Главным городом Юго-Восточной Англии многие считают Норвич.
По-английски правильнее - Норидж, но уж очень древесно-стружечны
его русские дериваты. Да и "порридж", в компании трёхколёсного велосипеда и манной каши, неизбывно маячит в тумане памяти
о детском стишке Матушки Гусыни. Что-то там о бедняжке с Луны, который свалился на Землю и, ища зачем-то Норидж (одно слово - бедняжка!), - обварился холодным порриджем (дитто!)
Про норриджский порридж ничего вам сказать не могу. Не знаю, не пробовала. По идее, прекрасная могла бы быть трейд-марка,
запоминающаяся. Достославен же (и -примечателен) Норвич, с нориджской точки зрения, не порриджем. А большим и старинным собором. Он же - непреклонный пункт программы пан-азиатского,
пан-европейского и прочего группового туризма.
Долгое время меня этот собор волновал не особенно. Ну, собор и собор. Мало ли их в Англии, не говоря уже о Европе? К тому
же, туристы слегка и по-разному действовали на нервы, когда
ходилось мимо по делам (работала я тогда совсем рядом с собором).
Лишь постепенно и до меня дошла банальная истина: есть храмы и Храмы. Разницу объяснить трудно. И не в том она, что одна-де церковь намолена, а другая - нет. Мне эта "намоленность" вообще никогда не открывалась: ни в СССР, ни в Италии, ни во Франции. Видимо, не дано.
Возможно, что в теперешней России, после долгих и трудных
конфликтов с коммунистами-атеистами, намоленый фактор имеет большое значение. Но в Англии таких конфликтов с коммунистами не было. И отношение к религии у англичан не такое, как у русских. С одной стороны, суше и прагматичней. С другой стороны - строже и достойней. И молятся здесь иначе, чем в России. В общем, английская церковь - не место для всенощных и прочих подвигов, как иной нынешний православный храм. Она - другая. Не лучше и не хуже. Просто - другая.
Я не специалистка и разницу сформулировать не смогу. Ведь это -
мои субъективные заметки, не претендующие на полноту исторического анализа или богословскую верность (а потому что: истинность) символа веры.
Единственное, что могу утверждать, - мне приятно бывать в Норвичском соборе. Почему? Да просто - приятно. В парижском Нотр-Даме я чувствовала себя ужасно, в почти так же знаменитом кёльнском монстре - не намного лучше. Не знаю, почему.
Мне почти всегда хотелось побыстрее покинуть прославленные европейские храмы. В Англии наблюдалось, в общем, то же самое. От лондонского Вестминстера осталось воспоминание тягостного неудобства и почти мигрени. А уж он-то, надо полагать, "намолен" под завязку.
А в Норвичском соборе - не так. Он на мою психику не давит, не навязывается мне в духовные покровители, а тем более, - в исповедальники. Он - сам по себе, я - сама по себе. Мирное, спокойное сосуществование. Возможно, именно это спокойствие мне и нравится в старых англиканских церквях.
Клоун из седьмого века
Норвичский собор - действительно велик. Ему повезло: он почти не пострадал от последних войн и стихийных бедствий. Поэтому в
нем мало новостроя. А если и есть, - то снаружи, не внутри. Может быть, и по этой причине здешнему собору как-то инстинктивно - доверяешь.
Как и в любом старом храме, в соборе много укромных закутков с
божественными и разными надписями и изображениями. В последнее время мне стало нравиться их рассматривать, находить неожиданные, странные детали - и всё более им удивляться. Но сейчас я не про странное и удивительное. А наоборот - про основную и храмоутверждающую фигуру.
Она, как ей и надлежит, расположена недалеко от центрального
алтаря. Не заметить её трудно, но долгое время она меня не интересовала. Ну, видно, что какой-то местный авторитет. А мне-то что с того? Вроде бы, кто-то рассказывал, что это бишоп Герберт де Лозинга, самый первый епископ Норвича. Охотно верю.
Но однажды я к нему присмотрелась повнимательнее. Барельеф расположен в своеобразной нише. Две витые кривоватые колонны поддерживают арочку, а в ней стоит отец-учредитель, в полный рост.
Какой он смешной! Ваяние определенно древнее, - но как будто бы выполнено в дадаистском шаржевом стиле. Кудрявенькие длинненькие локоны-завитушки по сторонам внушительной плеши, простецкое лицо с весёлой, но не особенно умной улыбкой. Ни мощной англосаксонской нижней челюсти, ни классической французской змеино-езуитской усмешечки не заметно. И - огромные, грубые башмаки. В общем: скорее клоун или деревенский дурачок, чем бишоп.
Епископская митра, как нетрудно догадаться, - отсутствует. Так и стоит жрец-фундатор, с непокрытою головою, - будто вышедший в тираж лысо-патластый "динозавр" хард рока.
Лишь много позже до меня дошло, что под барельефом значится, что это никак не имэдж бишопа Лозинги (как это ошибочно считалось ранее) - но, напротив, святой Феликс, обративший местные края в истинную христианскую веру. Кажется, в 7-м веке после Рождения Христа.
Уже в седьмом веке? А не рановато ли? Я попыталась было сообразить, что мне вообще известно об английском седьмом веке.
В голове упорно стали блуждать обрывки ложной памяти о каких-то арианах, - но я стойко не поддалась бесовщине.
Короче говоря, кроме некого Беовульфа и рыцаря Артура с его круглой табулой, из персонажей с английскими выездными паспортами (потому что внутренних тут нет до сих пор) мне не вспомнился решительно никто. Да и те ведь - вроде бы - существенно не тогда и совсем с других краёв острова выезжали. И не христианами они были вовсе, - а как раз наоборот. Или всё же да? Ох, память моя, память...
Пришлось пойти и обзавестись одним из буклетиков, которые (за добровольно-принудительный фунт) можно взять со стенда у входа в темпл. Выражаясь языком местных служителей культа, святой отец одной дланью совершает благословляющий жест, а в другой держит посох. "Благословляющий жест" заключается в поднятой правом двоеперстии, каковым Феликс (имя-то какое подозрительное!) осеняет зрителя . Не знаю, как на японских туристов, но лично на меня от названного благословления особой благодати не снисходило.
Что же до посоха, то и он впечатлял лишь относительно. Как
ему и положено, - с характерным епископским крендельком вверху. Как-никак, символ власти, пожалованной епископу Римом. Или это перстень - символ папистской благодати, а посох - наоборот, государственной?! Или это только в Европе так, - а в Англии всё иначе?! Ох, опять всё забыла!
Нишевый бишоп
В общем, не могу сказать, чтО именно заинтересовало меня в этом Феликсе в то июньское утро. Я зашла в собор на минутку, просто так. Чтобы немного отдохнуть от жаркого дня снаружи. Стояла напротив алтаря и праздно глазела.
Такое со мной бывает. Какой-то странный толчок, - и появляется неожиданный интерес к, казалось бы, совершеннейшей каменной
багательке или исторической незначительности. Я ещё и поэтому не переношу групповых экскурсий по досто-музеям и прочим
примечательностям. Тут дело даже не в толчее и потной давке (хотя
неужели они кому-то нравятся?)... А ещё и в том, что часто
меня интересует именно тот угол "объекта", в который экскурсовод меньше всего расположен вести свою группу товарищей облика моралес.
Я подошла поближе к "Герберту" (как я по-прежнему называла Феликса, имя которого у меня непостижимым образом вылетало из головы, стоило мне удалиться на пару шагов). И снова прочитала -
это Св. Феликс, это НЕ Герберт.
Но... позвольте! А где же Герберт?! И почему я убеждена, что это он и есть? - Герберт де Лозинга, первый бишоп, легендарный основатель собора и культовый персонаж Норрриджа. Судя по "де" перед фамилией - француз. Само по себе - обычное дело.
Французами в Англии никого не удивишь. И всё же имя как-то
не по-французски звучит.
Я вежливо поинтересовалась у неспешного, приветливого служителя
с широкой голубой лентой через плечо. В том смысле, - а не Герберт ли пред нами. Однако ответ на этот простой вопрос вызвал у него заметные затруднения. Адепт Божественного Ритуала этак поперхнулся, остро зыркнул на меня голубенькими глазками, пожевал губками, потом ещё немножко пообдумывал ответ, который сразил меня своею развернутостью и риторическим изыском:
- Нет.
-А, простите, не подскажете ли, каким образом Феликс уже в
четвертом веке...
-Не в IV. А в VII.
-Да, да! Простите, я перепутала! Я хотела спросить: как Святой Герберт уже в седьмом веке...
-Оу, мэдэм интересуется бишопом Хёёрбертом ди Лозингою? - нельзя сказать, чтобы следуя логике моего вопроса перебил меня сервант Бога.
-Да! Он был француз, не правда ли?
-Видите ли, - процедил мой недобровольный гайд по темпловым закоулкам и так скривился, что я поняла: в очередной раз угодила во что-то неполиткорректное, - в определённом смысле - да. Но в то же время...
-Немец, стало быть? Как и Феликс, да? - поспешила я на помощь духовному истэблишменту, потому что давно уяснила мучительный стыд местной интеллигенции за бесцельно прожитые годы в постыдной близости к северо-германским культурным и прочим традициям.
-Извините, я немного спешу, - совсем уж порриджно затуманился служитель культа. Откланялся кивком и сенсационно юрко ретировался в недра собора. Вовсе ничего не уточнив. Вообще говоря, не самое типическое, по местным меркам, поведение.
Это меня так заинтересовало, что решила копать глубже. Нетрудно догадаться, что в храмовом буклетике о месте рождения, пятом пункте, родственниках за границей и прочих, не зависящих от епископской воли обстоятельствах, не сообщалось ни слова.
Еще менее было известно о Феликсе. Но о нём - разговор особый, это отдельная поэма. Дальше я буду только про Хёрба-зе-Биша, как его именует местная учащаяся молодёжь.
В поисках утраченного Герберта я в тот же день зашла в городскую библиотеку и озаботилась версиею официальных инстанций (читай: Англиканской Государственной Церкви Соединенного Королевства и Северной Ирландии). Справочник пространно заверял, что колоритное для Норвича имя епископа объясняется тем, что сэр был родом из заморской Нормандии. Оттуда же, как известно, явился и некто Уильям Конкверор ("в" вообще-то не произносится), без малого тысячу лет назад либерализовавший тогдашнюю Англию от тогдашних же англичан. (Про "либерализацию" справочник благоразумно умалчивал, но это я знала и без него.)
Дальше шёл какой-то совершеннейший официоз, так что я даже и читать не стала. Любой советский человек с детства натренирован на распознавании пропаганды, этому нас учить не надо. Справочник конкретно пытался провести со мной урок полит-информации и диалектического англиканизма. Такие вещи со мной давно не проходят. Я вздохнула и внедрила кирпич обратно в книжную стену.
Лотарингский эпископальный экспорт в Англию
Фигура де Лозинги окутана средневековыми тайнами, разнотолками и взаимоисключающими предположениями. Хотя епископ оставил после себя много писем, трактатов и проповедей, но его связное жизнеописание до сих пор отсутствует.
По крупицам, собранным из разных источников, мне удалось составить лишь приблизительное представление об истории его восхождения на епископальный трон (это - не фигура речи, таковой имеется в соборе),
о совершённом им грехе и о покаянии.
Похоже на то, что отец Герберта - Роберт (тоже Лозинга, но лишь со временем - де) прибыл на альбионные берега вместе с Вильямом Завоевателем в 1066 году. Судя по пометкам в старых церковных документах, Лозинги происходили из Лотарингии, за которую велась долгая и упорная борьба между франкофонными и немецкоязычными королями и князьями. Так как немцам родственники и предки Лозинги были известны как "Лозинги фон Лотринген", то не исключено, что те некогда были "этническими немцами". И, по всей видимости, проживали недалеко от нынешнего пограничного Аахена.
Однако "наш" Герберт Лозинга родился уже в Нормандии, то есть, вырос во франкофонной среде и, скорее всего, мыслил себя "французом" (естественно, лишь в той степени, в какой вообще допустимо говорить о существовании "Франции" в 11 веке).
Герберт получил образование в одном из выдающихся бенедиктинских
монастырей того времени - в Фекампе (в Нормандии же). На родине, кстати, благоуханного разнотравного ликёра "Бенедиктин". Архитектуру и устройство тамошнего аббатства будущий епископ впоследствии положил в основу своей концепции Норвичского собора.
Если верить нынешней полит-корректной англиканской версии, судьба не была неблагосклонной к юному монаху. Учение давалось ему с лёгкостью, да и с наставниками повезло: аббат Иоанн открыл ему мудрость священных книг и медицины, а его преемник - аббат Вильям де Роз, странновато прозванный современниками "девою", - сумел привить Герберту сострадание к ближнему. Благотворительность была в чести у этого богатейшего аббатства. У ворот Фекампского монастыря каждое утро собирались бедняки, чтобы получить свою пайку - полфунта хлеба. Эту традицию безукоснительно поддерживал и послушник Герберт, который быстро поднялся в Фекампе по карьерной лестнице, сначала став помощником и правой рукой аббата, а затем - и настоятелем монастыря.
Благочестием и незаурядными способностями молодой настоятель вскоре привлёк внимание двух своих могущественных земляков, двух Вильямов: Завоевателя и его сына Вильяма Руфуса, сменившего своего отца на английском троне в 1087 году.
Высочайшим повелением, Герберт перебрался в Англию, и здесь был назначен придворным капелланом, а после коронации Вильяма Руфуса - аббатом в Рэмзи.
Позже, то есть уже в Англии, бенедиктинским монахом стал и отец Герберта - Роберт Лозинга, отчего несколько столетий спустя один из норвичских (уже англиканских) епископов без особого уважения и не совсем корректно отзывался о Герберте как о "монахе - монаховом сыне".
Легендарная взятка
Главной задачей короля Уильяма Второго было удержание власти над покорённой Англией. Батюшка-Завоеватель оставил сыну, во-первых, - пустую казну. А во-вторых - некультурную ненависть к бретаньскому кингу со стороны большинства его (за)канальных британских подданных. И с этим надо было как-то жить. И даже - править.
Не мудрено, что Уильям Второй обложил поборами и налогами всех, кого мог. И не мудрено, что очень поощрял ту систему взаимодействия светской и духовной власти, которая получила название "симонии" (по-русски: "не подмажешь - не поедешь"). Впрочем, уравнивать возвышенную "симонию" с вульгарной взяткою - слишком уж упрощать ситуацию. Однако об этом - позже.
А пока что - вернемся к Герберту, в его бенедиктинское аббатство
в Рэмзи. Жизнь тамошних монахов была непростой. Они собирали плоды земли и воды, переписывали "правильные" книги, устраивали уютные костерки из книжек "неправильных", обучали "верным" молитвам местную прогрессивную молодежь, и пороли реакционных недорослей - за "неверные" суеверия...
А также - тренировали(сь) лечить больных (и уж особенно: раненых). В общем, обычный военизированный средневековый монастырь. Всего через пару лет такие же возникнут в Святой Земле - а оттуда распространятся по всей Европе монашескими монстрами под названиями: Тамплиерский, Тевтонский, Иоаннский, Лазарейский и т.п. ордена и братства.
Казалось бы, идеальное место для того, кто решил посвятить себя Богу. И - с крайне малой вероятностью выбраться оттуда когда бы то ни было, а тем более живым. Однако Герберт прослужил на тогдашней идеологической и прочей передовой всего три года. И именно в Рэмзи его прельстил тот соблазн, который определил не только куррикулум его дальнейшей виты, но и стал источником разнообразных слухов и версий, и по сей день окружающих его имя (и довлеющих оному).
Если выражаться по-солдатски прямо, - Герберт продал душу Диаволу. (Вслед за королем Вильямом Первым, его сыном, а также
и другими нормандийскими авторитарами.) А если более красиво и полит-корректно, то наш милейший аббэ не устоял перед человеческим, слишком человеческим: алчбою пекуниев и власти.
Естественно, что в его оффициозной биографии в этом месте -
потёмки и неувязки. С одной стороны, утверждается, что монастырь был расположен в жуткой глуши. Но потом выясняется, что в этой (будто бы) Богом забытой дыре водились не только карасики и куропатки, - но и деньги. Причем - в объёмах вполне мираклевых. Утверждается, что свеже-импортированный аббат уже через два года разжился не только водичкою из колодца и клюквою с болотца - но и 1900 паундами серебром. Княжеская по тем временам сумма!
Откуда бы это, а? Естественно, англиканские авторитеты идут в
несознанку. И также естественно (если вспомнить тогдашние реалии), что заиметь столькие фунты аббэ Эрвэ мог только путем... эмгм олигарческим. В смысле: грабежом. Или, выражаясь по-политкорректному, - приняв участие в очередном деловом (вариант: культурном) мероприятии континентальных (д)жантильомов. Откуда и куда оно была направлено - легко догадаться. Естественно, с юга - на северо-восток, по направлению от Лондона - к Норвичу.
Simonia и просто money
Впрочем, никто доподлинно не знает, откуда у Герберта стало
так много денег. Возможно, что обошлось и без вызова грандмейстера Мефисто, хватило и карманной каббалы. (Есть и такая версия.) Возможно, что поступил премиальный денежный перевод с материка, по вестерн-юниальной системе бенедиктинского ордена. Главное, что презренные динарии у аббата - были. И он не преминул их инвестировать, причем в правильную (а потому что: истинную) богословскую ценную бумагу.
Выражаясь по-советски светски, Герберт всю названную сумму сунул в лапу кингу Вильяму. В качестве пресловутого "гонорара за консультации", - касательно поста епископа в Тетфорде, крупнейшем по тем временам городе "либерализованной" французами от англосаксов Англии (ну, если не считать всякие там оксбриджи и прочие городишки, которые еще то и дело закосневали в греховных заблуждениях).
Та же транзакция обеспечивала и для мессира Робера (то есть экс-рыцарского батюшки бишопа Герберта) место (прости, Господи!) аббата в Винчестере. Тоже, мягко говоря, не в самом болоте нового Кингдома, - причем, ближе к королевской исторической родине.
Ну, что же, обычное дело. В принципе - вполне богоугодное (если,
конечно, занести "правильному" человеку.) А в тогдашней (еще не юнайтед) Англии у короля и выбора-то не было: казна пуста, а диспутировать (и не только о смысле жизни и символе веры)
с недокультурными соседями приходилось постоянно...
Кстати, этот богоугодный принцип жив и по сю пору в нынешнем Юнайтед Кингдоме. Актуально он именуется кэш фор гонор. А роль мздоимца исполняет не отдельный, жадный и эгоистичный олд-ройял, - но целое нью-лейбористское правительство (которое, вообще-то, мзды не берёт - просто ему за Державу обидно!)
Как известно, пару месяцев назад Скотланд Ярд (слово-то какое
отвратное и анти-державное!) заставил премьер-министра Ея Королевского Величества дать показания. Допрос правящего премьера ("пока что" в качестве свидетеля) - событие для британской истории беспрецедентное. Среди прочего, мистера Энтони Блэра пригласили проинформировать прокуратуру и полицию, чтО именно ему известно о будто бы имевшей практике пожалования Лондоном личного дворянства (так называемого пэрства), - в обмен на пекуниарные воспомоществования пэро-аспирантом в партийно-социалистическую кассу.
Примечательно (и к вящему плэжеру местных транзакционеров), что традиционные злейшие враги лейбора - партия консерваторов почему-то воздержалась от (вообще-то, обычной в таких случаях) фронтальной критики прогнившего-де до основания нео-левого правительства. Уж не потому ли, что у нью-правых тори с этим самым державным делом ситуация традиционно ещё - как бы это сказать, эээээ ну, эмпайрнее, что ли?
С другой стороны - а что в этом плохого-то? Вспомните классическую ситуацию (само-)державника Верещагина, таможня которого так и не дала пресловутое "добро" олигарху Чорному Абдулле и его ёрлам. Ну, и кто от этого в итоге выиграл? Государственник и русский патриот Верещагин - убит. Поборник рыночных свобод, стильный англофил (ах, как великолепно он выглядел в военном английском френче!) сэр Абдулла - убит, вместе с большинством своих бизнесменов. Самая красивая леди Востока Гульчатай - зверски зарезана. Та же участь постигла главного местного интеллектуала и сэра Хранителя Музея. Главный супермен Туркестана тов. Сухов - сломлен и физически (так как ранен) и психологически (ибо не только не выполнил миссии по доставке ханского гарема в общежитие советского строительного техникума, но ещё и потерял перспективного бойца Петруху).
А кто же - победил? Некий небесспорный в моральном отношении красный комиссар с подозрительной физиономиею, который никак не был задействован в реальных диспутациях. Вам реально нужна - такая державность? Риэлли?!
Другими словами, симония симонии - рознь. Но об этом - позже.
Вернёмся всё же к нашим норманским аббатам. Итак, с точки зрения религиозного закона, Герберт (про кинга и куин мы уж, так и быть, не будем) несомненно совершил грех симонии. А выражаясь некультурно - дал взятку. В отличие от взятки, красивое слово симония возводится уже к библейской легенде о Симоне-волхве (он же: кинг), который пытался-де купить чудотворные силы у апостола Павла, но (говорят) не преуспел. Что-то там у транзакционеров не сложилось. Ну, говорят, - и говорят. Не суть.
А вот, к примеру, джентильный мессиро Данте, со свойственной ему эрудицией, почитал симонию грехом из самых тягчайших, а огрязших им современников справедливо помещал на самое дно своего политкорректного "Инферно".
Надо сказать, что современники Лозинги тоже проявили бдительность и не пришли в восторг от его инвестиции, которая, при похвальной оперативности тогдашних таблоидов, быстро стала достоянием национальной паблисити. И не только по (более-менее) патриотической Англии, но и по прочей Британии самиздатно разошлись (для понятности - на латыни) стишки, частушки и проч. эпистолы примерно такого содержания:
Папуля стал за паунды аббатом,
Сынок же рУлит над епископатом...
Симония а-ля кайзер. И а-ля папа
Но это - только начало. Главное шоу - впереди.
Потому что, получив место епископа в Тетфорде, бишоп Герберт, для формы и проформы - покаялся. В общем, всё как положено: честь по чести. И, естественно, - публично (с грамотой у норманнов, знаете ли, всегда имелись неплохие перспективы роста).
Вольно ли, невольно ли, - но монсиньоре сорвал бишопское шапо со своей буйной головы, рявкнул облигаторное "Меа кульпа!" - и присовокупил, для хэппи-энда: "Оу, да! Я обрёл этот пост путём
неправедным. Но, с Божией помощью, я изыдю из позора своего
- с честью!" (Текст, естественно, дается по более поздней англиканской версии.)
Кэш фор гонор, стало быть. И гонор - фор кэш.
Вот тут-то и начинается собственно блокбастер. Потому что о
финальном покаянии сэра епископа известно несравнимо больше, - чем о том, как, собственно, закалялась сталь (то есть - об окаянии). Да и и свидетельства этого (вторичного) процесса в Норвиче трудно не заметить. Слишком уж оно - большое и каменное.
Но обо всём по порядку. То есть снова - о пресловутой симонии.
Потому что именно в то время судьба всей Западной Европы
зависела от конкретного ответа на вопрос, - а кому, собственно, необходимо симонировать (а если точнее: в кого инвестировать)?
Вариантов, собственно, было всего два: папский и кайзерский. И оба - римские. С точки зрения папы, все вопросы духовной власти (и уж особенно такие важные, как кадровые!) должен быть решать - кто? Правильно, - папа. С точки же зрения кайзера Генриха Четвертого (он же - император тогдашней Империи Романум), государственная власть имела неотъемлемое право (как минимум) участвовать в прениях по принципиальным кадровым вопросам и церкви - тоже.
К примеру, в России (а также в протестантских Англии, Дании,
Швеции и т.д.) так и происходило - и не только вплоть до 1918 года. Но и много, много позже. Уж не буду уточнять - доколе. Отсюда и легендарное российское триединство: православия, монархии и отечества (порядок слов, а также размер букв вполне вариабелен).
А вот в католической Западной Европе - не так. И как раз во времена епископа Лозинги в Риме шли острые диспутации между папским и кайзерским лагерями. Естественно, что на стороне кайзера (в принципе) стояли многочисленные короли, князья и прочие герцоги, - которые традиционно имели немалую мзду от мистеров, мосье, герров и панов лозингов.
А на стороне папы - монашеские ордена. Но не только они.
Папские эмиссары провели интенсивную воспитательную работу на местах и сумели убедить многих князей и королей, что тем всё же выгоднее поддерживать в этом отношении папскую власть, - для ослабления кайзерской. Так что, на сторону папы переметнулись не только нормандийские и центрально-французские князья и короли (что понятно уже просто по языковому признаку), - но и такие видные "этнические немцы", как баварский король и тирольские князья.
Соответственно, вопрос о том, кому платить за епископский пост, приобретал не просто важное региональное, но и геополитическое значение. Принципиальный конфликт так прямо и назывался: инвестиционным (или, что то же самое, - инвеститурным). Потому что инвести(тури)рование, строго говоря, значит не размещение средств в производство или в ценные бумаги (как в теперешнем финансовом жаргоне), но - "во-одёживание" (перевод, естественно, приблизительный). В католическом церковном праве этот сложный и важный термин обозначает (в обобщенной передаче смысла) "воплощение священника в должность". Это не только кадровый и юридический вопрос, - но и сакральный, жреческий. Для каждой конкретной степени священства существует своя инвеститура. У простого каноника она называется "инсталлацией". А у епископа - аж "интронизацией". Отсюда - и значение того трона в Норвичском соборе, о котором я уже упоминала. Потому что епископ - правит.
И пресловутая "симония", с точки зрения папы, обозначала
отнюдь не просто "взятку", - но конкретный "неверный" инвестмент.
Или, другими словами, в грехе симонии был виновен тот священник, который инвестировал в короля (или князя), заручаясь их согласием на свой будущий церковный пост (к примеру, епископский). Чувствуете разницу? А если же священник - то же самое слово на "и" - непосредственно папе, то грех симонии отсутствовал по определению.
Вопрос: почему такую креативную постановку вопроса терпел кайзер? Ответить сложно. Предыдущий кайзер Генрих Третий (родившийся, кстати говоря, неподалеку от славного нидерландского города Арнима, - т.е. тоже в тогдашней Лотарингии) поначалу не видел в борьбе с княжеской и королевской симонией особенных проблем для своего собственного авторитета. Наоборот,- он эту борьбу даже приветствовал. Как и парадоксальный папский запрет священникам вступать в брак (а значит и легально плодиться-размножаться), который был принят в это же время. Скорее всего, император усматривал в этих запретах похвальные мероприятия по поддержанию и укреплению нравственных устоев как в церковном, так и в светском мире.
Когда же его сын Генрих Четвертый понял, какие грандиозные последствия имеет папская реформа, - было уже поздно. И тщетно Генрих пытался сместить анти-державно и диссидентски настроенных пап - на собственных ставленников. Это привело лишь к ещё большому разброду и сумятице среди королей, князей и епископов разных стран. И тем самым - к дальнейшему ослаблению кайзеровской власти, а с ней - и всей Империум Романум. И создало новые предпосылки для образования национальных государств, с национальными же церквями.
А самой старинной и мощной из них является - какая? Правильно, англиканская.
Все дороги ведут в Рим. И обратно
Итак, Лозинга не совершил, собственно, ничего противозаконного
(по прежним, естественно, меркам). Как и многие епископские аспиранты до него, он инвестировал в своего, родного короля. Бретаньский он там был или британский - не суть. То есть проявил элементарную лояльность.
Однако времена пошли уже совсем иные. И по тому паблисити, которое произвела в местной желтой прессе его, казалось бы,
естественная инвеститура, - Лозинга понял, что всё это не просто так. И что за этим стоит нечто намного серьёзнее тогдашней
Флит-стрит. И что вопрос надо решать, причём - срочно.
И Герберт отправился к папе. В смысле: не к аббату Винчестера,
- а к его римскому омониму. То есть: не к папе, - а к Папе. Однако сказать это намного проще, чем сделать. И проблема не только в том, что путь к Папе занимал месяца два, - и это при самых оптимальных климатических условиях. Это-то ладно, климатом отважных бр?тонов не испугаешь!
Имелась и куда более серьёзная (не)задача. Актуальный Папа в Риме, несомненно, наличествовал - и он тоже был жантильомом, джентильным до невозможности. Проблема была чисто рыночной,
а именно: кому инвестировать-то?!
Ибо на тот момент на европейском рынке наблюдался перевес папского предложения над спросом. Одно из них хотя и резидировало в Риме, но симпатизировало скорее кайзеру и называло себе Климентом Третьим. Другое же - резидировало (а вернее: диссидентировало) неподалеку и репрезентировало себя общественности под брэндом Урбан Вторый. И имело репутацию архи-фанатическую.
Тут надо оговориться. Дело в том, что Климент Третий вошёл в историю не как папа, - а как анти-папа (среди прочих, - в
в оппозиции к легендарному папе Григорию Седьмому). По ряду причин (не трудно догадаться, - по каким) Святой Престол (не говоря уже о Париже с Лондоном) до сих пор относится к этому и прочим