Все маловеры могут записать у себя, что случившееся неоспоримая правда! Такая же правда, как и моя любовь к Эллен, которая двадцать шесть лет назад сидела за соседней партой в начальной школе, и которая во время выпускного бала шепнула мне в ухо радостную весть, что выходит замуж за моего друга Александра Хумана. Бальный вечер удался на славу. В ту ночь я впервые в жизни напился до потери сознания, так, что друзьям пришлось тащить меня до дома, хотя все происходило всегда наоборот. Утром я впервые проснулся с отвратительным самочувствием и пониманием, какой паршивой должна теперь стать жизнь.
Но похмелье покинуло меня, а мои дружеские отношения с Хуманом заметно окрепли - ведь теперь у нас с ним было больше общего. Вдобавок ко всему, мы с ним поступили и с успехом окончили факультет журналистики, после чего устроились работать на телевидении. В то время, когда я занимался режиссурой, Александр, со своим мягким приятным голосом, владевший неплохой дикцией и овладевший недурным этическим вкусом, метил в кресло ведущего вечерних новостей. Не прошло и каких-то пяти лет, когда молодой, самый молодой ведущий за всю историю телекомпании, Александр стал ежедневно появляться, ровно в девять часов вечера в моей гостиной, вперив свои коричневые добродушные глаза с экрана телевизора, обнажив, согласно контракту, восемь белоснежных зубов и приветствуя двадцать пять миллионов человек в новостях. Через месяц я, почему-то, перестал вытирать пыль экрана...
Мало кто мог догадываться, что за успешным карьерным взлетом Александра стояла маленькая Эллен, обучившая его мастерству речи, познакомившая с миром современной моды, наладившая связи с теми, кого в просторечии называют "нужными людьми". Одним словом, тот Александр Хуман из вечерних новостей имел мало общего с "моим" Александром Хуманом, который с рождения не выиграл у меня ни одной партии в шахматы.
Мы бились каждые выходные у него дома. Эллен, несмотря на то, что ей было уже за тридцать, выглядела волшебно, точно персик из солнечного сада. Мягко шурша тапочками, она обычно приносила чай на подносе, и пожелав спокойной ночи, отправлялась в постель. Хуман был поглощен игрой и вяло отвечал на ее прощальный поцелуй, а я забывал все на свете, глядя ей вслед.
Мягкий стук шахматной фигуры о доску возвращал меня из мира грез. Сладкий аромат горячего чая, невнятное бормотание телевизора из кухни, запах табака, хруст плетеных кресел - что могло быть лучше этих мгновений, особенно при мысли о моей пустой, холодной квартире, в которую я вернусь позднее. Но сейчас вечер только начался.
Мы играли до самого рассвета. Хуман наслаждался своей несбыточной надеждой выиграть у меня, а я жадно впитывал чужую семейную жизнь. Каждый бился со своими призраками. Нередко мы играли и после рассвета, даже когда молочник звенел своими бутылками за дверью, играли после того, как проезжала мусорная машина, играли пока, наконец, Эллен, уже давно проснувшаяся, не начинала делать мне знаки за спиной мужа, тыкая пальцем в то место на руке, где обычно болтаются часы. Я тотчас зевал, выпрямлял со вздохом спину, давая знать своему неугомонному противнику, что пора прекращать игру. Хуман клянчил у Эллен еще дополнительных пять минут для своего 'тщательно продуманного хода', потом интересовался встала ли Алике (дочь), и наконец, поняв, что еще одна ночь завершилась без триумфа, вставал с ворчанием стареющего кота, обещая через неделю стереть меня в порошок.
Мы шли к входной двери. Там я одевался. Прощальный кивок Эллен, мальчишеские шуточки Хумана, и вот я уже на улице. Грохает за спиной дверь. Утренний холодок просачивается через одежду, а впереди два квартала до дома. Город лениво просыпается.
Иногда, привлеченный домашней теплотой, за мной увивается бродячая шавка, иногда запоздалая проститутка, ищущая оправдания своей жизни.
Дома тебя встречает вчерашний завтрак на столе, стеллаж с фильмами, которые ты должен был отсортировать еще в прошлом году и куча опостылевших мыслей, знакомых каждому холостяку с многолетним стажем.
Из ванной комнаты ты попадаешь прямо в сырую кровать. Она скрипит, потому что ты опять позабыл закрутить расшатавшиеся шурупы.
Интересно, знает ли Хуман, как ему повезло?
По телевизору мягкий голос комментатора по гольфу. Тайгер Вудс бьет по мячу. Хоть бы промахнулся. Мяч летит через всю планету прямо к лунке и останавливается в паре сантиметрах от него. От однообразия жизни сон легко одолевает мной.
Я проснулся за минуту до того, как прозвонил будильник. И зачем я не выкидываю его?
Одевшись, решил позавтракать по дороге, затем поехал в студию, чтобы обнаружить там всеобщее волнение по поводу отсутствия Хумана.
II
В голосе Эллен не чувствовалось тревоги, но то, что она говорила, звучало как-то нелепо. Во всяком случае стало понятно, что Хуман чувствует себя не достаточно хорошо, чтобы явиться на работу. После завершения смены я решил поехать к нему. Хуман попросил купить газет.
Эллен открыла дверь. Я оказался прав в своих рассуждениях - лицо ее выражало скорее недоумение, чем тревогу.
- Как он? - спросил я, кинув пальто на вешалку.
- Хочет встать, но я не позволяю пока.
- Врач был у него?
- Да, он взял анализы. Сказал, что результаты будут только утром.
- Вот и хорошо, а это газеты.
Эллен взяла и, погруженная в свои мысли, вернула их снова мне.
- Это газеты для Хумана, - уточнил я с улыбкой. - Могу с ним поговорить?
- Только не долго, прошу тебя. Я едва могу удержать его в постели.
- Конечно.
Хуман лежал, укутанный до подбородка, ворчливый как никогда.
- Ты видел этого Ли? - завопил он, едва я переступил порог спальни. - Ему самое место на AVN*, а не на девятичасовых новостях! И это лучшее, что они могли подыскать в качестве моей замены? Представь, этот барсук еще звонил узнать, как я себя чувствую! Видимо надеялся просидеть в моем кресле всю неделю! Какашка!
Рядом с кроватью стояла тумбочка, на которой покоились атрибуты материнского инстинкта Эллен - градусник, спиртовые салфетки, стакан с водой и еще какие-то бутылки с лекарствами.
- Жаль его огорчать, но завтра же я приеду на студию! - не унимался Хуман.
Я сел на край кровати и ответил, что может стоит, чтобы он отлежался немного, по-крайней мере, хотя бы пока не будут ясны результаты анализов.
На что он ответил с явным раздражением:
- Может! Ты принес газеты?
- Я оставил их у Эллен.
Хуман оскорбленно посмотрел на меня в упор.
Он позвал Эллен, но дверь открылась не сразу:
- Да, дорогой!
- Принеси газеты. Я прошу купить для себя, а он дает их тебе. Что-то я уже ни черта не понимаю в вас, люди.
Наконец он заполучил свои газеты и лежал, демонстративно сотрясая воздух сопением.
- Извини, дорогой, - мягко сказала Эллен, тыльной стороной ладони померив ему температуру и придавив газеты при этом. Потом она приложила губы к его лбу.
- Ну? - Нетерпеливо сказал Хуман. - Может оставишь меня наконец в покое?
- Нет, температуры нет.
- Отлично! Тогда и мне нечего делать в постели.
- Нет, нет, нет! Лежи. Я сейчас же принесу чай.
- Я не хочу чай!
- Ради меня, Алекс. Просто чай с лимоном!
Он пытался сопротивляться, но властным поцелуем Эллен вернула его под свой контроль.
- Ладно, черт с вами. Хоть дайте почитать немного.
- И тебе? - обратилась ко мне Эллен.
Я утвердительно кивнул.
Оставшись наедине с Хуманом, я решил наконец выяснить подробности случившегося. Поэтому я спросил как можно осторожней, попутно прислушиваясь к шагам за дверью:
- Алекс, расскажи, что же все-таки произошло сегодня?
- Эллен разве не рассказала тебе?
- Рассказала. Но все звучит так глупо.
- Конечно, глупо звучит.
- Что же это было?
- Я сам хотел бы знать!
Он почесал свою ногу под одеялом и поморщился.
- Болит?
- А ты как думаешь, черт бы тебя побрал!
- Эллен сказала, что он прикрыл лицо маской.
- Она разве была там? Так хватит слушать всякую ерунду. Я не сказал, что он прикрыл лицо маской, а просто он носил респираторную маску. Почти все сейчас носят эти маски.
Я закивал. Он не без особых усилий приподнялся и подложил подушку за спину, чтобы удобнее сидеть.
- Послушай... я не рассказывал ей всего, что случилось. И доктору тоже. Не хочу лишних волнений, вопросов, к тому же надо как можно скорее вернуться в эфир. Ты ведь понимаешь меня?
- Конечно, дружище.
- Значит так, - вздохнул Хуман, - утром, все было как обычно. Я доехал до центра, по дороге забросил Алике в школу... дальше решил поехать на метро. Все-таки быстрее. Ничего, абсолютно ничего необычного: люди, толпа. Выбрал последний вагон, нашел свободное место. Сел себе, начал читать. Стараюсь ни на кого не смотреть. Сам понимаешь - один заметит, за ним второй, третий. Вечная игра - я это или не я...
Он стал рассказывать глядя прямо перед собой, стараясь как можно ярче озарить воспоминания.
- Скоро моя станция. Что вокруг - не вижу. Заканчиваю колонку, вдруг острая боль кольнула в ногу. Я подумал, что это судорога или потянул волосок, и не обратил внимания. Но боль все усиливалась. Я отложил газету и увидел высокого роста азиата в респираторной маске. Я бы не обратил внимания, но он продолжал смотреть. Как это объяснить, он смотрел не как смотрит человек, который пытается понять ты это или не ты. Он смотрел так, словно мы знакомы сто лет. И еще одно, что бросилось сразу в глаза - он был одет во все белое. Даже пуговицы и оправа очков - белые, как облака зимой. Туфли чистые и это в метро в час пик! А потом в руке я заметил эту коробочку с блестящей иглой. Вот когда я увидел иглу, тогда понял что означала эта боль. Страх прошиб сразу, я даже кажется уронил газету.
Он замолчал, реанимируя произошедшее в памяти. Я молча ждал. Наконец Хуман продолжил:
- Да, страх. Даже не помню, чего можно было испугаться. Поезд начал подходить к станции. Я встал со своего места, и вдруг он бросился вглубь вагона, расталкивая руками людей. Направо и налево. Я и не думал его догонять. Понимаешь, все заняло пару мгновений. Толком не сообразишь. Вот двери закрываются. Поезд опять трогается с места. Я и забыл, что должен был выйти. Вижу, в толпе, снаружи белое пятно. Он там. Смотрит. Секунда - и все исчезает в темноте туннеля. На следующей станции я вышел. Мне и стало плохо тогда. Но это не из-за укола, понимаешь? Просто нервы. Я себя хорошо знаю. Просто нервы, больше ничего. И зря рассказал Эллен. Надо было плюнуть на все.
- Но почему ты солгал ей?
- Я ей сказал, что кто-то случайно уколол меня и извинился. С нее достаточно. Да и с тебя тоже.
- Алекс... Алекс...
- Смотри - я здоров! Никогда еще лучше себя не чувствовал!
Хуман приосанился и вскинул руки. В этот момент вошла Эллен. Она отодвинула лекарства и освободила место для стакана с чаем.
- Вот милый. Пей и отдохни. Будет лучше если поспишь. А тебе я налила в гостиной, - обратилась она ко мне.
Я покорно встал и слегка похлопал рукой по одеялу.
- Поправляйся. Завтра поговорим на работе.
- Завтра я покажу этому Ли!
- Обязательно, чемпион. Зад побаливает? Играть в шахматы сможешь?
- Я же играю головой, а не задницей.
- Спорное утверждение.
- Пошли, - Эллен вытолкнула меня из комнаты и притворила за собой дверь.
Мы безмолвно обменялись взглядами, потом пошли на кухню, где меня ждала чашка чая в компании аппетитных булочек по особому рецепту Эллен Хуман.
Пока я ел, Эллен позвонила доктору лично. Анализы, естественно, не были готовы. Она села напротив меня.
- Я знаю, что он не все рассказал мне. Но это неважно. Я не хочу думать о других вещах. Страшных вещах.
- ВИЧ?
Она промолчала. Я взял ее за руку, заставил взглянуть на себя.
- Послушай, Эллен, все будет хорошо, поверь.
- Каждый день его видят на экране миллионы людей. А там, - она кивнула в сторону окна, - миллионы из них сумасшедшие. Он даже не попытался догнать его. Вот бестолочь.
- Уверен, что все образумится. В любом случае, остается только ждать. Анализы придут утром и, увидишь, что твой муж - Александр Хуман здоров, как никто другой.
Эллен грустно улыбнулась и провела ладонью по моей щеке. Если бы я это мог предвидеть, то утром потратил бы больше времени за бритьем.
- Спасибо. Надеюсь, ты прав. Мы ведь планировали завести второго ребенка в этом году.
- Все будет хорошо. Думаю, мне пора, - тихо сказал я.
Часом позже я был дома. Лежал на кровати с закрытыми глазами и под приглушенный голос комментатора по прыжкам в воду пытался заснуть. Но сон долго не приходил. Какие-то непонятные картины мелькали на фоне закрытых век. Пришлось открыть глаза, и что же - светило солнце! Завтра уже наступило.
Через тридцать секунд зазвенел будильник.
III
Во время моей тактической атаки на левый фланг непослушного галстука зазвонил телефон. На другом конце провода послышался голос Эллен.
- Доброе утро.
- Доброе. Есть какие-нибудь новости?
- Да. Все чисто.
У меня отлегло от сердца. Собственное отражение в зеркале, в распущенной рубашке, недовязанным галстуком облегченно заулыбалось.
- Видишь. Я ведь говорил, что волноваться не стоит.
- Да, но есть одна проблема.
- Что?
- У Алекса группа крови вторая, а результаты показывают четвертую.
- Опечатка.
- Исключено. Одна и та же плазма была отправлена в разные лаборатории. Результат идентичен.
- Значит перепутали плазму.
- Поэтому я позвонила, чтобы сообщить, что Алекс опоздает сегодня и приедет только после обеда. Ему надо повторно ехать сдавать анализы. Лучше будет, если ты лично передашь это Эвану, не хочу звонить ему.
- Конечно, Эллен.
- Спасибо, мой хороший.
Я ее хороший...
Прежде, чем я успел добавить что-нибудь, в трубке воцарилась тишина. Я подписал мирный договор с галстуком, допил кофе, оделся и вышел на улицу, чтобы поймать такси, а не ехать на метро, как все эти годы.
В студии все текло своим чередом. Так как в понедельник не состоялась конференция из-за отсутствия Хумана, ее перенесли на следующий день. Теперь выяснилось, что он должен явится только после обеда, вот и пришлось начать собрание уже после рабочего дня. Все сидели напряженные, усталые, мысленно ужинали, принимали ванну, смотрели рестлинг, занимались любовью у себя дома. Кому что.
На суд выносят успехи и неудачи за прошедшую неделю. Планирование, составление графика... кто-то зевает, кто-то незаметно звонит домой по мобильному телефону. За окнами на сорок шестом этаже уже давно темно, лишь подобно звездам, мерцают огни исполинского города с двадцатипятимиллионным населением.
Кто-то тихо предлагает заказать пиццу.
Я шепчу Хуману. Тот раздраженно отстраняется:
- Я в порядке. Хватит уже говорить об этом.
Я немного задет, но в принципе могу понять друга. Откидываюсь в кресле. Минутная стрелка на часах над стеклянными дверьми приближается к девяти часам. Это значит, что почти десять. Часы намеренно отведены назад, чтобы воздействовать на присутствующих самым благоприятным образом. Обычная уловка в такие дни.
От скуки начинаю рисовать сидящих за столом.
Вот Глория - наш редактор, крашенная блондинка, мать троих, разведена, истерична и бескомпромиссна. В критические дни окутывает себя гневным облаком сигаретного дыма. Дети ее наверняка уже приобретают черты будущих зануд.
Рядом с ней Ральф - кладезь всех пошлых анекдотов в истории человечества. Всегда там, где наши девочки, хотя среди них он почему-то негласно слывет импотентом.
Дальше Агнесса - девушка двадцати шести лет, серая, точно бракованный фотоснимок, которая ничего не способна рассказать тому, кто на нее смотрит. Если она и владеет хоть какими-то эмоциями, то они сводятся только к вопросу о ее зарплате и ежемесячных премиях. Свои сбережения наверняка хранит в буханке хлеба в стенном шкафу, под материнскими шляпками времен каменного века.
А вот старик Антонсон всеми любимый патриарх и "отец" семейства Лао Дзы мира телевидения, чья жена скончалась прошлым летом - ее переехал грузовик, нагруженный фасолью, водителя которого убил сердечный приступ прямо за рулем. Сердечные дела стоили двух жизней и снискали Антонсону больше уважения среди коллег.
Эта кокетка в шляпке, с помадой на губах в стиле двадцатых годов прошлого века - Кларисса, в прошлом детектив из отдела убийств. Все знают, что у нее под платьем наколка, изображающая обнаженного фюрера в полный рост - плоды восточно-европейской муштры. Шанхайская гончая сидит рядом с Эваном, нашим боссом. Влиятельный человек. Self made man - бросивший учебу ради жизни и жизнь ради карьеры. О чем тут говорить, он добился немалых успехов за свою сорокалетнюю жизнь.
Завидую ли я ему? Красноречивее скажет мой рисунок.
- Мы с тобой на одной волне, - говорит Хуман, отодвигая руку.
Я увидел, что он был занят тем же, чем и я. Но моя мазня не шла ни в какое сравнение с тем, что получилось у него. Я с открытым ртом взял листок, чтобы лучше рассмотреть.
- Черт возьми, Алекс. Я не знал, что ты умеешь так рисовать! Это поразительно.
- Я и сам не знал, - признался он. - Просто вдохновение.
Особенно впечатлил мой собственный образ, помещенный в углу бумаги, окруженный пустым пространством белого листа.
Хуман изобразил меня спящего, любовно прижимающего к себе огромный, наделенный женскими чертами, будильник.
IV
Неделя быстро подошла к своему естественному завершению. Когда ты поглощен работой, жизнь кажется менее завершенной.
Анализы Хумана подтвердили его принадлежность к четвертой группе крови. Скорее всего ошибка была сделана не сейчас, а намного раньше. Врач разделял эту точку зрения. В любом случае, вторая ли, четвертая ли - жизни моего простодушного друга ничего не угрожало. Он был здоровее себя самого при рождении.
Ранка на ноге затянулась так быстро, что все случившееся напоминало скорее недавно прочитанный рассказ, чем действительность.
В воскресенье Эллен решила организовать домашний ужин с друзьями и коллегами Хумана. Не для того, чтобы отпраздновать доброе окончание этого дела, а скорее, чтобы заглушить собственные сомнения. Хуман отнесся к задумке жены холодно-рассудительно. Он лишь пожал плечами.
Накануне, в субботу, как обычно, мы с ним встретились за шахматной доской.
Ночная прохлада, хруст плетенных кресел... Хуман думает над своим ходом.
С кухни доносится приглушенный звук телевизора. Пахнет кулинарным искусством Эллен. Алике уже успела прошмыгнуть к себе в комнату, до того, как кто-нибудь из родителей заметил ее столь позднее появление. Я было поднял руку, чтобы ей помахать, но она яростными ужимками заставила меня не делать этого. Думаю, она считает меня скучнейшим человеком на земле. Может она и права...
На кухне начинает сигналить духовка, призывая Эллен.
Я зажег трубку и с наслаждением закрыл глаза. Дом. Милый дом... Чужой дом...
Все-таки, как трудно создать и удержать все это. Званный ужин. Пройдет не одна жизнь, пока я смогу позволить себе мечтать о таких вещах.
- Сюда! - говорит мне Хуман привычным полувопросительным тоном, передвигая коня под прямой удар моего ферзя.
Эх, Хуман, Хуман... Но щадить я его не собираюсь. Быстрое движение рукой - и конь исчезает с доски, а Хуман, втянув в себя губы, пытается отыскать способ вернуть мне должок.
Торшер на высокой ножке, инкрустированный серебряной пылью, выхвачивает из пространства полоску света, по которой плывет табачный дым. Этот торшер я купил в прошлом году на день рождение Эллен, зная, что летними вечерами она любит читать на веранде.
Там - около кресла, на каминной полке пепельница из баобаба. Взял у одного торговца вразнос в Антананариву.
На дверях латунные ручки, заказанные за мой счет, в то время, когда Хуман уезжал на курсы по развитию речи...
Почему меня так много в этом доме?
Не слишком глубоко я проникаю в чужую жизнь?
- Знаешь, это отец научил меня играть в шахматы, - неожиданно говорит Хуман, отвлекая меня от собственных мыслей.
За все время моего с ним знакомства, он впервые заговорил об отце.
Я потушил трубку.
- Нет, ты не говорил.
- Я знаю, - отвечает Хуман. - Твой ход.
Пока я думаю, куда передвинуть фигуру, Хуман продолжает:
- Однажды отец пришел домой пораньше. Я играл в войну шахматными фигурами, потому что не знал как они ходят. Отец ничего не сказал, он сел рядом на стул. Я не смотрел на него. Притворялся, что поглощен своим занятием, потому что боялся, что он, утратив интерес, уйдет. Я отдавал приказы, стараясь использовать военные термины, услышанные из телевизионных программ, но понятия не имел об их значении. Я хотел, чтобы он увидел, как много на самом деле я знаю.
Отец следил, следил. Потом, он встал. У меня упало сердце, потому что я решил, что он сейчас уйдет. Но отец сел около меня и предложил научить играть в шахматы. Мы провели весь день вместе.
Хуман тяжело сглотнул и внимательно посмотрел на меня. Я молчал, потому что не знал, что сказать.
- Это был день, который я никогда не забуду. Я всегда ненавидел его. Особенно, после того, как он стал пить. После того, как бросил нас. После того, как перестал быть отцом. Но, сегодня особенный день, я вдруг понял, что готов простить его. И простил. Да, я простил его...
Я по-прежнему ничего не отвечаю. Да и стоит отвечать? Говорит ли он со мной, или обращается к себе самому? Понимаете, есть вещи, трудно сопоставимые. Они принадлежат к мирам, настолько разным, что ни о каком сближении речи не может быть. Существует категория людей, от которых никогда не станешь ожидать тех или иных поступков. И меньше всего я мог ожидать от Хумана откровенного разговора. Ужимки, шутки, глупые фразы, все что угодно, но только не это. Самоанализ и теории Фрейда были ему также милы, как исламскому фанатику творения Бернини.
Какой ключевой переворот заставил его рассказать мне о столь сокровенном, трудно сказать. Образ маленького хрупкого мальчика, сидящего на полу с разбросанными шахматными фигурами под приглядом отца, прочно вошел в мое сознание и я никогда не забывал его.
Определенно я верю, что люди могут меняться. И в подтверждение этому происходит еще одно уникальное событие.
Впервые Александр Хуман выигрывает у меня партию в шахматы.
V
Гости начали собираться к шести часам. Так как темнело рано, Эллен решила, что будет разумно начать ужин пораньше.
Я ночевал у Хуманов. Точнее проспал весь день, изнуренный ночной битвой за поруганную честь шахматиста. Хуман выиграл первую битву. Вторую, как обычно проиграл, и я было решил, что сам виноват в собственной неудаче, однако потом, черпая силы неизвестно откуда, он добил меня семь раз подряд - сокращая партию за партией количество ходов до мата.
Понятно, что такая долгожданная победа окрылила моего друга, а я к рассвету был измотан и сбит с толку.
Проснулся я на закате и привел себя в порядок. В гостиной уже слышались голоса. Я спустился и налил себе выпить.
Среди гостей были ребята из студии, кто-то из знакомых Эллен, друзья Хумана, работающие в кинотеатре, куда мой сентиментальный друг любил иногда ходить на старые черно-белые мелодрамы.
В основном все были знакомы. Тут был и Альберт - кузен Александра, старше его на целое поколение.
Как всегда перед ужином был подан коктейль из выжатого кокетства, мужского остроумия, без намека на остроумность, приправленный сдержанным эгоизмом до горечи во рту. Я отказался от угощения и ждал ужина. Чего только не услышишь на голодный желудок, живо заостряющий слух.
Сели за стол. Эллен как всегда оказалась на высоте. Свинина в винном соусе исчезает, едва блюдо оказывается на столе. Кукурузные оладьи, курица из духовки, жаренная картошка с грибами, а на десерт мы ждали булочки с корицей и чизкейк...
Старик Антонсон страдает язвой желудка, поэтому у него особое меню. А вот Кларисса не страдает ничем, даже угрызением совести, поэтому набрасывается на еду, позабыв своих соседей слева и справа. Buon appetito!
Кто-то уже закурил - это называется сигаретной диетой. Хлопают портсигары, колпачки зажигалок.
Эллен, усталая, но довольная, спрашивает у гостей кто будет чай, а кто кофе.
В комнату вошла Алике с тетрадкой, на которой был изображен гибнущий Титаник с физиономией Ди Каприо. Неужели это барахло все еще продается детям.
Она подошла к Альберту и что-то шепнула ему, показывая раскрытую тетрадь. Альберт, закивал и, водрузив очки на нос, разложил ее перед собой. Алике села на пустой стул рядом, подогнув под себя одну ножку. Альберт занимался когда-то программированием, соответственно неплохо разбирался в прикладной математике, чего нельзя было сказать о его кузене.
- Это одна из тех задач, которыми заставляют родителей обращать больше внимания на детей? - засмеялся очкарик.
- Очень круто, если кто-то решает такую задачу, дядя Альберт, - с жаром ответила Алике. Глаза у нее загорелись в предвкушении.
- Ну хорошо. Давай посмотрим, сможем ли мы что-нибудь придумать.
Дядя и племянница склонились над тетрадкой и увлеченно занялись делом.
Эллен принесла чай. Кофе еще не был готов. За столом не смолкал гул общения, время от времени кто-то смеялся. Гости разбились на группы, отсортированные общими интересами. Над столом висел дымок сигаретного дыма и человеческого насыщения.
- А вот здесь уже без калькулятора не обойтись, - объявил Альберт.
- Я мигом! - крикнула Алике, собравшаяся ринуться к себе в комнату, как Хуман, который, казалось, не проявлял никакого интереса к происходящему, неожиданно назвал какую-то длинную цифру.
- Кажется, это ответ - сказал он.
Алике и Альберт на мгновение замерли, потом заулыбались шутке Хумана.
- Пап, не ревнуй меня к дяде Альберту. Я все равно тебя люблю больше, чем ты заслуживаешь.
- Калькулятор, - напомнил Альберт.
Эллен села за стол. Она убрала волосы на затылок, связав зеленой резинкой дочери. Гладкий лоб ее сиял бисерным блеском. Она наконец могла насладиться вечером.
Алике вернулась и Альберт взялся добивать задачу. Алике снова села около него. Прошла минута. Потом вторая. Альберт поднял голову:
- Алекс, повтори пожалуйста цифру, которую ты сказал.
- Алекс, ты назвал правильный ответ. Я могу узнать, где ты вычитал его?
- Не вижу ничего сложного, - нетерпеливо ответил Хуман. - Что тут такого?
Он быстро объяснил ход своих рассуждений, разложив задачу на составляющие. В целом, действительно ничего сложного в этом не было. Но не каждый мог столь глобально увидеть задачу и тем более в уме решить его, добравшись до окончательного ответа. Не каждый. Особенно Хуман.
Когда тот закончил, публика за столом, привлеченная необычным поведением столь привычного человека, молчала.
- Невероятно! - Альберт откинулся в кресле. Смесь восхищения и сомнения выражалось на его лице. - Я и подумать не мог. И давно ты умеешь справляться с алгоритмическим вычислением?
- Что я должен ответить тебе, Альберт?
- Ничего, ничего. Эллен, ты замужем за гением, ты знала об этом?
Эллен ничего не ответила. Она глядела на мужа, и думаю, я был единственным, кто мог понять это молчание.
- Эй, старина, ну-ка скажи, сколько будет двести сорок три умножить на триста сорок два, - крикнули за столом.
Кто-то захихикал. Хуман задумался, губы его безмолвно шевелились, потом он громко назвал цифру.
Альберт рассчитал ответ на калькуляторе.
- Черт возьми, этот парень просто находка! Правильно!
Он высоко поднял калькулятор, демонстрируя свою непричастность. Задававший вопрос вскочил со своего места, чтобы собственными глазами констатировать свое участие в этом феномене.
- Сколько будет столько и столько? - начали орать за столом.
Хуман отвечал не сразу. Пару секунд он считал, потом называл ответ. Калькулятор, переходящий из рук в руки ясно показывал, что он оказывался прав. Чем дольше продолжалось это безумие, тем больше все разогревались. За столом начиналось что-то невообразимое. Каждый непременно хотел, чтобы угадывалась именно его цифра. Кто-то опрокинул тарелку, содержимое растеклось по полу и чьи-то туфли уже хлюпали в нем. Пытаясь прокричать соседей, раскрасневшийся от выпитого Ральф, вскарабкался на стол, и на четвереньках расчищал себе путь к Хуману. При этом он умудрился расплескать горячий чай на колени Глории, которая вскочила с гортанным ругательством. В самой середине этого сада земных наслаждений я поймал взгляд Эллен. Этот взгляд заставил содрогнуться. Думаю, каждая женщина наделена в той или иной степени даром безотчетного предвидения. Момент был именно такой.
Сам Хуман считал ответы так, словно в этом не было ничего особенного. Его ухоженные волосы блестели под светом ламп, гладко выбритые щеки особенно выделяли его подбородок с небольшой ямочкой посередине. Он задумчиво оперся о свою руку.
- Папа, как ты это делаешь? - не утерпела Алике.
Хуман задумался над этим, казалось бы, несложным вопросом.
- Больше меня ничего не держит, - ответил он.
Альберт опустил свою руку на плечи Эллен.
- Ну, Элли. Ты не хочешь попробовать задать ему что-нибудь?
- Нет, - ответила Эллен и это было единственным ее словом за столом в тот вечер.
Немало усилий понадобилось, чтобы проводить гостей. Последним уходил я. Эллен молча подала пальто.
- Спокойной ночи, - сказал я.
- Пока.
Она собиралась закрыть дверь, тут я вспомнил один вопрос, который весь вечер томил меня.
- Эллен, я хотел все спросить - давно у Алекса проблемы со зрением?
- Что ты имеешь в виду?
- Давно он носит контактные линзы?
- Это не конактные линзы.
Молчание.
- Эллен, все знают, что у Алекса коричневые глаза.
- Да. А сегодня он проснулся голубоглазым. Уходи, прошу тебя...
Дверь захлопнулась. Постояв пару минут, я направился домой.
VI
Весь следующий месяц события разворачивались по нарастающему. Нечего и говорить, что благодаря тому вечеру, Хумана теперь ни на секунду не оставляли в покое. На работе часы отдыха сводились к тому, что Хуман решал в уме вычисления с таким количеством цифр, что рука устанет писать их на бумаге. Каждый обзавелся собственным калькулятором и пускал его в ход при любой возможности. Кому-то пришло на ум проделать фокус с игральными картами и протестировать на нем способности Хумана. Тот, запомнив шестьдесят четыре карты сряду из двадцати колод, сделался героем месяца.
Слухи просочились в соседние высотки и к нам стали заходить банкиры, фотографы, продавцы тряпками от Armani, студенты из McDonalds-а.
Вначале Хуману нравилось быть в центре внимания. Определенно он наслаждался всем этим балаганом, но прошла неделя и, изрядно поднадоевши приставаниями, он отказался идти на поводу у публики. У него появились другие идеи...
Дома дела складывались не так благоприятно. Однажды Эллен попросила меня встретиться с ней. Я нашел ее подавленной, взволнованной и чрезвычайно утомленной. Одного взгляда, брошенного на нее было достаточно, чтобы увидеть, как сильно она осунулась и потускнела за этот короткий срок.
С тех пор, как Хуман объявил, что со мной неинтересно играть в шахматы, я перестал ездить к ним домой.
Эллен сидела у окна, подальше от других. Я сел напротив.
У нее был насморк, в руке она сжимала салфетку. Я ждал, пока она заговорит.
- Мы с ним здорово поругались сегодня, - сказала она. - Точнее я одна ругалась, он уже не ругается.
- Эллен, милая...
- Дай мне сказать.
Она посмотрела в окно, чтобы я не заметил слезы, выступившие на глазах.
- Мало того, он вторую неделю не ходит с нами в церковь, еще меня назвал дурой.
Все знали, что Хуманы, в частности сам Александр, очень трепетно всегда относились к духовной стороне жизни. Эта сакральная часть моего друга возвышалась даже над нашей многолетней связью. Я знал, например, что треть его зарплаты регулярно откладывалась для блага местной католической церкви, и если бы не sede vacante, Хуман определенно занимал одно из уважаемых постов под начальством епархии. Так что это значит? Это значит, что я впервые вижу Эллен такой разбитой и потерянной.
- Он пытался найти его? - спросил я, имея в виду человека в метро.
- Я как-то заикнулась об этом, и знаешь, что он ответил?