "фундаментальную" музыкальную подготовку, не видел впереди каких либо трудностей в овладении этим инструментом. Смущало только одно - ни я, ни кто другой не могли извлечь из него ни одного членораздельного звука. Создавалось впечатление, что он немой, может только мычать и сипеть.
Ларчик открывался просто. Инструмент был настолько стар, что все кожаные подушечки, перекрывающие клапаны, от возраста усохли, скукожились и растрескались, а посему не могли герметично закрывать отверстия. Замена подушечек в мастерской, - об этом не могло идти даже речи. Денег не всегда хватало на благословенные макароны с сыром и маслом - самое дешевое и самое насыщающее блюдо нашей столовой. Надо было искать другой, более приемлемый способ реанимации саксофона. И он, конечно, нашелся.
Если на полчаса вовнутрь инструмента налить воду, кожаные подушечки набухнут и станут исправно выполнять свою функцию. Казалось бы, все в порядке, саксофон может играть, музыкант хочет это делать и даже теоретически знает, как, звезды на небе лежат благосклонно, но вот музыки не получалось. Нотной грамоте я был обучен, а вот счета не знал. Как-то не сподобился за четыре года овладеть в этой премудростью. Очень способный мальчик был. Поэтому кружавчики не плелись. Если заранее мне напевали мелодию, то тогда, с грехом пополам, я мог по нотам правильно повторить эту музыкальную фразу, но не более того.
И тут, на мое счастье, решили создать эстрадный ансамбль. Шурка Близнюк, окончивший в Одессе музыкальную школу по классу фортепиано, и Витька Мороз, игравший вполне прилично на трубе, были вне конкуренции.
Вместо контрабаса использовали огромную балалайку, на которой играют в оркестре русских народных инструментов. Если дергать за самую толстую струну, звук отдаленно будет напоминать звук контрабаса. На место ударника претендовал весь оставшийся личный состав курса. В качестве художественного руководителя пригласили кого-то со стороны.
Маэстро сразу заявил, что без саксофона или, как минимум кларнета, ничего не получится, звук, видите ли, будет не тот. И тут Шурка, дай ему Бог здоровье, сказал, что ходит тут один, пытается играть, но пока выходит не очень хорошо. То есть, хорошо, но не очень. Так что же вы молчите? Ну-ка подать его сюда быстро!
И его подали. Быстро. Я сначала честно признался, что играть не могу абсолютно. Извлекаю какие-то звуки, но вместе их соединить не могу. Учитывая скорость своего музыкального прогресса, первую законченную музыкальную фразу следует ожидать где-то к выпуску из Академии. Но ничто не могло поколебать веру бесстрашного маэстро в этого способного юношу. Я не долго ломался и, счастливый, занял свое законное место в оркестре. Бедный маэстро, он и представить не мог, что его ожидало.
Никто не догадался бы, заглянув в мои ноты, что это партитура саксофона, скорее тубы - одна нота в такте. С большей скоростью я не справлялся. Но как показало недалекое будущее, и она мне оказалась не по зубам. Но наряду с этим, я мог исполнить очень приличным звуком несколько первых тактов "Гарлем - ноктюрна". Кстати, когда перед началом концерта ведущий представлял участников ансамбля, каждый из нас наигрывал несколько тактов какого-нибудь произведения, потом вставал и кланялся. Я тоже это делал с большим успехом, так что ни у кого из зрителей в зале и в мыслях не было, что в оркестре шарлатан. Ко всему прочему, я прекрасно имитировал все ужимки и движения маститых саксофонистов.
Когда наступил момент истины, впервые раздвинулся занавес, и мы со сцены начали исполнять "Американец в Париже", я до того растерялся, что забыл все на свете, каким пальцем куда нажимать и что обозначают эти червячки на бумаге. В конце концов, решил, что всем будет лучше, если мой инструмент замолчит, а музыкант все своим видом будет показывать, какую сложную партию он ведет. Решено - сделано. Один Шурка понимал, что происходит. Он умирал со смеха, глядя на мои ужимки.
После концерта моя подружка Кирка сказала, смеясь, что только великие музыканты ведут себя настолько благородно, играя в оркестре. Не тянут одеяло на себе, не форсируют звук, стараясь привлечь внимание зрителей, и играют только piano, чтобы дать заявить о себе еще неизвестным доселе музыкантам. Лично она, как ни старалась, не расслышала ни одной моей ноты.
Как бы то ни было, мечта сбылась, концерт состоялся, и я в нем участвовал в качестве саксофониста оркестра. А что, разве это не так? Ведь не всем же играть так, как это умел делать Чарльз Кристофер Паркер, "птица" Паркер, великий Паркер, кому-то можно и слегка похуже.