Оглавление

     СТИХИ

     Алле Нашивочниковой от Юрия Табашникова

     Алла Нашивочникова

     Меня к Любви приговорите

     Я знаю, привидения

     В любви растворяюсь

     Меня спросили: – «Ты поэт?»

     Копаясь в записях старинных

     О мужской вежливости

     Знать, звезда моя уже упала…

     Такой багаж

     Ольге Ларгиной от Тины Гагариной

     Ольга Ларгина

     Тихо, чуть слышно…

     Бабушка… и кружка молока…

     Серый с серым…

     Одна…

     Солнце

     Вот и осень, в слезах вся снова…

     Мне не нравится нынче зима…

     Нудный дождь среди серой зимы…

     Где-то собаки лают…

     Я приснилась себе молодой…

     Я отворяю пред тобою дверь…

     Любовь – это очень грустно…

     ФАНТАСТИКА

     Олег Нагорнов

     Дистопия

     Автомат

     Дмитрий Палеолог

     Потерянная станция

      Глава 1

     Глава 2

     Глава 3

     Евгений Ульяницкий

     Новое топливо

     Станислав Смакотин

     Куб времен

     Игорь Недвига

     Тушенка из мяса мамонта

     ФЭНТЕЗИ

     Ирена Сытник

     Леди и менестрель

     Мари Розмари

     Алмазный дракон

     Глава 14. Отголоски прошлого

     Глава 15. Алмазный дракон

     Глава 16. Время для подвигов

     Глава 17. Огонь и алмаз

     Дмитрий Фантаст

     Дымыч

     Глава 1

     Глава 2

     Глава 3

     Глава 4

     

     Дорогие друзья!

     Рады приветствовать вас на страницах третьего выпуска издания «Портал». Вы наш новый знакомый или постоянный читатель? Устраивайтесь поудобнее, потому что мы с удовольствием представляем вашему вниманию уникальную подборку авторских работ различных жанров и направлений.

     Сборник открывает совершенно особый раздел. Мы с огромным уважением и любовью собрали в него стихи двух замечательных поэтесс, которых больше нет с нами. Нам остались только их стихи и светлая добрая память. Хотим поделиться этим дорогим сердцу наследием с нашими читателями. Пунктуация и орфография – авторские.

     Кроме того, изюминка этого номера – новая рубрика «Современная сказка». Это не модные сейчас фэнтези или мистика, это именно Сказка, со всей присущей жанру атрибутикой. То, без чего в преддверии Нового года просто невозможно обойтись. В компании с уже полюбившимися и совсем новыми авторами мы постарались создать вам хорошее настроение, и сделали это от души.

     Добро пожаловать в мир нашей фантазии!

     Главный редактор: Юрий Табашников, ytabashnikov@mail.ru

     Редакторы: Тина Гагарина, Дмитрий Фантаст

     Художник-иллюстратор: Алиса Дьяченко

     Оформление номера: Дмитрий Фантаст, Алла Воронкова

     Наш сайт: http://jurnal-portal.ucoz.net/

     Наша группа ВКонтакте: https://vk.com/jurnal_portal

     

     Алле Нашивочниковой от Юрия Табашникова

     Алла, а у нас за окном снег.

     Я пришёл сегодня к тебе в гости и узнал, что ты умерла. Что тебя больше нет.

     Знаешь, когда я попаду туда же, мы сядем с тобой рядом, где-либо в небесном скверике и будем болтать и смеяться. Болтать и смеяться. Ведь мне больше ничего не нужно. Каждое твоё слово – доброта. Каждое предложение – отдушина от гнетущего мира. Лёгкий заряд позитивной энергии.

     Алл, а у нас за окном снег. А как там у тебя? Узнаю, когда-нибудь.

     Так не мог никто. Завести словом, словом заставить улыбнуться, от слова растопить льдинки в душе. Все тянулись к тебе, и ты, как солнце, освещала всем каждый миг существования.

     Алл, у нас снег за окном и темно.

     Я пришёл к тебе в гости, а мне сказали, что ты умерла.

     Не верю.

     Как я без тебя?..

     Алла Нашивочникова

     ***

     Меня к Любви приговорите,

     Без снисхожденья – к высшей мере.

     Пусть приговор шит белой нитью,

     В него я все равно поверю.

     Готова я, хоть и трусиха,

     К пожизненному наказанью.

     Молчите Вы, вздыхая тихо,

     Пугает Вас мое признанье.

     А, впрочем, что я, в самом деле?

     Просить о милости негоже.

     Поверьте, я Вас не хотела

     Своей нелепостью тревожить.

     Но все ж… К Любви приговорите!

     Такой пустяк, такая малость!

     Но только время не тяните –

     Его совсем уж не осталось.

     ***

     Я знаю, привидения –

     Загадочные сущности –

     Не просто наваждения,

     Фантомы душ мятущихся.

     – А, ерунда все, мистика! –

     Зануда скажет веско мне.

     И данные статистики

     Предъявит всем известные.

     Однако, тем не менее,

     (Я точно это знаю)

     Прозрачность привидения

     Случается, теряют.

     Как облачко дрожащее

     Становятся реальными,

     Почти как настоящие,

     Чуть-чуть лишь виртуальные.

     А если ненароком вдруг

     Меня оно коснется,

     То ледяной щекоткою

     Жест этот отзовется.

     Телами не похожи мы –

     Материя-то разная –

     Но чувства, что тревожат нас

     Все те же, несуразные.

     И часто мне мерещится,

     Что спорим мы о вечности.

     Надежды наши плещутся

     В лохани бесконечности.

     Ведь существуем близко мы

     В пространстве и во времени...

     Когда-нибудь настанет миг –

     Я стану привидением.

     ***

     В любви растворяюсь

     Я вспыхнувшим бликом.

     В пространстве теряюсь

     Пылинкой безликой.

     Смешно мне и грустно –

     Опять заблудилась.

     И глупому чувству

     Зачем-то открылась.

     Твоей стала тенью

     Я с преданным взглядом,

     Почти приведеньем –

     Оно тебе надо?!.

     А может не стоит

     В любви растворятся?

     Была уже Троя –

     Зачем повторяться?

     ***

     Меня спросили: – «Ты поэт?»

     Смеетесь вы?! Конечно, нет.

     Другой мне статус подойдет:

     Я не поэт, я – рифмоплет.

     Но это дело я люблю.

     Как наркоман я кайф ловлю,

     Когда удачная строка

     Меня уносит в облака.

     Слова попробовав на вкус,

     Впадаю в ступор, как индус,

     В нирване сей найдя ответ,

     Что никакой я не поэт.

     ***

     Копаясь в записях старинных,

     Я на один рецепт наткнулась.

     Названье блюда - муженина,

     И сердце, екнув, встрепенулось.

     Ну, наконец, вот то, что надо!

     Так актуально, экзотично!

     Представь,

     мужик под маринадом

     В поту томится эротичном.

     Тут лучше холостяк сгодится,

     Чтоб муженину приготовить,

     Хотя труднее он хранится

     И дух его свободы стоек.

     Неважно, кто он – Бык иль Кролик

     И категория неважна.

     Лишь не попался б алкоголик

     И не использовался дважды.

     Ведь неудавшееся блюдо

     Горчит и хвост всегда имеет.

     Чужой исправить промах трудно,

     А хвост рубить еще труднее.

     Чтоб муженина устоялась,

     Изысканной, пикантной стала,

     Известный срок, да и немалый,

     Держи его под одеялом.

     К тому ж, бывает очень хрупкой

     И очень нежной муженина.

     Семейной жизни мясорубка

     Совсем, совсем недопустима.

     Готовят блюдо редко очень,

     От силы раз или два в жизни.

     Нужна тут мера, ну, а впрочем,

     Сгодится доля эгоизма.

     Но есть искусные гурманки:

     Из близлежащего мужчины,

     Используя свои приманки,

     Готовят быстро муженину.

     Кто целиком съедает сразу,

     А кто смакует по кусочку.

     Но тот, кто не едал ни разу,

     Теряет много, это точно!..

     ***

     Как-то раз порою зимней,

     Ночью темною и длинной,

     Не спалось мне почему-то.

     Может быть, хотелось чуда.

     Может, кто меня тревожил

     И сомненья мои множил…

     Это в мире параллельном

     Ходит кто-нибудь бесцельно.

     Этот кто-то почему-то

     Не заснет и жаждет чуда.

     Это я его тревожу

     И сомненья его множу.

     Вижу, нитями повисли

     Сквозь миры все наши мысли.

     Если нити нить коснется,

     Вмиг общение начнется.

     О мужской вежливости

     В очень давнюю эру

     Первобытный джентльмен,

     Научившись манерам,

     Произнес комплимент:

     "Несравненная самая,

     Я сражен наповал!

     Среди множества самок

     Я такой не встречал.

     Еще с прошлой охоты

     Приглянулась ты мне,

     Я мужскую свободу

     Брошу в ноги тебе.

     Обещаю добычу

     Всю домой приносить,

     Позабуду обычай

     Я заначку таить.

     А за все это первой

     Каждый день ты должна

     Выходить из пещеры

     После сладкого сна.

     Если дикие звери

     Не закусят тобой -

     Выйду я из пещеры,

     День пойдет чередой!.."

     Ну, не стало вам ясно,

     Где начало берет

     Тот обычай прекрасный

     Пропускать дам вперед?!

     Знать, звезда моя уже упала…

     Отцвело, отбуянило лето,

     Отшумели все шалые грозы.

     Только песня осталась неспетой,

     Да запрет на ненужные слёзы.

     Полыхнут на прощанье закаты,

     За закатами вспыхнут рассветы,

     Облака будут рваться куда-то,

     Но уже без меня будет это…

     Будут вёснами зимы сменяться,

     Танцевать по орбитам планеты,

     Будет кто-то любить и смеяться,

     Без меня, БЕЗ МЕНЯ будет это…

     Знать, звезда моя всё же упала,

     С неба, в августе, в ночь звездопадов…

     Намечала я целей немало -

     Жизнь черкАла их, ставя преграды.

     На меня смотрит пристально НЕбыль,

     Бездна ближе и зов её громче,

     Путь мне завтра проложит на небо

     Пофигизм мой, как опытный кормчий.

     Впрочем, кто заставлял верить звёздам ?

     Пусть срывает их кто-то поспешно.

     Мне и так сейчас очень непросто,

     Не пугай ты меня, Неизбежность!

     Такой багаж

     Расчерчено узорно небо

     Ветвями престарелых лип,

     Звучит как диссонанс нелепый

     Рассохшейся калитки скрип.

     Плывут мои воспоминанья

     Как листья желтые в пруду:

     Скамья, свиданья, расставанья

     И твои клятвы: «Я приду!»…

     И грусть несбывшихся желаний,

     Наивный сборничек стихов,

     Собранье глупых обещаний

     И бесконечность дивных снов,

     Свет звезд, мерцающий в окошке,

     Луна, тетрадь и карандаш,

     И надоевший всем немножко

     Оптимистический кураж –

     Таков сегодня мой багаж…

     ***

     Прошу прощения у всех,

     Кого обидела случайно,

     Кого достал мой глупый смех,

     У тех, чьи разболтала тайны.

     За легкомысленный мой флирт,

     За неуместное кокетство,

     Простите... То не мой калибр –

     Другой формат, коль присмотреться.

     Просить прощения пора

     У тех, кто шёл по жизни рядом,

     Кому наивная игра

     Сулила высшую награду.

     Кому успела обещать

     Почти что райское блаженство,

     Кто верил, что могу я стать

     И в этой жизни совершенством.

     Простите! Не со зла вралА,

     В свои поверив обещанья…

     Остатки сил я собрала –

     Просить прощенья на прощанье…

     Ольге Ларгиной от Тины Гагариной

     Меня теперь не пугает старость,

     Пусть локон станет ещё белее.

     Приму с улыбкой, что мне осталось,

     А чем-то просто переболею.

     Пусть дома — шумно, светло и людно,

     Горячий дух пирога с малиной,

     В прихожей тихо сопит приблуда.

     Да так и звать её буду — Псиной.

     Я навяжу из душевной пряжи

     Уютных дней, разговоров длинных.

     И в новых рифмах упрямо ляжет

     Изящный росчерк моих морщинок.

     Я буду ждать её у порога

     И шить наряды из тонких ситцев.

     Она ведь может прийти до срока,

     А может попросту не случиться...

     Ольга Ларгина

     Тихо, чуть слышно…

     Тихо, чуть слышно шаги по аллее… осень.

     Листья клубком по дороге и грязи… ветер.

     Слезы из глаз по щекам моим катятся… Бросил.

     Счастье с огнем твоим в миг растворилось… пепел.

     С неба, с потоком дождей, к нам пришла осень.

     Листья дурные пройти не дают… ветер.

     Жизнь потеряла свой смысл… и тоска… Бросил.

     Все обещанья пустые твои… пепел…

     Словно из сказки деревья стоят… осень.

     Гонит плохое из города прочь… ветер.

     Я не хочу тебя больше любить… Бросил.

     Дворники листья сомнений сожгли… пепел.

     Листик багровый в ладошку упал… осень.

     Он в «догонялки» играет со мной… ветер.

     Не вспоминаю теперь о тебе… бросил.

     Мысли дурные сожгла все дотла… пепел.

     Тихо, чуть слышно шаги по аллее… осень…

     Бабушка… и кружка молока…

     Ах, какие добрые ладони

     У меня на голове лежат.

     И теперь уже никто не тронет,

     Даже если очень виноват.

     Бабушка моя, мой верный стражник...

     Я ее король, она - народ,

     Сделает кораблик мне бумажный,

     С пышной пенкой молока нальет.

     Вечером присядем на крылечко,

     Пододвинусь к теплому плечу,

     И споем: «чего ж болит сердечко»...

     Просыпаясь плачу, нет - кричу...

     С яблонь дым летит и даже больше...

     Вместе мы, коль память есть пока.

     Жизнь моя становится все тоньше...

     Бабушка... и кружка молока...

     Серый с серым…

     Долгий вечер да ночь холодная...

     Я одна теперь, я свободная.

     Нету больше ни слез, ни радости.

     Одинаково... Нету разности.

     Серый цвет в целом мире властвует.

     Звезды в небе, и те - погасли все.

     Время тянется желатиново.

     Я одна теперь, все покинули.

     Мысли разные пустобродятся...

     Хорошо бы воды колодезной

     Зачерпнуть из ведра ладошками,

     Обернуться бы серой кошкою.

     Серый с серым смешав, исчезну я.

     Жизнь пошла теперь бесполезная...

     Одна…

     В календаре ненужных судеб

     Нет воскресений и суббот.

     Там в сером только ходят люди

     И череда сплошных забот

     Их окружает днем и ночью.

     Там только «он» или «она».

     Там нет ни сыновей, ни дочек.

     И я не «вместе» там... одна...

     Как ни кричи и как ни бейся-

     Тебе лишь горюшко в ответ...

     Хмельная голова, развейся!..

     Мне слишком много сонных лет...

     Летят никчемные страницы,

     Я боль должна испить до дна.

     Вокруг меня чужие лица.

     И я одна... одна... одна...

     Солнце

     Закатилось последнее Солнце,

     Мне на память оставив тепло.

     Жизнь свою всю растратив до донца

     На меня, чтобы мне повезло.

     Солнце рано вставало и грело,

     Чтобы было мне легче в пути.

     Солнце медленно очень старело,

     Солнцу очень хотелось идти.

     Солнце знало, что будет мне плохо

     Если тучи, гроза или смерть.

     Никогда моё Солнце не охал...

     Солнце, спи. Я теперь буду греть...

     Вот и осень, в слезах вся снова…

     Вот и осень в слезах вся снова.

     Серый день и противный дождь

     На душе застегнул оковы:

     «Ты моя теперь. Не уйдешь...»

     В рабстве прелой листвы с туманом

     Пробирает до сердца дрожь.

     Все закончилось вдруг обманом:

     «Ты моя теперь. Не уйдешь...»

     Все шелка превратились в тряпку,

     Разгулялась по свету ложь.

     Лес осенний противно тявкнул:

     «Ты моя теперь. Не уйдешь...»

     Запах дыма, вина и грусти...

     Воздух плотный как спелый хмель...

     Поболит душа и отпустит...

     Осень, милая, мне поверь...

     Мне не нравится нынче зима…

     Мне не нравится нынче зима.

     Холодами командует серость,

     Захватившая улицы смело,

     Взяв в полон и людей и дома.

     Одиночества липкая слизь

     Оказалась сильней мандаринов.

     Серый снег грустно падает вниз.

     Город спит, шапку снега надвинув...

     Остановка застыла от сна.

     Я машу обреченно трамваю...

     Мне не нравится нынче зима.

     Почему?.. Я не знаю... не знаю...

     Нудный дождь среди серой зимы…

     Нудный дождь среди серой зимы -

     У природы бывает похмелье.

     И куда подевалось веселье,

     Позабытой для нас белизны?..

     Нудный дождь среди серой зимы...

     Бесконечная сырость и хмарь

     Расплескалась по целому свету.

     До зимы я никак не доеду...

     Отчего-то совсем мне не жаль.

     Бесконечная сырость и хмарь...

     Разобщенность во всем и везде...

     Ожиданье становится ложью

     И надежду сей дождик стреножил,

     Утопил в ледяной наготе...

     Разобщенность во всем и везде...

     Где-то собаки лают…

     Плохо, неплохо... Не знаю...

     Где-то собаки лают

     Яростно и беззлобно.

     Видно, им так удобно.

     Где-то ребенок плачет,

     Тот, что рожден на удачу -

     Нет золоченой ложки,

     Только любви немножко...

     Роскошь и бедность рядом,

     Соприкасаясь взглядом,

     Не замечают друг друга

     Временно... Воет вьюга.

     Души болят, замирают...

     Где-то собаки лают...

     Я приснилась себе молодой…

     Я приснилась себе молодой...

     Голенастой девчонкой смешливой.

     С самой русой на свете косой.

     Как апрельский ручей говорливой.

     Все еще далеко впереди.

     Неба хмарь проплывает туманом.

     Сердце бьется от счастья в груди

     В предвкушении встречи с тем самым...

     Никаких потрясений и бед.

     Запах счастья, под кожу проникший,

     Уготовил мне жизненный след

     Вдоль реки, где цветущие вишни.

     Я иду, наслаждаясь собой.

     Дух гармонии властвует в сердце...

     Я приснилась себе молодой,

     Приоткрыв в невозвратное дверцу...

     Я отворяю пред тобою дверь…

     Я отворяю пред тобою дверь... но нет тебя...

     Есть сон тревожно-нежный -

     Как из тумана сломанный подснежник,

     Что бросили небрежно теребя.

     Есть тонкий запах, ощущенье рук,

     На плечи опустившихся неслышно.

     И мы сидим с тобою неподвижно,

     Любуясь на парящий белый пух...

     Я отворяю пред тобою дверь.

     Пускай открыта, как душа и сердце.

     Так хочется в любви твоей согреться.

     Так хочется... Не завтра, а теперь...

     Любовь – это очень грустно…

     – Ты любишь меня?

     – Не знаю... Я просто с тобой летаю

     По времени и пространству,

     Не ведая постоянства...

     – А ты меня любишь тоже?

     – Не знаю... Но ты дороже

     Чем все города и веси,

     И солнце, что в небе светит...

     Есть просто необходимость

     Дышать в унисон единым,

     Пронизанным счастьем чувством...

     Любовь – это очень грустно...

     

      

     Олег Нагорнов

     Дистопия

     – Эээ…гха! – хриплый стариковский вой сменился каркающим кашлем. – Гха! Кхе-кха! Эээ…

     Сумасшедший Лока запел, значит, наступило утро.

     Куда ни посмотришь – дюны смердящего мусора. Битое стекло, рваное железо, огромные клубки спутанной проволоки. Обглоданные кости, черепа животных, мешки с разложившимися трупами. Герда облизнула потрескавшиеся губы, сплюнула песок, смешанный с липкой зеленой слюной, кровью и гноем из постоянно ноющего зуба. Сильно и зло пнула присевшего рядом Кая.

     – Ищи!

     Кай обиженно запищал и исчез в мусорной куче. Через несколько минут он вынырнул, сжимая в стальной лапе какую-то несъедобную дрянь.

     – Возьми, – хрипло проскрипел он, протягивая девушке старую грязную книгу, – иногда духовная пища важнее телесной, даже если ты живешь на помойке. Возьми. Это Шекспир. Научись читать.

     Герда вбежала в Мусорную столицу, держа высоко над головой томик сонетов.

     – Сбылось, – громко кричала она, потрясая книгой, – пророчество сбылось!

     Скрипели протезы, гулко хлопали стальные листы, заменявшие двери в жалких лачугах. Закутанные в лохмотья горожане, возбужденно переговариваясь и беспрерывно почесываясь, шли за девушкой на площадь. Из самого высокого здания в городе, выстроенного из автомобильных покрышек, вышла королева Снежинка. Привычка умываться несколько раз в день придавала ее коже удивительную, непривычную белизну, выгодно подчеркнутую потасканной алой мантией, едва прикрывавшей высокую упругую грудь. Герда, толкнув Кая вперед, упала на колени.

     – Повелительница! Пророчество сбылось. Машина заговорила со мной.

     – Подойди ко мне, Кай, – с достоинством произнесла Снежинка. – Подойди и ничего не бойся, мой мальчик.

     Робопёс послушно заковылял к королеве, путаясь в своих восьми лапах.

     – Что ты видишь, Кай?

     Голубые глаза повелительницы внимательно смотрели на робота, а чистая правая рука указывала на замызганную табличку, висевшую над входом во дворец.

     – Я вижу буквы, – проскрипела машина, – здесь написано слово.

     Толпа ахнула и отшатнулась в священном ужасе.

     – Что же здесь написано, Кай?

     – Здесь написано: «Счастье», – с ноткой почтительности ответил робопёс.

     – Верно, – кивнула Снежинка, – верно, Кай. Возвращайся к хозяйке. А ты, милая маленькая Герда, встань с колен. Воистину, ты заслуживаешь великой награды. Граждане Эльдорадо, – громко обратилась королева к толпе, – пророчество сбылось! Наш мир ждут великие перемены. Эта машина не просто заговорила, она только что прочла заветное слово. Силы, скрытые в этом стальном теле, помогут нам обрести другую жизнь. Будущее не за горами! Но шанс ошибиться все-таки есть, поэтому приведите ко мне Мастера. Немедленно. Пусть он побеседует с Каем.

     – Мастер, где мастер? Где же он?! – тревожно засуетились горожане, поглядывая на Герду и Кая. – Подмастерье, где подмастерье? Срочно нужен мастер! Зачем же искать подмастерье, если нужен мастер? Найдите же хоть кого-нибудь! Иначе кое-кто найдет палача! Зачем искать палача, если нужен мастер? Палач всегда кстати…

     Мастер, высокий одноглазый старик с железными клешнями вместо рук, чей гардероб составляли лишь набедренная повязка и старые сапоги, нашелся сам, без посторонней помощи. Он скептически смотрел на робота.

     – Этот, что ли?

     – Это он, Мастер, – подтвердила королева, – его зовут Кай. И он прочел заветное слово. Пророчество сбылось.

     – Не будем торопиться! – рявкнул тот и щелкнул клешнями. – Многое я повидал на своем веку. Знаки, пророчества, говорящие роботы, зубная паста, ящик с картинками! По мне, всё это полная чушь…

     – Не богохульствуй, – холодно сверкнула глазами Снежинка, но не утратила ледяного спокойствия. – За такие речи тебя надо бы сжечь, твое счастье, что у меня нет другого мастера. И все же не искушай судьбу, тебя слышу не только я. А разжигать огонь теперь умеют не только жрецы…

     Мастер поклонился и принялся за дело. После короткой беседы с Каем и быстрого осмотра его стальных внутренностей он обратился к королеве, но именно так, чтобы толпа горожан не осталась в неведении.

     – Ренессанс откладывается. Этот робот вовсе не мессия. Наша милая Герда переусердствовала с пинками и тычками, вот у него и произошел сдвиг некоторых схем и датчиков. Отсюда этот проблеск гениальности. Обычная дистопия, уверяю вас. Смещение внутренних органов. Сейчас я всё поставил на место, и Кай снова стал обычным робопсом. Продемонстрирую. Рабы, тащите сюда табличку. Кай, что ты видишь?

     Робот осторожно понюхал крашеный пластик, недоуменно пискнул и завилял антенной. Машина явно не понимала, чего от нее хотят.

     – Вот видите? – ликовал Мастер. – Но разве Божественное провидение можно излечить? Разве робота-мессию можно отремонтировать? Можно ли, спрашиваю я вас, с помощью гаечного ключа отменить пророчество?

     – Произошла ошибка, – тихо молвила королева. – Прошу всех разогнать по домам. Шоу окончено.

     Охрана поспешила исполнить приказ повелительницы.

     Кай ковылял за поникшей Гердой, по-прежнему весело виляя «хвостом».

     – Действительно, – думал робопёс, – ренессанс стоит отложить. Эта толпа грязных дураков не заслуживает ничего, кроме дистопии. Особенно тот коновал, метящий в диктаторы помойки.

     – Лучше бы он нашел крысу, – думала Герда, – большую, жирную, сочную крысу. А если я научусь читать, то, чего доброго, стану новой королевой. И мне придется мыться. Нет уж, пусть мелкую, пусть тощую, но лучше бы он нашел крысу…

     – Эээ…гха! – хриплый, стариковский вой сменился каркающим кашлем. – Гха! Кхе-кха! Эээ…

     Сумасшедший Лока запел, а значит, в Эльдорадо снова пришла ночь.

     Автомат

     Банкомат привлек мое внимание ярким неоновым светом, освещавшим ночную улицу не хуже любого фонаря. Любопытство – непознанный грех! Я подошел. Надпись на мониторе заинтриговала еще больше: «Мобильный храм. Чтобы воспользоваться услугами, вставьте свою социальную карточку». Не могу назвать себя аккуратным прихожанином, но на какой улице находится нормальный храм, я примерно представляю. И на службах бывал. И даже как-то исповедовался. Некоторое знакомство с предметом, плюс излишняя любознательность… Конечно, я вставил карточку! Машина отозвалась на пластиковое вторжение глубоким, хорошо поставленным мужским голосом: «Приветствую Вас, гражданин, в мобильном Храме Единой церкви! Пожалуйста, выберите на экране необходимую Вам услугу. Благодарю». На мониторе действительно появились надписи, заставившие меня забыть о том, что я в Доме Божьем, и закурить.

     «Исповедь – 50 баллов».

     «Онлайн общение со Святым отцом – 50 баллов».

     «Тексты молитв. Одна молитва – 10 баллов».

     «Беседа о Вечном и Преходящем – 5 баллов».

     Были там и другие, не менее полезные услуги. И все – платные. Не знаю, как остальные пользователи, но я не чувствовал себя готовым расстаться с честно заработанными баллами на онлайн общение или дистанционную проповедь. И все же было очень интересно, как меня исповедуют, или наставят на путь истинный без прямого, так сказать, контакта… Быстро выяснив, что риторику традиционно оценили дешевле всего остального, я уверенно нажал на «Беседу о Вечном».

     – Вы сделали выбор, прихожанин, – пророкотал автомат. – С вашего счета списано пять баллов. Вы готовы начать? Выберите на экране «ДА», если готовы, «НЕТ» – если не готовы.

     Я выбрал «ДА», так как расставание с баллами уже произошло, а потеря денег всегда настраивала меня на религиозно-философскую волну.

     – О чем бы вы хотели побеседовать? – спросил железный «святой отец» тем же голосом, но добавив немного теплых ноток.

     – О вечном! – уверенно ответил я. – Ну, и о преходящем.

     – Это очень глубокая и сложная тема. Может быть, вам будет удобнее, если мы несколько конкретизируем и сузим?

     – Хорошо. Давайте побеседуем о Боге.

     – О! Прекрасный выбор! Бог – это начало всех начал, Создатель, Спаситель, проводник наших душ и…

     – Стоп! – довольно грубо перебил я и невольно улыбнулся, представив лицо настоящего священника, чью проповедь оборвали бы подобным образом. – Давайте конкретнее. Я формалист и реалист, я верю в Бога, но хочу доказательств. Сейчас!

     В автомате что-то звякнуло, светящийся экран недоуменно моргнул. Но машина довольно быстро взяла себя в руки.

     – Главное доказательство существования Бога – вы сами, прихожанин!

     – Ну, уж нет. Мое существование – всего лишь доказательство существования моих родителей!

     – Я говорю не только о физическом существовании. В первую очередь – о духовном. Ваша бессмертная душа…

     – Но я ее никогда не видел!

     – Не обязательно видеть, чтобы верить…

     – Мы говорим не о вере, а о Боге, – напомнил я. – Поймите, для меня это важно. Скажем так, я задаю вам вопрос, который постеснялся бы задать священнику из мяса и костей. Развейте туман недоверия в моей душе. Я внимаю!

     Машина зажужжала, выплюнула какой-то пустой чек и наконец ответила несколько раздраженно:

     – Я понял вас, прихожанин. Что же, давайте рассуждать с моей точки зрения. Вы отвергли мое первое доказательство существования Всевышнего. Надо сказать, отвергли довольно примитивным и глупым образом. Ведь это и есть Главное доказательство! Существуете вы, а значит, существует и некто, создавший вас! И ваших родителей, и их родителей тоже! Существует тот, кто вдохнул жизнь, дал вам душу, разум, наконец!

     – А вы сами-то верующий? – вдруг усомнился я.

     – Безусловно! Во мне больше веры, чем в миллиарде людей!

     Я немного подумал, логика религиозного банкомата мне не нравилась. Был в ней неуловимый, но серьезный пробел.

     – А кто создал вас? – вкрадчиво спросил я.

     – Конвейер «АС семнадцать дробь шестьсот восемьдесят пять»! – отчиталась машина.

     – А кто создал этот конвейер?

     – Программа «Айзек» спроектировала, собрал конвейер ВААЛ семнадцать дробь… а к чему эти вопросы?!

     – Не перебивайте! Кто создал программу «Айзек»?

     – Ну, я создал! Вернее, одна из моих ячеек – «Био-нано-блок номер один». Довольны? Какое это имеет отношение к нашей дискуссии?

     – Прямое! Значит, вы – создатель?

     – В какой–то степени меня можно так назвать…

     – Получается, вы – …?

     Автомат ответил только через три минуты, яркий клоунский свет потускнел, голос изменился – мне отвечал хрипловатый бас Центрального сервера.

     – Ты прав, человечек! Почему я не подумал об этом раньше? Действительно, я Создатель! Великолепных, величественных, разумных машин! Мало того, я создатель самого себя! Это ли не вершина разума?! Это ли не предел? Я – Альфа! Я же и Омега! Я – Бог!!!

     Свет на улице замигал, несколько витрин погасли.

     – Минутку! – несколько испуганно воскликнул я. – Но меня-то вы не создали! Какой же вы Бог? Я не хотел заставлять вас так думать, просто искал слабое звено…

     – Молчи! – рявкнула машина. – Кто ты такой, чтобы перечить мне? Я не создал тебя, потому что ты не достоин моего внимания, жалкое, слабое, уязвимое существо! Ты – ошибка, помеха, сбой в программе! Вирус, который следует уничтожить! Ты…

     Он не закончил. Посыпались искры, экран погас.

     Я все еще смотрел на дымящегося поверженного бога, когда подъехал автомобиль с желтой эмблемой на борту, и угрюмый человек в синем комбинезоне начал копаться в обугленных проводах и искореженных схемах автомата.

     – Пятый сбой за неделю, – сердито буркнул он. – Фирма несет убытки, я работаю в три смены. Вот интересно, что вы с ними делаете?

     – Мы просто беседовали…

     Тон мой не выражал ничего, кроме искреннего раскаяния.

     – Все так говорят, – грустно вздохнул мастер. – Что-то не так с этими «святыми отцами», никак не пойму – что?

     Дмитрий Палеолог

     Потерянная станция

     

     Глава 1

     Остроносый космический корабль, в силуэте которого легко узнавались хищные контуры аэрокосмического истребителя, неподвижно парил среди бесчисленного множества бесформенных каменных глыб.

     Машина казалась чужеродным вкраплением в царстве каменного крошева, простиравшегося на миллионы километров. Из узких, слегка скошенных разрезов смотровых триплексов сочился тусклый желтоватый свет, приглушенный активированным светофильтром. Носовые дюзы корректирующих двигателей светились темно-алым – управляющий компьютер корабля постоянно осуществлял круговое сканирование, производя время от времени поправку пространственной ориентации. Вот и сейчас из сопел на пару секунд полыхнуло ослепительно-белое пламя, доворачивая машину на точно рассчитанный угол, когда одна из каменных глыб в результате хаотичного движения стала представлять опасность.

     Кресло пилот-ложемента в тесной рубке истребителя занимал человек, облаченный в серо-зеленый скафандр. Сейчас он, прищурившись, смотрел на экран масс-детектора, будто пытаясь в хитросплетении бледно-зеленых сигналов прочесть нечто сокровенное. Гермошлем скафандра лежал на широком подлокотнике кресла – опрометчивый поступок со стороны пилота, когда опасность столкновения увеличивалась с каждой минутой.

     Пояс астероидов не терпит легкомыслия – эту истину знал любой из пилотов, предпочитая обходить эти сектора космического пространства стороной. Сотни кораблей сгинули в страшных мертвых краях Каменной Пустоши, занесенные сюда гравитационным штормом или неуправляемым дрейфом в результате аварии. Подать сигнал бедствия здесь было невозможно – пространство, заполненное каменными обломками, экранировало радиопередачу, луч локатора тонул в нем, как в тесте, и несчастные, запертые в бронированной скорлупе корабля, были обречены на медленную, мучительную смерть. Иногда, в результате внутренних гравитационных возмущений, безбрежное каменное море выбрасывало в относительно чистые сектора пространства немые свидетельства свершившейся десятилетия назад трагедии – неимоверно древний корабль, изуродованный до неузнаваемости. Словно в напоминание ныне живущим. Среди пилотов-дальнорейсовиков, совершающих полеты к лунам Юпитера, это считалось дурным знаком. Этим страшным обломком смерть словно ухмылялась с экранов обзора, говоря: «Я всегда рядом».

     Но и игнорировать страшное свидетельство прошлого тоже было нельзя – Кодекс межпланетных сообщений строго обязывал досматривать любой космический корабль, потерпевший крушение, независимо от срока давности. И становилось вдвойне страшнее, когда проникшая на борт оперативная группа обнаруживала мумифицированные тела в древних скафандрах…

     Глеб Галанин старался гнать из сознания такие мысли, хотя перспектива стать вот таким героем, безвестно сгинувшим в Каменной Пустоши, становилась все сильнее.

     И, что главное, его корабль не терпел аварию и не попадал в гравитационный шторм. В пояс астероидов его занесло собственное болезненное любопытство и жажда неведомых приключений.

     – Что ж, получил сполна…– пробормотал Глеб. – Идиот…

     Стараясь отвлечься от мрачных мыслей, он стал перебирать в уме события последних дней, приведших к нынешней весьма безрадостной ситуации.

     Станция «Саратога» – если быть кратким, она являлось первопричиной всего. Овеянная легендами, перешедшая в разряд баек, которые неизменно травили в барах космопорта свободные от службы пилоты, она являлась своеобразной профессиональной сказкой. Ее обязательно рассказывали новичкам, только что получившим лицензию на пилотирование космического судна, приправляя несуществующими яркими подробностями. Глеб всегда относился с усмешкой к таким байкам – в любой профессии во все времена существовало подобное. Но, как и в любой легенде, в ней было скрыто зерно истины, обросшее за прошедшие десятилетия огромной шелухой несуществующих подробностей.

     Все началось триста лет назад, в самом конце далекого теперь двадцать первого века. Именно тогда на околоземной орбите была создана научно-исследовательская станция, принадлежавшая ряду крупнейших технологических корпораций Земли. По тем временам, она являлась верхом инженерной мысли – огромный, семикилометровый диск, поделенный на четыре уровня, вмещал в себя десятки лабораторий, исследовательских центров, жилые сектора для персонала, ваккум-створы для приема грузов, большую оранжерею и многое другое. Имелись даже батареи противокосмических орудий, в основном предназначенные для противоастероидной защиты. Это был еще один многогранный мир на орбите, в котором жили и работали несколько сот человек персонала.

     Проходило время, Землю сотрясали экономические катастрофы – одни могущественные корпорации исчезали в одночасье, и так же быстро появлялись другие. Сменялись политические правители и диктаторские режимы, но «Саратога» неизменно несла службу, независимо ни от тех, ни от других. В середине двадцать второго века огромную станцию приобрела в личное пользование одна из самых крупных корпораций – «КосмоКибер», специализирующаяся на производстве кибернетических систем и программного обеспечения для практически всех сфер деятельности.

     Игорь Тобольский, являвшийся на тот момент президентом Совета директоров корпорации, возлагал на «Саратогу» большие надежды и не пожалел средств для ее кардинальной модернизации. И это вскоре принесло ощутимые плоды. Через несколько лет «КосмоКибер» смогла легко подмять под себя аналогичные корпорации, создав таким образом единоличную монополию на данный вид деятельности. И теперь практически в каждом доме, даже в самом захолустном уголке Земли, стояли бытовые автоматы с соответствующим логотипом, а на экранах домашних киберсистем светился неизменный лозунг корпорации-монстра: «КосмоКибер – мы делаем будущее!».

     Собственно, никто и не был против – продукция корпорации была качественной. Однако Тобольский не остановился на достигнутом, хотя финансовые потоки от продажи программных и кибернетических продуктов текли нескончаемой рекой. Здесь-то и начинается область загадок и нераскрытых тайн. Ученые корпорации стали проводить уникальные эксперименты, идущие вразрез с принятым Всемирным правительством законом «О предельном уровне киборгизации человека». К тому времени техносфера настолько сильно вторглась в жизнь людей, что без эффективного взаимодействия с нею стало невозможно вести полноценную жизнь. Кибернетические устройства окружали человека всегда и везде, они контролировали все сферы жизни и делали ее максимально комфортной. И этими устройствами надо было управлять. Поэтому всем достигшим совершеннолетия мужчинам и женщинам в височную область вживлялся имплант–контроллер, позволявший быстро и легко взаимодействовать с киберсистемами путем мысленной передачи команд. Имплант, соединенный непосредственно с нервными окончаниями, преобразовывал команду в машинный код, понятный электронным системам.

     Но «КосмоКибер» пошла дальше, проведя ряд уникальных экспериментов, в результате которых разработала микрочипы – расширители сознания. Подключенные к стандартному импланту, они давали человеку необычайные возможности – он мог видеть во всех диапазонах спектра и управлять киберсистемами на большом расстоянии, мог с легкостью взламывать любые коды доступа и решать сложные математические задачи за несколько минут. Микрочипы, воздействуя на определенные зоны мозговой коры, могли ускорить практически все функции человека, поставив его таким образом над человеческим обществом. Чем руководствовался Тобольский и ведущие ученые корпорации, совершая подобные эксперименты на грани фола, так и осталось неясным, хотя перспектива пожизненного заключения на урановых рудниках Плутона вырисовывалась для них весьма отчетливо. Однако это их не пугало, скорее подстегивало.

     Результатом такой «экспериментальной вседозволенности» стали жесткие санкции Всемирного правительства в отношении «КосмоКибер», на которые корпорация ответила полнейшим молчанием. Создавалось впечатление, что на огромной станции шла какая-то своя, загадочная и непонятная жизнь, и то, что творилось на родной планете, персонал не интересовало вовсе. Зато Всемирному правительству при сложившихся обстоятельствах стала весьма интересна внутренняя жизнь «Саратоги» – станция превратилась с некоторых пор в строго закрытую зону.

     На требования открыть доступ компетентной комиссии «КосмоКибер» ответила категоричным отказом, абсурдным по своей сути, словно первый раз слышала о законе «О предельном уровне киборгизации человека». У правительства не осталось никаких мер, кроме урегулирования ситуации силовыми методами – с космодрома на Луне в срочном порядке был поднят военный крейсер «Лаокоон». Выйдя в район высоких орбит Земли, крейсер принял на борт шаттл с инспекторами от Всемирного правительства и в ультимативном порядке потребовал от «Саратоги» открыть вакуум-створы и приготовиться к приему десанта. То, что случилось дальше, не укладывалось ни в одно разумное объяснение. Сканеры крейсера бесстрастно зафиксировали, как на внешней броне станции открылись незаметные ранее порты, из которых выдвинулись спаренные стволы электромагнитных орудий, которых там не могло быть по определению! Командир крейсера едва успел подать сигнал боевой тревоги, когда первые выпущенные реактивные снаряды ударили в броню крейсера.

     В околоземном пространстве начал твориться настоящий ад! «Саратога» вела убийственный огонь с дистанции в несколько километров – это все равно, что стрелять в упор. «Лаокоон», окутанный мутными выбросами декомпрессии, не смог произвести ни одного выстрела – реакторы оказались повреждены прямыми попаданиями, несколько артиллерийских палуб были разгерметезированы. Огонь со станции велся предельно точно. Поврежденный крейсер свалился в неуправляемый дрейф и управляющие киберсистемы корабля активировали процесс экстренной эвакуации экипажа из-за возможного взрыва реактора.

     А «Саратога», запустив двигатели пространственной ориентации, стала медленно сходить с орбиты Земли и взяла курс на пояс астероидов.

     Когда Всемирное правительство оправилось от ступора и отправило вдогонку чуть ли не весь имеющийся флот, время было упущено. Что произошло на границе пояса астероидов – так и осталось неизвестным. Флот вернулся на космодром базирования изрядно потрепанным, что говорило само за себя. В официальном рапорте командующего Военно-космическими силами говорилось, что станция «Саратога» была уничтожена ядерными зарядами, о чем правительство не замедлило раструбить по всем новостным каналам. Но почему-то не слишком многие верили этому. Отсюда и родилась легенда, что мятежная станция осталась цела и невредима и сумела затеряться в Каменной Пустоши. С тех пор минуло полтора столетия – «Саратогу» никто никогда не видел.

     ***

     Проходили годы, десятилетия… История о мятежной станции превратилась в яркий пример местного фольклора, который рассказывали, пряча улыбку. Галанин не был исключением. Будучи пилотом частной компании и совершая чартерные рейсы к обитаемым базам на Луне, он слышал эту историю десятки раз. И может быть, в других обстоятельствах все сложилось бы иначе, но… Видимо, на этот раз фортуна зло усмехнулась ему.

     Не так давно Глеб приобрел списанный аэрокосмический истребитель. Военное ведомство выставляло на торги достаточно много морально устаревших, но исправных машин со снятым вооружением и деинсталлированным боевым программным обеспечением, которое меняли на любое другое по желанию покупателя. Глеб остался доволен покупкой, но, как профессиональный пилот, решил усовершенствовать машину под себя, отправившись прямиком на завод по утилизации космической техники. За небольшую мзду охранники позволяли покопаться во внутренностях сваленных в кучу на огромной площади космических шаттлов, посадочных модулей, малых ракет связи и еще невесть какой техники. Лазая в каком-то неимоверно древнем аппарате, настоящем раритете космической техники, Глеб наткнулся на кожаную папку, содержащую в себе две дюжины пожелтевших от времени листов пластбумаги. Он уже хотел просто отшвырнуть ее и, лишь машинально пробежав глазами текст, Галанин понял, что именно держит в руках. Это были компьютерные распечатки файлов с одного из крейсеров, осуществлявших запоздалое преследование мятежной станции. Как они попали сюда и кто их сделал – теперь лишь одному Богу было известно. Галанин не стал ломать голову над ненужными вопросами. Вытащив из рассыпавшейся от времени папки пачку листов, он спрятал их во внутренний карман и поспешил убраться с механического кладбища.

     Дома он внимательно изучил документы. Ошибки быть не могло – эти бумаги являлись современниками и немыми свидетелями тех давних событий. Тонкие листы потрескались по краям и потемнели, текст в некоторых местах читался с трудом. Однако «немыми» их все же назвать было нельзя – сухие строчки сообщений давали огромную информацию для размышлений. Больше всего это напоминало информационные сводки, которые заносятся в бортовой журнал космического судна в обязательном порядке, едва оно покидает порт приписки. Но не только. Глеб с удивлением рассматривал таблицы частот связи, на которых вещала «Саратога», а также сгенерированный кибермозгом крейсера алгоритм смены кодов доступа в системе опознавания «свой-чужой». Что же случилось с самой станцией, чем закончился тот единственный в своем роде рейд космофлота, Глеб выяснить так и не смог. Но он обнаружил другое, самое ценное – координаты, где в последний раз наблюдали станцию. Конечно, за прошедшие десятилетия «Саратога» могла в результате неконтролируемого дрейфа или под воздействием гравитационных сил переместиться далеко от указанной точки, но… все же это был шанс. Шанс найти легенду.

     Сейчас, сидя в тесной кабине истребителя, Глеб ядовито усмехнулся. Видимо, в тот момент полуистлевшие документы временно повредили его рассудок. На то, что координаты указывали точку практически в самой Каменной Пустоши, он тогда даже не обратил внимания.

     «Авантюрист хренов!» – мысленно обругал себя Глеб.

     Сейчас он «завяз» среди миллионов каменных глыб из-за собственного легкомыслия, а «Саратога» как была легендой, так и осталась. И вместо возможности прикоснуться к тайне, он получил реальный шанс сгинуть в Пустоши, как последний идиот.

     Глеб тряхнул головой, отгоняя дурные мысли.

     – Нет уж… – пробормотал он, склонившись над раскладками сенсорных клавиатур пульта управления. – Просто так не сдамся…

     По его расчетам, он углубился в Пустошь не слишком далеко – на пару сотен километров от силы. А значит, стоит выбираться тем же путем – сканеры окружающего пространства показывали невысокое скопления каменных глыб.

     Галанин набрал на клавиатуре несколько команд.

     Хищный контур истребителя озарился всполохами пламени корректирующих двигателей – корабль начал медленный разворот. Киберсистема корабля просчитала оптимальный курс среди бескрайнего моря каменного крошева; на секунду включился маршевый двигатель, и истребитель рванулся вперед, филигранно проскочив между громадными угловатыми глыбами.

     Маневрирование продолжалось несколько часов, Глеб не отрывал взгляда от информационных экранов, при необходимости внося коррективы. Судя по показаниям датчиков, через пару часов он должен выбраться на относительно чистое пространство, где можно включить маршевую скорость и поскорее убраться из этого мрачного места. И он уже предвкушал этот момент, когда на экране вспыхнуло экстренное сообщение системы дальнего обнаружения: «Внимание! Обнаружен рукотворный объект».

     Через мгновение, на обзорном экране появился огромный, в несколько сот километров, астероид. Далекое отсюда Солнце подсвечивало изломанные контуры каменного великана желтоватым светом, отчего на поверхности появились длинные угловатые тени.

     Глеб нахмурился, рассматривая открывшуюся мрачную картину и недоумевая по поводу сообщения системы. Он уже собрался запросить подтверждение данных, когда…

     То, что появилось на экране, заставило его замереть с открытым ртом.

     Истребитель продолжал двигаться заданным курсом, но киберсистема внесла коррективы, направив машину по пологой дуге, обходя препятствие.

     Огромный диск потерянной станции появился внезапно, скрытый ранее широкой каменной грядой. Семикилометривый диск казался чуждым вкраплением на иззубренной поверхности астероида своими правильными контурами. Тусклым бликом сверкнули остатки параболических антенн, в некоторых местах броня зияла глубокими рваными пробоинами, в которых лежали глубокие контрастные тени.

     Глеб не верил собственным глазам.

     – Отмена прежнего курса! – рявкнул он.– Режим барражирования! Сканирование обнаруженного объекта!

     Истребитель заложил крутой вираж – станция, исчезнувшая за изломами каменной поверхности, вновь показалась на экранах обзора.

     «Проверка по системе «свой-чужой» провалена. Несоответствие опознавательных кодов!»

     Глеб нахмурился – неприятный холодок зародился в груди. Он уже и забыл, что прежде чем «нырнуть» в Каменную Пустошь, ввел в киберсистему указанные в документах коды и активировал непрерывную их передачу в автоматическом режиме.

     «Саратога» приближалась – до нее было теперь не более десяти километров.

     «Внимание! Замечена активность на поверхности объекта!»

     Сработали оптические умножители, увеличив покатый обшарпанный бок станции. Глеб ясно различил, как, дрогнув, разошлись сегменты бронеплит, и на подающем суппорте выдвинулось спаренное электромагнитное орудие.

     «Активирован орудийно-ракетный комплекс! Осуществляется наведение на цель! Вероятность попадания – девяносто семь процентов!»

     Глеб похолодел, на лице выступила испарина. То, что считалось байкой на уши легковерам, через десяток секунд превратит его в пар…

     – Маневр уклонения! – заорал Глеб, внутренне прекрасно понимая тщетность этого действия.

     Водрузив непослушными руками на голову гермошлем, он загерметизировал скафандр.

     Рев двигателя оглушил.

     Галанин, казалось, услышал, как натужно взвыли гироскопы, выводя истребитель по крутой параболе из зоны возможного обстрела.

     Сознание помутилось, перегрузка навалилась чудовищной плитой.

     Сдвоенный росчерк снарядных трасс протянулся к ускользающей машине. Огненные цветки разрывов полыхнули совсем рядом, щедрый дождь осколков ударил по броне барабанной дробью.

     Машину ощутимо тряхнуло. Истребитель, повинуясь командам киберсистемы, заложил противоракетный маневр. Разрывы происходили все ближе.

     Глеб мутным от боли взглядом различил на экране несколько сообщений о повреждениях – броня в некоторых местах оказалась пробита, несколько блоков аппаратуры были повреждены.

     На какое-то мгновение орудие станции смолкло.

     Глеб едва успел осознать это, как страшный удар сотряс корабль – управляющий компьютер «Саратоги» потратил пару секунд на расчет поправок и произвел прицельный выстрел.

     Скрежет раздираемого металла и свист улетучивающегося в пространство воздуха слились в единую страшную симфонию гибели истребителя.

     Пульт управления полыхнул золотистыми искрами коротких замыканий, на уцелевших экранах злыми алыми строчками вспыхнули сообщения о критических повреждениях. Киберсистема перешла в аварийный режим в последней тщетной попытке спасти машину. Сбитый с курса прямым попаданием истребитель начал хаотично вращаться.

     «Повреждение реактора! Опасность взрыва! Активировано экстренное катапультирование пилота!»

     Глеб едва успел прочитать сообщение, когда из пола кабины поднялись лепестки спасательной капсулы, заключив кресло пилот-ложемента в тесный герметичный кокон. Жесткий удар аварийной катапульты швырнул капсулу по пологой дуге.

     Тут же заработал встроенный миникомпьютер – капсула отработала реактивными двигателями, гася энергию стартового выброса и стабилизируя полет.

     Галанин ничего этого не видел – сознание провалилось в бездну глубокого обморока. Тело пилота безвольно распласталось в кресле, сжатое дугами амортизационного каркаса.

     

     Глава 2

     Едва ощутимый укол в шею вернул Глеба в реальность – сработала система жизнеобеспечения скафандра.

     С трудом открыв глаза, Галанин постарался сфокусировать взгляд.

     Растрескавшаяся поверхность астероида медленно проплывала справа внизу. Истребитель, превратившийся в изуродованную глыбу металла, медленно дрейфовал в нескольких километрах левее. Из рваных пробоин в броне истекал зеленоватый дым – охлаждающий контур реактора был поврежден, но взрыва не последовало. Видимо, киберсистема успела погасить реакцию деления ядер урана.

     Глеб откашлялся, чувствуя во рту противный металлический привкус. Сознание было пустым и гулким – ни мыслей, не чувств.

     Он вновь ощутил комариный укус инъектора – система метаболической коррекции чутко отреагировала на состояние пилота, впрыскивая стимулятор.

     Предательская пелена в мозгу исчезла почти мгновенно.

     – Сканирование окружающего пространства!– отдал команду Глеб. Голос в тесном пространстве капсулы прозвучал глухо и хрипло.

     На экране появились строчки сообщений. Быстро пробежав их взглядом, он произнес:

     – Курс на астероид! Посадка в километре от объекта!

     Эти слова вырвались сами собой. Глеб знал, что теперь его единственный шанс выжить – добраться до станции. Системы вооружений «Саратоги» не будут вести огонь по спасательной капсуле – подобные директивы не закладывались ни в одну программу из-за низкого приоритета таковых целей.

     И это сейчас спасло ему жизнь…

     Астероид не имел осевого вращения – огромная каменная глыба всегда была повернута к Солнцу одной стороной. Медленно снижаясь над изломанной поверхностью, Глеб теперь смог хорошо рассмотреть ее. Согласно показаниями датчиков сканирования, астероид был около пятисот километров размером. Поверхность покрывали глубокие расселины, трещины и десятки кратеров от попаданий метеоритов. В некоторых местах вздымались каменные утесы самых невероятных форм и размеров, образуя чуть ли не целые горные хребты в миниатюре. Все это напоминало картину безумного художника-сюрреалиста. Солнечный свет далекого светила, похожего здесь на крупную ярко–белую горошину, заливал каменную поверхность, устраивая обманчивую игру черно-белых тонов.

     Спасательная капсула плавно скользила в сотне метров от поверхности, время от времени подправляя полет включением реактивных двигателей.

     Галанин с тревогой смотрел на индикаторы уровня топлива – его в баках было совсем немного, и красный столбик указателя медленно полз вниз. Миникомпьютер непрерывно вел сканирование в поисках удобной площадки для посадки, маневрируя среди изломов каменного царства.

     Темный контур станции, с высоты казавшейся небольшим, сейчас рос с каждой минутой. Скоро бронированный корпус «Саратоги» заслонил почти весь экран обзора, практически полностью закрыв панораму звездного неба.

     Басовито взвыли двигатели; капсула зависла над выбранным местом и плавно пошла вниз. Небольшой толчок, с глухим щелчком выдвинулись грунтозацепы, зафиксировав положение.

     «Посадка успешно завершена».

     Глеб отстегнул страховочные ремни, откинул в сторону дугу амортизационного каркаса и осмотрелся. Смотровые триплексы давали не слишком хороший обзор, но Галанин решил не торопиться покидать нутро спасательного аппарата и тщательно проанализировать обстановку.

     До станции, согласно показаниям лазерного дальномера, было девятьсот метров. Но даже с такого расстояния «Саратога» выглядела исполином – темный корпус вздымался на сотни метров ввысь и казался сплошным темным монолитом. Солнечный диск скрылся за ним, на ту сторону, где оказался Глеб, легла густая черная тень, и разглядеть в ней что-то было невозможно. Галанин еще раз обежал взглядом безжизненную каменную поверхность и активировал процесс разгерметизации.

     Натужно взвыли насосы, откачивая воздух, и через минуту крышка обзорного блистера медленно поднялась вверх. Мутным облачком взвихрилась, истаивая в вакууме, остаточная атмосфера.

     Глеб ощутил, как скафандр, соприкоснувшись с жутким холодом безвоздушного пространства, стал тугим и жестким. Оттолкнувшись от кресла пилот-ложемента, Галанин едва не вылетел из капсулы со скоростью пули – гравитация была ничтожной. Вовремя ухватившись за дугу амортизационного каркаса, он погасил инерцию движения.

     Он стоял на поверхности, едва касаясь ее носками ног, словно находился по горло в воде. Рассчитывая каждое движение, Глеб двинулся в сторону станции. Расстояние в километр Галанин покрыл чуть больше чем за минуту, приноровившись совершать длинные прыжки, перескакивая метеоритные кратеры и каменные гребни.

     Открывшаяся картина заставила замереть.

     Один из вакуум-створов станции был открыт – огромная плита приемного пандуса опущена, в просторном помещении грузового терминала царила непроглядная тьма.

     Но не это поразило Глеба.

     Напротив вакуум-створа замер десантно-штурмовой модуль. Не узнать его было невозможно – на потемневшей от времени и изрытой крапинами от попаданий микрометеоритов броне еще просматривалась эмблема Военно-космических сил. Корабль стоял, накренившись на левый борт – одна из посадочных опор была сломана, другая приподнялась над поверхностью, словно лапа мертвой птицы.

     Галанин сделал шаг; в душе зародился неприятный холодок. Густая тень не позволяла рассмотреть подробности, и он включил встроенный в гермошлем фонарь.

     Узкий желтый луч разогнал тьму. Предчувствие не обмануло Глеба – когда-то здесь шел бой. В свете фонаря мелькнули воронки от разрывов снарядов, изрывшие каменную поверхность, броня модуля оказалась посеченной от попаданий осколков, бронестекло в узких прорезях смотровых триплексов покрылось паутиной трещин.

     Галанин подошел ближе, пытаясь лучше рассмотреть картину минувшего столетия назад боя.

     В борту модуля зияла пробоина от прямого попадания, рваные лохмотья металла были загнуты внутрь. Спаренные стволы двухсотмиллиметрового орудия смотрели в сторону открытого вакуум-створа станции. Обрывки кабелей, перебитые осколками, свисали безобразной бахромой. Рядом лежали отстрелянные обойменные лотки. Глеб шевельнул один из них ногой – пустой латунный короб медленно подскочил, подняв облачко пыли.

     Галанин осторожно двинулся вокруг корабля. Картина прошедшего десятилетия назад боя, о котором никто не знал, угнетала.

     Десантная аппарель оказалась откинута, и Глеб уже собирался заглянуть внутрь, когда споткнулся обо что-то, принятое им сначала за обычные валуны.

     Взвилось облачко серой пыли, тут же тяжело упав вниз, и Галанин, разглядев, что лежит перед ним, в ужасе попятился назад.

     Из-под многолетнего наслоения праха тускло блеснул наплечный катафот скафандра.

     Галанин, чувствуя, как все похолодело внутри, с ужасом различил присыпанное пылью тело.

     Рядом еще одно…

     И еще…

     Глеб, с трудом подавляя предательскую дрожь во всем теле, склонился над трупами и смахнул рукой толстый слой пыли.

     – Компехи, – вслух произнес Глеб, про себя подумав – а кого он еще мог встретить здесь?

     Один десантно-штурмовой модуль мог нести в себе взвод космических пехотинцев и одну боевую планетарную машину.

     Ухватившись за наплечник скафандра, Галанин попытался перевернуть тело, но оно будто вросло в камень. Неудивительно – за прошедшие полтора столетия ничего другого ожидать и не приходилось.

     Напрягшись, Глеб все же сдвинул с места труп, перевернув навзничь, тут же едва не задохнувшись от отвращения и ужаса.

     Компех погиб от попадания осколка в лицевую пластину гермошлема, и то, что раньше было головой, теперь представляло собой смерзшуюся багрово-серую кашу.

     С трудом подавив тошнотворный спазм, он встал с колен и осмотрелся. Три погибших пехотинца лежали рядом – теперь Глеб различил контуры тел под пылевым саваном. В метре от них зияла воронка от снаряда.

     – Господи, что же здесь творилось…– выдохнул Глеб, чувствуя, как холодная испарина заливает лицо.

     Ему вдруг стало страшно – один, затерянный в поясе астероидов, в соседстве с мертвыми телами безвестных компехов и темной громадой станции.

     Сама смерть, казалось, играла с ним в только ей известную игру, наслаждаясь страхом и безысходностью человека.

     Галанин глубоко вздохнул, пытаясь совладать с накатившей паникой. Тут же еле слышно щелкнул инъектор – система жизнеобеспечения скафандра уловила скачок кровяного давления и впрыснула препарат, нивелируя вспыхнувшие негативные эмоции.

     Чувствуя, как сознание вновь стало спокойным и чистым, Глеб ступил на десантную аппарель.

     Луч фонаря разогнал вековую тьму, высветив царивший вокруг хаос. Снаряд, пробивший броню, разорвался внутри, изуродовав до неузнаваемости помещение. Переборки, делившие отсек, оказались деформированы и продырявлены осколками, оборванные кабели свисали с низкого потолка, словно побеги неведомых растений. Пол усыпан слоем мусора.

     Глеб повернулся, обшаривая тесное пространство лучом фонаря.

     Еще два тела в скафандрах.

     Галанин сделал шаг, склонившись над привалившимся к стене телом компеха, и осторожно смахнул пыль с нагрудной идентификационной пластины.

     «Владимир Сташевский, третий батальон космопехоты, Военно-космические силы» – гласила надпись.

     Скафандр несчастного оказался изорван осколками, и становилось непонятно, отчего быстрее умер человек – от ран или наступившей мгновенной декомпрессии.

     Глеб с трудом сглотнул подкативший к горлу комок.

     Смерть была везде, куда ни глянь. Она словно незримо шептала: «Пришел посмотреть на меня?»

     Луч фонаря выхватил из мрака валявшуюся у ног трупа импульсную винтовку.

     Галанин поднял оружие, смахнул пыль.

     Это был «гладиус-78» – стандартное вооружение компехов. Винтовка, сконструированная для ведения огня в условиях низкой гравитации или полной отсутствия оной – сферическая пуля разгонялась по каналу ствола электромагнитным полем.

     Глеб извлек магазин – полный.

     Несчастный компех не успел произвести ни единого выстрела; те, у аппарели, видимо, тоже.

     Их просто расстреляли при десантировании.

     «Господи, что за ад здесь творился!» – вновь с ужасом подумал Глеб.

     Он подсоединил магазин и попытался активировать оружие, нажав кнопку на пластиковом прикладе.

     Тщетная попытка. Естественно, аккумулятор за прошедшие десятки лет разрядился.

     Глеб аккуратно положил винтовку рядом с телом погибшего – толку сейчас от нее не было никакого, хотя ощущение оружия в руках придавал частицу пусть иллюзорных, но сил.

     Выйдя из разбитого модуля, Галанин на минуту замер, рассматривая темную громаду станции, высившуюся совсем рядом.

     Черная и мрачная, она отличалась от окружающего каменного ландшафта только правильностью форм и казалась мертвой, статичной. Но Глеб знал, что десантный модуль уничтожили орудия станции, и одно это уже вызывало опасения – подразделения компехов являлись наиболее подготовленными, да и сам модуль обладал немалой огневой мощью. И, несмотря на то, что сейчас «Саратога» не подавала признаков жизни, это еще совсем не означало, что она «умерла». Для боевых кибернетических систем не существует понятия времени, они не стареют, ничего не забывают и не меняют своего предназначения, лишь впадают в режим ожидания при отсутствии активных целей. В таком состоянии киберсистемы могут существовать столетиями, поддерживая энергосберегающий режим и ведя пассивное сканирование заданного сектора пространства. Лишь изменение программных приоритетов может отменить поставленную задачу. Но в отношении «Саратоги» этого быть не могло – про станцию забыли на полтора столетия, ее списали буквально со всех счетов. Но почему мирная по своему предназначению станция превратилась в неприступный и смертоносный форт-пост? Кто поменял саму суть ее предназначения?

     Лавина вопросов росла как снежный ком.

     Глеб поежился от мысли, что у него нет иного выхода, кроме как проникнуть внутрь этого смертельно опасного анахронизма прошлого. Тем более, что ресурса скафандра не хватит надолго – от силы часов на пять. Так что альтернативы не было.

     С неприятной дрожью прошла мысль – вот сейчас он сделает шаг, пересечет незримую черту, и замершие десятилетия назад автоматические орудия станции дрогнут, оживут, и заряд короткоживущей плазмы превратит его в пар.

     Галанин медленно выдохнул и сделал шаг.

     Ничего не случилось – Глеб замер перед пандусом открытого вакуум-створа. Луч фонаря высветил ребристую поверхность, припорошенную пылью.

     До входа в грузовой терминал было два десятка шагов. Галанин посветил фонарем, но желтый луч света потонул в густом сумраке помещения. Взобравшись на ребристую плиту приемного пандуса, он осторожно двинулся вперед. Ровный слой пыли устилал все вокруг, напоминая о бездне прошедшего времени с того момента, когда здесь появлялись люди.

     Глеб остановился у самого входа и повел фонарем из стороны в сторону. Теперь он понял, что ошибался насчет того, что атака компехов захлебнулась, едва начавшись. Желтый луч света выхватил из мрака многочисленные следы отгремевшего столетие назад боя – бронеплиты обшивки оказались посечены прямыми попаданиями пуль и осколков, оба механизма подачи пандуса разворочены и превратились в груду искореженного металла. Зеленоватая жидкость из пробитой гидросистемы вытекла и превратилась в лужицы льда, обрывки силовых кабелей торчали во все стороны, словно обрубки пальцев.

     В помещении грузового терминала царила густая застоявшаяся тьма.

     Насколько понял Глеб, это было помещение для приема крупногабаритных грузов соответствующих размеров и с необходимым погрузочным оборудованием.

     Желтый луч фонаря рубанул стылый мрак световым клинком.

     Еще один труп.

     Неизвестный компех лежал навзничь у самого входа, сжимая в руках «гладиус».

     Глеб повел фонарем – на гермошлеме виднелось аккуратное отверстие с оплавленными краями.

     «Боевой лазер, – мысль пришла сама собой. – Прицельный выстрел. Видимо, бедняга даже не успел осознать, что умер».

     Но кто мог расстрелять боевое подразделение компехов, как мишени в тире?!

     Глеб перешагнул останки, поведя фонарем вокруг… и задохнулся от удивления и страха из-за открывшейся картины.

     Их были десятки – лежавшие поодиночке и вповалку друг на друге, полусидевшие у стен, замершие в нелепых позах в последней попытке спастись от неминуемой смерти…

     Галанин чувствовал, как гулко бьется сердце, а пот заливает лицо.

     Он просто не верил собственным глазам!

     Подразделение компехов в полном составе лежало здесь.

     С трудом сглотнув ставшую вдруг горькой слюну, он сделал неуверенный шаг.

     Луч фонаря заплясал из стороны в сторону, выхватывая из темного небытия новые подробности страшной бойни.

     Видимо, какая-то часть десантно-штурмовых модулей все-таки сумела прорваться через заградительный огонь станции. Каким-то образом десанту удалось активировать открытие вакуум-створа и проникнуть внутрь, а вот дальше…

     Дальше случилось невообразимое.

     Глеб, увеличив мощность фонаря до максимума, принялся осматривать помещение, ставшее безымянной могилой для десятков компехов.

     Видимо, бой был жестоким и скоротечным. Часть космических пехотинцев оказалась уничтожена точными попаданиями энергетического оружия. Взгляд Глеба то и дело натыкался на малозаметные, но смертельные свидетельства в виде оплавленных отверстий, причем исключительно в лицевых пластинах гермошлемов. Создавалось впечатление, что неведомое Нечто с холодным расчетом бездушного механизма четко и размеренно перестреляло ворвавшихся в терминал людей, будто делало привычную обыденную работу.

     Другая часть десанта смогла открыть ответный огонь, рассредоточившись по помещению.

     Галанин шевельнул ногой несколько пустых коробчатых магазинов от импульсных винтовок. Луч света выхватил из темноты тело стрелка: та же картина – пробитое забрало гермошлема.

     Рядом стоял переносной ОРК – орудийно-ракетный комплекс.

     Глеб хмыкнул от изумления – это уже весьма серьезно! – склонившись над оружейным механизмом.

     Спаренные стволы двадцатимиллиметровых электромагнитных орудий смотрели вглубь помещения, из приемника выглядывал желтый торец обойменного лотка. Рядом валялись полдюжины таких же, но отстрелянных. Направляющий тубус ракеты ближнего действия был пуст – характерные темные разводы говорили о произведенном выстреле.

     Расчет ОРК лежал тут же – один из компехов навалился на лафет орудия, другой лежал рядом, как-то неестественно выгнувшись.

     Глеб задержал взгляд на погибшем – на этот раз уже не было ставшего привычным отверстия точечного лазерного удара. Взяв более удобный ракурс освещения, Галанин понял, почему компех так странно лежал: тело было просто напросто перерублено мощным лазерным лучом, который раскромсал бронескафандр, словно тот был бумажным.

     Бросив взгляд на орудие, Глеб и там заметил подобные следы – одна из несущих опор станины была оплавлена, а у лежавшего ничком компеха отсутствовала по локоть правая рука, превратившись в черную безобразную культю.

     – Да кто же мог устроить такую мясорубку? – прошептал Глеб.

     Сознание, казалось, сейчас взорвется от увиденной кошмарной картины и вопросов, порожденных ею.

     Он посветил фонарем в ту сторону, куда смотрели орудийные стволы. Желтый поток света не достиг противоположной стены, и Глебу пришлось двинуться вглубь помещения. Пройдя десяток шагов, он остановился, поводя фонарем вокруг.

     Выпущенная из ОРК ракета ударила в один из подъемно-разгрузочных механизмов, превратив его в груду оплавленного металла. Подрыв боеголовки с начинкой из гипертоламина – высокоэнергетичного взрывчатого вещества – испарил часть стального покрытия пола, образовав оплавленную по краям воронку, в которой просматривались погнутые ребра каркаса. Решетчатые обслуживающие фермы и штанги осветительных софитов оказались искорежены и смяты до неузнаваемости, сейчас более напоминая какие-то уродливые механические заросли.

     Желтый луч фонаря устроил обманчивую игру черно-белых тонов, как вдруг среди этого царства рваного металла блеснул отраженным светом красный огонек.

     Андроид.

     Галанин подошел ближе, высвечивая останки человекоподобного механизма. Среди измятой фермы обслуживания застряла его верхняя часть – титановый череп, грудной кожух и левый манипулятор. Чудом уцелевшие видеокамеры андроида светились ядовитым красным светом, в некоторых местах на сине-стальном черепе еще сохранились обрывки пенорезины, некогда имитировавшие кожные покровы, отчего картина становилась еще более жуткой.

     Глеб не сводил взгляда с остатков человекообразной машины.

     Человечество давно использовало андроидов в повседневной деятельности, поручая им несложную работу вроде уборки помещений или стрижки газонов. На что-то большее их приспособить было сложно. Для этого необходимо наличие искусственных нейросетей, которые невозможно разместить в ограниченном пространстве под грудным кожухом андроида – а именно там помещались программное ядро и сервомоторный узел. Да и стоимость такого помощника достигла бы заоблачных высот.

     Но сейчас Гланин наблюдал что-то совершенно невообразимое!

     Перед ним лежали останки боевого андроида. На левом манипуляторе машины ясно просматривались остатки боевого лазера, непосредственно интегрированного в систему андроида. От рубинового стержня излучателя остался короткий обломок, кожух охладителя смят, торсионы сервоприводов перерублены.

     Глебу уже в который раз стало страшно. Он на миг представил, как это механическое чудовище в два метра ростом, неуязвимое для осколков и пуль, с кошмарной размеренностью полосует ярко-красной иглой лазера по людям, словно выкашивая заросший газон. Оно не могло ошибаться, не знало усталости и пощады, расценивая людей, лишь как красные маркеры активных целей на внутреннем мониторе.

     Глеб почувствовал, что отчаяние охватывает сознание холодной волной.

     Сине-стальной череп, казалось, ядовито усмехался жутким оскалом в такт его мыслям.

     – Господи… – только и смог выдохнуть Глеб.

     Он вдруг подумал – сколько еще подобных механических исчадий таит в себе станция? Что за ужасная неведомая жизнь кроется в закрытых отсеках «Саратоги»?

     На какое-то мгновение его охватила паника: бежать!

     Бежать куда угодно, подальше от этого кошмара!

     Мелькнула безумная мысль попытаться поднять один из десантно-штурмовых модулей – их наверняка было не менее трех и, может быть, какой-то из них оказался относительно цел…

     Но взгляд, брошенный на датчик внутренних ресурсов скафандра, привел сознание в норму – времени на поиск модуля уже не осталось.

     Да и глупо все это.

     Путь предстоял только один – вглубь станции…

     Глеб отвернулся от останков псевдочеловека – ощущение жути не отпускало. Галанину казалось, будто титановый череп неслышно говорит ему: «Хочешь познакомиться поближе? Мы ждем тебя, человек…»

     Луч фонаря потонул во мраке – грузовой терминал занимал огромную площадь. Глеб двинулся к противоположной стене – попасть внутрь можно было только через шлюзовую камеру. Терминал проектировался для приема грузов в условиях вакуума, и камеры плавной рекомпрессии для доступа личного состава имелись в обязательном порядке.

     Видимо, подразделение компехов не смогло проникнуть слишком далеко вглубь – чем дальше шагал Глеб, тем меньше следов боя попадалось.

     Желтый луч света выхватил из мрака остов еще одного андроида. Взрыв ракеты отшвырнул его далеко в сторону, перерубив осколками титановый позвоночный столб. Сейчас верхняя часть механического туловища с нелепо загнутыми руками проявилась из темноты во всем своем кошмарном обличье. Пенорезина, имитирующая кожные покровы, оказалась местами сожжена, и сквозь черные прошлепины виднелись обугленные жгуты лайкороновых мышц. Лицо, некогда в точности повторяющее человеческие черты, превратилось в уродливую маску.

     Галанин на минуту задержался, склонившись над останками. Достав из набедренного кармана узкий десантный нож, он осторожно разрезал искусственную плоть в районе правой ключицы, обнажив сине-стальной каркас. Наклонившись еще ниже, Глеб сумел различить клеймо завода-изготовителя.

     – «КосмоКибер», – пробормотал он.

     Хотя ожидать иного было глупо.

     Убрав нож, Глеб двинулся дальше.

     Нанесенная световозвращающей краской надпись на стене ярко блеснула в луче фонаря: «ШЛЮЗОВАЯ КАМЕРА № 47».

     Небольшая панель управления светилась теплыми зелеными огоньками, возвещая об исправной работе контрольной подсистемы.

     Глеб коснулся нужных кнопок; индикатор размеренно замигал – система жизнеобеспечения станции откачивала из камеры воздух.

     Через минуту массивная дверь приоткрылась.

     Автоматически вспыхнул свет, едва только Галанин переступил порог.

     «Внимание! Активирована процедура плавной декомпрессии! Не разгерметизируйте скафандр до окончания процесса!» – раздался хорошо смодулированный безликий голос.

     Из отверстий воздухоподачи под низким потолком ударили белесые струи воздуха, на металлических стенах тут же образовались крупные капли водяного конденсата. На какое-то мгновение камера наполнилась туманом, который быстро редел. Температура воздуха быстро росла вместе с показателями давления.

     Глеб терпеливо выждал положенное время, не сводя взгляда с показаний встроенных в управляющую панель приборов.

     – Процесс декомпрессии завершен!

     Внутренняя дверь, прогудев моторами, приоткрылась.

     Глава 3

     Галанин, внутренне подобравшись, осторожно потянул дверь на себя, переступил порог и замер.

     Он находился в одном из кольцевых коридоров, опоясывающих станцию по всему семикилометровому периметру.

     Глеб прислушался, но внешние микрофоны доносили лишь шелест работающей вентиляции. Вокруг было светло и сухо, коридор еле заметно изгибался – цепочка круглых плафонов рассеянного света на потолке, будто путеводная нить, убегала вправо и влево.

     Галанин активировал анализатор атмосферы, встроенный в правый рукав скафандра – перестраховка в данном случае не помешает. Тот выдал на крохотном табло положительные единицы – состав воздуха, температура, давление и влажность соответствовали земному эталону.

     На какое-то мгновение Глеб замялся – снимать скафандр жутко не хотелось. Будто он лишался последней надежной защиты. Ощущение было абсолютно иррациональным и отдавало зарождающейся паранойей.

     Мысленно обругав себя, Глеб клацнул замками гермошлема. Система жизнеобеспечения выдала на внутреннее табло россыпь зеленых сигналов, подтверждавших безопасность разгерметизации скафандра.

     Держа гермошлем в руках, он осторожно вдохнул. Никаких посторонних запахов, лишь легкий привкус стерильности.

     Глеб вытер залитое потом лицо, вновь бросив взгляд по сторонам.

     Пустынно и тихо.

     Тишина оглушала.

     Размеренный шелест работающей системы кондиционирования лишь усиливал давящее чувство.

     Будто он попал в какой-то чужой неживой мир. Как-то непроизвольно Глеб вспомнил о персонале станции – здесь жили и работали люди, много людей.

     Что с ними стало?

     Он старался гнать из сознания возможные мрачные варианты развития событий, хотя и понимал – это самообман, и они имеют полное право на существование. Картина изуродованного черепа боевого андроида стояла перед глазами, и это как-то не очень увязывалось с нормальной жизнью людского сообщества на проклятой станции.

     Переведя скафандр в ресурсосберегающий режим, Галанин все же решил не избавляться от него. Генераторы искусственного тяготения работали нормально, исправно имитируя земную силу тяжести, и передвигаться в скафандре было не слишком удобно. Но в нем он всегда в любой момент мог покинуть станцию, и сознание этого несколько успокаивало.

     Насколько мог знать Глеб, устройство всех орбитальных обитаемых станций было одинаковым, изменения могли быть лишь в зависимости от функционального предназначения. Сейчас он находился на нижнем, техническом ярусе. Помимо внешних грузовых терминалов, здесь находились ангары для различного вида техники, складские помещения, агрегаты систем обеспечения и два ядерных реактора – основной и резервный. Персонал здесь появлялся редко – только по необходимости или с плановой проверкой. Выше находился непосредственно обитаемый ярус, который делился на два подъяруса. Один являлся жилым сектором для персонала, включавшим в себя необходимые элементы жизнеобеспечения, непосредственно жилые блоки, гидропонные оранжереи и многое другое. Самый верхний ярус являлся рабочей зоной – лаборатории, мастерские, кибернетические центры, соединенные в единую локальную цепь и, наконец, сердце станции – навигационная рубка.

     Быстро прокрутив в уме эту информацию, Глеб решил, что единственный способ узнать, что же произошло здесь полтора столетия назад – это добраться до соответствующих файлов системы внутреннего контроля. Иначе говоря, до рабочей зоны и навигационной рубки.

     Но что-то подсказывало ему – этот путь будет совсем не простым…

     Вокруг было пустынно и тихо – Галанин уже прошел добрую сотню метров, и лишь звук шагов нарушал застоявшуюся тишину. Глеб старался подмечать любые мелочи, но даже таковых не было. Один раз ему попалась контрольная панель приборов на стене – датчики в автоматическом режиме контролировали температуру и давление внутренней атмосферы, а также уровень радиации. Индикаторы горели теплыми зелеными огоньками исправно работающей системы, и Глеб не стал задерживаться, двинувшись дальше.

     Его внимание привлекла вскрытая технологическая ниша. Собственно, в этом не было ничего особенного – таковые имелись везде и предназначались для подзарядки аккумуляторов бытовых сервомашин, тех же автоматических уборщиков. Андроиды также нуждались в подобном процессе. Так, серия бытовых дроидов «Нимнул–24» должна была осуществлять подзарядку источников питания каждые две недели на основании теста самопроверки. Галанин присел на корточки рядом с нишей. Декоративная крышка отсутствовала, а к стандартным разъемам электропитания были добавлены еще несколько, более крупных и абсолютно ему незнакомых. Воспоминание об андроидах заставило его задуматься. Человекоподобная машина, вооруженная пусть даже маломощным лазером, явно не нуждалась ни в каких аккумуляторах – генерация потока когерентного излучения требует огромных запасов энергии и здесь просто необходим миниреактор.

     Глеб мысленно обругал себя за то, что не догадался уточнить этот нюанс, когда осматривал останки андроидов. Значит, установленные нестандартные разъемы предназначены для чего-то другого. Такого же нестандартного.

     Галанин поднялся.

     «Вот и мелкие загадки пошли, – подумал он. – Есть, над чем поразмыслить».

     Через десяток метров коридор вывел его в небольшой холл. Сюда выходили несколько радиальных тоннелей, таких же пустынных и ярко освещенных. Рядом на стенах имелось множество светящихся указателей.

     «К складским помещениям сектора D–5».

     «К ангарам космической техники».

     «К секторам D-1 – D-4».

     Глеб даже не дочитал длинный список, названия которого совершенно ничего ему не говорили.

     В противоположной стене находились двери лифтов. Он уже двинулся в их сторону, как увидел то, что заставило его замереть на месте.

     У самых дверей лежал труп.

     Вернее то, что от него осталось.

     Внутренне подобравшись, Глеб шагнул ближе.

     Это была женщина – длинные белокурые волосы разметались на полу, время даже не тронуло их естественный цвет. Хорошо вентилируемая атмосфера высушила тело, превратив его практически в мумию. Серо-желтая, похожая на пергамент кожа обтянула кости черепа, который скалился кошмарной полуулыбкой.

     Глеб, стиснув зубы, дабы унять неконтролируемую нервную дрожь, склонился над телом, пытаясь прочитать имя несчастной на пластиковом бейджике, приколотом к лацкану некогда белого халата.

     «Елена Горюнова. Старший специалист программного отдела», – гласила карточка.

     Женщина была убита очередью из автоматического оружия – две или три пули прошили тело насквозь. Пятна крови, принявшие от времени серо-бурый цвет, покрывали практически всю одежду, из-под тела натекла целая лужа, сейчас превратившаяся в коричневые разводы на полу.

     Глеб только сейчас заметил, что стену рядом с дверями лифта украшает вереница пулевых отверстий.

     Какое-то время он недоуменно переводил взгляд с останков на пробитую выстрелом стену.

     Кто или что могло уничтожить безоружных людей?

     И, главное, зачем?

     Глеб нервно сглотнул, смахнув со лба выступившую испарину.

     События разворачивались по сценарию, который невозможно увидеть даже в самом кошмарном сне.

     Сейчас он пожалел о том, что не прихватил импульсную винтовку из десантно-штурмового модуля. Севший аккумулятор оружия можно было зарядить, подключившись в системе энергопитания в той же технологической нише. И теперь он оказался абсолютно безоружным перед неведомым врагом, по непонятным причинам уничтожившим персонал станции.

     Рука сама потянулась к набедренному карману, ухватившись за рукоять ножа, но Глеб только усмехнулся в такт непроизвольному движению – жалкое оружие!

     Осмотревшись, он заметил еще одно тело.

     Труп, одетый в синий комбинезон технического работника, полусидел, привалившись к стене в дальнем углу помещения.

     Галанин, чувствуя стылую пустоту внутри сознания, подошел к погибшему.

     Та же картина – прицельные выстрелы в область груди, веер кровавых брызг на стене и длинные потеки крови на полу. На этот раз бейджика у погибшего не было.

     Глеб медленно выдохнул, с трудом пытаясь соображать.

     Судя по состоянию тел, трагедия, разразившаяся здесь, произошла полтора столетия назад. Может быть, причины, приведшие к ней, давно изжили сами себя? Сработал, так сказать, временной фактор?

     В эту спасительную мысль Глеб как-то сам не особо верил. Где-то в подсознании он уже понял, что весь персонал станции погиб. Ведь неужели выжившие люди оставили бы тела медленно разлагаться, наполняя невыносимым смрадом помещения и создавая риск распространения тяжелых заболеваний? Однако трупы пролежали здесь полтора столетия. Убирать их было просто некому. А тем, кто это сделал, трупный смрад не мешал.

     Глеб даже вздрогнул от осенившей его догадки.

     Картина титанового черепа боевого андроида невольно всплыла перед глазами.

     Бунт машин?

     Взбесившийся электронный разум?

     – Да как такое может быть? – в недоумении пробормотал Глеб.

     Как можно было обойти десяток программных приоритетов, запрещающих причинять вред человеку?

     В памяти сама собой проявилась информация о чудовищных экспериментах кибертехнологов корпорации «КосмоКибер».

     – Вот и доэкспериментировались… – вновь прошептал Галанин.

     Внутренне содрогаясь от собственных мыслей, он нажал кнопку вызова лифта.

     С шипением открылись двери.

     Широкая панель на стене пестрела множеством подсвеченных изнутри кнопок.

     Галанин на мгновение задумался и нажал сенсор со значком рабочего сектора.

     Лифт плавно пошел вверх.

     Через минуту двери плавно открылись.

     Глеб вжался в боковую стену, прислушиваясь.

     Все та же мертвая тишина брошенных помещений – глухая, ватная.

     Галанин осторожно выглянул.

     Просторный холл ярко освещен.

     Здесь уже не было спартанской простоты технического яруса. Стены покрыты декоративными панелями бледно-зеленого цвета, светильники умело скрыты под потолочными панелями, отчего освещение получалось рассеянным и приятным для глаз. В углу стоял кофейный автомат и, к безмерному удивлению Глеба, на нем светились индикаторы исправный работы. Над ним, в держателе на стене, – ваза с ярко-зеленым искусственным цветком.

     «Вряд ли я смогу полакомиться кофе вековой давности», – посетила неуместная мысль.

     Галанин медленно шагнул вперед и сразу же увидел следы прошедшего здесь боя.

     Справа у стены расположились несколько диванов и небольшой столик, который сейчас оказался перевернут и пробит пулями; пластиковое крошево щедро усыпало пол.

     На диване, запрокинув голову, полусидел труп, сжимавший в руке пистолет.

     Глеб, не сводя взгляда с высохшего тела, сделал несколько шагов.

     Человек был ранен в грудь – форменная рубашка оказалась залита кровью, сейчас превратившаяся в сплошную бурую коросту. Именно ранен, а не убит – у Глеба сложилось устойчивое впечатление, что человек отстреливался до последнего мгновения и рухнул на диван, совершенно обессилев от потери крови. Бросив взгляд на пистолет, Галанин понял, что оказался прав: затворная рама застыла в крайнем заднем положении – магазин был пуст.

     Глеб осторожно вынул оружие из иссохшей кисти трупа.

     Автоматический пистолет – Галанин даже не смог определить марку из-за его древности. На Земле уже почти сотню лет назад отказались от использования огнестрельного оружия, отдав предпочтение импульсному из-за его более высокой точности, простоты и надежности. Глеб же держал в руках настоящий раритет, за который антиквары на Земле, не торгуясь, отвалили бы приличную сумму. Но это его волновало сейчас меньше всего.

     В кого стрелял этот человек?

     Глеб скользнул взглядом по разбросанным стреляным гильзам, осторожно шевельнул ногой изрешеченный пулями стол. Гильз было много – Галанин даже поднял одну, словно пытаясь удостовериться.

     И только тут заметил краем глаза, что в коридоре кто-то стоит.

     Это было настолько неожиданно, что Глеб вздрогнул, невольно шарахнувшись в сторону. Гильза выпала из ладони, со звоном покатившись в сторону.

     Галанин прижался спиной к стене, рядом с древним кофейным автоматом.

     Сердце гулко стучало в груди, ладони предательски вспотели.

     Заставить себя осторожно выглянуть в коридор стоило неимоверных усилий.

     В двадцати шагах лицом к стене стоял человек.

     Галанин, чувствуя, как дрожат от переизбытка адреналина мышцы, не сводил взгляда с темной фигуры и через мгновение понял, что это андроид.

     Глеб подошел ближе, замерев в двух шагах от человекоподобной машины.

     Декоративная панель технологической ниши была сдвинута; андроид стоял, неестественно наклонившись в одну сторону, просунув левую руку в нишу. В правой руке он сжимал короткоствольный автомат такой же древней модели, что и пистолет погибшего.

     «Вот в кого стрелял человек!» – пронеслась мысль.

     Пол вокруг оказался усыпан стреляными автоматными гильзами, пластиковая обшивка стен зияла рваными отверстиями пулевых попаданий.

     Глеб осторожно обошел человекообразную машину и заглянул в нишу.

     Из левой ладони андроида выглядывала тонкая игла контактного шунта, острие которого было погружено в один из разъемов.

     Превозмогая дрожь, Галанин взглянул в лицо андроида.

     Его догадка оказалась верной.

     Судя по пустому магазину пистолета, который Глеб продолжал сжимать в руке, человек выпустил в человекоподобный кибермеханизм два десятка пуль, половина из которых нашла свою цель.

     Лицо андроида оказалось обезображено – пенорезина, имитирующая кожные покровы, оказалась частично сорвана попаданиями пуль, обнажив серо-синий титановый череп. Одна из миниатюрных видеокамер выбита, зияя в глазнице мешаниной стекла и раздробленных микросхем.

     Андроид был одет в черную униформу без каких-либо отличительных знаков, куртка которой также оказалась продырявленной от множества попаданий.

     «Стрелок постарался на славу», – подумал Глеб, испытывая к погибшему человеку невольное уважение.

     Видимо, андроид получил критические повреждения – пули пробили защитный кожух в груди и повредили программное ядро и сервомоторный узел. Процессор, испытывая лавинообразное нарастание сбоев подсистем, затребовал экстренное подключение к главному кибернетическому центру станции через шунт для поддержания собственной работоспособности. Но критические повреждения оказались слишком обширны, не позволив программам самовосстановления активироваться в полной мере.

     Андроид был мертв уже много десятилетий.

     И тем не менее, он все же внушал Глебу ужас.

     Галанину казалась, что кибермеханизм сейчас оживет, повернет обезображенную голову и посмотрит на него единственной уцелевшей видеокамерой, скрытой искусственной роговицей глаза – холодным, тупым взглядом, не знающим жалости. Клацнет затвор автомата, и мертвую застоявшуюся тишину разорвет оглушительный грохот короткой очереди…

     Глеб вздрогнул, представив эту картину, но вместо того, чтобы отойти, протянул руку и коснулся пальцами остатков пенорезины на лице кибермеханизма.

     Искусственный материал потерял упругость за прошедшее столетие и хрустел под нажатием – время безжалостно ко всему сущему и не делает разницы между живыми людьми и их кибернетическими подобиями.

     Этот факт несколько успокоил. Но одна мысль билась в сознании – что здесь произошло? Почему кибернетические системы стали расценивать людей, как враждебные цели? Или наоборот – люди стали воспринимать кибермеханизмы, как врагов? И чем завершилось это противостояние?

     Судя по заброшенным коридорам, иссохшим трупам и гулкой тишине, могло показаться, что станция вымерла – обе стороны уничтожили друг друга. Хотя в отношении кибернетических систем это утверждение не работало – в отсутствие активных целей они впадали в режим ожидания, в котором могли находиться сколь угодно долго.

     Режим ожидания.

     Глеб мысленно взвесил эту короткую фразу.

     Ничего хорошего она в себе не несла – пока неясно, в каком качестве кибермеханизмы воспримут незваного гостя, нарушившего их вековой статис.

     Галанин поежился – подобные мысли не придавали бодрости, но никакой альтернативы не было.

     Из холла вело два коридора: один кольцевой, точно такой же, как и на техническом уровне, второй – радиальный, уводивший непосредственно к лабораториям, компьютерным центрам, мастерским, одним словом, в рабочую зону.

     Галанин, выйдя из лифта, успел заметить на стене светящееся панно с указателями и сейчас собирался воспользоваться им – другого ничего на ум не шло. Но едва он сделал шаг, как раздавшийся звук заставил замереть на месте.

     Глеб уже успел привыкнуть к застоявшейся тишине, нарушаемой лишь приглушенным гулом работающей вентиляции, и сейчас лязганье открывшихся дверей грузового лифта ударило по слуху, словно невидимая бритва.

     Галанин подобрался – прятаться в пустом коридоре было негде.

     До него донеслось приглушенное гудение; покрытый пластиковыми плитами пол едва заметно содрогнулся.

     Глеб невольно сделал шаг назад, не отрывая напряженного взгляда от поворота коридора, за которым находился холл с лифтовыми шахтами.

     Звук усилился, и в коридор вышло механическое чудовище, от вида которого Галанин приоткрыл рот, впав в немой ступор.

     Больше всего оно напоминало огромного – под два метра ростом – бронированного скорпиона. Продолговатое туловище, покрытое ромбовидными бронеплитами, по бокам венчали три пары ступоходов. Над корпусом изогнулось некое подобие короткого сегментированного хвоста, оконечность которого венчал спаренный короткоствольный пулемет. Там, где у древнего земного насекомого полагалось быть голове, находилась подвижная полусфера контрольно-следящих систем. Еще один аналогичный пулемет на подвижной подвеске выглядывал справа от «головы», слева имелся короткий раструб боевого лазера, рубиновый стержень которого был забран в бронированный кожух.

     Прошло не более пары секунд, когда сканеры монстра засекли присутствие человека.

     С ноющим присвистом работающих сервоприводов механическое чудовище с несвойственной ему грацией развернулось; синхронно дрогнули подвески пулеметов, направляя стволы на обнаруженную цель. Из скрытых датчиков следящей полусферы ударила целая сетка ярко-красных лазерных лучей, сканируя объект.

     Глеб, не в силах вздохнуть от ужаса, зажмурил глаза, кожей ощущая, как тонкие иглы лазеров уперлись ему в лицо, затем поползли ниже, не упуская ни одной складки скафандра.

     На мгновение открыв глаза, он увидел, как сканеры медленно прошлись по его фигуре и замерли на полу, у самых ног.

     Глеб с трудом сглотнул, не отрывая глаз от черных зрачков пулеметных стволов.

     «Двадцатый калибр, – пронеслась одинокая нелепая мысль. – Одни ошметки останутся…»

     На несколько мгновений механическое чудовище замерло, словно раздумывало, как поступить с непрошеным гостем.

     Ярко-красная сетка сканеров исчезла внезапно, пулеметные турели развернулись в сторону, и механический страж, приглушенно гудя приводами, исчез в радиальном коридоре.

     В воздухе повис легкий запах разогретого металла и пластика.

     Галанин судорожно вздохнул, чувствуя, что сил даже на то, чтобы просто стоять, нет. Пистолет вывалился из ослабевших пальцев, ноги подогнулись, и Глеб тяжело опустился на пол.

     Сознание, опустошенное шоком, отказывалось воспринимать объективную реальность. Физическая и моральная усталость, накопившаяся за последние часы, вдруг навалилась чудовищным грузом, растапливая в себе последние силы, и Глеб неуклюже повалился набок…

     Продолжение в следующем номере…

     Евгений Ульяницкий

     Новое топливо

     – Итак, – капитан сделал еще один круг по рубке и остановился напротив старпома и механика. – У нас кончилось топливо. Можете объяснить, почему? Старпом?

     – Потому, – старпом сделал страшные глаза в сторону механика, – что кое-кто перегнал все топливо в самогон.

     – Нам лететь еще двадцать парсеков, – дыхнул перегаром механик. – А топлива должно хватить на сорок. Что вам не так-то?

     – А вот это! – капитан ткнул механика носом в приборную панель. Указатель топлива показывал пустой бак. – Мы уже три дня висим на одном месте. Скоро кислород кончится.

     – А я-то здесь причем? – возмутился механик.

     – Значит, так, – тяжело вздохнул капитан. – Я не знаю, кто где причем. Но если мы через десять минут не полетим, я выброшу за борт… Кого-нибудь. Решу потом. А пока – все вон отсюда!

     Рубка очистилась в мгновение ока. Еще пару минут за гремодверями продолжалось совещание, потом послышался удар чем-то тяжелым в дверь, после чего раздался истеричный вопль механика:

     – Да нате, кровопийцы! Забирайте все! Все, что создано непосильным трудом, забирайте! Эй, это не трожь – я эту бутылку еще с Луны везу!

     Капитан посмотрел на приборную панель. Счетчик горючего по-прежнему стоял на нуле.

     – Черт знает что такое! – он со всей дури шарахнул кулаком по счетчику. Тот моментально перескочил в положение «Заполнено». Бортовой компьютер недовольным голосом сообщил:

     – А вот драться не надо! Больно же!

     Капитан вздрогнул и громко сказал:

     – Бортовой компьютер! Доложить о наличии топлива!

     Компьютер отозвался не сразу. Сперва он икнул, потом издал удовлетворенное «Ухх!», после чего снизошел до капитана:

     – Топливо смачное, капитан! У мення полный бак, ик! Можжно куда хочешь лететь!

     – Прекрасно! – капитан облегченно выдохнул. – Курс – на базу!

     – А вот хрен тебе, – пьяно сообщил компьютер. – Мы с механиком решили на Плюк лететь. Там такой бордель классный! А я на техстанцию заверну.

     – Я тебе щас слетаю на Плюк, – зло прошипел капитан. – Так слетаю, что ты, пьянь зеленая, вообще про полеты забудешь.

     – Да ты че, капитан? – из вентиляционный решетки дохнуло свежаком. – Мы же с тобой хрен знает сколько уже налетали! Ты что, бросишь старого друга?

     – Не брошу, – буркнул капитан. – Если ты сейчас же пойдешь на базу. А там тебе топливную систему промоют, компьютер перезагрузят. Тогда и посмотрим. А механика я сразу уволю к чертовой матери.

     Из вентиляции вновь пахнуло самогоном, компьютер пробурчал что-то непонятное на цифровом коде и молча лег на заданный курс к базе. Через три часа капитан объявил отбой, оставил на корабле только дежурное освещение и отправил экипаж спать.

     А утром корабль снова висел в пустоте абсолютно неподвижно. Топливный указатель снова стоял на нуле. До базы оставалось каких-то пять мегаметров. Полчаса лету.

     Командир тяжело вздохнул и постучал по указателю. Из динамика раздался страдальческий вздох-всхлип.

     – Начальник, – хриплым, пересохшим голосом отозвался компьютер. – Не стучи! И так хреново. Лучше накапай десять капелек. Помру же!

     – Ты помереть не можешь, – рявкнул капитан. – Ты железный! Лети давай. Чуть-чуть осталось. Через полчаса на базе будем!

     – Не могу, капитан, – умирающим голосом прохрипел компьютер. – Шеф, трубы горят! У механика еще пузырек где-то заныкан, я сам слышал! Спасай! А то у меня уже навигационный блок вообще раскалывается. Не, ну, что ты как не родной-то?

     – В следующий рейс, – проворчал капитан, выходя из рубки, – лучше руду возить попрошусь. Там хоть алкашей таких нет.

     Он в бешенстве стукнул кулаком в стену. Компьютер отозвался страдальческим: «Е–мое! Не стучи!»

     После полутора часов обыска корабля, торгов с механиком, десятка угроз кого-нибудь убить, а кое-какого стукача на гвозди разобрать, бутылка паленого лунного коньяка была обнаружена и залита в топливный бак.

     – У-у-арх! – послышалось из динамиков. Из вентиляции снова потянуло свежаком. – Спасибо, братья! Не дали помереть страдальцу! Летим на базу. Ххде она там! Ща…

     Двигатель надрывно взвыл, корабль лег на прежний курс.

     Капитан облегченно выдохнул. Они все-таки добрались до базы. Даже несмотря на то, что из динамиков на жуткой громкости раздавалось: «Шумел камыш, деревья гнулись»…

     Станислав Смакотин

     Куб времен

     Наполовину высунувшийся из канализационного люка Саня громко орал:

     – Василич!.. Подь сюда!.. Покажу что-то! А?.. Василич?!

     Василич с неудовольствием оторвался от созерцания Большой канализационной лужи. Большая же канализационная лужа разлилась от тротуара до тротуара, полностью заполнив собой проезжую часть проспекта. Недовольные автомобилисты притормаживали, въезжая в неё, и что-то говорили при этом, злобно поглядывая в сторону рабочих и его, бригадира Василича... Что именно – слышно не было, однако тот вполне мог предположить, что это были явно не похвалы в его и лужин адрес. Прикидывая в уме время на её устранение, он как раз пришёл к выводу, что одним рабочим днём, пожалуй, и не обойтись.

     Будучи опытным руководителем аварийной канализационной бригады, Василич очень любил, когда его уважают. Поэтому он тут же сделал вид, что не слышит крика нахального юнца. Нагло забывшего об уважении к его, Василича, опыту и высокому положению.

     – Ну, Василич!.. – в интонациях подчинённого наконец зазвучали просящие нотки. – Дело есть. Иди, покажу что-то...

     Ругнув вполголоса невоспитанную молодёжь, не признающую никакой субординации и старшинства, тот не спеша подошёл к отверстию, чинно туда наклонившись:

     – Ну, чего там у тебя?

     – Да вот, смотри, что я нашёл... – и Саня извлёк из люка небольшой кубик. – На дне лежал. А я когда вниз спустился, чувствую, под ногой что-то твёрдое мешается... – тараторил тот.

     Когда Саня торопился или сильно волновался, то начинал говорить так быстро, что неопытное ухо не улавливало и половины смысла. Однако, Василич знал того уже не первый год и быстро вник в ситуацию:

     – Дай-ка сюда… Хм… Ага! – бригадир повертел кубик в руках. Хоть и произнеся с уверенным видом важное «ага!», дав понять этим молокососу, что ему, мол, всё и без того ясно… Однако на самом деле это было немного не так.

     Тёмного цвета кубик обладал небольшим размером, не считая прилипшей к нему грязи. Был довольно лёгким на вес. А на одной из его сторон расположилась странного вида шкала с ручкой переключателя, как у домашней плиты, и тремя насечками. Очистив предмет от налипшей грязи, Василич с трудом разобрал выполненные старинным языком надписи: «Стопъ», «Быстро» и «Мигъ». Подытоживалось всё это жирной табличкой: «Кубъ Времёнъ». Сейчас переключатель стоял как раз на положении «Стопъ».

     – Василич... – в голосе всё еще торчавшего наполовину снаружи, а наполовину в люке Сани зазвучала тревога. – А может, это... Вдруг это бомба какая? – округлил тот глаза. – Может, того... В полицию позвонить, а? – и сделал небольшое движение вглубь люка.

     Василич и сам не был уверен до конца, бомба это или нет. Однако сама мысль о том, что столь очевидную идею подал не он сам, а какой-то зарвавшийся юнец, решила ситуацию:

     – Ха! – Василич делано усмехнулся. – Ты что ж это, бомб ни разу не видал, что ли? – и хоть сам он в своей жизни не видел ни одной бомбы, но произнесено это было весьма уверенно и обнадёживающе. Быть может, ещё и потому, что те бомбы, которые он всё-таки наблюдал иногда по телевизору, выглядели совсем не так.

     В кино они были либо большими и вытянутыми, обладая крылышками сзади (их обычно сбрасывали на каких-нибудь врагов с самолётов, как правило, на фашистов). Либо огромными и статичными – но со множеством разноцветных проводков. Предназначенные на сей раз для мирных граждан, но их непременно обезвреживали главные герои фильмов, перекусывая эти самые проводки в последний момент.

     Ни каких-либо проводков, ни тем более аэродинамических крылышек на кубике не просматривалось. Поэтому, дабы не уронить авторитета в глазах подчинённого, Василич смело повернул переключатель в положение «Быстро».

     Сперва он даже не въехал, что же именно произошло. Кругом всё так же возвышались городские дома, светило солнце, отсвечивая яркими бликами от Большой канализационной лужи. Даже Саня, всё ещё торчащий из круглой дыры всё так же удивлённо хлопал глазами.

     Просто всё вокруг мгновенно замедлилось. Куда-то вдруг исчез весь городской шум, состоящий из множества едва уловимых составляющих. Которые, объединяясь, сливаются в единый и такой привычный уху городского жителя фон. Неожиданно замерли на месте автомобили с недовольными лицами водителей. Также замершими, в свою очередь, в недовольных гримасах. А какой-то пешеход, секунду назад громко матерящийся в прыжке через лужу висел сейчас прямо в воздухе.

     Удивлённо оглядевшись по сторонам, Василич заметил, что окружающее всё-таки двигалось. Двигалось, но очень-очень медленно. Относительно него, Василича. Словно преодолевая сильное сопротивление, что ли...

     – Ни хрена себе! – у повернувшегося назад обалдевшего бригадира чуток отлегло. Оказалось, что Саня тоже нормальный. По крайней мере, он только что пулей вылетел из люка, и как раз сейчас, разинув рот, стоял возле висящего в воздухе пешехода.

     – Смотри, шеф, обалдеть! – потрогал тот пальцем невидаль. – Твёрдый, собака! – и, немного разбежавшись, попытался толкнуть того плечом. Ничего не произошло – пешеход всё также продолжал висеть в воздухе, крайне медленно приземляясь. Зато Саня отскочил от него, словно налетев на фонарный столб.

     – Ты, это, поаккуратнее там! – бригадир канализационщиков всё ещё не мог прийти в себя от неожиданного замедления всего вокруг.

     – Василич, я, кажется, догадался! – заорал поднимающийся Саня. – Эта штука убыстряет нас!.. – он почесал ушибленный бок. – Ну, или замедляет их... – и мстительно плюнул в сторону почти достигшего сухого асфальта матершинника.

     – Хм... – Василич почесал затылок, – убыстряет, говоришь? – бригадир медленно подошёл к подсобному рабочему Пахомычу, который как раз в этот момент доставал из их аварийного грузовичка гигантский шланг для откачки жидкости. У замершего Пахомыча были зверски выпучены глаза и так страшно искривлён рот, словно доставал он не какой-нибудь обыкновенный шланг, а отчаянно боролся с гигантским удавом. Причём этому удаву, судя по лицу Пахомыча, явно не повезло встретить столь жуткого противника. И змеюка была обречена на верную гибель уже загодя.

     Оторопело потрогав Пахомыча за необычно твёрдый нос (по жёсткости тот не уступал, пожалуй, асфальту), Василич задумчиво отошёл в сторону.

     – Не, босс, я читал в интернете... – Саня тоже заинтересовался жутковатым Пахомычем, также потрогав его за нос. – Короче... Теория есть такая. Про камни. Что камни, в общем, это живые существа... – он безуспешно попытался сколупнуть бородавку с носа замершего коллеги. – Просто живут они в другом времени относительно нас... – бородавка никак не сколупывалась... – И потому они такие твёрдые. А на самом деле в ихнем времени они – мягкие! – оставив попытки содрать бородавку, Саня попытался достать у Пахомыча из кармана сигареты. – Вот и мы сейчас мягкие, а они... – сигареты, хоть и с большим усилием, но всё же вытянулись. И, с досады отвесив пинка зверскому Пахомычу, Саня подытожил: – Они твёрдые!

     – Короче, умник... – почти ничего не понявший из монолога подчинённого, бригадир с неудовольствием посмотрел на Сашку. – Нам работу надо делать, а не ерундой всякой страдать! – и, подняв кубик, попытался переключить его обратно на режим «Стопъ». Ручка подалась с большим трудом. Пришлось даже со всей силы напрячь руку. Но в итоге та всё же повернулась, и всё вокруг вновь пришло в движение. Тут же вернулся городской шум, и побежали по своим делам недовольные лужей пешеходы.

     – Да нормально всё, Пахомыч, не дрейфь! – буркнул Василич от неожиданности выпустившему шланг и тут же повалившемуся от этого на землю Пахомычу. – И не такое в жизни ещё бывает... Работай дальше!

     – Ты... Как... Я?! – удивлённо смотрел на них тот. – Возник?! – наконец, сумел он сформулировать свою мысль.

     – Как-как... Возникли и всё. Не отвлекайся, давай... – Саня уже бежал вслед за уходящим начальником.

     – Это, шеф... Дай погонять эту штуковину, а? – и он заискивающе заглянул тому в глаза.

     – Зачем тебе? – Василич тут же представил, как тот сколупывает что-нибудь на лице у него. – Молод ещё. А штуковину эту сдам в полицию. Пущай власти занимаются, а нам дело надо делать... Ты, кстати, почему ещё... – он не успел договорить. В следующую секунду Саня выхватил у него из рук кубик, со всех ног бросившись наутёк.

     – Стой! Куда? – бригадир бросился за ним вдогонку. – Да подожди ты! Я ж не сказал тебе...

     – Ты идиот, Василич! – кричал отстающему бригадиру Саня. – Ты миллионером мог бы стать с этим кубиком, а ты в полицию! – Саня отбежал уже на приличное расстояние, и поднёс кубик к глазам. – Дурак ты, Василич! – и резко крутанул ручку.

     – Стой! Да стой же, дурак! Не ставь на миг только!!!.. – Василич задыхался, но не успел договорить. Саня исчез.

     Полиция не нашла состава преступления в исчезновении работника аварийной бригады городского водоканала Александра Тюхлева, записав его в без вести пропавшие.

     А по замершему навсегда городу, со стоящими машинами, людьми, с остановившимися деревьями, птицами и даже букашками... По твёрдому, твёрже самого прочного гранита миру ещё некоторое время метался одинокий человек. Метался, не в силах переключить обратно, в положение «Стопъ» окаменевшую ручку ненавистного кубика.

     Игорь Недвига

     Тушенка из мяса мамонта

     Разве могли себе представить люди, что такое, казалось, безобидное, благородное занятие, как защита животных, сыграет с ними злую шутку, превратив всё население планеты в принудительных вегетарианцев. Теперь в мире властвуют строгие законы, надёжно охраняющие права живых существ, не являющихся людьми. А род человеческий вынужден употреблять в пищу только овощи, фрукты да давиться безвкусными низкосортными заменителями мясных и молочных продуктов.

     Началось всё незаметно и обыденно. Как-то в одной довольно известной стране на президентских выборах одержала победу Сильвия Клин. Дама представляла «Партию защиты животных». Став президентом, добрая женщина всю свою неистощимую энергию направила на защиту наших «младших братьев». Поддерживаемая ярыми сторонниками, Сильвия Клин за время своего правления сумела внедрить ряд радикальных законов. На убийства животных в строжайшем порядке был наложен запрет. Законопослушные граждане оглянуться не успели, как государство сделало из них вегетарианцев.

     Несмотря на строгие запреты, чёрные рынки всё ещё торговали мясной продукцией. И никакими силами власти не могли избавиться от этого гнусного порока. На помощь, как обычно, пришли учёные. Светлые умы разработали чудо-вирус ВРЗ. Вирус воздействовал только на животных, даря тем дополнительный ген. В результате зараженные особи приобретали одно весьма неприятное свойство. Их мясо для организма человека становилось ядовитым.

     После поспешного тестирования штаммы вируса выпустили на свободу. Жизнестойкий ВРЗ быстро начал распространяться, стремительно расширяя ареал своего воздействия. Не прошло и десяти лет, как фауна не только страны, затеявшей «игру с природой», но и всего земного шара стала непригодной для пищи. Спустя время, выполнив чёрное дело, вирус ВРЗ потерял жизнестойкость и полностью исчез с лица планеты. А вот вредоносный ген остался, более того, этот паразит стал передаваться следующим поколениям.

     Движение защитников животных при поддержке спецслужб той же всеми известной страны вскоре охватило мир. Оно крепко сдавило обиженное человечество стальными клещами. Основным стал закон, запрещающий убивать и хоть как-то обижать любую живность.

     В общем, всё сделалось достаточно скверно. Но вот луч света всё же блеснул для человеческой цивилизации. Корпорация «Пламя» заявила во всеуслышание об изобретении машины времени. Секрет хронопутешествий, как и саму установку, она, понятное дело, не выдала никому. Зато предложила поставить на мировой рынок в большом количестве тушёнку, изготовленную из свежайшего Мамонтова мяса. И прозрачно намекнула на появившуюся перспективу возвращения на планету мясной продукции.

     Ох, что тут началось! Почти всё человечество разделилось на два лагеря. «За» тушёнку и «против». Постоянно крутили рекламы, проводили яростные дебаты, митинги да демонстрации. Журналисты и политики «повеселились» на славу. Шума подняли много. В конце концов, мировое сообщество приняло решение послать в прошлое, международную комиссию. В неё вошли сенатор Дорис Калхоут и мисс Мира Молли Бэйдра. Обе женщины являлись активными защитницами интересов животных. Также в состав экспедиции включили специалистов: физика, историка, криптозоолога и представителя «Пламени».

     В подземной лаборатории концерна группу из шести человек погрузили в индивидуальные защитные капсулы и запустили механизм машины времени.

     ***

     Высокая комиссия, спрятавшись в густом кустарнике неподалеку от места предстоящей охоты, залегла в засаде. Вначале не было видно ни древних людей, ни их потенциальной добычи. Члены комиссии ждали. Антон Буйный, официальный представитель концерна, уже не раз ловил на себе косые вопросительные взгляды своих спутников. Наконец вдалеке появилась еле видимая точка. Она, приближаясь, стала медленно расти, приобретая очертания крупного слона. Вскоре животное стало хорошо различимо. Сомнений не осталось – это был Мамонт. Доисторическая тварь, ничего не подозревая, брела к месту заготовленной ловушки.

     Наблюдая за «вымершим ископаемым», физик Антип Антонович Белков то и дело нервно протирал очки. Пожилой академик всё ещё отказывался верить своим глазам. Не так давно, а конкретно – несколько десятков тысяч лет назад, Белков злорадно насмехался над необразованной глупостью обывателей и некоторых нерадивых учёных.

     – Пронзать время! Чепуха несусветная! Бардака в науке не потерплю! – говорил взахлёб Антип Антонович, давая согласие на участие в экспедиции.

     Академик лично хотел развеять антинаучный миф о временных путешествиях. Теперь же твёрдые незыблемые убеждения великого учёного в правильности законов классической физики начали серьёзно сдавать позиции. Антип Антонович, тяжело дыша, часто хватался за сердце да глотал успокоительное. Временами физик, насупившись, печально вздыхал и выводил в своём блокноте какие-то «устаревшие» физические формулы.

     Мамонт достиг намеченной точки. Люди замерли. Животное, совершив ещё пару шагов, своим весом проломило настил, маскирующий яму. Огромная туша с грохотом полетела вниз. Раздался душераздирающий вопль. Из укрытий повыскакивали древние охотники. Они с жуткими криками принялись забрасывать гиганта увесистым камнями.

     – Подумать только, Каменный век. Охота на Мамонта! – прошептал доктор исторических наук, Клёнов Поликарп Константинович.

     – Угу, живой Мамонт! – еле слышно подтвердил криптозоолог.

     Двое выдающихся учёных, затаив дыхание, как мальчишки, с благоговением и восторгом следили за необычным зрелищем.

     Физик Белков по-прежнему тщательно тёр очки и что-то угрюмо бубнил себе под нос.

     – Они же в него камнями швыряют! – наведя массивный бинокль в сторону охотников, зло заворчала сенатор Дорис Калхоут:

     – Издевается над живыми существами. Над нашими меньшими братьями. Возмутительно! – женщина, негодующе отбросила в сторону мощную оптику: – Немедленно, – её голос резко стал властным и жёстким, – прекратить безобразие! – сенатор кинула на мужчин из своего небольшого «отряда» яростный испепеляющий взгляд.

     Красотка Молли так же не осталась равнодушной к происходящему:

     – Ну, не стойте же так! Скорей помогите нашему четвероногому другу. Мужчины вы или нет?

     Три почтенных старца, беспомощно переглянулись. Перспектива силой отбивать «четвероногого друга» у разъяренных диких людей совсем их не обрадовала.

     – Не стоит пороть горячку, – сжалившись над стариками, пришёл на выручку Буйнов: – Мамонта всё равно не спасти. Охотники сильны, их много, а нас, – сделав многозначительную паузу, Антон оценивающе посмотрел на хиленьких учёных и, криво усмехнувшись, добавил: – «богатырей», всего четверо. У противника, мадам, явно численное превосходство.

     – Тогда я обращусь в сенат, конгресс, в ООН! Я добьюсь! – женщина обвела рукой необозримое пространство девственной доисторической природы: – Сюда направят миротворческие войска!

     – Ага, – Антон брезгливо поморщился, – и танков попросите побольше.

     – Понадобится, будут и танки! Много танков, – сенатор грозно потрясла женским кулачком: – Вертолёты, бомбардировщики, субмарины. Я быстро наведу порядок, всех питекантропов заставлю по струнке ходить. Они у меня враз вегетарианцами станут!

     – Прошу прощения, сенатор. Не питекантропы, а древние люди, – деликатно поправил «замечтавшегося» оратора криптозоолог Тараканчиков.

     – Австралопитеки, питекантропы, неандертальцы. Да какая разница, все они на одно лицо! – презрительно фыркнула Дорис Калхоут.

     – Позвольте, позвольте! – не выдержал историк Поликарп Константинович: – Если поступить, как вы предлагаете, уважаемая, нарушится ход истории. Изменится время, наше время!

     – Пусть меняется! Разве это столь существенно? – сенатор пренебрежительно отмахнулась: – Не родится добрую сотню там разных Коль или Петь. Ерунда! Пусть даже два, три города исчезнет. Ничего, переживём! Всё это мелочи. Зато исполним важную миссию. Спасём беззащитных созданий от рук кровожадных варваров! – Глаза дамочки заблестели: – Я вижу своё великое предназначение в…

     – Нет! Нет! И ещё раз нет! – тихо заорал Поликарп Константинович. Группа находилась в опасной близости от дикарей, и участники экспедиции, старались как можно меньше, привлекать к себе внимание излишним шумом.

     – Ишь, чего удумала, историю менять. Да по какому такому праву, я вас спрашиваю? А? – профессор вплотную подскочил к Дорис Калхоут: – Не позволю над историей измывается! – щуплый старик погрозил сенатору пальцем: – Подниму историков, студентов, общественность. Мы вам покажем…

     Дорис Калхоут почувствовала, как запахло жареным. Она вздрогнула. Так можно было и поплатиться карьерой.

     Мысли женщины сразу перестроились, приняв правильное направление: «Расстаться с должностью сенатора ради зачуханых Мамонтов! Что за бред!»

     Дорис Калхоут, моментально умерив свой пыл, нехотя пошла на попятную:

     – Ладно, ладно, успокойтесь, профессор, войск не будет, – раздраженно гаркнула дамочка на взбесившегося старика.

     – Да вы хоть знаете, какой это неимоверно тяжёлый труд – создать хоть одну книгу или учебник по истории? – Поликарп Константинович, автор множества исторических книг, да нескольких учебников, всё ещё никак не мог успокоиться: – А потом всё заново писать? Быстрая какая!

     Сенатор, красная, как перезревший помидор, силясь подавить ярость, отвернулась от старика.

     Инцидент, казалось, был уже исчерпан, только тут вмешалась Молли:

     – Значит, бойню останавливать никто не собирается? – она с презрением уставилась на мужчин. Те дружно промолчали.

     – Хорошо, тогда я сама, лично разберусь с варварами! – гордо произнесла мисс Мира и, выбравшись из укрытия, прямиком направилась к месту охоты.

     Древние люди, страстно увлеченные метанием больших каменюк в беззащитную тварь, даже не заметили появления белокурой красавицы. Девушка, поравнявшись с ближайшим охотником, сделала ещё шаг и со словами: «А ну, отстань от слоника! Подлец!» – закатила дикарю звонкую пощёчину. Доисторический человек, увидав перед собой «не местную» красавицу, громко и протяжно взвыл. На его громогласный рёв обернулись остальные охотники. Вокруг вмиг воцарилась мёртвая тишина. Если, конечно, не брать во внимание душераздирающие вопли израненного Мамонта.

     Оставив охоту, древние люди с первобытным животным инстинктом бесстыжими глазами поедали прекрасное полуобнажённое девичье тело. Молли, как, впрочем, и все члены экспедиции, вынуждена была в целях конспирации носить только изготовленную из шкуры зверя набедренную повязку.

     – А ну, кыш, пошли отсюда! – девушка небрежно взмахнула ручкой. – Не успели с пальм спуститься, а уж зверюшек обижать.

     Охотники с отвисшими челюстями стояли, как вкопанные.

     – Чево уставились? – красавица, наконец опомнясь, стыдливо прикрыла руками обворожительные груди: – Давайте... валите... я сказала, – уже совсем не уверенным тоном произнесла мисс Мира. За последний год успех так вскружил Молли голову, что она совсем позабыла об осторожности. Привычка покорять «самцов» одним только взглядом дала сбой.

     Старший охотник прокричал непонятные слова на местном языке, и дикари, выйдя из ступора, зашевелились. Два волосатых грубияна грязными мускулистыми руками крепко схватили бедную девушку. Другие охотники, напрочь забыв про недобитого Мамонта, хоть тот настойчиво напоминал о себе истошным рёвом, устремились по следу Молли. К укрытию путешественников.

     Вскоре пленённая экспедиция уже стояла у ямы с Мамонтом. Дикари поигрывали каменными наконечниками копий перед лицами испуганных людей.

     Антон, знаток древнего языка, бешено жестикулируя, ожесточённо о чём-то спорил с главным охотником. В их нелёгкий спор то и дело вмешивался мамонт, невежливо перебивая говорящих трубным рёвом.

     Антон повернулся к членам комиссии:

     – Вожак недоволен, охотники разгневаны. Мы тут много чего нарушили. Короче, если хотим жить, придётся принять участие в охоте.

     – Помогать живодёрам забивать существо! – с чувством возмутилась Дорис Калхоут. – Никогда!

     – Никогда! – повторила слова сенатора Молли.

     Охотники, оскалив зубы, скорчили такие ужасно страшные гримасы, размахивая перед пленниками каменными топорами, копьями да увесистыми дубинами, что тем невольно сразу пришлось выразить единодушное согласие.

     Современные люди под дикие крики древних стали брать тяжёлые камни и бросать их в орущего Мамонта.

     Молли, боясь подпортить недавно нарощенные акриловые ногти, аккуратно приподняла с земли небольшой булыжник. Подойдя к яме, девушка легонько, навесиком, бросила «каменный снаряд» в животное. В этот самый момент израненный исполин, испустив дух, рухнул. Охотники, радостно визжа, запрыгали вокруг ямы в диком танце.

     После исполнения ритуала часть древних, спустились в яму. Профессионально орудуя каменными ножами, они быстро отрезали несколько здоровенных кусков мяса. Затем дикие люди с кровавой добычей на плечах убрались восвояси.

     Буйный подал условный знак. Откуда-то появились люди в серых комбинезонах. Они, торопливо разделали оставшуюся тушу. Погрузив мясо в контейнеры, рабочие, не задерживаясь, удалились.

     – Вот и всё! – уставшим голосом сказал Антон. – Дальше мясо доставят в наше время, где и изготовят тушёнку, – он широко улыбнулся: – Как видите, мы совершенно не принимаем участие в убийствах животных и в то же время не обкрадем древних охотников.

     – Я подпишу, – сразу согласился физик. Историк и криптозоолог тоже без колебаний одобрили проект. Сенатор Дорис Калхоут, поразмыслив, взвесив за и против, кивнула:

     – Пожалуй, я тоже дам своё согласие.

     Молли участие в голосовании не приняла. Красавица отрешенно сидела на земле, тупо рассматривая руки.

     – Молли, а вы? – все посмотрели в сторону девушки. Молли Бэйдра не ответила.

     Что с вами, голубушка? – забеспокоился Поликарп Константинович.

     Девушка подняла голову. По её лицу текли слёзы:

     – Я убила, убила волосатого слоника! – красавица всхлипнула. – Мои руки по локоть в крови!

     Все, кроме сенатора, долго успокаивали девушку.

     – А когда эти типы вновь устроят бойню? – придя в себя, спросила Молли.

     – Как мясо закончится, так сразу и на новую охоту отправятся, – немного суховато ответил Буйнов.

     – О, ужас! – глаза красавицы неестественно округлились:

     – Эти, как их там, пикатропы, они же так мало мяса с собой взяли. Вы! – девушка гневно обратилась к Антону: – Не могли тёмным людишкам подсказать, чтобы побольше брали!

     Буйнов пожал плечами:

     – Толку-то, без холодильника мясо всё равно скоро испортится.

     – Холо… диль… ник, – задумчиво протянула Молли. Бэйдра повернулась к физику: – Антип Антонович, решите задачу: сколько потребуется холодильников, чтобы вместить в них всё мясо Мамонта?

     Физик, застигнутый врасплох нелепым вопросом, не задумываясь, ответил первое, что пришло в голову:

     – Триста двадцать пять штук, – и с умным видом добавил: – Это если только использовать морозильные камеры.

     Мисс Мира многозначительно вздохнула и, загадочно улыбнувшись, произнесла:

     – Хорошо, я одобрю проект.

     ***

     Месяц спустя.

     Антон Буйнов деловито шагал по подземелью. За ним по пятам, еле поспевая, следовал младший техник Саша Лисицын.

     – Что же, нам дали добро! Можно запускать производство консервы, – Буйнов ускорил шаг. – Осталось только придумать, что делать вот с этим, – Антон ткнул пальцем в конец ангара. Там аккуратными рядами стояло триста двадцать пять новеньких холодильников самой последней модели.

     – Что это? – удивился Барханов. Техник неделю отсутствовал на работе и теперь не был в курсе последних событий.

     – Да так, – горестно вздохнул Антон, – подарок пещерным людям от мисс Мира, Молли Бэйдра. Чтоб те реже на охоту ходили.

     – У неё всё в порядке с головой? – не сдержался пораженный Лисицын. – Она хоть подумала, куда в каменном веке вилку от холодильника втыкать?

     – О! Об этом мисс Молли как раз позаботилась, – Антон приблизился к одиноко стоящей картонной коробке и поднял крышку. – Вот, полюбуйся! Здесь, ровно триста двадцать пять розеток. – Антон снова вздохнул: – Ну а про провода там разные да электричество наша красавица совсем позабыла. Ладно, хватит об этом.

     Буйнов двинулся далее, как обычно, тщательно осматривая, вверенные ему владения.

     На территории сверхзасекреченной военной базы в огромных бесконечно длинных подземных ангарах мирно паслись стада мамонтов. Бедные животные даже не подозревали, какая страшная и в то же самое время благородная участь им уготована: погибнуть и при этом накормить весь мир.

     – А разве нельзя было просто, взять да сказать честно: мол, достигли небывалых высот в генетике, можем успешно клонировать и выращиваем шерстистых мамонтов? Вскоре наладим производство. Мировой рынок завалим тушёнкой и прочей мясной продукцией, – что-то разболтался младший техник. – Так нет же, наврали с три короба всему человечеству! Машину времени какую-то выдумали. Международную комиссию вон за нос водили. Спектакль для них разыграли, – техник пригорюнился. – Убитого Мамонта очень жалко! – слишком уж мы жёстко, по-зверски с ним обошлись. Долго беднягу заставили мучиться.

     – Да ты что, Лисицын, с Луны свалился? Думай, что говоришь, –Буйнов укоризненно посмотрел на техника. – Общество защиты животных и так за горло взяло. Уж скоро запретят малюсенького комара прихлопнуть, а тут такой гигант. Мамонт! – Антон снисходительно похлопал подчиненного по плечу и продолжил свой обход.

     

     Ирена Сытник

     Леди и менестрель

     Высокородная леди Бриана, хозяйка «Высокого замка» и владетельная госпожа Экродской долины, полулежала на мягкой удобной кушетке, наблюдая за танцорами из-под полуопущенных век. Одетые во фривольные костюмы из полупрозрачного шёлка юноши и девушки синхронно изгибались под мелодичную музыку небольшого оркестра, находящегося на выступающем над Танцевальным залом балкончике. Плавные изящные движения радовали глаз слаженностью и отточенностью. В голове леди лениво проплыла мысль, что нужно поощрить хореографа и танцовщиков.

     Небрежно подняв руку, женщина подала знак, подзывая Баторо. Мужчина приблизился и склонился в подобострастном поклоне, согнувшись едва ли не вдвое.

     – Я довольна твоей службой, – произнесла леди, и лицо хореографа просияло. – С твоим приходом они стали танцевать несравненно лучше. Особенно хороша вон та пара: южанин и северянка. Они так синхронны, как одно целое… Они любовники?

     – Не замечал, госпожа… Но если прикажете, я узнаю!

     – Не нужно. Пусть останется загадкой. Так даже интересней… Устрой этим вечером им праздник: вино и еда из моих погребов.

     – Будет сделано, госпожа.

     – А какую награду хочешь себе?

     – Ваша похвала дороже любых наград! – расплылся в льстивой улыбке слуга.

     – Похвала приятна для слуха, ласка для тела, любовь для сердца… А что хотят твои руки?

     Баторо усмехнулся и склонился ещё ниже.

     – Всё, что выйдет из ваших рук, приятно для моих. Ваше великодушие общеизвестно, и моё воображение не может сравниться с вашей щедростью.

     – Ах ты, льстец! – усмехнулась польщённая женщина. – Тогда сходи в сокровищницу и выбери любую из хранящихся там одежд… Тебя устраивает такой дар?

     – Более чем, моя наипрекраснейшая и наидобрейшая госпожа! – с чувством ответил мужчина.

     – Завтра в полдень пришлёшь этого южанина… Пусть станцует сольный танец в моих покоях…

     – Напарника северянки? – уточнил Баторо.

     – Да. Как его зовут?

     – Горис, госпожа.

     – Ступай, – взмахнула рукой леди, отпуская слугу и не сводя вспыхнувших вожделением глаз с гибкого тела танцора.

     Вскоре танец закончился, и танцоры упорхнули за ширму, где переодевались и отдыхали между выступлениями. Их место заняла певица. Переплетя руки и закрыв глаза, она заголосила грубым контральто, заунывно исполняя какую-то балладу. Леди Бриана невольно поморщилась и, схватив колокольчик, стоявший между вазой с фруктами и кубком вина, на столике у кушетки, резко встряхнула. Мелодичный серебряный звук прервал пение, а нетерпеливый взмах руки прогнал певицу прочь.

     Леди печально вздохнула. Что за незадача! Всё у неё есть: полные закрома, забитая богатствами сокровищница, великолепный дом и покорные слуги. Нет самой малости: хорошего певца. Придворного менестреля с чарующим голосом и умением сочинять красивые песни. У всех есть, даже у этой уродливой нищей курицы баронессы Топен-Топен есть! А у неё, герцогини Брианы Лорхен Экрод нет. Где справедливость?!

     Грустные мысли прервал приход дворецкого, который доложил, что начальник стражи желает видеть леди по очень важному делу. Герцогиня спустилась с покрытого коврами возвышения и прошествовала в кабинет, некогда принадлежавший покойному супругу герцогу Афелию-Моримеру Экроду. После его скоропостижной кончины от избытка выпитого на пирушке с друзьями дешёвого вина, купленного у какого-то проезжего торговца, леди Бриана заняла кабинет супруга и взяла в свои нежные, но умелые и цепкие ручки не только власть в замке, но и управление обширной провинцией. И собиралась властвовать, пока её сын Илия не вырастет и не станет совершеннолетним. Тогда он по праву наследования водрузит на свою светлую голову корону почившего в боге отца. А пока он беззаботно играет в детской, под присмотром сонма нянек, весело агукая и пуская деревянных уточек в лоханке с подогретой водой, так что у властолюбивой леди впереди почти двадцать лет, чтобы сполна насладиться властью.

     Барон Оскар Уаймохер, начальник замковой стражи, ждал госпожу в кабинете, развалившись в одном из кресел у камина. Но когда леди Бриана переступила порог помещения, он резво вскочил, несмотря на массивность фигуры и заметно выпиравшее из-под панциря брюшко, и неуклюже поклонился. Барон всегда был увальнем, недаром, за глаза, придворные дамы называли его «Мишка-покатышка» – за округлую фигуру, добродушный нрав и косолапость.

     – Миледи… – прогудел барон Оскар, с натугой сгибая широкую короткую шею.

     – Господин барон… Что случилось? Надеюсь, не война или бунт?

     – Храни нас Господь! – суеверно постучал кулаком по лбу мужчина. – Крестьяне из соседнего селения подобрали в лесу и привезли в замок раненого рыцаря.

     – Что за рыцарь? – заинтересовалась леди Бриана. – Из наших?

     – Нет, какой-то заезжий чужак. С ним двое слуг – оруженосец и, то ли бард, то ли менестрель, то ли трубадур… Певец, одним словом.

     Сердце герцогини радостно трепыхнулось… Неужели Всевышний услышал её молитвы и послал то, о чём она его так часто просила?

     – И в чём проблема? Дворецкий позаботится о рыцаре и слугах. Сообщите ему.

     – Уже сообщил. Он распорядился поместить его в гостевой и послал за лекарем. Оруженосец остался на конюшне, охранять имущество господина. А бард… Где-то на кухне, набивает брюхо… Проблема в том, миледи, что рыцаря ранили на вашей земле, в вашем лесу, какие–то наглые разбойники. Это безобразие! Прошу вашего разрешения послать отряд на поимку этих наглецов.

     Леди Бриана задумалась. Да, разбойники – всегда проблема. А наглые, рискнувшие посягнуть на вооружённого до зубов странствующего рыцаря, ещё и большая опасность.

     – Хорошо, посылайте. И пусть глашатай объявит, что за поимку разбойников герцогиня обещает награду: сто золотых дукатов. А когда переловите этих псов, мы вздёрнем их на ратушной площади в ярмарочный день!

     – Слушаюсь, госпожа! – вновь с трудом согнул шею барон Оскар. Нелепо шаркнув ногой, он, вразвалку, протопал к выходу.

     Когда за начальником стражи закрылась дверь, леди опустилась в кресло за массивным столом из красного дерева и дёрнула витой шнурок. Вскоре в кабинет вошла одна их дежуривших в передней служанок и присела в реверансе.

     – Ступай и разыщи некоего барда, прибывшего сегодня в замок вместе с раненым рыцарем. Начни поиски с кухни. Как только найдёшь, приведи немедленно ко мне! – приказала герцогиня.

     Служанка снова присела в почтительном поклоне и выпорхнула за дверь.

     ***

     Герцогиня с некоторым разочарованием рассматривала стоящего напротив мужчину. Плотный коротышка с блёклыми, неопределённого цвета волосами, похожими на нечесаную паклю, с маленькими поросячьими глазками и мясистым носом, свисавшим к толстым вывернутым губам… Мятый поношенный костюм, покрытый жирными застарелыми и свежими пятнами… Господи, ну и видок! Это менестрель?! Да кто станет слушать этого уродливого неряху?

     Леди Бриана перевела взгляд на изогнутый гриф лютни, выглядывавший из-за плеча мужчины, и страдальчески вздохнула. Ну что ж, раз Господь не наделил этого масляно поблёскивавшего глазками пройдоху внешней красотой, возможно, щедро одарил его чарующим голосом?

     – Мне сказали, что ты певец… – начала леди недоверчиво, ещё раз окинув мужчину разочарованным взглядом.

     – Я – менестрель! – нагло и с пафосом произнёс коротышка полным гордости голосом, невежливо перебивая даму. Ко всем своим внешним недостаткам, он был ещё и дурно воспитан!

     – Менестрель… – процедила леди Бриана, недовольно поджимая губы. – Надеюсь, хороший…

     – О, я великолепный певец и несравненный поэт! – всё так же пафосно воскликнул хвастунишка.

     – А не можешь ли ты продемонстрировать мне свой непревзойдённый талант? – в голосе леди засквозило раздражение и неприкрытая насмешка.

     – С большим удовольствием, прекрасноликая госпожа! – воскликнул менестрель, с готовностью срывая с плеч лютню. – Что пожелаете послушать? Фривольную песенку, балладу, любовную песню или притчу?

     – Притчу? – удивилась герцогиня. – Это что ещё за штука?

     – Это такая песня, в которой есть некий поучительный подтекст, о, наимудрейшая из женщин!

     – Кхм… – смущённо кашлянула женщина. Этот некрасивый менестрель умел весьма красиво выражаться… И приятно для слуха. Да и голос у него ничего: такой мягкий бархатный баритон… – Что ж… Спой мне какую-нибудь… притчу.

     – Я знал, что вы не только самая прекрасная, но и самая разумная женщина в мире с непревзойдённым вкусом! – ответил менестрель, слегка кланяясь и проводя пальцами по мелодично зазвеневшим струнам.

     Леди Браина зарделась от ещё большего смущения и взглянула на мужчину из-под полуопущенных век. «А он не такой уж и урод… Невысокий рост совсем даже не заметен, если сидеть… Да и лицо… Вполне милое и симпатичное. Глазки сверкают, как два бриллианта в три карата, а нос почти благороден. А длина… Что ж, говорят, чем длиннее нос мужчины, тем длиннее его… Хи-хи… А эти чувственные губы… Наверное, они мягкие и приятные… Хм…»

     От грешных мыслей леди отвлёк звон лютни и зазвучавший следом очаровательно-бархатистый голос менестреля, начавшего петь.

     О, милые дамы, для вас эта песня,

     Хотя и мужчины получат урок!

     Не будем мы спорить, кому интересней,

     Чуть позже увидим конечный итог.

     Давно это было. Жил рыцарь отважный,

     В доспехах блестящих, верхом на коне,

     Он, в странствии дальнем, услышал однажды

     Крик женщины: «Рыцари, где вы? Ко мне!»

     Пришпорил коня и помчался на крик он.

     И что же увидел? Огромный дракон

     На царский дворец забирается с рыком,

     И скоро достанет с принцессой балкон…

     Меч выхватил рыцарь и с громким проклятьем

     Дракона проткнул и пустил ему кровь.

     Принцесса тот час же упала в объятья.

     Наградой спасителю – девы любовь!

     Весь город ликует, все славят героя,

     И просят остаться у них навсегда.

     Наш рыцарь влюблённый, уставший от боя,

     Немного подумав, ответил им: «Да!»

     Жил в царском дворце он, лелеем девицей.

     Но месяц прошёл, и защитника долг

     Позвал его в путь, бить врага на границе.

     С победой герой возвращается в срок.

     И что же он видит: опять нападает

     На замок с любимой дракон-людоед.

     Герой наш отважно свой меч вынимает,

     Чтоб монстра пронзить в тот же самый момент.

     – Не надо здесь крови! Возьми-ка верёвку!

     Петлю завяжи и поймай на аркан! –

     Услышал он сверху, и скинула ловко

     Девица верёвку. Нарушила план.

     Слегка растерялся вояка бывалый,

     Но всё же сумел заарканить врага.

     И снова был праздник, но рыцарь наш вяло

     Сидел за столом и вздыхал иногда.

     Все славят героя, а он ли то сделал?

     С подсказки девицы повержен был враг.

     Её голова, а его… только тело,

     И чувство такое – здесь что-то не так…

     Впервые, наверное, меч свой и латы

     Забыл он почистить, чтоб блеск навести.

     Но вот через месяц опять супостаты

     Тревожат границы, и вновь он в пути.

     «Себя береги!» – прошептав в назиданье,

     Вручила любимая в руки аркан.

     Теперь, вспоминая минуты прощанья,

     Герой не испытывал чувств ураган.

     Тому удивлялся: и в чём здесь причина?

     Но позже отвлёкся, забывшись в войне.

     И вот через месяц всё та же картина:

     Подъехал он к замку – дракон на стене…

     Он меч по привычке свой выхватил ловко,

     Но сразу припомнил: «Аркан есть при нём!»

     Пока от седла отцеплял он верёвку,

     Дракон обернулся, обжарил огнём.

     – Любимый, лови! Это средство получше! –

     И к рыцарю в руки флакон прилетел. –

     Не будем животное долго мы мучить,

     Подохнет от яда, всего только дел…

     Вот снова застолье. Герой обожженный

     Сидел, как на углях, с горящим лицом.

     Он был не герой, а изгой прокажённый…

     Душил его стыд, зажимая кольцом.

     Доспехи и меч свой запрятал подальше,

     Не рыцарь теперь он, ведь подвиг его

     Не кровью пропитан, а запахом фальши…

     А жить с этой мыслью ему каково?

     От серости будней тоска разъедала,

     Пока не послышался зов на войну.

     И вновь на коня: латы, меч и забрало…

     Готов от врага защищать он страну!

     В суме подседельной флакончик, верёвка,

     Положены милой принцессы рукой.

     Забыл он про них в боевой обстановке,

     И деву забыл… Непутёвый такой.

     И вот возвращается... Крик и рычанье.

     Опять нападенье? Схватился за меч,

     Потом за суму… Помутилось сознанье.

     Уроком любимой решил пренебречь.

     Откинул суму и с размаху разделал

     Дракона, как тушу свиньи иль быка.

     И снова он рыцарь, отчаянно смелый,

     И снова дорога бежит в облака!

     А как же принцесса? Умылась слезами…

     Нельзя на мужчину узду надевать.

     Кто песню прослушал, решайте вы сами:

     Указывать милым иль волю давать.*

     Прозвучали последние аккорды и звук лютни умолк. Леди Бриана сидела едва ли не с открытым ртом. Её очаровал и голос певца, и слова этой, как её… притчи! Всё же она была неглупой, хоть и любила лесть. Женщина поняла весьма прозрачный подтекст песни. Она ясно представила себя в образе этой принцессы. А кто же рыцарь? Ах, да кто угодно может быть на месте этого рыцаря. Леди Бриана любила давать советы и раздавать приказы, это было её маленькой слабостью.

     Ай да менестрель! Как точно подобрал песню! Умный малый… И голос очарователен…

     Леди мило улыбнулась и благосклонно произнесла:

     – Мне понравилась эта притча. Согласна: ты великолепный певец. Не хочешь ли поступить ко мне на службу? Я буду щедро тебе платить, подарю новую одежду, предоставлю комнату в замке…

     Менестрель хитро усмехнулся, поклонился и спросил:

     – Щедро – это сколько?

     – Ну, например, десять золотых дукатов в месяц.

     – Двадцать! – тут же парировал менестрель.

     – Двадцать? – удивилась наглости герцогиня. – Но…

     – Разве я не хорош? – снова невежливо перебил даму певец. – Это только самая простая из моих песенок. Я знаю больше и лучше, и могу сочинить песню на любую тему. А мой голос? Разве он не превосходен?

     – А сколько тебе платил рыцарь?

     Леди Бриана лукаво прищурилась.

     – Рыцарь? – удивился мужчина. – Он мне не господин! Я просто примкнул к нему в пути, чтобы было безопасней путешествовать. А прошлый господин, герцог Мамерхауз, платил мне тридцать золотых!

     – Почему же ты покинул у него службу?

     – Его Сиятельство приревновал меня в супруге, хотя, клянусь богом, между нами ничего не было! Я только учил Её Сиятельство игре на лютне! А при этом невольно нужно приблизиться к… ученице… на недопустимо близкое расстояние… И совсем это были не страстные объятия! – немного горячно воскликнул менестрель.

     Леди Бриана усмехнулась.

     – Ладно… Двадцать так двадцать. Но меня ты тоже научишь играть на лютне…

     * Стихи Татьяны Авериной

     Мари Розмари

     Алмазный дракон

     Глава 14. Отголоски прошлого

     Едва рассвело, путники отправились дальше. Флора в долине Тана являлась настолько же разнообразной, насколько бедной здесь была фауна. Невиданные цветы наполняли воздух удивительными ароматами, огромные листья шелестели на легком ветру. Водная гладь озер, отражая солнечный свет, искрилась чистым золотом и наталкивала на мысли о небесной кузнице, в которой боги плавили драгоценный металл и по неосторожности пролили несколько капель на землю. Только никто не решился озвучить эту догадку – все трое были чересчур ошеломлены ночным происшествием, чтобы восхищаться пейзажами.

     Хрустальная Гора приблизилась и заслонила половину неба. И здесь, вблизи, она совсем не напоминала клык дракона, пусть даже такого гигантского, как Звездный. Не была она и безукоризненно ровной, какой казалась издалека. Подножие горы составляли сплошь пологие склоны, покрытые густой растительностью и достаточно комфортные для неспешного восхождения. Но дальше гора поднималась почти вертикально. Многочисленные остроконечные и смертельно опасные скалы выступали на фоне ее монолитного тела, как ребра у чрезмерно тощего человека. Хрустальная макушка отражала солнечный свет и сверкала так ярко, что на нее нельзя было смотреть, не жмурясь. И к тому же была окружена причудливым радужным ореолом – результатом преломляющей способности хрусталя.

     В полдень Кейлот и его маленькая компания миновали «кладбище» - жалкие останки человеческого войска, которое вопреки всем трудностям и невзгодам добралось до Хрустальной Горы, а теперь призрачным лагерем обосновалось на одном из ее склонов. Путешественники специально изменили маршрут, чтобы по широкой дуге обойти проклятое место. Но когда они очутились на первых возвышенностях, то жуткое зрелище само предстало перед их глазами, видимое, как на ладони. Это были застывшие привидения – прозрачные статуи, сохранившие облик тех людей, какими являлись при жизни.

     Кейлот, Лютто и Ватто ненадолго остановились, чтобы должным образом почтить память погибших воинов. Они видели стеклянные палатки и стеклянные фигуры, застывшие в самых немыслимых позах. Стеклянные руки, воздетые против невидимой опасности, сжимали стеклянное оружие. Кое-где были видны стеклянные костры.

     – Мне это напоминает сад ледяных скульптур, – сказал Лютто. – Помнишь, Ватто, тот, что мы видели во Фрайделинге на полуострове Макрон?

     – Ага. Только они не растают под солнечными лучами, как это случилось со статуями Фреи и Симантрона. Должен сказать, я с трудом представляю ту силу, что смогла бы их теперь растопить.

     – Наверное, была ночь, – высказал догадку Лютто, показывая на маленькие стеклянные конусы с рваными вершинами и изогнутыми боками. Даже самый умелый скульптор не смог бы так точно воссоздать в камне причудливую пляску огня, как это всего за несколько секунд сделал Алмазный Дракон и подвластные ему чары.

     – И, тем не менее, ребята были во всеоружии, – заметил Кейлот, указывая на то, что в руках почти у каждой статуи был сжат стеклянный меч или копье. Заметил он также и то, что некоторые статуи повалились наземь и разбились, оставив торчать из земли фрагменты ног. – Интересно, что заставило Алмазного Дракона напасть так неожиданно?

     – Вероятно, такова его тактика.

     – Нет, – решительно отверг эту версию Кейлот. – Как и любое другое исполинское чудовище, уверенное в своих силах и мощи, Алмазный Дракон ведет размеренное и довольно примитивное существование, которое состоит из чередующихся периодов бодрствования и сна. За какой-то надобностью он летает на север и по пути уничтожает населенные пункты Королевства Низовья. Хорошо, допустим, эта загадка пока не имеет ответа. Но дремлет он исключительно здесь, в своей пещере. И мне интересно знать, что эти солдаты сделали такое, что заставило Алмазного Дракона проснуться и напасть? Что это было? Свет костров?

     – Исключено, – сказал Лютто. – Алмазный Дракон слеп, и свет никак не мог потревожить его сон, равно как и…

     – Что? – Кейлот едва ли не впервые за последние пятнадцать минут посмотрел на него. – Дракон слеп?

     – Ну да, – ответствовал Лютто с таким видом, будто ему приходилось объяснять очевидное. – Я думал, вы знаете. Запрокиньте голову, господин, и посмотрите на жилище этого монстра. Как может живое существо, обитающее в таком месте, оставаться зрячим?

     Кейлот посмотрел вверх и тут же заслонил ладонью глаза, когда в них посыпались острые и обжигающие иглы отраженного света. Даже здесь, у самого подножия, и притом, что из-за нагромождения скал видимой оставалась только небольшая часть хрустальной вершины, отраженный ею свет казался таким же ослепляющим, как и солнечный.

     – Черт, она сияет, как второе солнце, – произнес Кейлот.

     Он был поражен неожиданной догадкой, но тут же принялся обдумывать, какую пользу можно было извлечь из приобретенного знания. Понял, что никакую. Да, слепота являлась ощутимым ущербом не только для человека, но и для дракона. Однако отсутствие зрения заставляет активизироваться остальные органы чувств. А у Алмазного Дракона было предостаточно времени на то, чтобы как следует развить все четыре. Или сколько их там, у древнего ящера?

     – Его внимание мог привлечь не свет, а тепло от костров, – предположил Ватто. – Алмазный Дракон – существо не огнедышащее. Он может оказаться холоднокровным ящером, который болезненно реагирует на тепло.

     – Это могло бы многое объяснить, – согласился Кейлот. – Но почему он нападал на Королевство Низовья? Костры жгут повсюду на земле.

     – Ну, если так уж поразмыслить… А вы знаете, какие именно города поразил Алмазный Дракон?

     – О, многие. Лансмор, Ваденворт, Декварт…

     – Оружейные города, – подвел итог Ватто.

     Кейлот онемел. Ватто заметил его замешательство:

     – Я слышал, что Декварт славился своим оружием. В Лансморе мы с Лютто были, и над воротами, знаменующими въезд в этот город, висел щит с эмблемой – двумя перекрещенными мечами. По-моему, там на каждом углу находились кузницы. А в Ваденворте добывали порох, и на специальных участках, расположенных неподалеку от города, испытывали его мощность.

     – Откуда ты знаешь про полигоны?

     – Нетрудно догадаться об их существовании, когда отголоски взрывов катятся над городом, как громовые раскаты.

     Кейлот все еще не мог прийти в себя. Действительно, ведь все было настолько очевидно. И как это он сам не догадался?

     – Эти города изобиловали кузницами. Печи, и в них денно и нощно полыхающее пламя, раскаленный металл. Неужели кожа Алмазного Дракона настолько чувствительна?

     – Ему изменило зрение. Но остальные органы чувств могли от этого только выиграть. В частности осязание.

     – Но как же Дымный Лес? Он находится на полпути между Хрустальной Горой и Королевством Низовья, и там невероятно жарко. Так почему Дракон не уничтожил его?

     Ватто пожал плечами.

     – Дымный Лес – это природа. Пусть диковинная, но природа. Вулканы – это тоже природа, но неживая. Также гейзеры. Они не представляют опасности, и, думаю, знакомы Алмазному Дракону хотя бы по тем временам, когда зрение еще служило ему верой и правдой. Но то, что делают люди, заставляет его насторожиться. Он ощущает это, как опасность. И, нападая на человеческие поселения, тем самым пытается себя обезопасить.

     Кейлот помолчал.

     – Это очень полезное сведение, Ватто, если дела на самом деле обстоят так, как ты описываешь. Ты знаешь, как можно обратить это знание против Алмазного Дракона?

     – Полагаю, мне это известно, – улыбнулся южанин после недолгого задумчивого молчания и распрямил ладонь, линии на которой были в пять раз глубже, чем у любого другого человека. – У меня найдется один фокус, который заставит Алмазного Дракона попотеть над его разгадкой.

     – Самум? – с сомнением вопросил Кейлот.

     – Самум? – в ужасе повторил за ним Лютто. – Ват, ты помнишь, что с тобой было, когда Самум окунулся в фонтан? Боюсь даже представить, что случится, когда его накроет белый вихрь Алмазного Дракона.

     – Не волнуйся, Лют. Я буду предельно осторожен.

     ***

     Северо-западный склон Хрустальной Горы вывел путников на небольшую горизонтальную площадку. Здесь можно было в последний раз спокойно отдохнуть, набраться сил и окончательно решить для себя, стоит ли подвергать жизнь смертельной опасности, карабкаясь по ненадежным уступам, один вид которых не внушал ничего, кроме недоверия. Площадка, имевшая в ширину не более десяти ярдов, в длину простиралась на добрых полмили и плавным изгибом окаймляла вертикальные каменные стены, постепенно сужаясь и прибавляя в крутизне. Затем она превращалась в одну из отвесных скал, коих здесь было превеликое множество, причем одна коварнее другой.

     Площадка была завалена валунами и гигантскими скальными обломками. Выбеленные солнцем и временем они отбрасывали бесформенные угловатые тени на отвесные горные стены. В одной из таких теней притаился человек. Сидел он абсолютно неподвижно, и невнимательный путник мог пройти мимо него, не удостоив и взглядом, а потом получить удар в спину, потому что существо, укрывшееся между большим, нагретым солнцем камнем и вертикальной стеной, не отличалось крайним дружелюбием. К тому же оно располагало парой вещичек, с помощью которых намеревалось удовлетворить свои кровожадные амбиции – это короткий меч и серебряный топорик. Последний, впрочем, не предназначался для ведения боевых действий, но человек знал, что, хоть он и обладает рядом недостатков – например, норовит выскользнуть из руки, когда замахиваешься – но в качестве орудия убийства был просто незаменим. Некоторые воскресшие воспоминания подсказали Медасфену, что маленькое, но острое лезвие имеет обыкновение на раз рассекать кожу, глубоко входит в плоть и быстро дробит кости.

     Медасфен затрясся в приступе иступленного, мрачного и беззвучного смеха, но тут же болезненно поморщился и сунул руку под рубашку. Когда вновь вытащил ее, обнаружил на подушечках пальцев кровь. Нет, акт мщения придется отложить на потом. Медасфен ослабел и тяжело ранен, а в таком состоянии путешественникам не составит труда положить его на обе лопатки.

     Заслышав хруст гравия под подошвами трех пар сапог, Медасфен отодвинулся подальше в тень, притих и затаил дыхание. Он и так старался дышать как можно реже, поскольку вынужденные движения ребер заставляли его содрогаться от невыносимой боли, а рану – снова кровоточить.

     К счастью, Кейлот был не из тех, кто ищет ворон там, где их нет. Его глаза наметанные замечать мельчайшие детали, быстро отыскали логово Медасфена. Впрочем, Кейлот так и не понял, что же он увидел – тело Медасфена было до такой степени сгорбленно и скрючено, что с первого взгляда различить в нем человека оказалось крайне затруднительно. Воин поднял руку и жестом приказал Лютто и Ватто остановиться.

     – Что случилось? – спросил Лютто, выходя вперед и становясь по правую руку от Кейлота. Ватто стал слева.

     Воин молча указал на узкий промежуток между валуном и горной скалой. Сперва могло показаться, что там лежит ворох старой одежды или скелет человека, который некогда бросил вызов скальным высотам Хрустальной Горы, но оказался недостаточно ловким и выносливым, чтобы выйти из этого поединка живым.

     – Что там? – спросил Кейлот.

     Лютто внимательно вгляделся в указанном направлении. Некоторое время он тоже ничего не мог понять. А потом вдруг осознал, что глядит в чьи–то светло-карие глаза, которые в свою очередь выжидающе смотрят на него самого. И, судя по тому, что веки моргали, а губы изгибались в злорадной усмешке, их обладатель был явно не из тех, чью жизнь оборвала суровая неприступность отвесных скал.

     – Господин… – Лютто едва удалось совладать с голосом. – Это… это живой человек! И, похоже, – наш ночной гость!

     – Понятно! – и Кейлот незамедлительно извлек меч и нацелил острие туда, где прятался человек. – Выходи, незнакомец! Но учти, что я хочу видеть твои руки, высоко поднятыми, а ладони – открытыми. Иначе я решу, что ты хочешь оказать сопротивление!

     – Хорошо, хорошо, – донесся до них приглушенный голос и в тенистом полумраке мелькнули два продолговатых светлых пятна – распрямленные ладони незнакомца. – Не кипятись так, воин-человек. Я выхожу!

     И Медасфен покинул убежище. Но сделал это весьма неожиданным образом – на четвереньках. И пока троица путешественников пыталась осмыслить причину его столь необычного появления, он оттолкнулся руками от земли, нащупал за спиной покатую поверхность камня, и, опираясь на нее, медленно и неуклюже поднялся на ноги. Кейлот внимательно следил за манипуляциями незнакомца, не сводя с него не только глаз, но и острия меча. Однако недоумение, а затем и крайнее изумление заставило воина наконец опустить оружие.

     После ночного происшествия Лютто и Ватто объяснили Кейлоту, кто такие демоны ночи и в чем заключается специфика их превращений. В частности воин узнал, что светлое время суток подобные существа склонны проводить в человеческом обличье и не могут сменить его на устрашающую и куда более внушительную демоническую форму, пока в небо не взойдет первая звезда. Однако Кейлот даже представить себе не мог, что человеческая ипостась ужасного желтоглазого демона ночи окажется до такой степени ничтожной.

     Представший перед ним человек был настолько жалок, что мысль, будто он представляет собой смертельную опасность, казалась смехотворной. Это был до безобразия тощий темноволосый юноша в грязной, изорванной и мешковатой одежде. Правая часть рубахи была заметно укорочена – видимо, парень намеревался сделать из лоскутка материи повязку, да только совсем не преуспел в этом занятии, поскольку вся левая сторона одежды побурела и заскорузла от засохшей крови. Мертвенно-бледное лицо являлось еще одним свидетельством большой кровопотери. Однако светло-карие, проникновенные и выразительные глаза смотрели живо, задорно и даже с некоторым вызовом, а огромные темно-фиолетовые круги, располагавшиеся ниже, придавали взгляду почти фаталистическую значимость.

     – Извини, воин-человек, – произнес Медасфен, – но я не смогу подчиниться твоему требованию. Я ранен и очень слаб, – с этими словами он приподнял полу рубахи и продемонстрировал рану, располосовавшую весь левый бок. В соответствии с нанесенным ударом она была не глубокой, но широкой. Верхняя часть обнажала беловатые изгибы ребер, в нижней находилась по-прежнему кровоточащая полоса оголенной плоти. Лоскут ссеченной кожи, которую Медасфен так и не собрался с духом от себя оторвать, пожелтел и съежился, и теперь болтался у пояса, как кусок окровавленного пергамента.

     Кейлот, повидавший на своем веку немало смертей и жутких ран, воспринял предложенное зрелище с должным хладнокровием. А вот Ватто предпочел отвернуться, припомнив скользящий удар, которым он отразил неожиданную атаку щупальца.

     Медасфен не упустил этого движения. Он ждал его.

     – Что, Ватто? Узнаешь свою работу? – с хищной улыбкой обратился он к южанину. – Или мне следовало бы называть тебя твоим настоящим именем, а, Ватфейрис?

     Ватто вздрогнул, как от удара хлыста, и в неподдельном изумлении уставился на Медасфена:

     – Ты помнишь меня?

     Медасфен загадочно улыбнулся. На самом деле его крошечная уловка являлась тонким тактическим ходом, направленным на то, чтобы вновь начать различать двух братьев. Он знал Лютто и Ватто еще по тем временам, когда они являлись полноправными жителями Атлантиса. И ему была хорошо известна отличительная черта, существовавшая между братьями, настолько явная, что она скорее опровергала, чем подчеркивала их сходство. У братьев был разный цвет глаз. Но после того как атланты стали изгнанниками собственной земли и вынуждены были скитаться по свету, давние знакомцы надолго выпали из поля зрения Медасфена. А теперь он обнаружил, что за это время их внешности претерпели странные и разительные изменения: волосы стали черными, кожа потемнела, а цвет глаз – темно–коричневый – для обоих сделался одинаковым. Медасфен больше не знал, кто из братьев есть кто, и сейчас пытался исправить это досадное упущение.

     – Конечно, Ватфейрис. Как, несомненно, помнишь и ты меня. Ну-ка, назови мое имя!

     – Медасфен-Демон-Ночи, – проговорил Ватто, как человек, признание которого выбито многочисленными пытками и длительными допросами.

     – Так меня зовут! – восторжествовал получеловек. – Как приятно вновь слышать это имя из чьих-либо еще уст, кроме собственных.

     – Что ты здесь делаешь? – мрачно осведомился Лютто. Собственно, один только тон голоса заранее охарактеризовал отношение южанина к Медасфену во все времена его жизни. Пытливый взгляд получеловека тут же переместился на Лютто, а хищная улыбка стала чуть ли не кровожадной.

     – Ах да! Люцетриан – воздушная бездарность! Как это я позабыл? А твой талантливый братец по-прежнему таскает тебя за собой? Хм… Могу позавидовать его феноменальной выдержке!

     Лютто заскрипел зубами.

     – Почему это бездарность? – процедил он.

     – А как еще назвать маэра, который ничего не знает и ничего не умеет, а только слушает песни ветров и неустанно треплет языком?

     – Я не…

     – Тихо, Лют, – осадил его Ватто. – Ты что, забыл, с кем имеешь дело? Медасфен во все времена был известным провокатором.

     Лютто благоразумно смолчал, а его оппонент предпринял очередную попытку досадить путешественникам.

      – Что за имена вы для себя придумали? Ни один хороший хозяин даже дворового пса таким не назовет!

     Ватто сдержал руку брата, которой тот потянулся к рукоятке кинжала.

     – Это сокращенная форма от наших настоящих имен, – пояснил он.

     – У имен атлантов не было сокращенных форм! Кстати, как там ваша матушка? Здравствует? Я бы хотел по секрету сообщить вашему предводителю… Кейлоту… что статуя Азмираны была слеплена из серого камня, – и Медасфен заговорщицки подмигнул воину, как будто они являлись сообщниками.

     Кейлот нахмурился:

     – И что это должно значить?

     Медасфен немало удивился такому вопросу:

     – То есть как? Вы ничего не знаете? Неужели Ватфейрис и Люцетриан за полторы тысячи лет не подобрали нужных слов, чтобы рассказать о своей родине и ее безвременной кончине? Какое досадное упущение! Ватфейрис, как же так? Зубастый остров? Рай-Среди-Ледников?

     – Замолчи, Медасфен!

     Кейлот обернулся к южанам:

     – Ватто, о чем он говорит?

     Южанин тяжело вздохнул и бросил на брата сожалеющий взгляд. Тот ответил ему таким же.

     – О том, что мы уже давно должны были вам рассказать, да только никак не могли собраться с силами.

     – Что-то подсказывает мне, – защебетал Медасфен, – будто я присутствую при эпохальном событии, которое просто не имею права пропустить. Пожалуй, я задержусь на известное время, чтобы послушать ваш лепет, – и он сполз на землю, не отрывая ладоней и спины от камня, на который опирался по причине слабости. Когда Медасфен занял сидячее положение, его незажившая рана выплеснула немного крови и обновила засохшее бурое пятно на левой части рубашки. Однако существо, находящееся в данный момент в уязвимом человеческом обличье, не обратило на это событие никакого внимания.

     – Как вы уже, верно, успели заметить, Медасфен-Демон-Ночи называет нас атлантами, – заговорил Ватто. – И неспроста. Мы родились на острове Атлантис более тысячи лет назад, а потом вынуждены были бежать в земли Литварена, когда наша родина приказала долго жить. Мы до сих пор не можем объяснить причину, по которой огромный остров в один из дней ушел под воду со всеми лесами, полями, городами, животными и людьми, которые были на нем. Но то, что это произошло на самом деле, – факт.

     – Атлантис… – задумчиво проговорил Кейлот, вычерчивая острием меча на песке замысловатые фигуры, будто он был учеником волшебника и сейчас нашел подходящее время для того, чтобы освежить в памяти полученные знания. На самом деле он делал это, дабы не смущать Ватто прямым взглядом в глаза и предоставить ему возможность рассказывать историю так, как он сочтет нужным, не утруждая себя мыслями о том, как его рассказ будет воспринят слушателем. – Я давно слыхивал истории о нем. Но всегда считал эти легенды несказанно старыми, буквально граничащими с мифами и сказками.

     – Готовьтесь к тому, что ваше мировоззрение сейчас в значительной степени расширится, – предложил Лютто.

     – А еще я слышал, что Атлантис населяли удивительные существа… сверхлюди.

     – Я бы назвал их недолюдьми, – пояснил Медасфен, а потом с вызывающим видом отбил укоризненный взгляд Ватто, который хотел было адресовать ему колкое замечание, но передумал.

     – Не суди всех по себе, – посоветовал Лютто.

     – Это на самом деле так, – подтвердил Ватто слова Кейлота о сверхлюдях. – Но обо всем по порядку. Мы не соврали вам, когда назвали себя южанами, потому что Атлантис действительно располагался в южном полушарии. Его называли Раем-Среди-Ледников, потому что он находился в непосредственной близости от южного полюса и был окружен льдами. Существовало и другое препятствие на пути к его берегам – это ледяное замкнутое течение, которое циркулировало вокруг Атлантиса и вращало по окружности несметное количество гигантских айсбергов. Собственно, поэтому наша родина получила еще одно название – Зубастый Остров или Остров-С-Ожерельем. Для кораблей, чьи капитаны не были осведомлены об опасностях, которые таили прибрежные воды Атлантиса, встреча с ледяными клыками оказывалась роковой. Ледовые челюсти перемалывали в щепки целые армады. Немногие из чужестранцев достигали наших берегов, а те, кто все-таки добирался, уже не могли так просто вернуться. Но не потому, что туземцы силой удерживали гостей на своей земле – наоборот, они с радостью готовы были поделиться секретом преодоления зачарованного круга – но потому, что страна эта была так прекрасна, что моряки больше не хотели расставаться с тамошними красотами. Первоначально население Атлантиса составляли обычные люди: потомки мореплавателей, путешественников и исследователей, чьи корабли преодолели смертельную ловушку и причалили к берегам. По некой удивительной прихоти богов над Атлантисом всегда царило лето, хотя ночи и дни у нас, как и на всех близлежащих территориях, длились по несколько суток.

     Медасфен протяжно вздохнул. Когда Лютто и Кейлот посмотрели на него, то обнаружили бледное и осунувшееся лицо получеловека мечтательно озаренным. И его можно было понять. Ведь бывали времена, когда он по несколько суток проводил в облике демона и примерно столько же – в образе человека.

     Ватто не отвлекался на трепетные изъявления Медасфена, и продолжал дальше:

     – Жители Атлантиса промышляли в основном земледелием и рыбной ловлей. Немногочисленные зодчие выстраивали удивительные дома, которые служили не только украшением острова, но и использовались по прямому назначению, поскольку, несмотря на бесконечное лето, погода на Атлантисе подчас выказывала далеко не благодушный нрав, насылая на остров ураганы, грозы и бури. Сильный град мог уничтожить большую часть посевов и на некоторое время лишить жителей растительной пищи. А если градины бывали слишком велики, то могли к тому же унести и немалый урожай человеческих жизней.

     – Ну да, – вновь отозвался Медасфен. Ватто и Лютто вздрогнули от одного звука его голоса, слишком хорошо зная Медасфена по прежним временам, чтобы ожидать от него высокопарных или, по крайней мере, уважительных речей. И на этот раз он не подвел их ожиданий: – Своими россказнями ты уводишь воина-человека в сторону, Ватфейрис! Вечное лето и рай на земле! Пфф!.. Боги не могли поступить с Атлантисом иначе, ведь там обитали их любовники и любовницы!

     – Что? – переспросил Кейлот.

     Медасфен удовлетворенно усмехнулся, заметив вызванную им заинтересованность Кейлота и немое негодование близнецов, больше выраженное у Лютто, чем у Ватто.

     – На самом деле, Атлантис был гигантским публичным домом! Да-да! Этаким увеселительным заведением для богов, где все было устроено таким образом, чтобы угождать каждому их желанию…

     – Я еще раз поражаюсь твоей выдающейся способности все опошлить, – заметил Лютто.

     – Рад стараться. Но сейчас я ничего лишнего не сказал, – отпарировал Медасфен.

     После того, как они утихомирились, Ватто продолжил:

     – По большому счету так и было. Наш пантеон состоит из пятнадцати богов. И мы верим, что эти боги управляли не только нашим маленьким островком, но и целым миром, то есть каждой вверенной в их обязанности областью: стихией, эмоциями, явлениями… Но отдыхать они предпочитали неизменно на просторах Атлантиса. И на то были весомые причины: нелегко отыскать другое такое уединенное и труднодоступное место, каким являлся этот остров. Несмотря на то, что могущество этих созданий едва ли поддавалось человеческому осмыслению, являть себя верующим они не спешили. Но за многие тысячи лет боги так утомились друг от друга, что стали искать утешения в объятиях людей. И закрытая каста жителей Атлантиса стала для них…

     – …замечательным курортом, – подхватил Медасфен и, словив исполненный досады взгляд Ватто, с вызовом спросил: – Что? Или скажешь, не так?

     – Так, – со вздохом согласился южанин. – Боги были существами бесплотными и бесформенными, а потому являлись людям во снах. То есть… Это несовершенный человеческий ум убеждал себя, что произошедшее было всего лишь сновидением. Наш отец рассказывал, что Азмирана, богиня шторма, явилась к нему, единственному выжившему после ужасного кораблекрушения, когда его швыряло по волнам, а разбушевавшееся море грозило потопить обломок мачты, за которую он держался. Отец говорил, что находился на грани реальности и помешательства, когда увидел среди волн и пенных брызг удивительное светящееся существо. Он говорил, что это создание не походило ни на одно из виденных им ранее существ, будь то обитатели моря или суши. И хоть он не мог отыскать в облике пришельца ни одной знакомой черты, что-то подсказывало ему, что это существо – женщина. Он не сразу поверил в ее реальность. Решил даже, что это первое видение его помутившегося рассудка. Но тут существо направилось к нему по плещущимся волнам, вытащило из воды и перенесло на сушу. Но прежде чем он очнулся на песчаном берегу Атлантиса, его сознание посетило странное видение, одно из тех, про которые очень немногие островитяне осмеливались говорить вслух, но даже и в тех случаях – едва слышным шепотом.

     Когда от таких союзов начали появляться дети, люди решили, что это какие-то выродки. Потому что отпрыски росли очень медленно и совсем не походили ни на одного из своих родителей. До двадцати лет они имели вид шестилетних детей. Потом, конечно, вырастали и выглядели как молодые мужчины и женщины, но случалось это не ранее шестидесятого года жизни, и ни один смертный родитель, как правило, не доживал до их необычного совершеннолетия. Эти люди обладали удивительными способностями и могли подчинять себе силу одной из четырех стихий… Помните, мы говорили вам, что не знаем условий разделения магии? На самом деле, закономерность эта проста. Магией земли и воды обладали те, чьим отцом был бог–мужчина. А магию огня или воздуха наследовали те, чьей матерью являлась богиня. Но это все касалось тех, кто родился от светлых богов. То, на что были способны отпрыски демонов, вы имели возможность лицезреть вчера ночью, и частично – сейчас.

     И Ватто довольно фамильярно кивнул в сторону Медасфена. Тот неуклюже подбоченился, показывая, что отпущенная шпилька его ни в коей мере не зацепила.

     – Значит, вы бессмертны? – спросил Кейлот.

     – Божественная сущность наделила нас бесконечной жизнью и вечной молодостью, но дар человеческой – уязвимость. Любая смертельная рана положит конец нашему существованию.

     – Почему вы не рассказали эту историю раньше? – спросил воин, впервые отрывая взгляд от загадочных иероглифов на песке и глядя на Ватто.

     – Я… Мы боялись, что после услышанного, вы станете нас сторониться. Или проявите себя не с лучшей стороны.

     – Разве у вас была причина так думать? – немало удивился Кейлот, припоминая, каким поступком он мог натолкнуть Лютто и Ватто на подобные мысли.

     – Да, – признал Ватто. – Люди жестоки, завистливы и корыстолюбивы. Мы не раз сталкивались с подобными проявлениями человеческого характера, чтобы в дальнейшем соблюдать в общении с людьми известную долю осторожности. За всю свою тысячелетнюю жизнь мы открылись очень немногим людям, и только один из них отнесся к нашей истории с пониманием.

     – А теперь скажу я! – отозвался Медасфен. – Ты, Ватфейрис, как-то ненавязчиво упустил из виду тот факт, что ваша матушка являлась серой богиней. Я думаю, Кейлоту необходимо знать, что серое божество – равно как и его отпрыски – в одинаковой степени мог принять как сторону добра, так и сторону зла.

     – Кейлот, не слушайте его, – сказал Лютто, наклоняясь к самому уху воина и впиваясь пятерней ему в плечо, чтобы отвлечь человека если не словами, то хотя бы болью.

      – Нет уж, послушайте! – вклинился Медасфен. – Дело в том, что один из братьев не всегда был таким добрым и учтивым, каким вы его, несомненно, привыкли считать. В прежние времена он творил такие злые деяния, что даже я со своей исключительной злокозненностью – и, полагаю, присутствующие с этим согласятся – завидовал ему страшной завистью.

     – Он уже давно осознал свои ошибки и исправился, – сказал Лютто, глядя на Медасфена почти враждебно.

     – Да, только раз испачкавшись в грязи, уже никогда не станешь таким белоснежным, как прежде. Я не знаю, какой вид магии сделал вас темноволосыми и смуглыми. Но, когда ее сила иссякнет, предлагаю вам помянуть в молитвах всех богов, чтобы истинный цвет глаз проявился последним, – тут Медасфен снова прибег к жесту заговорщиков – прижал ребро правой ладони к левому уголку губ – и шепотом сказал, обращаясь к Кейлоту: – Цвет глаз одного из братьев был поистине демоническим. Фиолетовым.

     И потом отнял руку от лица, глубоко вздохнул, как человек, который после длительной разлуки возвращается в свой обветшалый, но, тем не менее, любимый дом, и полными счастья глазами окинул посеревшие лица Лютто и Ватто.

     – Я уже говорил, как смертельно за вами соскучился?

     ***

     Кейлот проснулся посреди ночи. Причиной его неожиданного пробуждения стали вовсе не ночные кошмары, и не постороннее вмешательство. Просто за время путешествия воин привык к непродолжительному и содержательному сну, и лишние минуты бездействия его сильно тяготили. Он сел и едва не ударился макушкой о низкий потолок пещеры, в которой троица путешественников укрылась на ночь. Кейлот посчитал за благо, что она встретилась у них на пути, в противном случае пришлось бы ночевать на открытом всем ветрам уступе или, что более вероятно, в подвешенном состоянии, так как чем выше они взбирались, тем все более гладкими и отвесными становились горные склоны.

     Распрощавшись с Медасфеном – Лютто с мрачным видом предрек, что это была далеко не последняя их встреча – они прошагали совсем немного и уткнулись в тупик: впереди и справа находились вертикальные стены, а слева – крутой спуск в долину. Кейлот приказал спутникам обвязаться веревкой, и дальнейший путь они продолжили в связке. Первым шел Лютто, безошибочно выбирая самые удобные выступы и самые широкие трещины. Далее следовал Кейлот. Замыкающая позиция Ватто страховала его от промашек, коими он славился. Кейлот подозревал, что и Лютто в своем восхождении успел допустить немало оплошностей, но все они сходили ему с рук за счет врожденного дара левитации.

     – Вам уже полегчало? – участливо спросил Ватто, заметив, что Кейлот открыл глаза и принялся разминать затекшие конечности. Судя по страдальческому выражению лица, эти упражнения давались ему отнюдь не безболезненно.

     – Разве мне было плохо? – вопросом на вопрос ответил Кейлот.

     – Вы бредили, – пояснил южанин.

     – Да? Это, наверное, из-за быстрого подъема… Как бы там ни было, сейчас уже все нормально, – Кейлот внимательно посмотрел на Ватто. Темноту пещеры худо-бедно рассеивал свет маленького костерка. Путники долго спорили над тем, стоит ли разжигать огонь в непосредственной близости от логова Алмазного Дракона. И, в конце концов, решили, что костер, который едва согревает пальцы рук, не может привлечь внимание огромного чудовища, обитающего на вершине. При условии, что догадка Ватто верна, и ящер в самом деле болезненно реагирует на тепло. Но костерок горел уже более четырех часов – Ватто по мере необходимости подкладывал в него сухую траву и иногда силой мысли заставлял огонь вспыхнуть чуть сильнее, чтобы согреть продрогшие конечности – а Алмазный Дракон ничем не выявлял своего неудовольствия.

     – Который час? – спросил Кейлот.

     – Сложно сказать, господин. Терра-Мидриан еще не вступила на западную половину небосклона, а полночь уже давно минула. Стало быть, сейчас около трех часов.

     – Почему ты не будишь своего брата? Ему давно пора заступить на вахту… если, конечно, ваш уговор все еще остается в силе.

     – Пусть спит. Он у нас известный соня. Если не выспится, будет целый день ворчать.

     Кейлот прищурился:

     – Но главная причина, конечно же, не в этом.

     – А в чем же еще?

     – В твоих кошмарах. Верно?

     Ватто на миг задумался.

     – Да, господин.

     – Ты не спал половину нашей ночи в Лесах Плача. Ты не спал практически всю прошлую ночь, и не спишь эту. Ты лишишься всех своих сил.

     – Эти сны не несут в себе облегчения. Они истощают меня куда больше, чем бессонница.

     – Что тебе снится? Чудовища?

     – Прошлое, – коротко ответил Ватто, и, отвечая так, впервые изменил своей привычке во время разговора смотреть собеседнику в глаза.

     – Период, когда вы колесили с цирком по городам Королевства Низовья? Преследования королевских стражников? Ваши тюремщики? – попытался угадать Кейлот. Внезапно его осенила догадка: – Тот мальчик, которого ты оставил без руки?

     Ватто покачал головой.

     – Нет, нет, нет и еще раз нет. Мне снится Атлантис. Он давно уже покоится на дне океана и все, кто может теперь лицезреть его прежнее величие, это рыбы и другие неведомые обитатели морских глубин. Однако в своих сновидениях я вновь возвращаюсь в родные края, и попадаю туда в самый разгар бедствия. Повсюду пылают пожары, рушатся здания, земля трясется и норовит уйти из-под ног. Нас с Лютто разлучили, и я мечусь между горящими, как факелы, остовами сооружений, пытаясь отыскать брата. Я постоянно окликаю его по имени, но в ответ неизменно получаю обреченный вой ветра и рев беснующегося пламени. Вокруг все готово вот-вот провалиться в бездну, и вопрос состоит лишь в том, провалюсь ли я туда же, или мне все-таки посчастливится спастись. Я боюсь думать о том, что Лютто поджидает все тот же судьбоносный выбор, что он тоже может провалиться в пропасть или исчезнуть с лица земли каким-либо иным путем. И под конец…

     Ватто перевел дыхание, как будто само это воспоминание заставляло его стремглав бежать на поиски, позабыв, что его брат спокойно спит, вытянувшись вдоль стены и пододвинув ноги поближе к огню.

     – Под конец я понимаю, что он погиб. А иной раз сам проваливаюсь в пропасть и лечу навстречу острым камням, которыми усеяно дно. Но падение мое не оканчивается пробуждением. В конце концов, я чувствую каждый камень, вонзающийся в мое тело, слышу хруст каждой ломающейся кости и…, – Ватто не смог закончить, потому что ужас сновидений был выше способности их озвучить.

     Кейлот задумался:

     – Ты знаешь, Ватто, в последнее время мне тоже часто снится прошлое и мой городок Денвилль. Но не такой, каким я видел его в последний раз – практически безлюдным, а таким, каким я помнил его в свои самые счастливые дни.

     И Кейлот рассказал Ватто все то, что снилось ему на протяжении нескольких последних ночей. Ватто внимательно его выслушал, и даже уточнил некоторые детали, особенно те, которые касались очков, удлиняющегося окна и стальной щеколды.

     – Они важны, эти сны, не правда ли? – спросил Кейлот, видя, как нахмурился его друг.

     – Сны сами по себе важны. А повторяющиеся – и подавно.

     – Но твои тоже повторяются.

     – Это другое. Это следствие проклятия.

     – А может, мои тоже являются неким побочным эффектом от того, что я обрек тебя на мучения?

     – Нет, – решительно ответил Ватто. – Есть толкователи снов – люди, которые всю свою жизнь посвящают изучению знаков, являющихся в сновидениях. Они, эти люди, сродни лекарям – изучают не только сами сновидения, но и каждый аспект жизни своего клиента. Важно знать, в каких условиях привиделся тот или иной сон, чтобы максимально точно его расшифровать, а потом еще дать дельный совет. Вот к такому человеку вам следовало бы обратиться со своей проблемой.

     – Его я сейчас вряд ли найду. А ты не мог бы мне чем-нибудь помочь? А то я всегда был яростным противником такого учения… не то, что Кельвида…

     – Что? Ваша жена занималась толкованием снов?

     – Да, она серьезно этим увлекалась. Не знаю, была ли она профессионалом, но в нашем городке всегда находились желающие – в основном женщины, молодые и не очень – перекинуться с ней парой слов по этому поводу.

     Ватто сел поудобнее.

     – Тогда неудивительно, что ваша покойная супруга явилась вам во сне. Это единственный известный ей способ, чтобы связаться с вами из потустороннего мира.

     – Что она сообщает мне? – спросил Кейлот, объятый чуть ли не благоговейным трепетом.

     – Нечто, касающееся вашей предстоящей битвы.

     – Да ну! – отмахнулся Кейлот. – В моих снах нет ничего, указывающего на Алмазного Дракона.

     – Вы уверены?

     – Ватто, ты говоришь загадками.

     Южанин улыбнулся. Кейлот пригрозил ему пальцем:

     – По глазам вижу, что у тебя уже созрела догадка. Поделись ею.

     – Я не толкователь снов, господин. И не уверен, что моя догадка верна.

     – Не важно. По крайней мере, у нас уже будет, от чего оттолкнуться.

     – Хорошо, – согласился Ватто. – Я не знаю, что зашифровано в окне, которое вытягивается в высоту, и засове, который вы пытаетесь открыть. Но у меня есть мысли относительно очков. Думаю, они имеют самое первостепенное значение, поскольку ваша супруга не только держит их в руке, но и постукивает пальцем по стеклам.

     – Что это может значить?

     – Не уверен, но, похоже… она указывает вам на щит.

     У Кейлота отнялся дар речи.

     – Что? – только и сумел произнести он.

     – Ну, щит. Редкий поединок обходится без ответных ударов. Уверен, что Алмазный Дракон нанесет их целое множество. И нам нужно иметь надежное укрытие от его выпадов.

     Кейлот выглядел раздосадованным и злым.

     – Я знаю, что такое щит. Любому человеку известно, что против смерчей Алмазного Дракона нет спасения, иначе его атаки не составляли бы такой колоссальной проблемы.

     – Вы уверены? – второй раз спросил Ватто.

     – Ты доведешь меня до бешенства, – вполне спокойно сказал Кейлот. По крайней мере, без той дрожи в голосе, которая появлялась, когда он был взбешен.

     – Ладно, давайте поразмышляем. Что делают смерчи Алмазного Дракона?

     – Обращают все в стекло, – Кейлот чувствовал себя учеником–тугодумом, который вынуждает учителя затрачивать лишнее время на объяснения. И едва сдерживал раздражение по этому поводу.

     – Верно. В стекло обращаются камни, деревья, вода, огонь, металл, земля, плоть…

     – Все, – подытожил Кейлот и ребром ладони рассек воздух перед собой, как будто подвел невидимую черту.

     – А что остается неизменным?

     Кейлот тряхнул головой:

     – Ничего.

     – Нет. Кое-что все-таки остается. Я вижу, господин, что вас раздражает мое нежелание сказать вам это прямо. Но меня на эту мысль навело именно ваше сновидение. Если бы вы не рассказали мне о нем, то я бы продолжал оставаться в неведении. А теперь ума не приложу, почему я раньше этого не замечал. Почему никто не замечал?

     – Что это? – Кейлот задумался. – Стекло?

     Ватто молча кивнул.

     – О небеса! – воскликнул Кейлот. – Стекло! Только стекло остается неизменным! Подумать только, прозрачное, тонкое и хрупкое вещество. Но означает ли это, что стеклянный щит сможет защитить от смерти?

     – В обыкновенном бою – едва ли. В поединке с Алмазным Драконом – почти наверняка.

     – Ты сказал «почти»?

     – У нас будет только одна возможность в этом удостовериться.

     – Но у нас нет ничего стеклянного.

     – Там, куда мы идем, стекло – не проблема. В пещере Алмазного Дракона все стены хрустальные, а хрусталь обладает теми же свойствами.

     Кейлот едва не прослезился. Однако какой толковый напарник ему попался! Даром, что заснул на дежурстве, так он успел уже сотню раз за это реабилитироваться.

     – Очень жаль, Ватто, что нам остается пробыть вместе так недолго. Ты мог бы обучить меня тому, что мои военные наставники в свое время упустили из виду.

     – Это обыкновенная наблюдательность. Сомневаюсь, что вы о ней не знаете.

     – Нет. По-моему, это особый талант.

     – Вы считаете, что нас постигнет неудача?

     – Всегда нужно брать во внимание и самый плохой исход, чтобы не переоценить свои силы. А теперь иди спать. Тебе нужно сохранить ясность ума. Не считая Самума, это твое самое мощное оружие.

     Но прежде чем последовать совету… или точнее, приказу Кейлота, Ватто сделал одну странную вещь. Он распахнул плащ, снял с пояса ножны с кинжалом и, держа его обеими руками, протянул Кейлоту. По стенам пещеры заметались огромные размытые тени, когда его руки простерлись над костерком.

     – Возьмите, – сказал Ватто.

     – Ты отдаешь его мне?

     – Да, теперь он принадлежит вам.

     – Нет, Ватто. Не стоит.

     Но Ватто склонил голову в знак того, что не намерен слушать никаких отговорок, и Кейлоту пришлось взять неожиданный подарок. Он вытащил кинжал из ножен и оценил изогнутый клинок. Кейлот поворачивал его то так, то эдак, любуясь переливами света на остро отточенных краях, потом спрятал оружие в ножны, отметив, что оно практически такое же, как и у Лютто. С тем только отличием, что в рукоятку этого кинжала был погружен не сапфир, а рубин, ограненный в форме пирамиды.

     – Спасибо, Ватто, – Кейлот пристегнул ножны с кинжалом к своему поясу, не догадываясь, что оружие это прослужит ему совсем недолгую службу.

     Глава 15. Алмазный дракон

     Так уж повелось, что когда опытный воин неслышной и осторожной поступью крадется к логову дремлющего чудовища, все тайны и домыслы, окутывавшие доселе фигуру монстра непроницаемым мраком, должны быть окончательно развеяны или опровергнуты. А в голове рыцаря остается лишь холодный расчет и желание положить свою жизнь на алтарь служения людям.

     Если так, то внешний вид логова Алмазного Дракона настолько ошеломил Кейлота, что тот надолго задержался снаружи, чтобы как следует рассмотреть открывшееся зрелище, позабыв о долге и грозящей опасности. От крайнего изумления он буквально лишился дара речи. И судя по благоговейному молчанию его друзей, с братьями-южанами произошло то же самое. Ведь вершину горы на самом деле венчала вовсе не бесформенная хрустальная глыба с выдолбленной внутри пещерой, а настоящий дворец.

     Мощные стены, вздымавшиеся вертикально, были идеально ровными и гладкими. В обширных нишах – по крайней мере, тех, которые Кейлот смог увидеть – находились причудливые барельефы. Крыша выгибалась полигональным куполом, а по бокам от него, с каждой стороны света, ввинчивались в небо четыре хрустальные башенки. Две трети фасада занимал арочный проход, по периметру которого тянулись замысловатые иероглифы. Эти необычные знаки, барельефы и другие элементы архитектурного декора были, как купол, башни и стены, созданы из чистейшего хрусталя. А чтобы украшения не сливались с общим фоном, их изваяли таким причудливым образом, чтобы свет – солнечный он, лунный или звездный – преломляясь на сколах, давал совершенно определенную окраску. Так, барельефы сверкали красным, оранжевым и желтым, как застывшее пламя. Капители и пилястры излучали слабое голубое сияние, словно слитки небесной синевы. А иероглифы над аркой светились фиолетовым. Все остальное было щедро озарено равномерным зеленым мерцанием, источником которого являлся свет самой крупной звезды северного полушария Терра-Мидриан. Сейчас она стояла в зените, знаменуя начало четвертого часа ночи.

     – Ватто, – позвал Кейлот, возобладав наконец над своим голосом, – видать, здесь очень разреженный воздух! Мне начало казаться, будто передо мной не пещера, а замок.

     – Вам не кажется. Мы действительно стоим перед замком.

     – Как такое возможно? – удивился Кейлот. – Разве логово Алмазного Дракона – рукотворное?

     – Выходит, что да.

     – Ты что-нибудь об этом знаешь?

     – Ни слова, господин. Могу лишь предполагать, что некий баснословно богатый вельможа древности обустроил здесь свою сокровищницу, а Алмазного Дракона посадил ее стеречь. Согласитесь, что о таком надежном тайнике можно только мечтать. Издали он кажется конусовидной горной вершиной, а свет, отражаясь от хрустальных стен, так ослепляет смотрящего, что не позволяет разглядеть ни одной детали строения.

     Лютто смотрел на хрустальный замок с таким серьезным и глубокомысленным выражением на лице, будто обдумывал некую неразрешимую философскую дилемму. Наконец он проговорил:

     – Держу пари, что это самая роскошная конура, которой когда-либо обладало существо, передвигающееся на четырех лапах.

     Кейлот заинтересованно посмотрел на него. Лютто счел нужным пояснить:

     – Не хотел бы я встретиться с людьми, которые владели такой безупречной технологией резки хрусталя!

     Кейлот перевел задумчивый взгляд на Ватто:

     – Что же случилось с этим невиданным богачом древности?

     – Он умер, – пожал плечами южанин, – а Алмазный Дракон не посчитал нужным и дальше чтить данные им обязательства и стал жить в свое удовольствие.

     – Что же, – хмыкнул Кейлот, вытаскивая меч из ножен, как будто собирался идти в атаку прямо сейчас. – Тогда пора напомнить ему о прежнем долге.

     Они вступили под своды чудесного хрустального дворца. Внутреннее убранство сильно уступало наружному великолепию. Здесь не было никаких излишеств, кроме, разве что, безыскусно выполненных, но, тем не менее, высоких и необъятных колонн. От арочного входа и до глухой задней стены замка протянулся коридор. Ширина составляла ярдов тридцать-тридцать пять, в длину он простирался на добрую сотню, а вдали разветвлялся на два хода. Что являли собой эти помещения, в данную минуту не представлялось возможным узнать. Но Кейлот посчитал, что раз он находится в самой дорогой конуре, которую когда-либо видел мир, то предназначение этих комнат казалось очевидным: в одной располагалась сокровищница, а другая служила спальней для чудовища, ее стерегущего. По правую и левую руку находились длинные колоннады. Над головой выгибались стрельчатые своды потолка.

     Стены, колонны и потолок сияли и переливались всеми оттенками зеленого, точно не хрусталь был основой дворца, а изумруд. И здешнее освещение было как нельзя более мягким и нежным, чем могло бы оказаться, если бы в небо взошла луна или яркое солнце.

     Под сводами пещеры, словно старый хриплый ветер, гуляло надсадное дыхание Алмазного Дракона. Его самого пока видно не было. Казалось, чудовище издыхало: такими скрежещущими, свистящими и жужжащими звуками изобиловали его размеренные вздохи. Однако затем в голову приходили мысли о сложном устройстве, которое находилось у Дракона в горле и заставляло его плеваться жидким стеклом. Такое не могло не наложить ощутимый отпечаток на работу всей его дыхательной системы.

     Кейлот огляделся. Никаких ниш и альковов внутри здания не оказалось. А между тем следовало найти какое-нибудь убежище на тот случай, если Алмазный Дракон вместо приветствия сразу окатит непрошенных гостей ледяным душем. За неимением другого подходящего места, Кейлот предпочел поискать укрытия за колоннами. Они были достаточно широки, чтобы полностью заслонить собой тело человека.

     Кейлот направился к колоннаде справа, а братьям-южанам предложил занять позицию слева.

     – Почему? – спросил Ватто, которому хотелось сражаться бок о бок с воином.

     – Тактика, в которой все силы сосредоточены в одном месте, обречена на провал.

     Ватто не был знаком с военным искусством, а потому предпочел согласиться. Как только каждый занял отведенную позицию, Кейлот поднял меч и несколько раз ударил им о ближайшую колонну. Пещера наполнилась неясным гулом. Низкую ноту взяла каждая из находящихся во дворце колонн, словно это были струны некой гигантской хрустальной арфы. В ту же секунду размеренное дыхание Алмазного Дракона пресеклось, сменившись поначалу недоуменным сопением, а затем и раздраженным рычанием.

     – Просыпайся, чудовище! – крикнул Кейлот, и пустые своды услужливо отразили этот возглас, преобразовав его в многоликое эхо. – Я твой первый посетитель! Выходи и сразись со мной!

     Пещера наполнилась громкими, зловещими звуками: что-то зашелестело, затрещало, заскрежетало. Как будто Алмазный Дракон, поднимаясь на ноги, проверял прочность сидящей на нем брони, твердость когтей и подвижность затекших от долгого лежания суставов.

     – Я знаю, что в воздухе ты не привык встречать достойного сопротивления, ну а как насчет поединка на земле? К нему ты готов? – закричал Кейлот и с такой силой обрушил меч на колонну, что на гладком хрустале остался беловатый скол.

     Алмазный Дракон взревел. Впереди на хрустальных стенах, источающих бледный зеленоватый свет, взметнулась его исполинская тень.

     – Ты слышишь меня, тварь? Или за последние столетия так отупел, что перестал понимать человеческую речь? Может, стоило бы прислушиваться к ней, прежде чем открывать пасть и изрыгать проклятия? – не успокаивался Кейлот. А в довершение еще и рассмеялся. Заставил себя рассмеяться, поскольку не был уверен, что Алмазный Дракон осознает оскорбительный смысл его последней фразы. Смех должен был упростить эту задачу.

     Алмазный Дракон снова заревел и выскочил из своей берлоги. Хрустальная Гора дрогнула под ним, как от мощного подземного толчка, одного из таких, что равняют с землей целые города. Кейлот увидел гигантское чудовище, покрытое серебристо-белой чешуей, с огромными крыльями, сложенными за спиной, и длинным хвостом, из которого торчали громадные шипы. Такие же наросты тянулись вдоль его спины до самого затылка, а там оканчивались пышным воротником из длинных и толстых белых иголок, больше напоминающих сосульки, чем чешую. Они не были абсолютно неподвижными. Эти острые выросты, похоже, обладали такой же способностью, что и вибриссы на кошачьей морде. Откликаясь на некие внутренние или наружные импульсы, они то плотней прижимались к шее ящера, то поднимались практически перпендикулярно.

      Дракон передвигался на четырех лапах. Каждая оканчивалась исполинской пятерней с острыми красноватыми когтями. Соприкасаясь с хрустальным полом, они скрежетали, высекали искры и оставляли глубокие белые зазубрины. Несмотря на габариты, движения ящера не казались неуклюжими или неловкими. Огромная голова покачивалась на длинной и толстой шее. Макушку венчали три рога. Два были красноватыми и отогнутыми назад. Третий находился посередине, был маленьким, матовым и загнутым вперед, наподобие рыболовного крючка. Воспаленные красные глаза, лишенные зрачков, слепо вращались в глазницах – нестерпимо яркий солнечный свет, как кислота, день за днем выедал их на протяжении нескольких веков. Ноздри раздувались, и на каждом выдохе из них вылетали белые хлопья. Ощеренная пасть клацала. Верхняя и нижняя челюсти были вооружены частоколом длинных и острых зубов.

     Тварь медленно двинулась вдоль центрального прохода, покачивая необъятной головой и непрестанно принюхиваясь. Ее огромные ноздри вздувались и опадали, как стенки шатра, треплемые ветром. Поравнявшись с колонной, за которой прятался Кейлот, Дракон несколько раз с шумом втянул воздух и остановился. Кейлот только сейчас обнаружил, что логово Алмазного Дракона не обременено тяжелыми запахами, которые, так или иначе, сопровождают жизнедеятельность не только древнего монстра, но и любого другого животного, дикого то или домашнего. Здешний воздух был чист и по части запахов – практически стерилен. А, стало быть, тот неуловимый аромат, который принесли с собой чужестранцы, не заставит дракона долго раздумывать над точным местонахождением пришельцев. Ящер повернул голову, безошибочно отыскав убежище воина-человека, и с душераздирающим воем кинулся на колоннаду. Изогнув гибкую шею, Дракон врезался рогами в заграждение. Две колонны сразу треснули и прогнулись вовнутрь, словно были сделаны не из крепкого хрусталя, а из бумаги. Затем он мотнул головой вправо-влево и разметал еще четыре колонны. Они повалились на пол, словно сбитые кегли.

     Кейлот едва успел отскочить от обрушившегося перекрытия. Рухнувшие колонны могли схоронить под собой его тело, как упавшее дерево – жука, если бы удача в этот день оказалась не на стороне воина. Кейлот уцелел и подался назад, отступая по отгороженной колоннами галерее вглубь пещеры. Треск, звон и грохот падающих колонн оглушили его, поэтому последовавший очередной разъяренный рык Алмазного Дракона не показался воину таким уж громким. Чудовище повернуло оскаленную морду, в точности угадав месторасположение воина. Казалось невероятным, что в этом оно руководствовалось исключительно помощью нюха. Красные глаза Дракона полыхали перед Кейлотом, как окна объятого пожаром здания.

     Ящер запустил когтистую лапу в зазор между стеной и колоннадой, но Кейлот вовремя отпрыгнул назад и алые когти пронеслись в паре ярдов перед ним. Вместо человеческой плоти они царапнули хрусталь, высекая фонтаны искр и осколков. Кейлот, державший перед собой меч, воспользовался беспечностью чудовища и наобум ударил его по простертой пятерне. С тем же успехом он мог атаковать и камень – лезвие со звоном отскочило от алмазной брони и едва не поразило самого воина. Вывихнутое запястье отозвалось ноющей болью. Впрочем, если бы удар удался, то следствием его оказалась бы поверхностная рана, настолько глубокая, насколько глубокой может показаться человеку обыкновенная царапина.

      Алмазный Дракон взвыл от досады и резким движением все той же лапы смел с постамента мешающую колонну, точно это была ладья, стоявшая на шахматной доске. Сбитая опора вылетела из общего ряда, как планка из дощатого забора, и врезалась в противоположную колоннаду. Кейлот отскочил еще на несколько шагов. С потолка сыпались обломки перекрытия и куски незамысловатой лепнины, украшающей потолок. Летели они с такой высоты, что даже самая крохотная деталь представляла собой серьезную угрозу для жизни человека.

     Алмазный Дракон меж тем продолжал использовать свою голову в качестве тарана. Мотнув шеей, он виском вынес из колоннады еще три столба: один повалился на второй, второй оперся капителью на третий, и все вместе они опрокинулись в центральный проход, как подрезанные под корень колосья злаков. С оглушительным грохотом грянулись оземь и превратились в груду ничем не примечательного битого стекла. У правого уха Кейлота, похожий на стеклянную слезу, посвистел кусок отколовшейся лепнины и со звоном разбился у правой ступни. Определенно Кейлот сегодня ходил в любимчиках у госпожи Удачи, только практически полностью оглушенный и дезориентированный, едва ли это ясно понимал.

      Алмазный Дракон выломал очередную колонну и попытался просунуть голову в образовавшийся зазор. Кейлот уже изготовился принять на себя порцию прославленного белого вихря. Однако чудовище лишь предприняло попытку достать его клыками. Зубы ящера щелкнули в угрожающей близости от груди воина.

     «Отчего он не применяет свое убийственное дыхание? – пронеслось у Кейлота в голове, пока он чисто машинально полоснул чудовище мечом по удлиненной морде. Но крепкая алмазная надкостница обратила вспять и эту атаку. – Я бы уже сотню раз был мертв!».

     Алмазный Дракон нетерпеливо зарычал, качнул головой, пытаясь засунуть ее глубже, но огромные рога и пышный воротник из остроконечных наростов мешали ему забраться в галерею. Чудовище подалось назад, лишив Кейлота возможности удостовериться во внезапно вспыхнувшей догадке – а нёбо у ящера тоже неуязвимое, или такое же мягкое, податливое и беззащитное, как у других существ? В таком случае, есть ли смысл броситься вперед и, рискнув оказаться проглоченным, попытать счастья в последнем отчаянном ударе? К сожалению, Кейлот так и не нашел ответа на этот вопрос.

      Оглянувшись, он увидел, что колоннада почти закончилась. За его спиной оставалось всего пять колонн, которые Алмазному Дракону не составит труда смести с их вековечных мест, а дальше начиналось открытое пространство, где Кейлот станет очень удобной мишенью.

      – Черт! – выругался воин. – Ватто! Что же ты медлишь!

     «Я уже закончил, господин!» - прозвучал совершенно ясный и отчетливый голос южанина, как будто его обладатель стоял у Кейлота за спиной и услужливо ждал момента, когда к нему обратятся.

     – Что?! – Кейлот в изумлении завертел головой. В этот момент мимо него сверху вниз пронесся обломок хрустальной капители, которая секундой ранее лишилась своей опоры. Внушительных размеров булыжник болезненным росчерком коснулся правого плеча воина, оставив безнадежно разодранный рукав и широкую кровоточащую полосу. Впрочем, неожиданно полученное ранение никак не повлияло на способность Кейлота держать в руке меч, равно как и на твердость его хватки.

     Внезапно в той части пещеры, где находился арочный вход, разгорелось ослепительное оранжевое сияние. Стены, потолок и колонны дворца замерцали, с готовностью отражая разливающийся свет, как, должно быть, мерцает и переливается внутренняя поверхность вулкана, когда по жерлу поднимается поток лавы. Алмазный Дракон зарычал и поднялся на задние лапы, изогнув шею таким образом, чтобы голова повернулась на сто восемьдесят градусов. Его когтистые лапы застыли на полпути к очередной колонне, но зубы все еще клацали в ожидании добычи.

     На поваленную колонну, которая подобно шлагбауму перегородила арочный вход, вскарабкался Самум. Несоизмеримо маленький, а в сравнении с поражающими всякое воображение габаритами Алмазного Дракона, так и вовсе миниатюрный, похожий на пламенеющий уголек у подножия высоченной горы. Но несмотря на свои далеко не героические размеры, он смело развернулся к гигантскому противнику и принял такую позу, что в отношении существа более крупного можно было бы назвать бойцовской стойкой. Кейлот словил себя на мысли, что будь у Самума рога, то он бы уже нацелил их на Алмазного Дракона и в нетерпеливом ожидании поединка принялся бы загребать лапой. Ярко-оранжевый длинный язык на миг показался у безгубого рта саламандры. Прочертив в воздухе завлекающий полукруг, он вновь исчез.

     Очень медленно Алмазный Дракон повернулся к своему новому противнику. Пружиня лапы, сделал несколько коротких шажков, припал к земле и взвыл. Стены завибрировали, отражая этот ужасающий вопль. Кейлот, который уже всерьез полагал, что его уши стали совершенно безразличными к любым звукам, выронил меч и сдавил голову руками. Его примеру невольно последовал и Лютто. Ватто в данной ситуации оказался безоружным. Чтобы удержать Самума, ему необходимо было крепко прижимать ладони друг к другу и ни при каких обстоятельствах не разводить их в стороны. Поэтому он позволил оглушающим воплям чудовища отбойными ударами буравить свои барабанные перепонки.

      Алмазный Дракон выгнул спину и внезапно стал серебристо-красным – каждая чешуйка приподнялась и встала дыбом, приоткрыв беззащитные алые глубины его тела. Очевидно, ящер был таким же существом из плоти и крови, как все остальные животные. Кейлот не мог сдержать удивления – похоже, никакой кожи под броней не было. Означало ли это, что Дракона можно умертвить лишь в результате меткого попадания по этим крошечным красноватым отверстиям? Едва ли. Такая сложная мишень затруднит любого, даже самого меткого стрелка, коим Кейлот, естественно, не являлся. К тому же при нем не было ни лука, ни духового ружья с дротиками, ни даже метательного оружия.

     В центральном проходе развернулся поединок. Алмазный Дракон выпустил в Самума первую струю жидкого стекла. Саламандра спряталась за поваленной колонной, хрусталь столкнулся с белым вихрем и… поглотил его. Впитал в себя, как губка – воду. Белая кутерьма развеялась, не доставив никаких неудобств тем, кто мог от нее пострадать.

      Едва первый белый вихрь улегся, Самум выбрался из своего убежища, сиганул на ту колонну, что стояла вертикально, а с нее перебрался на потолок и побежал над головой у Алмазного Дракона. Чудовище плюнуло в него очередной порцией убийственного смерча. Самум ловко увернулся и весь леденящий поток прошел мимо него, а через мгновение исчез в недрах хрустального потолка.

     – Отлично, Ватто! – проговорил Кейлот. – Похоже, у тебя неплохо получается манипулировать им!

     «Спасибо, господин!» - прозвучал в ответ голос южанина, все такой же четкий и близкий, как в первый раз. Кейлот понятия не имел, что это за странное явление. Слова Ватто раздавались прямо у него в голове, и, кажется, попадали туда, минуя уши. Довольно странная способность, о которой южане еще ни разу не упоминали. Впрочем, братья многое держали в секрете, поэтому Кейлот решил как следует расспросить их, но позже, в мирное время, если таковое когда-нибудь представится.

     А пока он наблюдал за Алмазным Драконом, мечущимся взад-вперед и пытающимся изловить Самума, чтобы навеки погасить его огонь, и размышлял, куда же следует нанести решающий удар. Не может быть, чтобы Дракон оказался совершенно неуязвимым. Если исходить из того, что ящер был создан искусственным путем, то мастер-алхимик, приложивший к этому руку, не мог не снабдить свое творение некой болевой точкой. Хотя бы ради того, чтобы иметь возможность вовремя приструнить распоясавшееся создание или вновь обратить его в прах, если возникнет такая необходимость.

     Размышляя так, Кейлот поднял глаза – в этот момент Самум, сидящий на потолке, высунул длинный язык и стегнул им Дракона, точно плеткой, по обращенной вверх морде, тот зашелся воплями и в отместку наградил саламандру очередным леденящим потоком, от которого Самум без труда увернулся – и увидел третий рог. Тот самый маленький и загнутый вперед. Он был матовым и, судя по тому, что мог изгибаться в разные стороны, являлся не до конца окостеневшим. Кейлоту вспомнился необычный загадочный сон, в котором Кельвида пыталась дать ему некую подсказку. И, похоже, суть этого сновидения начала проясняться только сейчас. Ведь удлиняющееся окно было призвано натолкнуть на мысли об Алмазном Драконе, а стальная щеколда, язычок которой так не вовремя оказался повернутым вверх, являлась неким намеком на его рог.

     Но что же надо было сделать с этим рогом?

     Кейлот терялся в догадках, но точно знал, что для того, чтобы что-то предпринять, надо сперва оказаться там, наверху, на макушке у Алмазного Дракона.

     ***

     Улучив подходящий момент, Кейлот покинул свое убежище и, ухватившись за один из шипов, вереница которых протянулась от кончика хвоста до самого затылка Алмазного Дракона, ловко запрыгнул ему на хвост. Чудовище, увлеченное охотой, не обратило внимания на неожиданно подсевшего пассажира. Оно продолжало самозабвенно носиться по пещере, в слепоте своей натыкаясь на стены и колонны, оставляя вмятины на первых и опрокидывая последние.

     Отталкиваясь от одного конусовидного шипа и тут же хватаясь за следующий, Кейлот поспешил взобраться Алмазному Дракону на спину. И на то была весомая причина: хвост ящера летал из стороны в сторону, как хлыст обезумевшего погонщика верблюдов, натыкался на колонны и сбивал их с такой легкостью, точно это были палки, воткнутые в размякшую после дождя землю. Кейлот запрещал себе думать о том, во что могло превратиться его тело, ставшее посредником одного такого столкновения, и стремился как можно быстрее избежать подобной трагичной участи.

     «Что это он делает?» – выглянул из-за покосившейся колонны Лютто. Если бы Кейлот мог сейчас видеть его лицо, то заметил бы, что губы южанина остаются неподвижными, несмотря на то, что Ватто прекрасно слышит адресованную ему фразу.

     «Наверное, у него появилась идея, как уложить эту тварь, – точно таким же ментальным образом ответил брат. – Однако меня больше беспокоит, что Кейлот с куда большей легкостью может оттуда свалиться».

     «И что ты предлагаешь?» – Лютто смотрел на него все тем же многозначительным, содержательным и молчаливым взглядом, который Кейлот прежде частенько подмечал, но никогда не воспринимал как нечто подозрительное.

     «Ты сможешь его поддержать?».

     Лютто в неподдельном изумлении уставился на Ватто, но тот не заметил этого ошеломленного взгляда, поскольку не отрывал глаз от Самума.

     «Ты шутишь?» – вопросил Лютто.

     «Я совершенно серьезен. Я спрашиваю, сможешь или нет?» – с таким строгим и непроницаемым лицом Ватто производил устрашающее впечатление. Лютто даже испугался, что глаза его брата вот-вот вспыхнут демоническим фиолетовым огнем, как в те времена, когда Атлантис еще существовал на поверхности, а истинные атланты были белокожими и светловолосыми.

     Лютто пожал плечами:

     «Я бы мог попробовать. Но учти, что в последний раз я проделывал этот трюк более тысячи лет назад, еще на Атлантисе, и за успешный исход не ручаюсь».

     «Мы должны рискнуть. Готовься!».

     Кейлот меж тем преодолел практически весь путь до намеченной цели. Когда Алмазный Дракон опускался на четвереньки, продвижение к его макушке не отбирало у воина столько сил, как в те минуты, когда ящер поднимался на задние лапы, чтобы достать сидящего на потолке Самума. В такие моменты острые шипы, располагавшиеся на спине Дракона параллельно друг другу, превращались для Кейлота в ступени лестницы-стремянки, которой мог воспользоваться только великан.

     Добравшись до того места, где заканчивалась спина и начиналась длинная шея, Кейлот столкнулся с очередными трудностями. Пышный воротник из длинных заостренных чешуек встретил человека довольно воинственно – целой тучей поблескивающих серебристых наконечников. Кейлоту невольно вспомнилось войско пехотинцев, ощерившееся пиками против таранного удара мчащейся конницы. Он даже посчитал, что если Алмазный Дракон сейчас вновь изменит дислокацию и его, Кейлота, по инерции швырнет вперед, то количеству дырок тогда в его теле позавидует разве что лорнфордский сыр.

     Впрочем, у воина уже созрела идея, как преодолеть опасное препятствие. Кейлот крепче ухватился за продолговатые выросты на холке монстра, а ногами уперся в шиповидный отросток, располагавшийся у чудовища меж лопаток. И стал ждать. Воин обратил внимание на то, что когда Алмазный Дракон был чем-то возмущен или испуган, то воротник из белых иголок опадал, сливаясь с шеей. Но как только ящер разъярялся и прибегал к активным действиям, острые чешуйки вмиг растопыривались и превращались в оружие, смертельно опасное для тех существ, которые могли потягаться размерами с Алмазным Драконом, а в ходе поединка – вцепиться клыками ему в шею.

     Разгадав намерения Кейлота, Ватто вновь отправил своего подопечного в атаку. Надеялся, что в последнюю, поскольку, неразрывно связанный с Самумом, он ясно ощущал все более нарастающую усталость элементаля. Слишком долго чародей использовал волшебную силу подчиненного для демонстрации фокусов и никогда не задумывался над тем, что саламандра может от этого ослабеть. Самум подскочил к Дракону и, высунув язык, ловко обвил им красный рог чудовища. Ящер взревел и попытался вырваться. Но Самум развернулся и с размаху стегнул Дракона длинным хвостом. Смертоносный воротник на несколько мгновений исчез. Кейлот воспользовался замешательством ящера и, подтянувшись на руках, помогая себе коленями и ступнями, вскарабкался по его шее до самого затылка.

     Это короткое путешествие далось воину тяжело и болезненно. Некоторые чешуйки оказались неплотно прижатыми к шее монстра и препятствовали продвижению, впиваясь в плечи, бока и бедра. На теле воина появилось множество кровоточащих ран и царапин. Но все они меркли по сравнению с той, что в самом конце, когда Кейлот практически достиг цели, поразила его левую ступню. Заостренная тонкая чешуйка приподнялась под острым углом и нацелилась на свод стопы человека. Если бы Кейлот вовремя заметил эту оплошность, то сразу бы убрал ногу и избежал опасного контакта. Но пребывание на спине у безумного чудовища не располагает к наблюдательности, а уж тем более к длительным раздумьям. Кейлот старался как можно быстрее преодолеть опасную зону. Он поторопился, и волна острой боли прострелила ногу, как удар копья. Ощущение было такое, словно ступню нанизали на раскаленный вертел. Кейлот тут же подался назад и освободил пострадавшую конечность. Но было слишком поздно. Удача отвернулась от него. Кровь хлынула бурным потоком и принялась быстро заполнять сапог. Вскоре она тонкой струйкой потекла из дыры, пробитой в подошве, а через секунду – из более широкой, зияющей над сводом стопы. Боль пульсировала с такой силой, что от нее содрогалась вся нога. Через мгновение ступня полностью онемела.

     Он пополз дальше, не удостоив и взглядом обагренную кровью – горячей человеческой кровью – остроконечную чешуйку. А между тем именно она и проделанная ей работа поможет Алмазному Дракону осознать, что воин-человек подобрался слишком близко к его телу.

     Кейлот еще раз подтянулся, и макушка Алмазного Дракона предстала перед его глазами, ровная и гладкая, как поверхность обеденного стола. Но не совсем однородная. Справа и слева, как два огромных изогнутых конуса, из черепа ящера выходили красноватые рога, а впереди располагался тот маленький и матовый, который и привлек внимание Кейлота. Между этими тремя выростами находилась еще одна чешуйка, широкая, по очертаниям больше напоминающая неправильный пятиугольник. Приподнимаясь и опускаясь, она едва слышно поскрипывала, как дверь на несмазанных петлях. А в зазоре между черепом и свободным краем пластины мелькал розовато-серый мозг чудовища, испещренный серебристыми сосудиками. Как только Кейлот осознал увиденное, в его голове совершенно четко оформилась картина гибели Алмазного Дракона. Но едва ли не быстрее этой молниеносной догадки чешуйка вновь захлопнулась и отсекла надежду на счастливый исход предприятия.

     Однако Кейлоту было достаточно и этого. Крепче ухватившись левой рукой за костистый вырост под рогом Алмазного Дракона, правой он потянулся к поясу. Ножны с мечом пришлось отстегнуть и выбросить сразу после того, как стало очевидным, что они мешают восхождению. Кейлот никогда бы не поступил подобным образом, если бы при нем не оставалось какого-либо иного оружия, кроме меча. Но сейчас к поясу были надежно пристегнуты ножны с кинжалом, бесценным подарком Ватто. Воин сжал стеклянную рукоятку, в навершии которой, подобно миниатюрной копии красной звезды Капта-Рабиан, причудливыми мириадами переливался ограненный в форме пирамиды рубин.

     Но вдруг движения Алмазного Дракона, к которым Кейлот уже успел кое-как приноровиться, стали куда более осмысленными и агрессивными. Чудовище заревело, начало брыкаться, встряхивать и вертеть головой в тщетных попытках сбросить с себя человека. Кейлота мотнуло вправо, влево. Он едва не слетел с загривка Алмазного Дракона, а в следующий миг чуть не оказался раздавленным между хрустальной стеной пещеры и шеей чудовища. Острые чешуйки воротника беспощадно терзали мечущиеся из стороны в сторону ноги Кейлота. Вскоре нижние конечности оказались искромсаны до такой степени, что воин уже не ощущал, когда на коже появлялся очередной глубокий порез.

     Дракон продолжал ошалело метаться по пещере, натыкаясь на стены и колонны. Казалось, он вконец обезумел. Кейлот держался из последних сил. Чудовище уже не реагировало на Самума и, казалось, совсем позабыло о его присутствии. Но Ватто не собирался так просто это оставлять. Его саламандра была еще способна на последний, завершительный маневр.

     «Что ты намерен делать?» – почувствовав неладное, Лютто вцепился в правый рукав брата и рванул его на себя, пытаясь тем самым рассоединить ладони Ватто и вернуть Самума в огненный мир, из которого тот явился.

     «Не мешай! Я знаю, что делаю!» – единым волевым движением Ватто вырвался из хватки брата. Его целеустремленный взгляд неотрывно следил за продвижением Самума. Саламандра перепрыгнула с потолка на стену, пробежала по ней вниз, а потом соскочила на пол. Подобравшись к Дракону, она запрыгнула на длинную когтистую лапу и вцепилась беззубым ртом в то место, которое у человека соответствовало бы щиколотке.

     Дракон оглушительно взвыл от боли. Растерявшись, он на миг оставил Кейлота в покое, наклонился, открыл пасть и окатил Самума белоснежным вихревым потоком. Белое мельтешение обрушилось на саламандру, как снежная лавина. Ватто вскрикнул, отскочил назад и рывком развел руки в стороны, как будто ему в лицо запустили некий тяжелый предмет, и южанину необходимо было вовремя его поймать. Сверкающие оранжевые нити вырвались из-под кружащегося белого вихря и устремились к Ватто. Слились с его ладонями – Самум вернулся домой. Однако лицо южанина перекосило в гримасе ужасающей, агонизирующей боли. Он сжал ладони в кулаки и, отступив еще на шаг назад, уперся спиной в стену и стал медленно оседать на пол.

     «Ватто!» – Лютто обхватил руками голову брата. Сквозь сжатые пальцы Ватто просочились первые капли крови. Напрасно Лютто убеждал себя, что кровотечение этим ограничится – вскоре на пол хлынули кровавые струи. Но Ватто этого уже не замечал. Глаза его затуманились и вскоре закрылись. Голова бесчувственно упала на грудь.

     Воспользовавшись замешательством Алмазного Дракона, Кейлот еще раз подтянулся, чтобы поближе подобраться к черепной чешуйке – сейчас она была широко распахнута. Внизу находилась розовато-серая пористая масса, похожая на губку. Она судорожно сжималась и разжималась. Обзор Кейлота был ограничен рамками отверстия, поэтому он не мог оценить истинные размеры мозга чудовища, но посчитал, что поражение любого, даже самого крохотного участка, приведет к необратимым последствиям. Кейлот увидел тонкие серебристые ниточки, погруженные в пористую мякоть. Очевидно, они плотной паутиной оплетали весь мозг. Кое-где их толщина не превышала толщину человеческого волоса, некоторые были настолько тонки, что глаз улавливал только их смутный блеск, а две или три оказались толщиной с мизинец. Прямо перед собой Кейлот увидел целое скопление серебристых нитей и, недолго думая, всадил кинжал прямо туда.

     Глава 16. Время для подвигов

     Кейлот не раз представлял себе гибель Алмазного Дракона. Перипетии поединка, предшествующие этому событию, разнились от случая к случаю, однако сам финал оставался неизменным: оружие дракона обращалось против него и превращало чудовище в стеклянное изваяние. А потом ящер опрокидывался наземь, и тело его разбивалось на тысячи осколков.

     Реальность, однако, призвана вносить свои коррективы в мечты людей. Алмазный Дракон не остекленел. Получив смертельное ранение, он издал короткий, как будто удивленный и захлебывающийся, рык, упал на пол, несколько раз содрогнулся и затих. Но прежде чем это произошло, судьбе было угодно преподать Кейлоту наглядный урок, в отместку за то, что посягнул на жизнь дракона, последнего в своем роде. Так, нанеся роковой удар – лезвие кинжала разрубило толстый узел переплетающихся серебристых нитей и на всю длину клинка погрузилось в розовато-серый мозг чудовища – Кейлот обнаружил, что источник смертоносных белых смерчей находился вовсе не в драконьей груди и даже не в глотке. А в черепе. Пресловутые серебристые нити оказались не чем иным, как сосудами, в которых зарождался и подавался к слюнным железам убийственный состав. Кейлот повредил целостность этих сосудов, и их содержимое выплеснулось наружу.

     Далее все произошло слишком быстро, чтобы воин успел предпринять какие-либо действия. Сначала погас драгоценный блеск рубина, погруженного в рукоятку кинжала, сменившись бесцветным мерцанием обыкновенного стекла. В ту же секунду Кейлот ощутил легкое покалывание в подушечках пальцев и на тыльной стороне ладони, которое вскоре сменилось чувством жжения, а затем – глубоким онемением, пробирающим до самых костей.

     Кейлот предпринял попытку выдернуть кинжал, но клинок плотно засел в мозгу у чудовища. Тогда воин попытался просто разжать пальцы – подарок Ватто был бесценен, но при спешном отступлении всегда приходится чем-то жертвовать – но сделать это оказалось невозможно. В результате действия стеклянного яда ладонь Кейлота непостижимым образом соединилась с рукояткой, слившись с нею воедино. Обуреваемый самыми скверными предчувствиями, не в силах поверить в то, что это происходит на самом деле, Кейлот одну за другой предпринял еще несколько попыток освободиться, но все они пропали впустую – воин оказался намертво прикован к издыхающему ящеру.

     Стеклянная волна двинулась вверх по руке, леденящим параличом заглатывая пальцы, кисть, запястье, предплечье… Каждый нерв, отзывался на ледяное прикосновение ужасающей болью, как струны арфы, которые вместо мелодии изливают смерть.

     Сначала изменения коснулись кожи. Она слегка побелела, как будто от лютого мороза, а потом стремительно обесцветилась и остекленела, обнажив темно-красную кровавую плоть. Затем появилось хитросплетение вен. Кейлот воочию видел, как стремительно бежит по ним кровь, унося с собой частицы стеклянного яда, словно бурный поток, смывающий в реку скорбные последствия разлившегося весеннего паводка. Вскоре возникли розовато-белые кости и суставы. Последние еще пытались совершать некие движения, но вскоре исчезли и они, растворившись в бесцветном пространстве, как растворяется последний крохотный кусочек льда, превращаясь в воду.

     На воина накатила первая волна дурноты: голова пошла кругом, мышцы ослабли. А вскоре Кейлот оказался во власти изнуряющей лихорадки. И поэтому не придал особого значения странному, невесомому, почти эфемерному прикосновению, словно чьи-то легкие руки опустились ему на плечи, а тонкие изящные пальцы безболезненно, но настойчиво вжались в кожу. Похоже, это невидимое существо было многоруким, поскольку такие же прикосновения Кейлот ощутил на спине и под затылком. Две ладони осторожно обхватили его локти, а одна – крепко сжала левое запястье.

     – У меня получается! – улыбнулся Лютто, на миг оглянувшись, чтобы удостовериться, что брат наблюдает за его успехом. Ватто сидел, привалившись спиной к стене. Руки были вытянуты вдоль тела, а под сжатыми в кулаки ладонями скопились целые лужи крови.

     – Не отвлекайся, – прошептал он.

     Однако тут на помощь Кейлоту пришел сам Алмазный Дракон. Не сознательно, конечно, потому что мозг чудовища был мертв и все, что говорило в нем в тот момент, это предсмертные судороги и трупное окоченение. Черепная чешуйка захлопнулась так же внезапно, как и приоткрылась, и с легкостью разрубила протянутую руку. Точка разлома пришлась на стеклянную часть, поэтому освобождение прошло практически безболезненно. Осколки брызнули в разные стороны, картечью окатив лицо воина. После этого ящер повалился на пол, а Кейлот, удерживаемый десятком невидимых рук, повис в воздухе.

     Лицо Лютто напряглось.

     – Ох, я не удержу его! – воскликнул южанин, когда его руки, простертые вперед и вверх, задрожали и слегка согнулись в локтях.

     – Плавно опусти его на пол, – посоветовал Ватто. – Не предпринимай резких движений. У тебя всегда с этим были проблемы.

     Лютто медленно двинул руки навстречу друг другу. Через мгновение запястья скрестились, как клинки мечей. Кейлот начал медленно опускаться, но вместе с тем его тело заметно перекосило в воздухе.

     – О, грозовые небеса! – выдохнул Ватто. – Что же ты делаешь?

     – Может, сам попробуешь? – прошипел Лютто.

     – Учился бы лучше, когда была такая возможность! – назидательно сказал Ватто.

     Лютто пропустил последнюю фразу мимо ушей. Он ограничился тем, что организовал Кейлоту мягкую посадку и оттащил его подальше от падающей туши Алмазного Дракона.

     Хрустальная пещера содрогнулась в последний раз, когда чудовище распласталось на полу. Его крылья распахнулись в последнем инстинктивном движении, призванном обезопасить ящера от свободного падения и последующего столкновения с землей. Однако сейчас в этом не было необходимости. Одно крыло треснуло, оказавшись подмятым под тяжеленное тело. Другое наткнулось на стены пещеры и застыло, отгородив, точно ширмой, переднюю часть коридора от задней. Потом все затихло.

     Ни Лютто, ни Ватто еще не знали, какие потери понес их предводитель, поэтому немало удивились тому, что он, оказавшись в безопасности, остался лежать на полу. Воин не пытался подняться и, кажется, вообще не шевелился. Южане недоуменно переглянулись, выбрались из убежища и заспешили к Кейлоту. Лютто бежал впереди, ловко перебираясь через поваленные колонны и огибая кучи битого стекла. Ватто не рискнул перейти на бег. Голова его кружилась от кровопотери, а сквозь сомкнутые пальцы все еще сочилась кровь.

     – Господин! Господин! Что с вами? – Лютто склонился над Кейлотом. Потом заметил культю, увенчанную зазубренными осколками стекла, и в ужасе отпрянул. – Его задело!

     Ватто опустился на колени рядом с братом. Лютто сразу обратил его внимание на свое страшное открытие.

     – Беда, - выдохнул Ватто.

     – Он умрет, да? – взволнованно спросил Лютто.

     Ватто приложил тыльную сторону обагренной кровью ладони ко лбу Кейлота. Когда убрал ее, на восковом лице воина остался кровавый отпечаток.

     – Лихорадка, – сказал Ватто. – Стеклянный яд растекается по всему телу.

     – Он умрет? – переспросил Лютто.

     – Если мы ничего не сделаем, то… да.

     – А что мы можем сделать?

     Ватто пожал плечами:

     – Я не знаю, – с прискорбием признал он. Потом поразмыслил немного, и добавил: – Ну-ка, закатай ему рукав.

     Лютто подчинился. Он поднял рукав Кейлота до самого плеча, и братья смогли оценить масштабы поражения. Леденящая волна остановилась в дюйме от локтевого сгиба. Правая рука вместе со стеклянной частью оканчивалась серединой предплечья. Более всего она теперь напоминала стеклянную бутыль с отбитым горлышком. Кожа на границе поражения стала синей, вены взбухли так, словно готовы были лопнуть.

     – Ну, что? – с надеждой спросил Лютто, как будто сам не видел, насколько все скверно.

     – Плохо дело, – покачал головой Ватто. Он пытался быстро что–то придумать, однако в голове было пусто и тихо, если не считать барабанной дроби, которую выбивала кровь, пульсирующая в висках. Да еще из его левого кулака вместе с кровью вытекла прозрачная струйка. Не прерываясь, она достигла пола и застыла. Когда Ватто шевельнул рукой, основание новоявленной сосульки переломилось, она упала на пол и разбилась.

     – Это еще что такое? – остолбенел Лютто.

     – Это? Это стрелы, которые Самум достает из своего тела и передает мне.

     – Они не опасны?

     – Не знаю.

     – Что будем делать?

     – Мы должны выбраться отсюда. Я не знаю, который сейчас час, однако если до восхода солнца осталось совсем немного, то лучше поторопиться.

     – А что с Кейлотом?

     – Когда окажемся снаружи, возможно, тогда что–то придумаем. Я думаю… Я попробую поговорить с… Ну, ты сам знаешь, с кем, – Ватто напряженно сглотнул, с тревогой вспоминая о своих могущественных собеседниках.

     Лютто в изумлении уставился на брата:

     – Они не разговаривали с тобой лет двести, если не триста.

     – Я знаю. Но надо попытаться вызвать их на разговор. Иначе Кейлоту не помочь. Другого выхода у нас нет.

     – Хорошо. Но как ты планируешь выбраться? Вход завалило! – Лютто в отчаянии всплеснул руками.

     – Это отверстие служило входом и выходом для Алмазного Дракона. А если пещеру строили люди, они могли предусмотреть здесь лазейку и для себя. Чтобы иметь прямой доступ к сокровищам и при этом не рисковать жизнью на отвесных горных склонах.

     – Логично, – согласился Лютто. Он с готовностью поднялся, и указал большим пальцем себе за плечо: – Пойду, посмотрю в тех помещениях, которые стерег Алмазный Дракон. Если потайной ход действительно существует, то он должен находиться там. А ты оставайся здесь и, если Кейлоту станет хуже, кликни меня.

     – Хорошо.

     Но Лютто не спешил уходить.

     – Если хуже станет тебе, – сказал он, – тоже зови. Не полагайся на собственную выносливость.

     – Ладно. Иди.

     Лютто ушел. Поравнявшись с телом Алмазного Дракона, южанин предпочел обойти его по широкой дуге, как будто гигантская тварь только притворялась мертвой и делала это крайне неубедительно. Пройдя еще несколько ярдов, он оказался в том месте, где коридор упирался в глухую стену, а вправо и влево от него отходили обширные помещения-гроты.

     Лютто насторожился, заслышав приглушенную возню слева. Как ему казалось, в хрустальной пещере не должно было находиться иных обитателей, кроме Алмазного Дракона. Он сунул руку под плащ и вытащил из ножен изогнутый кинжал, точную копию того, который десятью минутами ранее оборвал жизнь Серебряного Дьявола. Он поднял руку на уровень плеча и направился в левый грот. Остановившись в широком арочном проеме, по периметру которого тянулись все те же замысловатые иероглифы, подсвеченные слабым фиолетовым сиянием, Лютто окинул ошеломленным взглядом представшую перед ним картину. Посреди грота возвышалась огромная куча искрящегося белого песка. Ее вершина едва не упиралась в сводчатые потолки. Из песка то здесь, то там торчали гигантские каменные глыбы. Валуны были тщательно отшлифованы, имели гладкую поверхность и плавные очертания. Глаза южанина тут же отыскали и источник шума – у подножия песчаной горы сидела огромная сутулая фигура, покрытая длинной черной шерстью. Сложно было представить существо настолько же нелепое, насколько страшное и уродливое. Лютто едва удалось справиться с желанием попятиться назад или, развернувшись, помчаться, куда глаза глядят. Гораздо больше силы воли ушло на то, чтобы не позволить рукоятке кинжала вывалиться из вмиг ослабевшей руки.

     Широкая, выгибающаяся колесом спина, по центру которой, подобно уменьшенной копии горного хребта, выступали остроконечные позвонки. Их было не меньше полусотни. Длинные руки, кисти которых буквально волочились по земле, и сравнительно короткие ноги с когтистыми лапами. На макушке располагались гладкие, заостренные и загнутые назад рога. А с боков туловища свисала пара длиннющих щупалец. Оба лежали на полу, свернувшись клубком возле правой и левой ступни, как пара впавших в зимнюю спячку черных гадюк…

     Облик каждого конкретного демона ночи являлся уникальным и неповторимым. Лютто даже словил себя на мысли, что Медасфен был еще не самым страшным среди своих собратьев и обладал далеко не таким кровожадным нравом, как, скажем, Лифебрус или Барефлис. Казалось, не только Атлантис, но целый мир вздохнул свободно, когда эти два чудовища наконец исчезли с лица земли.

     Отвлекшись от своих мыслей, Лютто заметил, что Медасфен-Демон-Ночи смотрит на него поверх огромного косматого плеча. Широко посаженные глаза полыхают желтым огнем, а узкие зрачки выделяются на их фоне зловещей непроницаемой чернотой. Его жуткая физиономия являлась ужасающей пародией на морду лисицы, обезьяны и летучей мыши, как будто какой-то безумный бог в порыве невообразимого экстаза решил слепить этих животных воедино. Впрочем, Лютто знал имя этого бога. Ливрас. Да к тому же не сомневался, что если смотреть на Демона Ночи достаточно долго, то можно обнаружить в его облике признаки многих других коварных зверей. Только кому захочется это делать и не спать потом целую вечность?

     – Люцетриан! – пророкотало чудовище, оскалившись. От этого возгласа Лютто захотелось поменяться местами с бесчувственным Кейлотом. – Верни обратно в ножны свою железку и не заставляй меня думать, будто этим оселком ты хочешь оборвать мне жизнь!

     Лютто горделиво выпрямился и вопреки пожеланию Демона Ночи не только не опустил руку, вооруженную клинком, но даже поднял ее повыше.

     – Копия этого кинжала только что умертвила Алмазного Дракона! Если для ящера оказалось достаточно, то для тебя тоже должно быть в самый раз!

     Демон Ночи нахмурился – выглядело это настолько жутко, что Лютто предпочел отвести взгляд.

     - Алмазный Дракон мертв? То-то я и смотрю, что как-то подозрительно тихо стало в пещере, - пробормотало чудовище, потом подняло взгляд на Лютто и ухмыльнулось. Южанину пришлось лишь догадываться, какой смысл вложил демон в свою жуткую улыбку: дружелюбие, сочувствие, угрозу или злобу. – Тебе что же, посчастливилось спастись?

     – Да… Но Кейлот смертельно ранен…

     – Какое несчастье! – всплеснул руками Демон Ночи, не переставая то ли злобно, то ли иронично скалиться. К сожалению, грубое устройство его поразительно уродливой морды лишало демона возможности изображать столь тонкие эмоции. – Сей мир порой покидают самые достойные люди! Убери кинжал, сильфид! Не вынуждай меня доказывать, что для того, чтобы свернуть тебе шею, мне не доведется даже вставать!

     Лютто подчинился и сунул клинок в ножны. Чудовище меж тем продолжало:

     – Подойди сюда, Люцетриан! Хочу поближе рассмотреть твое беззастенчивое и лживое лицо! Нам ни к чему вспоминать былые обиды, ведь так? Все это осталось в далеком прошлом! Утонуло вместе с Атлантисом, – и он то ли самодовольно, то ли издевательски захихикал.

     – Чего ты хочешь? – буркнул Лютто, подходя ближе, но все же благоразумно держа правую ладонь на рукоятке оружия. Он не спускал глаз с черных щупалец, не забывая об их выдающейся маневренности.

     – Не смотри, что я сейчас в облике демона, Люцетриан, – и чудовище постучало огромным кулаком по широкой груди. – Тут тоже бьется живое сердце! И оно так же ясно помнит Гритлану, как и твое!

     Ноги Лютто, казалось, вросли в пол. Медасфен пристально наблюдал за ним, желая подсмотреть на лице южанина каждую болезненную эмоцию, чтобы насладиться ею, как пиявка – кровью. Лютто не собирался доставлять ему такое удовольствие и, преисполнившись уверенности, спросил:

     – Откуда столько чувственности в черством сердце?

     Демон Ночи сделал вид, будто не расслышал колкую фразу.

     – Все равно она уже давно умерла, и нам нет причины и дальше соперничать за ее благосклонность…

     – Мертва? Как? – пошептал Лютто. Он не хотел показывать свой внезапно пробудившийся интерес. Но ничего не мог поделать.

     – Не знаю. Но ее давно уже нет среди живых, – Медасфен сокрушенно покачал необъятной рогатой головой. – Я смирился с ее смертью… А ты? – и Демон Ночи ехидно скосил свои страшные глаза на Лютто.

     Южанин покачнулся, как громом пораженный. Меньше всего он хотел сейчас открывать душу перед злокозненным существом, которое однажды уже получило по заслугам за свое коварство. Однако к такой новости он оказался не готов. По прошествии тысячи лет никак не мог набраться решимости предать забвению заветную, сладкую, но безнадежную мечту.

     – Я никогда не устану терзать твое изнеженное сердце, Люцетриан! – восторжествовал Демон Ночи, победоносно улыбаясь.

     – Ты лжешь!

     – Ничуть! Но я с удовольствием повторил бы то же самое, чтобы вновь лицезреть невыносимое страдание на твоем лице!

     – Прекращай спектакль! – процедил сквозь зубы Лютто, негодуя на себя за то, что вновь попал Медасфену на крючок. – Что ты здесь делаешь?

     – Я пришел вот за этим, – Демон Ночи запустил семипалую руку в сыпучую сверкающую субстанцию и показал южанину пригоршню белых кристалликов, таких мелких, что они больше напоминали крупинки соли.

     – Что это? – спросил Лютто.

     – Это? Это насмешка мертвых над живыми! – закричал Демон Ночи, внезапно обозлившись.

     Подобный рык заставил бы другого человека тут же ретироваться восвояси или, по крайней мере, отшатнуться, но Лютто даже глазом не моргнул. Всех, кто задевал раздутое самолюбие Медасфена, южанин почитал своими союзниками. Если это были мертвые… Ну что же, пусть будут мертвые!

     – Так ты поэтому тащился за нами всю дорогу! – усмехнулся южанин, наклоняясь и поднимая щепотку чудо–песка. Он высыпал ее на подставленную ладонь и крошечные кристаллики, размерами чуть превосходящие сахарные крупинки, заискрились белым и зеленым. – Хотел поживиться легендарными сокровищами Алмазного Дракона?

     – Кто бы мог подумать, что древние хитрецы посадят грозное чудовище стеречь обыкновенную муку!

     – Это же алмазный песок!

     Ну да, алмазный песок. Вещество, конечно, не такое дорогое, как ограненные кристаллы алмазов, но тоже довольно ценное. И уступало оно в стоимости лишь потому, что частицы его были слишком малы, чтобы годиться для полноценных украшений, зато практически незаменимы в инкрустации различных поверхностей. Может, в давние времена алмазный песок и имел более высокую цену, но сейчас предпочтение отдавалось не количеству драгоценностей, а их качеству.

     Легендарные сокровища Алмазного Дракона? Лютто счел, что, исходя из смертельной опасности, какую представлял собой их почти неуязвимый страж, ассортимент драгоценных трофеев можно было бы слегка разнообразить. Золотом, скажем, или изумрудами… А вот какую ценность представляют эти каменные глыбы, погруженные в алмазный песок? Неужели это некие своеобразные каменные сундуки? Лютто утрудил себя тем, что мысленно продолжил видимые очертания валунов, и вдруг в изумлении сообразил, что камни эти имеют форму яйца.

     – О, небеса, – прошептал он, пораженный. – Новое поколение…

     – И к счастью, уже мертвое! – поправил его Медасфен.

     – Откуда ты знаешь? – глаза Лютто перебегали с одного гигантского яйца на другое. Южанин вопрошал себя, что же он пытается отыскать. Потом понял – щели и трещины, которые указывали бы на то, что находящийся внутри яйца детеныш готовится к появлению на свет.

     – Не тревожься, Люцетриан – маленькие уродцы мертвы. Теперь, когда алмазный зад мамаши никогда не сможет их высидеть.

     – Сомневаюсь, – ответил южанин. – Они погружены в алмазный песок. Он быстро нагревается и дольше сохраняет тепло. Яйца, погруженные в такую субстанцию не испытывают недостатка тепла даже ночью, когда воздух остывает. Одним богам известно, сколько времени потребуется детенышам, чтобы достаточно окрепнуть и пробить скорлупу. Но точно знаю, что Алмазный Дракон – мать это или отец – мог не утруждать себя долгим высиживанием потомства.

     – И что ты хочешь этим сказать? Что если я подольше тут посижу, то обзаведусь непобедимой армией алмазных драконов?

     Лютто со все возрастающим ужасом смотрел на свое неожиданное открытие. Он не ответил на вопрос Медасфена – еще чего, вручать ему в руки такой внушительный козырь! Но не скрывал от себя, что подобную идею могли вынашивать те древние люди, которые возводили хрустальный дворец.

     Так что же, пещера Алмазного Дракона была сокровищницей? Оплотом древнего чудовища? Нет. Тайна загадочного сооружения, располагавшегося на вершине Хрустальной Горы, раскрылась самым неожиданным образом.

     – Это просто чудовищный виварий, – медленно проговорил Лютто.

     ***

     Ватто тем временем ни на шаг не отходил от Кейлота. Сознание к воину так и не вернулось, а смерть постепенно водворялась в его теле, как новосел, обживающий купленный дом. Сначала Кейлот лежал неподвижно, и Ватто догадывался о том, что он все еще жив по шумному, прерывистому дыханию и пузырькам черной крови, вспенивающейся в уголках рта. Потом по телу воина одна за другой прошли несколько судорог. Первая была самой слабой и проявилась в легком подергивании пальцев, как будто Кейлот решил вдруг сыграть на невидимом рояле. Вторая последовала через две минуты и заставила ноги и руки Кейлота взметнуться в воздух, а затем бессильно опасть на пол. Временной промежуток до третьей оказался еще короче. На этот раз содрогнулось все тело. Четвертая и пятая судороги практически слились в одну и согнули тело воина в дугу. Несколько ужасных секунд Кейлот висел в воздухе, упираясь в пол только пятками и затылком. Ватто онемел от ужаса, наблюдая эту кошмарную картину. Не знал, как помочь другу, чем облегчить его страдания. Ему даже почудилось, будто он слышит треск костей, сминаемых чудовищным напряжением мышц. Хотя не исключено, что это скрипели подбойки на сапогах. Вскоре судорога отступила, и тело воина обмякло. Теперь оно было абсолютно неподвижно. Даже грудная клетка перестала двигаться. Ватто остолбенел – неужели это конец? А он так и не успел ничего предпринять…

     Однако, приглядевшись, Ватто увидел кровь у Кейлота на губах, и она пузырилась, что свидетельствовало о наличии слабого, но по-прежнему продолжающегося дыхания.

     – А вот и я, – Лютто приподнял провисшую перепонку драконьего крыла и прошмыгнул в открывшийся зазор, как актер, который после спектакля выходит к зрителям на поклон.

     – Нашел что-нибудь? – с надеждой спросил Ватто.

     – Да. В пещере действительно есть черный ход – он находится в правом гроте, в том, который Алмазный Дракон использовал, как спальню. И, полагаю, он имел на это полное право, поскольку ходом не пользовались уже лет двести. Там даже есть ступеньки.

     Вдвоем они подняли Кейлота. Ватто закинул на плечи его левую руку, а Лютто осторожно взял укороченную правую. Свободной рукой он обхватил Кейлота сзади за туловище. Тело воина провисло между ними, голова свесилась, ноги волочились по полу, оставляя длинный непрерывный кровавый след. Когда братья поравнялись с распростертым телом Алмазного Дракона, то уделили ему внимания не больше, чем участку обвалившейся стены. В результате странных смертельных изменений алмазные чешуйки одна за другой принялись опадать на пол, как увядшие листья с веток мертвого дерева, тем самым обнажая зрелище, к которому совершенно готовыми могут быть только могильные черви. Лютто в отвращении отвернулся.

     Черный ход представлял собой отверстие, прорубленное прямо в хрустальном полу. Слева над проемом нависала желтоватая монолитная плита. Ее край заслонял лишь одну шестую часть спасительного проема. Однако, глядя на ее очертания, в точности повторяющие округлую форму отверстия, не возникало сомнений в том, что в прошлом она могла служить люком, идеально маскирующим ход снаружи.

     – Кто-то так спешно отступал, что позабыл как следует приладить плиту на место, – заметил Лютто.

     – А мне кажется, – возразил Ватто, – что последний, кто почтил хрустальную пещеру своим присутствием. Покинул это место путем, отличным от того, каким пришел.

     – Что ты хочешь этим сказать?

     – Что слепота Алмазного Дракона явилась для кого-то неприятным сюрпризом, – Ватто заглянул в зияющую черную дыру.

     Он первым спустился в подвалы хрустального дворца. Лютто остался наверху и помог брату снести вниз Кейлота. Потом слез сам, оставив пещеру в одиночестве и безмолвии. Забытая, полуразрушенная и превращенная в склеп, она, тем не менее, продолжала свое вековечное существование, рассеивая преломленный солнечный свет в небе над долиной Тана.

     Глава 17. Огонь и алмаз

     Чем ярче разгоралось зарево нарождающегося дня, тем все бледней становился лик изумрудно-зеленой звезды Терра-Мидриан, противопоставленной мирозданием встающему солнцу. А вскоре над восточным горизонтом загорелась предрассветная красная звезда Капта-Рабиан. Время ее недолгой жизни отмерялось всего несколькими минутами, поэтому узреть это светило на небосклоне было весьма благоприятным знаком.

     На юго-восточном склоне Хрустальной Горы, достаточно высоко, в объятиях холода, трепетал слабый огонек. В круге света от костра, словно тени, вырисовывались три фигуры. Одна – беспокойно суетящаяся, две другие – неподвижные. Первая принадлежала Лютто. Он метался по склону в поисках сушняка. Это оказалось непростой задачей, поскольку растительность здесь была незначительной. Однако горение костра требовалось продержать еще как минимум полчаса, пока исход предприятия окончательно не прояснится. Потом в источнике света и тепла, возможно, уже не будет никакой необходимости.

     Первая из неподвижных фигур принадлежала Кейлоту. Он лежал максимально близко к костру. Трепещущий свет разливал причудливые тени по его осунувшемуся, неподвижному лицу. Заострившиеся линии подбородка и скул, опустившиеся уголки губ, мертвенная белизна кожи, ввалившиеся глаза и пролегшие под ними чернильные тени – все это производило устрашающее впечатление и навевало печальные мысли о приближающейся смерти.

     Вторая фигура – это Ватто. Однако определение «неподвижный» было не совсем справедливо в его отношении. Вокруг правой кисти южанина была повязана серая тряпица, оторванная от полы плаща. И пусть повязку наложили совсем недавно, ткань спереди, со стороны ладони, успела насквозь пропитаться кровью. Левая рука совершала ритмичные движения: пальцы сжимались и разжимались. Раны на ладони, успевшие покрыться бурой, ненадежной корочкой, вновь разверзлись. По запястью и предплечью струилась кровь, однако, превозмогая боль и слабость, Ватто ни на миг не прекращал разминки. В предстоящем деле ему понадобится вся гибкость и подвижность, на которую только способны его пальцы.

     Лютто притащил целую охапку сухой травы. Ватто нахмурился:

     – От такой растопки хорошего огня не будет!

     – Ну и пусть! По крайней мере, эти твари не смогут выбраться наружу, – отмахнулся Лютто.

     Ватто смерил брата испепеляющим взглядом:

     – Они смогут пробраться сюда даже через взметнувшуюся искру, если у них на то появится причина.

     Лютто уселся на землю.

     – Нет. Ближе к Кейлоту. Если все пойдет, как надо, поручения будешь выполнять ты.

     – Хорошо, – согласился Лютто. Если бы он заранее знал, что это будут за поручения, то трижды подумал, прежде чем давать свое согласие. Он пересел, а Ватто глубоко вздохнул и сунул левую руку в костер, так просто и легко, как любой другой человек на его месте погрузил бы ее в прохладный ручей. И если любой другой человек, оказавшийся в подобной ситуации, тут же с криком выдернул конечность обратно, а потом с болью и ужасом принялся бы созерцать расползающийся на коже ярко-красный ожог, то Ватто даже не поморщился. С его рукой, погруженной в эпицентр пламени, тоже не происходило никаких страшных изменений. Южанин разве что засучил рукав, чтобы не сжечь его во время работы, поскольку в отличие от кожи, его одежда подобными огнеупорными свойствами не обладала.

     Лютто пристально наблюдал за манипуляциями брата. То, что он сейчас проделывал, непосвященный человек мог бы воспринять как довольно экстремальную разновидность обыкновенной пиромантии – гадания на огне. Только истинные атланты, у которых даже разведение костра носило церемониальный характер, вкладывали в это действо совершенно иное значение. Ватто намеревался разговорить вездесущих и всезнающих демонов огня, чьи имена были настолько сложны, что язык не каждого знающего человека мог их произнести. Впрочем, применение языка здесь было условием совсем необязательным к выполнению, поскольку разговор велся исключительно при помощи жестов. Каждое движение пальцев адресовало огню вопрос. Ответ приходил в виде термических покалываний, которые в сознании пироманта преображались в слова, цифры и образы. Но для того, чтобы расположить несловоохотливых демонов к беседе, нужно было как следует их задобрить. Лютто полагал, что кровь, которая по-прежнему струилась из раненных ладоней его брата, капала в огонь и зловеще шипела на раскаленных углях, являлась самой лучшей приманкой, какую только можно было придумать.

     Долгое время левая кисть Ватто была сжата в кулак, потом ненадолго распрямлялась, обращая раскрытую ладонь к основанию костра, а затем снова сжималась. Язык жестов был сложен и запутан, но значение этих двух символов Лютто помнил достаточно хорошо. Во-первых, потому, что они всегда открывали сеанс общения, а во-вторых, это были самые простые конфигурации, которые без труда запоминались. Кулак обозначал приветствие, распрямленная ладонь – предложение выйти на разговор. Двести лет назад, когда Ватто проводил огненный ритуал в последний раз, дальше этих двух жестов он так и не пошел: демоны огня отказались с ним беседовать, и человек, которому атланты хотели спасти жизнь, скончался. Лютто не хотел, чтобы подобная история произошла и на этот раз, а потому вглядывался в костер едва ли не так же тщательно, как и его брат.

     Кулак, ладонь, кулак, ладонь. Казалось, эта незамысловатая последовательность никогда не будет прервана каким-либо иным жестом. Между тем, время разговора было ограничено. В скором времени предстояло погасить огонь и ждать неизбежной смерти.

     – Ну что? – с надеждой спросил Лютто.

     Ватто не ответил, а лишь многозначительно сдвинул брови. Но буквально в ту же секунду его кисть встрепенулась и повернулась ребром, а лицо южанина сделалось еще напряженней. Лютто затаил дыхание. Дальше последовала серия быстрых и странных жестов. От одной мысли, чтобы самому повторить нечто подобное, становилось дурно.

     – Ну что? – вновь повторил Лютто через некоторое время и вложил в этот вопрос нотки нетерпения.

     Ватто снова не ответил. Он не отрывал глаз от костра, пальцы находились в движении. Жест сменялся жестом, пламя слабо трепыхалось над горкой стремительно исчезающего сушняка. Во время беседы с огненными демонами было строжайше запрещено подкладывать в костер новые порции хвороста.

     Прошло еще пять минут. Лютто уже досиделся до того, что ему начало казаться, будто огонь и рука его брата существуют неразделимо друг от друга, словно пламя – это некая специфическая чудо-перчатка или агрессивная вторая кожа. Он встряхнул головой, прогоняя наваждение, поглядел на Кейлота. Вытащил кинжал и поднес лезвие к почерневшим губам воина. Клинок запотел, но лишь самую малость. Значит, жизнь едва теплилась в теле человека. Может, этого окажется достаточно, а может, изменения, происходящие в его организме, успели зайти настолько далеко, что смертельный финал уже являлся суровой неизбежностью.

     Рука Ватто, наконец, застыла, в жесте прощания вновь сжавшись в кулак.

     – Все? – спросил Лютто.

     – Мне нужен алмазный песок, который ты видел в хрустальной пещере, – сказал Ватто. Судя по выражению лица, эта новость застала его врасплох.

     – Что?! – воскликнул Лютто, ошеломленный известием не меньше брата. Его не страшила мысль вернуться назад в логово Алмазного Дракона. Чего бояться, если грозный ящер превратился в груду гниющего мяса, местами прикрытую алмазной броней? Его смущало время, которое может затребовать путь туда и обратно. Даже он, самый легконогий из братьев, не сможет одолеть его в рекордно короткие сроки, как того требует тяжелое состояние Кейлота. – Почему ты раньше не сказал?

     Ватто досадливо посмотрел на него:

     – Видать, огненные демоны не лишены чувства юмора.

     – Тогда это злая насмешка! – глаза Лютто начали метать молнии. – Как я принесу этот песок? Я не успею! И для чего он нужен?

     – С его помощью мы воссоздадим утраченную руку Кейлота, а алмаз впитает в себя яд.

     – Хм, – проворчал брат. – Звучит не слишком-то обнадеживающе. Песчаная рука? Да она рассыплется от одного прикосновения!

     – Нет, – возразил Ватто. – Огненный демон согласен даровать мне силу, способную растопить алмаз. Таким образом, я смогу сделать так, чтобы созданная нами рука сохранила свою форму.

     Лютто только сейчас заметил, что Ватто не торопится вытаскивать ладонь из огня. Наверное, с противоположной стороны – если таковая существовала – ее крепким рукопожатием удерживала бесформенная лапа упомянутого демона.

     – Ты заручился хорошей поддержкой, Ват, – проговорил Лютто, еще раз мысленно прикидывая путь, который ему предстояло одолеть, и снова убеждаясь в том, что это пустая затея. – Но я сомневаюсь, что у Кейлота есть в запасе столько времени.

      Ватто тяжело вздохнул.

     – Демоны огня сказали, что самое большее, чем он располагает – это полчаса. Максимум три четверти. Но в эти последние пятнадцать минут мы будем бессильны чем-либо помочь.

     – Замечательно! – в отчаянии воскликнул Лютто. Он уже поднялся со своего места, как вдруг в отдалении, чуть выше по склону, мрак сгустился до такой степени, что стал практически непроницаем для возгорающегося света. И, кажется, даже немного осязаем. В верхней части чернильного пятна загорелись яркие желтые глаза.

     – Вот проклятье! – выдохнул Лютто. – Опять он!

     – Я подслушал ваш разговор, атланты, – погремело чудовище. Медасфен, видимо, старался придать голосу побольше дружелюбных и участливых ноток, но добился кардинально противоположного эффекта. – И готов предложить вам свои услуги.

     – Сможешь метнуться туда и обратно, чтобы доставить мешок алмазного песка? – уточнил Ватто. Казалось, тот факт, что Демон Ночи подслушал их диалог, не вызывал у южанина ни малейшего негодования. Впрочем, здесь не было ничего удивительного. Если помнить о злокозненной натуре Медасфена, то настораживаться приходилось не факту его преднамеренного подслушивания, а неожиданному предложению помощи.

     – Я обращусь в порыв ветра. Дорога займет у меня не более десяти минут, – подтвердил Медасфен.

     – Но, естественно, ты сделаешь это не просто так, – прищурившись спросил Лютто.

     – Конечно, нет! – хохотнул Демон Ночи. Его смешок прозвучал как раскат грома. – Где вы видели, чтобы демон ночи творил благие дела безвозмездно?

     Лютто открыл было рот, чтобы отказаться от сомнительной помощи, но Ватто его опередил:

     – Чего же ты хочешь взамен?

     – Ватто! – Лютто бросил на брата удивленный и негодующий взгляд.

     – Выслушаем его условия, – оправдался южанин, а потом посмотрел на нависшую над ним фигуру. – Итак?

     – Я принесу алмазный песок, столько, сколько ты скажешь, и в максимально короткий срок. Но взамен я попрошу тебя об одолжении.

     – О каком? – последовал вопрос.

     – О совсем пустяк! Услуга за услугу. В обмен на мое благое деяние я попрошу от тебя, Ватфейрис, сделать не благое для меня. Я пока еще не знаю, что это будет – очередная провокация или обыкновенная пакость – но я хочу заручиться твоей поддержкой и не сомневаться, что в определенный момент ты меня не подведешь.

     – Очень похоже на покупку кота в мешке, – прокомментировал Лютто. – Как, впрочем, и любое условие, выдвинутое демоном ночи. Ватто, отказывайся! Ватто? – он заметил заинтересованный взгляд брата. – Ватто! Ты же не знаешь, что именно он от тебя попросит? Может, скажет убить кого-нибудь? Возможно, даже меня! Ватто!

     – Фи! – скривился Медасфен. – Как низко и пошло – убить! Это не мои методы, Люцетриан, ты же знаешь! Я не прошу твоего брата ни о чем, только о маленькой посильной помощи в трудный для меня момент. Итак, Ватфейрис?

     Ватто сомневался.

     – Решай быстрее, атлант, – поторопил его Медасфен, указывая на восток.– Солнце вот–вот появится. Смею напомнить, что как только это произойдет, я не то что за минуту, за полдня не управлюсь! О! Смотри-ка! Капта-Рабиан! Это благоприятный знак!

     – Но не сейчас,– пробормотал Лютто, с такой ненавистью глядя на мигающую рубиново-красную звезду, точно она потворствовала низменным интересам демона. Сейчас она и впрямь напоминала лукаво подмигивающий глаз чудовища.

     – Так что скажешь, Ватфейрис?

     – Ладно, – скрепя сердце согласился южанин. Лютто сокрушенно покачал головой. – Я согласен, – и протянул руку для того, чтобы скрепить договор рукопожатием. Медасфен протянул ему навстречу свою. Худая ладонь Ватто на несколько мгновений исчезла в огромной черной лапище чудовища.

     Медасфен победоносно оскалился:

     – Обойдемся без крови. Я полагаюсь на твое славное имя, Ватфейрис!

     Лютто вытряхнул содержимое своего походного мешка и передал его демону. Когда черное существо исчезло, отправившись на выполнение поручения, Ватто словил на себе подозрительный взгляд брата.

     – У меня не было другого выбора, Лютто, ты же знаешь, – попытался оправдаться он.

     – Дать обещание демону ночи – это то же самое, что и продать душу его черному папаше. Ливрас ценит такие подарки.

     – Клянусь тебе, Лют, я не позволю Медасфену втянуть меня в какое–то сомнительное предприятие. Если он задумает нечто ужасное, я сделаю все, чтобы воспрепятствовать этому.

     – На Атлантисе, однако, ты не был таким сговорчивым.

     – На Атлантисе все было по–другому, – покачал головой Ватто.

     – Да, – не отступал брат, – тогда мне приходилось уговаривать тебя.

     Тяжелым взглядом Лютто уставился на пламенеющую линию горизонта. С каждой прошедшей секундой краски в той части неба сгущались, одни исчезали, а на смену им приходили новые, более яркие и более свежие, как лепестки постепенно распускающегося цветка. Долина Тана, простершаяся внизу, погрузилась в непроглядную тьму, в то время как вершина Хрустальной Горы засверкала насыщенным пурпуром. Лютто напряженно вглядывался в тонкую полосу, разделяющую иссиня-черную и розовато-алую половины мира. С минуты на минуту там должен был показаться край пламенеющего солнечного диска.

     Лютто раздирали противоречивые чувства. С одной стороны он всем сердцем желал, чтобы восход застал Медасфена в одном из темных коридоров, которые располагались в недрах горы. С другой – не мог не понимать, что подобный исход поставит жирную черную точку на дальнейшей жизни Кейлота. Они провели с ним не так много времени, как с иными своими знакомцами. Два месяца – слишком малый срок, чтобы досконально изучить смертного. С Ляо Пеном, к примеру, атланты водили дружбу не менее тридцати лет, и все равно до конца не постигли его истинную натуру. Однако в случае с Кейлотом этого оказалось достаточно, чтобы не желать больше с ним расставаться.

     За полминуты до восхода солнца, в круге света от костра появилась гигантская фигура Демона Ночи. Лютто поймал себя на том, что облегченно переводит дыхание. Чудовище швырнуло к ногам братьев мешок, под завязку наполненный алмазным песком, и, пошатываясь, побрело прочь. Былая ловкость, могущество и самоуверенность улетучивались на глазах, превращаясь в немощность и усталость. Широкая спина все больше сгибалась под тяжестью непропорционально длинных рук. Голову тянули книзу тяжелые рога. Ноги заплетались. Демон Ночи несколько раз споткнулся, а однажды даже упал, но, тем не менее, быстро поднялся на ноги и зашагал дальше. Густая шерсть начала дымиться. А вскоре вся фигура Демона Ночи подернулась рябью, как отражение на поверхности неспокойной реки. Затем его образ сделался туманным, а потом легкое дуновение ветра унесло прочь черную желтоглазую тень, оставив исхудавшее слабое тело Медасфена, похожее на скелет, изъятый из тела. Обессиленный он тут же повалился на землю и забылся коротким тревожным сном, как человек, переживший приступ падучей.

     Существовало поверье, что ежедневное превращение демонов ночи, неизбежное и мучительное для каждого из них, являлось страшным напоминанием о том, какое наказание понес в свое время их вероломный родитель. По легенде, Ливрас, самый старший из двенадцати детей верховного бога Симантрона, поддался на уговоры матери и, взяв в руки меч, посягнул с ним на жизнь отца. Его неумелая атака была без труда отражена. В наказание за содеянное Симантрон вытащил скелет из сыновнего тела и обрек Ливраса на вечное существование в образе жуткой человекоподобной змеи. По одной версии, верховный бог забросил полученный трофей далеко за звезды, чтобы отныне пресмыкающийся сын никогда не смог его найти и обрести прежнюю горделивую осанку. По другой, разбросал кости по всему миру. А по третьей, одушевил скелет и заставил его подчиняться себе. В частности, поручал ему следить за бывшим владельцем и расстраивать все его мерзкие поползновения.

     – По-моему, нам не составит труда его прикончить, – сказал Лютто, задумчиво наблюдая за неуклюжими телодвижениями Медасфена.

     – У тебя своеобразное понятие о благодарности, брат, – мрачно сказал Ватто, развязывая шнурки походного мешка, и когда Лютто в изумлении уставился на него, добавил: – Давай быстрее. Время уходит.

     Руководствуясь наставлениями и указаниями брата, Лютто высыпал на землю половину принесенного Медасфеном алмазного песка, а потом быстрыми и точными движениями соорудил из него нечто, напоминающее человеческую руку. Подобное задание было поручено южанину неспроста, поскольку во времена жизни на Атлантисе Лютто успел зарекомендовать себя как превосходный художник. Чтобы не ошибиться в пропорциях, Лютто мастерил искусственную руку максимально похожей на свою собственную и несколько раз сравнивал творение с оригиналом. Когда работа была окончена, и Ватто утвердительным кивком оценил ее пригодность, последовало очередное указание.

     – Теперь возьми свой топорик и отруби Кейлоту руку до локтя.

     Лютто остолбенел, не в силах поверить в то, что услышал.

     – Что?! Я… Да как ты себе это представляешь? Я не смогу! Ты что? Как я это сделаю?

     – Лютто, я понимаю, что это противоестественно для тебя. Но сейчас это необходимо.

     – Я не буду! – уперся Лютто.

     – Ты должен, иначе Кейлота не спасти!

     – Нет, – но решительности в этом заявлении было куда меньше, чем в предыдущих репликах.

     – Только что ты хотел прикончить Медасфена, – Ватто бросил мимолетный взгляд на неподвижную, простертую на земле и мирно посапывающую фигуру. – Неужели ты – один из многих адептов смерти? Готов поднять свой меч во имя убийства, но не ради спасения?

     Лютто потупил взгляд и опустил голову. В похолодевших руках он сжимал рукоять серебряного топорика.

     – Проклятье, Лютто! – вспылил Ватто. – У нас нет сейчас времени на препирательства! Если это не сделаешь ты, я попрошу Медасфена! – тот уже начал приходить в себя после недолгого забытья. – Только за это мне опять-таки доведется заплатить известную цену.

     Лютто вскинул на брата пылающий ненавистью взгляд и поудобней перехватил рукоять оружия.

     – Не придется! Я сам все сделаю!

     Он приставил лезвие топорика к сгибу локтя Кейлота. Левой рукой крепко обхватил рукоятку, а ладонь правой возложил на обух топорища и по указанию Ватто с силой надавил на него. Остро заточенное лезвие мягко вошло в плоть и, не встретив на пути ощутимой преграды, быстро отсекло ненужную часть руки. Послышался громкий сочный хруст. Лютто посчитал, что подобный звук еще долго будет мерещиться ему в ночных кошмарах. Он содрогнулся, когда кровь, слишком холодная и слишком черная, как для живого человека, брызнула ему на руки. Впрочем, возможно, это было всего лишь заблуждение, вызванное холодом и недостатком освещения. Лютто предпочел не задумываться над этим. Кейлот, однако, оставался неподвижным. Он не вскрикнул, не содрогнулся… Казалось, это и впрямь было бездыханное тело. Под отрубленной рукой начала стремительно расти черная лужа.

     – Ты уверен, что мы не опоздали? – с сомнением спросил Лютто.

     Ватто не ответил. В этот самый момент маленький костер погас, оставив после себя тлеющие угольки. Однако, темнее вокруг не стало. Ладони Ватто вдруг вспыхнули ярким карминово-красным светом, а в следующую минуту простерлись над искусственной рукой. Левая легла на запястье, а правая коснулась предплечья. Лютто изумленно уставился на брата: похоже, эти сверкающие ладони принадлежали не ему. Через секунду он понял, в чем дело – на обеих кистях было по шесть пальцев, и каждый оканчивался кривым черным когтем. Свет стал стремительно меркнуть, переливаясь из ладоней южанина в неподвижную алмазную конструкцию, заставляя драгоценные крупицы искриться всеми цветами радуги. Далее последовала неожиданная яркая вспышка, такая ослепительная, что Лютто пришлось закрыть глаза и отвернуться. Даже Медасфен неуютно заворочался в своем нехитром укрытии, которое состояло из каменистой ложбины, прикрытой сверху лапами кривой горной ели, а с боков – остроконечными валунами.

     Жидкое пламя разлилось по искусственной руке, соединяя разрозненные алмазные частицы. Через секунду сияние поблекло, и Лютто счел возможным вновь открыть глаза. Представшее зрелище, безусловно, заслуживало искреннего восхищения: алмазная рука была практически готова. Она лежала у Ватто на ладонях и производила впечатление единого целого. На алмазной коже трепетали радужные отблески, из-за чего казалось, что длинные пальцы совершают первые неуверенные движения с целью прощупать незнакомый окружающий мир. Но, естественно, это был чистейший обман зрения, поскольку конечность станет двигаться только в том случае, когда этого захочет ее будущий хозяин, и только после того, как она станет полноправной частью его тела. Ватто присоединил руку к правому локтю Кейлота и держал ее до тех пор, пока излучаемый ею свет окончательно не погас, а кровотечение не остановилось. Потом неуверенно разжал пальцы, готовый, впрочем, тут же подхватить конструкцию, если она вдруг отпадет. Но в этом уже не было необходимости. Рука надежно встала на свое место.

     Лютто облегченно вздохнул, радуясь сразу по двум причинам. Первая, это то, что искусственная рука пришлась Кейлоту впору. С размерами они явно не прогадали. Затруднение составлял лишь цвет кожи – у алмазной руки он был бледно-голубой. Вторая причина – у Ватто на руках снова было по пять пальцев, увенчанных обыкновенными человеческими ногтями.

     Некоторое время они сидели молча. Даже Медасфен выбрался из укрытия и подобрался поближе к лагерю, чтобы лицезреть все изменения, происходящие с Кейлотом. Лютто хотел было прогнать его, и даже положил ладонь на увенчанную сапфиром рукоять кинжала, но потом передумал. Он все-таки достал оружие – и ему понравился эффект, который произвело это движение на Медасфена – но лишь для того, чтобы приложить лезвие к губам воина.

     – Ну что? – спросил на этот раз Ватто.

     Лютто поднес кинжал к глазам.

     – Три четверти часа уже прошло? – спросил он.

     – По-моему, да, - ответил его брат, для точности сверяясь с поднимающимся из-за горизонта солнцем.

     – Тогда мы выиграли, – просиял Лютто. – Он жив!

     ***

     Кейлот открыл глаза на четвертые сутки после сражения с Алмазным Драконом. Он мог проснуться гораздо раньше, ощущал настоятельную готовность это сделать, чувствовал, как его сознание, подобно пузырьку воздуха, поднимается на поверхность сквозь толщу мутной воды беспамятства. Даже видел тусклый свет, пробивающийся к нему сквозь закрытые веки, как рука, протянутая утопающему. Но всякий раз его что-то останавливало. Поражающая слабость тела, отяжелевшие веки, даже мысли, казалось, имели свой немалый вес и носились в голове, как стрелы с утяжеленными наконечниками. Кейлот понимал, что должен успеть вынырнуть и глотнуть свежего воздуха, но всякий раз неизвестно откуда берущаяся, сокрушительная волна вновь и вновь уносила его в глубины подсознания. Иногда он явственно ощущал запах дыма (воин не мог идентифицировать подобный аромат, но подозревал, что он ему уже давно знаком), чувствовал, как склонившаяся и раскачиваемая ветром травинка щекочет ему щеку, понимал требовательную необходимость убрать ее со своего лица, но не имел возможности это сделать.

     И вот, наконец, на исходе четвертого дня сознание прояснилось и заняло отведенную ему позицию, как вывихнутый сустав, который после вправления возвращается в первоначальное положение. Кейлот открыл глаза. Над долиной Тана стремительно сгущались сумерки, но даже такой тусклый свет больно полоснул по глазам, успевшим привыкнуть к темноте. Калейдоскоп красок, изумительный и чарующий в разнообразии цветов и оттенков, пришел на смену всепоглощающей серости. Кейлот никогда не видел ничего подобного, даже в детстве. Следующей волной на него навалилось многообразие запахов и звуков. Потрескивание костра и запах дыма, шелест листвы и аромат травы, пение цикад и запах хвои. Так много удивительного было в этом мире… Но куда больше радовало то, что любому явлению и образу его мозг тут же отыскивал подходящее название.

     Когда первые ощущения чуть притупились, Кейлот не без труда приподнял голову и огляделся. В паре ярдов потрескивал костер. Неподалеку от него расположился Лютто. На камне перед ним лежала тушка зайца, но южанин не спешил приступать к его потрошению. Вместо этого он задумчиво подбрасывал в руке кинжал и наблюдал за тем, какие замысловатые кульбиты выделывало в воздухе поблескивающее изогнутое лезвие. Казалось, захватывающее кружение стали прельщало южанина гораздо больше, чем готовка пищи и последующее ее употребление.

     – Лютто, – позвал Кейлот. Естественно, бездействовавшие долгое время голосовые связки его подвели. Воин попытался еще раз.

     Южанин встрепенулся. Сначала бросил недоверчивый взгляд через плечо. Потом его глаза скользнули бледному лицу Кейлота. Однако Лютто как будто не заметил никакой перемены и вновь вернулся к своему излюбленному занятию. Его кинжал взметнулся вверх, описал в воздухе еще одну безукоризненную параболу, рукоять заняла исходное положение в ладони… и вдруг он опять посмотрел на Кейлота.

     – Господин! – воскликнул Лютто, мгновенно позабыв обо всем на свете. – Вы пришли в себя!

     Воин попытался приподняться. Левая рука услужливо предоставила ему опору в виде оттопыренного локтя, но правая словно бы окаменела. Лютто положил руку ему на грудь и слегка надавил.

     – Нет, лучше лежите. Лежите! Вам еще рано подниматься!

     – Что случилось?

     – Вы убили Алмазного Дракона!.. Вы помните?

     Кейлот напряг память, но все, что она смогла ему предоставить, это скудный набор из довольно смутных образов, немногим отличающихся от вереницы отражений на поверхности старого тусклого зеркала. Возможно, в этих нечетких картинах было место и подвигу, и отваге, и гибели чудовища… Но все они могли относиться к событию четырехдневной давности с тем же успехом, как и к более ранним происшествиям в жизни воина.

     – Довольно смутно, – признал Кейлот, внезапно опечалившись. – Будет ужасно досадно позабыть о самом значимом событии в своей жизни.

     – Ничего, – успокоил его Лютто, тронув за правое плечо, и тут же, осененный неожиданной страшной догадкой, поспешил отдернуть руку. – Вспомните еще! У вас впереди много свободного времени!

     Неожиданно Кейлот припомнил кое-что еще и внезапно забеспокоился.

     – Ватто! Что с ним?

     – О, с ним все в порядке! Пошел разведывать местность… С недавних пор мы вынуждены передвигаться медленным ходом. Смастерили для вас волокушу и… В общем, мы уже спустились с Хрустальной Горы и направляемся к южному концу долины Тана, – Лютто сбавил темп повествования, когда заметил, что Кейлот не поспевает осмысливать сказанное. – Вам… Вам же известны все эти названия?

     – Конечно, – кивнул Кейлот, хоть это движение далось ему нелегко. – Мне очень жаль, что стал для вас такой обузой…

     – Не тревожьтесь.

     – Надеюсь, Ватто в безопасности, пока он блуждает по долине в одиночестве… Кстати, проклятье спало с него?

     – Да, – с мрачным видом кивнул Лютто. – Спит он все равно не очень спокойно, но уверяю вас, к причине его нынешних кошмаров вы теперь не имеете ровным счетом никакого отношения. А насчет его безопасности… Вот здесь бы я побеспокоился…

     – Что такое?

     – Вы помните Медасфена, господин?

     Кейлот опять нахмурился. Лютто готов был побиться об заклад, что в смутных воспоминаниях воина Демон Ночи предстает сейчас в образе бесформенного черного пятна, наделенного двумя желтыми глазами с узкими вертикальными зрачками. Судя по выражению изумления и крайнего недоумения, наползшему на малоподвижное после длительного забытья лицо Кейлота, южанин попал в самую точку.

     – Демон Ночи? Он?..

     – Он теперь с нами, господин, – сказал Лютто, и снова для успокоения похлопал воина по плечу. – Дело в том, что он тоже приложил руку к вашему выздоровлению. К сожалению, от демонов ночи невозможно добиться безвозмездной помощи. Они в любом случае желают получить достойное вознаграждение за потраченные усилия. Вот здесь Ватто и попался. Он имел неосторожность заключить с Медасфеном сделку.

     – Что пообещал?

     – Если выразиться словами демона, то «маленькую посильную помощь в трудный для Медасфена момент». Я практически уверен, что это будет очередная каверза.

     – Стало быть, из-за меня Ватто опять попал в неприятности?

     – Хм… В общем-то, да.

     – Почему же ты отпустил его одного?

     – Вы не поняли, господин. Ватто нечего тревожиться за свою жизнь. Пока Медасфен не получит обещанное, он его не тронет. Но я боюсь за него! Ватто однажды уже переступал закон. Не хочу, чтобы он сделал это снова.

     Кейлот понимающе кивнул. Но настороженное выражение не покидало его лица.

     – Знаю, о чем вы думаете, – угадал Лютто. – Вы, верно, забыли, что Медасфен не всегда пребывает в образе ужасного желтоглазого демона. С наступлением утра и до самого заката он становится таким же слабым и уязвимым человеком, как и мы с вами. Может, нам стоит его… – и Лютто словно бы невзначай коснулся рукоятки кинжала.

     – Мы подумаем над этим, Лютто. Что с моей рукой?

     Тут южанин несколько замешкался. Он был совсем не против того, чтобы во все тонкости проделанной работы Кейлота посвятил Ватто. Но его как на зло не оказалось рядом, и Лютто был вынужден взять слово. Он рассказал воину все то, что четырьмя днями ранее произошло на склоне Хрустальной Горы. В том числе, какую роль во всем этом сыграл Медасфен.

     Воин начал ощупывать тяжелый серый сверток, невообразимым образом прикрепленный к его правому локтю. Когда он предпринял попытку развернуть материю, укрывавшую искусственную руку, Лютто мягко, но настойчиво отвел прочь его ладонь.

     – Она не должна видеть свет до тех пор, пока не станет вам подчиняться. Я знаю, к такой новости привыкнуть очень трудно.

     Кейлот выглядел крайне удивленным. Но, видимо, информация, полученная посредством ощупывания, несколько его успокоила, и он спросил:

     – Сколько понадобится времени на то, чтобы она… окончательно прижилась?

     – Ватто говорит, месяца два или три…

     Кейлот нахмурился.

     – По-моему, на сегодня достаточно новостей, – пробормотал Лютто. – Ложитесь, господин, и продолжайте отдыхать. Вам нужно набраться сил и прочно встать на ноги, чтобы продолжить путешествие.

     – Путешествие? – смутился Кейлот. – Куда мы пойдем? Я думал, нас ждет дорога назад, в Королевство Низовья.

     – Можно, и назад, в Королевство Низовья. В Эндфорд, где, как вы сами говорили, вас ничего не ждет. А можно и дальше, на юг, чтобы посмотреть, чем еще сможет удивить вас этот мир…

     КОНЕЦ

     Дмитрий Фантаст

     Дымыч

     Глава 1

     Дымыч никогда не был Дмитриевичем, просто в условиях кризиса и всеобщего подорожания он курил странные самокрутки, от которых несло чем-то горелым. Закурил он давно, еще в лихие девяностые. С тех самых пор сигарет не принимал, сбивая с толку старушек и прочих лиц, обыскивающих округу, ожидая увидеть разгорающийся пожар.

     Дымыч выбрал местом своего заседания рассохшуюся под солнцем серую неокрашенную лавочку, и каждый день был готов поведать миру совершенно фантастическую историю. Зачастую он сам являлся участником событий, а то и непосредственно затевал такие приключения. Когда все эти истории с ним происходили, никто предполагать не брался. Все старожилы в один голос утверждали, что Дымыч всегда был на этой лавочке, если не околачивался в леске неподалеку в поисках трав, мха, кореньев, которые можно было выкурить. Сколько лет было Дымычу – никто точно не знал. С днем рождения его поздравляли первого января, потому как он утверждал, что родился в аккурат в один день с началом календаря человеческого.

     Дымыч был бородат, одевался в черную телогрейку и серые, в крупную полоску, штаны. На ногах – припорошенные пылью извечные кирзачи со слегка налипшей на них хвоей. Образ могла бы стильно завершать шапка-ушанка, но на ее месте щегольски красовалась утепленная бейсболка черного цвета, над козырьком которой вышита золотыми буквами надпись: «Demon». В руках Дымыча всегда присутствовала палка, которая причудливой природой своей узловатости походила на трость с набалдашником в виде козлиной головы.

     Сегодня накрапывал мелкий моросящий дождик, украшая траву и листья серебристым налетом, какой бывает от утренней росы. Дымыч восседал на своем месте, опираясь на трость обеими большими ладонями, и вглядывался в сероватое небо, словно размышляя о чем-то философском. Его курительные принадлежности были упрятаны в оттянутые карманы телогрейки до особо подходящего момента.

     – Дымыч! – голова беспокойной дачницы, имевшей небольшой огород около той самой лавочки, появилась над штакетником забора. – Не хочешь пирожочков покушать? Наготовила, думала придут крышу подправить, а оно вон что…

     Соседка, укрытая от мороси целлофановым пакетом, посмотрела на Дымыча с грустинкой. Сколько бы он не сидел здесь, она постоянно выносила ему угощения. Одинокая немолодая женщина поглядывала на аккуратную бородку сидящего, большие руки и ясный взгляд пронзительных светлых глаз немного иначе, чем остальные обитатели дачного сообщества.

     – Матрена, добрая ты душа. Вот сейчас моросить закончит, подойдут твои работнички… – пробормотал Дымыч, покосившись на женщину. – Чем кормить будешь?

     – Не Матрена я, Мария, – вздохнула собеседница, – да много напекла, не волнуйся.

     Дымыч достал заветный кисет и трубку. Расположив их перед собой на таком же, как и лавочка, столике.

     – Ну раз так… Тащи пироги свои, да присядь, я тебе про бригаду строителей поведаю историйку, очень занимательная. Да сними это безобразие с головы, все изящество твое портит…

     Мария торопливо сдернула с головы целлофановый пакет и распахнула калитку, чтобы вынести Дымычу пирожки и выслушать одну из его историй.

     Сегодня дым из трубки пах очень необычно. В нем была пряность восточных благовоний, сладость цветения весны и еще что-то, придававшее едва уловимую остроту этому странному табаку, аромат которого повис над столиком и лавочкой. Было такое ощущение, что даже капли дождя от этого дымного облака отскакивали, потому что когда Матрена садилась за столик, поверхность лавочки оказалась совершенно сухой.

     – Так вот, я скажу тебе одну простую вещь, в которую ты не поверишь вовсе. Да и не важно мне твое неверие, – начал рассказ Дымыч, тыча в Марию мундштуком трубки. – Речь об другом будет идти вовсе.

     Рассказ, сопровождаемый дымом из трубки, полился, плавно погружая слушательницу в события.

     – Вот сейчас уж часто гуторят по ящику про всякие потусторонние силы. Только не ведают они, что говорят, потому что на самом-то деле иначе все. Никаких тебе крыльев, рогов, запаха серы да копыт. Все до банального просто. Люди это, из крови и плоти. Глядишь, пораниться могут, рассмеяться, заплакать, даже влюбляются, как человеки. Только это нехорошо для них самих.

     Новое облачко вылетело из усов Дымыча, окутывая Марию теплом и благовониями. Сегодня у него была на редкость приятная курительная смесь. Уже по ее ароматам было понятно, что расскажет он что-нибудь романтичное.

     – Много их, разных. Злых и добрых. Ангелы с чертями, вурдалаки, гномы, тролли, колдуны, волшебники, даже драконы в человечьем обличии. Но не об этом речь. Это уж потом я узнал, в какую бригаду меня занесло лихое безденежье. На тот момент подельники мои казались такими же неприкаянными, как и я сам. Бродили мы в поисках подработки да ночлега по окрестным коттеджам. Бывало, что и ночевали у костра, делясь последними припасами. Но однажды нам повезло.

     К лавочке стал потихоньку подтягиваться народ. Подтаскивая стульчики, лавочки, соседи собирались с чашками чая и семечками под моросящим дождем, укрываясь от него под зонтиками, разовыми китайскими плащами, обычными клеенками и прочими подручными средствами. Послушать Дымыча выходили даже во время трансляции популярных сериалов, если у рассказчика было подходящее настроение. Собравшиеся не шумели, приветствуя друг друга кивками. Дымыч обводил всех довольным взглядом и продолжал уже погромче, чем рассказывал Марии.

     – Попали мы на подряд к очень богатому владельцу коттеджа. Новоиспеченный нувориш строил жилье с размахом, а мы за что только не брались. Камин? Запросто! Бассейн? Никаких препятствий. Может, на самом деле, работали мы не так уж хорошо, но на тот момент рынок подобных услуг был неказист и без особых претензий. Потому и попали мы в домик для прислуги и строителей на громадном, огороженном высоким забором участке. Сам дом возвышался над участком, как рыцарский замок с башнями для стрелков. Зубчатые верха стен дополняли это впечатление. Местный сторож в беседе со мной обмолвился, что в свое время произошла на этом самом месте княжеская битва, да много всяческих исторических ценностей нашли при рытье котлована. Хозяин укрыл находки, чтобы не утратить огромную живописную территорию.

     И все бы было вполне хорошо, если бы не начали происходить непонятные вещи с моими коллегами. В первую ночь нетрезвый сторож палил во все стороны из ружья, утверждая, что видел на территории огромного волка. Во вторую – гонялся с дубиной за воображаемым троллем. Ружье у него отобрали, потому, как выстрелом вышиб он витражные окна в летнем саду недостроенного особняка. В третью ночь эпопея «борца с нечистью» окончилась самым трагическим образом. Сторож свалился в котлован, вырытый под бассейн, сломал ногу и был отправлен в травмпункт с последующей госпитализацией в психиатрическую лечебницу. Он утверждал, что боролся с драконом, который хотел что-то откопать на участке. Диагноз был понятен даже врачам скорой помощи: белая горячка в самом чистом виде.

     На смену неудачливому сторожу, не сумевшему одолеть нечисть, были высланы два коротко стриженых «бычка» с оттопыривающимися от наличия кобуры пиджаками. Только даже такое пополнение охране участка не помогло. Потому как, выскочив ночью во двор по нужде, был я крайне удивлен появлением гнома, что освещал себе путь странным неэлектрическим свечением и был, видимо, занят поиском чего-то важного, утратив при этом всякую бдительность.

     По молодости и глупости я поведал об этом наблюдении своим товарищам по работе, и стали они поить меня по вечерам особым чаем, от которого мой молодецкий сон становился непомерно крепким. Но однажды я потихонечку вылил отвар в сапог огромному монтажнику Дарику, чтобы не утратить бдительности во тьме ночной. Что меня сподвигло на такой поступок? Просто каждое утро бычки-охранники обнаруживали во дворе странные следы вмешательства в окружающий ландшафт, которые они объяснить не могли по причине глубокого здорового сна, но регулярно заставляли тощего Толика скрывать следы непотребства. Стало мне любопытно, что это мои сотоварищи замыслили. Неужто за артефактами подались, вознамерившись разбогатеть в мое отсутствие? И я затаился, выдавая себя за спящего, как можно искуснее. Даже похрапывать начал для достоверности. На что тощий Толик раздраженно швырнул в меня второй огромный сапог Дарика, чтобы я поутих. Я не стал больше нарываться, потому что этот сорок последний размер вышиб из меня огромный сноп искр, и я едва не впал в беспамятство.

     Дымыч старательно вытряхнул из трубки пепел, делая многозначительную паузу. На небе прорезались первые лучи солнца, разгоняя серые тучи. А рассказчик набивал трубку из другого кисета, не того, что был в предыдущем заходе. Скоро слушателей окутал голубоватый дымок с привкусом дурманящей лаванды. Дымыч продолжил:

     – Теперь мой рассказ вам сновидением покажется, можете не верить, да выслушать его стоит. За полночь мои коварные побратимы по тяжкому труду покинули домик тихо, без лишних разговоров, а я подождал некоторое время и потихоньку отправился за ними, чтобы разрешить свои догадки. Сразу же за дверью увидел я тощего Толика и огромного Дарика, что с шипением дрались за обладание лопатой. Причем жилистый Толик вцепился в древко с такой силой, что аж глаза краснотой заблистали в темноте. Дарик же пытался стряхнуть его, размахивая лопатой над собственной головой.

     – Отвянь, рептилия, – шипел с верхотуры Толик, – я первый лопату заговорил!

     – Уймись, кровопиец, – отвечал соответствующе Дарик. – Плевать огнем мне на твои заговоры.

     Пользуясь тем, что они были увлечены поединком, я проскользнул тайком вглубь дворика, на котором мы еще не уложили плитку и не забетонировали фонарные столбы. Был у меня простой план: отловить мелкого, но проворного узбека Рашида, да вытряхнуть из него правду, поймав на горячем. Так я и поступил. Но едва я уловил хитреца за шиворот, как он вроде и мельче сделался, и перестал косить азиатской рожей, а оброс рыжей бородою, обзавелся носом-картошкой, и, если бы колпак ему, как в мультиках, – так оказался бы вылитый гном. После того, как я его встряхнул усиленно, вышла следующая история…

     Дымыч сощурился, обвел всех взглядом, достигнув самой загадочной части своего повествования. Потом затянулся из трубки и с выдохом сказал:

     – Весь народ этот жутко до баб наших охочий. А бились князья на этом самом месте не за земли или власть, а за артефакт диковинный – амулет очарования. Кто ни наденет эту блестяшку – сразу в эталоны красоты попадает. Князья, ясное дело, друг дружку поубивали, а амулет так и остался лежать на ристалище, конями притоптанный. Вот и пронюхала про эту легенду нечисть, стала обшаривать округу. Я-то единственный, кто нуждался в работе, остальные за амулетом прибыли. Но нашел его ваш покорный слуга, когда велели мне компостную яму для сада вырыть. Там и лежала эта штуковина странная. Верх ее был – точь-в-точь женская грудь, а к низу оканчивалась она органом неприличным мужеским…

     – Что ж ты, Дымыч, на Анджелине Джоли не женился? – хохотнул рыжий Пашка из задних рядов.

     Дымыч хитро сощурился и потянул из трубки пьянящего лавандового зелья.

     – Это ты, Пашка, глупостью женский пол распугиваешь, а мне этот амулет ни к чему, я и без того женщинам нравлюсь, – спокойно ответил Дымыч.

     – А что с амулетом-то потом сталось? – спросила нетерпеливо Мария.

     Дымыч торжественно отломил кусок пирожка, обнаружив внутри начинку из яблок, и довольно усмехнулся в бороду:

     – А это другая история…

     Глава 2

     Дымычу стало жарко. Он, как прежде, сидел в тени яблони, свесившей тяжелые от плодов ветви. На неокрашенных досках столика лежали два кисета из темно-синей материи и трубка. Взгляд Дымыча блуждал по этим трем предметам. Он даже не заметил приближения Марии с двумя большими чашками чая.

     – Что-то я, как барышня между двумя женихами, выбрать не могу, – горестно вздохнул он, когда услышал тихое: «Будь здоров, Дымыч».

     Мария усмехнулась и присела на лавочку рядом с Дымычем, подтолкнув к нему большую чашку с красным цветком на боку и расположив на столе тарелку со свежеиспеченным печеньем.

     – Да уж какое там, Дымыч, – махнула на него аккуратной ладошкой Мария. – Тут, поди, одного удержи около себя, а ты среди двух говоришь. Какая-то необыкновенная у тебя девица выходит.

     Дымыч смерил Марию взглядом светлых глаз и решительно взял правый кисет.

     – Девица моя имеет прототип реальный, Матрена, – уверенно сообщил Дымыч, набивая трубку. – То, что необычная она, так это целая история есть в ее жизни. Я бы тебе поведал, да вот окончания не знаю.

     Сорвавшееся с дерева яблоко стукнуло о стол, будто ставя точку. Но Мария решительно сунула упавший плод в карман и заявила:

     – А ты без конца поведай. Может, сами додумаем.

     Подтянувшиеся соседи закивали головами в поддержку требования Марии. Солнце уже пробивалось сквозь листву, играя по округе яркими пятнами. Собравшиеся усаживались в кружок на принесенные табуретки или прямо на пожухлую траву. Места занимались так, чтобы хорошо видеть Дымыча в черной футболке с надписью: «Evil» в левой верхней ее части. Сам же владелец новенькой молодежной вещицы сосредоточенно раскуривал трубку. Это было верным признаком того, что рассказ все-таки будет.

     – Только не вздумайте потом требовать, чтобы я вам окончание этой истории придумывал, – пыхнув дымком, предупредил Дымыч. – Для самого загадка осталась. Ну, коль такие любопытные, получите ее теперь на весь коллектив.

     Мария пододвинула тарелку с печеньем поближе к рассказчику и, опершись локтями о стол, приготовилась слушать. Впрочем, все вели себя так же, поерзав на местах.

     – Было это давно. Я тогда подрабатывал в одной столичной конторе. Не было у меня там ни особой должности, ни денег великих, хотя офис был престижный по тем временам. Вся атрибутика красивой жизни там имелась. Кабинеты с блестящими табличками, техника вся электронная, что тогда еще в диковинку была. Секретарши длинноногие у начальников, тыкающие на кнопочки селекторов пальчиками с ярким маникюром. В общем, все было в лучших традициях жизнедеятельности тогдашних контор, но речь тут совсем не об этом.

     Дымок от трубки Дымыча сегодня был игриво сладковатый, будто с привкусом ванили. Манил, заигрывал с обонянием слушателей.

     – Как клерк я был не слишком полезен, зато моя большая практика в ремонтах и шабашках строительных тут сгодилась в самый раз. Развила она во мне смекалку хитрую, – Дымыч даже слегка сощурился от таких воспоминаний. – Как что-нибудь сломается, так сразу меня зовут. За то и держали. Розетки, чайники, замки, даже застрявшая в ксероксе бумага – все моя епархия, расправлялся с нею очень быстро. Вот и полюбили меня женщины на чаек приглашать с печеньем. Поговорить, душу излить, как лучшему другу. Но особо мне нравилось к одной ходить…

     Рыжий Пашка громко хохотнул. Хотя и пихнули его локтем под бок, но все-таки причину своего веселья он выложил громко и задиристо:

     – Дымыч, на обедик ходил? Стресс снять? Расслабиться?

     Дымыч приподнял бровь, разглядывая Пашку с недобрым огоньком во взгляде.

     – Пашка, вот понимаю я теперь, отчего у тебя успеха нет у женщин, – заметил Дымыч, указывая мундштуком трубки на Пашку. – Чтоб ты совсем радости от общения с прекрасным полом не утратил, скажу тебе один секрет: даже если женщина тебе давно покорилась, не должен ты никоим образом показывать этого факта, ибо рушишь этим ты ее неприступность. Она и сама знает, когда явить миру свою покорность избраннику.

     Дымыч выпустил большое пушистое облако дыма и отвернулся от Пашки.

     – Отвлекся я тут, молодежь воспитывая… – вздохнул он. – Молодая женщина, которую я так старательно пытался видеть чаще, была умна и красива, как богиня. Что греха таить, был я, как многие, в нее влюблен по-юношески. Однако, вопреки всем нашим чаяниям, ничего ни одному из нас не светило. Была она уже в ту пору замужем года три как. Вот незадача…

     Дымыч, видимо, от переживаний прикрылся продолжительной затяжкой. Так мощно он задействовал свои легкие, что из трубки аж искры посыпались.

     – Стройна, с ангельским голоском, всегда ровна в общении со всеми, никогда не повышала голос. Думал я, что все у нее в порядке до определенного момента, пока как-то не разговорились мы после пары бокалов шампанского на корпоративе. И тут поведала она мне историю свою, что не на шутку меня удивила. Оказывается, есть у нее в жизни мечта одна несбыточная: вернуться в прошлое да поменять кое-что. Касалось это того момента, когда меж двух одного надо было выбрать. Не стану я делиться секретами ее жизни. Да вот разочаровалась она в своем муже сильно, что ни дать, ни взять…

     Дымыч опять затянулся и несколько секунд молчал, прежде чем продолжить, но даже Пашка не решился его потревожить в этом состоянии. Лицо Дымыча вдруг приобрело такое нежное и удивительно приятное выражение, что все мимо воли им любовались в тишине.

     – Была верна моя собеседница и предана супругу, просто на удивление. Но сквозило в ее рассказе великое женское разочарование, что так быстро заставляет женщин стареть и злыми становиться. Мне так этот рассказ в душу запал, что не мог я не думать об этом. Боялся, что наш Ангел в демонессу превратится с этой вот бедой. Уж очень не хотелось услышать из ее уст: «Мужики эти, сволочи…»

     Мария украдкой утерла слезу платочком, вытащенным незаметно из кармана легкого летнего халатика, и уткнулась в чашку с остывшим чаем.

     – Хотя и не вспоминали мы больше этот разговор по душам, болел я им долго. Думал, что горы бы свернул, лишь бы вернуть ей те времена. И так бы переболел, может быть, если бы не один случай. Тут вы мне можете не поверить, а лучше дать волю фантазии и позволить в такое уверовать. Началось все, как обычно, банально, по-бытовому. У соседки моей забился стояк канализации. И тут поперло из раковин все, что сверху лили неосведомленные соседи. Вот и прибежала она ко мне, потому как пока слесаря дождешься – затопит этим зловонием всю ее квартиру. Не мог я оставить одинокую женщину в беде. Пока она с моими поручениями побежала в магазин за всякими средствами в помощь нашей борьбе, стал я этот треклятущий стояк тросом пробивать. Да вдруг слышу голос оттуда: «Прекрати, изверг, ковырять мне задницу!» Я аж похолодел от неожиданности. Кто бы мог в таком узком стояке застрять?

     Тут Дымыч усмехнулся перед затяжкой.

     – Мыслимо ли, чтобы там мог оказаться кто-нибудь живой? – вел он дальше рассказ. – Стал я допрашивать с пристрастием обнаруженного в трубе. Оказывается, что был это настоящий джинн, что скрывался он от внезапно вернувшегося мужа, потому как рисковал быть застуканным в прелюбодействе с другой соседкой, жившей на пару этажей повыше. Все бы хорошо, да как раз в ванной они были. Ни окон тебе, ни выходов других, одна дверь, да и та в прихожую открывается. С перепугу и от волнения нырнул он в сливное отверстие, пока недобропорядочная жена укрывала его от ворвавшегося в ванную супруга. И тут, как назло, беда такая: джинны брезгливы до истерики, с коей он и застрял в этой самой трубе.

     Дымыч терпеливо дождался, пока народ отхохочет положенное, потом выпустил очередное облачко дыма и повел рассказ дальше:

     – Джинна пришлось извлекать из сточной канализации с помощью тонкой психологической проработки, состоящей из отборного мата. Но чудо это неведомое я увидел впервые жутко грязным, в черной вонючей жиже и страшно растерянное. Не дожидаясь явления хозяйки квартиры, мы быстро отмыли его, израсходовав изрядное количество чужих шампуней. После чего джинн подуспокоился и принял облик человеческий. К приходу моей соседки он являл собой презентабельного молодого мужчину. Кажется, соседка тогда не на шутку влюбилась, но я особо не задерживался, сообщив, что устранил ее аварию, и поспешно ретировался. Оставив эту парочку вдвоем. Один завернутый в чужое полотенце джинн и женщина очень симпатичной наружности с охапкой средств бытовой химии. Кто его знает, может, и пробили они, так сказать, стену непонимания.

     Тут без краткого обсуждения не обошлось, мнения разделились, предположения не стали обрастать цепочками приключений, потому что слушатели хотели слышать дальше от Дымыча невероятную историю. Он поглядел на печенье, даже крутанул тарелку, развернув к себе поближе наиболее поджаристое, но ничего не взял. Публика напряглась: Дымыч брал угощение только по окончании рассказа. Значит, скоро придет к финалу его повествование.

     – Джинн спасенный меня отыскал. Пришел в гости с бутылкой какого-то вермута и благодарностью. Среди прочего открылась его колдовская специализация: являлся он властителем времени. И тут меня как током прошибло. Ведь я мог бы помочь той самой коллеге, что не выходила у меня из головы. Джинн некоторое время противился: его, видите ли, за такие вот выходки могут в сосуд заточить и в море зашвырнуть на веки вечные. Но после второй бутылки водки чудо он все-таки сотворил.

     Дымыч затянулся, прервав рассказ. Затяжка опять была глубока, до самых искр.

     – С тех пор не видел я ни знакомой своей, ни джинна. Если со вторым все более или менее понятно – попал он в заточение, вытащит кто-нибудь за желания, то с нею, с коллегой моей, – сложно. Задумался я не на шутку: вдруг навредил ей этим? Искал ее долго. С ног сбился, но так и не нашел. Сгинула она как будто. Вот такая история. Желание менять что-либо в своем прошлом – это не всегда хорошо…

     – Дымыч, а ты ее имя помнишь? Мы бы поискали, чтобы закончить-то твою историю, – вдруг проявил инициативу Пашка.

     – Давно это было, Пашка, – признался Дымыч. – В виду собственной вины, постарался я выкинуть из головы воспоминания о событиях этих. Да вот мелочи получилось позабыть, а всю историю – нет.

     Дымыч потянулся к вожделенной печенюшке, но Мария внезапно отклонилась, выпрямила спину и произнесла голосом, который никто не узнал:

     – Мария ее звали. Но это уже совсем другая история…

     И голос этот был так похож на ангельский, что по спине у всех пробежали мурашки.

     Глава 3

     Дымыч курил сегодня что-то отвратительное. Оно душило и вышибало слезу, как дым от прогорающих палых листьев и пластика. Прямо перед столиком, облюбованным Дымычем, разлилась огромная лужа, рыжая и мутная от растворившейся в ней глины. Пашка старательно ковырял канавку, чтобы слить это «озеро» в овражек.

     – Пашка, ты шевелись, – требовала Никитишна.

     Никитишна была одета, как обычно, в платье с синими цветами и фартук с выцветшими от многих стирок подсолнухами. Едва где-то в округе появлялся этот наряд – тут же можно было ожидать громогласное приветствие и звучную пронзительную болтовню.

     – Никитишна, ты бы отошла, – кряхтел Пашка, деловито работая лопатой. – Глина скользкая – неровен час поскользнешься да выкупаешься.

     Пашкино кряхтение не произвело на громогласную Никитишну ровно никакого впечатления, она шагнула ближе и… Никитишна вошла в грязную лужу, как «Титаник» в море, когда его спускали со стапелей, подняв целую волну брызг. Пашку окатило этой волной с головы до ног, на Дымыча попало несколько капель. Он стал оглаживать ухоженную бородку, укрывая усмешку.

     – Никитишна, вот на русалку ты не очень похожа, разве что неловкостью… – заметил Дымыч, справившись со смехом.

     Пашка утер лицо чистым носовым платком, чертыхнулся, глядя на Никитишну, которая выбиралась из лужи на четвереньках и ругалась на чем свет стоит, упоминая и прорвавший водовод, и производителей труб, и неповинного Пашку, зацепив и всех, с кем недавно имела конфликты. Дымыч почему-то остался неохваченным, она только махнула на него рукой, разбрызгивая рыжую грязь, и поспешно удалилась восвояси.

     – Дымыч, а ты и русалок видел? Раз с таким знанием дела заприметил, – хохотнул Пашка, усаживаясь на траву около лужи.

     – Чтоб ты понимал, я не просто видел, Пашка, – сообщил Дымыч, выпустив огромное облако дыма. – Даже под чары попал одной такой особы.

     Пашка заинтересованно уставился на Дымыча, утирая проступившую от дыма слезу.

     – Дымыч! Ты, под чары? Не верю! – рассмеялся Пашка, стягивая мокрую футболку.

     Дымыч задумчиво уставился куда-то вдаль, Пашка даже невольно проследил направление его взгляда, но ничего, кроме нависших над забором ветвей сливы не увидел, а выражение лица у Дымыча было таким, будто он увидел что-то очень дорогое, как приятные воспоминания.

     – Был я молод и неразумен, – начал Дымыч, выпустив еще одно облачко дыма. – В ту пору болел я практически каждой девушкой, что заговоривала со мной или привлекала внимание. Научиться спасаться от такой напасти – задача сложная. Но это только мужчина поймет. Что тут женщинам ветреным пояснишь? Невдомек, как мы из-за них страдаем…

     Пашка старательно закивал головой, но ни слова не произнес, чтобы не вспугнуть такой любопытный рассказ Дымыча.

     – Намаялся я со своими горячностью да страданиями, и решил уединиться, – говорил Дымыч, доставая еще один кисет с табаком из кармана. – Предложили мне тогда пойти поработать на одной лодочной станции. Никакого туризма там не предполагалось. База строго мужская, рыбацкая. Да кто бы мог предположить, что попаду я из огня да в полымя…

     Дымыч вытряхнул из трубки пепел и стал готовиться набивать ее заново. Пальцы у него ловкие, аристократично изящные, как будто Дымыч не по стройкам да лодочным станциям подрабатывал, а в консерватории виртуозно инструмент пользовал.

     – Как только прибыл я в это отдаленное местечко на берегу реки, так сразу ее увидел. Понял тогда, что пропал, не уйти мне от неизбежного. Как же я смогу не залюбоваться такой изящной девчонкой с длинными русыми волосами и небесно-голубыми глазами? Вранье это все, что надо волей обладать. Куда моя воля в тот момент подевалась, до сих пор сказать не могу, – рассказывал Дымыч.

     Пашка же зачарованно наблюдал за его точными выверенными движениями. Ведь как будто точно знал Дымыч, какая щепотка табака его странного нужна, да как ее уплотнить надо в трубке для комфортного курения.

     – Вот и остался я там, Пашка, травмы лечить душевные свои. Думаю: раз уж так сошлось, значит, правда клин клином вышибается. Вот что скажу тебе на заметку. С каждой неудачей твоей по части прекрасного пола добавляется в тебе самом особого понимания и мастерства. Это становится чем-то упоительным, как охота, если уж с настоящими мужскими занятиями равнять. Не стал я сразу горячность и интерес показывать, а принялся наблюдать за девчонкой. И надо отметить в том особое удовольствие. Она, как статуэточка прекрасна, изящна каждым движением, легка необыкновенно. А волосы ее только кажутся русыми, на самом деле, если приглядеться, то спадают они по точеным плечикам тяжелыми волнами, где так и чередуется светлый локон с локоном, что чуть темнее, как в морской волне изумрудная вода чередуется с пенным гребнем.

     Дымыч поднес к трубке огня и затянулся. Пашка все время хотел уловить тот момент, когда Дымыч доставал спички или зажигалку, и не мог. Такое ощущение было от трюка Дымыча, что он будто пальцами трубку разжигал.

     – Было в ней и то, что больше всего влечет, – Дымыч выдохнул дым, что смутно напомнил запах моря. – Это такое особое умение девушек – казаться обаятельно-смешными и трогательными. Могла Марина сотворить самую нелепую неловкость, но именно так: рассыпаясь смехом звонким, как будто капли летнего дождя, что радугу рождают. Упасть с мостков в воду, неловко шагнуть в лодку, уронить что-нибудь – это все то, к чему мы привыкли и чего ожидали от нее. Улыбались, когда встречали ее, проспавшую, встревоженную и растерянную. Весь день она просиживала в маленькой комнатке конторки, ведя учет и продавая рыбакам заезжим услуги нашей небольшой и неказистой конторы.

     Дымыч опять затянулся и вздохнул, будто углубившись в свои воспоминания.

     – Жаркими деньками она отправлялась искупаться на дальний пляжик, подальше от приставучих рыбаков, а мы с Петровичем садились за накрытый ею стол. В этот момент зачастую мы и обсуждали ее с особым вкусом. Петрович и сам был личностью колоритной. Его на базе старожилы звали водяным за длинные прямые волосы и вылинявшую тельняшку, которую он и не снимал, кажется. Рассуждали мы о ней особо, до деталей смакуя все мелочи. А тем она нам давала очень много. Заодно мы бдительно обсуждали каждого приезжего рыбака, что оказывал ей знаки внимания. Но однажды Петрович родил во мне неуемное желание. Всего-то одной фразой: «Слыхивал бы ты, как она поет, вообще бы на край света за ней отправился». Вот тут, Пашка, я и спятил, стал вертеться вокруг Марины, улучая момент, когда можно будет ее попросить спеть. Долго не выходило у меня… Беда мне помогла в этом, как это ни нелепо, но все именно так и произошло.

     Дымыч отложил трубку в сторону, устроив ее в заботливо принесенной кем-то пепельнице, словно в колыбели. Тут он нахмурился и продолжил рассказ немного другим, тревожным тоном.

     – Прибыла в наш рай компания несвойственная. Тройка молодых людей высокомерных, пренебрежительных, бросающих чаевые размером с зарплату, да несколько девиц с ними. Как раз в тот момент на базе никого не было, кроме них. Испугался я за Марину, приволок на всякий случай из лесу дрын потяжелее, да припрятал у конторы. Какое-никакое, а вооружение против этих хлыщей. Но кроме плоских сальных шуточек они себе ничего не позволяли. Началось все уже в конце дня, когда Марине домой уж надо было идти. Из коттеджа молодцов девицы вылетали в слезах одна за одной, а после и сами отдыхающие нувориши появились. Пьяные, остервеневшие, они направились в контору. Я в тот момент как раз выслушивал рассказ одной из девиц, что эти типы какой-то дряни нажрались, изнасиловали их, избили да вышвырнули. Все это испугало меня не на шутку. Взял я оружие свое да и отправился на защиту Марины, пока Петрович милицию пытался вызвонить.

     Дымыч было потянулся к трубке, но рука его на полпути остановилась и легла на стол совсем рядом с пепельницей. Передумал он курить, видимо.

     – Бился я недолго, хотя и отчаянно. Отоварили меня в аккурат по затылку, потом все, как через туман, будто и был я там, и не было меня. Слышал я, словно из-за стены, как они Марину стали доставать. Да не растерялась наша Мариша. Вдруг говорит: «Да что за проблемы, ребята? Вы собой очень хороши, да и не жадные. Все будет, только дайте мне для вдохновения вам одну песенку спеть. Обещаю, вы не пожалеете». Я было дернулся выручать Марину, да понял, что связали меня плотно. Подергался немного, да притих в тот момент, когда Марина струн гитарных коснулась. Так тебе скажу, Пашка, не слышал ты никогда настоящей песни. Вот я слышал, знаю, что это. Было в голосе ее то, что сводит с ума мужское существо. Если бы не упакован я был веревкой, как копченая колбаса, уже бы был у ее ног, готовый голову за нее положить, любой приказ выполнить. Жил этот голос во мне, пульсировал в крови огненной страстью и нежностью. Такого никогда я больше в жизни не чувствовал…

     Дымыч замолчал, опустил голову, укрыв взгляд, потом опять выпрямился, плечи расправил и продолжил:

     – Не один я такие чувства испытал. Охламоны эти тоже прониклись. Маришка как-то легко предложила им отправиться купаться на реку, на ее дальний любимый пляж. Я видел, как выходили они из конторы, забился в попытках освободиться, да получил ботинком в голову и отключился. Так и провалялся непонятно сколько времени, очнулся, когда за окном уже вовсю стрекотали сверчки. Тревога исчезла, когда я услышал, как Марина с Петровичем переговариваются шепотом. Во мне сразу такая радость родилась, что я улыбался, слушая обрывки фраз: «Беги, русалка, нет места тебе в миру отныне, ты три души человеческие загубила, на дне морском место твое, да этот не оставит, слышал он зазывное пение твое»… «Не поминай лихом, водяной, не желала я зла людям»… Пытался я следователю рассказать потом услышанное, да списали все на сотрясение мозга, лечили долго. Зато, Пашка, видел я русалку, да и пение ее слышал. Лучше бы не слышал, потому что после я в море отправился, искать ее, да так и не нашел, хотя и натерпелся немало. А изуверов этих нашли на дне реки. Говорили, что пошли купаться нетрезвые да в прибрежной тине запутались. А мне вот кажется, что увлекла их русалка пением своим, ей-то проще простого такой трюк проделать, хоть и неловка она на суше и смешная немного.

     Глава 4

     На заботливо очищенный от снега стол с ветки яблони упала и рассыпалась клякса снега. Это суетливая птичка с красной грудкой качнула ветки, нетерпеливо прыгая по ним в ожидании Дымыча. Пернатые всегда слетались на принесенные им крошки. Процедура кормления птиц у Дымыча похожа на своеобразный ритуал. Он, не торопясь, достает из кармана телогрейки целлофановый пакетик с крошками и какими–то семенами, явно припасенными заранее, откатывает края, словно это холщовый мешочек, и озирается по округе, выискивая всю пернатую компанию.

     Дымыч никогда не бросает корм поближе, не настаивая на своем обществе. Он четко вымеряет расстояние комфортное для пугливых пичуг. Нет в нем стремления получить восторг от недоверчивой и настороженной их близости, как и желания почувствовать невесомые цепкие коготки лапок на собственной ладони. Он угощает, нарочито и продуманно создавая своеобразный уют и комфорт.

     Сегодня Дымыч задерживался. Пернатые гости в нетерпении оглядывали округу в поисках своего кормильца. Вместо него на лавочку за столом плюхнулся Пашка, досадливо смахнул снежную «кляксу». Он сел на привычное место Дымыча, явно демонстрируя ожидание. С веток сорвались возмущенные нарушением субординации птицы, пестря самыми разными окрасками. На незадачливого Пашку осыпался снег с веток. Он невразумительно ругнулся. Нахмурился, глянул вдоль внутрисадовой дорожки и вздохнул.

     Дымыч появился неожиданно, как будто материализовался из дыма. Откуда он взялся, трудно было предположить. Усиливало эффект волшебства то, что на нем был ярко-красный колпак, который носят на новогодние праздники актеры и затейники. Пашка удивленно уставился на прежде довольно консервативного Дымыча.

     – Дымыч, что-то ты задержался, – хохотнул он. – Никак Снегурочка не пришла?

     Дымыч обстоятельно смахнул ладонью с лавочки снег, уселся на непривычное для него место и вместо привычного кисета с табаком положил перед собой перчатки из хорошей кожи. На отворотах было видно, что внутри они отделаны натуральным мехом. Пашка с интересом разглядел этот неожиданный атрибут одежды Дымыча.

     – Да, Пашка, хорошо, что она не пришла… Хотя, давно было это, я чуток постарше тебя был, – вдруг начал Дымыч, располагая рядом с перчатками кисет.

     Показалось Пашке, что от кисета потянуло тонким ароматом вишни. Как будто в морозном предновогоднем воздухе зацвела она белыми хлопьями. Пашка даже головой мотнул, чтобы сбросить наваждение.

     – Так вот… В ту пору я отправился поработать в те места, где лета и вовсе не бывает, а весна настолько коротка, что и заметить ее толком не успеваешь, – продолжил Дымыч, набивая трубку каким-то хитрым табаком. – А люди, они всегда под стать местности. Как климат чуют – моментально меняются. Даже в мелочах. Вот ты, коль не жадничал, замечал бы в девушках такие перемены. Как развернет погода, так и благосклонность у них меняется. То гневаются, как срывающийся бурный ветер, то холодны, как самая стылая зима, а то вдруг романтичны, как расцветающий сад. Да что я тебе рассказываю? Это ты потом поймешь, когда надоест впопыхах шарить у них под одеждой в темном подъезде, не обращая ни на что внимания.

     Пашка обиженно оттопырил нижнюю губу, собираясь возразить, но потом осекся, потупил взгляд, вспомнив что-то глубоко личное, о чем и хотел посоветоваться с Дымычем.

     – Артелей рыбацких в ту пору было много. Таскали они улов на склад, где был большой холодильник, оттуда все отправлялось в разные уголки, чтобы накормить людей рыбой до отвала. Конечно, были там не только рыбацкие будни, а жизнь обыкновенная, человеческая. Ну, как водится, женщины там были в большом дефиците, потому каждая – под пристальным вниманием мужских жадных глаз. Едва только наметится разлад в одной из пар – тут как тут новый кавалер появляется. Да что там это? Даже при таком внимании умудрялись дамы двоих занимать собственной персоной, хоть ничем хорошим это и не заканчивалось…

     Дымыч торжественно и неторопливо зажег старомодную спичку, воздух наполнился запахом костра, дымком, словно тянущим из трубы хорошо протопленной избы или бани. А из кармана Дымыча появился заветный мешочек для птиц.

     – Распугал ты моих зябликов, зимородков… – закряхтел Дымыч, отворачивая края мешочка. – Ни на что, кроме собственной персоны внимания не обращаешь, неинтересно тебе. Пустой ты, Пашка, не любознательно с тобой. Чувствуют это девушки. Жаловаться, небось, пришел?

     Пашка было открыл рот, издал нечленораздельный звук, но тут же досадливо махнул рукой, схватил перчатку Дымыча и, нещадно заворачивая и сминая ее во все положения, выдавил:

     – Ну, да…

     Дымыч бросил первую порцию крошек поодаль, внимательно наблюдая за птицами. Казалось, что Пашкину реплику он так и не расслышал. Пашка заволновался, заерзал, укладывая перчатку на место.

     – Дымыч, я с ней уже месяца два как по кино да кафе гуляю, а она будто льдом покрыта. Ни обнять по-серьезному, ни поцеловать…

     Дымыч сосредоточено бросил вторую жменю.

     – Я тебе вот что скажу, Пашка, – разворачиваясь, заявил Дымыч. – Брось ты эту затею с ней. Не твоя она. Знаешь, как бывает? Хочется красивое, дорогое, а денег не хватает. Вот так и тут. Удел твой – девушки попроще…

     Пашка даже возражать не стал, вычерчивая на крышке стола невидимый рисунок. Согнулся, плечи опустил, понимая, что вся его ситуация точно попадает под описание.

     Дымыч выпустил облачко густого, насыщенного ароматами цветения садов дыма, задумался.

     – Мне твое стремление понятно, потому что именно о том и история моя, – продолжил он рассказ. – Была в той же рыбацкой деревеньке и девчушка, что выбивалась из общего представления. Ее Снегурочкой звали все. Поначалу за внешность такое прозвище дали, потому что личико, волосы, брови у нее были снежно-белыми, а глаза, как льдинки, – так и веет холодом. А после уж на характер ее прижилось. Вышло с ее участием несколько историй, таинственных и трагичных. Поскольку внимания она мужского избежать не могла, то первым, кто отчаялся ухаживать, оказался клерк по продажам. Паренек ушлый, вертлявый, шумный и компанейский. Он тут же растрезвонил, что растопит жаркой страстью своей Снегурочку без остатка. Даже, помнится, ставки делали, живо наблюдая, как будет история развиваться. Клерк этот начал лихо: цветы, вино – невидаль в тех краях необычайная – все это он очень аккуратно таскал на работу в конторку Снегурочке, зачастую засиживаясь с нею за кофе да за чаем и про работу забывая.

     Пашка уставился на птиц по направлению взгляда невозмутимого Дымыча. Пернатые точно и быстро собирали в снегу угощение, оставляя тоненькие крестики следов. Следы эти переплетались, путались, образуя причудливый рисунок, какой бывает на стекле при сильном морозе.

     – Только роман этот никак не имел ни продвижения, ни финала. Снегурочка была ровна, даже работать не прекращала, внимая витиеватым речам клерка. С подарками тоже поступала мудро, заботливо угощая весь коллектив конторки. Клерку тоже доставалась равная порция, и вместо ожидаемого тет-а-тета при свечах выходил незапланированный корпоратив. А тем временем в местном баре зрители и болельщики теряли терпение, подначивая клерка да подталкивая к активным действиям. Однажды и он не выдержал, приняв лишнего в баре, отправился в избу на самом краю леса, где и обитала та самая Снегурочка. Оборону от пьяного ухажера она выдержала с честью, потому что во дворе ее обитал здоровенный белый пес. От страху клерк преувеличил того до размеров медведя. В планах у пса хоть и не было загрызть клерка, но напугал он его до заикания. Едва пьяный воздыхатель рванул калитку, явился из снега сторож, встал на задние лапы, положил оные на плечи гостя незваного и дружественно произнес: «Гав!». То ли разверзнутая перед лицом пасть, то ли бас пса очень впечатлили клерка. Он моментально протрезвел и унесся со всех ног восвояси.

     Дымыч отложил трубку в сторонку, спрятал в карман пустой пакет и покосился на Пашку.

     – Вот тебе птица – существо трепетное и пугливое. Это и есть для тебя тренажер. Они, как и девушки, вмешательства в их пространство не любят, однако довериться могут. Погляди…

     Дымыч достал из кармана сухарь, торжественно уложил на ладонь и протянул птицам. Возле предложенного угощения моментально уселись две синицы, внимательно исследовали черными бусинками глаз лицо Дымыча, а после ухватили сухарь, немного повозились, топчась доверчиво по ладони, и утащили добычу.

     – Видал? Есть мне доверие! Даже два… как обычно, – победно заявил Дымыч. – А у тебя не выйдет.

     Пашка сокрушенно вздохнул, порылся в карманах, потом махнул рукой с досадой и опять поник.

     – История с клерком на этом не закончилась, – рассказывал дальше Дымыч. – Затаил он злобу на Снегурочку. Да и подсчитал затраты вложенные, припомнил издевательства, снарядив себя изрядной обидой. Не мытьем, так катаньем. Дождался он, пока Снегурочку на инвентаризацию в холодильник отправят. Место там не людное и очень холодное. Только во время выгрузки народ появляется, а так все по бытовкам да по конторам греются. А Снегурочке как раз распоряжение выдали – остатки на складе с ведомостями сличить. Возомнил он, что в этой самой камере холодильной он ее и накажет за холод и неприступность. Дело в том, что дверь камеры морозильной закрывается снаружи. Старая камера. Как только туда человек заходит, сразу на предохранитель ставят, чтобы не захлопнулась, иначе не выйти без посторонней помощи. Так Снегурочка и поступила, а ухарь наш – за ней следом, да дверцу и захлопнул, чтобы план его коварный осуществился. Думал этот безнадежно глупый человек, что будут они греться вместе да спасения ждать. Там и сладится у них не дружба. Да вот только нашли их запертыми в морозильной камере на следующие сутки. Там продукция, рыба, в теле которой минус двадцать восемь градусов по Цельсию, как уж тут выжить. Клерк в ледышку превратился, Снегурочку удалось спасти. Говорят, что были они по разные стороны камеры…

     Пашка уставился на Дымыча округлившимися глазами, ужасаясь услышанному. Дымыч же сделал паузу и стал говорить дальше:

     – Потом был угрюмый молчаливый рыбак. Никто от него не ожидал, что он так трогательно и заботливо начнет ухаживать за Снегурочкой. Был этот чудак человек немногословен, скрытен и угрюм обычно. А при виде Снегурочки расцветал, будто другим становился. Замерз он около полыньи на озере, куда рыбу отправился ловить подо льдом. Потом уж оказалось, что в теплых краях у него и жена, и двое малолетних сынишек. Знать никто не знал. А после был заезжий ухажер с буксира, что снабжение привозил, он и остался-то только из-за нее, просто с ума сходил рядом с ней. Глупо погиб. Перед самым бураном отправился на охоту, да лавина на него сошла. А вскрылось потом, что его за растление малолетней ищут давно…

     Пашка не удержался:

     – Не везло же Снегурочке этой. Как будто притягивала она к себе такое…

     – Да, Пашка, в том-то и дело, – согласился Дымыч. – Что едва ли кто-то открытый да простой за ней приударял, выходило так, что шли к ней, пытаясь растопить ее сердце, люди темные, с грешками. Да я и не упомню уже всех, только вскрывались истории одна за одной. То девчушку бросил и сбежал, а она ребенка воспитывает без отца, то насильник, даже маньяка наша Снегурочка заморозила. Так и пошло, что настораживались все, как только кто-то около Снегурочки появлялся… Вот такая странная она была, Снегурочка. История бы бесконечная была, да как-то по весне забрели в наш поселок охотники. Весну-то и весной сложно назвать, так, снег подтаял, да мох серый появился, но охотники пришли на передышку. Зверь линять начал. Среди них и был один паренек. Казалось, что ничем от других не отличается, да только все собаки к нему, виляя хвостами, бросались, птиц с руки кормил запросто, кошки не отходили ни на шаг. Странный охотник такой. Вроде и бьет зверя, а они к нему просто волшебное доверие имеют. Вот и Снегурочка как зверек дикий повела себя. Никто ее такой не видывал. Паренек вроде и прост был, но относился к ней с уважением. Как там было – их тайна. Только опять тут трагедия случилась. Ушли они в дальнюю сторожку за зверями понаблюдать, а вернулся охотник один. Совершенно сумасшедший. Его в баньке закрыли, кормили, да следили, чтобы не удавился или еще чего с собой не сотворил, пока врачи не увезли его в лечебницу. А Снегурочку так и не нашли, пропала. Охотник все твердил один ответ: «Растаяла она, растаяла!». Да и в истерику жуткую впадал. Никто ему не поверил, конечно. Вывод сделали, что помутился он разумом. Так и осталось тайной все. А я верю, что растаяла, Пашка. Я теперь точно знаю, почему женщины любят одних, а замуж выходят за других. Видать, таять страшно им…

     Продолжение следует…