|
|
||
О винтовке разговор особый. В послевоенное время чего только у нас, ребятни,
не водилось: гранаты, патроны, штыки, каски...- всего не перечесть. Но особым
предметом мальчишеской гордости были винтовки. Разбитые и целые, с прикладами и без, с затворами и без оных - все едино. Это было- Нечто. Как раз
то, может, что ставило сразу на голову выше других, по принципу: если они -
рядовые, ты - сержант, если они - полковники, ты - генерал. Не меньше. Именно такой статус сразу же давало одно обладание таким сокровищем -
заветным и запретным предметом - оружием...
Прибегает как-то к нам Шурей и меня сразу в сторонку:
- Слушай, Миш, что скажу: пацан один с Рогожинского поселка винтовку продает, и недорого...Или выменивает на что-нибудь стоящее. У тебя грОши
есть?
- Есть, - отвечаю, потому как не далее чем вчера в гостях подвыпивший слегка
и пока еще холостой дядя Вася, папин младший брат, протянул мне несколько
купюр:
- На, Мишаня, купи себе что-нибудь...
И я эти деньги не успел маме отдать, как в таких случаях обычно и делал...
А тут - такое искушение... Достаю из кармана, а у Сашки аж глаза сразу заблестели:
- И у меня тоже есть. Может, как раз и хватит...
И помчались мы, горячие головы, через парк и глубокий овражище на Рогожинский поселок - торговаться. Дом продавца оказался недалеко от
окраины - возле площади перед расстрелянной и потому разобранной на
кирпичи для стройки таких домов церковью: на нее забирались в войну и
следили с высоты немецкие снайперы и наводчики. Вот по ним-то и шандарах-
нули крупными снарядами наши. И не только наводчиков, а и всю церковь
с землей сравняли. Сейчас это нам, современным, кажется невозможным и
диким. Все новые и новые храмы возводятся, ремонтируются и открываются.
Только время само все равно - безбожное, показушное. А тогда? Приветствовалось любое гонение на церковь, на верующих...Сулили даже
"последнего попа" показать прилюдно, счастье, что не успели - самих смело
с лица земного. Сплошное обезбоживание! Так что уничтожать и разрушать
церковные здания, да и сами души считалось едва ли не подвигом! Так вот
и с этой церковью так поступили - под корень, то есть - под фундамент.
Вот тут-то, поодаль, и проживал наш продавец... Долго ли, коротко ли - не могу
точно сказать, только мы с Сашкой наконец-то стали самыми счастливыми
ра свете обладателями целого военного сокровища, тщательно завернутую
в огромную промасленную тряпку, служившую когда-то рубахой исполину.
Винт и взаправду оказался - высший класс! Все - на месте! Все цело и в полном
ажуре: затвор угрожающе клацает, прицел в норме, ствол цел и смотрит, не
щурясь, крупным и опасным черным зрачком дула прямо на врага! Только
держись! Мы помчались восвояси, по пути наигравшись и нацелившись до
упаду... Только одна незадача - патронов к нему не осталось: все израсходовали до нас... Да что за беда - мы патронов что ли не найдем? У всех -
завались.Хоть сейчас - спроси любого пацана!
Но тут ребром встал другой вопрос - где и кому это сокровище хранить? Сашка
тут же стал канючить и убеждать:
- У нас в сарае - никто не найдет, даже Вовка! Спрячем под крышу на чердак,
и концы...А ты будешь приходить, когда захочешь - и вот оно!
И ведь убедил...
Прошло недели две, не больше. И вот однажды воскресным утром влетает
к нам в полуподвал разъяренная тетя Шура - и к отцу:
- Гришь, твой Мишка с моим Шуриком чуть меня не застрелили!!!
Отец аж побелел:
- Как так? Он здесь все время, с нами...
- Так они что удумали? Винтовку настоящую где-то раздобыли... Я утром своему всыпала - отказался за водой сходить, а он кричит:
- Сейчас убью! И в сарай! Я за ним! Смотрю - слезает с чердака с ружьем и
целится...!
А Сашка, надо прямо сказать, становился иногда каким-то малахольным.
Мы его промеж себя с Вовкой иногда "психованным" звали. За то, что мог,
внезапно покраснев и рассвирипев, очертя голову броситься в бой против
любого, невзирая на рост и вес. И все сдавали назад...Не связывались - себе
дороже...
Вот такая штука с ним , видно, и приключилась сегодня утром после порки -
у него в очередной раз что-то перемкнуло, щелкнуло не там, и, очертя голову,
он бросился за винтовкой:
- Сейчас застрелю!
Забыв при этом, что у него и патронов-то нет! Но тетя Шура-то об этом не знала! И кинулась от него опрометью в дом и от греха подальше заперла все двери. А Сашка уже рядом, стучит прикладом:
- Открой!
Хорошо, дядя Ваня был дома. Он всю войну прошел, до самого Кенигсберга.
И остался цел и невредим. Только сильно контуженный. И это нередко сказывалось поначалу. Когда во время веселых застолий собирались все
родственники то на одной, то на другой половине домая, у другого дяди
Вани, и наш дядя Ваня перебирал самогоночки - с ним случалось что-то вроде
приступа. Он хватался за голову и стонал, и начинал потом дико кричать и
скакать через столы и стулья...
Все мужское население родственников - а это пять-шесть взрослых мужиков, кидались к нему "успокаивать". Крепко ухватывали его, сообща валили на пол,
крепко-накрепко связывали руки и ноги, чтобы не поранился, поднимали и несли на кровать, чтобы отдохнул, успокоился, пришел в себя. А маленький
Санек потом сидел на нем, жалел, и , беззвучно плача, пытался развязать
крепкие узлы... Приступ проходил, дядя Ваня успокаивался и просил развязать.
И все так же дружно сообща освобождали его из "плена"....
А тетя Шура меж тем продолжала, все более расходясь:
- Так они, стервецы, собирались, наверное, меня застрелить. Хорошо Ваня
ружье отобрал, изломал и утопил... А Мишка ваш ,- она со злостью выстрелила
в меня глазом, - пусть больше к нам не показывается! На порог не пущу!!!
Наш бедный Григорий Игнатьевич и так с утра был не в духе...Вчера у него
разболелся зуб, щека опухла и лицо слегка перекосило. Ужинал он, страдальчески морщась и склоняя голову вбок, чтобы пища не попадала на
больное место. Я и сам не заметил, как тут же съобезьянничал: тоже, когда ел,
склонил голову налево. Отец, ни слова не говоря, схватил со стола полбуханки
хлеба и хлопнул ею мне по лбу!
Так вот, его и сейчас, перед тетей Шурой, перекосило еще больше! И если вчера он просто ушел из-за стола, то теперь он побагровел и кинулся к шкафу,
на котором сбоку покоился до времени широкий кожаный ремень, на котором
он обычно правил бритву... Схватил его, а тетка бросилась за порог, будто это
ей предназначался "исправник". А отец только и крикнул ей вдогонку:
- Вот чтобы и твоей ноги у нас не было!
И принялся за меня...
Задница у меня страдала потом долго, почти неделю. Сажусь осторожненько
бочком на табурет, а он горячий, как печь раскаленная... Такая вот наука...
P.S. И не странно ли теперь вспоминать, что мы с Сашкой, да и Борис, мой
старший брат, стали военными, пополнили офицерский корпус России...
И вам - не страдать от своей же глупости...Будьте здоровы!