Мы с Ильюхой пошли погулять в Сосновский лесопарк. Взяли фляжку коньяка и ступили на дорожку, залитую тонким слоем воды. За нашими спинами остался многолюдный Светлановский проспект. Пригревало весеннее солнышко и на лицах затурканных жизнью граждан сами по себе возникали редкие в наши годы улыбки. Мы их веселья не разделяли. Потому и отправились подальше от дома, развеяться и отогнать мрачные мысли. Народ в это время года парк не жаловал, что вполне отвечало нашему мизантропическому настрою.
- На воздухе полегче, - сказал Ильюха, сделав первый глоток.
- Весна, - кивнул я, - щепка на щепку лезет, и всякое такое.
Мы углублялись в Сосновку. Алкоголь ударил в голову. Действительно, стало как-то полегче.
- Анекдот припомнился, - сообщил я, приложившись к фляжке вторично. - Два ханурика в подворотне бутылку открывают. К ним подходит мужичок и спрашивает: "Третьим буду?" Ему говорят: "Пятым будешь!" Он в непонятках: "Это как?" "А мы уже четверых послали".
- Послание к... Титу, - в весеннем парке названия евангелических святынь звучали на удивление похабно.
- Или к коринфянам...
- Первое послание к коринфянам, а, если не понял, тогда второе послание.
- Или к галатам: "Шёл бы ты к галатам, родной!"
Апостольские послания выговаривались гладко и смачно, как хорошие подзаборные матюги. Должно быть, действовал коньяк. Или весна. А, скорее, всё вместе.
Мы начали спускаться к болотам. Туда, где лесопарк превращался в самый настоящий лес: дремучий и неприветливый, где на земле лежали птичьи гнёзда, в которых успешно вылуплялись птенцы, и где человеческая нога ступала исключительно редко.
- Вот бы сейчас "подснежник" найти! - размечтался я. - Прикинь, идём и видим оттаявший труп "нового русского" с часами "Ролекс" и полным бумажником баксов в кармане!
- Лучше бы просто бумажник, - заметил осторожный Ильюха.
- Просто бумажник на дороге сразу очистят.
- А труп не очистят?
- Хм, и то верно. Ну, значит, это будет свежий труп. Какие-нибудь коммерсанты своего компаньона из чувства мести грохнули, а шмонать не стали. А тут мы подошли.
- И они нас заметили:
Перспектива застать пару нашороханных господ с волынами нас не прельщала. Завалят тут же!
- Анекдот есть примерно на эту тему, - сказал я. - Треплются два бандита. Один говорит: "Был тут недавно на рыбалке с пацанами. Закинул спиннинг и вытащил осетра. Сто шестьдесят килограммов, прикинь!" Другой ему: "Урежь осетра, брателла, таких не бывает". Первый: "Да ты чё, в натуре, не веришь? Давай у пацанов спросим!" Тот: "Ну, ладно. А я на охоту ездил. У меня помповуха - "Моссберг" восьмизарядный, ну, ты знаешь, конкретная волына, наповал бьёт. Иду, вижу - лось. Я ему в лобешник - ба-бах! Он с копыт. Вдруг смотрю - егерь. Ну, сейчас за браконьерство почикает. Я его тоже - хлобысь! Завалил. Слышу, в кустах кто-то. Раздвигаю ветки, а там парень с девушкой. Интим, короче. Я их - бах-бах, не оставлять же свидетелей. Потом думаю, откуда они взялись? За кусты заглянул, а там на поляне палатки стоят. Туристический лагерь. И все меня видели. А мне уже терять нечего, я их всех пятерых и положил. Оглядываюсь, а на пригорке "Икарус" стоит, пятьдесят человек! Слышь, братан, урежь осетра, а то я их сейчас грохну."
- Охотничьи рассказы душегубов, - болтовня об убийствах пришлась Ильюхе не по душе. - Прямо сериал "Три гада".
- А чего? - пожал я плечами. - Как будто сейчас их мало осталось:
- Эй, мужики, спички есть? - не дал мне развить мысль чей-то голос.
С боковой дорожки к нам подвалила четвёрка желторотых, но уже подспившихся ребят в клубных курточках. Такой гопоты я не видел в Сосновке, наверное, лет десять. Шедший впереди ладный паренёк явно был заводилой, следом за ним шкандыбал рослый, но неуловимо похожий на детище глупого доктора Франкенштейна чувак. Двое других были чуть ниже среднего роста, однако довольно плотные. У одного была крупная шишковатая башка, второй отличался непомерно вытянутой, словно сплющенной с боков черепной коробкой. Не иначе как зародившаяся в рабочих кварталах Выборгской стороны молодая поросль отморози специально приехала порезвиться в глухой лесопарк.
- На, - добрый Ильюха чиркнул зажигалкой.
- Я сказал, мне нужна спичка!
Четвёрка подвалила вплотную и сноровисто взяла нас в полукольцо. "Будут бить," - понял я и вслух сказал:
- Нужна спичка? Чиркни членом об яичко!
Возникла короткая пауза. Молодёжь опешила. Башковитый малый, примостившийся у меня за правым плечом, чуть подался вперёд. Он почти задал вопрос: "Чё?". В тот момент, когда он втянул воздух, я с полуоборота врезал ему левым кулаком в центр подбородка. Тут же отшагнул назад. Башковитый кулём рухнул наземь.
Лица гопников вытянулись. Они вдруг поняли, что столкнулись с неодолимой силой, которую не разжалобить и не уговорить. Можно только биться, чтобы не потерять уважение друг к другу. Но это будет привилегией выживших. Впрочем, в отношении себя каждый надеялся на лучшее.
- Если вы сейчас убежите, мы вас догонять не будем, - погрустневший Ильюха сунул в карман зажигалку.
"Гуманист хренов!" - подумал я. И тут же гопники атаковали.
Прямой удар в лицо Ильюха отразил жёстким верхним блоком. Паренёк, схватившись за руку, подался назад. На пару секунд его можно было в расчёт не брать, и я порадовался, потому что творение Франкенштейна насело на меня, махая длинными ручищами. Кулаки у него были пудовые, но летали не быстро. Я ушёл назад, поднырнул под левую руку и, выпрямляясь, саданул в кадык с захватом за горло, дав заднюю подножку. Монстр повалился в грязь, как большая сложившаяся стремянка. Похоже, у него совсем не гнулся позвоночник. Ильюха в это время занялся третьим, дёрнув его за лацканы и влепив в уродливое лицо крепкого одесского бычка. Хрустнула переносица. Длинноголовый замычал и согнулся, схватившись за морду. Между пальцев у него хлынула кровь.
Паренёк, между тем в драку, не рвался. То ли очко было не железное, то ли сообразительности хватило кинуться в обратку.
- Ладно, мужики, давайте разойдёмся по-хорошему.
Детище Франкенштейна медленно поднималось из лужи, ухитряясь при этом не сгибать спину. Уродец со сплюснутой головой продолжал стонать и держаться за лицо. Ему сделалось совсем не до драки. Я посмотрел на паренька. У него было приятное лицо честного пацана, открытый взгляд серых глаз, в которых было много растерянности и страха. Сам по себе он вызывал доверие и симпатию, но то внутри него, что заставило идти в лесопарк и нападать на мирных людей, подлежало уничтожению. Хотя бы в целях профилактики: чтобы это здоровое животное не выросло, не заматерело и не совершило много большого зла.
- Да нет, ребята, - решил я, - вам предлагали убежать. А теперь вы уже никуда не уйдёте.
Мы достали ножи. Без нужды мы не спешили пускать оружие в дело, но теперь стало ясно, что с пацанами надо решать вопрос конкретно и, главное, быстро. Чудовище Франкенштейна замерло, паренёк же, напротив, рванул от нас в чащу.
- Куд-да? - брезгливо выцедил Ильюха, перехватывая за клинок. Он метнул нож длинным замахом из-за спины. Попал в ногу. Паренёк споткнулся и рухнул, проехавшись по талому льду. - Лежжа-ать!
Он побежал к своей жертве, а я занялся своей. Длинный гопник замер, как баран, глядя на широкий тонкий клинок. Я ударил его в живот, акцентированно, крепким полукруговым движением пластанув его справа налево. Тут можно было не торопиться. Сильно отдало в кисть, и я чуть не выпустил рукоятку, однако сумел развернуться и вытащить нож из тела.
Впервые я увидел, как у человека выпадают все кишки разом. Куртка (молнию я не разрубил) вздулась, словно монстр, благодаря чудесным способностям доктора Франкенштейна, мгновенно забеременел, а потом из-под неё вывалился сизый лоснящийся ком и упал, разворачиваясь, на землю. Длинный истошно закричал. На внутренности хлынула кровь. Я отшагнул вправо и саданул его под колено. Гопник упал. Я прижал его голову, чтобы заглушить вопли, и полоснул за ухом.
Толстая струя алой артериальной крови ударила мне в рукав. Длинный ещё дёргался, но из сонная была рассечена и жизнь стремительно уходила. Через десять секунд он затих, только конечности ещё подёргивались. Сзади раздался пронзительный заячий вопль. Я обернулся. Ильюха что-то делал, склонившись над пареньком. Крик смолк. Я встал и двинулся к уродцу со сломанным носом, который, шатаясь, испуганно смотрел на нас.
- Погодь, да погодь ты, - запричитал он, выставляя перед собой ладони.
- Да ладно тебе, - примирительно сказал я, убирая лезвие за ногу, чтобы не нервировать жертву.
- Да погодь!
- Да ладно...
Таким макаром мне удалось подойти почти вплотную. Я ударил его снизу-вверх, под диафрагму, потянул на себя и снова вонзил, двигая ножом по кругу. Окровавленное лицо ткнулось мне в грудь. Уродец осел без звука. Я положил его на землю и перерезал сонную артерию, на этот раз ухитрившись не замараться.
С Ильюхой мы сошлись у тушки большеголового пролетария. Срубил я его на совесть - он так и пролежал всё это время без сознания, пуская в грязь пузыри.
- Ну что, кто его будет? - спросил я.
- Ну, давай я, что ли, - пробормотал Ильюха. - Ты тех двоих, а этот мой.
- Да ладно, чего там считаться: Мы же друзья!
Сонных артерий у человека две - с правой и с левой стороны шеи. Мы перерезали их вместе, честно разделив между собой последнюю жертву.
- Семь минут, - Ильюха посмотрел на часы. - Нас никто не видел.
- А чего бы ты хотел? Это же глухой район, совсем у болота, да ещё в такую непролазную пору. Кому тут ходить? - философски рассудил я.
- Как кому? - Ильюха обвёл руками натюрморт "Сцена из мясной лавки".
Мы засмеялись и заторопились прочь - по узенькой дорожке, откуда пришли гопники.
- Хочешь? - Ильюха достал из кармана фляжку, на дне которой что-то ещё оставалось.
- Конечно, хочу! - я приложился.
Друг тоже приложился и метнул опустевшую бутылку в канаву, где она глубоко зарылась в серый ноздреватый снег.
- Какое же мы всё-таки говно! - выдохнул он густым коньячным амбре.
- Это не мы такие - это день такой.
- День... - пробормотал Ильюха. Как всегда, с запозданием, пришло раскаяние. - Жизнь такая.
- Можно ещё коньяка взять, - предложил я. Мне тоже сделалось изрядно не по себе.
- Потом. А то нажрёмся и совсем дурными станем.
- Тогда давай ещё погуляем, - сказал я, и мы отправились на второй круг.