|
|
||
Эта повестушка из 90-го года. Долго лежала без движения, но вот, наконец, собрался я с силами, перелицевал, подправил, думаю, теперь вполне читаема. Буду рад, если понравится. Сказочная повесть, городская сказка. О том, как нелегко беречь честь смолоду, и как вообще нелегок путь взросления и становления. Пишите свои комментарии, интересно будет почитать. | ||
Паук на снегу.
1.
Вдоль оглушенных зноем улиц пыльные потоки воздуха лениво волочили за собой обрывки газет, пустые пачки из-под сигарет, мотки каких-то ниток, листву и прочий мусор. Молодой человек, выглядевший значительно моложе своих лет благодаря розовой невинности пухлых, позолоченных нежным пушком, щек и выпуклой изумленности влажных каштанов глаз, прижимался к стене дома рядом с телефонной будкой, никак не решаясь оторваться от нее и преодолеть, наконец, перекресток. Ему было необходимо перебраться через улицу, но он не мог решиться, как бы половчей это сделать. С этими перекрестками всегда так, словно во время войны - открытое и простреливаемое пространство. И вроде не война, и опасности никакой нет, опять же - вроде, но вечный страх живет в душе, и никуда не исчезает. Проклятие, которое всегда с ним. До конторы рукой подать - вон она, окнами посверкивает, но, однако же, перерыв уже давно закончился, а он все еще смотрел на желанные окна издали, безнадежно опаздывал и потому нервничал. А что было делать? Разве он виноват, что не в состоянии перескочить через эту проклятую улицу? "Я твой раб!" - бормотал он отпечатавшуюся в мозгу формулу. "Я твой раб!" Разве он знал тогда, что все будет именно так? Да что он знал и о чем думал? Ничто и ни о чем! Кроме одного: остаться в живых. Но, чем так жить, быть может, лучше было тогда умереть? Погибнуть, но остаться свободным? Может, оно и лучше, да наверное лучше, но где взять силы на это? Где набраться смелости? Откуда вообще берется смелость в трепетной, не привыкшей к противостояниям душе? Вопросы. И пока без ответов.
Бумага, точно жесть, скреблась о серые камни мостовой, и носилась туда-сюда с явными агрессивными намерениями. Почти на каждом обрывке газеты он различал символы своих бед и страхов - портреты человека с густыми мохнатыми бровями. Брови его были такими вразлет разлапистыми, что больше походили на рога жука-оленя, которыми он пытался схватить, за что придется, очередную свою жертву, и было очевидно, что именно эта хищная забота являлась истинной причиной такой суетной его активности, а вовсе не ветер. Но, может быть, он зря себя накручивает? Что было, то было, чего уж теперь? Просто ветер, не ведая, кому подыгрывает, занялся приборкой, и надо включиться в его игру и постараться, и представить себе, что улицы становятся чище. Ну, конечно! Даже мусор разбегается прочь, не желая иметь с ним, мохнатым, дела. А вот люди, как ни странно, напротив, не ведая страха, сами липнут к нему, обладателю такой обаятельной, такой простой физиономии. Вы только посмотрите на него, милейший человек! Человек? Да разве... Ах, если бы он знал! Если бы только мог! Если бы посмел...
Он привычно увернулся от летевшей прямо в него сигаретной пачки и беззлобно плюнул ей вослед. "Полуденная Нива"! Здесь все курят эту идиотскую "Ниву". Еще бы! С такой-то рекламой и кизяк курить станут. Вот она, повсюду.
Он пробежался глазами по огромным рекламным щитам, утыкавшим все обозримое пространство. Что-то угрожающее было в этой армии металлических истуканов, какие-то тяжелые аллюзии они навевали, напоминая штурмовиков, изготовившихся к решающему броску. Желтыми шеренгами по синим плацам плакатов маршировали буквы:
"Курите сигареты
"ПОЛУДЕННАЯ НИВА" -
Только эти сигареты
курит
товарищ Стингер".
"Сигареты "Полуденная Нива"
делают мужчин мужественнее,
они приятны дамам и доступны
для школьников.
Помните!
С каждой затяжкой "Полуденной Нивой"
вы приближаетесь к идеалу!"
Курите только
курите всегда
С-И-Г-А-Р-Е-Т-Ы
"Полуденная Нива!"
Точно, подумал он, все они горячечные. Желтая эпидемия, выборная лихорадка.
А рядом - повсюду - портреты того, с мохнатыми бровями и обаятельной, простецкой улыбкой. Товарища Стингера.
Выборы. Выборы. Выборы.
Все
как один
отдадим голоса
за
товарища Стингера!"
И еще:
"Твердая позиция,
умеренная демократия,
железный порядок.
Мы
говорим товарищу Стингеру
ДА!"
Вот-вот, только это и осталось. И можно спокойно ложиться в гроб. Нет, всем он, конечно, умереть не даст. Не позволит. Кем тогда править? Ну, а мне...
Он поджал губы. Умирать, несмотря ни на что, не хотелось, вот уж точно. Но и чтобы всерьез думать о жизни, будущей жизни, ему надо было как-то умудриться незаметно протянуть еще хотя бы полгода. Не высовываясь. Тихо, словно мышь в подполе. Как и было предписано. Да, придется жаться по углам, стелиться по поверхности, а что делать? В этом переменчивом мире все так: то за тобой гонятся, то ты догоняешь. То тебя боятся и ты великан, то ты боишься, мельчаешь и забиваешься в щель. Закон жизни: или ты, или тебя. Жить хочешь - терпи. И, главное, пошевеливайся.
Наконец, зеленый и, кажется, никого страшного поблизости. Он оттолкнулся от стены и переметнулся через улицу, точно через линию фронта. Удачно. Не засекли, не накрыли. Дальше двадцать метров по тротуару, направо в переулок, и... И здесь он чуть не влип. Едва увернулся от чьих-то громадных ступней в стоптанных тяжелых ботинках и проскользнул через приоткрытую дверь в контору. Оказавшись в холле, перевел дух.
Швейцар тетя Феня посмотрела на часы и укоризненно покачала головой. Он в ответ только развел руками и пожал плечами, обычный его жест. А что он мог сказать? Усмирил дыхание, обуздал сердцебиение и лишь затем поднялся к себе в отдел.
Он старался идти как можно тише, чтобы не скрипнула половица, не стукнула дверь, однако незамеченным юркнуть на свое место ему не удалось. Он был перехвачен, можно сказать, в полете. Начальник отдела - все запросто звали ее Мэд - оросила его поверх очков своими синими брызгами и строго встряхнула кудряшками. Пришлось остановиться на полпути до цели.
Не слишком приятно, прямо сказать, было ощущать себя сосредоточием перекрестных взглядов всего отдела. Казалось, что вогнали булавку в темя, насквозь, и пригвоздили к полу. Он даже ощутил скользкий металлический холодок в том месте, где секундой раньше не ощущал даже позвоночника, хотя он там, несомненно, должен был быть. Теперь вот холод, который есть уже не симптом, а предвестие. По правде говоря, он вообще не любил, когда на него смотрели, а тут такое внимание... Даже не в витрине - хуже. У позорного столба. Закидают, побьют каменьями, или всего лишь сломают шпагу над головой?
- Ты опять опоздал, Люкс, - голос у Мэд низкий, мягкий, даже бархатный, без малейшего намека на злость. Усталость, упрек, тревога? Для себя, для личного своего потребления, Люкс определял голос Мэд как темный панбархат. Он мог быть пурпурным, синим или коричневым, но обязательно - темным. Объяснения этой ассоциации у него не было. А ассоциация вот была. Он любил такие сравнения, кажущиеся оксюмороны: вроде несопоставимые понятия, разнородные качества, а метафоры рождаются мгновенные и точные.
- Очередь... В столовке, - потупив глаза, промямлил он в оправдание. Так, полминуты выдержки в позе покорности, и можно тихо отползать в сторону. Мэд отходчива и, как ни странно, ему симпатизирует. Порой даже кажется, что благоволит. Знать бы еще точно, почему так и что ей от него нужно? Вот что? Ему, кстати, Мэд вполне нравилась. Как женщина. Как феномен женщины. Мягкая и теплая, такая притягательно домашняя, что хочется обнять, прижаться и спрятать лицо в этом мягком и теплом. Вот, тоже, его внутренняя ассоциация, которую другому не выскажешь, не объяснишь, а ему понятно и объясняет все. Мэд, правда, уже за тридцать, но выглядит она так, как дай Бог выглядеть каждой, которой столько же за двадцать. Плюс блондинка, к тому же - натуральная, таких теперь не делают, днем с огнем не сыщешь, даже в этой, как ее, в Швеции. Ну, чисто Мальвина, только из панталончиков выросла.
Особых талантов за Мэд вроде не значилось, и ни для кого в Конторе не было секретом, как она из секретаря директора поднялась до начальника отдела. Секретом не было, но и правдой, скорей всего, тоже. Общее место, зуб за который никто дать не рискнет, но поваляться, как собака в тухлятине - всегда, пожалуйста. Впрочем, таланты у нее наверняка имелись, по крайней мере, один, именно, быть женщиной желанной, но это ведь и чудо и тяжкий крест одновременно, и за него Люкс Мэд не осуждал, нет. Как можно? Во-первых, личная жизнь потому и называется личной, что каждый себе ее сочиняет самостоятельно и сам же несет за нее ответственность, а, во-вторых, кто из нас в молодости не ошибался? Ну-ка, высуньтесь, кто? Вот именно, вот именно. За все на свете придется расплачиваться, каждому, не сразу, так после, не единовременно, так по частям, но все равно по полному счету. Что-что, а уж это Люкс знал совершенно точно. Поэтому, о себе надо думать, а не выискивать и считать чужие промахи и ошибки. Кроме того, за ней, за Мэд, отдел - и он, Люкс, вместе со всеми - как за каменной стеной, за что ей отдельная благодарность и огульное прощение всех грехов, какие есть и какие еще будут.
Все, полминуты истекли, теперь вздохнуть сокрушенно и покаянно, поднять глаза, посмотреть виновато и медленно начинать двигаться дальше. Так он и сделал, но, оказалось, поторопился.
- Люкс! - окликнула, словно выстрелила в спину, прямо между лопаток, Мэд, и впервые в голосе ее обозначились незнакомые металлические нотки. Оно и понятно, выстрелила же, картечь. - Люкс! Тебе только что звонили. Женщина!
Люкс оглянулся.
Как раз вовремя, чтобы перехватить направленные на него острые шила зрачков остальных сотрудников отдела, взволнованных, судя по всему, нарушившим устоявшуюся повседневность событием. Взгляды, как по команде преломившись, опустились долу, он явственно услышал, как с мокрым причмокиванием острия вонзились в крышки столов.
Противно похолодело в желудке. Ему никогда сюда никто не звонил, никогда! Поэтому, внезапный звонок априори ничего хорошего не сулил. Он, строго говоря, вообще ничего хорошего не ждал, а тут еще такое... Тем более, женщина. Плохая примета, плохая. Может быть, Верона? Только откуда ей известен номер отдела? Да вообще, про отдел, откуда она знает, если он не говорил ей даже того, где работает? "Не хватало еще!" - ужаснулся он. Но надо было как-то реагировать на слова Мэд, весь отдел, затаив дыхание, ждал, какой будет эта его реакция. Продемонстрировать бы им эрекцию, ну, фигурально, конечно, в ручном режиме, на пальцах показать. Но нельзя, пока - только реакция.
- Да? И что же? - спросил он притворно равнодушно. Он так усиленно напускал на себя это чертово равнодушие, что чуть не грохнулся в обморок.
- Не знаю, что, - Мэд явно копировала его интонацию. - Но только женщина была в сильном волнении. Да просто возбуждена была, вне себя. Не поверила, что тебя нет на месте, кричала... что-то там... Странная особа. Ты уж приходи, пожалуйста, вовремя, и сам разбирайся со своими знакомыми. У меня и без тебя работы хватает.
Мэд жестом отпустила его на место, но он даже не успел облегченно вздохнуть, только выпустил воздух из легких, как, словно взорвавшись, забился в пароксизме звонка черный пузатый телефонный аппарат.
Люкс готов был поклясться, что у телефонов, у каждого, есть свой характер, и проявляется он, прежде всего, в том, какой у него голос, как он звонит, исполняя миссию коммуникации. Этот был явно припадочным и, кроме того, склочником, начисто лишенным деликатности и щепетильности, поочередно впадавшим в одно из двух состояний - истерика либо летаргия. Он и теперь трезвонил так, что трубка подлетала высоко, чуть ли не на всю длину шнура, переворачивалась в воздухе и шлепалась обратно на рычаг, рискуя расколоться но, к сожалению, не раскалывалась. Люкс его ненавидел, уже давно и, как он подозревал прежде, и как выяснилось теперь - взаимно.
Телефон обретался на столе у Мэд, но она, похоже, была равнодушна к его недостаткам. Притерпелась, тем более что другого в отделе не было, и взять было негде. Люкс не знал, что думала по этому поводу Мэд, но был уверен, что его о ней самой мнение значительно бы поднялось, если бы она немедленно отказала от места, указала бы на дверь этому самовлюбленному, пузатому эбонитовому болвану.
- Вот, - сказала Мэд, совершенно не слушая его внутренних призывов, - вот. Опять звонит.
Она сняла трубку и замурлыкала в нее томно, протяжно, словно лаская микрофон бархатным лоскутом. Секретарская привычка. За этот голос, за эту сводившую с ума манеру говорить Люкс готов был простить ей все, даже ее терпимость к негодному телефону.
- Ало-о... Да-а... Уже зде-есь...
Она сделала ему круглые глаза, положила трубку на край стола и демонстративно взялась за работу: шарик ее ручки с неистовым энтузиазмом впился в бумагу. Нет, может, ему это только кажется, но как-то странно вела себя начальник отдела сегодня.
Трубка завибрировала в его руке, сопротивляясь напору прорывавшегося через нее наружу голоса. Звонила-таки Верона. Говорила она громко, почти кричала, а сильная мембрана наушника распространяла конфиденциальную все-таки информацию на весь отдел. Люкс расплющил ухо трубой, так сильно прижал ее, пытаясь поглотить весь звук, а с ним и содержание разговора сам, но ничего не получилось. Скороговорка Вероны, словно пулеметная очередь прошила его голову насквозь, навылет, кроме того, он совершенно оглох.
- Люкс! - сразу принялась кричать Верона. - Что это ты от меня прячешься? Мужик ты или что? Или где? - голос ее в конце предложений улетал в ультразвук. - Впрочем, ладно, слушай внимательно. Я ложусь в больницу. Прямо сейчас отвозят, по скорой помощи. Дней через десять, даст Бог, вернусь, ты мне тогда позвони, понял? И давай без фокусов!
- Что произошло? - попробовал он спланировать пониже. Не получилось.
- Ничего! - бросила, точно мокрую тряпку в лицо, Верона. - А то ты сам не знаешь! Ну, значит, потом все поймешь!
Она бросила трубку. Люксу показалось, что он расслышал, как на другом конце провода раскололся аппарат. Гудки отбоя, проникая прямо в мозг, таили в себе опасность. Люкс инстинктивно пригнулся, почувствовав, что стал еще меньше, зато очередь просвистела над головой. Он положил трубку и, не поднимая глаз, осторожно, боясь, что происшедшее с ним заметят сослуживцы, скользнул на свое место. Суча ножками, взобрался на стул, притаился за кромкой стола, потом осторожно выглянул. Что? Нет, просто нервы. Показалось, накрутил себя понапрасну. Все давным-давно заняты своими делами, иными словами, никому нет до него дела. И хорошо, и, слава Богу! Одна только Мэд посмотрела в его сторону, проводила его долгим взглядом, в задумчивости покусала ручку жемчужными своими зубками, вздохнула чему-то своему, повела шелковистой бровью и отвернулась. Как, однако, естественно и мило все у нее получается, все эти движения, ужимки, гримаски... Люкс и сам вздохнул с неожиданной грустью, случайно и непреднамеренно, но тут же спохватился. Подумаешь, отвернулась. Ну, и прекрасно! То есть, так даже лучше будет. Не хватало только еще с одной старухой связаться. Хотя, спору нет, приятно было бы. Но, мой Бог, как все-таки много хлопот и с ними тоже! С женщинами постарше. А, казалось бы, должны все понимать и не предъявлять лишних, так сказать, претензий. Но нет, никак без этого. Женщины всегда и в любом возрасте женщины. Нежность их и сладость - всего лишь приманка, ловушка для простаков, которая захлопывается, едва только жертва войдет в нее.
Вот и Верона оказалась точно такой. Дурманящая наживка, шелковый капкан.
Верона... Ей было, видимо, тоже за тридцать, чуть меньше, чем Мэд, но все же значительно больше, чем ему самому. Однажды где-то в городе, он уже не помнил, где, он уловил не предназначенную для его ушей характеристику незнакомой на тот момент ему женщины. Бывает, нескромные парни делятся друг с другом, чем не следует. Смотри, мол, какая шикарная женщина, говорил кто-то кому-то, указывая на проплывавшее мимо прелестное создание, разведенная и молодая еще, детей нет, все остальное - есть. Мало ли он слышал подобного? Да чуть ли не каждый день! Почему же именно на нее он обратил внимание, почему именно с ней сблизился до такой степени, что дальше некуда, а ближе уже начинается ядерный синтез? Ну, вот почему запал на нее? Что это было? Тоска и страх одиночества? Прихоть режиссера? Ведь кто-то же руководит всеми этими процессами, не само собой же происходит это бурление и перемешивание генов. Нет, ничего такого он сказать не может, Верона нормальная вполне подруга, ничем не хуже, но, однако, и не лучше других. Миловидная, - если долго не вглядываться в ее лицо. Потому что тогда становится заметна несколько тяжелая нижняя челюсть, что впечатления совсем не портит, но свидетельствует о властном и неуступчивом характере. Но тогда он не обратил на этот признак внимания, а, может, просто не понимал по молодости, какие трудности это сулит ему в дальнейшем. Напрасно, как теперь оказалось, напрасно. Приметам можно не верить, но прислушиваться к ним следует всегда, и уж точно не списывать со счетов, ни в коем случае, ни за что.
Когда через некоторое время случай, слепой или зрячий, ничего определенного тут сказать невозможно, вновь столкнул их в узком месте, Люкс набрался храбрости и заговорил с ней. А она ответила, даже будто не заметив то, какой он на самом деле мелкий. Может, для нее это было не важно, а, может, она воспринимала его как нормального человека. В общем, отношения завязались. Свидания, встречи, прогулки. Не все было гладко и мило поначалу, а было нервозно, странно, и словно не с ним. Не сразу, и не в первый его приход к ней домой случилось то, что случилось. Если честно - во второй. Люкс поначалу ошалел от той легкости, с которой достиг желаемого, он даже подумал, что надо обдумать все как следует. Не получилось, как следует. Когда кровь бурлит и играет, а обстоятельства складываются довольно удачно, не слишком-то думается, поэтому он положился на свою удачу, словно она его когда-нибудь слишком баловала, и стал приходить к Вероне ночевать. Впрочем, он сразу дал ей понять, чтобы на слишком многое в отношении него она не рассчитывала. И поначалу так казалось, что кроме естественно-оздоровительного потенциала их близости больше ничего ей от него и не нужно. Ведь бывает же так, что людям, женщинам в частности, ничего больше не нужно?
Не бывает... Человеку всегда нужно что-то еще.
А он почему-то решил, что именно ему повезло. Ведь, думал он, Верона женщина, несомненно, умная, следовательно, сама должна понимать, что значительно его старше, что у нее багаж за плечами, а у него, соответственно, багажа никакого, но вся жизнь впереди... Тогда он еще в это верил. Ну, встретились, поддержали друг друга, отогрели, помогли забыть предыдущие неудачи и даже трагедии - и замечательно! Будем же благодарны друг другу, сохраним тепло отношений - и станем двигаться дальше, каждый в своем направлении... Ага, да-да... Когда разговор идет за жизнь, совсем, совсем другой счет ведется.
И нельзя ведь сказать, что очень уж, что чрезмерно был он тогда счастлив, что был переполнен чувствами, и связь с Вероной укутывала и ласкала его душу словно норковой шкуркой. Нет-нет, все было совсем не так. Не так просто, по крайней мере. Временами отношения с Вероной тяготили его своей безысходностью, иногда отвращали, когда он вдруг задумывался о любви, которой не было, а порой даже, да-да, страшили. Эти иррациональные страхи он никак не мог себе объяснить, но они накатывали со страшной периодичностью, словно волны прибоя, и тогда ему хотелось бежать, куда подальше, сломя голову. Не раз он говорил себе, что - все, это было в последний раз, пора прощаться, или, не прощаясь, рвать по живому, не жалея ни себя, ни ее. Но наступал новый вечер, и в его декорациях незаметно улетучивались давешние трезвые мысли, и на смену им приходили другие, сгенерированные не в голове видно, а в других частях тела. И он снова тащился к Вероне, в ее коморку на третьем этаже, в которой кроме кровати-полуторки умещались еще двустворчатый шкаф, пара расшатанных стульев, куцый стол и черно-белый телевизор на незапоминающейся тумбочке, которой все равно, что не было. Тащился, то ли уступая желаниям естества, то ли скатываясь в пучину привычки, не в силах отказаться от той нежности, прикоснуться к которой, ему казалось, он не мог больше нигде. А, может быть, ища убежища от одиночества, спасаясь от притаившегося где-то за плечом страха пустоты. И он проигрывал себя, раз за разом, сознавал это вполне отчетливо, но не мог противостоять. И, самое страшное, даже не пытался, потому что альтернативы у него не было, во всяком случае, он ее не видел. Как результат, он становился все меньше и меньше. Тот есть - мельчал, душой и телом.
Однажды, глубокой уже весной, когда он едва только начал отогреваться после затяжной зимы, Верона, отводя глаза в сторону, сказала:
- Готовься стать папашей. Да, милый мой, чему ты удивляешься! Помнишь, 8 марта ты полез ко мне? Нельзя было...
- Зачем же пустила?
- Погоди, а не надо было? В чем проблема? Ты ведь хотел.
- Да, действительно, - подумав, согласился Люкс. - Хотел.
Хотя, чего уж теперь-то, раньше нужно было думать.
С того момента Верона сделалась капризной, сварливой, неуступчивой - просто невыносимой, и вся эта их любовь вскоре встала Люксу поперек горла. Но - терпел. Мрачнел, скрипел зубами, но терпел, понимая, что ничем облегчить ни ее, ни свое положение не может. Верона хотела этого ребенка, так она говорила, и имела на него право. А он... Он должен был нести свою меру ответственности. Тем неожиданней для него прозвучали ее слова. Это было уже наприконце лета, когда изматывающий зной и тяжелый, обволакивающий, словно влажные простыни, воздух лишил уже его, казалось, последних сил превозмогать слабость и ждать облегчения. Наступил вечер, и он как раз собирался идти к себе, когда она неожиданно сказала ему на прощанье:
- Люкс, ты сейчас уйдешь, и никогда больше сюда не вернешься. Слышишь? Никогда!
Он почувствовал, как что-то скукожилось, завязалось узлом и тоскливо похолодело в желудке. Что там могло так сжиматься? Нечему ведь... "Вот удивительно, - подумалось ему, - так часто сам мечтал о таком именно исходе, но, поди ж ты, все равно стремно..." Было что-то пугающее в словах Вероны, в самой возможности того, что снова все изменится. Он, как ни странно, после того летнего происшествия, изменившего его жизнь, стал страшиться перемен, с каким бы знаком, плюс или минус, они не происходили. Ему казалось, что лучше, ничего не меняя, привыкать ко всему, принимать в себя и внутри, словно переваривая, преобразовывать. Странная, если разобраться, мысль... Не мысль даже, а некая установка, базовая, на уровне подсознания
Тут, словно аккомпанемент и звуковая виньетка события, подчеркивая его драматизм и важность, крупные капли дождя, сдвоенные, строенные и даже счетверенные, забарабанили по подоконнику. В первый момент их еще можно было различать, каждую в отдельности, их можно было, наверное, даже сосчитать при желании, но потом, да почти сразу, все разрозненные удары слились в единый мощный гул падающей воды, сквозь который лишь редко-редко прорывались единичные всплески - вечные несуразные исключения из общего правила однообразия. Сорвался, обрушился, наконец, давно и загодя объявлявший свой выход, но все отчего-то тянувший с началом и тусивший вокруг да около ливень.
Сквозь раскрытое настежь окно, оттесняя теплое удушье комнатной атмосферы, влажной салфеткой дотянулась до лица его уличная дождевая прохлада. Прикоснулась, накрыла, остудила... Люкса прошил сильный, конвульсивный озноб, от холода или от того, что слова Вероны неожиданно совпали с его тайными мыслями - не разобрать. Мышцы напряглись, он резко передернул плечами, пытаясь унять совсем ненужную эту дрожь. Не унял, его так и продолжало трясти, снова и снова.
- Хорошо, - не нашелся он ничего другого сказать. - Хорошо, - повторил, чувствуя неизбежную подлость своего согласия с ее словами и сопутствующее ей отвращение к себе. Ему бы просто промолчать, но уже вырвалось у него: - Я... Он понял, что несет невесть что, словно кто-то другой, не он, а кто-то, но при всем при том его голосом говорит то, что говорить не следовало, во всяком случае - не теперь.
- Я и сам, давно уже, или недавно, не важно - собирался с тобой поговорить, - механическим образом производили его губы слова, - только не хотел теперь, пока. Но раз уж ты сама начала, послушай и меня. Я, действительно, уйду, сегодня и, действительно, не вернусь. И не потому, что ты так сказала. Не только потому. Я не могу больше продолжать все это... Весь этот кошмар. На самом деле, есть другая. Есть другая девушка, которую я люблю. Да, я снова люблю. Мы поссорились когда-то, еще до тебя, и... Я словно омертвел, онемел. Я... То, что мы с тобой были вместе, это не было ошибкой, и не было обманом, а лишь временной неизбежностью и спасением, для нас обоих, как мне кажется. Но теперь, похоже, все изменилось. Ты изменилась. И у меня снова есть надежда вернуться туда, где был когда-то, найти вновь то, что потерял. Пойми меня правильно, я не хочу быть тебе в тягость, но если останусь, ничего хорошего из этого не выйдет. Нет. Прости. Наверное, не вовремя все, и звучит подло, но раз уж ты сама...
Он, конечно, бессовестно лгал, никакой девушки у него не было, как не было никогда и другой, хоть какой-то любви в прошлом, но, воодушевляясь, или, распаляясь с каждым словом, он все больше забывал об этом печальном обстоятельстве, и последние слова произносил уже с жаром обретенной веры.
Он поцеловал онемевшую и словно оцепеневшую Верону, похоже, вовсе не ожидавшую такого развития событий, в холодный мраморный лоб.
Он так торопился.
- Не уходи, - едва смогла невнятно произнести она ставшими непослушными одеревеневшими губами, и Люкс скорей по догадке, чем на слух уловил смысл ее слов. - Я не то сказала... Я сама не знаю, как это вырвалось у меня. Послушай, прости меня. Не уходи. Не бросай. Не...
Люкс не дал себе воли дослушать.
Он повернулся - по-военному, кругом, желая одного - разом оборвать все. Ужасаясь, до чего сделался мелок и низок, с трудом дотянулся до дверной ручки и выскочил за порог. Там, не совладав с малодушием, пустился бегом. На втором этаже за ним припустил кот и, стреляя электрической искрой, гнался до самого парадного и только там остановился, не пожелав ради такой мелочи выскакивать под дождь.
Убежал, думалось, навсегда.
И вот, теперь этот звонок.
Во всем не было видно совершенно никакой логики. Хотя, если задуматься...
Люкс знал историю короткого замужества Вероны, в общих чертах и с личных ее слов, разумеется. Там, как ему казалось, были любовь, и даже страсть, и ощущение счастья. Но были и разнонаправленность, разнополюсность характеров, нарастающее раздражение и, тем не менее, закономерная беременность. Не прекращающиеся ссоры, ревность, истерики. Выкидыш, как итог. Конец. И вот теперь, похоже, история повторяется снова. А ему совершенно не хотелось в ней участвовать, ни в каком качестве. Все так тревожно и крайне неприятно. Что там с ней? Неужели?.. Но, может, оно и к лучшему. Как бы там ни было, что бы ни было - какой с него отец? Тем более, сейчас.
Он попытался переключиться на работу, придвинул к себе очередную папку с технологической документацией. Что, снова "Курочка"? Как не надоест! А ему все уже как кость в горле. Ну, что ж! Даешь "Курочку"!
И стал давать.
***
2.
Дорогие читатели! Прочитать "Паук на снегу" целиком можно, скачав его с сайта АТ пока бесплатно. Скачивание открыто для моих друзей и подписчиков. Заходите, приглашаю всех. Ссылка для скачивания: https://author.today/reader/123504
|