Аннотация: Продолжение "Инсургента". Жизнь Стаса дала трещину.
ОСКАЛ
Был вечер и было холодно, и небо над головой из белёсого стало фиолетовым, а по краям - оранжево красным; только Нева, с мерзким шорохом болтающая в себе крошку грязного льда, осталась такой же мрачной и свинцовой.
Стас высморкался на Университетскую набережную и согнулся под пронзительным порывом леденящего душу ветра.
"Когда верх возьмёт озоновая дыра и парниковый эффект, когда негры изжарятся в своей Африке, на набережных Санкт-Петербурга расцветёт сакура," - мстительно подумал Стас, утираясь жёстким рукавом. Он пошёл, пригибаясь и придерживая у ворота куртку, простужено хлюпая мокрым красным носом в диссонанс суровому плеску волн о серый радиоактивный гранит.
На троллейбусной остановке собралась порядочная толпа и вскорости можно было ожидать появления транспорта. Стас повернулся спиной к ветру, и без того уже охватившему своими сырыми щупальцами его не по погоде легко одетое тело. Ветер, а не человек, был здесь полновластным хозяином: он морозил щиколотки под джинсами, ерошил непокрытые шапкой волосы и попеременно задувал то в одно, то в другое ухо; его поведение стало до того мучительным, что в какой-то момент Стасу вдруг захотелось вернуться в аудиторию. Там, среди обшарпанных стен он смог бы обнаружить некий отеческий уют - так ему показалось, но он отогнал сию абсурдную мысль: не останешься же там ночевать. Хотя, если улечься на стульях... В прочих местах ведь мало чем лучше. Но глупости это, надо ехать домой. Подошёл троллейбус и толпа потянула Стаса в жёлтое прямоугольное нутро.
"Твари," - озлобленно подумал он, протискиваясь к окну на задней площадке. Злость, беспричинная, росла в нём не из-за дурного обращения окружающих - обращение было таким же как прежде, как всегда, - а по причине дурного состояния тела. Стас был простужен, голоден и ехал туда, где не ожидал найти ничего лучшего, нежели имел сейчас. Вдобавок, до окна добраться не удалось, путь преграждал пожилой толстяк с интеллигентным неопрятным лицом. Стас остановился, прожигая его ненавидящим взглядом. Он узнал декана своего факультета. В сутолоке их глаза на секунду встретились и попутчик тотчас же отвёл взор, трусливо потупившись.
"Ты же боишься меня, старик, - дрожа от нарастающего раздражения, подумал Стас, - знаю, боишься, ведь я могу убить тебя. Тебе страшно и ты будешь кричать, но тебя никто не услышит. Здесь никто никого не слышит и не видит, и это тебе хорошо известно. Даже убежать ты не сможешь. Так что бойся меня, старик, потому что тебе есть чего бояться!"
- Знаешь, - проникновенно сказал ему Стас, - если засадить тебе в низ живота мой охотничий нож по самую рукоятку и сделать широкий разрез, то твои внутренности вывалятся оттуда, словно навоз из драного мешка, и попадают на пол.
Он демонстративно запустил руку под куртку. Декан вздрогнул и отошёл от поручня. Стас протиснулся к окну. С университетом всё было кончено. Теперь на лекциях можно не появляться.
Ехал он долго и на Большой Пушкарской вышел. Под ногами скрипел бурый вчерашний снег. Громко тявкая, у ног металась облезлая собачонка.
- Надо перерезать ей голосовые связки, - обратился Стас к стоящей возле ссохшейся маразматической даме с поводком в руке, - тогда лая не будет слышно. Я сейчас этим займусь.
Старушенция шарахнулась в сторону, а вместе с ней и собачонка. Удовлетворённый Стас побрёл вперёд, слушая незатихающее гавканье. "Жизнь всякого существа подобна нити, - думал он, спотыкаясь в снегу, - но перерезать её может лишь тот, кто имеет серп. А, может быть, кто докажет своё право им обладать, - внезапно пришло ему на ум, - или тот, кто думает, что его имеет?"
Во дворах ветер прекратил свои домогания, однако же, это мало согрело его, только прекратила болеть замёрзшая голова. Нащупывая в кармане ключи, Стас долго поднимался по лестнице, потом также долго совал их в замок своими негнущимися пальцами, чтобы дверь наконец отворилась и впустила его в жильё.
Сразу же он попал в большую кухню, где после улицы показалось очень тепло от горящего в газовой колонке огня. Раковина и кран располагались справа от двери. Стас сунул под горячую воду озябшие кисти и долго отогревал, слушая, как бушует в горелке пламя. Такие тёплые ванны вот уже третий день заменяли ему завтрак, обед и ужин. Все деньги были истрачены в уплату за комнату, которую пришлось снять, когда его выгнала Ирка. Позавчера есть стало нечего и Стас надеялся как-нибудь перебиться до получения перевода от родителей, но всё вышло не так, как ожидалось. Надо было обладать особым умением, чтобы настолько обратить обстоятельства против себя, но ему это удалось.
Стас закрыл воду, вытер руки о лежащую подле раковины тряпку и поплёлся в прихожую, бывшую в коридоре, куда выходили двери всех трёх комнат. Там же стоял на тумбочке телефон. Стас поднял трубку и набрал номер.
- Алло, здравствуйте, - Ира тоже жила в коммуналке, где Стаса успели хорошенько узнать. - Иру можно? Что значит, "если только втроём держать"? Это Ста... - но трубку уже повесили и он тоскливо выругался.
- Бабе звонишь? - спросил любопытный сосед, желавший завязать знакомство с новым жильцом. Он специально подслушивал под дверью и высунулся, когда разговор был окончен.
- Да, звонил, - устало ответил Стас.
- Разошлись?
- Ну.
- Чего ж так? - участливо поинтересовался контактёр, приоткрыв дверь пошире и почти выйдя за порог.
- Ногти были длинные, - не утерпел Стас.
- В каком смысле?
- Она очень любила длинные ногти, - мстительно пояснил Стас, - а когда они каждую ночь впиваются в спину, согласись, удовольствие небольшое.
- И чего? - увлекательное начало заинтриговало соседа.
- Я отрезал их вместе с пальцами, поэтому с той квартиры меня выселили, - Стас хищно прищурился и шагнул ему навстречу, угрожающе шаря рукою за спиной. - А у тебя, я вижу, очень длинный язык!
Дверь захлопнулась так стремительно, словно была на пружинах. Стас по-садистски рассмеялся, но тут же закашлялся. Он удалился в свою комнату и ничком упал на жёсткий обшарпанный диван. Другой мебели в комнате не было. Книги его и мелкие вещи лежали на полу. Даже занавески отсутствовали - в окно сиял ослепительный прожектор с соседней крыши, он был настолько ярок, что и свет зажигать не требовалось. Стас лежал и думал, что у соседа можно было поесть, только он это как-то не учёл. Он многого не хотел учитывать, потому что отказывался соответствовать общепринятым нормам, когда считал их фиксацией на поведении дураков. Он вообще жил исключительно поперёк. За гордость его жизнь и гнала.
Он собрал под голову несколько смятых рубашек и подумал, что от холода можно уберечься, завернувшись в лежащий на полу прихожей половик. До получения телеграфного перевода надо было как-то дожить. Всю ночь он сопел в голодном забытье и ему снился топор.