Часть первая ............................................................. 6
Часть вторая ......................................................... 115
Часть третья ......................................................... 310
Часть первая
1
Жмурясь от яркого света, я вылез из спального мешка. Июньское солнце свободно вливалось сквозь лишенные штор окна. Косой широкий луч со множеством взвешенных пылинок пересекал комнату с засаленными обоями. Вдоль стен стояли потрепанные стулья, заклеенные скотчем картонные коробки, стопки перевязанных бечевкой книг, банки с краской и свернутые в рулоны ватманские листы. Из всех стоящих у стены предметов мне принадлежал только рулон чертежей, и глаз выделял его, как собственный долгожданный чемодан, выплывающий среди чужих вещей по багажной ленте в аэропорту.
Я подошел к окну. Далеко внизу по малолюдному в ранний час Новому Арбату бесшумно неслись редкие машины. Постепенно сужаясь, перспектива проспекта упиралась в покрытый легким туманом Кремль. Его купола поблескивали в утренней дымке, как золотые зубы во рту курильщика.
Я умылся, включил электрический чайник и стал по порядку собирать чертежи. Они едва уместились в три потертых, оклеенных дерматином тубуса. Один из них я купил тринадцать лет назад - еще первокурсником и в тот же день приобрел необходимое каждому студенту знание - в трубу для чертежей помещаются две поллитры водки и одна чекушка.
Второй тубус был точной копией первого и принадлежал хозяину квартиры Аркадию Комаринскому, моя дружба с которым исчислялась теми же тринадцатью годами. Чтобы различать тубусы, Комаринский на своем написал фломастером "Аркадий", к чему позже безвестным остряком было добавлено "берегись хуя сзади". Вообще говоря, Комаринского Аркадием никто из друзей не называл, пользуясь неизбежной при такой фамилии кличкой Комар. Третий тубус был куплен в один день с двумя первым и являлся собственностью Кости Короедова.
За пять институтских лет три тубуса провели вместе много времени, составленные в пирамиду на манер ружей или мушкетерских шпаг. Из угла комнаты общежития они могли видеть, как их хозяева пили водку и пиво, играли в преферанс на положенной на колени чертежной доске или подолгу трепались, лежа поверх одеял и наполняя комнату кислым сигаретным дымом.
В общежитии жили Костя и я. Аркадий был москвичом, но проводил у нас много времени. Корпуса не делились на мужские и женские; более того, даже этажи зданий не были разделены по половому признаку. Это обстоятельство выгодно отличало вольную жизнь обитателя общаги от подконтрольного домашнего существования.
Не рискуя выглаженной белой сорочкой, я, как был в трусах, выпил в кухне, заполненной разгорающимся солнцем, чашку растворимого кофе с двумя кубиками сахара и стакан воды из-под крана. Выкурил сигарету. Есть не хотелось - голод подавляла много раз испытанная легкая предэкзаменационная нервозность. Открыв пластиковый кейс, я убедился, что "кирпич" диссертации и два десятка экземпляров автореферата лежат на месте.
Я оделся, надел вычищенные с вечера туфли, немного посидел на шатком стуле, вышел на площадку и захлопнул дверь. Квартира находилась под самой крышей, на последнем, двадцать пятом этаже, поэтому у лифта была только одна кнопка "вниз". Двери шахты раскрылись, и я увидел в лифте высокого старика с кривоватой шеей, обмотанной полосатым шарфом. На поводке он держал короткую черную собаку со сморщенной мордой.
- Вы из 272-й? - сипло спросил старик, не двигаясь с места, словно от моего ответа зависело, выйдет он из лифта или уедет вниз. Собака, казалось, смотрела на меня с осуждением.
- Да.
- Так это вы поменялись с Сергеем Львовичем?
- Нет, я здесь временно.
- Не сомневаюсь, что вы здесь долго не задержитесь.
- Почему?
- Вид у вас какой-то нездешний.
Старик сердито сверкнул выцветшими голубыми глазами и вышел из лифта. Собака, двигая колбасными боками, просеменила за ним.
Я пожал плечами, вошел в кабину и нажал кнопку первого этажа. Двери с визгом сошлись, и за окошками с полустертыми номерами стали вспыхивать уцелевшие лампочки.
На земле еще не было того солнечного разгула, который царил наверху. На дне Нового Арбата, уставленного заслоняв- шими солнце бетонными книгами и башнями, было по-утреннему сумрачно. Тротуарные плиты были влажными после мойки. Я дошел до Арбатской площади и спустился в метро.
В метро, а затем в трамвае, бегущем по опушке Тимирязевского парка сквозь дырявые солнечные тени, я в сотый раз перечитывал предстоящий доклад. Фразы крепко держались друг за друга, выстраиваясь в прочную смысловую конструкцию. Одновременно я чувствовал, что текст становился мне все более чужим, как становится чуждым и даже опасным для женщины созревший в ее утробе плод, когда наступает время изгнать его во внешний мир.
2
Перед входом в институтское здание был разбит маленький скверик, посреди которого на высоком постаменте сидел гранитный Ученый. Памятник был поставлен на средства, завещанные им для институтской библиотеки. Я коснулся на счастье его шершавой спины и поднялся по широким ступеням на второй этаж.
Сквозняк колыхал легкие занавески в аудитории с высоченными лепными потолками, большими арочными окнами и деревянными панелями. Здесь я когда-то прослушал первую в своей жизни лекцию - по истории марксизма-ленинизма. Ее читал завкафедрой Завадовский - человек со значительным выраже- нием дородного лица, тщательно культивируемым мягким произношением буквы "г" и всегда готовыми нахмуриться бровями. Радостно-оживленным я видел его лишь однажды, когда спустя неделю после начала занятий он на несколько минут опоздал на лекцию. Группа уже уверилась в том, что он заболел и с энтузиазмом совещалась, где лучше провести время - в кино или в пивной, как вдруг он, раскрасневшийся и счастливый, вбежал в аудиторию и выпалил на пороге: "Только что умер Мао Цзэдун!". Я сразу представил, с каким сладострастием он сообщил студентам начала шестидесятых об убийстве Кеннеди. На пятом курсе Завадовский принимал у нашей группы госэкзамен по научному коммунизму и выгнал двух девочек за яркую помаду и чересчур короткие юбки. Он не приставал к студенткам, как это делал, например, математик Метхи-заде, во рту которого вольно росли коричневые прокуренные зубы. Либидо Завадовскому заменяло ощущение профессиональной причастности к идеологии власти. Ко времени нашего госэкзамена он приобрел окончательное сходство с Брежневым, каким его было принято изображать на портретах, и, полгода спустя, когда дорогой Леонид Ильич лично врезал дуба, Завадовский немедленно утратил свой южнорусский говор, подстриг брови и сменил очки, начиная постепенно вживаться в образ нового портрета. Наступившая сразу после этого эпоха калейдоскопической смены портретов и общее снижение руководящей роли КПСС привели к тому, что в день упразднения кафедры марксизма-ленинизма у Завадовского случился обширный инфаркт и он, как верный ленинец и последовательный материалист, сменил форму существования своей материи, перебравшись на Востряковское кладбище.
Я достал из застекленного стенного шкафа два синих тома полного собрания сочинений Ленина и придавил ими выпуклую стопку чертежей на столе. В дверях показалась высокая фигура Кости Короедова.
- Привет, Эрнесто. Ну что, мандражируешь? - подбодрил он меня.
- Заткнись. Лучше помоги плакаты развесить.
Мы принесли стремянку и быстро прикрепили плакаты к часто обитой деревянными рейками стене. Графики и таблицы, выполненные черной и темно-синей тушью выглядели аккуратно и внушительно. До начала защиты оставалось почти полтора часа. Мы вышли набрать в графины воды и покурить.
В туалете на свежевыкрашенной стене красовалась надпись: "Фусинь - мудак". Чуть ниже было добавлено: "Сам мудак. Фусинь." Аналогичные надписи имелись во всех институтских туалетах и аккуратно возобновлялась после каждой покраски стен. Традиция эта родилась еще до моего поступления в институт, поскольку Лев Сергеевич Фусинь - китаец по национальности - уже тогда преподавал на кафедре теоретической механики. Являлся ли он автором второй части надписи, оставалось неизвестным.
Мы закурили и присели на подоконник.
- Доклад выучил?- спросил Костя.
- Вроде выучил.
- Совет весь собирается? Шейкин будет?
- Таисия сказала, что будут все.
- Ну тогда один черный шар тебе обеспечен.
- Ты заткнешься сегодня?
Таисия Николаевна Сухово была ученым секретарем Совета, а профессор Шейкин - одним из его старейших членов. Между собой мы его называли Шейкин-Маткин.
- Да ладно, не злись. Я ж тебя в боевую форму привожу.
- А где Комар?
- Поехал за выпивкой для твоего банкета. Вот, бля, времена настали - талоны на водяру дают только на свадьбы и похороны. Кандидатская теперь за праздник не считается. Слушай, а может это неспроста? Правда, на кой хрен тебе эта защита? Формула "двадцать минут позора - кусок хлеба на всю жизнь" больше не работает. Сколько тебе на кафедре платят - сто семьдесят? Теперь, наверное, за степень полтинник добавят. Будешь богатым, как Крез.
- Не добавят. Надбавки отменили.
- Тем более. И это при сегодняшних ценах. На что ты жить собираешься? - Костя стряхнул за окно пепел и насмешливо посмотрел на меня.
- Ты прямо как Нинка на все ценники развешиваешь.
- Почему бы и нет? У всего своя цена есть, если не лице- мерить. Кстати, ты с ней виделся?
- Виделся.
- И что?
- Спросила, когда я свой мешок назад принесу.
- Какой мешок?
- Рюкзак, с которым я от нее уходил. Это она таким способом пыталась выяснить, когда я к ней вернусь.
- Ну и ты что?
- Да ничего. Встретились, поговорили... Все как бы шло к мо- ему очередному возвращению. Но когда я услышал этот 'мешок', во мне будто замкнуло что-то. Не могу я так.
- Ну а жить-то где будешь? Комар скоро сам в свою арбат-скую квартиру переедет.
- Не знаю. Но если я к ней вернусь, она на самом деле ре- шит, что я на ней из-за московской прописки женился.
- Ты-то знаешь, что это не так.
- Я сейчас вообще не понимаю, зачем я это сделал. Паус-товского с Багрицким начитался. А когда Комар въезжает?
- Вроде скоро. Вот кому на свете жить хорошо - две квартиры в Москве. Родился с золотой ложкой во рту.
- Да ладно завидовать. У него свои заморочки. И вообще, да- вай пока больше не будем об этом. После защиты все перетрем. Сегодня один хрен выпьем - с радости или с горя.
Когда мы вернулись в аудиторию, там уже были почти все наши кафедралы.
Ко мне подошел аспирант Гриша Геллер.
- Эрик, привет! Мандражируешь, небось?
- Отвали, дай собраться, - огрызнулся я на ходу.
- Не слушайте его, Эрнст Николаевич, - произнес, сияя лыси- ной, доцент Баранов. - Вы лучше сосредоточьтесь на докладе. У вас сегодня очень ответственный день. Вы должны не посрамить честь кафедры.
- Спасибо, Иван Авдеевич, не подведу.
За глаза его называли Баран Авдеич.
Издали я увидел Галю Ермилову - бывшую лаборантку нашей кафедры. Она уволилась несколько месяцев назад и, по слухам, устроилась где-то в торговле. На Гале туго сидели штаны из лайковой кожи цвета недозрелого баклажана и такая же крошечная курточка с молнией наискосок. На фоне потрепанного за годы перестройки институтского люда она выглядела инопла- нетянкой. Галя была тщательно причесана, и только чрезмерный макияж убавлял изыска и уменьшал ее инопланетность.
- Эрик, привет!
- Привет, Галка. Выглядишь просто умопомрачительно. Ты к нам в гости?
- Ну конечно. Разве я могла пропустить твою защиту?
Я понял, что слухи о моем разводе с Ниной распростра- няются быстрее, чем я предполагал.
Сзади подошел шеф.
- Ну что, Эрка, мандражируешь?
- Вы что, сговорились, Иван Александрович?
Шеф изумленно поглядел на меня поверх очков и рассме- ялся.
- Ладно, хватит мельтешить, - сказал он. - Сядь за свой стол и сосредоточься.
Зал наполнялся знакомыми лицами. В раскрытую дверь я видел, как один за другим входили члены ученого совета и рассаживались за длинным столом, покрытым зеленой скатертью. Вошел, сверкая алюминиевой сединой, членкор Байдаров из смежного НИИ. Сел с краю и тут же, полуобернувшись, стал рассматривать мои чертежи Шейкин. Из воротника и манжет его белой сорочки выглядывали морщинистые руки и шея, густо покрытая старческими гречневыми пятнами. В зал неторопливо вплыла профессор Невельская. Ее улыбка престарелой Джоконды могла означать что угодно. Гораздо позже я узнал, что так улыбаются американцы.
В дверях появился высокий, осанистый старик - профессор Петров. В глубине коридора он увидел студента из Замбии, переставшего посещать его лекции. Фамилии студента, состоящей из гудящих носовых звуков, Петров не помнил, поэтому, встав в дверях, он закричал на весь коридор своим прекрасным лекторским голосом:
- Товарищ африканец! Товарищ африканец!
Одетый в белую футболку замбиец быстрее заработал черными, до зеленоватости, локтями и скрылся за углом коридора. Петров махнул зажатой в руке шляпой и шагнул в зал. Публика сдержанно засмеялась.
Стремительной походкой вошел маленький, энергичный академик Евдокимов. С его сыном Сашей мы учились в парал- лельных группах. Саша постоянно ходил в старой, вытертой до белизны кожаной куртке американского летчика, которой очень гордился. Однажды он решил ее подновить и до блеска начистил коричневым гуталином. На следующее утро Саша рано приехал в институт и, коротая время в большой лекционной аудитории, рассматривал самиздатовскую копию "Камасутры". Перед самым звонком он решил быстро сбегать в туалет. Толпа студентов втекала ему навстречу. Тут же раздались крики ярости и возмущения. Все, вступившие с Сашей в непосредственный контакт, были перемазаны рыжей гуталиновой дрянью. От физи- ческой расправы его спасло только хилое телосложение и врожденный нервный тик. После этого случая к Саше намертво приклеилась кличка "Гуталин", вскоре совершенно вытеснившая имя. Поскольку в институте учились практически все дети сотрудников отраслевого НИИ, занимавшего соседнее здание, то эта история стала известна и в академических кругах. В резуль- тате, возглавлявшего НИИ лауреата Государственной премии, члена ряда зарубежных академий, кавалера нескольких орденов, академика РАН Евдокимова коллеги стали за глаза называть "Гуталин - старший".
С достоинством неся округлый живот, появился Мухтаров с кафедры растениеводства. Верхнее полушарие его головы представляло собой блестящую смуглую лысину. Однако, начиная с линии мохнатых бровей, его волосатость как бы брала реванш. Буйная растительность покрывала все не защищенные одеждой участки тела, вырываясь из-под воротника и манжет сорочки.
Издали мне кивнул приехавший из Киева официальный оппонент - сутуловатый, как торшер, профессор Жовтоног.
Наконец, поправляя на ходу большие очки, появился мой шеф, ректор института Селиванов - невысокий, солидный с крупной полуседой головой. Он занял место в середине длинного стола и кивнул сидящей у приставного столика Сухово.
3
Зал притих. Таисия Николаевна зачитала несколько докумен- тов и предоставила мне слово для доклада.
Я взял в руки указку, посмотрел на часы и вышел к плакатам, как дрессировщик к давно прирученным тиграм. Пауза в несколько секунд всегда приводила память в состояние бессуетной ясности. Я заговорил, стараясь выдерживать отрепетированный ритм.
По сложившейся традиции, считалось крайне важным, чтобы доклад длился ровно двадцать минут - не больше и не меньше. Смысл этого требования был не вполне понятен, ведь для того, чтобы изложить суть проблемы хватило бы и нескольких фраз, а для более или менее обстоятельного рассказа о выполненной за несколько лет работе требовалось хотя бы часа полтора. Но минут было двадцать, и, исходя из этого, строился текст и темп доклада.
Закончив говорить, я взглянул на часы - прошло девятнад- цать минут. От волнения я все же немного частил.
Таисия Николаевна предложила задавать вопросы. Боль- шинство из них было мне знакомо по предварительной защите. Пока все шло довольно гладко.
Поднялся грузный Мухтаров. Он ронял слова медленно и значительно, с характерным кавказским выговором:
- Вот вы говорите, что использовали в работе прогнозы поч- венной влажности. Гидрометцентр не дает таких прогнозов. Откуда вы взяли эти данные?
- Мы проводили эксперименты в поле, определяя влажность почвенных образцов. На основании этих замеров была построена математическая модель, позволяющая прогнозировать...
Мухтаров сильнее обычного выкатил глаза с красными прожилками. От прилива раздражения его акцент заметно усилился.
- Мадел, мадел, сколька можна эта мадел? Аткуда я знаю, как она работает - эта ваша мадел?
- Аят Гасанович, верификация модели проведена стандарт- ными методами...
- А по какой методике определялась влажность почвенных образцов? - с места перебил меня бородатый, похожий на Энгельса Кириченко.
- По методике Пфеффера.
- Вот тут я вам верю! - громогласно заявил Кириченко. - Не сомневаюсь, что вы выбрали именно эту методику. Если я не ошибаюсь, по Пфефферу требуется двести миллилитров этилового спирта на один образец.
В зале засмеялись. Дернув морщинистым кадыком, поднялся Шейкин.
- Ваши модели и вся эта высшая математика - все это заме- чательно. Но за деревьями я не вижу леса. В чем смысл ваших прогнозов? Кому и для чего они нужны?
- Прогнозы позволяют в денежном выражении оценить и со- поставить затраты на производство зерновых и стоимость самого урожая.
- Для чего все это нужно? Разве в нашей стране получение максимального урожая хлеба в любых условиях не является очевидной и единственной целью?
- В том-то и дело, что мы предлагаем различные целевые функции для разных условий. В засушливой зоне может возникнуть ситуация, когда можно сознательно пойти на небольшое снижение урожая, но при этом сберечь значительные водные ресурсы.
При этих словах шеф взглянул на меня поверх очков и поморщился. Глаза Шейкина злорадно блеснули.
- Молодой человек! - воскликнул он, багровея. - Пока вся страна борется за урожай, за каждый центнер зерна, вы предлагаете экономить воду, а хлеб покупать за границей!? И как вы собираетесь оценивать воду? Вода - общенародное достояние, и расходуется у нас не по принципу "купи-продай", как где-нибудь в Оклахоме, а исходя из реальных потребностей страны и народа!
Зал негромко загудел.
- Мы как раз и проигрывали ситуации засушливых лет, когда воды попросту не хватает на всех, и необходимо выстроить оптимальную стратегию ее использования. Для этого необходимо ввести тарифы на воду...
- Не лезьте не в свое дело, молодой человек! Вы, видите ли, проигрывали оптимальные стратегии. Стратегов у нас с избытком, оттого и проигрываем!
- А в чем мы проигрываем, Семен Львович? - негромко, но отчетливо спросил Селиванов. В зале стало тихо.
- Я думаю, эта дискуссия выходит за пределы сегодняшней защиты, - еще больше краснея, сказал Шейкин. - Мы ее продол- жим в другом месте и в другое время.
- Есть еще вопросы, товарищи? - спросила Сухово. - Нет? Тогда заслушаем выступление официального оппонента.
Жовтоног - настоящий интеллигент-технарь говорил с мяг- ким украинским акцентом. Я знал, что кроме русского и украинского он свободно говорил на польском и немецком, которые выучил в Освенциме, и по фене, которой овладел уже после войны в советском лагере, перебравшись туда, подобно многим другим пленным, в столыпинском вагоне - с запада на восток.
Минут пятнадцать я отвечал на вопросы оппонента. Затем по очереди выступили Невельская и Баранов. Я пообещал учесть все замечания в 'дальнейшей работе'.
Оставалась заключительная, самая непредсказуемая часть защиты - тайное голосование. Члены Совета один за другим заходили в комнату, где стояла опечатанная урна, и опускали в нее свои записки или, как было принято говорить, кидали шары.
Через несколько минут Сухово внесла урну в зал и, поставив ее на стол, сломала печать. Она дважды пересчитала бюллетени и объявила:
- В голосовании приняли участие все шестнадцать членов Ученого совета. Результаты голосования: "за" - пятнадцать, "против" - один. Согласно правилам ВАК, соискателю присуж- дается ученая степень кандидата технических наук. Поздравляем, Эрнст Николаевич.
Раздались аплодисменты. Мне пожимали руку, обнимали, хлопали по плечу. Таисия Николаевна, улыбаясь, собирала со стола документы. Люди потянулись к выходу.
4
В институтском дворике немилосердно палило солнце. Вместе с Комаринским и Короедовым мы отошли в тень. Молча закурили. Первым заговорил Комар.
- Слушай, Эр, а на хрена тебе было нужно на глазах у Шейкина лягать советскую экономику? Только не говори, что тебе научная истина дороже собственного благополучия.
- А что я мог ему ответить? Это же ядро работы - принятие решения в условиях...
- Ладно, остановись, ученый - огурец моченый, - засмеялся Костя. - Не наигрывай, как актриса после спектакля. Главное - все кончилось хорошо, и мы имеем полное право выпить. Комар, ты добыл чего-нибудь освежающего?
- Обещали в одном кабаке. Какой-то левый коньяк по трид- цатке. После двух.
Подошла Галя. В ее голубых глазах со вспыхивающими в глубине зрачка короткими искрами обильно водились черти. Галя чмокнула меня в щеку и тут же стерла помаду ладошкой.
- Ну что, Эрик, гуляем сегодня? Где будет банкет?
- Да какой банкет? Банкеты на работе по случаю борьбы с пьянством запрещены. Отметить дома не позволяют жилищные условия, а в ресторане - финансовые. В лаборатории посидим, как в старые добрые застойные времена. Надо только выпивки достать и жратвы какой-нибудь. Вон Комар старается...
- Разве это проблема? Могу помочь, если надо.
- Смотри-ка, какой ты золотой рыбкой стала! - Короедов при- обнял Галю за талию.
- Я серьезно. - Галя мягко отстранилась от Кости и посмот- рела на меня. Черти в парадных мундирах маршировали, выстро- ившись колоннами. - Помочь?
Конечно мне нужна была помощь. Комар старался, но уровень связей его родителей позволял, скорее, снять на вечер Колонный зал Дома союзов, а мне нужно было всего лишь несколько бутылок коньяка и нехитрая закуска. Принять Галину помощь мешало воспоминание об институтской вечеринке пол- года назад, которую мы с ней закончили на скрипучем, заляпанном чернилами кафедральном диване.
- Что же ты сделал, нехороший человек? - сказала мне тогда Галя, по завершении дела. - Как же я теперь буду каждый день приходить на работу и смотреть на этот диван?
Мне не хотелось развития отношений с Галей. Она была красивой, неглупой, энергичной и предприимчивой, но мне пока не хотелось переходить в чье бы то ни было частное владение. Однако сейчас ее помощь была предложена так своевременно, так товарищески-невинно, что я кивнул головой. Черти в Галиных глазах ухмыльнулись и, словно услышав команду "вольно", приня- лись кривляться в замысловатых позах.
Мы сели в "Жигули" Комара и, миновав несколько кварталов, подъехали к неприметному магазину "Продукты".
- Заезжай во двор, - скомандовала Галя.
Комар подрулил к кирпичной стене, и Галя скрылась за железной дверью. Ждать пришлось минут пятнадцать. Дверь снова открылась, и следом за Галей появился одетый в синий засаленный халат грузчик с неподвижным лицом. Распространяя вокруг себя крепкий мужской дух, он с видимым усилием нес большую картонную коробку. Комар открыл багажник, и мы осторожно опустили тяжелую коробку на дно. Грузчик, звучно икнув, ушел.
- Как в сказке, - восхищенно сказал Костя. - А что внутри?
Мы вернулись в институт, поднялись на кафедру и в лабора- тории открыли коробку. Там оказалось десять бутылок коньяка "Белый аист", копченая колбаса, рыбные консервы, ветчина в похожих на утюги банках и шоколадные конфеты.
- Ну ты, Галина, даешь! - воскликнул Костя. - Не женщина, а просто какой-то рог изобилия!
Галя сияла.
- Галь, ты меня просто спасла, - сказал я. - Спасибо огром- ное. Сколько я тебе должен?
Галя поморщилась.
- Я потом уточню и тебе сообщу. Главное, что есть чем отме- тить твою защиту. Вы сейчас поезжайте на рынок, купите помидор- чики-огурчики, зелень, соленья. Не забудьте хлеб. Я вернусь через пару часов - помогу накрыть на стол.
5
Вечером в лаборатории собралось человек двадцать. Селиванов и Жовтоног демократично выпили по полстакана коньяка, закусили лимоном и поднялись из-за стола. В условиях борьбы с пьянством, развернутой ретивым генсеком, начальство подвергалось большему, по сравнению с подчиненными, риску.
Остались лаборанты, молодые преподаватели, аспиранты и пожилой завлаб Цвигун. Все сотрудники - от лаборантки до заве- дующего называли его Михалычем. Стаканов всем не хватало; пили, в основном, из химической посуды - стеклянных бюксов и мензурок с делениями. Вместо салфеток распотрошили пачку лабораторных фильтров. Курили по очереди под вытяжным шка- фом.
Напротив меня с рассеянным видом сидел мой однокурсник- аспирант Иван Миллер. Большой дружбы между нами не было, но нас, в какой-то степени, сближали национальные корни, хотя он, в отличие от меня, полукровки, был стопроцентным немцем - "истинным арийцем", как мы его называли. Как и полагалось поволжскому немцу, он родился в Караганде, свободно говорил по-казахски и, защитив диссертацию, должен был поднимать науку на целине. Тем самым он продолжил бы искупать историческую вину своего народа, в начале войны в одночасье отправленного обживать просторы Заполярья, Урала, Сибири, Казахстана и Дальнего Востока. Я не встречал его уже несколько месяцев.
- Иван, ты где пропадал?
- Я не пропадал, - он пожал плечами. - Домой ездил.
- Когда у тебя защита?
- Не знаю. Пока есть дела поважнее.
- Разве могут быть у аспиранта дела важнее защиты? - рас- смеялся я, встречая первую, ласковую волну опьянения.
- А разве не может быть дела важнее, чем аспирантура? - криво усмехнулся Иван.
- Только не говори мне, что ты женишься! Неужели ты такой же кретин, как и я?
- Нет, это мне как-то в голову не приходило, - снова усмех- нулся Иван. - А у тебя нелады дома?
- Да нет, какие там нелады. Все замечательно! Знаешь, как говорил лучший друг аспирантов? Нет человека, нет и проблемы.
- А где ты сейчас живешь?
- Слушай, Вань, давай не будем об этом. Сегодня у меня праздник. Правда, я точно не знаю, что праздную... Ну, как минимум, окончание дела, в которое я вбухал столько времени. Можно сказать, жизненного этапа. Давай за это выпьем.
Мы чокнулись. Миллер, думая о своем, смотрел мимо меня.
- Эрик, ты можешь мне завтра позвонить? - внезапно спросил он. - Я остановился у одного своего земляка. Вот телефон.
Он записал на бумажном фильтре номер, и я положил его в карман пиджака.
- Смотри, не забудь. Ну, мне пора. Еще раз - с защитой.
Иван пожал мне руку и исчез.
- О чем это вы секретничали? - Галя положила мне руку на плечо. - Наверное о бабах? О чем еще могут говорить два холос- тых мужика?
- Ну, я-то еще не совсем холостой.
Мне стало легко и весело. Я вдруг понял, что именно я сегодня праздную - наступившую свободу. Неизбежный развод с Ниной и сегодняшняя защита наполняли это абстрактное понятие конкретным содержанием. Бытовое неустройство казалось мне сейчас не заслуживающим внимания пустяком.
Подошел Комаринский.
- Ну что, старик, давай вздрогнем за твой успех. Всех об- ска- кал, шустрик. Я всю жизнь двигаюсь быстрее вас с Короедом, но ты каким-то стремительным домкратом оказался впереди. Пока, разумеется.
- Ну, это как посмотреть. Мне бы, к кандидатскому диплому, еще и стенку, на которую я мог бы его повесить в рамочке.
В глазах Комаринского моя ученая степень была зримым воплощением успеха, карьерной вехой. Жилье в Москве и средства к существованию, то есть то, чего многие добивались долгими годами работы или интриг было для него чем-то само собой разумеющимся. Сам он после института закончил курсы арабского языка и проработал несколько лет в Сирии. Его и без того прочное материальное положение приобрело дополни- тельную валютную твердость, однако, как инженер, он все еще находился в начале карьеры. Впрочем, при родительских связях и честолюбии самого Аркадия его инженерство выглядело противо- естественным в принципе. Но эпоха, идя ему навстречу, уже рушила традиционные, советские представления о карьере, сдви- гала старые декорации, убирала из-под носа привычные кормушки и открывала невиданные возможности для тех, кто оказывался "в нужное время, в нужном месте".
Лучше других перемены чувствовал Костя Короедов. При первых дуновениях ветра перестройки он бросил аспирантуру и пошел на все усиливающийся запах денег. Отраслевой проектный институт, где работал Комаринский, потеряв госзаказы, стреми- тельно дробился на мелкие группы, самостоятельно добывающие работу. Одновременно он становился 'крышей' для коммерческих структур. В одной из них пытались развернуться Аркадий и Костя. Комаринскому после возвращения из Сирии нужно было осмотреться и решить, куда двигаться дальше. Короедов находил- ся в его фарватере и брался за все, что сулило быстрый заработок. Брак Короедова, как и мой, дышал на ладан. Но недавно его матери после многолетних попыток удалось поменять квартиру в провинции на однокомнатные хоромы на верхнем этаже хрущевки на окраине Москвы. При всех своих недостатках это была крыша над головой, запасной аэродром. Я же скитался по квартирам друзей уже несколько месяцев. Раньше я оправ- дывал свою кочевую жизнь необходимостью дожить в Москве до защиты диссертации. Теперь нужно было принимать какое-то решение.
- Ты о чем задумался? - Я очнулся и увидел перед собой Ко- стю с мерным лабораторным стаканом в руке. Уровень коньяка подрагивал около отметки 50 ml. - На-ка, выпей, именинник, - ус- мехнулся он. Слишком ты задумчивый для триумфатора.
Галя не старалась завладеть моим вниманием, но постоянно была рядом, вслушиваясь во все разговоры. Было шумно и весело, как на любой институтской вечеринке, где находились и хорошие рассказчики, и умельцы травить анекдоты, и признанные красавицы, и всем известные стукачи. Все было как всегда, но перемены уже вторгались в академический мир, разрушая его. Улетучивался профессорский лоск и легкий кастовый снобизм. Всеобщее обнищание превращало вальяжных говорунов-красно- баев в натужно острящих оборванцев.
Среди собравшихся выделялись одеждой Аркадий и Галя. На Комаринском хороший костюм выглядел естественно и привыч- но. Галя носила дорогую одежду иначе - как бы опасаясь, что в полночь снова окажется в серой суконной юбке и самовязанном свитере, которые она носила в свою бытность лаборанткой.
Народ постепенно расходился. Последними ушли Аркадий и Костя. Мы договорились встретиться на следующий день.
6
Я пошел провожать Галю. Она жила недалеко от института. Мы шли под руку по длинной прямой аллее, обсаженной листвен- ницами. В темноте за деревьями блестели в лунном свете Тими- рязевские пруды.
- Галь, сколько же ты на кафедре проработала?
- Четыре года за копейки пробирки мыла. Как дура! - засмея- лась Галя.
- Ты ведь училась на заочном? Закончила?
- Слушай, Эрик, а на фига мне этот диплом? С ним и раньше было непонятно что делать, а уж теперь... Разве что нацепить на грудь вузовский ромбик чтобы нищие не подходили.
- А сейчас чем занимаешься? Днем некогда было спросить. Я слышал, где-то в торговле устроилась?
- Можно сказать, что в торговле, - усмехнулась Галя. - Сама себе и директор, и товаровед, и грузчик, и продавец.
- Это как?
- Да так. Мотаюсь за шмотками в Китай. Слышал такое слово - челнок?
- Слышал, конечно. Но я думал, что этим только мужики за- нимаются.
- Ничего подобного. Больше половины - бабы. В этом деле надо быть хитрым, хватким, трезвым. А наши мужики... - Галя засмеялась, не закончив фразу. - В общем, пол значения не име- ет, главное - характер. Женщине торговаться даже сподручнее. Продавцы-то все мужики - что в Китае, что в Турции, - Галя снова засмеялась.
- Ты и в Турцию ездишь?
- Нет. Но наши недавно в Индию дорогу пробили. Хочу там счастья попытать.
- Ну и как там, в Китае, - интересно?
- Ты думаешь, мы там по музеям ходим? Носимся по лавкам, как савраски. Поначалу любопытно - все другое: дома, маленькие машины, рикши. Но потом быстро надоедает вся эта грязища, беднота... Правда, еда у них вкусная и стоит копейки.
Мы подошли к Галиному дому.
- Галь, у меня тут три сотни, - я вытащил из кармана мятый конверт. - Если этого не хватит за продукты, ты скажи, сколько надо, я тебе через пару дней отдам.
- Знаешь, есть такой анекдот, - снова засмеялась Галя. - Идут ночью двое, а навстречу им грабители. Тут один другому протягивает деньги и говорит, - помнишь, я у тебя три рубля одал- живал? Так вот: я тебе их возвращаю.
- Смешно. Но я не вижу никаких грабителей.
- А вдруг они на лестнице спрятались? Давай уж дойдем до квартиры, там и рассчитаешься.
Последняя фраза меня слегка покоробила. А может и воодушевила.
- Алика не разбудим?
- Он у бабушки. У него же каникулы.
По темной лестнице мы наощупь поднялись на третий этаж. Галя достала длинный, похожий на гвоздь, ключ и, повозившись, открыла дверь.
Из полуоткрытой двери ванной падал тусклый желтый свет. В полумраке комнаты громоздились большие мешки. Такими же мешками была заставлена прихожая. Стоять в ней можно было только вплотную друг к другу.
Галя потянулась ко мне. Я поцеловал ее в ярко накрашенные губы и провел ладонью по туго обтянутому заду. Лайковая кожа заскрипела под пальцами. Постояв так с минуту, мы оторвались друг от друга и, не зажигая света, по очереди пробрались к кро- вати по узкому, оставленному между мешками проходу. "Мануфак- тура" - нелепо мелькнуло у меня в голове. Скованными движени- ями, то и дело ударяясь друг об друга локтями и коленями, мы освободились от одежды. Галя скользнула в постель первой, и когда я добрался до нее, невидимой, она тут же оплела меня руками и ногами.
В ее жадности, в желании слиться со мной было нечто надсексуальное, - некий вызов изначальной невозможности соеди- нения двух существ в одно, какое-то отчаянное отрицание одиночества. Перина была чересчур мягкой, и, чтобы проникнуть в Галю, мне пришлось по-волчьи изогнуть спину. Галя впилась в нее ногтями, и сразу же весь этот долгий, полный событий день начал выплескиваться из меня судорожными толчками.
Галя выскользнула из-под меня и, лавируя между штабе- лями мешков, побежала в ванную. Лежа в кровати, я слышал, как полилась и перестала течь вода, стукнула дверь.
Я вышел в неосвещенную кухню. Галя курила, стоя спиной ко мне с перекрещенными ногами. За окном висела зеленая луна. Лунный свет мягко очерчивал ямку у Галиной ключицы, выступ ее груди, изгиб спины, прятал в тень талию и ярко высвечивал круто выдвинутое бедро. Серая тень, срезанная чернотой от крышки стола, лежала у ее ног.
- Уже собираешься?
Держа в руке длинный мундштук со вставленной в него дымящейся сигаретой, она повернула голову в профиль и стала похожей на порнографический дагерротип, сделанный на заре фотоэры.