Аннотация: Специально для критиков.
Никто не читает - боятся 8-)
Малюймир Казевич и критики
Малюймир Казевич был большим художником. Веса в нем было килограмм 120-130, а каждый кулак размером с голову здорового теленка.
Как-то раз, решил Казевич картину написать, и не простую, а пасторальную. Пастушок там, быки, коровки. Взял, и намалевал сей шедевр на радость цивилизованной общественности. Сидит на табуретке и картиной любуется: "Ай, как хороша! Загляденье, не картина".
Час сидит, два. Думает: "Что ж это я, как петух на яйцах сижу? Надо знающих людей пригласить - вдруг чего посоветуют". И пошел Малюймир Казевич критикам звонить: "Приходите, дорогие, я вас картиной попотчую, да не простой, а пасторальной, что каждому человеческому глазу приятна".
Критики быстро приехали - даже чаю попить Казевичу нЕ дали. Было тех критиков число великое, число страшное - число зверево. Испугался Казевич критиков, кисти с красками в кладовочку спрятал, сидит - не шелохнется.
"Ах, и сукин ты сын, Малюймир; Малюймир Казевич, сын Иванов. Что ж ты, вражья душа, над мальчонкой издеваисси. Дудку в рот сунул - то символ языческий; по-простому - по-нашему, русскому, - чисто фаллический. Ты б свирель ему дал и рояль в кустах, так прилично будет, ай высокий класс".
"Ты, Казевич, душа козлоногая, все тебе бы с коровами шастаться. В душу русскую глазом не глядовал, где ж ты видел коров во времена то темные, времена темные, истинно смутные. Убери коров, пусть пастух один, во слезах своих о коровах печалится".
"А тебе, любезный, ничего не скажу, нету слов моих, чтобы выразить, но зачем облака, облака белые, ты по небу разбросал, будто семечки? Пусть они у тебя ровно строятся, чтоб одно за другим, как положено".
"Не объемная вышла картинушка, дорогая ты наша дубинушка, и глаза у пастушка схематичные, перспективы нет совсем, как во мультике. Ты пошел бы лучше, милый, во мой белый град, поучиться есть чему у природушки".
Разрыдался Малюймир, приосунулся. Где ж вы кисти мои краски востросиние? Сейчас поправлю я все, други мои любые.
Уберу коров к вашей матери, пусть она их молочком полюбуется.
И свирелю чудногудую дам мальчонке я, и заплачет он слезами крокодильими. Будет все здесь на картинке как вам нравиться.
И закрасил Малюймир всех коровушек; облака в когорты славно выстроил, и слеза течет из глаз пастушьих будто реченька, даже прыщик на щеке вроде выступил.
"Погоди-ка ты, скотина малоумная, хорошо рисуешь ты, многограмотно, только смотришь не туда, не оттуда ты. В пастушка ты заглЯни, в бездну черную, и найди там глубину Юнгом писану. Юнг и Фрейд ведь человеки шибко умные, ты к их мнению то ухом прислушайся."
Поглядел Казевич на творение, на творение свое на пасторальное. Близко-близко подошел, даже носом ткнул - не увидел он там Юнгу приснославную. Стыдно стало Малюймиру дальше некуда.
"Ну, что видишь ты, скажи, человечище?"
"Вижу звездочки большие красносиние".
Так соврал Казевич шустро, что поверил сам, будто видит он там что-то, не пойми чего.
"Вот теперь ты все закрась, Малюймирушка, и те звезды нарисуй, как по Юнгу-то".
И Казевич все закрасил быстро кисточкой, краски черной не жалел он для критиков.
"Что за звезды там на черном намалеваны?! Ты в уме ли, добрый братец, что за звездочки? Надо больше реализму нам советского. Чтобы фабула была, как твоя нога, и видна была отвсюду, будто огнь в степи".
"Не обидел ли я чем Вас, други критики? Причинил обиду зверску иль лютую? И за что меня вы так, промеж морды то, я ведь только и хотел, что порадовать. Вас порадовать хотел я картиночкой, а вы взяли и все критикой повыдергали."
"Для тебя, дурак, стараемся, токмо ради ты. Чтоб картины ты писал лучше прежнего. Чтобы Юнга уважал, Юнга с Фрейдушкой. Чтобы Павича считал за сородича.
Ты там звездочки повычисти, повымети, а то даже неприлично как-то кажется".
Тут расстроился Казевич окончательно. Все он звездочки то красочкой закрашивал. Видит черный на картине только цвет один. Вопрошает милых критиков, а любо ли?
"Ой как любо, ай как любо, вот порадовал. Наконец то здесь талант проявили Вы. Все так здорово, так мило, хоть во Лувр неси. Ты неси, неси, не раздумывай. Мы ведь знаем, что куда, компетентны мы".
Взял Казевич свой шедевр, шедевр черненький. И пошел дорогой длинной не мощеною. Перед ним возник славный Паришград, а во граде том стоит Лувр заветненький.
"Эй вы черти, эй вы други, открывайте дверь. Малюймир пришел к вам с миром, со картиною. Целый год меня с ней критики мурыжили. Уму разуму учили, будто пыжами".
"Покажи-ка мне, дурак, что несешь ты там. Может правда нам на кухню пригодитися?"
"Как на кухню? То же ведь не для кухоньки, чтобы радовало глаз славной публике".
И достал Казевич свой шедевр один. Показал его с четырех сторон. Здесь черно, здесь - черней, там - совсем темно. Сколь не думай - все одно, не свое оно.
"Видно ты совсем очумел, мужик. На кой черт мне здесь твое плагиатие? Десять тысяч вот таких вот квадратиков мне приносят каждый день люди добрые. Я просил их, умолял словом искренним, чтоб не красили они, те квадратики. Да не в прок все словеса мои художникам, ведь таланты же, люди сложные".
И пошел Малюймир к дому сам один, и шедевр свой в урну бросивши про коровок думать начал.
Но сколько не думал Малюймир над коровами, сколько раз не пытался он, только черные квадраты получалися, только черные, а временами синие.