Как говорят в израильской армии, "кто не был в тюрьме, тот не солдат" Я попал в тюрьму совершенно случайно, так, по собственной глупости. Сдавая назад ночью на грузовике, я понадеялся на свое умение и не выставил направляющего. В ту же секунду я был за это наказан. Послышался удар, я вылез из кабины и обнаружил, что рядом стоящая машина приобрела новую форму. "Вот же влип",- подумал я и грустно побрел докладывать о происшествии своему начальству. Машину на следующий день увезли в ремонт, а моя служба потекла, как обычно. Никто мне ни о чем не напоминал, и я уже стал забывать о том, что случилось. Но вот прошли три месяца, закончились очередные две тяжелые недели, подошла пятница- день, когда все нормальные солдаты выходят домой. С самого утра у меня было отличное настроение. Я надел парадную форму, начистил до блеска ботинки и пошел по направлению к площадке, где все мы, идущие домой, должны были получить последние напутствия командира роты. Командир тоже пришел в парадной форме и весьма довольный. Он долго говорил нам о том, как и где можно переходить дорогу, в какую попутную машину можно садиться, а в какую нельзя. Наконец пришла пора выдачи увольнительных. Ребята один за другим получали прямоугольные бумажки с печатью, а я все стоял и ждал своей очереди. Но вот увольнительные кончились, все остались довольны кроме меня "Командир! где моя увольнительная?"- спросил я с растущим беспокойством и получил убийственный ответ. "Руслан! Домой ты, по всей видимости, сегодня не поедешь",- сказал командир роты,- "Через полчаса у тебя состоится суд у командира полка!" Расстроенный донельзя, я поплелся к себе в комнату. В армии время тянется долго, только через три часа меня вызвали на суд. Перед кабинетом комполка у меня отобрали автомат. Как видно, мой судья боялся за свою жизнь. Я вошел в кабинет и замер по стойке "Смирно". Комполка сидел за большим столом, заваленном разными бумагами и, не замечая меня, что -то писал. "Завещание пишет",- подумал я. Наконец, он поднял на меня глаза, и суд начался. "Твой военный номер 5094360!" сказал- спросил он. " Да, командир". "Готов ли ты судиться передо мной?" "Да, командир". "Двадцатого сентября, 1994 года, ты сидя за рулем армейского грузовика -рио2570, сдавая назад без направляющего -что строго запрещено, совершил аварию столкнувшись с сзади стоявшим грузовиком, нанеся при этом большой материальный ущерб". "Да, командир". "Признаешь ли ты свою вину?" "Да, командир". "Что ты можешь сказать в свое оправдание?" Что тут говорить? Виноват- надо отвечать, думал я и молчал. " Ты молчишь? Значит, ты согласен с обвинением?",- спросил комполка. "Да, командир". " Солдат! я приговариваю тебя к заключению в шестой военной тюрьме сроком на двадцать восемь суток".
"Ну, и ладно!",- думал я, немного успокоившись после вынесенного мне приговора. "Отдохну зато от трудов праведных". По дороге к месту моего заключения я попросил остановить машину возле телефона - автомата и, вздохнув полной грудью, пошел сообщать приятную новость родителям.
И вот мы у цели! Воспитанный с детства на книгах Александра Дюма и Мориса Дрюона, я рисовал в своем воображении страшный замок Иф, Венсон или Бастилию. Представлял себе сырую одиночную камеру, в которой сидел Эдмон Дантес, а теперь предстояло сидеть мне. Я увидел вполне современное здание, забор с колючей проволокой, вышки часовых. Мы подъехали к массивным воротам, на которых белой краской было написано "Военная тюрьма номер шесть". Прапорщик, который меня вез, довольно долго звонил в интерком, наконец, послышались шаги и звяканье ключей. На пороге стоял двухметровый верзила в форме военной полиции. "Кто такие?" спросил он. Прапорщик передал ему мои документы, верзила взял их, даже не посмотрев и, обращаясь непосредственно ко мне, пробасил "Следуй за мной!" Прапорщик пожал мне руку, и я, еще раз вздохнув для приличия, переступил порог тюрьмы. Верзила закрыл за мной дверь и повел меня по тускло освещенному коридору в приемное отделение. Я все ждал, что он, как в кино, скажет мне :"Лицом к стене!, стоять!, проходим! и.т.д." но он молчал, просто шел чуть впереди, позвякивая связкой ключей.
В приемном отделении находились еще человек десять военных преступников вроде меня. Мы все по очереди подходили к окошкам для оформления, потом получали рабочую форму, зубную щетку, пасту и бритвенный прибор. Наконец, пройдя всю эту канитель, тот же верзила отвел нас в камеру предварительного заключения и пробасив :"Ждите распределения по ротам",- пошел восвояси, позвякивая по обыкновению ключами.
В камере было сыро и неуютно, пахло какой- то гнилью, давно не мытыми полами и дешевыми сигаретами "эскорт". Уже потом, после распределения, мы этими сигаретами обкуривались. Каждое утро нам выдавали по три пачки этих сигарет и коробок спичек на десять человек. Но это нас не смущало у каждого в ботинке или в потайном кармане была спрятана зажигалка. Одной пачки сигарет хватало на день, самым заядлым курильщикам на полдня. Остальные сигареты мы, как правило, высыпали, а из фольги делали календарики и другую чепуху.
Сидя в предварительной камере, я грешным делом подумал, что это и есть тюрьма, но я ошибался. Это было только начало, а самое интересное было впереди.
Мы сидели в камере уже несколько часов, уже начало темнеть , когда вдруг щелкнул замок, дверь открылась, и уже другой верзила ( первый, наверное, сменился) пролаял "Следуйте за мной",- повел нас через двор к массивным воротам, на которых белой краской было выведено ( штрафная рота б). У ворот нас уже поджидало существо не- понятного пола и ориентации. Присмотревшись, я понял, что существо было все -таки женщиной. Передав нас из рук в руки, верзила пошел восвояси, а существо, посмотрев на нас исподлобья, вдруг гаркнуло басом , при этом обращаясь почему- то именно ко мне: " Фамилия? Имя? Воинское звание?" Я назвал свое имя и воинское звание- сержант. "Что, что? Сержант? " Открыла она свой рот. "Запомни! Здесь у тебя нет ни звания, ни имени, ничего! Здесь ты простой солдат, рядовой, маленький и ничтожный! Ты понял меня, солдат?" "Да, командир!"- рявкнул я. " Это касается всех вас",- сказала она, обводя свирепым взглядом моих товарищей по несчастью. "Всем все ясно?" Получив утвердительный ответ, она скомандовала: "Вещмешки на плечо. Вперед марш!" С тяжелым сердцем мы переступили порог штрафной роты. "Мешки не снимать!"- кричало существо. "Стой! Смирно! Первый, кто шевельнется, будет наказан!"
Мы стояли, не шевелясь, словно у мавзолея Ленина, но я, скосив глаза, все же пытался рассмотреть, что делают остальные заключенные. Несколько человек усиленно делали вид, что подметают территорию. Командиры с зелеными шнурками через плечо покрикивали на них. Остальные солдаты сидели по своим камерам, и оттуда доносился приглушенный говор. "Смотри, новеньких привели",- услышал я русскую речь. Но больше ничего мне услышать не удалось, потому что наша командирша своим громовым басом заглушила все остальные голоса. "Эй, вы!"- вежливо обратилась она к нам. "У вас есть тридцать секунд, чтобы выложить из мешка все вещи, и после проверки мною этих вещей еще тридцать секунд, чтобы сложить все обратно! Всем все ясно?" " Да, командир!"- рявкнули мы. "Время пошло". Выложить все вещи за тридцать секунд это еще, куда ни шло, но вот сложить их за то же время обратно оказалось выше человеческих сил. Раз пять или шесть мы высыпали и складывали назад уйму вещей. Постоянно то один, то другой из нас опаздывал и не укладывался в отведенное нам время. Нашей командирше, видимо, доставляло удовольствие смотреть на наши мучения. Наконец, бог сжалился над нами, и когда очередные тридцать секунд истекли, все наши вещи были сложены, мешки застегнуты, а мы стояли вытянувшись по стойке "Смирно". "Ну что же, это уже лучше",- сказала командирша, изобразив на своей физиономии волчью улыбку. Ей видно хотелось нас еще немного помучить, но время было позднее, и она, судя по всему, очень устала, потому что, взглянув на часы, она вдруг зевнула, и с громовым рыком: "Следуйте за мной!"- повела нас по камерам.
На вечернее построение- последнее в этот вечер- мы не выходили, а вылетали, толкая друг друга, боясь опоздать хотя бы на полсекунды. Начальник тюрьмы с погонами подполковника, с добрым лицом и замашками тайного гомосексуалиста, держал руки за спиной и молча прогуливался взад- вперед, видимо вспоминая предстоящую речь. Наша мужеподобная командирша пыталась сосчитать количество присутствующих. Но, видимо, из- за недостаточного знания математики она все время сбивалась со счета. Она считала нас то справа налево, то слева на- право. Наконец, сложив в уме полученный результат и сравнив его с другими результатами, она удовлетворенно хмыкнула и, повернувшись на каблуках, словно на шарнирах, пошла докладывать о том, что все в порядке, беглых нет, и, вообще, за время ее дежурства никаких происшествий не произошло.
"Солдаты!"- сладким и печальным голосом сказал начальник тюрьмы,- "Вы все находитесь здесь за разные проступки. Я не осуждаю вас, ведь мы все не застрахованы от ошибок, но за ошибки, как известно, рано или поздно надо платить. Пребывание в этих стенах избавит вас от совершения дальнейших ошибок, потому что солдат, а, тем более, солдат нашей армии не имеет права ошибаться. Вы все солдаты армии обороны Израиля! Вам доверено защищать наше еврейское государство, которое наши деды создавали с таким трудом. И даже, находясь здесь, вы выполняете свой долг перед Родиной". Все это он говорил с таким печальным видом, что мне казалось, что он вот-вот сейчас заплачет. Но он мужественно сдержал свои порывы, не пролив не единой слезы. Закончив свою трогательную речь, он перешел к вопросам. "Солдаты! - хорошо ли вас кормят? Хорошо ли с вами обращаются ваши командиры? Довольны ли вы своим пребыванием в этих стенах? Говорите смело, ничего не бойтесь!" На все его "искренние" вопросы мы так же "искренне" отвечали: "Да, командир!" "В таком случае, желаю вам всем спокойной ночи!"- сказал он и вкрадчиво добавил: "Надеюсь, мы с вами подружимся!" Возможно, в другое время нам бы и польстила его дружба, но сейчас в двенадцать часов ночи нам всем хотелось только одного - добраться до койки, зарыться с головой под одеяло. Поэтому его предложение о дружбе мы восприняли без особого интереса. Прозвучала команда: "Отбой!" И мы, зевая, разошлись по своим камерам. Минут через десять наступила долгожданная ночь и тишина.
Как говорил еще Суворов "Долгий сон не товарищ богатырю русскому". Действительно, что может быть лучше, чем подъем в пять часов утра, когда даже самые неутомимые петухи еще спят крепким сном, и видят эротические сны. Под звонкую музыку ударов железной дубинкой о прутья решеток, мы "бодрые и отдохнувшие" вскакивали со своих коек. Очередной, дежурный командир как видно вместе с нами наслаждался производимым шумом. "Вот гнида!"- думал я, натягивая штаны и ботинки. О чем думали остальные обитатели камеры, истории, к сожалению, осталось неизвестно. Окончив свою симфонию, командир погнал нас на зарядку.
Тот, кто был в цирке наверняка видел, как тигры прыгают через огненный обруч и выполняют другие, разные трюки. А дрессировщик со своим "Оле гоп!" и с хлыстом в руке заставляет их проделывать все это, при этом, рискуя быть съеденным, разорванным на глазах у зрителей. Ох, как рисковал наш командир, он даже не подозревал, как он рисковал, заставляя нас приседать по пятьдесят раз подряд и отжиматься от холодной земли. "Делай раз!" командовал он, и мы "весело" вытягивались вверх, словно подсолнухи к солнцу. "Делай два!" и мы дружно падали на обетованною землю. Зарядка закончилась, началась утренняя перекличка одновременно с проверкой внешнего вида. Командир останавливался возле каждого из нас, оглядывал с ног до головы, а потом телефонной карточкой ( телекартом) проводил вверх, вниз по щекам, проверяя насколько тщательно они были выбриты. Если не дай бог, карточка проходила не достаточно гладко по щекам, командир, угрожая бедняге дополнительным сроком заключения, заставлял бриться повторно. Утренняя проверка закончилась, наступило время завтрака. Сидя в столовой по четыре человека за столом, мы держали руки за спиной и не шевелясь ждали командирского благословения. Наконец прозвучало долгожданное " приятного аппетита" и мы приступили к долгожданной трапезе. Мой аппетит рассуждал так " лучше голодная смерть, чем эта отрава!" Но я с ним не был полностью согласен, мне еще нужны были силы, что бы выдержать все это. Поэтому я заставил себя съесть одно "очень крутое яйцо" , кусочек черствого хлеба и выпить кружку холодного чая.
Обед и ужин я описывать не стану. Меню, которое нам предложили мало, чем отличались от завтрака. В промежутках между многочисленными проверками, построениями мы занимались уборкой территории, работали на вещевых складах или мыли гору посуды. Если работы небыло, нас заставляли ходить строевым шагом.
День за днем пролетели, пробежали двадцать восемь суток моего заключения. Наступил день моего освобождения. Выстояв еще часа два в очереди, перед вещевым складом и попрощавшись со своими командирами, которых я "сильно полюбил", я наконец-то вышел на волю. "Прощай тюрьма номер 6! Я прошел твою школу" Как говорится, кто не был в этой школе тот не солдат. Я был здесь, значит теперь я самый настоящий солдат израильской армии. Но если так, то кем же я был до сих пор?