Русский Пациент : другие произведения.

Мексиканец 19

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Дюка ничто не тревожило. После похорон ему стало спокойно, будто он умер, но мог контролировать все на земле. Ну, не всё, только то, чем владел: родной автосервис, еду в холодильнике, плазму на отремонтированной стене, серебристый "Пежо" ( это пидарская машина, по секрету сказали ему, и он сразу купил), стеллажи, наполняемые им регулярно разнообразными книгами, шмотки, к которым внезапно почувствовал вкус. Стал ходить в рестораны, которые становились приличными и с хорошей обслугой. Не то, чтобы кухня была зашибись, просто стиль кое-где привлекал.
  
  Он обнаружил, что ему двадцать два, он был абсолютно свободен, никому не обязан и ни капли не должен. За все заплатил, чувствовать временно разучился, и, наверное, сделался счастлив.
  
  Быстро выросли из-под асфальта грибы, всё знакомые люди - те, кого знал по нехитрым школярским делам. Они разрослись - кто во что, обзавелись идеалами; плотно закрыли собой институты, кафе, дискотеки, и неожиданно устремились общаться.
  
  Дюк знал всему этому цену, и использовал разнообразие, исходившее от этих людей. Не сближаясь ни с кем, Дюк выдавливал долю веселья из студенческих яростных пьянок, шатаний по городу и тусовкам в кафе. Я молодой, вспомнил он. Просто вспомнил.
  
  Клубное синее пламя захватывало, тащило к раскрашенным лицам, скользким от пота телам, горьковатым губам, женским, мужским, молодым и всегда одинаковым. Тело желало тереться о незнакомую кожу, изголодавшийся зверь пожирал изнутри: хотел плотного мяса, отчаянных выкриков, беспощадных толчков и естественных запахов секса.
  
  Он не отказывал зверю. Внешности свежих партнёров не помнил: если случалось пересечься вторично, узнавал запах. Мальчишку, знал Дюк, можно вспомнить по аромату между лопаток, если поближе, то по вкусу в паху. У девушек проще - флюиды ловились за кромкой волос, у красивого ушка, или же в районе подмышек, там, где майки врезаются в сочную плоть, у плеча. Он ловил своих жертв равнодушно, пропуская прелюдии из болтовни - прикасался как будто нечаянно, проверяя выносливость тела, чуя "да" или "нет". Потом он приманивал, доводил до пещеры, а уж там распинал, изливался в своей резковатой манере, поил жертву чем-нибудь пьяным, давал на такси... ну, иногда продолжал.
  
  На пол однодневки внимания не обращал, он лишь желал, чтобы мясо под ним извивалось и плавилось, терялось в реальности, отдавало энергию, сочилось хоть чем-то - да пусть и слезами. Трудно сказать, что за секс он давал - кому-то и пытка, а кому и единственный стоящий раз за всю жизнь. Сам он об этом не думал: ловил и кормил ненасытного зверя - часто и много. Только боялся, что тот заскребется голодными зубьями, рванёт что-то там изнутри, и оттуда вдруг хлынет.
  
  Ресторанные церемонии расслабляли беседами на отвлеченные темы, а полутёмные бары дарили простое общение - Дюк дурковал, забываясь, заливаясь галлонами пива, стучал по столам, орал "го-о-ол". Всё путём, думал он, всё каким-то путём.
  
  Компания, принявшая его, благоразумно молчала о прошлом, лелея совсем не благие намерения - самбуки и виски хотелось вкушать эстетически много, а Дюк зачастую платил.
  
  Ближе всех оказался случайно попавший в компанию Рэпмен. Он вроде как сдался - его рифмоплётство вдруг сделалось тайной от юной жены. Теперь он бузил на совместных тусовках, стесняясь читать свои вирши при ней.
  
  - Вот будет жена, и поймешь, - отозвался поэт на иронию Дюка,- подумаешь, рэп.
  
  По иронии девки-судьбы, супруга Санька готовилась стать литератором, и опасения Рэпмена имели под собой основания.
  
  - Нда,- говорил ему Дюк,- а в туалет ты тоже тайком от неё ходишь? Мальчики, типа, не пукают? Я бы, наоборот, почитал ей стишата - может, поправила бы чего.
  
  Саня отбрыкивался и не обижался.
  
  С ним просто болталось, иногда ни о чём. При ближайшем контакте Санёк оказался невредным, и сам при деньгах, что уравнивало. Он не стал, как и Дюк, колотиться о высочайшие сферы, а сделался программистом, да и в компьютерах разбирался отлично. Работал Санёк в основном по ночам, и часов до одиннадцати на него можно было рассчитывать в баре, и боулинге, да и везде. Пили ребята немного, темы всегда находились - приятельствовали.
  
  Работа вошла саморезом в готовое к стали умение Дюка - он получал удовольствие. От пыльного утра на улице Салова, от будки охраны на входе с новым шлагбаумом, от мокрого духа сырого асфальта перед зданием сервиса, и от вылизанной чистой конторы.
  
   Ему нравилась ругань с клиентами, переговоры с партнёрами, смешили обычные хитрости слесарей - ему ли не знать. Дело шло хорошо, электорат был прикормлен, цены держались стабильно, налоги и другие поборы тяготили не слишком: любимое дело тащило добычу,а, значит, свободу.
  
  Как-то раз, размышляя, он спросил себя - кто я? Помаялся чуть и решил: все одно работяга. Мысль немного побилась о черепную коробку - а что дальше, хозяин? - и умерла, не взлетев.
  
  Неприятность случилась только с Варварой, но тут он был сам виноват.
  
  После похорон матери он долго не мог войти в русло рабочей реки. Дал слабину, разболтался. Зашел вечерком, перед самым закрытием, уселся на самый прилавок, оценил помещение, будто ни разу не видел.
  
  Варя слушала-слушала, да и пожалела, как водится. А потом отвезла до парадной на раскрашенном байке, ну и поднялась на второй.
  
  То было насилие чистой воды. Варины прелести вызвали полузабытых чертей: армия, дочь генеральская Таня и секс через жалкое сопротивление.
  
  - Представь, что ты парень,- сказал он девчонке, и резко вошел. Она закричала, но ему было именно - по-хуй.
  
  Потом отмывал с потревоженной кожи дивана втертые бурые пятна - размазывал и матерился. А вот что это были за пятна, он даже подумать не смел.
  
  На следующее утро Варюха уволилась - позвонила Ванееву, и Дюк её больше не видел.
  
  Так катились обычные дни, превращаясь в недели и месяцы, тревожили изредка, не доставляя особых хлопот. Сыпались летним горохом до осени, плавно слетали кленовым листом к сыроватой зиме, грязью сливались в весну - так, по кругу, он жил свою жизнь.
  
  Мексиканец возник, как всегда, неожиданно, при забавных весьма обстоятельствах. На работе у Дюка был маленький праздник, и он вызвал такси. Повернули на Славы, у известного всем казино, и водитель просяще взглянул:
  
  - Может, этих возьмём?
  
  На обочине прыгали парни - оба длинные, в кожаных куртках, зябшие на осеннем ветру.
  
  - Скинешь - бери.
  
  В машину ввалились, наполняя салон парфюмерным амбре, табаком, алкоголем, наносило слегка специфическим - шлейфом недавнего секса. В одном из парней Дюк узнал Мексиканца.
  
  Тот его не увидел, и громко спросил:
  
  - Через Володарский поедем?
  
  - Поедем,- ответил усталый водитель. Сегодня определенно везло.
  
  Ехали молча, друг Мекса вылез и Дюк оглянулся:
  
  - У тебя, между прочим, на шее засос.
  
  И хихикнул.
  
  - Где?! - возмущенно прокричал Мексиканец,- Ого! Это ты, что ли?! Ну и шуточки у тебя! Машка убьёт!
  
  - Ну ты красавец,- сказал ему Дюк,- да ты, никак, продолжаешь? Мало я тебя тогда попугал?
  
  Мексиканец, затянутый в угольно-черную кожу, узкий, как лезвие, был агрессивно лохмат, чуточку пьян и заносчив:
  
  - Творческим людям полезно,- он помолчал и добавил: - А я и не прекращал...
  
  А потом они поехали к Дюку, и как-то случилось, что Мекс сварил кофе в его новенькой кофеварке. Потом он нашел в Интернете приятную музыку, под которую хозяина совсем разморило. А потом получилось, что он стал захаживать - рассказывал новости из своего мира, внимательно слушал о разных машинах, хвалился журналами, сплошь на английском - там были его музобзоры. Визиты не доставляли волнений, как любовника Дюк его не принимал отчего-то. Интуитивно он понял - Мекс отдыхает от душного дома, обязанностей и, наверное, притворства. Парень казался домашним лемуром - большеглазый, дрессированный и неконфликтный, заполнявший пустоту разговорами и не мешающий жить.
  
  Он не задавал ненужных вопросов. Только однажды не выдержал, напоровшись в компьютере Дюка на подборку серьезного порно.
  
  - Это кто?! - подскочил он на крутящемся стуле,- это же...
  
  - Билли Брандт,- сказал ему Дюк.- Порноактёр.
  
  Мексиканец разглядывал ролик и успокаивался:
  
  - Билли Брандт это английский фотограф вообще-то. Просто очень похож...
  
  - Псевдоним,- сказал Дюк. - Да, есть немного.
  
  Мексиканец осторожно потрогал языком пересохшие неожиданно губы, и хрипло спросил:
  
  - Ты... ты еще... помнишь его? Вы общаетесь?
  
  Дюк усмехнулся:
  
  - Ну, разумеется, помню. Друг детства. Память еще не отшибло.
  
  - И что,- Мексиканец почуял, что может быть зверски избит. Но Дюк показался спокойным, поэтому он продолжил: - так вы не общаетесь?
  
  - Нет,- сказал Дюк.
  
  - Но следствие установило, что он не виновен?
  
  Дюк подошел и выключил ноутбук.
  
  - При чем тут виновен. Я задал вопрос, он ищет ответ. Когда обнаружит, тогда и решим, кто виновен. Или нет.
  
  Мекс озадаченно покрутил головой:
  
  - Марк всегда знал ответы на всё. Что за вопрос-то? Может, я ...
  
  - Достал ты меня, Мексиканец,- оборвал его Дюк. - Шёл бы ты к своей Маше, или кто она там у тебя.
  
  ***
  
  Они не расстанутся, думалось Мексиканцу по дороге домой. Они никогда не расстанутся.
  
  Если они разлюбили, то, значит, её не бывает - любви.
  
  ***
  
  Это случилось сразу после Нового года. Еще не осыпались елки, под ногами попадались кружки конфетти, улизнувшие от пылесоса. Эти праздники длятся в России так долго, что считаются отпуском - так и было для Дюка, и для Мексиканца, пришедшего за компанию в "Танкер", известный гей-клуб.
  
  "Танкер" у Дюка был прикормленным местом, для него там всегда находился свободный отсек. Там лили в чистейший стакан неразбавленный виски, и часто имелись знакомцы, которым не требовалось объяснять. В "Танкере" ему отдыхалось спокойно, заведение блюло репутацию - спокойный, душевный круизинг за стеной дискотеки, и конечно же, сауна, как без неё.
  
  - Пару лет уже как,- он делился с новичком Мексиканцем,- уютное место. Располагайся. Если стесняешься, можно вон в то полотенце.
  
  Сам он сидел безо всякой одежды на расстеленном мягком халате, поигрывал телом. Все тряпки на территории "Танкера" штука неправильная, считал он. Прилипчивых пацанов не любил, выбирал, что покрепче, с хорошими мышцами и не жеманных. Простых.
  
  Мекс хлебал вкусное пиво и скоро расслабился - в полуоткрытую дверь виднелись снующие в сауну и обратно ребята, и он понемногу приглядывался.
  
  Кабинетец настраивал,определённо: тепло-кремовый, с бликом на стенах. Мебель спокойная, на вид не дешевая, сообщала интимность бархатной шкуркой. В неё не провалишься, чувствовал Мекс, это тебе не для праздных валяний. Для битвы нужна именно эта поверхность - гладкая, но в которую можно вцепиться.
  
  Зеркало располагалось под идеальным углом, а на ореховом столике Мекс не увидел ни намёка на круги и царапины. Полигон, в общем,знатный, а в остальное добавьте фантазии.
  
  - Вот чего ты женился, не понимаю,- разглагольствовал Дюк, вытянув ноги на теплом диване,- чего тебе там прибыло? Денег?
  
  Мекс дергал плечами в недоумении от себя самого, но возражал:
  
  - Жена это пропуск в приличное место. Так сказать, гетеросексуальный тыл. По крайней мере, я пару лет совершенно был в этом уверен.
  
  - Всё это понятно. А потом? Когда разуверился? Так и будешь таскать свою задницу?
  
  - Вдруг надоест,- заржал Мекс,- нет, брак хорошее дело. Только с еврейской женой выдаёшь серьёзную долговую расписку. Вот это меня убивает.
  
  - Какую же?
  
  - Ну,- Мексиканец расположился удобнее, подтянув полотенце, - обязательство быть гениальным. Прославить фамилию.
  
  - Ну так это нормально,- сказал ему Дюк,- все мамопапы такого хотят. Дети заложники их гадских амбиций. Не знал, что ли?
  
  - Да знал,- Мексиканец хлебнул еще пива,- это ладно. Но когда они смотрят большими глазами, как ты ешь, как ты ссышь и куда повернулся - это, поверь, напрягает.
  
  - Ты ж вроде еврейский пацан,- Дюк рассмеялся,- у вас же это нормально. Вы же плотными семьями и живёте, друг у друга под шапками. Ругаетесь, маетесь - но остаётесь и держитесь. И, если честно,- он поучительно поднял указательный палец,- мне это нравится, смысл есть какой-то. Передумаю быть голубым - женюсь на еврейке. Будет меня охранять!
  
  И он опять рассмеялся.
  
  Мекс смотрел на него, мешаясь в своих впечатлениях - тоски, восхищения, жалости, зависти и хрен его знает чего. Дюк был свободный, никем не давимый, прекрасный и одинокий. Он мог трахнуть любого, любую, да хоть бы публично, и мало кто смог бы отказать. У него было всё, что хотел бы иметь человек в свои двадцать четыре: свобода и деньги, здоровье и силы, работа. А ещё этот цельный, но странно беззлобный цинизм - непробиваемый, как живот сумоиста. Ты вроде бы целишь туда головой, кулаками, он сотрясается, ты тихо ликуешь - а, вот она, брешь! Но это обман, и ты безнадежно проигрываешь: колыхнувшись поверхностным слоем, живот обретает обычный объём. В итоге и ты не ушибся, и дюков цинизм не пробит.
  
  Дюк отсмеялся и прямо спросил:
  
  - Кого хочешь,- он погладил себя,- кого тебе нужно? А, ты у нас пасс. Как ты знаешь, я друзей не...
  
  - Кого посоветуешь, никак не могу присмотреться. Ты же знаешь, у меня это редко случается. Кого- нибудь аккуратного мне... Сосать у случайных не очень люблю...
  
  - Любители, елки, - сказал ему Дюк.
  
  Мекс хотел бы продолжить совсем о другом, он ведь за этим пришел, но смолчал. Но все-таки дал увести себя и не пожалел: получилось, как надо, с неброским, внимательным, кажется, Сашей. Тот не лез с поцелуями, был не слишком большой, аккуратный, любил отсосать. Выдал почти по-семейному порцию мягкой вначале и по нарастающей крепкой программы, точно попав на те кнопки, что жили внутри,и куда так хотелось иногда надавить...
  
  Мексиканец любил: не работая, довериться и разомлеть, раскрыться и ни о чём не заботиться. Партнёр, если опытный, сделает так, чтобы его мексиканское тело расслабилось, не мешаясь с семейными думами и ревнивой женой. Только тело, а так он нормальный, не думайте.
  Был он ленивым в постели, наш Мекс.
  
  Через сорок минут он уже отрывал себе ломтик сушеной оленины к пиву, Дюк все так же лежал на диване, пуская дымок в потолок.
  
  Он чему-то смеялся, где-то там, про себя. На бицепсе Мексиканец увидел совсем свежую, красную нитку царапины.Значит,тоже успел.
  
  "Что это он курит сегодня,- осенило вдруг,- о, черт. Ну я и дурак". Время расслабленно капало, унося допустимые паузы в вечную прорву упущенных мигов, и Мексиканец наконец-то сказал:
  
  - На панихиду-то полетишь? Я думаю, что это важно.
  
  Тот повернулся к нему удивлённо:
  
  - Какую еще панихиду?
  
  - Ты не знаешь?
  
  Не может быть так, чтобы Дюк не знал. Этого просто не может быть.
  
  - О чем,- пребывая в своём, без сомнения, очень приятном, Дюк не хотел никаких панихид. Никаких дискомфортных известий.
  
  - Самолёт в Индонезии,- сказал Мексикнец,- самолёт не нашли до сих пор.
  
  Тот подпрыгнул на мягком диване и неестественно расхохотался:
  
  - А какого мне хрена за дело,- он смеялся до слёз, сотрясаясь почти что в рыданиях.- Что за лирика... ха-ха... ты на всех панихидах планеты рыдаешь? Какое мне может быть дело до чуваков в Индонезии? Они по миру пачками падают. Ну, охуеть,- и он сбросил окурок с дивана.
  
  - Вот тебя на ерунду растащило,- он погремел пачкой Кента, - прямо на лоскутки. Сегодня они, завтра я. Или ты. Смерть без паники тётка.
  
  - Там был Марк,- глухо сказал Мексиканец. - Они летели в составе миссии от университета, сопровождали неизлечимых детей. Он давно там работает... работал. А сейчас панихида, на месте аварии. Это на Сулавеси, лететь долго. Самолёт не нашли, и поэтому...
  
  - Какой еще Марк, - перебил его Дюк,- Лапин, что ли?
  
  Мексиканец потрясённо посмотрел на него.
  
  - Лапин. Какой же ещё?
  
  Ни мышцей не дрогнув, Дюк плавно улегся на уютный диван. Затих.
  
  Мекс осторожно сказал:
  
  - Я полечу двадцать первого января. Если хочешь, то можно вдвоём...
  
  - Дата смерти дедушки Ленина. Вы, евреи, такая ироничная нация.
  
  Помолчали.
  
  -Ты, блядь, умеешь весь кайф обломать,- садясь, сказал Дюк.- Никуда я с тобой не поеду. Лететь далеко, опять же. Опасно. Ну его на.
  
  - Он же был твоим другом,- пролепетал Мексиканец.- Как-то странно. Не пора ли забыть вообще все. Я почему-то подумал, что тебе будет важно...
  
  - Лети, Мексиканец,- сказал ему Дюк,- передай там привет духу Лапина. Скажи, что я занят и боюсь самолётов. Все полёты для душечки Лапина наше семейство исполнило. Так что!
  
  Он картинно взмахнул рукой и взялся за телефон.
  
  - Ты иди, я трахаться буду. Вот сейчас позвоню.
  
  - Ты урод,- проговорил Мексиканец. - Он же твой лучший друг был. Он же любил тебя. Так, как никто никого... Никогда.
  
  Дюк рассмеялся. Он так свободно и открыто смеялся сегодня, так заразительно, что Мекс против воли и сам улыбнулся. Несмотря на момент.
  
  - Ла-а-апин,- сказал ласково Дюк,- он был не друг. Он был мой лучший и первый любовник. Таких больше не делают. Он был...- Дюк чуть помялся, словно подыскивая эпитет,- он был от Господа Бога Пидор. С большой, охуенно огромной буквы.
  
  .
  
  Мекс слушал, забыв закрыть рот. Так всё просто, оказывается, и всё так цинично. Без глупых обид и камней, что лежат у задетых за мясо в загашнике. Для того, чтобы вынуть потом и ударить того, кто обидел. Без загнанных вглубь сожалений, тоски и печали.
  
  Надо просто пройтись по душе, провести там инвентаризацию, обесценить наивные воспоминания, чуть-чуть посмеяться над своими обидами, и всё - ты здоров...
  
  - С охуенно большой буквы Пэ,- сказал Дюк.- Это кстати, была самая первая буква, которую я изучил. Он читал мне про Питера Пэна. Мне было семь, ему шесть.
  
  - И после этого,- вопрос прозвучал невпопад, но Мексу хотелось узнать,- он что, не заслуживает панихиды?
  
  - Он безбожник. Какая ему панихида?- Дюк затянулся.- Вот если бы у меня был его труп, то я отвез бы его в Карелию и положил бы на плот. Зажег бы и пустил по Вуоксе.
  Вот это бы была панихида. А сейчас,- он посмотрел на мобильник, поморщился, - сейчас то же самое. Он сгорел и уплыл по воде. Он даже сдохнуть сумел, как планировал. Так чего мне там делать, на этих заразных и тухлых кусочках земли, именуемых, блядь, Индонезией?
  
  
  Он лежал в остановившемся сигаретном дыму, чуть размытый в своих очертаниях, погрузившись в какие-то мысли, известные ему одному. Мне не постичь, думал Мекс, хоть я и чувствую эту железную логику. Я чувствую всю эту правду. Но я никогда не смогу ей последовать, потому что я не...
  
  - Я не Мексиканец,- сказал он себе,- я просто слабый еврей, который завидует трупам. Который не выдержит члена.
  
  Ты можешь стоять панихиды, составляя ту самую массу жалельцев, обожающих церкви и похороны. Ты даже можешь потрахаться в задницу с парнем, налепив себе радостно радужный штампик свобод от условностей, но при этом ты будешь сосать титьку Маши, считаясь нормальным. Быть мужчиной, наверное, не значит жениться, родить, посадить, понял Мекс. Он ясно почувствовал, что единственно правым был тот, кто валялся в обкуренной комнате на засыпанном пеплом диване. Мекс, наконец, осознал свою зависть, разгадал свою главную боль.
  
  Всё это Мексиканец почуял, когда, наконец, догадался: собеседник хороший притворщик. Дюк знал всё до него, без всяких сомнений. Даже то, где лежит самолёт.
  
  ***
  
  
  Телефоны менялись ценой и моделями, а забитые в память контакты оставались незыблемо.
  
  - Ольга Марковна,- сказал Дюк в телефон,- как вы там? Вам что-нибудь нужно?
  
  Зазвенел женский голос, потом он сменился на нотки пониже. Дюк кивал, соглашался, попутно рассматривал ногти.
  
  - Ладно,- сказал в телефон,- но приехать я не смогу. Всё привезут, не волнуйтесь. Если чего перепутают, дам ваш номер. Сколько вы ждёте людей? Ничего себе... Одноклассники? Да какие у нас одноклассники, елки...
  
  Трубка тихо и укоризненно что-то сказала, и Дюк покорно кивнул:
  
  - Хорошо.
  
  Зачем Индонезия, мрачно подумал, пиная полуоткрытую дверь кабинета, есть же Сосново, в конце-то концов. Каждый прощается так, как считает достойным.
  
  Мексиканец отменил путешествие. Маша расстроилась - она-то уже прикупила купальник в расчёте на небольшие отступления от горя. Но муж отказался:
  
  - Загоримся и уплывём по воде,- сказал он ей странную фразу,- это не наша смерть. Наша дома, в постели.
  
  Маша, конечно,была недовольна, но согласилась. Всё равно дорогие билеты.
  
  В прохладное Дюково логово неудержимо тянуло - там было все для мужчины. От простых полотняных салфеток на кухне, до стакана на полочке в ванной. У него, Мексиканца, повсюду цвели ужасающе красные розы, во многочисленных емкостях на краю раковины можно было запутаться, а банки - смахнуть и разбить.
  
  Квартира походила на студию - Дюк жил в одной комнате, которую полностью переделал: снес стену у кухни. Вторую же комнату Мекс так и не видел, была заперта.
  
  - Всякий хлам,- сказали ему,- свалил туда да и запер. Все равно там не живу.
  
  Стены были безо всяких рисунков, потолок - отражением пола, видеотехника, стеллажи да и мебель - все смотрелось спокойным и сдержанным, но лишь по дизайну, не по цене. Окна висели большими багетными рамами, с бамбуковым мелким рисунком. Они украшали, придавая унылому миру за ними статус картин, написанных грустно и быстро: двор с его вечными лавочками и покосившейся урной имел дорогую оправу и выглядел стильно. Одежда хранилась в зеркальном шкафу, куда помещалось так много, что не было смысла разбрасывать вещи.
  
  "Всё, как у Марка,- решил Мексиканец при первом визите,- даже цвета одинаковые".
  
  Жильё не смотрелось пещерой плейбоя, чувствовал он, это было...
  
  Воспоминание, памятник, размышлял Мексиканец, тоскливо бродя залоснившейся мышью по дебрям состарившегося компьютера. Его собственный дом давно провонял подгоревшими гренками, лекарствами, пустыми стекляшками из-под пробных духов.
  
  Тяжелая пыль покрывала пространство. "Фациоли" капризничал, чуть отсырев за последнее время, сделал глухими обычно звенящие звуки. Дом требовал свежести, света, ремонта. Как и хозяин.
  
  Ночь спасала, оставляя ему очертания мебели, освобождала от запахов и толчеи. Ночь дарила минуты свободы ему, одинокому.
  
  Он нечаянно скрипнул сиденьем старого стула, чуть подождал - не проснулась бы Маша. От неё он скрывался лишь за этим компьютером, утробно урчащим и виснущим из-за собственной старости. Хотелось уйти, но звонить было поздно, и Мекс приоткрыл Интернет. Выскочил список контактов: почти неживой, лишь пара каких-то зеленых ромашек. Мекс присмотрелся.
  
  ***
  
  Дюк лежал на диване. На огромном экране спортивно тащились мальчишки, без пошлого звука. Рядом висели часы: на большом стилизованно- вычурном полузигзаге застыло без четверти два.
  
  Вспоминал.
  
  Да, было как-то вот так - он смотрел на часы, а потом утыкался в пшеничные волосы. Не смотрел... почему не смотрел, почему... Кажется, что-то казалось неправильным.
  
  Он поднялся и добрел до второй, запечатанной комнаты. Тут все было, как тогда, никаких изменений. Сел на кровать, погладил редкую елочку старого пледа.
  
  Сколько лет прошло? Скоро четыре. Все ответы получены, кроме последнего. Два года со времени смерти, а он всё не может поверить.
  
  Здесь не было логики, мучило. Лап не мог так ответить, и никакая слепая случайность не могла помешать - ни техническая неисправность того самолёта, ни пьяный пилот, ни какой-нибудь шторм. Он умел чуять мир, безошибочно, он сам был оттуда, из ткани энергии логики, сам мог устраивать связи. Умел управлять.
  
  Дюк бы заплакал, он очень хотел.
  
  Получалось, конечно, но почему-то во сне. К утру опухало лицо, подушка сырая какая-то. Системы жизнеобеспечения напоминали ему - командир, снова утро, по коням. Позавтракать, в душ и побриться, работы до дури.
  
  "Жениться мне, что ли,- иногда издевался, прикидывая, - не, рановато. Хотя мелкие дети такие прикольные. Подрастают и такое иногда говорят, хоть записывай. Буквы будем учить".
  
  Так он ворочался, а потом засыпал, уткнувшись лицом в прокуренный плед.
  
  Снились сны.
  
  В них Он смеялся, бросая оранжевый мяч по кольцу, и промахивался. Дюк злился - ты слабак, кричал он, целься нормально, елки. Тот собирался, послушно прицеливался, собирался в струну и бросал.
  
  И снова промахивался.
  
  Дюк подбирал у кольца и жестоко кидал ему в голову: целься. Он хватался за щёку, и кричал ему - сука!!!
  
  Снова брал мяч, зло прищуривался и попадал. Высокомерно задирал подбородок, а Дюк снова передавал ему мяч - повтори!
  
  Через сон проходил серый тип в капюшоне, он мешал баскетболу. Какие-то черные всполохи, как ненужные кадры, рвали фигуру девятилетнего Лапа. Дюк выкручивал шею, стараясь смотреть через них, раздраженно отмахивался.
  
  Потом было солнце и крыша на Тринадцатой линии. Будем прыгать, сказал Ему Дюк. Он ответил - не буду, я до чертиков боюсь высоты.
  
  Но прыгнул.
  
  Упал бы, но Дюк успел подхватить. Втащил, усадил, а потом разбежался и прыгнул обратно - давай сюда, эй. Там, где ты есть, не спуститься на землю, чердаки заколочены.
  
  Сволочь ты, сказал Он и вернулся. Приземлился спокойно уже, с хорошим запасом; грянув ветхим железом, прошёл через серую тень в капюшоне - сквозь. Потом Он расплакался от запоздалого страха. Дюк, конечно, ругался.
  
  Это где-то в двенадцать?
  
  Самый красивый был тот, что про тушу. Солнечный такой сон, яркий.
  
  Серый тип в капюшоне стоял рядом с Дюком, как друг. Наблюдал, задевая просторной одеждой. Дюк её чувствовал, грубую.
  
  Он был напротив - руки и майка в крови, челка сначала хлестала по потному лбу, а потом прилипала. Бил по туше, висящей на крепком крюке. Задача простая: лупить, пока не замерзнет свинина. Не можешь по человеку - лупи по свинье, помогает. Дюк увидел такое в каком-то кино.
  
  Он старался, удары ложились неглубокими вмятинами в свежую желтокоже-кровавую тушу, звуки вяло съедались многослойной стеной холодильника.
  
  Дюк наблюдал, выжидая, когда загорится тот самый, хороший огонь - злой, полезный. И тогда наносил удар сам - отвечай мне, давай!
  
  Тип в капюшоне доставал из плаща два обрубка и делал вот так - аплодировал.
  
  Дюк вытирался от крови, Он хохотал и был счастлив. Потом обнимал, прижимался.
  
  Да, он уже тогда это делал. Вис на шее, как девочка, Дюк обычно отпихивал, превращая сценарий в баталию.
  
  Во сне отвечал по- другому.
  
  Во сне он хватался за воздух и всё.
  
  Это было в четырнадцать.
  
  Снились ему и другие, поганые. В таких он не видел лица - он мало что видел, лишь чувствовал. Было тело - Его запах и кожа, сведенные сильно лопатки, прижатые к простыни руки. Било в живот и захлёстывало, он пытался увидеть лицо, найти нераскрытые губы, чтобы облизнуть их по мягонькой кромке, как любил, сказать Ему прямо вовнутрь...
  
  Не находил.
  
  Дюк поднимался и видел уходящую серую спину, несущую в цепком обрубке пшеничную голову. Тип тащил её за длинную прядку волос и раскачивал,словно бросовой вещью, нечаянно найденной - сгодится, наверное, в хозяйстве.
  
  Отдай, кричал Дюк. Под ощутимым горячим пятном лип коричневый плед. Пустая материя, ничего больше.
  
  И просыпался.
  
  Звонок грохотал, словно строй необученных барабанщиков. Колотился о стены ночного жилища, раздражал и пугал. Чертыхаясь, Дюк добрался до двери - по пути зацепил краем глаза светящийся циферблат - скоро два. Громко выругался:
  
  - Черт, кого это тащит в два ночи?
  
  Звонок задыхался, как будто бежал от погони. Дюк раздраженно открыл тяжеленную дверь.
  
  На пороге, вспотевший под курткой, согнувшись, стоял Мексиканец - дышал, округляя большие глаза.
  
  - Ты охренел,- сказал ему Дюк,- жена, что ли, выгнала? Времени два.
  
  Мексиканец схватился за горло и взглядом попросил: подожди. Отдышался и хрипнул:
  
  - Ромашка горит!
  
  Не понимая, Дюк глянул на лестницу и принюхался - да ничего не горит вроде.
  
  - Кошками пахнет,- пожал он плечами,- ты сгорел, что ли?
  
  - Блядь, идиот,- сказал Мекс,- у тебя вообще есть аська?
  
  - Нет,- удивился Дюк,- а нафига она мне?
  
  - У меня, в списке контактов... я не удаляю никогда ничего,- Мекса трясло, - у меня там ромашка его горит. Да ты вообще что-нибудь соображаешь?! Проснись ты уже!
  
  - Горит? - уточнил Дюк,- Какие цветочки? Ты спятил?
  
  - Да ник его! В аське, Егорыч, ник "Корвин"! У меня старая версия, я не менял, а сегодня случайно...
  
  Дюк молча смотрел на него.
  
  - Ага,- сказал он, наконец, - я тебя понял. Да мало ли кто. Совпадение.
  
  - И всё,- спросил Мексиканец,- и это всё, блядь?
  
  - Он разбился, - сказал ему Дюк,- тебя домой отвезти? Зря бежал, позвонил бы.
  
  Тот ощерился, размахнулся руками, ударил себя по бокам. Дюку увиделись черные птицы - вороны, скорее всего, мексиканские.
  
  - Ты ёбнутый, Марков!- выкрикнул Мекс. - Ты чемодан запечатанный... Кого ты обманываешь? Не надоело ещё? Давай! Иди тогда к черту! Я сам!
  
  И он с шумом запрыгал по лестнице вниз, сотрясая перила. Дюк аккуратно закрыл свою дверь.
  
  Посмотрел на часы: без четверти два. Подцепил циферблат за сияющий край, отлепил от крючка и прислушался - никаких звуков.
  
  - Так стоят же,- осенило его,- и давно, интересно?
  
  Ногтем поддел батарейку - надо положить на виду, не забыть заменить.
  
  На блестящей поверхности мертвого механизма, отражающей свет фонаря - большие и черные буквы: "Сделано в Индонезии".
  Сделано, блядь, в Индонезии. В Индонезии сделано, блядь...
  
  Вытер ладони о ни в чем не повинный диван. Не включив электричества, нашел телефон.
  
  - Саня, - спросил,- Сань, ты уже спишь?
  
  - Я только покушал, - Рэпмен был свеж и весьма позитивен.- А ты там тусишь, что ли?
  
  - Найди мне,- сказал он, теряя последнее самообладание,- найди мне его. Ты же можешь найти пользователя, да? Скажи, что ты можешь, да, Саня?
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"