- А вы знаете... по законам сценографии, если актеры двигаются на сцене по кругу слева направо, то темпо-ритм действия ускоряется, - битый час уже излагает мне Писаренко свои глубокие познания в сём предмете, а я, поглядывая на убегающий за окном вагона унылый зимний пейзаж, все киваю: якобы внимаю.
- Пойду покурю, - решительно втискиваюсь я в образовавшуюся паузу и, выйдя из купe, направляюсь в конец вагона. Хлопнув дверью, окунаюсь в стылую вонь и грохот прокуренного тамбура: "Это же надо быть таким занудным! Привязался со своим ликбезом!" - мысленно досадую на театрального "гения".
Из соседнего вагона вываливается мужик лет тридцати пяти, с воспалённым взглядом, и тут же устремляется ко мне:
- Прикурить дай, - беломорина уже во рту, весь какой-то встрёпанный, но трезвый. Подношу зажигалку. Прикурив, он жадно и глубоко затягивается и вместе с дымом обрушивается на меня:
- Нет, ну сука какая!!! Я ведь любил её до умопомрачения, на руках носил, а она со стариком сбежала! Ты представляешь?
- Да, Юлька, тварь! Баба моя. Ей - двадцать пять, а ему - полтинник уже... Я ж её, гадюку, пол года назад на вокзале подобрал, обкуренную. Из полного дерьма вытащил... На ней даже трусов не было: дранные джинсы и зачуханное мужское пальто на голое тело, под ним только замусоленный лифчик... Я её домой привёл, отмыл, накормил, спать уложил... Не, не трогал - вот те крест! - мазанул он рукой перед собой. - На утро встала - я охренел! Красавица!!! Если б не синяки... Но, честное слово, - красавица! Мне аж скулы свело, у меня таких ещё не было...
"А ты что со мной спать не завалился?" - спрашивает, скромно так! А я не могу: вот так сразу... Мне время надо, поговорить, там, познакомиться, ну выпить хотя бы.
Медленно начинаю въезжать: должно быть, уши у меня какие-то особенно располагающие для всевозможных страстей... Сволочь, Писаренко, открыл это ещё двумя часами раньше, а этот, так вовсе - отстрелил меня влёт. Едва ли успеваю вставлять свои вопросы в водопад его откровений, лишённых всякого стеснения и по-детски эмоциональных, взрывных... Рассказывая, oн даже не курил - пожирал свои папиросы одну за другой. Клубы дыма, ударяясь о мою физиономию, обволакивали нас обоих, и мы как бы оказывались внутри пузыря, зримо ограждённые от внешних раздражителей. Через тамбур сновали какие-то люди, но где-то там, отдельно от нас. Я ощущал, что плотно увяз в этой истории и стал уже её соучастником.
- Короче, оставил я её у себя... Вот, как околдовала она меня! Ничего не мог с собой поделать! Два раза от гонореи лечился, пока она со мной была. Как в туалет, так ору благим матом... Несколько раз из-под других мужиков выдергивал... А прогнать не мог! В общем, расписались мы. Документы ей выправил, устроил на работу в парниках - тепло, зелень круглый год... Я сам - механиком в сельхозтехнике, в районе... В квартире у себя прописал. Чего ей, не хватало? Я же не пью, да и в постели я её по два раза на день баловал. Ненасытная зараза!!! Чё вытворяет!.. - тут глаза его загорелись нездоровым блеском: он уже не со мной, а там, в своём сладостно-беспокойном прошлом...
- А чего она со стариком-то? - втягиваю его обратно в наш пузырь, сожалея, что улетел он на самом сокровенном...
- Не, а ты спроси!.. - восклицает он, будто и не я вопрошал его только что. - Я ж ей все свои сбережения отдал. Семь тысяч!* Во дурак, да? Думал: образумится, хозяйством займётся, во вкус войдёт. Удержать хотел, - с хрипом выдохнул он. Я уже вполне смирился с ролью внемлющего с разинутым ртом болванчика, не забывая, впрочем, своевременно менять мимические маски на своей физиономии : - 'Марсель Марсо, блин!'
- Нет, ты врубаешься? Её из-под мужика вытаскиваю, а она мне вот в эти глаза смотрит, - тычет себе в лицо двумя растопыренными пальцами, - и спрашивает: "Чего ты так всполошился?.. Там и не было почти ничего. Минуты три всего..." Я её по роже... ну так, слегка: не получалось у меня, бить её... Так через неделю уже с другим отловил!
- Так чего она со стариком-то? - каким-то чудом втискиваюсь в монолог мужика со своим дурацким вопросом снова., наивно пологая, что он его услышит.
- Дык, я и говорю. Как я только её не уговаривал... Хорош таскаться, мол. Смеётся, зараза: "Зато ты после этого как ошалелый - не отобьёшься!.." Как будто она когда-нибудь от кого либо отбивалась, прикинь!..
- Так чего...старик-то? - тупо настаиваю на своём, пытаясь вытащить нас обоих из потока его переживаний. Тут он уставился на меня как-то оторопело, будто впервые увидев, сунул в рот очередную папиросу, отшлёпал цыганочку по карманам, в поиске спичек и, прикурив от моей сигареты, на этот раз все же ответил:
- Да этот старый хрен в командировку к нам в район всего на пару дней приезжал. Я и не понял, когда они снюхаться-то успели? Домой прихожу, а там ни денег, ни документов, ни её одежды. Я всю ночь по всем забегаловкам района рыскал. Все, думаю, найду - убью!!! На следующий день люди сказали, что видели её на вокзале. Будто она с каким-то престарелым мужиком в поезд садилась.
- Да-а, дела... - дипломатично мямлю я невразумительно , сам уже обуреваемый смятенными мыслями: 'А моя-то сейчас дома одна... Или?.. Бред какой-то!' - трясу головой,- 'Это надо же... чертов мужик! Чуть не засосало.'
Мой попутчик курит папиросу за папиросой, торопясь выговориться, вернее выкричаться, перекрывая грохот и лязг вагонов, жадно вцепившись в меня глазами. Но вдруг судорожно вздохнул с каким-то полу-всхлипом, полу-стоном, и сказал с болью в голосе , как бы и не мне уже вовсе:
- Как же мне хорошо было с ней эти несколько месяцев! Я её выматерю, вмажу пару раз для острастки, притащу домой, отмою, а потом люблю, как одурелый, наглядеться не могу, налюбоваться. Она смотрит на меня - глаза ясные, чистые. Улыбается мне, как младенцу, в лобик чмокает, тихая такая, нежная, родная... Скажи: может я больной?
Но ответа не ждёт. Нервно вдавливает окурок в переполненную пепельницу, хватается за ручку двери...
- Погоди! - спохватываюсь я. - А теперь-то куда?
- За ней... В Н-ск. Родственники знакомых видели её там с какими-то уродами! Попробую вернуть... - и исчез, не прощаясь, в недрах грохочущего поезда.
Я остался стоять, отупело глядя в грязную прорезь дверного окна. "И чего я к нему с этим стариком привязался?" - удивляюсь я самому себе. Мутный пузырь, грязными полосами смога стекал с моего тела и сквозняком втягивался в щели тамбура. Накурившийся до одури и окоченевший, я потащился к себе в купе. В тепло, к Писаренко, пусть себе говорит. Господи, как же хорошо! Жужжит "гениальный"... покачивает... колёса стучат... засыпаю....................
*семь тысяч старорежимных рублей - стоимость трёхкомнатной кооперативной квартиры в провинции