Галаган Эмилия : другие произведения.

Три глагола

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Три рассказа, от настоящего - к прошлому. Как идти - и не споткнуться?

  Бежать
  Лыжи куда больше времени проводят с балконом, чем со снегом.
  Люди - на работе, чем дома.
  Но при этом считается, что если рабочие отношения перетекают во что-то большее, то это неправильно.
  Вообще в мире многое считается неправильным.
  Например, когда есть домашнее, а ты почему-то его не ешь. А давишься каким-нибудь гамбургером из 'Макдональдса'.
  Домашнее - это святое, на костер, богохульник!
  
  - Мы занимаемся не только изданием, но и распространением книг самых различных тематик... Как вас зовут?
  - Лена. То есть Елена. Но лучше зовите меня Элли. Так меня зовут все. На Елену я могу не отозваться. На моей прошлой работе было еще две Елены, кроме меня, и я решила, что удобнее... звать меня Элли, так меня все зовут. В Интернете такой ник.
  - И что же вы делали на своей предыдущей работе, Ел... Элли?
  - Все. То есть не все, - тут соискательница почему-то покраснела. - Но почти. Я про книги почти все знаю. Но могу и просто пыль со стеллажей протирать.
  Она одета в джинсовый комбинезон и голубую футболку. Русые волосы, мальчишеская стрижка. Глаза огромные, прозрачно-голубые, честные, открытые.
  - Если нужно, я могу задерживаться и после работы. Работать в выходные тоже могу.
  - Да, собственно, оно и не нужно. Хотя энтузиазм - дело хорошее.
  Он улыбается - обнадеживающе, может, в этот раз ее и примут.
  Ей нравится этот мужчина: у него улыбка добрая. И глаза хорошие. Такие светлые-светлые, словно выгоревшие на солнце. Как будто он странствующий музыкант, много лет ходивший по пыльным дорогам далеких стран (да, седина - это осевшая в волосах пыль дорог, даже так - звездная пыль, потому и серебряная).
  Она ему тоже понравилась.
  
  Элли могла бы задерживаться на работе даже тогда, когда это было не нужно. Домой возвращаться она не любила, хотя жила давно уже не дома - снимала комнату в чужой квартире. (Впрочем, в свой родной дом, к родителям, в маленький райцентрик, она тоже возвращаться не любила.)
  За стеной жили соседи. Мать и сын.
  Мать то и дело кричала:
  - Ко-оля, Ко-оля! Ты сделал уроки? Ко-оля! Помой посуду!
  А Элли всегда как-то сжималась от этих криков, и ей хотелось сделать за Колю уроки и вымыть посуду - чтоб эта женщина не орала как под пытками. Крик всегда ассоциировался у Элли с болью. Даже когда она понимала, что вопят от счастья (ну, например, при сексе).
  Когда она была еще маленькой, они с семьей часто ездили в деревню к бабушке. У бабушки Элли было пятеро детей и пятеро внуков. Не от каждого ребенка по внуку - тетя Тося была незамужняя и бездетная, но она вообще в двадцать семь лет повесилась по непонятной причине - поэтому и не приезжала, разумеется. А остальные дети и внуки бабушки собирались у нее под крышей, народу - тьма.
  - Ты знаешь, скоко он зарабатывает? Ого-о! - Это тетка номер один.
  - Шо, и она все равно ему изменяет? - Это бабушка.
  - Ну если не стоит у него, так шо делать? Возьми слив, дорогая, возьми слив! - Это тетка номер два.
  - Да на кой они мне? - Это соседка, зашла посплетничать.
  - В варенье! Ты туды всыпь чуток какао - будет как шоколадный крэм! - бабушка.
  - Да не, я слив не ем, у мене от них срачка! - соседка.
  - Ленк, ну шо ты сидишь со старичьём, иди поиграй! - бабушка.
  - Догони меня! - брат номер один.
  - Она дере-е-ется! - сестра номер один.
  - А там, в туалете, никто не сидит в дыре? Ты можешь постоять рядом, пока я какать буду? - мелкий и противный брат номер два.
  - Тебе, может, и жопу подтереть? - сестра номер два.
  Остальные тоже где-то тут орут, не разобрать что.
  Все эти люди любили друг друга. Они ссорились, мирились, душили друг друга в объятиях, плакали, смеялись, кричали, визжали...
  И ночью, когда все засыпали и устанавливалась тишина (ну, храп бабушки можно не считать, а еще одна из сестер иногда вскрикивала что-то непонятное во сне), Элли (тогда еще Ленка) смотрела в потолок, и то ли от усталости, то ли от духоты, то ли от чего-то еще ее вдруг охватывало желание выбраться отсюда, из этой забитой людьми комнаты, из этого дома - и бежать, бежать, бежать - куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Ленка не понимала, что с ней происходит, но она вся металась внутри себя и в то же время неподвижно лежала, с головой накрывшись тонким хлопковым покрывалом (для одеял сейчас слишком жарко). Жирная черная муха зудела и зудела где-то под потолком, и вот уже, засыпая, Ленка ловила себя на мысли: 'Если я скину с себя покрывало - укусит. Но как же душно...'
  
  Они с начальником складывали книжки в коробки. Это все надо было отправить наложенным платежом в какой-то институт в тьмутаракани.
  - Почему вас зовут Элли? Я вот долго думал. Ведь от Елены масса сокращений. Леля, например. Почему вы - не Леля?
  - Потому что я - Элли. Любила в детстве книжку про волшебника изумрудного города. Всегда мечтала так путешествовать - в компании каких-то странных созданий. Теперь вот мечта сбылась. У меня есть чудесные коллеги.
  Она улыбнулась.
  - Вы, наверное, любите праздники, Элли? Такие девушки, как вы, любят праздники.
  - Нет. Я не люблю праздники. Особенно день рождения. Мне в этом году тридцать.
  - Вам? - Он был удивлен искренне (дату рождения в резюме, видимо, забыл). - Не может быть...
  - Да, может. У меня и морщины есть.
  - У вас поразительно юное лицо, Элли. Вы и вправду девочка из сказки. Вам нужен верный пес. Как там его...
  - Тотошка. Мне собаку не разрешат завести. Я на съемном жилье.
  - Не только собака может быть верным псом... - Он пристально посмотрел на нее поверх коробок. Они уже нагромоздили целую башню, доходившую Элли почти до подбородка. Его глаза сейчас показались ей синими. Наверно, потому что верхняя книжка была в синей обложке. Книжка про море. Да, глаза у него красивые. Он кладет свою руку поверх ее ладони.
  - А кто? Мадагаскарский таракан? Я только его и смогу завести...
  - Элли, Элли...
  
  В лифте было зеркало, в котором они встретили своих двойников. Вот Элли: джинсовый комбинезон, полосатая водолазка. Волосы торчат во все стороны: спала в поезде.
  - Тебе нравится, как ты выглядишь? - спросила Лида.
  - Да.
  - Хорошо.
  Лида верила в то, что каждый человек имеет право выглядеть так, как ему нравится. Например, быть толстым. Или одеваться смешно и не по возрасту. За это она никогда не ругала Элли.
  - Хорошо, что ты приехала, - сказала Лида. - Мне здесь очень дискомфортно. Если бы не Витя...
  Витя стоял тут же и приветливо улыбался, застенчиво поблескивая стеклами очков. Он был одного роста с Лидой, но почему-то казался ниже ее - может, потому, что Лида сооружала из волос модную 'башенку' на макушке.
  Было непривычно слышать полное имя Лидиного парня. Витя. В Интернете она всегда упоминала его как В. Все девушки почему-то так зовут своих парней С., В., Н. Элли хотела пошутить на эту тему - как же так, все хотят быть индивидуальностями, а парней называют в одинаковой манере! - но побоялась, что на нее обидятся.
  - На тебя город не давит?
  - Нет...
  - Счастливая. На меня давит ужасно. Прижимает к земле прямо. Нечем дышать иной раз. Тут ведь кругом грязь, грязь! Вон зеркало заплеванное...
  Элли посмотрела: да, верно, как будто кто-то в нее плюнул. Она даже потерла то место на груди, куда попал этот 'плевок'.
  - Как же меня бесит это свинство! Типичное русское... - начала Лида.
  - Лид, ну не надо... - вступился Витя. - У каждого народа есть свои недостатки...
  - Но в Европе нет заплеванных зеркал! - бросила Лида в сердцах. - Там чисто! И на лестничных клетках не гадят!
  - Лида! - Витя тихо положил руку ей на плечо. - Не надо!
  - Хорошо, хорошо, милый...
  Они вошли в квартиру, разулись, вскипятили чайник. Смех, шутки, разговоры.
  - Витя, я смотрю, ты ногти на ногах не подстриг.
  - Лида...
  - Витя, ты скоро по полу когтями царапать будешь...
  - Я постригу...
  - Витя, сейчас! - Лида сорвалась на крик. - Иди и постриги ногти сейчас же! Ты же все носки ими изодрал!
  - Лид, ну...
  - Витя!
  - Иду, иду!
  Лида обернулась к Элли:
  - Думаешь, я его замучила?
  - Нет, что ты! - Элли отвела глаза. - Что ты! Это ваши отношения...
  - Если ему не сказать сто раз, а потом еще столько же раз не напомнить - он не сделает, ни за что сам не догадается, понимаешь?
  - Понимаю. - Элли вздохнула. - Конечно.
  Лида встала и подошла к плите.
  - Опять! - со злостью вскрикнула она. - Опять! Грязь! Ты посмотри, а! - Она показала рукой куда-то вверх. - Вон какие разводы! Весь потолок!
  На чистой, аккуратной кухне, которую по какому-то злому стечению обстоятельств то и дело заливали соседи, Лида - хорошая, правильная Лида - в ярости стучала кулаком в стену:
  - Грязь, грязь! Я все мою и мою! И все равно!
  Витя вбежал в кухню со щипчиками для ногтей в руках. Бросив их на стол, он кинулся к Лиде.
  - Что, что такое?!
  - Пятна! Пятен стало больше! На потолке!
  - Да нет, не стало!
  - Еще как стало!
  - Я фотографировал в прошлый раз, давай сверим!
  - Не надо, я и так вижу, что их стало больше! Они снова нас заливают! У нас снова грязно! Я не могу так жить! - Лида забилась в истерике. - Мне плохо, когда грязно!
  - Лидочка, Лидуся! - Витя обнял ее за плечи. - Все хорошо, милая!
  - Все хорошо! - Элли подошла к ней с другой стороны. - Все в порядке. Вы сделаете ремонт. Натяжной потолок. Все будет хорошо. - Она гладила Лиду по волосам, как ребенка. - Все хорошо.
  Лида всхлипывала.
  - Простите меня. Это нервы. Я знаю, что немного неадекватна иногда. Мне важно, чтобы было чисто... чтобы порядок... Кто, кто положил эти щипчики, которыми стригут ногти, на кухонный стол? Ну тут же еда-а...
  А когда они уже укладывались спать, Лида вдруг ни с того ни с сего спросила:
  - Ты же не осуждаешь нас, что мы гражданским браком живем?
  - Нет, что ты...
  - А у тебя никого нет?
  - Нет.
  - Слушай, если тебе девочки больше нравятся, то я не осуждаю...
  - Нет, Лид. Со мной всего этого... любви и прочего... не случалось.
  - Ну, может, случится. Я не считаю, что после тридцати с человеком не может произойти ничего хорошего.
  Элли молчала.
  
  Как же хорошо, что они ее встретили на вокзале!
  Машину вел Юра, муж Иры, невысокий, коренастый, остриженный очень коротко, почти налысо, говоривший всегда громко и как-то чересчур весело.
  - Ну как отдохнула, лягушка-путешественница?
  - Хорошо. У меня такие друзья чудесные. Научили меня играть в 'Эволюцию'.
  - Это как?
  - Там создаешь животное... и придумываешь ему свойства, чтобы оно выжило... например, если животное большое, его трудно съесть, но ему надо много еды для прокорма. Или, например, если у животного есть защитная окраска...
  - Интересно, Юр, да? - как-то извинительно спросила Ира. Она сидела на заднем сиденье и, когда говорила, немного подавалась вперед. Ира всегда была маленькой, изящной и не поправилась даже после родов. Только выглядела очень уставшей, под глазами залегли тени, а заправленные за уши пряди волос (каре до подбородка) торчали как-то жалко и немыто.
  - Да, наверное... - рассеянно сказал Юра.
  - Я хочу походить в какие-нибудь клубы настольных игр, - продолжала Элли. - Мне кажется, там интересно.
  - Я бы тоже хотела походить, Юр, да?
  - Не знаю. Потом обсудим, - сказал Юра.
  - Ты знаешь, мне так скучно бывает. Сижу весь день с ребенком. - Ира вздохнула. - А Юра никуда меня не отпускает...
  - Не начинай, - вступил Юра сердито. - Как приедем, я вас с твоей Элей оставлю наедине, тогда жалуйся на меня, сколько хочешь. Твое право. Только ты, Эль, смотри, на нее не влияй... как-то неправильно... ты пока мне нравишься... как подруга моей жены, я имею в виду... Тех, которые мне не нравятся, я уже разогнал всех... - Он засмеялся. - Но ты вроде ничего... кольца в носу не носишь, не красишься... хотя, может, у тебя на мягком месте татуировка набита...
  - Юра! - одернула его Ира.
  Элли улыбнулась. Татуировок у нее не было, хотя одно время ей хотелось... птичье крыло на лопатке. Одно крыло. В этом было что-то поэтичное. Но у Элли не хватало денег и уверенности, так что проект остался нереализованным.
  Когда Юра оставил их одних в квартире, Ира и Элли сперва уложили спать Мишутку, годовалого сына Иры и Юры, а потом принялись хозяйничать на кухне. Мишутка Элли очень понравился. Такой маленький, но серьезный мальчик. Темные глазки, кудряшки темно-русые.
  - Михаил Юрьевич настоящий, - сказала она. - Так смотрит, как будто помнит... как его ангел нес и пел... как у Лермонтова... - Элли вздохнула. - Красивый мальчик.
  - Ох. - Ира была явно не рада ее словам. - Ты знаешь, Юра его не обнимет, не поцелует, не приласкает...
  - Не любит?
  - Боится, что мальчик от этого испортится... ну, геем станет. Говорит, что как только Мишутка подрастет, кудряшки ему стричь станет. Чтобы выглядел как мужик.
  - Он же маленький совсем...
  - Юра говорит, что вся гомосятина из детства идет. Потом типа спохватимся, да поздно будет... - Ира вздохнула. - Но я Мишеньку за двоих люблю. И целую, и лелею. Тут мне Юра ничего не говорит. Я мать. Это мое право.
  Элли промолчала. Какого-то права спорить она за собой не ощущала. Да и вообще ей стало жутко неудобно разбираться во всех этих правах: у кого и на что они есть.
  - Ты-то никого себе не нашла еще?
  - Нет пока.
  - Элли, Элли... А ведь даже я уже старородящей считалась, а ведь ты старше меня...
  - На три месяца!
  Ира покачала головой:
  - Ты ведь можешь так и одна остаться...
  Мишутка проснулся. Его трагические рыдания (младенец не знает ничего, но рыдает так, будто познал все) заставили Иру и Элли броситься к кроватке. На ходу Ира схватила пульт от телевизора:
  - Сейчас, сейчас, маленький!
  Она нажала на кнопку, и - большой плоский экран заполнило яркое изображение, а по ушам резанул звук:
  - Лада седа-а-ан! Баклажан!!!
  И Ира, прижимая к себе ребенка, повернула к Элли виноватое лицо:
  - Я знаю, ты такое не слушаешь, но он почему-то успокаивается от этого.
  Дальше в плейлисте была песня с припевом 'Мой лучший друг - это президент Путин'.
  Маленький Мишутка смотрел на Элли заплаканными глазенками: что тут делаешь, чужая тетя?
  
  Она купила несколько еловых веток, поставила их в банку с водой и украсила дождиком. Чтобы создать праздничное настроение у коллег.
  - Какие у вас планы на Новый год? - У начальника был совсем 'выходной' вид и особенно добродушная улыбка.
  - Никаких. - Она пожала плечами. - Буду дома сидеть.
  - Элличка, а давайте с вами в кино сходим? Или в театр?
  Элли любила и кино и театр, и начальник, стоявший сейчас рядом с ней, ей нравился. Но она знала, что он женат. С одной стороны - просто пойти в кино - это не преступление. А с другой - считается, что поход в кино с мужчиной - это что-то типа свидания. Ведь так? Но Элли очень хотелось пойти в кино, она давно никуда ни с кем не ходила, да и...
  - Я подумаю. Посмотрю, какие фильмы идут сейчас...
  Но потом, внезапно, в коридоре, когда один из коллег (лохматый компьютерщик в майке с показывающим язык Эйнштейном) попался ей навстречу, Элли, сама не своя от растерянности, схватила его за рукав рубашки и в лоб спросила:
  - Скажите, а если я схожу в кино с... - это будет нормально? Его жена не заревнует?
  И коллега засмеялся ей в лицо:
  - Он за тебя взялся уже? Не заревнует его жена, привыкла она уже, не ты первая, не ты последняя... Да и про жену его говорят, что она не лучше...
  - Да я не собиралась... Я не...
  - Эль, ну что ты в самом деле, ты ж взрослая женщина, должна понимать: есть семья, есть... есть то, что вне семьи... ну...
  Элли разжала пальцы.
  - Ну да, ну да...
  Коллега хохотнул и двинулся дальше по коридору. В руке у него была чашка, наверное, он хотел набрать воды из кулера.
  
  Элли изучала трещинки на потолке уже который час.
  - Ко-оля! Ко-оля! - надрывалась соседка. - Выходи из туалета! Что ты там делаешь с компьютером? Дрочишь, что ли?
  - Ну ма-ама! У меня понос!
  - А компьютер тебе зачем?
  - Играю!
  - Выходи сейчас же!
  - Сейчас-сейчас!
  Элли смотрела на белое и думала.
  Она могла написать Лиде. Лида всегда ее выслушивала и писала в ответ длинные письма.
  Могла позвонить Ире. Может, Юра отпустил бы ее в кино.
  Элли помнила времена, когда подруги были для нее всем. Лида выслушивала в скайпе ее жалобы в любое время дня и ночи. Ира приходила к ней в больницу, когда Элли болела, - приезжала с другого конца города и привозила гостинцы.
  А теперь... Никто ее вроде бы не прогоняет, но общаться так тяжело. И всякий раз, когда она оказывается в обществе Лиды и Вити или Юры и Иры, ей быстро становится тоскливо и как-то жутко неудобно, как в переполненном автобусе, когда под ребро уперся угол чьего-то чемодана, а в шею противно дышат сзади... и хочется выскользнуть из толпы, вырваться наружу и бежать, бежать, бежать куда-то, не разбирая дороги, совершенно слепо, бессмысленно, со свистом в ушах и одним лишь глупым обрывком мысли в голове: а вдруг все-таки за спиной распахнутся крылья?
  Но эволюция неизбежно отбирает сильнейших. Готовых к размножению. Двукрылых. Тех, кого любят. Тех, кто нужен.
  - Ко-оля, Ко-оля, а что ты ел-то? С чего тебя пробрало?
  - Да варенье какое-то нашел...
  - Клубнику, что ли?
  - Да нет, вроде сливы...
  - Сливы? Они ж позапрошлогодние! Я их выкинуть хотела!
  За окном, на балконе, стоят лыжи. Их загнутые концы напоминают ножницы почему-то.
  Он славный. И милый. И у него хорошие, добрые руки - он держал ее за руку не больше секунды, но она почувствовала. Но она поняла, что боится, как всегда боялась. Как дикарка, впервые попавшая в церковь, где кому-то казалось красиво, а ей - только страшно, невыносимо страшно, потому что чужие боги, которым молятся все эти люди, они очень сильные и опасные. Даже если их нет.
  Семья - это чужой бог. Не ее бог - но всех их. Всех, кто не она.
  И тут Элли поняла, почему тетя Тося покончила с собой. Ей тоже хотелось бежать. Это не объяснить. Это надо почувствовать.
  Элли достала лыжи с балкона. Старые, советские еще. Деревянные. Бегите! Вспоминайте родную стихию.
  Это будет хороший выходной. Погодка что надо. А если рискнуть, то можно попробовать скатиться и с горки. Есть тут недалеко одна.
  Был снег, было солнце, было движение.
  И время, летевшее с горки, все набирая и набирая скорость, - оно одно все понимало правильно, но никому ничего не могло рассказать.
  
  Расти
  Узнав о том, что случилось, отец, никогда не отличавшийся сдержанностью, впал в ярость.
  - Скажи: какого черта, а? Просто объясни: что это значило? Ты даже эту, как ее?.. Записочку!.. Не написала...
  - Я не хотела...
  - А чего ты хотела? Чего, скажи мне, я просто пытаюсь понять!
  Лена плакала.
  - Я не знаю...
  Отец смотрел тяжело, ей казалось, с ненавистью. Лене до боли в сердце было жаль его. От каждого всхлипа между ребер вонзалась иголка.
  - Лен, тебя кто-то обидел?
  Она только мотала головой:
  - Нет, нет...
  - Ты можешь хотя бы... пообещать, что больше так делать не будешь...
  - Не з-знаю... Н-нет, наверное...
  - Это все гены! - Отцовские мысли дернулись зигзагом. - Это все они! Тетка твоя вот так же... А, ну вас!..
  Мама, до этого молча следившая за происходящим, встряла:
  - Саш, не надо об этом...
  - Да ну вас!.. Черт вас, женщин, разберет...
  Лена неотрывно смотрела на отца. Ей вдруг подумалось, что глаза она унаследовала у него. Да и цвет волос тоже. Она очень на него похожа. Русо-голубая.
  А у мамы волосы очень светлые, с рыжинкой. Она вся тоненькая, как весенняя веточка без листьев, одни суставчики. Сидит, на пальце кольцо крутит. То по часовой стрелке, то против. Камешек в кольце нервно посверкивает.
  Наконец мама сказала:
  - Лена, мы через пару недель поедем к бабушке в деревню. Там я ничего никому не скажу... И ты молчи. Не надо это все поднимать.
  Лена кивнула.
  - А пока отдыхай. Хочешь, можешь со мной в школу походить... чтоб одна дома не сидеть, не скучать...
  'Боится оставлять меня одну', - подумала Лена.
  - Да, конечно. Я очень соскучилась по школе.
  - Лен, - уже более спокойно сказал отец, - мы никогда бы не... Лен, если что... Мы ведь сами отправили тебя... потому что тут - ну какое тут образование? Райцентр! Но, Лен, если что... Может, тебя взять этот... академический отпуск...
  - И что она будет год тут делать? Со мной в школу ходить? - возразила мама. - Саш, все в порядке. Она у нас умница.
  Раздался телефонный звонок. Отец, стоявший ближе всего к тумбе с телефоном, взял трубку.
  - Да. Здравствуй, Лида. Можно. - Он протянул трубку Лене. - Подруга о тебе беспокоится.
  - Лен, ты как? Все хорошо? - Лидин голос, всегда прямой как палка, непривычно приседал в вопросах. - Лен, ты же не обижаешься на меня, что я твоим родителям рассказала?
  И Лена в который раз повторила, что она совсем не обижается (это была правда), что понимает: Лида просто очень ответственная и не могла обмануть доверие Лениных родителей, все хорошо, все в порядке, завтра она пойдет с мамой в школу, погуляет по пустым классам, понастальгирует...
  
  Некоторые люди всегда рядом. Те, с кем ты связана взаимным недовольством. В тишине пустой квартиры ведешь с ними бесконечный диалог, и только удивленные часы на стене то и дело спрашивают: 'Как так? Как так?' Действительно: как так - есть возможность побыть наедине со своими мыслями, а ты все переливаешь из пустого в порожнее...
  Лена уже полтора часа драяла ванну, от запаха едкого средства драло в горле и слезились глаза, но белее ванна так и не стала. В конце концов Лена просто плюнула на эту затею и пошла готовиться к завтрашнему семинару. Сосредоточиться на учебе не получалось, она все отбивала и отбивала предполагаемые Лидины атаки: скажет, что ботинки не на коврике? Они на коврике. Скажет, что коврик слишком грязный? Вытряхивала. Скажет, что под ковриком грязно? Господи, ну какая разница, что под ковриком?!
  В двери провернулся ключ.
  - Лен, ты дома? Отлично!
  Разулась, сняла пальто.
  - Ле-ен, ну иди сюда!
  Лена выглянула из кухни в прихожую. Почему-то ей казалось, что если вот так смотреть на человека - широко открыв глаза - это его растрогает и экзекуция не состоится. Но на Лиду это не действовало.
  - Ну? - учительским тоном спросила подруга.
  Лена уже поняла, в чем дело: ее куртка висела на Лидином крючке. Молча сняла и перевесила. Сейчас начнется самое неприятное.
  - Лен, ну ты не считай, что я тебе терроризирую, просто порядок - он же вот в таких мелочах... а именно порядок позволяет сохранять облик цивилизованного человека и не скатываться до уровня... - Лида слегка понизила голос, но Лена не подала никаких знаков, и Лида продолжила обычным тоном: - всяческих Терещенок.
  Лена подумала, что Терещенко совсем не неряха, но промолчала.
  - Не обижаешься?
  Лена покачала головой. Она не обижалась. Ей просто было неприятно, как от царапающей спину одежной бирки.
  - Быт надо налаживать разумно, чтобы он не отнимал слишком много времени... - На ходу проповедуя свою философию жизни, Лида направилась в комнату переодеваться.
  Как ей объяснить, что любовь к порядку раздражает куда меньше, чем эти бесконечные нравоучения?.. Но Лена догадывалась, что нравоучения Лида любит больше порядка и сказать ей об этом будет почти равносильно тому, что бросить в лицо поэту: 'Презираю стишки!'
  Лена поставила на плиту чайник и снова села за учебники. Вскоре к ней присоединилась Лида.
  Терещенко появилась поздно и - с ананасом.
  - Нате! - водрузила его в центр стола, как вазу с цветами. - Тьфу, тьфу! - согнулась над кухонной раковиной. - Вот же... волосок прилип... тьфу!
  - Может, чайку? - предложила Лида, но Терещенко только махнула рукой, отхлебнула немного из носика чайника и продолжила разговор с самой собой: - А такой ничего мужик, мордастый, бокастый... а толку ноль... Я только разошлась: еще, еще!.. Какое там еще... - Она встряхнула головой. Собранные в короткий хвостик на затылке, ее волосы цвета ржавчины, как кисть нервного художника, нанесли на воздух несколько резких мазков. - Ешьте, девки, ананас! Это овощ просто класс!
  - Это фрукт, - уточнила Лена.
  Терещенко махнула рукой, дескать, какая разница и развернулась было выходить.
  - А ты? Будешь? - уже в спину бросила ей Лена.
  - Я? - Терещенко обернулась. Какие у нее глаза все-таки интересные, подумала Лена, - узкие, голубовато-зеленые, как вода в бассейне. Хлорированные глаза. - Я не люблю. От него губы противно щиплет.
  - Может, сыну отвезешь? - не сдавалась Лена.
  У Терещенко был сын, который жил в деревне, с бабушкой. Так было удобнее: мальчик рос на природе, дышал здоровым воздухом, а мама сдавала комнату в городской квартире, зарабатывая лишнюю копеечку ему на игрушки, ну и налаживала личную жизнь, разумеется.
  - Не-е, он у меня аллергик. Ему ниче такого нельзя. Жрите вы.
  - Спасибо, - Лида бросила на Терещенко неприязненный взгляд и сквозь зубы процедила еще что-то.
  - А?
  - Мандибула.
  - Чего?
  - Нижняя челюсть. Латынь учу.
  - Как ты сказала?
  - Мандибула.
  Терещенко хохотнула.
  - Во дают! Эх, девки, молодые вы еще! Завидую я вам... Учитесь, читаете что-то... а тут всей радости встретить мужика, чтоб хуёк не с ноготок...
  Лена прыснула, но от книги взгляда не оторвала.
  - Ладно, я спать, мне вставать в пять утра... не шумите тут!
  Девочки какое-то время смотрели на ананас.
  - А как его разрезать-то? - наконец спросила Лена.
  - Придумаем.
  Лена замолчала. Она догадывалась, что Лиде, как и ей, было неловко от мысли, что они вот просто так возьмут и съедят ананас, который достался Терещенке от мужика, которого она ублажала.
  
  Когда они уже улеглись в постели, благополучно прикончив ананас, Лена спросила Лиду:
  - Как думаешь, она дорого берет?
  - Кто?
  - Терещенко.
  - За что?
  - За секс.
  Лидка усмехнулась:
  - Ты ее спроси - она тебе лицо разобьет. Не берет она ничего. Может, цветочки только... Ну и ананасы само собой... Она ж не проститутка. Как ты можешь так о ней думать?
  - Ну, у нее сын... Ей тяжело... Я бы не осудила...
  - Брось! Она бы никогда денег за это не взяла. Это ж позор!
  - То есть просто так спать со всеми подряд - это не позор, а за деньги - позор?..
  - Ну да. Она же удовольствие от этого получает.
  Лена только вздохнула. Удовольствие Терещенко как-то трудно ей представлялось. Иначе - почему она вечно недовольна?
  - А мужиков этих... где она берет? - Лена решила перейти к техническим деталям.
  - В интернете, конечно.
  - А там и мужики есть? - Лена всего пару раз была в интернет-клубе, скачивала рефераты, еще в школе. Ее одноклассники ходили в интернет-клуб резаться в игрушки. Лена знала, что там можно было мочить монстров или гонять на тачках по трассе.
  - В интернете сейчас все знакомятся... на специальных сайтах... Терещенко хвасталась, что даже иностранцев цеплять пыталась... Языков не знает - и иностранцев... мандибула...
  Ленка не смогла сдержать смешок.
  - И так упирает, так упирает: никаких мужиков в квартире!.. Ну да, если сама в машинах привыкла...
  - А если у мужика машины нет?
  - Ну тогда и не получит ничего... она мне сама говорила. Она сразу спрашивает: есть авто? И если нет - досвидос!
  - Ну это как-то... несправедливо...
  Лида засмеялась:
  - Простодушная ты, Ленка! В этих делах вообще не бывает справедливости... Я поэтому больше социальными проблемами увлечена... Вот установить справедливость в обществе - вполне реальная задача... В Европе, например, этот вопрос уже решен...
  Губы у Ленки пощипывало от ананаса, поэтому ей приснилась зима - мороз.
  
  Лида постоянно участвовала во всяких акциях протеста.
  В самом начале учебного года Лидка участвовала в пикете из-за деревьев. За университетским корпусом был небольшой сквер, заросший огромными старыми деревьями, студентов иногда гоняли там на физкультуре. Пошел слух, что часть деревьев хотят срубить, и студенты восстали. Лида написала на листе ватмана лозунги: 'Руки прочь от дубов!', 'Деревья умирают стоя' и прочее. Она и ее единомышленники привязывали себя к деревьям и часами сидели возле них - кто на подстилке из одежды, кто просто на траве. Лена приходила к Лиде с едой.
  - К нам, может, телевидение приедет... - говорила Лида. - Я уже речь заготовила... скажу, что мы не имеем права отнимать жизни, не мы ее давали...
  Лена не выдержала. Эта мысль давно не давала ей покоя:
  - Лид, но они же не живые...
  - Вся природа живая.
  - Лид, ты была в лесу? В лесу жизни много... в каждой травинке, в каждом деревце, в жуках всяких, в птицах... в лесу чувствуешь себя как в переполненном автобусе... по тому, сколько жизней вокруг, сколько душ... а эти деревья... мы тут бегаем вокруг них на физре... ну и занимаемся, опираясь на них... они как снаряды в спортзале... мертвые, неживые...
  - Лен, это наши деревья. И мы не должны позволять кому-то вот так взять и спилить их, поняла? Мы должны за них побороться!
  Деревья все-таки спилили. Два из них оказались внутри выгнившими, пустыми. Лена тогда с ужасом подумала, что если б знала об этом, то никогда бы не стала на опираться на них на физре. А еще, глядя в один из этих пустых, черных изнутри пней, Ленка подумала, что, наверное, с таким деревом в литературе непременно сравнили бы чью-то душу, но, перебирая в уме всех известных ей людей, она не смогла найти никого, к кому бы можно было применить такое сравнение.
  
  Лида любила красный цвет, даже дома носила спортивные красные штаны. А после того, как один препод поставил ей четверку ('Ни-за-что!' - как по слогам отчеканила она Лене), она окончательно ушла в красное. Сперва долго рыдала, уткнувшись лицом в подушку, а Лена сидела рядом и гладила ее по волосам. А потом Лида как будто что-то вспомнила, сорвалась с места и, даже не надев тапки, прошлепала по полу босыми ногами в ванную, где заперлась почти на час. Лена каждые десять-пятнадцать минут робко стучала:
  - Ли-и-д, все хорошо?
  - Да-да.
  Наконец Лена не выдержала и при помощи расчески, просунутой в дверную щель, сбросила крючок.
  Лидка лежала в ванне, полной ярко-красной воды.
  Лена не помнила, чтоб когда-то до этого так орала.
  - Ты чего?
  Лидка поднялась из воды, на ее белом теле алели, как кровь, капли.
  - Я тоникой волосы покрасила...
  Крик замер в глотке, а потом его медленно, как пробку из бутылки выталкивает давление газа, начал выпихивать смех. Издавая ни на что не похожие хриплые звуки, Ленка присела на бортик ванны.
  Лида стояла в кровавой воде и напоминала какую-то древнюю богиню гнева.
  - Т-т-ты... т-т-ты... т-т-ты... - захлебывалась Ленка. - Т-т-такая... к-к-к-красивая...
  Лидка легонько плеснула ей в лицо водой и засмеялась.
  Красные капли застыли на бледно-голубом кафеле - на стенах, на полу - и на занавеске с пальмами, которой ванна отгораживалась от прочего пространства. Потом Лида еще часа два отмывала ванную от этого всего, напевая себе под нос что-то революционное. (Хотя, когда Ленка прислушалась, оказалось, что это песня группы 'Звери' про то, что надо уходить, чтоб никто не привыкал.)
  
  Мама все повторяла: одевайся теплее, одевайся теплее. По телевизору говорили: грядет самая холодная зима тысячелетия. Лена отшучивалась, но неожиданно самая холодная зима тысячелетия все-таки настала. В марте, в начале второго семестра.
  Лену пригласили на свидание. Пригласил мальчик из их группы, их почти единственный мальчик (почти единственный - потому, что мальчиков у них было три, но один не появлялся на занятиях с сентября, а второй не скрывал нетрадиционной сексуальной ориентации) - Никита. Лена немножко нервничала и немножко гордилась собой. У Лидки вон никого нет, одни социальные вопросы. А у Терещенки много кто есть, но не по-настоящему.
  Ленка тщательно замоталась в шарф, долго возилась, застегивая куртку: пух от мохеровой кофты лез в замок, тот буксовал, так что приходилось его открывать и закрывать заново. Поглощенная этим делом, Лена не заметила, как открылась входная дверь. На пороге стояла Терещенко. Несмотря на сильные морозы, она носила коротенькую куртешку - по последней моде (ну и потому, что на рынке не найдешь других моделей).
  - Ленок, куда собралась?
  - Гулять.
  - Ну ты смелая. В такую холодрыгу.
  В тесной прихожей они бы ни за что не разминулись, не будь Терешенко такой худой. Ленка в своем огромном пуховике занимала почти все пространство.
  - Лен, не одолжишь сотку? До зарплаты...
  - Не-е, у самой нет... - Ленка наконец справилась с замком. - Стипуха только на следующей неделе.
  - Вот засада... - сетуя на тяжелое материальное положение, Терещенко разделась и удалилась в свою комнату. Ленке показалось, что она почуяла ложь в ее словах и теперь сердится.
  Деньги у Лены были. Но она уже занимала Терещенко двести рублей с прошлой стипендии, и та не вернула их до сих пор. Лена решила не рисковать больше, да и Лидка бы не одобрила такое разбазаривание финансов. 'Пусть Терещенку мужики ее спонсируют', - попыталась себя успокоить Лена. Но на душе стало еще кислее: в конце концов Терещенко отдала им с Лидкой целый ананас. Пожалуй, за это надо было простить те двести рублей.
  Никита ждал ее возле подъезда. 'И этот оделся не по погоде', - сердито подумала Ленка.
  - Шапка где?
  - Ничего себе у тебя приветствия! - Он как-то смешно дернул носом, кончик которого подозрительно алел.
  - Пошли быстрее на автобус! Промерзнешь же!..
  - Так меня это... ну это... любовь греет...
  - На такой холод никакой любви не хватит, - Лена немного смутилась, как будто слова про любовь ее к чему-то обязывали. - Шапку бы надел.
  - Да я ее потерял где-то...
  - А голову не потерял? - Ленка вдруг сама не заметила, как из нее выпрыгнули любимые слова всех училок. Ну, она дочка училки, чему тут удивляться?!
  - И голову потерял. Как тебя увидел, сразу потерял...
  Лена не нашлась что ответить. Они взяли билеты на ночь японской анимации во дворце культуры. Лена - потому что любила японскую анимацию, а Никита, наверное, все же потому, что ему нравилась Лена. После того, как они отсмотрели первые две ленты, он ей сказал:
  - Все смотрю на тебя и поражаюсь: как человек может так долго сидеть без движения?
  Лена пожала плечами, чего тут сложного - она просто сидела, замерев и глядя на экран. Никита ее обнял. Она не знала, как реагировать, и поэтому просто улыбнулась.
  - А глаза сонные-сонные... Но все равно улыбается... Почему ты улыбаешься? - спросил он.
  Глупый вопрос. Лена улыбалась, потому что не знала, что сказать. Ей было неловко перед Никитой. От него сильно пахло сигаретами и еще чем-то колким, неприятным.
  Зал в доме культуры был украшен мишурой и елочными игрушками, хотя не так давно уже отпраздновали Восьмое марта. В воздухе витал запах алкоголя. Лена знала, что когда выключат свет, многие будут доставать из сумок вино и пить.
  - Ты такая хорошенькая, когда улыбаешься...
  Лена совсем растерялась и улыбнулась еще шире. Если бы Никита ей нравился, она начала бы что-то говорить: обсуждать фильмы, умничать, подбирать красивые слова. Она бы жестикулировала, смеялась, размахивала руками, а не сидела бы с застывшей улыбкой на лице. Если бы Никита ей нравился, она вела бы себя так, что совсем не понравилась бы ему. Нутром она это понимала - и нутро ее наполнялось тоской. Но она продолжала улыбаться.
  Во время третьего фильма Никита отлучился, а когда вернулся - к его табачному запаху прибавился алкогольный. Теперь он обнимал Лену уже увереннее, а она изо всех сил ждала, когда фильм закончится.
  Домой ей хотелось дойти в одиночестве, тем более что уже занималось утро, но Никита увязался за ней. Он тащился до самого его подъезда, и когда они прощались, высвобождаясь из его объятий, Лена бросила только:
  - Домой иди. Холодно же.
  - Угу, - выдавил он из себя, крепко прижимая ее, человека-подушку (пуховик же!), к себе. - Угу.
  
  Следующим вечером Никита позвонил ей. У Лены не ладилось со старославянским. Пытаясь разобраться с законом открытого слога, она сидела над учебником, а буквы, похожие на старинные стулья с витыми ножками, издевательски пританцовывали. Лида была на каком-то собрании, а Терещенко заперлась у себя в комнате и слушала музыку. Это было нетипично для общительной Терещенки, и Лена не сомневалась: она обижается из-за того, что Ленка не дала ей в долг денег. Эх, можно было оторвать от сердца еще сто рублей...
  И тут телефон. Терещенко не вышла из комнаты, поэтому трубку сняла Лена. Обычно, когда Терещенко была дома, девочки к телефону не подходили: все-таки она хозяйка.
  - Здравствуйте, а можно Лену?
  - Никита, это я.
  - О-о, привет!!! Как дела?
  - Старослав учу...
  - Не дается?
  - Ага!
  - А хочешь, я приеду - и вместе поучим?
  - Не-ет, Никит, не сегодня...
  - А в кино со мной пойдешь?
  Что-то было не то в его голосе, что-то некиношное, что заставило Лену сказать:
  - Нет. Прости.
  - А чего улыбалась тогда?
  - Что?
  - А чего улыбалась мне тогда?
  - Что?
  - Любилась весь вечер чего?
  - Просто.
  - Лыбилась и смотрела. Ты в курсе вообще, какие у тебя глаза? Как у этих японских мультиков... Зачем смотреть такими глазами, если не хочешь ничего?
  - Никита, ты... ты неправильно понял... знаешь, у меня... один закон открытого слога в голове...
  - Так я приду, объясню?
  - Не надо! Пожалуйста. Не приходи. По телефону объясни.
  - Лен, ты мне голову не морочь. Ты мне сразу скажи: да или нет.
  - Что?
  - Мы встречаемся?
  - Нет.
  - Ну и ладно. Молодец, что сразу сказала. А то смотрела бы и дальше. А я бы думал...
  - Никит, извини... - Лена чувствовала себя ужасно виноватой. Закон открытых глаз приводил к выпадению слез. - Я не хотела, чтоб так вышло...
  - Ничего, я не повешусь. Все бывает. Не в первой. Счастливо!
  Положив трубку, Лена выдохнула: кажется, уладилось.
  
  Через полчаса, когда со старославом было покончено, домой уже вернулась Лида и успела попенять Лене за невымытую посуду, телефон зазвонил снова. Это был Никита, и он был пьян.
  - Ле-е-н, ну ты скажи: почему? Почему-у?
  - Я не знаю.
  - У нас в группе двадцать пять долбаных девушек... а я дур-рак...
  - Никит, ну не надо...
  - К-как твой строслав?
  - Сделала кое-как. Сейчас еще Лиду спрошу... она же на втором курсе уже...
  - Так я з-зайду? Я тут, рядом, из автомата з-звоню...
  - Не надо! Никит, иди домой! Холодно же!
  - А т-ты переживаешь за меня, значит? А встречаться не хочешь? П-почему, а, Лен?
  - Иди домой! Холодно! Ты пьяный!
  - Л-лен, я ж нормально встречаться хотел... Туда-сюда... Я ж это... серьезно...
  - Иди домой! - Лена плакала. Захлебываясь от вины и слез, она повторяла только: - Иди, иди...
  - А п-плачешь чего? Л-лен, а?
  - Иди домой! Слышишь?!! Домой иди! На улице... сколько там?
  Лида подсказала.
  - Минус двадцать! Никита, иди домой!
  - Я у д-дома твоего... б-буду ходить всю ночь... впусти меня, Лен...
  - Иди домой!!!
  Он бросил трубку.
  Ленка схватила с вешалки пуховик, но Лидка молнией бросилась к ней:
  - А ну стой! Куда?
  - Ли-ид, он же там, на улице, замерзнет, Ли-ид!
  - Никуда ты не пойдешь! Лучше пусть замерзнет он, чем... мало ли что он с тобой сделать хочет!
  - Ли-ид, ну ты что! Ли-ид! Он нормальный... Я успокоить его хочу...
  - Сиди дома! Тебе еще восемнадцати нет! Я твоим родителям обещала за тобой следить!
  Лидка, с красными волосами, убранными в пучок на затылке, в красных штанах и толстых вязаных носках, на которые были натянуты сланцы, загородила собой проход.
  - Ли-ид, там же холод! Пусть поднимется, чаю выпьет... здесь он мне ничего не сделает...
  В этот момент открылась дверь комнаты Терещенко.
  - Э, э! Я ж вам говорила: в моей квартире - никаких мужиков! И потише уже: мне в пять утра вставать... Не работаете, не понимаете ни хрена... Малолетки!.. Спать идите!
  Лена посмотрела на Лиду. Потом - на дверной проем, в котором скрылась Терещенко. Ей хотелось сказать им обеим - от всего сердца - что-то злое. Что-то такое, от чего они обе закрыли бы лица руками, как будто им выжигает глаза, и заскулили бы.
  Но Лена не сумела.
  Она долго плакала, укрывшись с головой одеялом.
  Потом, когда Лидка уже уснула, Лена выбралась из укрытия и, подкравшись к телефону, как можно тише, как доставала шпаргалку на контрольной, набрала номер Никиты. Всякий раз, когда диск с тарахтением отъезжал, она замирала - вдруг проснется Терещенко? Но все было тихо. У Никиты никто не брал трубку. Лена набрала его номер еще несколько раз. Тщетно. Почему не берут? Может, его родители уже ходят-бродят по темным, холодным улицам и ищут сына? Ее мама и папа поступили бы так...
  Лена забралась в кровать. Она не могла уснуть. Вспомнилось, что в деревне, откуда была родом ее мама, как-то раз один мужичок по пьяни свалился в сугроб и замерз насмерть. А вдруг?
  Слезы текли и текли. Зачем она так резко сказала ему - нет? Но встречаться... как встречаться? А ей, Лене, даже целоваться с ним не очень-то хотелось... Нашлась принцесса! Целоваться ей не хотелось... Терещенко вон штуки и покруче поцелуев выделывает... И ничего - сплюнула в раковину и пошла... Даже ананас не стала есть... Ленка зарыдала еще пуще. Какая же она мерзкая! Жалкая, трусливая, глупая!.. Всего-то надо было...
  Ночь разматывалась бесконечно, как кассетная пленка (в детстве они с сестрами любили из испорченных, зажеванных магнитофоном кассет вытягивать эту глянцевитую пленку, красиво трепетавшую на ветру). Иногда Ленка как будто проваливалась в сон, и тогда ей мерещилось, что она трет и трет ванну щеткой, глаза болят от едких паров чистящего средства, костяшки пальцев стерты до крови, но она все трет и трет эту чертову ванну... А потом понимает, что сил ее больше нет, и выходит в коридор, и ищет в рукаве пуховика шарф... Самое главное: вешаться можно только на своем крючке...
  В пять утра прогрохотал будильник Терещенко. Потом, сдавленно матерясь и спотыкаясь об обувь, брошенную в коридоре, Терещенко собиралась на работу. Затем полоска света под дверью погасла и хлопнула входная дверь. Она ушла.
  Как же хочется хоть чуть-чуть поспать... У Лиды в аптечке, кажется, есть снотворное...
  Да, где-то было... Выпить - и заснуть нормально наконец...
  - Лена!!! Лена, ты что делаешь?!!
  Она очнулась от окрика Лиды. На столе лежала горка вылущенных из блистера таблеток. Руки сами продолжали начатое.
  - Лена, ты что задумала? С ума сошла?
  - Я... я не знаю...
  Потом, когда Лида все допрашивала ее, все лезла в душу, все хотела узнать, всерьез это было или понарошку, Лена только трясла головой, плакала и повторяла:
  - Я не знаю.
  Никита, как оказалось, просто пришел домой в стельку пьяный и вырубился. А жил он со старенькой глухой бабушкой.
  
  Когда уставшая после с огромным трудом сданной летней сессии (по проклятому старославу, слава богу, четверка), подавленная предстоящей встречей с родителями, которым Лида рассказала о ее странном поведении, Лена собиралась к отъезду домой, Терещенко - перед самым ее выходом из дома - вдруг протянула ей две сотки:
  - Возьми вот. Я занимала. Раньше как-то было... не вернуть...
  Лена смотрела на деньги испуганно и виновато, мотала головой:
  - Не надо, не надо... я все равно домой еду... у меня родители... купишь что-то сыну...
  И тогда Терещенко вдруг ее обняла, так крепко (а такая тощая!) и, кажется, со слезами в голосе сказала, что будет осенью ждать их с Лидой, что они - самые лучшие квартирантки, которые у нее были.
  Лена уговорила Лиду не рассказывать маме вообще ничего про Терещенко, вот прям ни словечка, потому что пусть уж лучше они с ней живут, чем переедут к какой-нибудь бабке. Ленка даже включила воображение и сказала: а бабка наверняка неряха. И у нее пять котов. Всюду шерсть. Пылища. И Лида тогда ответила, что про Терещенку она Лениным родителям ничего не скажет плохого. Она бы и про Ленкину выходку с таблетками ничего не сказала. Но не могла. Потому что это очень важно. Она, Лида, несет за Ленку ответственность. (Выкинула бы лучше эту ответственность к черту, думала Лена, но пока в городе появились только контейнеры для раздельного сбора мусора 'Металл', 'Стекло', 'Пластик'. Контейнера с надписью 'Ответственность' еще не ввели, а просто так Лидка, конечно, не могла ее выбросить.)
  
  Перед школой когда-то высадили аллею, которая должна была вести прямо к крыльцу. Но деревца очень плохо прижились. Несколько - самых ближних к выходу из школы - сломали хулиганы, а прочие вроде бы росли, но как-то хило. Лет через десять, может, они и превратятся в мощные, раскидистые деревья, но не раньше.
  На заднем дворе, там, где обычно курили на переменках старшеклассники, разрослись огромные кусты сирени. Каждый год, в мае, когда она начинала цвести, сирень нещадно выламывали школьники, и всякий раз сердобольные люди оплакивали ее: погубили цветы, изверги! Но каждый год сирень разрасталась еще сильнее, еще гуще цвела, как будто смеялась над теми, кто хоронил ее прежде времени... И над этими чахлыми, посаженными под линеечку деревцами перед школой она смеялась тоже. За ними ухаживали, их белили по весне, поливали в засуху - и что? И кто из года в год побеждал?
  Лена смотрела на школьный двор из окна учительской. Ей вспоминался выпускной. После праздника, уставшие, еле ковыляющие на каблуках, со съехавшими набок прическами, они с подружками подошли к ее маме, завучу, и спросили:
  - Может, мы завтра придем? Такой разгром в школе... Поможем убрать...
  Мама засмеялась:
  - Девочки, вы еще не поняли... Вы свободны от школы! Свободны совсем!!! Впрочем, - сказала она, - если силы есть, приходите, разгром действительно имеет место быть...
  И они пришли, и больше делая вид, что им плохо, чем действительно страдая от похмелья и усталости, помогали убирать мусор в спортзале, где проходил банкет, раздвигать столы и разносить по аудиториям стулья.
  И вот сегодня Лена слонялась по пустой школе. В коридорах было не просто темно и тихо - как Лена ни вслушивалась, она не слышала в них себя. Всего год прошел, а она уже не слышала в них себя. Так странно... А ведь когда-то ей казалось, что школа пропитана насквозь ими - ей и ее сверстниками... а теперь вот... Как быстро все умерло!
  Она заглянула в спортзал. Какие-то мелкие - видимо, ребятня из летнего лагеря - играли в пионербол. Ну да, на улице сегодня дождик. В потолке имелись люки для естественного освещения, в них виднелось блеклое небо. Эхо от ударов по мячу, от редких вскриков ребятни, когда кто-то бил особенно неудачно, казалось какими-то призрачными звуками. По шведской стенке усердно карабкалась тощая, нескладная мелкая в белой майке и синих штанах, которые ей были коротковаты. Она добиралась до самого верха одной секции, перебиралась на соседнюю и уже по ней спускалась вниз. Скучноватое развлечение для ребенка, которому нечем себя занять. Лена долго наблюдала за ней, пока не почувствовала, что там, у нее внутри, вот так же, как эта мелкая, цепляясь за ребра, карабкается к горлу такая же несуразная и непонятная тоска.
  Ленке тут же захотелось выйти отсюда, сбежать куда-то туда, во двор, где прет из земли сирень, уже давно отцветшая, но такая же буйная и кричащая: еще, еще!..
  Если просто стоять рядом с жизнью, может быть, удастся не умереть.
  Ничего, у нее есть план.
  Она назовется другим именем.
  
  Искать
  Ночь уже вошла, неплотно прикрыв дверь, из-под которой все еще виднелась полоска вечернего света. Дворы обезлюдели. Бетонные коробки домов казались синеватыми, а кроны деревьев - цельно-черными, словно вырезанными из бумаги. В небе то тут, то там проклюнулись звездочки, маленькие и бойкие, как девочки-подростки.
  - И-ир, смотри, звёзды уже... поздно, меня родители заругают!
  - И что, что звезды? Ты вообще зачем на них пялишься, думаешь, мы там кошку найдем?
  Лена хотела было пошутить, что когда звезд станет больше, то среди них при желании можно будет отыскать и созвездия Малой и Большой Кошки, но промолчала.
  - Пошли, еще помойку возле сто второго дома проверим - и домой пойдем...
  - Пошли...
  - Я тебя потом до подъезда провожу... И вообще: я же тебе помогала найти учебник по геометрии...
  Лена вздохнула: что правда, то правда. Учебник по геометрии она искала по всей квартире и, если бы не Ира, ни за что бы не нашла - он провалился между диванной спинкой и сиденьем и намертво там застрял, так что, когда Ленка открывала диван и заглядывала внутрь, учебник и не думал проваливаться внутрь дивана. Учебник искала вся семья: мама, папа и Лена, но нашла его подключившаяся к поискам на добровольной основе Ирка. И как он там оказался? Папа сказал: надо класть вещи на свои места и они всегда будут находиться там же. Но Лена сомневалась, что это правило работает, ей казалось, что у вещей есть какие-то свои пути перемещений по квартире и нужно не класть их в одни и те же места, а просто знать, куда вещам нравится ходить.
  - Можно еще пройти к сто десятому и сто двенадцатому, - Ленка предложила этот вариант, чтобы Ирка не думала, будто она хочет поскорее слинять.
  От помойки метнулся черный кошачий силуэт.
  - Мо-отя, Мо-оть! Нет, это какой-то мелкий, худой...
  Они искали Иркиного кота. Мотя, крупный черныш, удрал от Ирки вчера, когда она открыла дверь, чтобы вынести мусор. Он и раньше рвался на улицу, но осуществить побег мешала постоянно запертая подъездная дверь. Но вчера кто-то из соседей открыл дверь нараспашку и подпер кирпичом (наверно, привезли мебель), так что Мотя беспрепятственно выскочил на улицу. Ирка надеялась, что он вернется и будет дежурить под подъездом, дожидаясь ее прихода из школы или мамы - с работы, но кот так и не появился, поэтому Ирка решила искать его сама, после уроков. Ну и Ленка напросилась ей помочь. Подруги все-таки.
  Ленка не слишком верила, что поиски черного кота в ночи увенчаются успехом. Дело даже не в том, что кот мог убежать далеко от дома, спрятаться в подвале или его приютил кто-то из жителей окрестных домов. Ленка знала, что кот просто ушел. Это был кот Иркиной бабушки. Бабушка умерла - и кот ушел. Все логично. По Ленкиным представлениям, котам для ухода в потусторонний мир не надо было умирать. Он мог выбежать из подъезда прямо куда-то туда. Да и вообще, если бы кот с разбегу вбежал в стену и исчез в ней, Ленку это не удивило бы. Где коты, там и всякое такое. Чудеса, мистика.
  - Он точно где-то в помойке роется.
  Ирка повторила это уже раз сотый за вечер. Они облазили все помойки в округе, заглядывали в подвальные окошки, но Мотю так нигде и не заметили.
  - Бабушка его на помойке нашла. Ходила мусор выносить. А он увязался. Так и шел за ней до дверей квартиры. Она его всегда звала 'помоечник'.
  'Ну да, за бабушкой пришел, за бабушкой ушел', - думала Ленка. Ей казалось, что даже звездочки на небе понимают все, только Ирка почему-то нет. Интересно, где они сейчас - Иркина бабушка и кот?
  Эта бабушка была странная. Огромная, неповоротливая, на слоновьих ногах. Ходила с трудом. От нее как-то противно-сладковато пахло, поэтому в гостях у Ирки Ленка никогда не ела: ее подташнивало от этого пропитавшего всю квартиру запаха.
  - Болею. Покарал меня бог, что вырастила дочь-шкуру! - то и дело говорила о себе Иркина бабушка.
  Она вообще часто поминала бога и ругалась. Прямо рядком:
  - Ох, пресвятая богородица, спаси и сохрани... где опять ходит моя блядища?
  Ленкины родственники (родители и многочисленная родня из деревни) часто обсуждали всякие скользкие темы, но при этом на детей все-таки косились неодобрительно, как будто ждали, что те сами поймут: им тут не место, и уйдут заниматься своими, детскими, делами. Иркина же бабушка всегда говорила напрямую все, что думала. Саму Ирку она частенько ругала и даже била, например как-то раз, еще в третьем классе, Ирка получила ремня за то, что накрасила губы мамкиной помадой.
  Как ни странно, Ирка бабушку очень любила: и крики, и колотушки сносила стойко. А вот мать свою она ненавидела. Со слов Иркиной бабушки выходило, что мать родила Ирку специально: думала, что, залетев от своего женатого любовника, сможет увести того из семьи, но прогадала. До самого последнего момента ждала, что он одумается, аборт делать не стала. Не одумался. Имени своего отца Ирка не знала. В свидетельстве о рождении она была записана как Ивановна (мама решила, что Ирина Ивановна - красиво), а бабушка, чтобы подчеркнуть ее статус безотцовщины, часто звала ее Илоновной - вместо отчества придумала внучке матьчество.
  - Мамка опять куда-то отправилась на ночь глядя... позорит нас... - бурчала часто Ирка, но Ленка, хотя и кивала сочувственно, думала, что если бы Иркина бабка не перемывала дочери кости, возглавляя бабий синод на лавочке у подъезда, никто ничего дурного об Иркиной матери и не подумал бы.
  Ленке казалось, что развратная женщина должна выглядеть вульгарной - яркой и резкой, как запах краски, которой по весне красят фасады, но почему-то с вульгарностью у нее куда больше вязалась Иркина вечно воняющая бабка. Ирина мать была маленькая, худенькая, совсем без изгибов и выпуклостей, с незапоминающимся, как будто смытым лицом, на котором только рот выделялся из-за ярко-красной помады. Она преподавала черчение в колледже, бывшем ПТУ, и часто отлучалась куда-то, как будто на частные уроки, хотя бабушкино мнение об этих уроках было известно: загуляла.
  - Мамка сказала, что Мотя ушел, потому что весна... сказала: не ищи, ему на улице хорошо... а чего хорошего не дома?.. - говорила и говорила Ирка.
  Сейчас они дойдут до последней помойки на районе - и по домам. Правда, Ленка Ирку до подъезда обязательно проводит, а не наоборот. Ирка такая мелкая, одну ее боязно отпускать. Ленка-то вымахала уже...
  - Мотя! Мотя!!!
  Ленка не поверила своим глазам. Из кустов к ним навстречу вышел кот Мотя собственной персоной. Большой, черный красавец с белой грудкой и в одном белом носке.
  - Мотечка! Мой Мо-отя! Вернулся, помоечник!
  От волнения Иркин голос смешно дребезжал. Она присела на корточки и обняла кота.
  Ленка смотрела на Иркину спину, оттянутую тяжелым школьным рюкзаком, на ее голову, разделенную прямым пробором на две части, на две тонкие, жалкие косички, на пушистый хвост кота, задранный трубой, и думала о том, что где коты, там и правда - чудеса.
  
  Мама проверяла тетрадки на кухне. Отец уже спал. На работе он что-то хорошо отпраздновал и пришел немного пьяный. Поэтому мама, наверное, и была такая грустная. Ленка знала: мама боится, что отец может спиться, как многие другие мужчины в городе. Водка просачивается в любого - неважно, кладет человек кирпичи на стройке или, как ее отец, руководит какими-то проектами. Но ругаться с отцом, если он приходил пьяным, мама избегала: он человек вспыльчивый, и, если что, разорется так, что стены ходуном заходят.
  Ленка знала, что у других в семьях доходило до драк, до крови, до сломанных ребер, но то, что у них отец ограничивался только ором, ее не слишком радовало. Ей казалось, что их семья зависла в беге над пропастью, как бывает в дурацких американских мультиках, когда герой молотит в воздухе ногами несколько секунд, потом смотрит вниз, видит, что земли под ним нет, - и летит в пропасть. Вот-вот случится то же самое: отец не просто проорется, размахивая руками, как ветряная мельница, а возьмет и ударит кого-то из них - маму или Ленку, неважно.
  Когда-то, всего один раз, совсем маленькой, Ленка после семейной ссоры спросила маму:
  - Папа хочет нас убить?
  Мама так испугалась этого вопроса, что начала как-то мелко и неестественно смеяться.
  - Ну что ты... Папа просто нервничает... У нас в деревне... мой дед, как напивался, всю семью топором по двору гонял... а ты на папу... ну что ты, дурочка... папа нас любит... просто злится иногда, у него, знаешь, какая работа нервная?..
  Но мама тоже боялась. Боялась, что со временем Ленкин папа, ее муж, станет как тот дед. Или как один из тех мужиков, которые смотрят на мир так, словно у них в голове помехи, как у старого телека в деревне, который отец настраивал народным способом - ударом кулака.
  Вот и сейчас мама сидела за столом на кухне, проверяла тетрадки и боялась. И это от ее страха, а вовсе не от сочившегося сквозь неплотно прикрытую форточку воздуха, волновавшего шторы, тени на стене за маминой спиной иногда нервно подергивались.
  - Как же ты поздно!
  - Пришла б раньше, попала б под раздачу. - Ленка сняла ботинки и куртку и присела на табуретку напротив мамы.
  - Все уже остыло.
  - Я холодного поем.
  - Нет, я тебе борща разогрею.
  - Я сама.
  Если Ленка грубила маме, а грубила она часто, ей тут же хотелось исправить это нехорошее поведение каким-нибудь самостоятельным, взрослым поступком. Например, самой разогреть себе ужин. В полумраке она долго искала спички, потом чиркнула - газ вспыхнул нежно-голубым светом. Теперь в комнате было два огня - маленький, юркий огонек на плите и большой желтый свет настольной лампы.
  - Вас после уроков задержали? Работа над ошибками?
  Обманывать маму не имело смысла. Она же работает в школе.
  - Ирка искала своего кота. Нашла, представляешь. Я думала, не найдет.
  - Домашние животные обычно возвращаются...
  - Я думала, что он за Иркиной бабушкой ушел...
  - Может, проводил ее и вернулся?
  Мама иногда говорила правильные вещи. Как будто была не мамой, а самой Леной, ее внутренним голосом, тем странным, чужим голосом, который иногда говорит у тебя в голове такие умные вещи, что ты пугаешься. Ведь ничего тебя к этим мыслям не вело, ты не брела к ним дорогой нудных рассуждений - просто вдруг кто-то произнес их у тебя внутри, кто-то на много лет тебя старший. На сто лет старший или даже на тысячу.
  - Может, просто проводил. Вернулся, не запачкав белого носочка...
  - Как Ира?
  Мама знала, что Ира страшно тоскует без бабушки.
  - Нормально вроде.
  - Моя сестра... Тося п-п... умерла, когда мне было столько, сколько вам сейчас. И тоже, знаешь, был странный случай... Я тогда поехала в город, на рынок... продать вишню... два ведра вишен привезла... руки заболели, пока дотащила их до рынка... - У мамы были тонкие, белые руки. - Продала вишни, да и домой, иду довольная, налегке... А тут какая-то бабка мне навстречу, вроде незнакомая, не с нашего села... но говорит мне: что, Татьяна, идешь с пустыми-то ведрами, людям неудачу накликаешь? Я ей: да вот вишню ездила продавать... А сама думаю: кто это, вроде не знаю ее... Бабка как бабка, в темном платье, на голове платок черный, в красных розах... а она мне тут же: зря продала, на поминки-то пироги печь с чем будете? А я думаю, что она про годовщину по нашей бабушке думает, да и отвечаю ей: так ведь баб Маня в сентябре померла, рано еще... А она мне: рано, рано, да поздно! Так сказала, что у меня аж сердце у-у-х... знаешь, иду с пустыми ведрами в руках, а они как будто камней полны... дошла до автовокзала, села на автобус до села... ну а приехала, так узнала... Может, бабка и шла оттуда, кто его знает... Они почему-то всегда навстречу молодым идут, эти, с того света... как будто их притягиваешь, когда идешь... такая вся счастливая, легкая, с пустыми ведрами...
  - Ма-а-ма!
  Ленка вскочила с табуретки и обняла маму. Она знала ее характер. Знала, что мама боится почти всего, чего можно бояться, и еще тысячи вещей, которых бояться не стоит.
  - Иру к нам зови. Вам двоим веселее будет. А по дворам по ночам не ходите больше.
  Борщ на плите уже вскипал, в кухне пахло так, что Ленкин живот пару раз громко мяукнул, и хотя ей не хотелось разжимать объятия, пришлось все же оставить маму, чтобы налить себе борща.
  Она ела, мама внимательно смотрела на нее, а потом вдруг сказала:
  - Ирка твоя рано замуж выскочит, вот увидишь.
  - Почему?
  - Некрасивая. И знает об этом. Выйдет за первого, кто предложит: вдруг больше никто и не позовет? Это хорошенькие девочки вроде тебя часто одни остаются, все ждут... чего-то особенного...
  Ленка вздохнула. Вот так у мамы всегда: то говорит страшно умные вещи, то какие-то глупости, за которые даже стыдно.
  - Я никогда замуж не выйду.
  - Все так говорят в твоем возрасте.
  Лена посмотрела на маму поверх ложки, придумывая какой-то вредный ответ про то, что все и она, Лена, это разные люди - и вдруг поймала на себе мамин взгляд, странный, долгий. Он был похож на молчание в телефонной трубке, которое так пугает, что начинаешь истерить: 'Это кто? Говорите! Хватит баловаться, придурки малолетние, у меня стоит определитель номера, я вас вычислю, вам конец!'
  - Что ты сказала? - наконец спросила мама.
  - Я ничего не говорила.
  - А.
  - Ты о чем-то задумалась.
  - Работы много. Ты похожа... очень похожа иногда... на мою сестру... и когда мне так кажется, я чувствую себя снова... как будто мне тринадцать... - Мама вздрогнула. Сняла очки, потерла глаза. - Ужасные глупости все это. Наверно, я плохая мать и педагог. Сижу на кухне и несу всякую чушь... Знаешь, здорово было бы, если бы тебе нравился какой-нибудь мальчик, а мы его обсуждали сейчас... ладно, иди спать...
  Ленка пошла в ванную, где долго стояла под душем, как счастливое дерево под дождем, а потом пробралась к себе в комнату, рухнула на диван, завернулась в одеяло и заснула. Снилась ей почему-то Иркина бабка, которая шла ей навстречу, топая по пыльной летней дороге огромными ногами в расплющенных тапках, а в руках у нее были два ведра вишен, жутко-красных, жутко-кислых.
  И сквозь сонную муть Ленка вдруг засомневалась: откуда ей знать, что вишни кислые, не ела ведь?
  Выходит, можно знать - и не пробовав?
  
  Сквозь сон Ленка слышала, как утром громыхал отец: ругался из-за того, что нет свежих рубашек. Мама что-то ответила, сперва тихо, потом на повышенных тонах, отец рыкнул - на этот раз Ленка отчетливо разобрала: '...тетр-радки на кухонном столе!..' - '...моя работа!' - взвизгнула мама. 'Черт бы ее побр-рал!' - 'У меня первый урок, я пошла...' - 'Подожди, вместе выйдем'. - 'В лифте доругиваться не хочу'. - 'Да брось, пошли... Черт, в чем я вчера дипломат испачкал? Да, спасибо. Ну пошли...' Когда хлопнула дверь, Ленка снова провалилась в сон. Пора бы вставать - перед школой надо еще успеть сделать уроки, да и сон не шел, но Ленка лежала в кровати с зажмуренными глазами, пока фальшивая чернота под стиснутыми веками не опротивела ей. Уроки... Почему-то чем ближе были летние каникулы, тем тоскливее делалось на душе.
  В каникулах Ленка всегда видела что-то обманное, как будто должен случиться праздник, а случается - шум, крик, потная одежда липнет к телу, в деревне припахивают к работе по хозяйству. Конечно, вечерами в деревне, да и в городе собирались компании ее ровесников - но там были алкоголь и сигареты... Ленка всякий раз сталкивалась с неразрешимой дилеммой: если пить и курить, она станет своей в тусовке, но получит по шее от родителей, а не пить и не курить означало сидеть и улыбаться в пустоту, как дурочка. Ну и всякие противные приставания парней (а они липли к ней, придурки) Ленка терпеть не могла. А еще она всегда остро чувствовала, что, стоило им с Иркой попасть в такую компанию, как Ирка отдаляется от нее. Смотрит как на чужую - и как будто с неприязнью. Впрочем, Ирке всегда сильно прилетало от бабушки, если та узнавала, что внучка тусовалась где-то в подъезде. Ленка думала, что Ирка просто завидует ей - Ленке все-таки доставалось меньше.
  Самым странным было то, что тихая Ленка почему-то всегда мечтала попасть куда-то в волшебную страну вместе со всеми этими ребятами и стать там лидером, вести их всех за собой по неизведанным мирам, а не сидеть на лавке у подъезда, таращась на мусорные баки и сплевывая сквозь зубы на асфальт. Но Ленка знала, что никаких сказочных миров не существует, а если и есть что-то с другой стороны, с изнанки, то иначе, чем повесившись, туда не попадешь - она же не кошка.
  Ирка пришла в школу хмурая, какая-то нахохлившаяся, и Ленка, вдруг вспомнив мамины слова, подумала, что подруга у нее и правда некрасивая: маленькая, худая, с блеклым, невыразительным личиком.
  - Сегодня на физре бег сдавать, - исподлобья бросила Ирка.
  - Потеплело. Сейчас нас загоняют по стадиону, - Ленка помнила опыт предыдущих годов.
  - Я не пойду, - резко заявила подруга. - У меня у кеда подошва лопнула.
  - Можно и так побегать.
  - Не хочу.
  - Тогда я с тобой.
  Ленка отогнала мысль о том, что физрук может рассказать маме, что ее не было на уроке. Расскажет, так расскажет. В конце концов можно будет наврать маме что-нибудь. Например, что пришли месячные, а она постеснялась сказать. Ну и за прогулянную физру мама сильно не заругает.
  - Можем пойти погулять в садик. В мой старый садик детский. Он теперь вроде как закрыт... - предложила Лена.
  Рюкзаки с учебниками и пакеты с физкультурной формой они закинули в школе под лестницу. Так делали многие, когда прогуливали: неудобно слоняться по городу со всем этим скарбом, да и внимания привлекаешь больше.
  Ленка несколько раз сама гуляла по садику. Она смутно помнила из детства, как они с другими детишками в нем играли. Тогда все эти железные конструкции, беседки и заросли кустов действительно были похожи на волшебную страну. Сейчас все проржавело, облупилось, но какую-то смутную радость в душе будило. Как будто ты подошел к двери, от которой потерял ключ, но все-таки рад, что смог эту самую дверь найти. Ведь еще есть надежда, что дверь откроется - кто-то будет идти туда или обратно, ну как бывает, когда посеешь ключ от двери в свой подъезд и караулишь потом - сосед мусор пойдет выносить, и ты сможешь войти...
  Едва они миновали проржавевшие ворота, Ленка заметила на территории садика что-то новенькое: маленький строительный вагончик. Раньше его тут не было. Здание садика выглядело таким же заброшенным, как и раньше... Но, может, какие-то работы ведутся внутри? Из вагончика кто-то вышел. Ленка обычно старалась не разговаривать с незнакомцами, но тут решила подойти.
  - Здравствуйте!
  Она всегда обращалась так к взрослым, но по лицу посмотревшего на нее рабочего поняла, что это слово он не принял - непонятно почему.
  - Привет, мелкота! По стройкам шаримся?
  Мужчина был самый обычный, возраста ее отца. Невысокий, крепкий. Лицо смуглое, в морщинах. Темные волосы с проседью (или в побелке?). Одет в какую-то неопределенного цвета одежду, сильно заляпанную краской.
  - Я сюда в детстве ходила...
  И снова мимо.
  - В детстве? Ха-ха-ха! - Засмеялся так, как будто табачный дым в лицо выдохнул.
  - Куда уходит детство, в какие га-ра-да-а... - послышалось откуда-то сбоку. Рядом показался еще один мужчина, ростом повыше первого, широкий в плечах и совершенно лысый. Одет он был в такую же чумазую робу. В руках держал стакан с чаем, от которого поднимался парок.
  - А что здесь теперь будет? - вступила в разговор Ирка.
  - Банк вроде. - Второй мужик помешивал чай ложечкой. Ложечка звякала, мужик улыбался, во рту у него поблескивал золотой зуб.
  - Жалко садика. - Ирка на шаг выступила перед Ленкой. - Хотя я в другой ходила...
  - Не нужен он. Детишек мало рождается, - заметил первый мужик.
  - И все... беседки там, турники... снесут? - Ирка зачем-то сделала еще шаг вперед. Лишний. Ленка сразу это поняла: этот шаг лишний.
  - Все снесут, ничего не останется. Хотите, я вам план покажу? План того, что здесь сделают? - Он просто взял и схватил Ирку за руку. - Пойдемте!
  - Нет! - Ленка вцепилась в другую Иркину руку. - Никуда мы не пойдем.
  Она потянула Ирку на себя. Чего ж она такая... как будто неживая? Ленка испугалась. Надо бежать, а Ирка стоит столбом! Нельзя оставить ее здесь одну, никак нельзя... Господи, это же она, Ленка, ее привела сюда, в этот садик! Как теперь быть, что делать, как ее увести, когда она стала как приколоченная, а этот непонятный мужик тащит ее в вагончик?!
  - Ирка, пошли! - Ленка изо всех сил потянула Ирку за руку. - Илоновна, дура, ну!!!
  От крика, наверное, Ирка пришла в себя, дернулась - вырвалась. И они побежали...
  Сердце у Ленки колотилось так, что в ушах заложило. Она мчалась, таща за собой Ирку, к противоположной стороне садика. Там был забор. Железный, высокий, но вполне перелазибельный. Как они перебрались на другую сторону, Ленка не помнила, потом только заметила, что разодрала юбку, порвала колготы и сильно оцарапала бедро. Наверно, о железную пику наверху забора.
  - Сдали бег... черт, черт побери! - наконец вырвалось у нее вместе с хрипом и смехом.
  Дыхание удалось выровнять только у школы. Ленке все хотелось спросить, почему Ирка замерла, стала столбом, как дура, зачем она ее, Ленку, так напугала? Но вместо этого она сказала только:
  - Они просто шутили. Иначе бы этот второй не дал нам убежать. А он просто стоял и смотрел.
  - Конечно, шутили. Если бы не шутили, то побежали бы за нами и догнали в два счета, - с умным видом заметила Ирка. - Ты вообще зря испугалась. Они были незлые.
  Ленка не стала спорить, хоть и была не согласна.
  Глубокая царапина на бедре сильно кровоточила. Колготки и юбка пропитались кровью. Уже дома Ленка промыла ранку, заклеила ее пластырем, но несколько капель крови проступили сквозь него и засохли круглыми красными пятнышками. Ленка вспомнила страшную старуху, несшую ведра с вишнями. Несколько ягод упали и лежали в дорожной пыли.
  Со скрипом петель открываются двери, но входить уже не хочется. Приключения - это страшно. Ленка думала, что испугалась не зря. Испугалась - и продолжала бояться.
  Но она не хотела признаваться себе, что боится, очень сильно, вся насквозь боится, - и убеждала себя, будто единственное, что ее тревожит, расскажет ли физрук маме, что сегодня Ленка прогуляла его урок.
  
  Не рассказал. Физрук был дядька равнодушный, так что выяснять, были ли Ирка и Ленка на предыдущих уроках и почему пропустили физру, он не стал. Правда, дома мама заметила заклеенную пластырем царапину. (Эх, короткие домашние шорты!)
  - Это что?
  - Я лезла через забор, - с враньем у Ленки всегда было плохо: правда выскакивала из нее сама собой.
  - О господи!..
  - И еще разодрала юбку...
  - Ле-ена! - Ленке показалось, что от удивления стекла маминых очков увеличились, как широко распахнутые глаза. - Ты же не маленькая! Зачем?
  - В старый садик... посмотреть...
  - Ох ты ж дурочка... Ну и потянуло тебя...
  Лена принесла маме юбку.
  - Тут можно, наверно, зашить...
  Пока мама критически осматривала юбку, в комнату заглянул отец.
  - А сама? Руки тебе на что? Или в школе на уроках труда не научили?
  Ленка втянула голову в плечи. Зашить дырку на юбке она могла - но ее грубый и кривой шов был бы заметен: некрасиво. Ленка вдруг увидела себя со стороны: вместо рук у нее уродливые культи без пальцев.
  - Я понимаю, пацан бы рос. Лазил бы по заборам, дрался... Так его подзатыльниками воспитывать можно было. А ты... прямо не знаю кто... - Отец был зол, то ли просто так, то ли оттого, что на Ленке он не мог применять своих педагогических приемов. - И ты тоже хороша, Таня, между прочим, надо бы не юбку ей зашивать, а хорошенько отчитать, черт, ты же педагог!
  - Саш, я сама разберусь!
  - Она шастает днями и ночами со своей подружкой черт знает где. Приходит из школы чуть ли не за полночь, а ты сидишь над своими тетрадками! Учительские дети все, что ли, растут как трава? Сапожник без сапог?
  - Она и твой ребенок тоже! Мог бы принять участие в воспитании!
  - Я день и ночь пашу, чтоб ей было в чем по заборам лазить! - Отец уже срывался на крик. - И как ее воспитывать, когда руку на нее не поднять, а слов она не слушает?! Стоит и смотрит в пустоту, что-то там думает свое?! Как там у вас... в литературе... слушает да ест? Дурочка, она и есть дурочка!
  - Саша, это твоя дочь... ты бы поговорил с ней хоть раз по-человечески, а не орал!!!
  - Некогда мне разговоры разговаривать!!!
  Ленка знала, что сейчас скажет мама и какой это произведет эффект. Мультяшный герой отчаянно молотил лапами над пропастью.
  - А пить тебе есть когда?
  И тут отца было уже не остановить. Он кричал, что мать зачем-то выставляет его алкашом, хотя он всего лишь раз в месяц позволяет себе расслабиться после сдачи проекта. Мама, загибая пальцы, принималась подсчитывать, сколько этих 'раз в месяц' было за последние недели. Отец орал, что она и представить себе не может в своей школе, какая на нем ответственность и как ему уже все это поперек горла и что он давно бы уже уволился, если бы не надо было пахать на них с Ленкой.
  Ленка понимала, что они ее уже не видят, но ей было не легче.
  И все из-за разорванной юбки. Из-за такой ерунды. Надо было просто спрятать ее поглубже в шкаф. И все. Мама бы не нашла.
  Иркин звонок ее спас.
  - Может, выйдешь? Погуляем...
  Ленку не надо было просить дважды.
  - Мам, я пойду с Иркой погуляю... Мусор вынесу заодно!
  Быстро натянув джинсы, схватив в одну руку куртку, а в другую - мусорное ведро, Ленка вылетела из квартиры. В тапочках. А, не важно.
  - Мои пособачились. Орут друг на друга как резаные.
  Она чувствовала себя виноватой и поэтому очень хотела, чтобы ее пожалели. (Лена понимала, что это как-то неправильно, но ничего не могла с собой поделать. Наверное, чем большую гадость сделал человек, тем сильнее хочет, чтоб его пожалели, думалось ей.)
  Ирка сочувственно вздохнула. У нее теперь всего-то и есть, что одна мама, так что сказать 'мои пособачились' она уже не может... Ленка разозлилась на себя: ее проблемы по сравнению с Иркиными - ерунда, но все равно продолжила - ей еще острее захотелось, чтоб ее пожалели:
  - И чего они вечно орут? Так хочется, чтобы люди любили друг друга. А не орали.
  - По-твоему, когда любят, не орут?
  - Нет, конечно.
  Ирка покачала головой.
  - По-моему, когда любят, орут и даже бьют иногда.
  - Когда любят, не бьют, - твердо сказала Ленка.
  - Бьют: когда по лицу, когда по жопе, когда по чем придется. И орут: 'чтоб ты сдохла' и всякое такое. А когда не любят, просто молчат. И уходят по своим делам, как моя мама. Бабушка ее любила. И меня. А она только себя любит. Я ей вчера так и сказала.
  - Что сказала?
  - Все. Она пришла поздно вечером. Давай котлеты какие-то жарить, заморозку. Мотя пришел, сидит рядом, смотрит. А она говорит: это же не наш кот. Я говорю: наш. А она такая: нет, не наш, у нашего носочек был на левой лапке. А я ей: нет, это наш кот. А она: я видела, нашего кота машина сбила у магазина продуктового. Он лежал на асфальте мертвый уже. В ошейнике этом, что ты на него напялила. В розовом. Я говорю: нет, это наш кот, он ошейник потерял. Он на свое имя откликнулся. А она такая: он просто запах еды от тебя почуял. И вообще, может, это кошка. А я ей говорю: это ты кошка. А это мой Мотя. Он со мной спал сегодня. Лег рядом со мной на кровать и спал. Он так всегда делал. Он сам ко мне пришел. Потому что он - мой. Потому что его бабушка попросила меня не бросать. И он вернулся. А ты... И я ее обругала прямо по-бабушкински. Даже добавила в конце 'прости господи'. У нее даже котлеты сгорели. Она плакала потом. Стояла над котлетами и плакала. Моте котлеты отдала, горелые. А он и есть не стал. Это мой кот.
  - Может, ты зря на нее так...
  - Да ну ее. - Ирка сказала это как-то по-взрослому. - Она на ночь ушла. Ей кто-то позвонил, она слезы вытерла и ушла.
  Ленка молчала. Она вспомнила, как Ирку тащил в вагончик тот строитель, а она стояла как неживая. Ленка подумала, что так, может, куда-то тащили и Иркину маму, а она и не сопротивлялась, потому что не умела.
  - Я не буду больше с ней ссориться, - сказала Ирка. - Пусть что хочет, то и делает. У меня есть Мотя и ты. С тобой нестрашно котов искать или лазить куда-то. Ты не бросишь и не уйдешь, хоть ты и красивая.
  Ленка удивилась. Она не считала себя красивой и вообще не понимала ход Иркиных мыслей. Но вывод она почувствовала ясно: теперь они обязаны всегда защищать друг друга - от крика, от физры, от утаскивающих их в другие миры строителей... Защищать, чтобы однажды не свернуть на путь, где в пыли - капля за каплей - стелется дорожка из вишен. Откуда возвращаются только кошки.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"