Аннотация: Из комментариев: "На бусиках надо было "Миру-мир" загадывать, и все бы шло путем. Так что во всем этом можно увидеть весьма мрачный и безысходный ужастик. Текст позволяет".
Бусики
Я подарил ей бусики на день рождения.
Вообще-то она просила подарить ей соли. Нет, не просто соли, а такой соли без добавок, без ярких надписей и мельтешащих картинок на упаковке. Ей хотелось соли в картонной коробке с синими полосами, в грубой картонной коробке с разошедшимися краями. Чтобы сероватые кристаллы высыпались из нее на ладонь и легко стряхивались, не оставляя въедливого запаха искусственных пряностей. Она чудачка была, ей всего хотелось не такого, как у всех. Она не нарочно. То есть, я хочу сказать, она не выпендривалась. Она просто такой и сама была. Поэтому мы и встречались с ней. Всё не как у людей, - ворчала ёе мать, уверенная, что Кларисса помогает мне по математике.
Но мать сама была та еще штучка. Второго ребенка ей не хотели выдавать, собирались отправить на утилизацию: у него была большая вероятность развития синдрома Гойта-Леви. Но мать настояла, забрала малого под свою ответственность. За что и поплатилась ранней сединой и одиночеством. Кому она нужна с больным ребенком?
Мы подпольщики, - гордо заявляла Кларисса, когда мы тайком целовались, для виду не выпуская из рук планшетов. Шёпотом, но гордо.
И она просила подарить ей соль.
Но бусики стоили в три раза дешевле. И мне едва-едва на них хватило. Они лежали рядом в витрине антикварной лавки: картонная коробка с синими полосами, напоказ окруженная россыпью грязно-белого песка, и нитка самых настоящих исполняющих желания бус. Я помнил, она сто раз мне рассказывала, как в детстве мечтала о таких. Но брат болел и у матери не было денег на "баловство".
И я купил ей бусики.
Разве я мог знать?
Она обрадовалась. Ой, бусики... - сказала она, как будто я подарил ей живой солнечный зайчик. - Настоящие...
Я соврал ей, соврал, что соли не было, не нашел. Поклялся, что когда-нибудь, когда устроюсь на работу, обязательно подарю ей пуд чистой соли, и мы съедим его вместе, ложками, прямо из картонных коробок. Она смеялась. На вытянутых пальцах развесила гирлянду прозрачных шариков, дышала на них. Какой ты молодец, - сказала она. - Теперь можно что угодно пожелать - и всё будет. Сколько угодно соли. Согретые ее дыханием, бусики оживали, шарики наполнялись еле заметным свечением. Она выбрала оранжевый, покатала его в пальцах, он разгорелся ярче, стал как крохотный апельсин. Кларисса зажмурилась. Я хочу, - с силой произнесла она, - я хочу, чтобы мы могли жить вместе и не прятаться! Шарик лопнул с тихим мелодичным звоном. Запахло ирисками.
Но дальше дело застопорилось. Она называла по десятку желаний в час, но шарики без дела нарядно светились у нее на шее. Она не тронула больше ни одного - целых три дня. Пока мы не встретили Майку с Кристиной. Майка ревела посреди улицы, Криста стояла рядом набычившись, грозно оглядывая прохожих: не смешно ли кому, что семнадцатилетняя девица прилюдно ревет взахлеб.
Майка и Криста знали про нас. Знали с самого начала: мы познакомились на вечеринке у Кристы, и Криста тогда сказала: Что вы пялитесь друг на друга, как маньяки? На вас уже внимание обращают. Идите в мою спальню. Только по одному, и чтоб никто не просёк. Извращенцы хреновы. А что знает Криста, Майка будет знать не позже, чем через три минуты.
И вот Майка ревела посреди улицы, а Криста даже не пыталась ее утешать. Кларисса кинулась к ним, я остановился у рекламной будки, вроде разглядываю флэшки. Майка тут же повесилась Клариссе на шею, не прекращая всхлипывать, а Криста, еще больше нахмурившись, что-то сказала, как будто горькое выплюнула. Кларисса постояла с Майкой обнявшись, погладила и похлопала ее по вздрагивающей спине.
Потом мы шли по аллейке, оба засунув руки в карманы, потому что давно заметили: если руки не держать в карманах, они тут же тянутся друг к другу, вцепляются, переплетают пальцы... и тут всегда как из-под земли выскакивает какая-нибудь бабуська, мы отпрыгиваем друг от друга, как ошпаренные, а бабуська долго и пристально смотрит нам вслед.
И вот мы шли, втиснув руки в карманы, а потом Кларисса вытащила правую руку и нащупала зеленый шарик. Он весело тренькнул, лопаясь в ее пальцах, и от лимона и перца защипало в носу.
Целый месяц из Кристы было слова не вытянуть, а Майка ревела, а потом ревела опять, но улыбка растягивала ее губы до ушей, а у Кристы было лицо человека, чудом выскочившего из-под обвалившегося здания. Анализы отрицательные, - хрипло бросила она, и Кларисса просияла.
Вот видишь, - говорила она мне потом, пока я стягивал белые кружевные трусики с ее твердых коричневых бедер, - вот видишь, бусики настоящие... Кристе ставили Вайсмана. Первая серия анализов... Ммм... Подожди... А потом... Ну, Тими, ну подожди...
Над нами свистели, пролетая, поезда, и, может быть, мы сами сейчас честно зарабатывали рак всех видов и сортов, скорчившись в обнимку в техтоннеле среди переплетающихся полей, под ударами волн и частиц, но где еще мы могли быть уверены, что никто не застукает нас, сумасшедших и извращенцев? И я делал это с ней, я делал это с ней, я делал это. Она этого хотела. Я этого хотел. Мы так хотели этого, что готовы были умереть сию минуту, то есть сразу как только, сразу после... Отсроченная на месяцы или даже годы смерть нас не пугала. Тем более, что мы оба знали, что вместе - открыто, не таясь - не сможем быть никогда. Мы брали то единственное, что у нас могло быть и было. Брали, не приберегая ничего на потом. Никакого "потом" у нас не было. Кроме всего прочего, существовала ежеминутная возможность стать случайной жертвой террористов. Именами в длинном списке. Больше всего нас страшило не оказаться вместе в эту самую минуту.
Итак, шариков оставалось пять из семи: красный, желтый, голубой, синий, фиолетовый. А через неделю остался один красный, и на что она извела остальные, я не знаю. Могу только догадываться.
Кларисса уговорила мать снова принять участие в ежемесячной лотерее для больных с синдромом Гойта-Леви и членов их семей. Мать ругалась самыми неприличными словами, какие только можно услышать от молодящейся брюнетки ее возраста. Потому что раньше, в первые пять лет после диагноза, половина доходов уходила на лотерейные карточки. Но Кларисса упросила мать купить еще разик - всего одну! И Ланселот, крошка Лэнни, пятнадцатилетний паралитик, отправился по бесплатному приглашению на полный курс лечения в известный медицинский центр.
А саму мать вдруг стала провожать до дома шикарная блондинка на зеркально-черном "BMW" с мерцающей подсветкой и умопомрачительной озвучкой антиграва, а потом матери и дома-то застать невозможно стало, и мы смогли оставаться вдвоем на ночь в спальне Клариссы, и я сметал на пол груды плюшевых мишек, чтобы мы могли завалиться на покрывало в розовую клеточку. Но потом мы всё равно съезжали на пол, и мишки оказывались под коленями, под локтями, под бритым затылком, под смуглыми ягодицами моей девочки, они падали на нас сверху, и я отбрасывал их, добираясь до её коричневых сосков, до паховых складок, до нежной мякоти. Без мишек никак, - смеялась потом Кларисса, выпутывая из волос мишкин глаз. - Без мишек секса нет. Если уж мы такие извращенцы, нам ли бояться маленьких плюшевых мишек?
Еще было - Йохан, три раза последовательно пытавшийся повеситься, нажраться таблеток и спрыгнуть с крыши, выйдя из дурки после очередного курса реабилитации, обнаружил Мариуса сидящим на лестнице возле своей двери. После каникул они заявились в лицей, держась за ручки. Девчонки подняли их на смех, парни сочувственно хмыкали, но герои дня сели на соседние места и больше их порознь не видели.
Что-то Кларисса загадала еще, может быть, тот самый пуд соли, не знаю. Я не заметил больше ничего явно чудесного. Но шарик оставался один.
А потом мать в очередной раз поссорилась со своей блондинкой - они делали это не реже одного раза в неделю, красиво, с хлопаньем дверями, визгом антиграва, заплаканным лицом матери, прикуривающей одну сигарету от другой до утра... а наутро - с настоящими цветами и счастливыми слезами примирения. Мать осталась дома, плакать и курить на кухне, мы с Клариссой просидели над планшетами, сколько было можно, и я отправился домой. Бусики всё еще были у нее на шее. Одна красная бусинка, ярко светившаяся над голубоватым мерцанием планшетов.
Назавтра Кларисса в лицей не пришла.
А через неделю на стене памяти в нашем классе появилась еще одна табличка: Кларисса Маклеллан Смит, 17 лет, болезнь Вайсмана, взрывная форма. Мы помним и любим тебя! И портрет маленькой девочки с задорными хвостиками удивленными глазами цвета ирисок. Если подойти и смотреть, картинка оживала, лицо девочки менялось, его овал вытягивался, глаза темнели, волосы отрастали до плеч, потом исчезали совсем, потом появлялась длинная челка, закрывающая пол-лица... Кларисса Маклеллан Смит, как она есть - какой она была, пока училась в лицее. На последнем снимке она была уже маленькой счастливой женщиной со своей тайной - и она улыбалась мне, я знал это точно. Но картинка замирала и гасла.
Меня освободили от занятий. Когда я вернулся из клиники, табличка оставалась, но портрет уже убрали. Её табличка была единственной без портрета.
Йохан забросал меня вопросами - для него эта клиника была как дом родной, он спрашивал о знакомых санитарах, а настороженное лицо Мариуса маячило у него за плечом.
А еще через неделю террористы покончили с человечеством. Человечество покончило с собой.
Вот теперь мы могли жить вместе, ни от кого не прячась. Потому что тем немногим, кто уцелел, нет дела друг до друга. Так что все желания Клариссы исполнились. Только Клариссы больше не было.
И я не думал, что это так: когда погибли все, можно по-прежнему оплакивать одного-единственного человека, ту самую девушку, которая уничтожила мир. Она ведь этого и хотела: чтобы мы могли быть вместе, ни от кого не прячась.
В первую же ночь, пытаясь заснуть на оплавленных развалинах ее дома, еще теплых... в первую же ночь, задыхаясь от пыли и горя, я сказал: я хочу, чтобы Кларисса была со мной. Потому что даже на оплавленных развалинах ее дома мы должны засыпать вместе, обнявшись.
А вы знаете, что она загадала на последней бусинке, красной, звонкой, выплеснувшей запах нагретых солнцем сосен? Она загадала: пусть исполнится желание Тима.