Аннотация: О любви, памяти и горе. Небольшая медитация в прозе.
Дерево окружало его со всех сторон.
Светлые, шероховатые, пахнущие смолой доски; не обработанные бревна; груды опилок и стружек - по ним скользили солнечные лучи и стружки радостно завивались колечками навстречу. Огромный склад пиломатериалов, мечта любого столяра и плотника, и его тоже. Хлебом не корми, а дай походить, повыбирать себе красоту по вкусу.
Алексей шел медленно, опытным глазом примериваясь то к одному, то к другому. Хозяин деликатно остался у входа, его взгляд чувствовался спиной: пристальный, беспокойный, требовательный.
Кризис. Ближайшие мебельные фабрики дышат на ладан, окна почти все делают из пластика, полы кладут ламинатовые... Была бы, что ли, в городе хоть мастерская по изготовлению роялей. Или еще что-то эдакое, чтобы все эти чудесные деревья не лежали здесь скучными грудами.
Возле небольшого липового кругляша Алексей остановился и сел на корточки.
Дерево разговаривало с ним, как и всегда. С его пальцами, чутко пробегавшими по годовым кольцам, по капелькам янтарной, липкой смолки, выступившим на месте среза. Прикрыв глаза, мастер вслушивался в тихие речи, улыбался, слегка кивал в такт. Ах, хорошо, ладно... Дело того стоит, верно уж стоит.
Встал, повернулся, кивком подозвал к себе хозяина.
- Сколько?
- За этот? Да много не возьму, матерьялец не первый сорт, сказать прямо. Полторы.
Алексей сощурился, усмехнулся. Весело блеснули старомодные круглые очки на веснушчатом носу с горбинкой.
- Не первый сорт, это да. И полторы, сказать прямо, дороговато.
Хозяин, низенький плотный мужичок с обширной лысиной, поджал губы и сложил руки на широкой груди.
- Небось сам выбрал. Значит, надо оно тебе. Очень, - в голосе звучал прозрачный намек.
Мастер сдержал фырканье, скроил постную физиономию.
- Надо-то надо. Только берегов терять тоже не стоит, а, Палыч? Как полагаешь? Красная цена липке этой - восемьсот с полтиной. Только ради поддержки старого приятеля могу дать пятьдесят сверху. Итого - девять сотенок.
Палыч закряхтел, запыхтел, заворочал круглыми темными глазками, но клиент стоял скалой и видно было - хрен уступит.
- Без ножа режешь, ирод змеевич, - простонал он наконец и протянул поросшую густым волосом руку. - Эх, ладно.
Мужчины ударили по рукам. В тишине звук был особенно звонким, и ворковавшие где-то на балках голуби сорвались с облюбованных мест и умчались вверх.
Предки Алексея были на удивление разношерстны и разномастны. Кого там только не водилось: и офени, и купчики, и незаконные дворянские детки, и даже, если бабка ничего не напутала от старости и склероза, один персидский мальчонка-шарманщик каким-то боком затесался. Мальчонку этого привез с войны прадед по материнской линии Михаил Евстигнеевич, вырастил, как своего, оженил на единственной дочери Ираиде и дождался черноглазых смуглых внучат, бегавших башибузуками по околотку и наводивших страх на соседок и их кур и коз.
С такой кровью обычным человеком не стать - либо изливаться в художествах, либо идти кистенем махать по большим дорогам необъятной матушки-Руси.
Алексей чуть было не влез в компанию дворовых соловьев-разбойничков, но мудрая бабка вовремя заметила, куда внук целит, от души надавала ему подзатыльников и за руку уволокла в Дом пионеров, в кружок по рисованию. Как часто бывает, в перерывах между занятиями Лешка от скуки блуждал по коридорам, выкрашенным простенькой бежевой краской, и совал нос в другие кабинеты. А там, за одной из дверей, оказалась его судьба.
Звали судьбу Петерсеном. Вообще-то полностью Яковом Геннадьевичем Петерсеном, но сам он очень не любил полного уважительного обращения. Петерсен - и точка.
Петерсен был маг. Чародей. Кудесник. Эх, все эти слова в русском языке несут негативный оттенок. Тогда лучше сказать так - он был Чудесник.
Столяр-краснодеревщик в пятом поколении, получивший высшее образование архитектора, Петерсен славился на весь Союз своими избами. Заказчики - в основном партийные бонзы - рвали его на части, требуя и умоляя выстроить им уникальные дачи в исконно русском стиле.
Кроме того, мастера постоянно просили участвовать в восстановительных работах во многих регионах - на севере, на юге, в центральных областях... Везде, где речь заходила о спасении уникального строения, будь то покосившаяся церковка или солидный купеческий домище, рано или поздно звучало это славное имя.
И вдобавок Петерсен был преподавателем в областном колледже искусств, на неполную ставку, но тем не менее.
Удивительно, что при такой нагрузке у него еще оставалось время - а главное, желание - заниматься резьбой по дереву с ребятишками школьного возраста.
Еще удивительнее, что на пятом занятии он попросил Лешку остаться и, когда все ушли, распахнул дверцы вечно замкнутого на ключ шкафчика и с торжественным видом достал из него букет цветов. И только через несколько мгновений, когда ошеломленный красотой букета ученик дотронулся до стебля, стало понятно - Чудесник вырезал их из светлого, податливого дерева. И обработал так, что цветы казались совершенно и абсолютно живыми.
А потом он склонился к уху Лешки и прошептал два слова.
После многочасовой работы, когда спина уже ноет, глаза слегка слезятся, и дужка очков начинает зверски давить на переносье, наступает обязательно такой момент "нехочухи". Это вот что: все почти готово, с волосок осталось, чуточку... и внутри растет сопротивление, сперва слабенькое, а потом мощное и лохматое, словно разбуженный посреди зимы в родной берлоге медведь.
Алексей прекрасно знал причину. Твоя жизненная сила, кусочек души твоей, который вложил в изделие, протестует и боится, не хочет отрываться от истока, льнет к родному и знакомому. Легко ли отпустить свое сердце гулять по чуждому, порой страшному миру?
Так, наверное, думал мастер, любовно прикасаясь резцом и снимая тончайший завиток, и у матерей бывает. Перед родами. Боязно. Оторвется детище, а мир - гам, и слопает. А у родителя слезы ручьем.
Встряхнув головой, он наконец убрал руки, посмотрел на миниатюрное деревце, подумал о чем-то заветном. Вздохнул, стянул со лба повязку, очки снял и аккуратно положил на соседний рабочий столик. Там в творческом беспорядке смешались самые разнообразные предметы: тюбики с краской, кисточки отмытые и грязные, тряпки, блюдца большие и маленькие, кувшин с надтреснутым горлышком, привезенный из одного старого горного аула прошлым летом, дорогой кинжал - тоже оттуда, фрагмент резьбы с наличника одной карельской избы, маленький женский портрет в траурной рамке. Портрет Лианы, выполненный незадолго до...
- Скоро буду! - Алексей встал, потянулся, раскинув сильные руки и улыбнулся так, как давно уже не улыбался.
Дверь мастерской надежно закрыта на ключ и цепочку. Да если б и не была - не та Амалия женщина, чтобы входить без приглашения.
Он снял с крючка куртку, обмотал шею шарфом, перекинул ремень сумки через плечо. Взял в руки готовое деревце и подошел к стене.
На ней жил лес. Огромный лес, с разными деревьями, кустами, между которыми мелькали и прятались любопытные мордашки местных обитателей.
Он легко, не сомневаясь, шагнул на знакомую тропинку.
Солнце пряталось за тучами, ветра не было. Аверроэс шел не торопясь, и встречные звери почтительно уступали ему дорогу. В этой глуши и птиц почти не осталось - они любят открытые, приветливые полянки, поют там вволю, на радость супругам и всем, кто согласен их слушать.
Каждый шаг приближал его к желанной цели. И отдалял от нее.
Деревце дрожало у груди, как второе сердце, как ребенок, которого теперь уже не будет.
На холме, как и всегда, никого не было. Шелестела трава, качались ромашки и пастушья сумка, на одну сел ненароком мохнатый шмель, сердито загудел и тут же умчался по своим шмелиным делам.
Аверроэс встал у невысокого камня, на котором кто-то выбил два слова. Имя. Род.
- Любовь моя, - начал он, и ромашки успокоились, трава замолчала. - Ты помнишь, как мы встретились? Любопытный и дерзкий, я скакал из Кордовы на запад, к Северным вратам, и там, у входа в сияющий город Мадина аз-Захра, стояла ты. Твои отец и братья возили камни из некогда великолепного города, а ты стерегла повозку и лошадей. Будь я из гранита или мрамора, устоял бы перед твоими очами, черными и сладостными, как полночь в июле, но увы - ты посмотрела, и я погиб. Знавший множество женщин - я забыл их сразу же, и в памяти остались только твои слова и смех твоих гранатовых уст. Пораженный стрелами любви, я ослеп и оглох, и ни господин мой, ни мои слуги и домочадцы не могли привести меня в чувство. И горе мое сменилось радостью, равной ликованию Всевышнего, когда ты согласилась войти в мой дом и стать моей женой.
Надгробие плыло в его глазах. Опять слезы. Сколько бы не приходил он сюда - слезы.
Аверроэс встал на колено и бережно поставил деревце на землю. Его верхушка оказалась почти на одном уровне с именем.
- Возвращаю тебе чудо, любовь моя, судьба моя, жизнь моя...
Отвернувшись, он смахнул предательские слезы с глаз и ушел с холма. Его ждали важные дела, наука, искусство, люди.
А солнце вышло из-за туч, подул ветер, и трава снова ожила и стала шелестеть о вечном, о незабвенном.